Предисловие
С первой поездки в Среднюю Азию в 1966 г. начался наш диафильмовский туризм, вдвоем, и начались «Наши горы». В 1976г. мы повторили поездку, и в горах (уже Тянь-шаньских) пообещали себе прикончить наш активный туризм вдвоем и без детей. Новые диафильмы и дневники эти изменения, наверно, отразили. Отсюда получилась связь времен и цельность всей азиатской части.
Д/ф «ФАНЫ»(цифрами обозначены номера слайдов)
1. Мы были здесь в 66-ом году
И
обошли вдвоем прекраснейшие горы
За 10 дней всего лишь,
но каждый день
Из этих десяти остался в нас навечно,
Как лучший из жизненных подарков,
Из
тех подарков, что даются
Лишь молодым и сильным.
И вот сегодня, глядя в эти кадры,
Мы
снова чувствуем прилив
Свободной радости и молодого
счастья.
2. И было нам тогда по 27, а сыну, что остался дома,
еще не стукнуло и трех.
И старость
даже не маячила на горизонте.
Сейчас нам кажется, что в
горах мы не шли,
а бежали, как будто рюкзаки наполнены
не грузом, а легкой радостью. И горы ощущали
эту радость, и люди, что встречались, тоже
желали счастья и успехов. И чудилось, что
сами Фаны полюбили нас так крепко, как мы их.
3. Далекие и молодые наши горы, наши Фаны!
Как хорошо, что были Вы у нас. И что остались
с нами на этих кадрах...
ДневникВсю последнюю неделю июля мы были в большом возбуждении. С первого августа - наконец-то! - отпуск и поездка в Среднюю Азию!
И вдруг двух наших походных организаторов не отпустили с работы. Меня прямо-таки душила злоба - столько потрачено сил и гордости, чтобы убедить их взять с собою нас, не бывавших еще в Средней Азии, да и вообще «слабо подготовленных». И вот, оказалось, зря старался! Что же делать?
Правда, за последний год мы привыкли к самостоятельным походам на 2-3 дня вдвоем с сынишкой на байдарке. Но разве можно приравнять эти короткие прогулки, да еще по реке, где и ориентироваться почти не надо, - с многодневным походом по диким горным местам, да еще с неточной картой ?! Никакого опыта подготовки и руководства у нас не было, всегда была рядовыми участниками (пойдем, куда скажут). А может, это и к лучшему? Надо же привыкать к самостоятельности!
Времени оставалось мало, а у нас нет даже маршрута запасного. Намеченный ранее маршрут по высокогорному Памиру отпадал сразу - нам одним он явно не по зубам. А может, вообще отказаться от гор? Говорят, в Литве тысячи чудесных озер, а у нас своя байдарка? - Но за лето мы сделали пять трехдневных байдарочных походов, и вода нам уже надоела. Успели соскучиться по ходьбе, по горам, а, главное, нам все же очень хотелось попасть в эту чертову Среднюю Азию, где, казалось, побывали уже все, кроме нас... Конечно, часть времени мы потратим на осмотр знаменитых древних городов, но это может служить лишь дополнением к основному горному маршруту. И тут вспомнились рассказы о необычайно красивых Фанских горах - одном из узлов Памиро-Алая. Говорят, там ходит много туристских групп, есть даже турбаза, а это очень хорошо! Раз район посещают туристы, значит, и нам он будет доступен, раз там много людей, значит, будет у кого спросить совета или помощи.
Оставалось два дня до отпуска. Один из них мы полностью просидели в Ленинской библиотеке, проштудировав книжку, сняв копию карты, а так же пересмотрев массу книг об архитектурных памятниках среднеазиатских городов. Начав в 9 часов утра, мы уходили в 10 часов вечера с вспухшими от напряжения головами и с тоненькой пачкой исписанных листков.
Второй день подготовки был и последним. Оставалась масса дел: покупка продовольствия в расчете на 15 походных дней, сушка сухарей, подготовка посуды, одежды, спальника, обуви, палатки и др. снаряжения; укладка всего этого в рюкзаки, покупка билетов - сплошная свистопляска! Ко всему этому я еще работал. Слава богу, что хоть Артемка в Волгограде, у Лилиных родителей, и не мешает лилиной титанической работе.
И вот день отъезда - 2 августа. Казанский вокзал. Два тяжеленных рюкзака и сетки с продуктами на дорогу лежат в купированном вагоне скорого поезда «Туркменистан». Через двое с половиной суток вылезем в Ташкенте. Впереди - целый месяц странствий по незнакомой стране, прославленный Памир, знаменитые мечети, восточные базары, дешевые фрукты, южная жара и азиатская экзотика. И мы едем туда, едем уже через пять минут!
«До свидания, Казанский вокзал! До свидания, прохладная Москва, мягкая погода! До свидания, русское Подмосковье! Мы едем в места, на вас совсем непохожие, чтобы испытать все разнообразие мира, а может быть, лишь за тем, чтобы больше оценить вас».
Мы в приподнятом, романтическом настроении. Хоть и пытаемся не смеяться и сбить с лица праздник, нам это плохо удается.
Дорога Обычно это надоедливое и скучное времяпровождение, но когда ты, привыкший к общим вагонам с их скученностью и духотой, тяжелыми запахами и грязью, попадаешь впервые в купированный вагон с удобной и чистой мебелью, с минимумом соседей, максимально вежливых и симпатичных, с удобными окнами для обзора и многими иными признаками роскоши, жизнь в вагоне не тяготит тебя; ты даже ощущаешь некоторое сожаление, что этот комфорт скоро кончится. Я решаюсь скрывать свою скаредность и не слишком грызу Лилю за расходы. Теперь я немного понимаю тех, кто путешествует в туристских поездах и отпуск проводят в подобном вагоне.
Пересекаем Поволжье! За окном - солнце и свежий ветер. Взгляд пытается охватить всю панораму и останавливается на песчаных склонах холмов, покрытых скудной травой. Мелькает мысль, что может это и есть пустыня? Придет же такая чушь в голову!
Два журнала «Новое время» (на немецком и русском языках - метод натаскивания в переводах) давно раскрыты на одной странице. С нами в купе молодые супруги и ровесники Гена и Аня. Он - столяр, она - недавно окончила дирижерское отделение музыкального училища. Три месяца они ездили по Украине и Центральной России, пытаясь перебраться туда из проклятого и, одновременно, дорогого им Ашхабада. И вот возвращаются назад, найдя, что лучше города нет. Пусть жарко, а в их бараке на окраине пыль - пусть, но зато какой красивый город (куда там Москве, не говоря о прочей шушере), зато какие курорты в Фирюзе, какие фрукты. Да разве можно перечислить все достоинства Ашхабада?!
Мы сочувствовали и их поискам, и их возвращению, они же добродушно посмеивались над москвичами (они - задаваки) и удивлялись: «Так вот какие люди - туристы». Нет, они не задавали вопросов, сколько нам за это платят, но сами так свой отпуск не проводили. Видно было, что им нравится туристская жизнь и, может, их поездка была больше странствием, чем поисками места работы.
Но больше всего мешала моим занятиям маленькая Анночка из соседнего купе. Ее худенькая фигурка, белая голова с плутоватыми глазками то и дело являлась в дверях: «Спит или нет?» До сих пор не знаю, почему этот пятилетний бесенок именно меня выбрал товарищем, задирал и распоряжался мною как большой игрушкой. Такую привязанность чужого ребенка я испытывал впервые и легко, а может, даже с гордостью. Для меня было большим удовольствием наблюдать за ее проказами, ссорами с братишкой, отвечать на ее мудреные вопросы и даже просто за сменой выражений ее открытого личика, когда она стояла рядом и смотрела в окно. Мне было очень хорошо! Приятно, конечно, смотреть на красивую девушку, но тогда невольно примешивается какое-тo неловкое ощущение, будто ты что-то у кого-то крадешь. Поэтому быстро отводишь глаза - у взрослых, наверно, не может быть чистой эстетики! И сейчас было немного грустно, что наша поездная дружба скоро кончится, хотя, право, этот чертенок иногда совсем несносен.
Поезд уже мчался по казахстанским степям: выгоревшие равнины, редкая желтая трава, голые склоны холмов, жара на остановках, глинобитные развалюхи, почти без зелени, отсутствие деревьев и редкие-редкие озера.
Вот и станция «Аральское море». Море - стальная полоса на горизонте. Мельтешусь у окна с фотоаппаратом, стремясь выбрать лучшее положение. Нo, пока я медлю в ожидании лучшего вида, море скрывается, оставив меня с носом. Вообще съемки из окна поезда оказались для меня сущим мучением. Еще в Москве я задумал снять верблюда в пустыне. Слава богу, этого добра здесь пока хватает! Но в кадре далекие верблюды выглядели очень мелкими, а когда верблюд оказывался рядом с дорогой, я никогда не успевал навести аппарат. Пришлось с досадой отказаться от столь «неумеренных желаний».
Несмотря на вечер и хорошую вентиляцию, в купе стало душно и жарко. Все стоят в проходе. За окном уже более отрадный пейзаж Сыр-Дарьи: зеленый камыш, проблески воды плавней, иногда русло самой реки с рыбачьими лодками. Невелика же эта река! Слава богу, уже вечер, и я не пытаюсь заснять и этот географический «объект». Может быть смешно, но фотосъемки стали для меня чуть ли не целью самого похода. Хотя мы давно поняли, что туристам совсем не обязательно сочетать поход с какой-то пользой (агитация местного населения, помощь геологам и т.д.), что походы ценны сами по себе, но все же интуитивно нам чего-то нe хватало: ведь гораздо легче переносить превратности пути, когда есть цель. Обычно, после первых походных дней, начинаешь всей душой стремиться к окончанию его, мечтаешь о доме. Вскоре же, после возвращения, начинаешь с вожделением думать о новом путешествии. С этой диалектикой чувств ничего не поделаешь, только иногда опомнишься и усмехнешься: «Нy, чего травишь душу? Ведь попади «туда», через час запросишься «обратно», а в походе говоришь себе: «Опомнись, ведь это конец того, о чем мечтал весь год, ведь это будет началом новых серых будней!»
Наверное, такие мечтания - основа всякого туризма, которые, раз захватив человека, заставляют его бродяжить вопреки благоразумию. Фотоаппарат я считаю признаком второй степени увлеченности. Человеку не только хочется новых впечатлений - но и сохранить их на пленке, запомнить и рассказать друзьям. Говорят, что рассказать об испытанном удовольствии, значит, испытать его вдвойне. Вот этот «туризм вдвойне» заставляет быть гораздо активнее в походе, стараться не пропускать ничего интересного, высмотреть все красивое, любую экзотику, чтобы обязательно все это заснять. Чувствуешь себя как бы доверенным своих друзей. И получается, что в походе не аппарат для тебя, а ты - для аппарата.
Комментарий - 77Первое и потому самое подробное описание туристских сборов и железнодорожного пути мне дорого сейчас как свидетельство и память об уже утраченной восторженности, любопытстве и молодой уверенности в важности каждого случившегося эпизода. Никогда уж больше я не фиксировал произошедшее столь детально, но вместе с тем никогда больше не было такой острой любознательности, столь искренней открытости навстречу незнакомым людям, как в то жаркое лето. Нет, я не радуюсь сегодняшней сдержанности. Молодая глупость все же лучше.
Ташкент
«Ну, Гена, спасибо и до свидания!» - с этими словами Лиля освободила спину Гены от собственного рюкзака и повела меня в сторону камеры хранения. Правда, камера оказалась в противоположном конце перрона, но не прошло и часа, как мы сдали вещи и закомпостировали билеты на вечерний поезд в Самарканд.
Д/ф «Фаны»
5. Попали мы впервые в средину Азии и, широко раскрыв глаза, вбирали жадно экзотику базаров, одежды, людей и зданий.
6. Наверно, были мы как дети, когда ходили, рты разинув, и не умели скрыть восторга перед невиданным. Наверно, было очень примитивно восхищаться ишаками и халатами,
7. чайханами и пиалами, зеленым чаем и восточными стариками. Но мы этого не знали. И очень хорошо, что не знали, ведь иначе мы вообще бы не решились уехать в «экзотическую» Среднюю Азию, и тем более в «модные» Фанские горы.
ДневникИ вот мы на вокзальной площади! Стоит жаркое ташкентское утро, а у нас впереди почти целый день для знакомства с городом. Какой он вообще, и какой он сейчас, после недавнего землетрясения? Мне хотелось заснять, если позволят, следы катастрофы, а Лиле хотелось испытать хотя бы маленькое землетрясение. Последнее, конечно, не удалось, что легко понять - ведь из 600 толчков, испытанных городом в этом году, большинство было вообще не ощутимо. Сейчас же нас больше всего заботила жара. «40-45 градусов держится уже несколько лет» - так нам объяснила одна ташкентская тетя в трамвае. Передвигаемся, стараясь максимально использовать тень от домов и деревьев, которых, слава богу, хватает, и замечаем, что не мы одни такие. Теперь мы понимаем, что озеленение здесь не роскошь, а необходимость. Наши головные уборы: моя шапка из газеты и Лилина гордость: «великолепная» широкая шляпа с бантиком - мало спасают от жары. Лиля довольно быстро начинает жаловаться, я же стараюсь себя и ее уверить, что в Москве бывает так же жарко, а потому нет ничего страшного. Движемся все же быстро.
На удивление - мало разрушенных домов. Улицы - широки, с высокими деревьями и арыками. Масса машин, многоэтажные и красивые дома. Большой европейский город. Только иногда замечаешь пустые места в ряду домов (развалины убраны) или новостройки. Заглядывая в подъезды, видишь, порой, неубранные кучи битого кирпича и глины. Во дворах еще много палаток в человеческий рост. С удовольствием фотографирую одну из них, на которой местный шутник изобразил индейца в перьях и написал ... юмор везде приятен!
Окраины города с их глинобитными домами пострадали больше всего. Сейчас на случай новых толчков к стенам устоявших домиков строители пристраивают кирпичные откосы. Общее впечатление: слухи о ташкентских ужасах были здорово преувеличены.
Мы посмотрели центр, старый город, базары с их бесчисленными магазинчиками. Помня советы Гены, два раза заходили в парк, к «Комсомольскому озеру» купаться. От прохладной воды и окружающей свежести мы получали необыкновенное удовольствие. Здесь мы съедали дешевые с базара фрукты. Но как только выходили из зоны озера, жара нас снова задавливала, вынуждала набрасываться на мороженое, квас со льдом, газировку на всех перекрестках.
В Москве мы ничего не смогли прочесть про Ташкент, а краеведческий музей найти не успели, поэтому и знакомство наше оказалось очень хаотичным. Несмотря на свою древность, Ташкент беден историческими памятниками. Ведь как столицу, его давно и нещадно перестраивали. Например, бывшая крепость перестроена под здание ЦК. Вообще, думаю, многим нашим столицам не повезло в смысле сохранности их исторических памятников. В годы «сталинских» пятилеток, когда взрывались церкви, чтобы на их месте возвести новые, «социалистические» дома, такой перестройке подвергались, прежде всего, столицы, когда же добрались до других городов, наступило наше, более гуманное время. Впрочем, в Ашхабаде, последняя мечеть, притом, необычайной красоты, по словам жителей, была взорвана всего два года назад в целях «безопасности посещающих ее людей» - и это после того, как мечеть вынесла страшное землетрясение 1948 года. Значит, и в наше время не перевелись еще любители «архитектурных революций», и даже имеют возможность безнаказанно взрывать любимые людьми здания на глазах всего города!
Но в Ташкенте последняя мечеть еще не взорвана. В старом городе мы впервые увидели в отличном состоянии медресе. Землетрясение на нем совершенно не отразилось. Я перестал фотографировать, т.к. стал бояться неприятностей. Ко мне уже два раза подходили с гневными обвинениями, что я сюда приехал, «чтобы снимать» и что-то в подобном духе. Чем вызвана эта ташкентская неприязнь? Может, недавно здесь были запрещены съемки, а сейчас люди протестуют по инерции?
Один безобразный случай окончательно нас омрачил. Мы зашли в сквер Калинина, ища место, чтобы с удобством съесть первую в этом году (для нас) дыню. Урн не было, но зато по скверу бегал мальчишка, собирая в ведро корки от дынь, видимо, для скота. На скамье, где мы расположились, сидел узбек, повернувшись к нам спиной. Выглядел он довольно цивильно, в белой рубашке, но, судя по глуповато-добродушной улыбке, тихо бродившей по его опущенному лицу, он изрядно подвыпил. Ну, это бы и в порядке вещей, да и что же тут может быть странного?.. Но вдруг Лиля, сидевшая на середине скамьи, давится куском дыни и шепчет: «Он взял наш нож!»- ??? -« Да просто протянул руку за моей спиной и взял!»
Сосед сидит все в том же положении. В голове не укладывается эта ситуация: не украл и бежит, а просто взял, не скрываясь, и сидит! Вскочили, встали перед ним, потребовали вернуть. - Молчит. Снова потребовали. - Снова молчит. Глупо до чего же! Несколько секунд тягостного недоумения, и вдруг подходят два довольно мрачных узбека: «Что вам от него надо? - Ничего. Пусть он только отдаст нож, который у нас взял. И все». О чем-то спрашивают у него по-узбекски. Тот что-то пьяно лопочет в ответ. Начинаю беспокоиться - черт его знает, кто ему эти парни и какую ссору они могут сейчас заварить.
- Какой такой нож? - снова обращаются они к нам.
- Да обыкновенный, мы им дыню резали, а он просто взял и положил или в карман, или под себя» - с этими словами мы поднимаем нашего соседа под руки... и наступает развязка: нож падает со скамьи на землю, мы его обрадовано забираем и садимся доедать дыню. Поднятый сосед, что-то бормоча, медленно уходит, а опешившие парни стоят и молчат. Видимо, их такая развязка не устраивает. Один из них постарше, криво улыбаясь, спрашивает: - Дыню кушаете? Нашу дыню?
- Да, на базаре купили.
- Дай попробовать!
Отрезаю кусок, подаю. Медленно берет, долго смотрит на меня и, с размаху бросает на сапог, разбрасывает куски по аллее. Задохнувшись ненавистью, проталкивает слова через силу: «Вот как... так!»
Уходят. Мы сидим, подавленные происшедшим. Трудно сказать, какую степень презрения к нам они пытались выразить подобным образом и к кому именно направляли это презрение: то ли к приезжим вообще, то ли к туристам, то ли просто к русским. Во всяком случае, я очень живо пережил ощущения тех американских туристов, которые при посещении стран Латинской Америки в ответ на свою вежливость и дружелюбие получают от местных жителей ненависть и неприязнь. Довольно мрачно мы стали думать о своих будущих взаимоотношениях с аборигенами, когда из отпускного месяца был израсходован только первый день.
К счастью, последующие встречи нас совершенно успокоили. Уже дома я подсчитал: на 12 случаев большого гостеприимства и дружелюбия мы имели всего лишь две неприятности и две кражи (последние со стороны русских). Общий итог: в Средней Азии люди хорошие и гостеприимные. И в этом мы убедились уже через несколько часов после эпизода с ножом.
Комментарий - 7710 лeт прошло, а этот эпизод не выветрился из нашей памяти. Мало того - он как будто озаглавил важную сторону наших поисков и вопросов, как будто открыл национальную тему в наших диафильмах, тягу к посещению окраин страны. «Мы» и «они» - никогда больше мы не ощущали столь острой неловкости за то, что русские и нежеланные. Правда, ни на какой другой «нашей окраине» мы сами не возлагали столько собственных счетов к «угнетателям России», как к Азии.
Где бы мы ни были - в Закавказье, Прибалтике или на Украине - везде ощущали лишь сочувствие к присоединенным еще царизмом народам, и только в Азии это естественное чувство было замутнено убеждением о «реакционном влияния отсталой Азии».
Мое первое впечатление от этой страны - проклятие узбека, последнее - литературная пощечина казаха Сулейменова (в книге «Азия»)» Но только последняя меня вразумила и излечила. До конца ли?
Самарканд.
Посадка на поезд «Ташкент-Кунград» была ужасной. Перрона нет. Вся толпа пассажиров в погоне за сидячими местами давится между нашим поездом и составом на соседнем пути. Над головами плывут чемоданы. Давка отчаянная. Злые крики. И вдруг начинается истошный вой задавленного ребенка. Но это, кажется, только подхлестывает толпу. Наконец, под напором задних, и мы втаскиваемся в вагон. Он уже полон: лежат на всех полках, сидят на всех местах. Если на улице царит жара-духотища, то здесь творится вообще что-то невообразимое. Даже узбеки задыхаются. Ручьями льет пот со всех полок. Мы пристраиваемся в купе, занятом молодыми узбеками, как потом выяснилось - бухарскими студентами, посланными на стройку в Ташкент и возвращающимися домой.
Настроенные Ташкентом на мрачный лад, мы на предупреждение ребят о том, что места заняты, только огрызнулись: «А куда же нам деваться?» И на наше удивление, они вдруг разом согласились уплотниться. Ей-богу, мы как-то сразу оттаяли - ведь в тесноте, да не в обиде! Весь вечер был проведен во взаимных расспросах и угощениях, в безуспешных попытках запомнить узбекские слова. Даже их заунывные песни стали мне нравиться. Ночью, когда свет выключили и вагон погрузился в сонный храп, мы с Лилей вытащили рюкзаки на выход и до двух часов ночи, до самого Самарканда, стояли у раскрытых дверей тамбура, впитывая в себя призрачный от луны пейзаж Средней Азии. От земли неслись привычные сельскохозяйственные запахи, угадывались какие-то поля, небольшие низкие домишки с тополями, - казалось, мы находимся на знакомой Украине. Иллюзия была довольно полной. Но вот поезд начал пологим серпантином преодолевать водораздел между Сыр-Дарьей и Зеравшаном и снова стало непривычно. Проплывают какие-то темные горы. Нам снова хорошо: Ташкент забывается. Думается о Самарканде.
Ночной автобус довез нас до городской турбазы. За домом, во дворе, мы нашли на себя похожих. Используя клумбу, как изголовье, спали на расстеленных палатках «дикари». Минут через 15 мы уже спали рядом. Проснулись от горячего солнца и разговора своих соседей: «Эти-то откуда взялись? - Ночью пришли. - Ишь, какой толстый! Уж не наш ли директор?» Последнее окончательно меня разбудило.
Их было 9 человек: две группы из Казани и из Горького, съехались они случайно и сегодня уезжают в Фанские горы. А! - Значит, будем попутчиками! Отлично! Но мы все же сегодняшний день потратим на осмотр Самарканда, а потом будем догонять... Посмотрели их карту: м-да, она значительно подробнее нашей схемы: масштаб 1 см.= 0,75 км. По такой карте и ходят туристы в этих горах. Маршрут у них еще не определен точно, но, сообщив свои наметки, мы с удовольствием узнаем, что, действительно, захватим самые интересные места, и что на всем протяжении его ходят туристы. Значит, все правильно.
Восьмой час утра. Сдаем рюкзаки дежурной турбазы - и в город! Конечно, сперва на базар. Самаркандский базар имеет совершенно особый вид из-за возвышающихся над ним величественных развалин мечети Биби-ханум. Они в очень плохом состоянии: огромный голубой купол большей частью обвалился, от богатых изразцовых украшений остались одни воспоминания, но воображение дорисовывает всю грандиозность существовавшего прежде комплекса.
Большинство архитектурных памятников Самарканда связано с именем Тамерлана и его потомков. Один из рядовых среднеазиатских городов, он в XIV веке вдруг стал столицей мировой империи от Китая до Сирии, от России до Индии. Столица должна была подстать великой империи - и вот возносятся постройки одна другой богаче, грандиозней. Нигде в Среднем Азии больше нет столь изощренно и роскошно отделанных зданий: Биби-ханум, мавзолей Гур-Эмир, комплекс Регистана, мавзолеи Шах-и-3инда, обсерватория Улугбека.
Стоимость входа на территорию каждого комплекса - 10 коп. Нам это казалось дороговато: рубль на двоих за одни билеты, но, с другой стороны, понимаешь, что чем больше будет доход, тем рентабельнее будут реставрировать и охранять величайшие сокровища узбекского народа. (Интересно, что среди местных жителей распространено убеждение, что эти памятники действительно связаны с денежными сокровищами. Нам рассказывали, что при Советской власти археологи вскрыли гробницы мавзолея Гур-Эмир и вывезли драгоценностей на сумму, превышающую годовой доход всего Советского Союза, и звучало в этих словах то ли негодование на вывоз, то ли гордость за грандиозность богатств. Правда, в литературе мы ничего такого не читали. Реставрационные работы начаты в Самарканде в 1923 году, однако, только в Регистане и Гур-Эмире они значительно продвинулись вперед. Следуя древним рецептам, изготавливают старинную цветную плитку и восстанавливают старинные узоры, полыхающие синим огнем.
Очень впечатляет комплекс мавзолеев Шах-и-Зинда. Внешне - это невзрачное сборище серых несимметричных куполов на склоне древнего холма. Но время пощадило их внутреннее убранство. Сквозная лестница ведет наверх, к самому древнему и почитаемому мавзолею, где в глубоком колодце живет сам Шах-и-Зинда (живой царь). Согласно легенде, один из царей Самарканда в далекие времена, спасаясь от врагов, бросился в колодец, но не умер, а остался живым навсегда. С тех пор правоверные приходят на поклонение к святому и строят, кто в силах, новый мавзолей, стараясь переплюнуть прежние мавзолеи богатством и пышностью отделки. Так образовался весь комплекс.
С большим сочувствием мы слушали экскурсовода, седого и полного старика с добрым русским лицом, этого энтузиаста красоты в жарком Самарканде, о том, как варварски посетители выламывают на память древние плитки с узорами глубокой резьбы. Невосполнимо и непоправимо! Из-за их пошлого желания похвалиться в своем пошлом дому перед такими же друзьями древней плиткой, миллионы будущих посетителей вынуждены будут вечно «любоваться» грязным делом их грязных рук - пустым местом в сложной системе переплетающихся узоров всего мавзолея! Никакая реставрация не способна полностью исправить вред, нанесенный подобными недоумками! Турист должен быть культурным, и, прежде всего, не оставлять после себя никаких следов на том, чьей красотой сам восхищался. Нельзя одновременно ценить прекрасное и - разрушать его.
Комментарий - 77С усмешкой я читал свою филиппику против «дикарства» экскурсантов: «Сколь долго сам себя уговаривал, ведь так и не уговорил!» И год за годом, но заполняется одна из книжных полок в нашей «пошлой квартире» различными сувенирами из разных мест Союза.
Правда, наши друзья не очень-то интересуются этими игрушками, как и мы в гостях, равнодушно проходит мимо. А вот для нас эта символическая добыча окутана нежностью воспоминаний. Да и вообще слова «пошлый» или «мещанский» как-то стерлись в моем словоупотреблении или потеряли презрительный смысл. А сейчас даже странно читать, каким был раньше.
В обсерватории Улугбека нет жары. Даже в середине дня на этом холме господствует ветер. Внизу стелется пыльно-зеленая масса Самарканда, а в далеком мареве призрачного горизонта прорисовывается Гиссарский хребет. От самой обсерватории осталось немного: заглубленная в землю гигантская дуга секстанта, позволившая когда-то Улугбеку составить наиболее полный и точный по тем временам звездный каталог. Портал обсерватории походит на портал медресе. Сейчас, в эпоху университетов и НИИ, духовные училища типа медресе олицетворяют для нас начетничество, ложную мудрость и ненависть к подлинной науке. Поэтому странно видеть такое совмещение архитектурных форм. Но, значит, было время, когда в медресе господствовало не только мракобесие, но жила и подлинная наука, поэзия, искусство.
Улугбек - внук Тимура, правитель Самарканда, один из немногих власть имущих, которые были одновременно и гуманистами-учеными.
У обсерватории стоят мемориальный дом-музей - памятник Улугбеку от узбекского правительства. На стенах внутри - прекрасные фрески с эпизодами из жизни Улугбека. Внизу - оружие и утварь той эпохи, а вверху, в специальных прорезях купола, ветер заунывно выводит свою тревожную мелодию. Да, Самарканд ценит свои святыни! Спасибо ему за это!
Пенджикент
В 6 часов вечера мы покидали Самарканд. Узелок лишних вещей оставили на турбазе, пообещав забрать через две недели.
Д/ф «Фаны»
9. Автобус через два часа по прямому, как стрела, шоссе привез нас из узбекского Самарканда в Таджикский Пенджикент.
10. Вот здесь за городом мы собирались ночевать - не очень радостно нам было ставить палатку над этим пыльным обрывом. Но нет, мы не успели даже развернуть палатку, как вышедший старик пригласил нас в гости, он даже не просил, а настоял, преодолев нашу робость и смущение.
11. Умыли, накормили и спать уложили...
12. Вот здесь, в тени густых деревьев мы провели эту ночь. Какую ночь! Крупные звезды сквозь листву в кромешной тьме, теплый воздух с неизвестными запахами, жесткость кошмы и подушек, журчанье арыка и шум воды далеко внизу в Зеравшане...
13-15. Десять дней у благородного старика. Ну, кто же осудит нас за несдержанную радость от этого знакомства?
Дневник Битком набитый старенький автобус катился по прямому, как линейка, шоссе мимо огромных полей хлопчатника, окаймленных рядами высоких деревьев. Большая часть дороги, однако, застроена домами, кажется, что едешь по сплошному кишлаку, только вывески колхозов меняются. Пересекаем границу Узбекистана и Таджикистана, что сразу заметно по тому, как пестрые платья узбечек сменяются красными одеждами таджичек. Неожиданно замечаем, что вдоль дороги тянутся невысокие горы - мы постепенно втягиваемся в долину самого Зеравшана. А вот и Пенджикент - город руки (пяндж), т.е. пяти рукавов, на которые здесь делится Зеравшан, чтобы оросить огромный самаркандский оазис.
Нам уже рассказывали, что это скорее большой кишлак, чем город. Однако, вдоль шоссе, как главной улицы, все же выстроились двухэтажные дома, парк отдыха, газ-воды, учреждения. Выше самого города лежат руины древнего Пенджикента, но, говорят, там сейчас остались одни развалины, а все интересное вывезено.
Солнце уже зашло. Быстро темнеет. Надо искать ночлег. Но когда мы вроде облюбовали один свободный участок на окраине города, нас вдруг окликнул высокий старик-таджик. Мы не поняли, тогда он повторил приглашающий жест. Робко пошли вслед. Вот и аккуратная коробка дома. Рядом - глинобитная ровная площадка, окруженная арыком и обсаженная деревьями. Сразу за площадкой с двух сторон - обрыв метров на 50 вниз к Зеравшану. В удивительно красивое место нас приглашают ночевать. Приглашают с глубоким достоинством, но молча. Старик что-то приказывает своей жене, та - старшей дочери и т.д., пока младшая не приносит войлочные коврики и подушки для нашего ночлега. Мы очень растроганы, пытаемся выразить свою благодарность. По-русски, видимо, они ничего не знают, но нас неплохо понимают. Просьба о воде для умывания вызывает такой же маленький переполох - от старика до младшей дочери, которая приносит ковш воды. Потом приносит две тарелки супа, хлеб, овощи, чай. И только, убедившись, что гости всем обеспечены, старик уходит.
Мы переглядываемся. До чего же нам повезло! Нет, не в том, что мы имеем хорошую пищу и ночлег. Главное - попали в таджикский дом и можем увидеть жизнь таджикской семьи. Покончив с едой, осматриваемся. Недалеко от нас все дочери и мать уселись в кружок перед кучей зеленых листьев. Керосиновая лампа ярко освещает их поле деятельности. «Пойдем, напросимся на помощь? - Давай, конечно!» Нам не отказали. И вот кое-как уселись, попытавшись даже скрестить ноги. Дали и нам каждому полуметровую иглу и пододвинули часть листьев. Большие, зеленые и мягкие табачные листья нанизывались на иглу, потом переводились на веревку и гирляндами вывешивались на просушку. Впоследствии, проезжая или проходя по кишлакам, мы уже со знанием дела смотрели на подобные гирлянды сохнущих листьев.
Каждая семья берет на себя обработку части колхозной плантации, а сдает уже высушенный лист. Мы нанизывали листья на иглы и передавали эти пачки девочкам, получая взамен другие иглы. Через некоторое время дело пошло удовлетворительно, хотя и не так ловко, как у хозяек. Они веселились от души, глядя на наши старания, особенно на мои. Я их забавлял, наверное, потому что занялся «немужским делом». Но меня подобное удивление никогда не смущает, даже, наоборот, я испытывал некоторую гордость. И им, видимо, нравилось такое «чудачество» русских. Очень радовались и смеялись тому, что у меня дело двигалась несколько быстрее, чем у Лили.
Хорошо было так работать и разговаривать. Для развлечения упросили одну из младших станцевать перед нами (видимо, старшие сестры гордились ее талантом). Конечно, мы ничего не понимаем в таджикском танце, но нам не могло нe нравиться старание милой девчушки. Сестры владели очень малым запасом русских слов, поэтому наш разговор шел в основном за счет мимики и догадок.
Сначала расспрашивали нас. С удовольствием узнали, что мы женаты (в последующие встречи этот факт производил на моральных таджиков всегда самое благоприятное впечатление: неизменное «якши»), что у нас есть сын - «пареаньчик» (паренек) - они так произносили это слово, что мы долго не могли избавиться от убеждения, что мальчик по-таджикски звучит, как «бараньчик».
Потом расспрашивали мы. В этой семье 10 детей: пять мальчиков и пять девочек. Два сына в армии, где остальные, я не понял. Однако, вскоре пришел один из сыновей, видимо, старший. Он поздоровался с нами и присел в сторонке. Наверное, нанизывание табака, действительно, не мужское занятие. С его приходом наш разговор оживился, так как после армии он довольно свободно говорил по-русски. Речь пошла о его сестрах. Старшая из них, Мухтара - уже окончила школу и была, как говорится, «девушка на выданье». Думаю, что это отразилось на ее костюме: она была в белом, тогда как ее сестры - почти сплошь красное носили.
Еще в Самарканде от одного попутчика, инженера из Томска, проведшего перед тем неделю в Пенджикенте, мы слышали рассказы о не совсем цивилизованном положении таджикских женщин и, особенно, девушек. Очень часто девушки не кончают школу и рано выходят замуж. Законом почти для девушки является прекращение всякой учебы после школы: дальше только замужество. Пока девочка еще маленькая, она бегает наравне с мальчишками, но как только подрастает - должна ходить «скромно», прятать лицо от чужих мужчин и т.д. Я даже немного удивлялся, почему они тогда не прячутся от меня? Видимо, раз отец ввел нас в дом, то мы уже считаемся гостями - «своими». Да и вообще не так уж прочно эти обычаи соблюдаются в такой полугородской семье, как эта. Однако подальше от Пенджикента часто видели, как женщина, встреченная на дороге, очень естественным и даже красивым движением отворачивала oт нас свою голову, покрытую или покрывалом или чем-то вроде пиджака.
Бывает, что девочки, воспитанные в каком-то мере эмансипированной советской литературой, тяжело воспринимают перспективу конца своей учебы и самостоятельности, неизбежности раннего и кажущегося ненужным замужества, - находят выход в самосожжении. Чуть ли не национальным обычаем считается право девушки, не желающей выходить замуж по воле родителей - на самосожжение. И такие случаи совсем не исключительная редкость. Тот же инженер рассказывал о двух случаях, произошедших якобы совсем недавно в окрестностях Пенджикента. Один из них особенно трагичен: девушка из хорошей семьи, бывшая комсоргом в классе, решилась на самосожжение, но, облив платье керосином, а потом, вспыхнув от спички, не смогла преодолеть боли и бросилась в ближний арык с водой. Однако, ожоги были настолько велики, что она умерла, но не сразу, а после долгих мучений. Нашего попутчика особенно ужасало равнодушие местных жителей; казалось, они считают такой обычай естественным делом. Это он особенно почувствовал, когда маленькая девочка, дочка хозяина, с которой он часто играл, вдруг сказала ему, чтобы он поменьше на нее смотрел, а то ей потом придется сгореть. Его потрясло, что такая маленькая девочка, которая станет взрослой где-то в восьмидесятых годах ХХ века, уже может говорить о возможности для себя и такой судьбы, привыкает к такой мысли и чуть ли не готовится к исполнению этой страшной мысли. Нас тоже потрясли эти рассказы. До чего же мы мало знаем жизнь, мало знаем живучесть старых обычаев, их трагичность в наше время.
Естественно, нам хотелось услышать суждение об этих проблемах самих наших хозяев. Но мы не могли бестактно задавать подобные вопросы в лоб, а старались, например, высказываться в том духе, что хорошо бы девушкам учиться не только в обязательной школе, но и дальше, как у русских; что хотя учеба и замужеству не помеха, но раннее замужество - тоже ни к чему. Разговор шел теперь в основном через сына. Остальные только улыбались. А он, как я понял, высказывал уже давно выработанную мужскую позицию, говорил спокойно и снисходительно. О том, что все девочки у них живут хорошо, все учатся в школе, но дальше учиться сами не хотят (да это им и не нужно в домашнем хозяйстве), что все они сами чтут традиции, выработанные народом, и, конечно, в свое время все захотят выйти замуж, что родители и братья их очень любят и желают им только добра. Ну что на это возразишь? - Мы ничего и не возражали, ведь только попусту тратить слова. И думаю, правильно делали. Думаю, что для большинства девушек сказанное этим парнем - совершенно справедливо. Но, конечно, для многих девушек, страстно тянущихся к иной жизни (особенно после советской школы) эти традиции - большое зло, протест против которых доводит их до самосожжения. Подумалось: пока экономика таджикской деревни не потребует по-настоящему образованных женщин, женщин-специалистов, и притом в массовом количестве, до тех пор образование будет для таджичек несколько чуждым, навязанным извне качеством. А сейчас в таджикской деревне для образованных женщин просто нет работы и нет места. И, конечно, образованная таджичка менее приспособлена к условиям нынешнего кишлака, к условиям среднеазиатского домашнего хозяйства и полевых работ, она несколько «испорчена образованием» по старым понятиям. Так что легко догадаться, почему держатся обычаи, препятствующие женскому образованию. Должна быть коренным образом повышена техническая оснащенность хозяйства, чтобы появилась насущная потребность в образованных женщинах, чтобы неравенство женщин ушло окончательно в прошлое, чтобы исчезли старые традиции.
Постепенно все эти мысли сглаживались, когда работа было окончена и весь дом погрузился во тьму и сон. Внизу шумел Зеравшан, трещали какие-то сверчки или цикады. Сквозь листву деревьев проглядывали крупные звезды, a за каменной оградой темноту изредка прорезал свет фap машин, проезжающих по шоссе, по которому мы поедем завтра вверх по Зеравшану, в горы!
Комментарий - 77 Через 10 лет у нас в Средней Азии уже не бывало таких встреч. И, заглядывая из окон автобуса за глиняные стены дворов-усадеб, мы лишь вспоминали, как тогда было, те ощущения от добросердечия и гостеприимства. То ли мы стали с возрастом меньше располагать к себе людей, то ли сами стали более стеснительны, не любопытны, то ли местные азиаты - менее гостеприимны. Мне все же кажется, что последнее. Думаю, что в Пенджикенте уже невозможно такое щедрое приглашение, да и существует ли теперь такая дружная и многодетная семья?
Прогресс ведь не однозначен, и вместе с уменьшением самосожжений уменьшилось количество детей на одну семью. Теперь их не сжигают, а просто не рожают. И это лучше.
Малым эпизодом вошла эта семья в наш фанский диафильм, потом ее свет был задавлен моим «азиатским комплексом», но подспудно она жила в памяти противоречием-упреком, покуда вместе с Сулейменовым не избавила от предрассудка о «злых татарах».Год от года бились в сознании пенджикентское радушие и культура, и, наконец, добились.
Я читал, что так бывает и в науке: старинная теория противоречит фактам и отгоняет их в сторону, но день приходит, и какой-нибудь научный Сулейменов вдруг говорит правду - и ты с ней сразу и с облегчением соглашаешься: известные тебе факты измучили и подготовили тебя.
Мы тяжело идем под грузом своего скарба по шоссе Пенджикент -Душанбе. До гор еще 50-60 км. Конечно, вся надежда - на попутную машину, но просто сидеть и ждать ее скучно. Все машины идут навстречу и ни одной - в нужном направлении. Закон бутерброда. Hо этому есть и рациональное объяснение: сегодня базарный день (воскресенье) и все машины с утра спешат в город. Уже прошло восемь навстречу, а обогнала лишь одна, да и та не остановилась. Наконец, нас подвезли до крупной развилки, а через полчаса вторая берется подвести до поворота на Кштут, к нашим горам.
Хорошо на быстро едущей грузовой машине! Ветер свеж и приятен, красивые виды, интересом блестят глаза. Рядом Лиля - с ней тоже самое. Аппарат болтается на моей шее, а за нами сзади, в пыли кузова, болтаются наши рюкзаки - хорошо!
Машина идет ходко , несмотря на частые остановки- шофер подбирает и высаживает пассажиров. Для него это дополнительный заработок, и каждый платит ему в размере обычного автобусного билета на такое расстояние. Удивительно, что местные шоферы щепетильно дают пассажиру сдачу, а на наше удивление смеются: «Это в Грузии сдачу не дают, а у нас все честно».А когда с машины слезал древний старик, то шофер не только вышел, чтобы ему помочь, но и денег не взял: «Старый бабай, денег не надо»
Грузовик тормозит у колхозной чайханы. На открытой веранде сидят воскресные таджики и пьют свой зеленый чай. Невольно вспоминаешь слова Ферсмана о «настоящих людях старого Востока, для которых самым великим блаженством было - ничего не делать, ни о чем не думать, ничего не желать, а только пить чай, закусывая его лепешкой и снова пить чай... Нирвана...»
Делать нечего, мы тоже идем в чайхану. Лиля причастилась к этой экзотике - зеленому чаю - еще в Самарканде, а я тогда устоял перед патентованным средством от жары. Хохлацкая кровь тянет меня упрямиться, противоречить «жинке», противопоставляя свое «мужское благоразумие» ее «неразумной восторженности». Ну, a сейчас мы сидим за одним столом с шофером Моликханом и его попутчиками. Они едут за дровами в горы. Интересуются, кто мы и куда направляемся. Говорят, что до обеда мы все равно не дождемся машины до Зимтута (где начинаемся пешая часть нашего маршрута), и предлагают съездить с ними в соседнее за Котутом ущелье, а к обеду они доставят нас обратно к повороту. - Что же, мы согласны. Это лучше, чем уныло сидеть в ожидании на дороге.
Появляются пиалы и фарфоровый чайник с чаем на 5 копеек, лепешки и карамель, потихоньку пьем. Наши новые знакомые как-то не внушают мгновенного к ним расположения - это не те простодушные таджики, у которых мы ночевали. В их усмешках чувствуется «не лучшее» влияние цивилизации, особенно у напарника. После его рассказов о том, что все воруют, но что он напротив, только путем безобидных и частных махинаций построил себе какой-то грандиозный дом и т.д., неприятное впечатление только усилилось. Сам Моликхан кажется более откровенным и простодушным. С шоферским ужасом рассказывал он, как приходилось водить машину по дорогам высокогорного Памира, и нравах тамошних жителей. Его фраза о том, что в тех местах «и советской власти почти не признают - даже базара нет!» - вызвала наш бурный восторг. Какое значение придает этот таджик в своей жизни базару! Он еще не женат - не скопил пока денег; просит нас присмотреть в Москве ковер и написать ему (мол, только в Москве бывают дешевые ковры, здесь же они - втридорога). Вообще-то странное положение для такой «ковровой» страны, как Средняя Азия! Мы обещали написать, дали свой адрес: в общем, дружба!
Комментарий-77 Я с удивлением перепечатал этот эпизод. Таджики с увлечениям говорят нам о благодетельной роли рынка и честности левого бизнеса, т.е. формулируют мои сегодняшние убеждения, а я отмечаю в дневнике лишь свое неприятное об этом впечатление и высокомерно намекаю на «нелучшее влияние цивилизации на простодушных таджиков». Боже, до чего ж я был недалек тогда в своем высокомерии! И насколько эти таджики были взрослее меня, разумнее и даже «прогрессивнее»! Как же неистребим в нас миф о превосходстве образования над «серой массой рядовых людей»!
Заплатить за чай они нам не позволили, а за дорогу мы уже не предлагали. Удивительно легко заводятся знакомства в этом путешествии. Думаю, это было бы невозможно, не будь мы только вдвоем, только рядовой семейной парой, а допустим, в составе большой тургруппы/
Д/ф «Фаны»
16. Чудо второе - шофер Моликхан, забросивший нас на своей машине в глубь фанских предгорий.
17. Он подобрал нас на дороге,
18. напоил чаем в каком-то кишлаке и
19. подвез к лесорубам в одно из боковых ущелий.
20. А под конец, уже лесорубы, напоили седьмым номером таджикского вина, накормили дыней с лепешками
21. и указали нам путь к кишлаку Артучь.
ДневникДорога втягивается в ущелье, хотя ее, как таковой, почти нет - есть только слегка выровненное русло небольшого ручья. Часто машина останавливается, Моликхан вылезает, отбрасывает несколько крупных камней с пути и неторопливо трогает дальше. В старину, видно, таким способом и прокладывали дороги, только не автомобильные, а ослиные.
Несмотря на яркое солнце, оно не пепелит окружающее - кругом яркая и сочная зелень трав и кустарника. Мы уже успели отвыкнуть от такой зеленой свежести в Средней Азии, а здесь - и воды больше и пыли нет, как внизу. Склоны обступивших нас гор каменисты и покрыты редкой арчой. Арча - страшно корявое хвойное дерево типа можжевельника, который дорастает до толстенных низкорослых стволов. Это основной вид местного топлива. И уже в походе мы только с арчой и возились у костра. Туристским топориком ее твердую древесину не возьмешь, гораздо легче просто наломать сухих арчовых веток. Так я и протаскал весь поход зря шестьсот топориковых грамм.
Начинают тянуться поленницы дров: арчу рубили на склонах и сбрасывали вниз, подготавливая к вывозке. Но Моликхан не обращает на них внимание и катит дальше. И вот машина вскарабкивается на очередную площадку и останавливается. Откуда-то сбоку подходят люди, и я с удивлением обнаруживаю, что мы стоим как раз рядом с человеческой стоянкой: красное одеяло на земле под деревом, очаг из камней, где греется черный кувшин на подернутых пеплом углях; ружья, прислоненные к дереву. Здесь живут лесорубы, одновременно они пробавляются охотой на диких свиней, которых, как говорят, здесь порядочно водится. Мы, правда, не видели ни одной.
У всех лесорубов весьма экзотичный вид: рваная, в заплатах одежда и разноцветные тряпки на головах, что не уменьшает достоинства и естественности в их облике. На нас не обращают внимания. Потом приглашают обедать в общий кружок: и снова восточная вежливость и предупредительность. Чай и лепешки на месте, из машины достается огромная дыня и «таджикское вино № 7». Думаю, что эта провизия каким-то образом входила в сложные расчеты за дрова, но мы - гости, ни о чем заботиться не следует. Не пить нельзя, и мы пьем: Лиля - меньше, я - больше. Ей проще. Пытаемся уменьшить свою долю, мотивируя, что нам надо еще добраться до Зимтута, но нас наперебой успокаивают, что это совсем не трудно и не далеко, что отсюда можно легко подняться на перевал и оттуда - в Зимтут. Чуть ли не за пару часов. - Что ж, отлично! Правда, на это место у нас совсем нет карты, но если дорога ясна, можно начать поход прямо отсюда, от этого обеденного «стола».
В головах у нас уже шумит, все вокруг становится простым и легким. С умилением мы смотрим на окружающих, не забывая вытаскивать из таза куски дыни один за другим. Но вот обед закончен. Лиля смотрит на часы - уже третий час! Пора! Благодарим, еще раз обмениваемся адресами, взаимными приглашениями в гости, прощаемся. Взваливаем, наконец-то, рюкзаки и... пошли в указанном направлении.
Начались горы!
Д/ф «Фаны»
22. Первые шаги похода! Кто не знает их тяжести, вернее, тяжести первоначальных рюкзаков?
23. К тому же шумело в голове от выпитого вина, и через час ущелье, в которое нас занесли нетвердые ноги, выродилось в ручей.
24. Уж лучше не вспоминать, как корячились мы в этом цирке, вылезая вместо перевала на лесистую «балду».
25. Я, во всяком случае, еле переводил дух и руками
26. разгибал ослабевшие колени.
27. А перевал оказался - чуть ли не проезжей дорогой.
28. Мы добрели в этот день до кишлака и не без помощи
29. очередного чуда.
30. Эти ребятишки, вывезенные из кишлака вместе со скотом на верхние пастбища, давно не видели туристов, и мы стали для них событием не меньшим,
31. чем они для нас.
32. Спустившись из аула в кишлак Артучь - этот отправной пункт фанского маршрута, мы здесь заночевали...
ДневникСтранное это было начало: с неизвестного места, без карты, в середине дня и выпив, мы начали идти довольно бодро. Дорога почти сразу превратилась в тропинку, а та - просто в сухое ложе ручья. Но идти по нему было довольно удобно, и потому мы беспечно и довольно долго перлись вверх. Постепенно Лиля стала уставать и отставать, а меня стали посещать сомнения типа: «А туда ли мы идем?» или «А почему это вдруг на перевал и нет хотя бы тропинки?»
Рюкзак вдруг стал ужасно тяжелым. Он стал весить не свои 30 кг, а гораздо больше 40-50 кг байдарки, которые я таскал в Подмосковье. Посовещались: похоже, не туда зашли. Но возвращаться не будем: слишком тяжело возвращаться с таким грузом вниз, угробив рaботу по подъему. Хребет невысокий - может, сумеем перевалить его в ином месте, если даже на перевал не выйдем. В общем, винные пары еще действовали.
Вскоре наши худшие опасения стали подтверждаться: ущелье ручья стало выполаживаться и превращаться в обыкновенный цирк, конечно, чем дальше, тем круче. Никаких перевальных понижений не видно ни справа, ни слева - остается идти только вперед. К нашему счастью, крутизна не доходит до отвеса, но идти можно почти на пределе. Сухая земля почти без травы, ссыпающиеся под ногами камни. Мы уже передвигаемся на четырех конечностях. Справа виднелась какая-то цепь крупных камней или скал. Подался туда, стремясь хоть немного улучшить условия подъема. Лиля же подалась влево, заметив там более пологий склон. Она двигалась серпантином по склону, с силой вбивая ранты ботинок в сухую и твердую землю. Мы даже заторопились - овладел какой-то отчаянный порыв. По всему чувствовалось, что такой крутой подъем не может долго продолжаться, что скоро он - или кончится, или превратится в неприступный для нас. Желание поскорее увидеть исход заставляет нас торопиться. Но в то же время силы, которые мы так щедро расходовали вначале, теперь почти иссякли. Я лез по своему гребешку почти совсем обессиленным. Скалы оказались сложенными из очень непрочной породы: какой-то коричневый сланцевый камень, легко обваливающийся под рукой большими и тонкими плитами. С трудом можно было найти опору среди этой внешней внушительности.
Непередаваемо трудно! Но когда я услышал крик Лили, что она уже на гребне, и понял, что она находится на одной со мной высоте, а может и ниже, что я просто зря прусь на какую-то вершину, то стало еще и стыдно. Заторопился, бросил свой гребешок, и кинулся влево, к группе деревьев, за которые можно было цепляться. Вот Лиля уже ближе. Вот уже в 10-15 метрах. Ждет, что совсем непереносимо. Я еще больше тороплюсь и вдруг наступает неожиданное: ноги отказываются работать в самом прямом смысле - их сводит судорогой. Такое со мной впервые, и потому пугает и отрезвляет одновременно. Медленно, помогая ногам разгибаться руками, поднимаюсь на гребень. Все! Взошел, вернее, вполз...
За перегибом те же зеленоватые горы, покрытые редкой арчой. Ну что ж, поднялись на первый перевал. Но нет у нас чувства радости - только растерянность, стыд и злоба на себя за растяпство.
Обещаю себе на сложных участках в будущем пропускать вперед Лилю - у нее больше альпинистского опытa. И, в конце концов, даже хорошо, что наш первый перевал получился комом. Зато научил нас осмотрительности.
Спустившись до перевалочной точки, мы еще больше расстраиваемся видом утоптанного пологого подъема. Ну да, хватит!
Куда теперь идти ? Все советы давно вылетели из головы. Но вот и везение: Лиля замечает на склоне горы две палатки. Оставив на перевале рюкзаки, через пять минут мы здороваемся с молодыми практикантами-геодезистами, по виду почти школьниками. Мы торопимся, поэтому стараемся только расспросить дорогу. К нашему удивлению, у них нет карты района, а есть только подробнейшая съемка этого места (1см=25м). Кишлака Зимтут нет, зато указан кишлак Артучь. Ну что ж, этот кишлак мы тоже знаем, от него даже удобней дойти до озер Кули-Калон, чем от Зимтута. Мы получаем самые подробные сведения, как дойти, где какие будут тропинки и ложбинки и какие из них надо выбирать. Да, хорошо бы иметь такую карту на весь маршрут. Вздыхаем, высказывая столь «неумеренное» желание. Может, только наши дети при коммунизме будут иметь такие карты, а сейчас изволь довольствоваться шестикилометровками, да еще составленными так плохо, как будто редактор старался нарочно исказить действительность.
Мы поднялись с корточек: «Спасибо, ребята. Теперь-то доберемся». На прощание трачу несколько кадров на злополучную балду, на которую я чуть-чуть не забрался с полным рюкзаком, идиот.
Через полчаса пологого спуска увидели, среди огромных камней, кибитки с маленькими человеческими фигурками. Как потом узнали, это селение, в отличие от кишлака (зимнее жилье), называли аул, где летом живут пастухи со своими семьями. Здесь же проживает и большинство кишлачных детей, которых сюда привозят, как в санаторий: прохлада, молоко, чистый воздух, зелень, а внизу в кишлаке - жара, мухи, пыль... Когда мы подошли, нас окружили дети. Боже мой, до чего же они были замурзаны, личики грязны и покрыты паршой! А что же с ними творится внизу? Лиля переполняется жалостью, а я что-то ворчу, что здесь и грязь-то не грязь, и парша - не страшно. Между тем дети наперебой кричат несколько русских слов: до свидания, рус, показывают на фотоаппарат, просят сфотографировать. Мальчик постарше приносит большую миску простокваши, две ложки и лепешку. Как же мы их ели! Как упивались этой вкуснотой! Лиля до сих пор убеждена, что подобного молочного продукта не может быть в Москве. Мы ели и нахваливали, а ребятишки возбужденно орали что-то свое. Туристы, наверное, сюда заглядывают очень редко, поэтому мы были для них большим развлечением. Восторг их безмерно увеличился, когда Лиля раздала полкило походных конфет, взятых еще в Москве. Она была права: разве можно сравнить удовольствие от самих конфет с удовольствием наблюдать этот ребячий восторг?
Приволокли еще две миска простокваши, но есть нам уже невмоготу. Пришли двое взрослых. Тоже удивлены нашим появлением, рассказывают о дороге вниз, предлагают опустить наши рюкзаки на ослах, которые скоро потащат в кишлак дрова. И наш ответный восторг.
И вот пришли ослы. С каждого бока у них приторочено по арчовому бревну, комель которого волочится по земле. На одного осла грузят наши рюкзаки. Он явно недоволен такой добавкой и сердито спешит вниз, даже опережая погоняющего его мальчугана лет 11. Старик-отец погоняет второго ишака. Мы идем налегке, пытаясь избежать пыли, поднятой этими благородными трудягами. Только теперь, без рюкзаков и после недолгого отдыха, мы почувствовали, до чего ж устали. Лиля еще и хромает: натерла ноги.
Комментарий - 77«Может, только наши дети при коммунизме будут иметь такие карты».Эта фраза ставит меня сейчас в тупик: неужели 10 лет назад я верил, что наши дети будут жить при коммунизме? Конечно, я и сейчас не расстался с верой в приход далекого коммунизма, но только так - в туманном далече, а в близкий приход - неужели верил?
Наверное, я тогда больше верил в кибернетику и близость прихода полностью автоматического производства и называл последнее коммунизмом - отсюда эта нечаянная фраза. Сейчас в такую близость я не верю. Одной молодой иллюзией меньше.
Но еще больше мое удивление вызвало чуть позже высказанное тогда удовлетворение по поводу раскулачивания «богатых баев» в горной деревушке - поскольку мы можем спокойно переночевать в их захудавших садах! И это говорил внук раскулаченного крестьянина - и говорит спокойно, чуть ли не с радостью? А что же можно ожидать от остальных. Мне не стыдно говорить об этом, ведь такой толстокожестью грешат многие наши сверстники. 35 лет спустя этих великих злодейств, внук одной из жертв удовлетворенно славит «великие дела» - возможно ли где еще такое историческое и нравственное невежество? Нет, другого примера найти трудно.
И вдруг дорога выходит на край обрыва, и мы застываем в восхищении: озаренная уходящим солнцем, лежит под нами горная страна. Далеко внизу утопают в зелени кишлаки Артучь и Яккохона, а за ними громоздится ущелье, по которому нам завтра подниматься к озерам Кули-Калон. С трудом умещаю этот восторг в два последовательных вертикальных кадра (жаль, что не получились).
Между тем, наши рюкзаки резво побежали вниз на ишачьих ногах. Сперва я был удивлен, как можно спускаться с такого обрыва: оказалось, и здесь проложили обычный ослиный серпантин. Из-за крутизны бежать много легче, оставляя старика с его ишаком далеко позади. Нам он не нравится. Лиля слышала, как он сделал мне предложение на завтра доставить наши рюкзаки на Кули-Калон за 10 руб. Но мы уже избалованы бесплатным гостеприимством, да нам и не нужен такой комфорт за 10 рублей. Лишних денег нет, да и не для того сюда пришли, чтобы пользоваться ишаками - сами себе ишаки!
Однако, трудно будет отказаться от услуг старика, если будем ночевать у него. И как тогда расценивать ослиную работу сейчас: как простую любезность, как мы сперва и поняли, или как высокооплачиваемую работу? Наверное, старик неплохо знает туристов, подрабатывает на них - цены знает... Решаем удрать от него, благо обстановка нам в этом благоприятствует... А ноги, между тем, начинают болеть от длинного спуска. Догоняем наши рюкзаки. Они уже вступают в пределы кишлака. Вот мальчик загоняет осла в один из первых дворов и начинает его развьючивать. Мы бросаемся ему помогать и торопливо взваливаем на себя ослиную поклажу: «Большое спасибо!» Мальчик безмерно удивлен: «Оставайтесь, куда вы ночью пойдете?» Mы отговариваемся любовью к палатке и поспешаем, пока не приблизился старик. Сбежали. Неловко, конечно, да это лучше, чем потом извиняться.
Солнце давно зашло. Темнеет довольно быстро, поэтому надо торопиться с ночлегом. Идем узкими безлюдными кишлачными улицами, спешим выйти. Вот дома исчезают и за невысокой каменной оградой - что-то вроде колхозного сада. Перелезаем ограду и устраиваемся у какой-то скирды необмолоченного хлеба. Огонь разводить не будем, чтобы не привлекать внимания, а вода журчит в двадцати шагах от нас. Иногда к ручью в этом месте приходили женщины с кувшинами, совсем как в старинных восточных легендах, и, не обратив на нас внимания, уходили.
Ужинаем всухомятку. Усталость. Нежелание двигаться. Однако у Лили еще хватает энергии бояться змей в этом райском саду. Начитавшись в Москве про кобр и гюрз, она буквально терроризирует меня своей убежденностью, что гады кишмя-кишат вокруг. И только приход сторожа таджика ее успокоил. Он разрешил нам ночлег, только просил не курить на хлебе и уверил, что в таком открытом месте змеи не водятся. Немного постояв, он ушел, пожелав спокойной ночи.
И снова повторилась сказка прошлой ночи: яркие звезды и сад в середине долины, окруженной высокими темными горами, лишь на макушках подсвеченных ушедшим закатом.
Оказывается, на этом месте раньше были усадьбы богатых. После коллективизации их дома опустели, обветшали и развалились, изгороди затем снесли и получился единый сад. Хороший сад, раскидистый, непохожий на русские колхозные сады из низкорослых деревьев. Хорошо, что это были баи, что у них было достаточно средств для устройства таких участков и ... хорошо, что теперь этот сад доступен всем, даже нам. Спали бы мы здесь, если б хозяйничали эти самые раскулаченные баи, как же! Где-то лает собака, где-то горят тусклые огоньки, где-то течет нерусская жизнь, а мы вот здесь, как будто с края света... Ощущая нереальность происходящего, засыпаем.
Комментарий - 77Лишь много позже, в тянь-шаньском диафильме мы коснулись проблем здешней чабанской и аульской жизни, но не на основе собственных ничтожных наблюдений, а по произведениям Ч.Айтматова. Все труднейшие проблемы неурядиц со скотом, лишь краешком виденной нами нищенской жизни, человеческие трагедии может раскрыть лишь свой для гор человек, проживший здесь не часы и дни, а годы, если не жизнь.
Самостоятельных выводов об этой жизни только из туристских касаний, конечно, не сделаешь. Можно запомнить необычное, задаться вопросом, а потом искать ответы - как это произошло с нами.
Алаудины
Д/ф «Фаны»
34. День первый, долина реки Артучь. Дорога на озера Кули-Калон. Недостроенная автомобильная трасса, перешедшая на втором взлете в ишачью тропу - ну и далась же ты нам!
35. Рюкзаки. Жара. Усталость. Пятиминутки через каждые полчаса и липнущая от пота одежда. Но самое интересное, что тяжесть не была нам в тягость.
36. Нас было двое и никто нас не погонял, не надо было лезть из кожи. И хоть пыхтели сильно, но ползли, как нам хотелось, наслаждаясь и высотой гор, и шумом реки, и необычностью пейзажа.
37. Вот здесь меня остановила ты цветом фанских осыпей: «Смотри, такого на Кавказе не увидишь». И дело не только в геометрии, вдруг выросшей сквозь дикий хаос каменного лома, а в цвете - в тонкости полутонов на каждой осыпи.
38. Чего тут нет: и красно-желтое, и фиолет, а дальше зелень с желтым - чего тут нет!
39-41. И дарят осыпи свою красоту потоку Артучи...
42. Кули - озера фанских гор с такой водой холодной, что даже рыбы нет в них. Здесь мы обедали у маленького костра из арчовых сучьев. А потом Витя купался...
43. А ты смеялась и, наверно, больше над тщеславной просьбой: сфотографировать мое купанье в горном озере. Мальчишество, конечно, но пусть - смеялась не обидно.
44. А может быть, самой хотелось попробовать прозрачной зелени воды, попробовать всем телом сразу, как эта изумрудность покажется внутри. Но было холодно и боязно решиться. «Да ну его, купанье. Пойдем-ка лучше дальше».
45. Пошли дальше - под перевал. Недолго шли, крупный дождь заставил остановиться под этой арчой на ночевку, начался этот день с жары и пыли кишлачной, а кончился под перевалом холодом и ненастьем горным. Ведь хоть и в Средней Азии, но Фаны - горы.
ДневникПрошло полтора дня. Мы медленно в тяжело поднимаемся на алаудинский перевал. Идем уже давно, с самого утра, собравшись сразу, как только вставшее солнце осветило вершину Чимтарги и разогнало туман над нашей стоянкой у верхних Кули-Калон.
Горы! Вчера их снежные склоны на фоне ненастного неба казались мрачными, холодными, гнетущими и тяжелыми, а сегодня утром я еще не видел более грандиозного зрелища, когда из клубящегося молочного тумана, вдруг очистился кусок голубого чистого неба и часть вершины с красновато-коричневыми скалами и искрящимися белизной снегами. Испытываешь какой-то телячий восторг с сожалением, что эта феерия света скоро кончится.
Прекрасно видны два синих Кули-Калона, ниже - плоскость разлива Артучи. За склоном - край большого зеленого зеркала главного Кули-Калон, этой местной Рицы, б-p-p-p, какой холодной. Виден и тот пропил в горах, через который мы вчера поднялись, преодолев три гигантских уступа, по которым Артучь спускается в обжитое людьми ущелье, к аулу Яккохона. До чего же нам было легко идти: автомобильная дорога! Горизонталь! Шоссе! Автострада! А как приятно мы там полдничали! Какое молоко! вай-вай! Со вздохом вспоминаем теперь, на этом чертовом крутом подъеме, о вчерашнем блаженстве. И ведь в обмен за эти полдники требовалось всего лишь сфотографировать тщеславных жителей. Оказывается, великое дело фотография! Можно путешествовать по Памиру без съестных припасов, и за обещание прислать фотографию, а вернее - без всяких обещаний любой тебя с радостью накормит. «Фотоаппарат здесь кормит лучше ружья» - шутили мы.
Да, хорошо было вчера - приятная дорога, вдоволь молока и много детского смеха. Лиле даже удалось часть пути проехать на ишаке. Сюда бы этого самого ишака, пусть сейчас бы нам помог.
Мы тяжело дышим. Садимся отдыхать через каждые 15-30 минут. Не помогает: после отдыха следующие десять шагов снова становятся трудными. Уже давно, кажется, должен быть перевал, а его все нет. Лиля начинает даже сомневаться в правильности подъема, показывая на соседнее, более низкое ущелье, но я тяну вверх - ведь инструктор «плановых» туристов, стоявших вчера на Кули-Калоне, без сомнения показывал нам именно это ущелье. Ошибки быть не может. Нo физическая слабость толкает к сомнению и унынию. «Виновата горная болезнь - объясняет Лиля - слишком уж мы поспешно, почти без всякой акклиматизации, лезем на второй уже перевал. Ведь ни вчера, ни сегодня мы почти ничего не ели (молоко не в счет)».
Это верно. Еда в эти дни кажется противной, и только пьем много. Сегодня оставили на стоянке четверть всех своих сухарей, и все равно при таком аппетите половина оставшегося запаса окажется излишней. Горная болезнь ... Казалось бы, что из того, что мы нашли название своему состоянию? Но идти стало проще и веселее: ведь горная болезнь должна сама собой пройти через несколько дней, или как только спустимся пониже.
Но пока нам надо еще выше, где висит перевальный туман, пробитый солнечным светом. Снизу долина тоже закрывается туманом - мы в туманном мешке. Нижний туман нагоняет нас, но торопиться нет сил. Когда мы, наконец, вползаем на перевал, он оказывается разделом двух воздушных сред: туманно-облачной сзади и прозрачной впереди. А внизу развертывается алаудинское ущелье...
Д/ф «Фаны»
48. Подъем на алаудинский перевал. 3890 м., 1,5 км. перепада высоты в день. Еле плелись. Это был пик нашей неакклиматизированности. Даже бросили часть продуктов - в Москве переоценили свои силы. Передыхи через 10 минут,
49. но через 10 шагов требуется новый отдых,
50. 3890 метровая высота нормальных кавказских вершин, а здесь даже снега нет - травка, хоть и холод собачий.
51. Прощаемся с долиной Артучи, с зелеными Кули-Калонами. Вчера встретились, а сегодня прощаемся. Таково уж туристское счастье - хватай глазом, сколько можешь, да побыстрее, - ведь впереди ждет новое. И грусть расставания с увиденным заглушается предвкушением новой встречи, новых впечатлений.
52. Хватит смотреть назад! Вперед и вниз с перевала, где синеют семь алаудинских блюдец
53. под тенью пятитысячника Чапдары...
ДневникРядом с нами вершина 4300 кажется совсем близкой - рукой подать, и все равно равноудаленная Чапдара внушает невольное уважение. В прошлом году одна из альпинистских групп получила золотое приз первенства страны за восхождение на нее по маршруту 5-б категории.
После отдыха начинаем траверсировать склон, пытаясь выйти в верхнюю часть ущелья из экономии высоты (смутила боковая тропка). Но скоро натыкаемся на боковой скальный гребень. Для разведки слазил на него, впервые испытав на деле приемы лазанья по скалам, о которых с таким удовольствием рассказывала Лиля. За гребнем оказался почти отвесный обрыв - ну и до свидания! Так, сделав по склону большой зигзаг, понеслись вниз. Крутой склон и крупные камни, потому бежим прыжками.В общем, к озеру спустились не столько усталыми, сколько без ног.
Вот она, долгожданная синяя радость алаудинских озер, самых красивых в этих горах. Невольно тянет говорить гоголевскими словами: «Знаете ли вы украинскую ночь?» Нет, вы не знаете алаудинских озер! Нежное разноцветье воды, блики на солнце, еще более тонкие гаммы цвета осыпей и зеленых берегов, отражения снежных вершин. И все это постоянно переливается и меняется. Наслаждаешься прозрачностью голубого цвета глубокой воды. Я еще не видел такой озерной красоты, а ведь вчера безмерно восхищался зеленым цветом вод главного Кули-Калона. Но такое разноцветье воды вижу впервые. Действительность превзошла все рассказы о чудесах фанских озер.
Лежим на берегу, лицом к озеру, вбирая его и уже позабыв пройденный перевал. Часто хватаюсь за фотоаппарат, делаю несколько снимков и заставляю себя остановиться: не трать кадры на одно и то же. Успокаиваюсь. Лиля разувается и с наслаждением шевелит разбитыми и залепленными пластырем пальцами, потом говорит: «Пойдем в конец озера, там, вроде, есть ровные площадки для палаток».
Но там были не только площадки, но и сами палатки нескольких групп, в том числе и наших самаркандских знакомых. Они тоже шли от кишлака Артучь, куда приехали на машине, но через перевал Лаудан - более низкий, хотя значительно удлиняющий путь. Сейчас они снимаются, чтобы за 3-4-часа подняться к самому перевалу и заночевать под ним. Так поступают все «плановые», стремясь пройти снежный Казнок пораньше утром, пока не раскис снег. Что ж, это разумно, но мы слишком устали, чтобы идти вместе с ними. Остаемся здесь. Ставим палатку на oбжитом месте и желаем уходящим доброго пути.
Однако с их уходом берег вовсе не опустел. Но нам не до знакомств - до того полны усталости. Кое-как развели костер, пообедали и полезли в палатку отлеживаться. Вытягиваю ноги. Хорошо. Блаженство. Может, одно из самых сильных удовольствий в туризме. Лежишь, и постепенно исчезает усталость, начинают роиться сожаления, что снаружи - необычайная красота, что грех тратить время, крепнет желание вылезти, и смотреть, и впитывать, и запоминать окружающее.
Под вечер, сменив ботинки на легкие кеды, гуляем по всей долине, стараясь обойти все пять нижних озер. Каждое из них в своем роде, каждое интересно и красиво по-своему. Из-за вечера, я не взял аппарата, но уже невольно прикидываются завтрашние кадры. Вырабатывается уже привычка, это неплохо.
Вот второе озеро: оно лежит рядом с первым, но кажется глубже, а цвет воды - насыщенней. Огромные камни придают берегу совершенно дикий вид. Обрываясь у глубокой воды, они позволяют заглянуть в самую прозрачную пропасть, в самую синюю синь, прерываемую лишь голубыми бликами солнца на маленьких волнах от впадающего недалеко водопадистого ручья. Берега озер покрыты арчой, что придает им вид таежных озер, какое-то неуловимое очарование Памирской Карелии, если суметь забыть на мгновение об окружающих горных склонах.
Террасой ниже речка Чапдара протекает через три озера поменьше и помельче. Одно из них настолько скрыто в деревьях и камнях, что я его нашел лишь на следующее утро - оно кажется белесо-зеленым от белых камней на дне. Второе озеро имеет зеленую воду, а третье - коричневый цвет. И все это лишь цвет придонных камней, а сама вода - прозрачное стекло. Все озера соединяются протоками и водопадами в самых неожиданных и хаотических сочетаниях с каменными завалами. Тонкий слой почвы на камнях источает влагу и взращивает сочную яркую зелень, столь редкую на сухом Памире. Необычайно живописное место!
На следующее утро, я пробежался по всем местам заново и без сожаления истратил пленку, моля небо, чтобы у меня удалась хоть часть кадров, чтобы осталась на память истинная синь Алаудин... Велико же было горе в Москве, когда после проявления горных пленок, они оказались темными, особенно озера! Я так ценил каждый кадр, что не дублировал их на разных выдержках, а везде увеличивал выдержку на больший свет в горах. Жадность до добра не доводит, и вот у меня теперь нет ни одного полноценного слайда алаудинских озер.
Возвращались к своей палатке затемно, по незнакомому берегу, нащупывая дорогу между камнями. Вот и костер «плановых туристов» под большим камнем. Двенадцать крепких загорелых парней и девушек сидят в тесном кружке. Светло только в этом круге, за его пределами - сплошная темь, озера в трех шагах не видно, камни - тоже. Одни звезды видны.
Подходим, приглашают на чай. Дают по кружке и горсти печенья. Смеются: «Печенье вместо хлеба взяли на промежуточной базе в Зимтуте. Их маршрут рассчитан на 11 дней, но продукты они несут на 6. Так легче. Еще раз жалею, что с собой много взяли продуктов. Сухари выбросить легко, а вот тушенку - жалко, придется тащить до конца похода.
Присматриваемся к ребятам. Каждому от 18 до 22-х, не больше. Брызжут здоровьем и весельем. По сравнению с ними мы чувствуем себя заморенными и старыми. Лиле от этого особенно грустно. Кажется, что им - все нипочем, а фанские перевалы - вообще пустяки! Молодцы ребята.
Веселье еще больше увеличивается, когда к костру подходят альпинисты. Их пять человек. Живут здесь, то ли как наблюдатели, то ли как обеспечивающая группа, а может, сами пойдут на Чапдару. Парни с республиканского сбора альпинистов Казахстана. Днем мы уже слышали, как они шумно оживились, увидев эту группу, только что спустившуюся с перевала: «Смотри, сколько у них девчонок!» А потом стали наперегонки зазывать: «Де-е-вочки! Иди-те к нам! У нас хо-ро-шо!» или: «А у нас мука есть, и масло есть! Идите к нам. Бли-ны нам печь бу-де-те!» Может, именно эти крики и заставили женщину инструктора выбрать стоянку для группы подальше от таких горлопанов. Тем не менее, сейчас альпинисты веселы и остроумны. Им уже по 25-30 лет, да и квалификация альпиниста в сравнении с туристом всегда вызывала у меня в памяти слова чеховского столяра: «Ты, Каштанка, супротив человека, все равно, что плотник супротив столяра».
Верховодил у пришедших в разговоре казах Миша. Его обветренное и уже морщинистое лицо, казалось, постоянно язвится прибаутками и насмешками. Овладел он вниманием девчонок самыми примитивными средствами и не отпускал их от себя. Истории о беспомощных или глуповатых туристах и о смелых и находчивых альпинистах, изредка снисходящих до того, чтобы вывести заблудившихся бедолаг на дорогу или через опасное место, следовали одна за другой. Когда внимание слушательниц ослабевало, повторялось громогласно сообщение о том, что они сами здесь живут лишь для того, чтобы латать дыры на леднике для ротозеев-туриcтов, что снова и снова вызывало смех. Но и девчонки нашли способ над ними смеяться: «Раз вы такие сильные, возьмем вас с собой, но только в качестве ишаков - наши рюкзаки таскать. Но куда вам до ишаков! Нa ишака можно и два рюкзака взвалить, а вы и от одного отказываетесь.» Ну, и так далее. Приятно, когда такая пикировка обоюдна. Мы поздно ушли от костра: ведь завтра отдых.
Комментарий - 77Говорят, первая любовь самая сильная и незабываемая. Так и Фанский поход был нашей первой и самой сильной любовью. Мы осознали это чувство уже через два года, сделав его главной темой диафильма. Оно не потускнело и сегодня. И может, даже в старости мы будем повторять: «Далекие и молодые наши горы, наши Фаны».
Первый походный день в горах...Сколько их было у нас, почти каждый год, сколько красоты, силы, счастья! Сколько раз мы воскрешали эти 10 фанских дней, конечно, не полностью, но все же возвращалиcь в те дни. Сами упорно творили свою лучшую жизнь. И фиксировали ее в диафильмах. И вот теперь у нас на руках огромное богатство. Горы в летней и городской жизни - большая тема в наших диафильмах, выделенная особой частью. Здесь же я только выскажу убеждение, что не только человек создает себе среду, но среда творит его судьбу. Попали в горы мы любопытными туристами, а через 10 лет вышли из них совсем другими.
Гвоздь программы
Д/ф «Фаны»
69. День третий. Подъем к верхним ночевкам перед перевалом Казнок.
70-71. Снова усталость, непогода, снова мы держимся крепче друг за друга, как бы совместно защищаясь от неприветливых в тумане гор.
72-73. Ночевка у Мутных озер. Здесь Фаны суровы и неприветны, здесь даже озера, как исключение, мутны.
74. Но думается, фанская неприветливость вверху - только углубляет радость от солнечных красок внизу.
ДневникНа следующий день мы поднялись к Мутным озерам. Выходили при ярком солнце, но в пути небо стало закрываться тучами, заморосил дождик, а потом стало просто холодно. Такие перемены очень часты в этих местах и больше зависят от высоты, чем от погоды: на перевале - снежная крупа и собачий холод, а внизу - солнце и сушь. Однако, километровый подъем заставляет нас не мерзнуть, а потеть.
В мрачное место мы пришли. Огромные коричневые камни, запрудившие воды ледника в эти грязные озера. Очень непривычно было видеть эту грязь на такой высоте, где, казалось, невозможна иная вода, кроме чистой и прозрачной. Какая-то глина размывается... Рядом - лед и снег, дальше красные скалы пика «Замок», но все это безрадостно в ненастье. Немного постояли и уже замерзли. Здесь уже нельзя просто посидеть или даже полежать на солнышке. Здесь мы торопимся и суетимся, устраивая палатку на камнях и разводя костер из принесенных снизу дров. Заваркой закрашивали мерзостный цвет мутной водички (на вкус же она вполне прилична). Когда подходят снизу «плановые», мы имеем удовольствие угощать иx чаем, хоть и в ограниченном количестве.
После еды делать совершенно нечего. Обсуждаем завтрашний маршрут, как выйти на перевал. Наш спор разрешается инструктором, которая показывает правильное направление. Весь последующий час я расспрашиваю ее о дальнейшем пути, о том, как правильно выйти на следующий перевал «Двойной», и срисовываю подробную схему. Как после оказалось, втайне даже от самих себя, мы с Лилей решили попытаться пройти два этих основных перевала за один день. Это кажется большой дерзостью: ведь в Москве мы сомневались, сможем ли вообще преодолеть Казнок - 4040 м. и Двойной - 4100 м. Специально для Казнока и взяли ледоруб. Но Лиля беспокоится за наше состояние: до сих пор еще не оправились от горной болезни, плохо едим и можем заболеть гриппом. Сегодняшняя холодная ночевка необходима, но завтрашнюю ночевку между перевалами, на реке Арг без дров, надо бы избежать. Я же всегда стою за убыстрение темпа ходьбы, за экономию дорогого отпускного времени! Ведь его так немного отпущено на нашу короткую жизнь!
Довольные друг другом за такое авантюрное решение, мы ложимся спать раньше, предварительно натянув на себя всю одежду без исключения. Это помогло согреться и заснуть.
Встали рано. «Плановые» еще только разводили костер, когда мы подошли к ним попрощаться. «Потопали». Протискиваемся сквозь каменные громады берега, огибая мутную водичку. В памяти всплывает сравнение этого пейзажа с норвежскими угрюмыми фиордами, хотя что же я могу знать о них, да и узнаю ли когда-нибудь? Выбираемся на обширную галечную отмель с глиной вперемежку. Стоит легкий морозец. Под ногами потрескивают льдинки лужиц. Небо почти безоблачно и темно от высоты. А восходящее солнце уже позолотило вершины двух пятитысячников, стоящих непосредственно перед нами: пика Энергии и главной вершины Фанских гор - Чимтарги. Красотища!
Но ледники еще в тени, особенно на седловине между вершинами, т.е. на перевале Чимтарга. Вот это перевал- стоит иных вершин! Взойти на него можно только с кошками и другим альпинистским снаряжением. От него (4600) уже рукой подать и до пика Энергии, и до красавицы Чимтарги. А что, рассказывали же «плановые», как их один инструктор с туристом вдвоем взобрались на этот перевал, а потом и на обе вершины! Глядя вверх, завистливо вспоминаем эту историю-легенду, и отворачиваемся: такое не для нас.
Вот и конец ровному полю. Теперь налево и наверх. Поднимаемся по обледенелым и мокрым камням. Недалеко взлетает стая горных куропаток. Тяжело дыша, только взглядываю на них, испытывая, как всегда, досаду на себя: ведь лежит в рюкзаке телевик, хоть и маломощный! Но ведь пока его достанешь, любая живность удерет. А нести аппарат с телевиком долго нельзя - кобура не закрывается. Так я понял, что фотоохота и напряженный маршрут - несовместимы.
Подъем крутоват, но силы у нас еще утренние, дышим ритмично - все идет хорошо. Вылезаем на боковой гребень: раскрывается вид на незнакомое ущелье, причем виден лишь снег и лед. Солнце уже слепит глаза, поворачиваемся к хребту. Вот оно - обширное снежное поле, полого поднимающееся к перевалу. Небольшой спуск, и мы идем по чьим-то старым следам. Жмурим глаза от искрящего на солнце снега. Совсем забыли, что это юг, Памир, жаркое лето, что недалеко 45° жары. Здесь - минус, здесь - зима. Лыжи бы, да вниз! Скоро перевал, идем почти без отдыха. Лиля начинает отставать, но остался последний крутой взлет метров на 40. Осторожно вбиваем ранты ботинок в начинающие уже раскисать снежные ступени, помогая делу руками. Хорошо, что вышли рано и снег еще держит.
Вот он, перевал. Вот она, высота 4040 м, на которой мы никогда еще не были. Вот он, гвоздь программы! Перед нами расстилается сердце горной страны. Мы - на главном Фанском хребте, направо от нас уходят на юг хребты с пиками Москва и Сахарная Голова, а налево - хребет с пиком Большая Ганза. Спуск перед нами - крут и прям, снега нет, но в начале идет мелкая осыпь, такая приятная при беге вниз (и ужасная при подъеме). 10 часов. Мы в приятном настроении: молодцы!
Ветра нет и солнце есть, и все равно холодно, поэтому ограничиваемся только самим «необходимым»: сфотографировал панораму, съели по порции традиционного мороженого из фруктового киселя и снега.
Бежим вниз. Ноги сами несут. Как на эскалаторе - тело летит по прямой, лишь ногами перебираешь. Но вот осыпь кончается. Теперь - камни. Движемся прыжками. Теперь все силы уходят на то, чтобы загасить, снизить скорость, ведь рюкзак вниз давит. Падаю - больно. Руку оцарапал, совсем снижаю темп. И все же спуск у нас занял немного - час с лишним. Видно речку Арг. Стало жарко. Останавливаемся для смены «зимней» одежды на «летнюю» и решаем сразу идти вверх по речке на перевал Двойной. Как только склон позволил, мы свернула направо, проигнорировав внизу туристские палатки. Там полагалось бы и нам ночевать, но разве сейчас не начало дня (двенадцатый час)? Нет, сегодня мы забьем еще и второй гвоздь программы - пройдем второй четырехтысячник. Удивительно приятно от такой похвальбы перед самим собой, от убеждения, что ты сильный, можешь сделать больше, чем «те», «другие». Я считаю такую тщеславность невинной и безобидной слабостью, потому что она тщательно скрывается от других, а иногда от самого себя.
Солнечная долина. Под ногами зелено от травы. Уже слышен шум от реки - близок полуденный отдых на ней. Неожиданно натыкаемся на баранье стадо, которое сперва просто не заметили среди обилия камней. Двое пастухов приглашают нас к очагу. Таджики, как всегда, предупредительны. Вода для умывания, суп, молоко, айран, свежие, только что испеченные лепешки и, конечно, чай до упаду.
Солнце печет, мы разморились так, что нет сил даже для изъявления благодарности. Нас уговаривают прилечь и заснуть. Нет сил отказаться. Откуда в этих, наверняка малограмотных людях столько такта и вежливости? Почитать для себя за честь, что любой незнакомый тебе человек получит от тебя пищу и помощь - на это способны лишь хорошо воспитанные люди, как эти пастухи из Пенджикента, не знающие ни слова по-русски. Да, образование и воспитание - это совсем разные вещи. И в смысле воспитания эти люди дадут сто очков вперед любому из нас.
Д/ф «Фаны»
80. Полдень, спуск к реке Арг, в сердце Фанских гор. Ошеломляющее гостеприимство пастухов: гостеприимство, к которому трудно привыкнуть. Суп, мясо, айран, чай, хлеб - ешь, пей; кошма - спи, отдыхай. Будь гостем - больше ничего не надо! Вежливость, предупредительность, мягкие интонации, добрые улыбки - господи, откуда взялись эти люди? Яркая зелень, солнца свет, ласковый прохладный ветер - что ж это за горы?
81. Но кто ж тогда эти двое, которые скатились с гор, не побыли и часа, не захотели отдохнуть часок у Арга, и снова побрели на трудный перевал?
82. Эти двое - мы сами, как ни странно.
83. Нас было двое, и вольны мы были делать, что хотели - идти, стоять, сидеть или бежать в любом количестве и мере, и потому решились мы на такое безрассудство: идти на перевал Двойной, а не успеем, так остановиться в каком угодно месте...
ДневникЧерез полчаса у меня хватает силы подняться и поднять Лилю. Отдых, однако, произвел на нас деморализующее влияние. Испарилась инерция движения. Идти стало трудно. Среди огромной осыпи крупных черных камней мы шумно дышим от напряжения. Пытаемся вспомнить ориентиры, не выходит, тогда начинаем выбирать путь сами и довольно успешно. Я был даже недоволен, когда Лиля заметила впереди группу туристов и перешла на их путь. Двигались они тоже медленно и с частыми остановками, но догнать их мы не могли. Как только приближались к отдыхающей группе, она взваливала на себя рюкзаки и шла дальше, показывая нам спину. Странно! Ну, не хотят - не надо.
Идем следом, по пути осматривая лежащее в стороне озеро Бирюзовое. Его берега печальны и суровы. Растений почти нет, если не считать мелких цветочков в глиняных трещинах. Неподвижная сине-зеленая поверхность мертвой воды.
Впереди идущие не сделали заход на озеро, и потому мы очень удивились, когда почти сразу же догнали их. И снова они поспешно поднялись... А вот они сидят уже перед самим перевалом, восстанавливают дыхание перед последним подъемом. Их «передний» парень уже полез вверх, но сбоку по крупным камням. Идем вслед за ним, чтобы миновать отдыхающую группу. Путь оказывается не таким уж простым. Возникает большое желание спуститься снова вниз и пойти более просто, но ... спускаться лень. Лезем порознь, больше на руках. Рюкзак страшно мешает, да и усталость дает о себе знать. Остерегаемся камней от парня сверху, но он достаточно осторожен. Вылезли. Неверными шагами огибаем скалки на гребне, спускаемся в перевальное седло и... обнаруживаем почти всю группу наших самаркандских знакомых из Казани (горьковчане после Казнока выбрали другой путь). Последний из них поднялся на перевал через несколько минут. Недружелюбно здороваются. Черт! Почему они такие надутые? И что значили эти маневры перед перевалом? И как они так быстро взобрались сюда, хотя перед перевалом сидели совсем обессиленными?
Но когда они достали из каменного тура перевальную записку, и стали горячо обсуждать, как писать свою, а потом нехотя совещались, дать ли ее и нам (все же тоже взошли) или нет, мы все поняли: эти ребята видели в нас конкурентов и потому спешили оказаться на перевале первыми. К их удовольствию, мы отказались участвовать в новой записке, ведь ни на одном перевале мы записок не трогаем. Ведь мы же дикие и отчитываться нам не перед кем. Стало немного смешно смотреть на эту тщеславную возню и неоправданное высокомерие. Неоправданное потому, что они были просто слабей нас и даже неорганизованнее. Особенным высокомерием отличались их две девицы. Парни были проще, но, задавленные тяжелыми рюкзаками (из-за ненужных подчас вещей), не они задавали тон. У девиц же рюкзаки были в обратной зависимости от величины их высокомерия. Неприятно иметь дело с такими людьми, и мы поспешили на спуск, договорившись перевальную трапезу устроить внизу, на леднике.
Д/ф «Фаны»
89. Перевал Двойной, 4100 м. Устали очень, но день еще не кончился - только пять часов, и есть надежда успеть добраться до озера Алло, где и дрова, и тепло, и зелень.
90. Помнишь, как резво мы мчались вниз по снежнику и леднику? Сзади тащилась группа казанцев, которых мы догнали на перевале. Они только вчера прошли Казнок и давай сознаемся: это их слабость дала нам силы бежать быстрее.
91. Вы не осудите нас, горы, за это хвастовство. Ведь не обидное оно, ей-богу. И разве грех хотеть быть молодым и сильным, и разве можно винить нас в счастье?
Дневник Черная мелкая осыпь сменилась длинным двухкилометровым ледником, вдоль которого тянулась боковая морена. Для удобства ходьбы перешли на ледовое поле. Вечерело, а впереди еще семь километров спуска до единственно приемлемой стоянки (с дровами) у озера Большое Алло (Уединенное). С ледника его уже легко различить в далеком «внизу». Торопимся... Весенние ручьи - мокрые ботинки. Голубой цвет ледовых ножек, на которых грибными шляпками лежат камни. А сзади - черные точки безнадежно отставших казанцев.
Под ледником делаем небольшой привал. Еда всухомятку и мороженое. Когда мы заканчиваем, появляется «передовой парень». Оказывается, его товарищи пошли по морене, что значительно усложнило их путь. Видно было, что ему хочется идти вперед и досадно на остальных. Сочувствуем и оставляем его в позе выжидания на камне. Как потом оказалось, ждать емy пришлось около часа, т.к. группа на морене «пообедала»
Пошли ужасно утомительные поперечные моренные валы с небольшими ровными площадками в перерывах. Кажется, никогда я так не уставал. Мне стал ненавистен мой рюкзак. Особенно это я почувствовал, когда вышли на последнюю равнину перед Большим Aлло, пройдя маленькое серо-зеленое Верхнее Алло. Лиля тут нашла тропу и радостно побежала по ней, торопясь успеть до темноты, я же двигался, как автомат, без права остановки. Казалось - остановись я сейчас, и не смогу начать движение снова. Уже темнело, когда мы вышли к этому огромному (по горным масштабам) Алло. Не теряя тропы, прошли у воды опасные места, и вышли к костру и двум палаткам.
Все! Дошли! Можно представить себе наше торжество и гордость: путь, на который в Москве мы планировали три дня, мы сделали в один. Но больше такого напряжения не будет. Да и вообще, основная часть похода уже сделана! A завтра отдых! Ур-ра!
Комментарий -77Из нашей туристской компании мы первые попали в Фанские горы и, конечно же, предвкушали свои будущие рассказы о фанских чудесах (с показом свидетелей-слайдов) и о своей выносливости на «дороге трудной». Мы чувствовали себя разведчиками друзей и претендентами на их общее признание: «Уж если они вдвоем прошли за день два перевала, значит...» Ну и так далее.
Мы шли вдвоем, но духовно были еще с друзьями, в системе их оценок и признания, не разорвали общих связей, не превратились в самостоятельных людей.Разрыв этой зависимости произошел гораздо позже, уже в Москве. Компания приняла наш маршрут очень холодно и равнодушно и даже не обратила внимания на нашу детскую обиду. Впервые отснятые нами цветные слайды еще никем не виденных фанских гор, мы так и не смогли им показать, не смогли уговорить послушать.
И, конечно, дело не в плохом качестве слайдов или нашем косноязычии. Heт, теперь я понимаю: в походе мы обошлись без группы и, может, хвастались этим, так что наш успех какой-то стороной принижал ее роль. И группа прекрасно могла обойтись без нас. Откуда-то и необъяснимо возникла антипатия, расстроившая все дело.
Но понять такое в те годы было нам решительно невозможно. Мы переживали и мучились, пытались пробиться к друзьям сквозь это равнодушие, совершенствуя способы передачи своих впечатлений о Фанах и Средней Азии: вместо беспорядочных рассказов - этот дневник, вместо разрозненных слайдов - диафильмы. Но в результате мы еще более отдалились: не дождались ни просмотра, ни отклика. И так длилось не один год, прежде чем «диафильмы-дневники» нашли себе наших друзей, а мы - привыкли к своей летней свободе и стали самими собой.
Всем известно, что страдание полезно. И мы на собственной шкуре узнали эту пользу. Без духовной размолвки с туристской компанией мы бы не испытали нужды в дневниках-диафильмах, не объездили бы мобильно всю страну. И еще. Не ощутив своей победы - превосходства в тот фанский день над группой казанцев, мы не оттолкнули бы хвастовством собственных ребят, свою группу. Разве могли мы тогда предполагать, что, смеясь на казанцами, мы смеялись над коллективом, в том числе и над своим. Если бы знали все будущие разочарования, ни за что б не смеялись. Хорошо, что не знали!
Райская долина
Д/ф «Фаны»
101. Дневка на озере Большое Алло. Отдых после 12 часов ходьбы.
102. Большое Алло заняло в нашей душе особое место. Мы оба влюбились в него. Нет, я не скажу, что оно лучше алаудинских озер - там больше разнообразия, больше расцветок воды и сверкания красок. Здесь же - все суровей. Благородно! - вот лучшее определение для Большого Алло! Тонкий синий цвет, большая гладь воды.
103. Неприступные отвесные берега с небольшими снежничками на одной стороне и розовыми кустами шиповника на другой.
104. Звонкая тишина гор. Пустынность.
ДневникНа следующий день мы встали поздно. Все тело болит, но душа... в душе царит праздничное настроение, как после очень трудного экзамена. Туристы уже давно ушли вниз, в Зимтут. С нами остались только казанцы - спят без задних ног.
Приятно вспоминается вчерашний вечер: когда мы приплелись сюда в девятом часу вечера, смертельно уставшими, то были буквально обласканы славными ребятами, особенно после того, как они узнали про наш перевальный дубль. Удобное место для палатки, борщ, кисель и несколько часов жаркого костра с разговорами и даже песнями. Эти ребята показались нам менее подготовленными, чем тa, первая группа «плановых» (а может, мы просто стали себя ценить выше?). Рыжий парень увлеченно рассказывал про радужность водопада на Искандер-Дарье и про то, как ему нравится вот это озеро, и как он доволен, что поехал туристом в горы. Другие парни возились с дровами, а девчонки о чем-то шептались с Лилей.
Казанцы появились уже в темноте: сперва «передовой парень», потом девицы вынырнули из темноты и сказали «передовому»: «Иди, там Арсен падает». Минут через 20 парень вернулся с тяжеленным арсеновским рюкзаком и плетущимся сзади Арсеном. Видно было, что Арсен определял скорость группы, но, тем не менее, его рюкзак совершенно не облегчали. По нашим же понятиям, обязательное правило туристской группы - уравнивать возможности всех ее членов. Иначе для всей группы будут сплошные мучения: один будет рваться вперед и досадовать на своих товарищей за медлительность, а другой будет еле плестись от непомерной усталости. Грустно зрелище такой группы...
А, между прочим, казанские девицы, не потерявшие высокомерия, натолкнули нас на изменение своего маршрута. Когда мы рассказывали об Алаудинах, они вставляли: «A Моргузорские озера еще лучше. Кто их не видел, тот не видел памирских озер. Жаль, что у нас мало времени, чтобы зайти туда». Мы промолчали, но зародилась мысль - у нас ведь есть время. Уже сейчас видно, что при таких темпах весь маршрут будет пройден дней за 10, а мы отвели на горы - 15. Почему же не сделать крюк ради «самых красивых памирских озер»?
Ушли мы во второй половине дня. Через три часа вышли к озеру Малое Алло, где нам обещали удобную стоянку. Мы шли интересной долиной. Высокие гряды камней; перегораживающих ущелье (результаты землетрясений) сменяются относительно ровными котловинами с высокими деревьями арчи, тополя и ивы. Как приятно идти по ровному месту, по траве, как живо вспоминается подмосковный лес. Нe ходьба, а сплошная прогулка!
Одно место нам показалось особенно удобным для стоянки: по широкой ровной долине растеклась множеством протоков вырвавшаяся из-под камней речка Зиндон. Чрезвычайно живописно и свободно растут кусты: барбариса, шиповника, и многих неизвестных нам. Особенно нас обрадовала дикая смородина. Я просто набросился на терпкую и кислую ягоду: видимо, организм в борьбе с горной болезнью нуждался в таком продукте. Фруктов нам явно не хватало. Когда через день одна старуха в благодарность за чай и сахар дала десяток второсортных яблок, я испытывал огромное наслаждение и благодарность и к старухе-подательнице, и к Лиле, которая уступила мне свою долю...
Вечер выдался ненастным. Ущелье затянулось низкими тучами. Но это было не страшно. Мы нашли удобную стоянку, где раньше жили челябинские туристы (от них мы нашли шутливое послание к своим наследникам, заключенное в гильзу патрона в консервной банке в каменном туре). Ровная площадка для палатки, очаг из камней, немного дров и отличное кресло из коряги арчи, поэтому разобрались с бивуаком мы быстро. Когда начал накрапывать дождь, из палатки торчали только наши головы. Одетые в сухое белье, укрытые от ненастья, мы пили горячий, сладкий от неумеренного количества сахара смородиновый морс. Можно представать себе наше блаженство от такого уюта! Можно представить наше довольство самими собой! Но что такое довольство весьма недалеко от самодовольства, нам предстояло узнать на следующий день...
Д/ф «Фаны»
112. К вечеру мы пошли от Большого к Малому Алло по мрачной долине реки Зиндон.
113. Малое Алло - одно из многих фанских озер, неглубокое, нежноцветное. И если Большое Алло можно сравнить с гордой и строгой красавицей 18-ти лет, то Малое - девочка подросток, милая и ласковая.
114. Сам Зиндон разлился перед озером множеством ручьев, образовав красивую площадку для продолженья нашей дневки...
115. и Лилиных фантазий.
116. «И если правда, что господь и дьявол сообща творили
мир,
то, видно, дьявол рыл ущелье,
117. а на краю его кусочек сада, подобный райскому, устроил Саваоф.
118. Он разделил поток Зиндона на много малых и веселых
струй,
и мелкой галькой он устлал долину и повелел расти
садам.
119. Но дьявол, чтоб добро уменьшить, в кусты деревья превратил,
120. Плоды уменьшил до размера ягод,
но вкус смородины испортить не сумел,
121. Усталым спутникам господь очаг поставил,
и кресло из арчи соорудил -
Опять же
дьявол не стерпел
И кресло превратил в арчовый ствол
корявый.
122. И все ж не в силах оказался Вельзевул
Изгнать приветливость из этого местечка
В конце угрюмого Зиндонова ущелья.
Мы
в полной мере насладились Добрым Даром!
Моргузоры
День чудесный. Небо синее-синее. Мы уже давно позавтракали и собрались в путь, но ... ждем. Ждем, когда солнце доберется до нашей палатки и, главное, сделает райскую долину пригодной для цветной фотопленки. Тень медленно-медленно ползет по высоким скалам и часам к 10-ти мы радостно заорали: «Свершилось!» Мокрая палатка буквально задымилась oт жаркого прямого солнца. Через полчаса она уже лежала в моем рюкзаке почти высушенной и помогала набирать скорость при очередном спуске вниз.
Резво бежалось по хорошей тропе! Мимо озера, мимо проснувшихся казанцев («Прощайте, наверное, больше не увидимся»), мимо каких-то разваливающихся каменных оград, мимо небольших клочков поля с картошкой и кукурузой и обтрепанных кибиток, наконец, мимо людей, попадающихся пока редко. Мы уже спускаемся в обжитую долину Арчи-Майдана.
Дорога кажется вполне ясной: по хорошей тропе вниз по Зиндону до впадения в реку Амшут, потом по Амшуту до впадения в большую реку Арчи-Майдан. Справок мы не наводим, раз все ясно... и запоролись. Не заметили, как Зидон впал в Амшут, а когда вышли к Арчи-Майдану, приняли ее за Амшут и пошли не вверх, как полагалось, а вниз, как по Амшуту. Нас не остановило ни сомнение Лили, что «слишком длинен спуск», ни автомобильная дорога вместо тропы, ни вдруг открывшийся кишлак в стороне от дороги, в который мы даже не удосужились зайти, ни недоумение мальчишек, которые показывали нам обратное направление. Только когда забрались в кузов грузовика, от своих попутчиков узнали, что едем по Арчи-Майдану и что если сейчас не вылезти, то очень скоро нас вывезут из Фанских гор прямо к Зеравшану.
Сгорая от позора, выпрыгнули из кузова и поплелись по уже пройденной дороге, мимо все тех же удивленных мальчишек. Гнали ужасно: кажется, нет нам покоя, пока не пройдем вверх эти лишние 5 километров (туда и обратно - 10 км) до исходного пункта. «Сам виноват, сам виноват, дурак... - ритмично твердил себе, шагая с удесятеренной яростью, - ведь надо быть таким самовлюбленным кретином, самоуверенным глупцом!»... Второй раз горы щелкнули нас по носу, и как раз тогда, когда потеряли скромность и наблюдательность. Слава богу, что горы учат жалеючи, на легких местах.
Комментарий-77 Отношение к горам, как к живым, зародилось у нас еще раньше Фан, но здесь оно созрело на долгие годы. Т.е., конечно, мы знаем их молчаливость и безотносительность к нам, но в то же время на практике усвоили, что уважение к горным трудностям, внимательность, боязнь ошибки или, как раньше говорили: «Страх божий» - очень помогают, сберегают и спасают. По-человечески было много проще и удобнее переводить эти правила на язык разговоров с горами.
Так, невольно, полушутя в теории, всерьез на практике укрепилось наше одухотворение гор, наш пантеизм, не отменяющий, а лишь вкладывающийся в материалистическое в целом мировоззрение - просто как удобный язык для разговоров. Наверное, у разных людей существует разные потребности в языках разной степени религиозности и образности. Так, мне было достаточно лишь чувства «Живых Гор», а вот Лиле оказалось более свойственны образы Бога и Дьявола, чтобы воссоздать контрастность «Райской долины». Другим - еще больше. И все это неплохо, наверное, если знать всю относительность этих религиозных образов и сохранить в глубине души способность прямого, трагично-трезвого взгляда на реальные мир.
«Горы задали нам порку» - хорошо так сетовать, упрашивать и упрекать, даже молиться: так легче. Плохо будет, только если позабудем истинную подоплеку «сердитости гор» и не сможем реагировать как надо. Любой теизм - пожалуйста, но только не надо изменять реальности. Вот так в горах, но так же и в городе, при встрече с церковью. Религия - пожалуйста, но только не надо изменять своей реальности.
Вот и злополучное место впадения Амшута. Успокаиваемся. Ладно, горы, спасибо за науку, постараемся больше не попадаться на ваши шутки. Через километр добрались до другого крупного притока - реки Сарымат, по которой можно пройти в соседнее крупное ущелье: долину Шинга, к Моргузорским озерам. Стоим в раздумьи: идти туда, или нет? С одной стороны, у нас нет карты и подробных сведений, а с другой - у нас есть время и желание. Сомнения кончились после консультации, данной каким-то молодым таджиком. Когда он понял вопрос, то ответил вполне вразумительно: «До Моргузор-кули недалеко: до кишлака (или аула Сарымат) - 8 километров, а оттуда до озер - 3 км., итого 11 км». Отлично! В два-три дня провернем и эту экспедицию.
Пускаемся в путь, облегченные до предела - палатка, спальник, документы и деньги, еда на два дня и один рюкзак. Идем долго.
Д/ф «Фаны»
132. Быстрая Сарымат. По ее долине лежит путь к Моргузорам.
134. Поток холодной зеленой воды водопадом низвергается с одного скального на другой, выбивая в камнях маленькие участки ровных полей, питающих целый кишлак.
135-136. Помнишь, как зазвали нас в этом кишлаке пить чай?
137. Мы сидели с женщинами на веранде за чаем и примитивным языком жестов и случайных слов удовлетворяли их любопытство о себе, о Москве. Правда, нам они ничего не смогли сказать о пути, некоторые даже Моргузор-кули не знали. Вся жизнь их была ограничена вот этим кишлаком и верхним аулом.
Без груза мы идем очень быстро, а 8 км все не кончаются. Уже темно и совета спросить не у кого. Надо останавливаться, но тревожно стало от того, что аул не достигнут и под угрозой план завтрашнего выхода к озерам налегке. И все же надо останавливаться, оттягивать решение уже некуда. И вот оно, везение! Выглядывая в темноте площадку для ночлега, вдруг замечаем таджика, а затем в просвете меж кустами и его крохотное поле, и саклю из камней под огромной арчой. Одинокий колхозник! Как нам объяснили еще на Зеравшане, таких здесь много. Они числятся колхозниками, но живут отдельно, ведут примитивное, ручное хозяйство, поскольку большим полям в горах развернуться негде, а, следовательно, невыгодно применять машины. Поневоле эти люди ведут образ жизни, максимально приближенный к образу жизни их предков.
Обрадовано бросились к нему: «Далеко ли до аула? Порядочно! М-да! А мы все думаем, что он близко. A от аула до Моргузорских озер далеко? - До Моргузор-кули? Отсюда ближе. Кто хочет быстрей к кули идти, тот здесь ходит», - и он показывает наверх, на крутое ущелье, по которому в кустах скатывается маленький ручей.
Ну, можно ли представить себе такое невероятное везение: случайно выйти на ближайший и кратчайший выход к цели? «Тропа туда хорошая ведет, сам хожу, наверху у меня земля с картошкой есть» - довершает хозяин наше ликование.
Воспользовавшись приглашением, здесь же устанавливаем палатку. Наш хозяин - горбун, лет 40, с кротким и добрым выражением лица, что как нельзя, кстати, подходит к окружающей его убогой обстановке. Живет он вместе с матерью, давно высохшей старухой. Кроме матери никого нет. Чтобы не возиться с костром, с радостью принимаем приглашение ужинать в сакле. Долго смываем дорожную пыль в ручье, снимаем обувь в знак уважения и, согнувшись немного, входим в дом.
Когда впоследствии в Xиве, Ашхабаде и др. городах приходилось в музеях смотреть макеты мрачных жилищ декхан, нам не нужно было напрягать свое воображение: нечто подобное мы видели в действительности. Сакля была в буквальном смысле сложена из камней, без всякой замазки, с большими щелями и зазорами. Крыша представляла несколько жердей, на которые был навален хворост с большими просветами. Правда, звезд видно не было: от них и от дождя хозяев надежно укрывала старая арча своей раскидистой кроной. Вместо дверей с наружной стороны просто приставлялся щит из нескольких досок в половину человеческого роста. Понятно, что никакой печи не было - ее заменил очаг у входа: три камушка и куча горячей золы, рядом небольшая кучка хвороста, с помощью которой старуха удивительно быстро разводила огонь нужной ей величины и длительности. На этом очаге делалось все: и пеклись хлебные лепешки, и жарилось мясо, и варился обед. Дым незаметно уходил через многочисленные щели между черными, закопченными камнями сакли.
На огне наш супчик очень быстро сварился. Потом, поудобнее пристроившись, пили медленно чай и неторопливо разговаривали. Мы прекрасно понимали, что сейчас вовсе не восемнадцатый век, что этот декханин вовсе не единоличник, а колхозник, что он получает трудодни и может пользоваться благами культуры ХХ века, что внизу, в кишлаке - его настоящий дом, а эта сакля - только летнее пристанище, вроде полевого стана (хотя он и живет здесь больше половины года) и... еще многое; но чувство нам твердило иное: мы попали в далекие времена, к людям, которые живут так, как жили их предки чуть ли не тысячелетиями. И грустный облик хозяина делал очень убедительной нашу фантазию. Поддавшись этой иллюзии, было даже жалко разрушать ее расспросами о колхозной жизни, и мы постарались лечь раньше спать, все еще веря, что встретились с людьми прошлого века.
Комментарий -77Пройдут годы, и наши встречи с таджиками в Фанских горах сольются с судьбами героев повестей Айтматова - нет, не в сознании, а в полузабытых воспоминаниях. И лишь дневник помогает освежить память и осознать.
Осознать? - как еще далеко до этого итогового слова. Жизнь среднеазиатского крестьянина или скотовода, может, наиболее традиционная из сохранившихся в Союзе форм, и, может, самая близкая к жизни наших собственных дедов, нами далеко не понята, несмотря даже на личные встречи. И может, жизнь пройдет, а мы так и не сможем сказать, что поняли и осознали. Во всяком случае, старались понять. Вот и последний, описанный здесь вечер: ведь в моей голове еще сидели вбитые глупости про раскулаченных здесь «баев», а сердцем уже всматривался в этих людей.
Утром мы убедились, что путь нам предстоял гораздо более 3-х км. Вышли рано, оставив палатку внизу. Освобожденно, но торопливо. Неожиданно долго добиралась до перевала мимо хозяйского картофельного поля (и как только из-за этой малости ему не лень таскаться на такую высотy - трудно здесь достается картошка), мимо каких-тo разрушенных строений брошенного кишлака. Потом ущелье превратилось в пологий склон, вокруг показались снежные вершины других, не фанских гор, а перевала все нет.
А когда дошли до перевала и глянули с него - озер не видно. Мы-то ведь надеялись, что от перевала озера в 1-2 км, и что, в крайнем случае, ограничимся обзором их с перевала. Но ничего подобного! Ущелье в зеленой траве и далеко внизу пасется скот, подгоняемый двумя красными пятнышками. Что делать? Решили: Лиля будет ждать на перевале, а я спущусь за сведениями к красным пятнышкам. Неужели придется все же отказаться от вида на Моргузоры?
Насколько же свободно без рюкзаков! Бегу широким размашистым шагом, огромными прыжками. Прошло совсем немного времени, а я уже спрашиваю у двух маленьких таджичек в заношенных платьицах, «Далеко ли до Моргузор-кули?» - переминаются, смущаются, переглядываются. Потом одна, страшно робея, показывает на Лилину косынку, которой повязана моя голова от солнца. Конечно, отдаю - ведь для нее это большая радость (Потом Лиля припомнит, что испытал удовольствие от подарка за ее счет - ей-то уже не пришлось дарить косынки таджикским девочкам). Наконец-то, добиваюсь подобия ответа на свой вопрос: «То ли один, то ли два километра...»
Бегу вниз по невесть откуда появившейся речке. В месте, где река начинает спуск вниз по мрачному ущелью, стоит небольшой кишлак домов в 10. Мельком замечаю, как женщины стоят над изгородью и кричат что-то друг другу, потрясая кулаками. Наверное, женщины везде одинаковы. При моем появлении все прячутся, зато выскакивают все кишлачные собаки. Ужасающий лай, видно, соскучились по работе. Но вот появился таджик, отогнал псов и на русском языке спрашивает, откуда я, приглашает отдыхать. Объясняет, что до озер... немного немало как 4 км.! И это после того, как я настолько спустился с перевала и потерял столько высоты! Прямо застываю внутренне от досады. Возвратиться сейчас к Лиле, значит - отказаться... Эх, была-не-была, Лиля как-нибудь простит... И я малодушно бегу вниз, провожаемый удивленным взглядом таджика. Он, наверное, встречал туристов, но такого - галопом, налегке, наверняка, ни разу.
Мой бег стал быстрым до неосторожности. Слава богу, что ничего не случилось, и я не подвернул себе ноги. 4 км промелькнули довольно быстро. Тропинка превратилась в хорошую дорогу, которая неожиданно вывела меня в широкую долину Шинга к большому кишлаку над огромным темно-зеленым озером (300-400 м. вниз).
Это и есть Моргузорское озеро. Я разочарован: оно такое же одноцветное, как Кули-Калон, только берега отвеснее и имеют более пустынный вид. Зря расписывали нам его казанцы. Бежать дальше вниз и некогда, и уже не хочется, думаю, что у озера такая слава только из-за его доступности для автомобильного туризма. Прямо ощущаю внизу автомобильную культуру... Ладно, некогда пережевывать старую антипатию. Два кадра в оправдание своего бега, и обратно.
Обратно, конечно, был не бег, а изнурительный труд по поднятию своего тела на потерянную высоту. В голове только одно - быстрее и еще быстрее, но поднимался, конечно, я медленно. Однако, на удивление, Лиля встретила меня на перевале совершенно спокойно, хоть и замерзла от ветра. Теперь бежать вниз было радостно - снова вместе и согласно.
Ночевали мы уже на Арчи-Майдане, при впадении в нее Сарымат. На выход к Маргузорам мы затратили полтора дня.
Комментарий -77Неожиданно решенный и удавшийся в целом выход к Моргузорам еще раз продемонстрировал нам пользу от мобильности похода вдвоем и закрепился на будущее полезным приемом.
Фанский поход и вправду оказался для нас кладезем маленьких открытий - и в приемах ходьбы и выборе пути, и в восприятии природы, и в понимании друг друга. Здесь, в Фанских горах, мы родились, как туристская семья... и не только туристская, далеко не только.
Последний перевал
Впереди оставался только один перевал на пути к главному озеру Фанских гор - Искандер-кули, на котором стоит турбаза и к которому проведена автомобильная дорога. Для всех плановых туристов Фанские горы начинаются и кончаются на Искандер-кули. Надеемся, что в 2-3 дня эти 30 км пройдем.
Утром обнаружили крупную пропажу. Недосчитались 30 рублей, хотя основные деньги и документы целы. При выходе на Моргузоры один рюкзак с вещами мы оставили на хранение в палатке топографов на устье Сарымат. Сами хозяева отсутствовали, и наш рюкзак взяла их повариха, молодая, разбитная женщина. Мы грешим подозрением на нее, потому что я точно помню, как положил свой кошелек в рюкзак, думая, что он пустой. Теперь его не оказалось. Выпасть он никак не мог, значит, его взяли... Конечно, мы очень досадовали на свое ротозейство: Лиля - что не проверяла наличность, я - что не проверил кошелек перед тем, как отдавать рюкзак в чужие руки.
Конечно, остается вероятность, что кошелек потерян был помимо этой женщины, но очень маленькая. После раздумья решили, что вернуться и требовать не имеет смысла, хоть она и рядом. Если она решилась взять, то, конечно же, припрятала. Не будем терять время и нервы, просто спишем: «Что с возу упало, то пропало».
Весь день был невесел, испорчен этой гадостью. Даже горы перестали радовать. Как всегда, злость заставляет молчать, придает силы и гонит вперед. Лиля отстает, ее вовсе не прельщает такая гонка и мысль о том, чтобы пройти перевал уже сегодня. Только после обеда, когда определяется, что ночевать нам придется перед перевалом, я смиряюсь, и у нас восстанавливаются добрые отношения.
Тропа торная, широкая. По ней таджики часто ходят на Искандер-куль, гонят своих баранов, но только через перевал Дукдон (3700 м), мы же завтра пойдем через Пушноватый (4010) - более кружным и более интересным путем. Пока же идут места безрадостные. Солнце здесь безжалостное. Выжженная желтая трава, черные склоны и лишь у самой зеленовато-белесой бурлящей воды Арчи гнутся кусты ив и шиповника. Изредка попадаются люди. Здороваемся, аккуратно спрашиваем и отвечаем.
Вот совершенно необычная встреча с целой кавалькадой всадников на лошадях. У двоих - особенно гордый вид, упитанные лица, твердый взгляд и необычное здесь русское приветствие: «Здравствуйте, товарищи!» Какое-нибудь совхозное или колхозное начальство со своей свитой. Таджик на коне - а мы успели привыкнуть к виду таджика на ишаке. Но ведь воевали они в старину в конном строю! Ведь были таджики-джигиты! Наверное, встреченные нами чувствовали себя немного джигитами, поэтому у них был столь гордый вид, воскрешая в памяти беков или эмиров с их дружинами.
Перед разветвлением троп на Дукдон и на Пушковатый, встречаем стоянку туристов из Челябинска. Здесь одна из опорных баз слета туристов Челябинска. Нам показывают путь, рассказывают о перевале, и, тем не менее, выйдя из лагеря... мы теряем тропу в прибрежной чаще. Гнусное дело - пробираться с грузом без тропы в таком месте.
Вот мы свернули на приток Арчи-Майдана - речку Пушноватый. Привал у смородины, где набрали ее на вечерний сироп, потом начинается медленный подъем. Последний подъем в походе.
Выбираемся в безлесную зону. Еще один привал у последней арчи, набираем дрова на костер. И снова подъем, уже с утяжеленными рюкзаками. Слева - розовый пик Сахарной головы, из-под нее течет ручей Сахарный (на вкус его вода - обычная, снеговая), а впереди сверкает на вечернем солнце ледник. Уже шестой час, и мы устали. Перед последним подъемом к леднику остановились, холодно даже на солнце.
Это вторая наша холодная подперевальная ночевка в Фанах.
Вокруг безмолвие и тишина, если не считать шум ручья. Но тишина эта не гнетет, не пугает - она добрая. Чистое закатное небо, теплый смородиновый сироп и сухой спальник в палатке. Когда вечерний туман, поднявшись снизу, закрыл от нас солнце, легли спать.
Утро же оказалось совсем иным. Серое ненастье, то дождь с ветром, то метель с крупой. Впервые я едва не отказался от костра. Даже сухой спирт не помогал: ветер безжалостно гасил любые попытки согреть сухие веточки арчи. Только когда я уже полностью лежал на мокрой земле, чуть ли не под штормовкой удалось затеплить огонь. Традиция горячего завтрака не погибла.
Такой холодный и безрадостный перевал в нашем походе впервые. Мокрые черные осыпи, покрытые тающей снежной крупой, вывели, наконец, на самый перевал. Чтобы удостовериться, прочли перевальную записку: последними прошли казанцы. Наверное, они уже на Искандер-кули. Да и нам туда пора. Об отдыхе у нас нет и речи, даже рюкзаков снимать не хочется. Теперь остался один спуск - 15-20 км. И мы уверены, что за день сделаем. Даешь!
Все теперь в последний раз, до жалости в последний раз. Последний раз снег, последний раз памирское ненастье, последний раз розовые даже сейчас склоны через туманную пелену. В последний раз мы испытываем смену времен года по мере спуска вниз.
Вот окончилось декабрьское ненастье и побежали весенние ручьи сквозь снежные мостики и пятна яркой зеленой травы, сливаясь в речку Ахба-сой. Становится светлее, а пройденный перевал скрывается в серых облаках. Вот уже проглядывает солнце, становится тепло, а на бегу - даже жарко; вот встречается отара овец, и таджики что-то кричат, наверное, приглашают на чай. Но нет, благодарим, мы сыты, не хочется останавливаться.
Прощайте, прощайте, прощайте!
Идем скорым шагом, почти бежим, особенно на крутых поворотах. В одной руке ледоруб, другая - привычно лежит на фотоаппарате. И вот впереди угадывается долина Арга, куда гигантскими уступами низвергается Ахба-Сой. Впервые нам не жалко терять высоты - ведь больше не придется ее набирать. Чем ниже, тем лучше, тем ближе к великому празднику конца, великому блаженству трудного похода. Иногда думаешь, сласть туризма в его конце.
Комментарий -77Часть дневника, начиная со «Все теперь в последний раз...»Я практически дословно вошла в фанский диафильм( слайды171-179). «Прощайте, прощайте, прощайте!» - это чувство было таким острым, что осозналось уже в самом походе и отразилось в дневнике. В предчувствии потери, в остром сожалении и горечи впервые проявилась зародившаяся любовь к Фанам. Правда, в последующие годы это чувство посещало нас каждый раз при прощании с горами - вплоть до Тянь-Шаня. В нем сливаются и горечь навечного расставания (ведь мало шансов вернуться именно в эти места), и ревнивое сожаление к протекающей жизни и молодости.
Постепенно в этих горько-сладких прощаниях с единожды увиденными и полюбившимися местами все больше стала преобладать грусть - прощание с самим собой. Вот было лето-отпуск - и нет его, был год, один из немногих - и нет его. Вниз, вниз, к черной пропасти. Прощайте, прощайте, прощайте!
И нам уже не избавиться от этого, приобретенного в Фанских и иных горах ощущения светлой грусти. Даст бог, оно будет сопровождать нас до самой смерти. Ведь в нем нет слезливой жалости и нытья. В нем есть простое мужество человека, прямо, без загробных утешений и надежд видящего ход вещей и потому остро, жадно, с наслаждением впитывающего этот чудесный и столь кратко нам отпущенный мир.
Первый привал - на Арге, у березового ствола, служащего мостиком. Обед и отдых. Хоть и устали от спуска, но ... все хорошо! Уверены.
Однако горы - о, горы, наверное, самый великий психолог и знаток человеческого зазнайства из всех живущих, простите, существующих психологов. Горы тут же, без промедления, наказали нас. Не заметив, что от мостика тропа круто взяла вверх и вбок, мы уверенно пошли вниз по реке среди прибрежных кустов. Скоро берег стал крутым, а тропинка превратилась в баранью тропу, которых здесь полно. Явная ошибка, но возвращаться назад не хочется, просто лезем вверх, без тропы, надеясь на авось, и я начинаю злиться. Переломив себя, предлагаю вернуться, и с облегчением слышу Лилин отказ. Однако, чем дальше, тем хуже. Вверху нас ожидают отвесные скалы, тропа, наверное, идет выше них: Арг внизу шумит в каких-то порогах, а мы траверсируем крутой, из плотной земли, чуть ли не известняка склон. Очень легко скатиться. И не удержишь, потому что внизу узкой щелью бурлит Арг. Опасно, поэтому начинаем двигаться очень медленно. Лиля впереди шагах в десяти. Стало гораздо легче, когда она пустила в дело ледоруб и появились ее ступени. Теперь опасный склон спокойно пройден. (Потом мы говорили себе, что за весь поход ледоруб по делу пригодился нам лишь один раз, да и то из-за собственной глупости).
И только когда мы по боковому притоку, преградившему нам путь, поднялись к настоящей дороге, наказание наше было окончено. Горы ухмылялись, задав нам на прощание эту порку. Но не было никакого смысла снова каяться и обещать быть внимательными: ведь пути осталось на полдня.
Больше мы не теряли тропу. Равновесие души медленно восстанавливалось. Арг похож на Арчи-Майдан, только долина его немного шире. Удивительно, как сужения долины сменяются обширными зелеными лужайками с высокими деревьями-березами, тополями, арчой, с высокой травой на болотистой почве. Мгновенно охватывает тебя чувство возвращения в родной подмосковный лес, ровный, зеленый и прохладный. Ляжешь в густую траву и, стараясь не замечать каменных склонов через зеленую листву, переносишься в мечтах домой. Сильно же мы соскучились за эти две недели по дому!
Чем ближе к вечеру, тем ниже мы спускаемся, тем жарче и пыльней идти. Когда в пятом часу добрались до впадения Арга в еще более зеленые воды Сары-Таг, мы уже чувствовали себя уставшими. И все же, даешь Искандер-куль!
Лиля особенно сильно страдает от сухости и пыли на этой разбитой дороге. Ни ветерка, и вечернее солнце кажется нестерпимым. Мы уже и думать забыли об утренней метели.
Мы так и не увидели озеро с высоты. Только когда тропа превратилась в настоящую дорогу со следами тракторных гусениц, только когда между высокими тополями засерели палатки альпинистской базы, мы догадались, что пришли. Конец.
Искандер-куль
Мало сказать, что мы радовались, мы глупо улыбались от радости конца. Еле сдерживали себя. «А где тут «дикие» останавливаются?» - спрашиваем мы у первого попавшегося парня. Тот поражен такой фамильярностью, но показывает. «Чудак, - смеется его товарищ - ведь они сами себя так называют».
В указанном месте, в окружении всех удовольствий: чистого ручья, тополевой листвы, зеленой травы - встречаем наших старых знакомых-казанцев. Они пришли всего на два часа раньше нас. Вот кого мы не думали увидеть здесь. Видимо, они не очень торопились. Да и здесь собираются поотдыхать два-три дня. Ну что ж, каждому свое. Нам же не терпится в новую дорогу - Бyxapa, Хорезм, Аральское море, если успеем. Здесь же, на озере мы продержимся не более дня, а может, даже завтра попытаемся уехать в Самарканд.
Иногда мне думается: а не слишком ли мы спешим? - Heт, мы не поверхностны, у нас все же есть время, чтобы осмотреться и оценить красоту окружающего. Такой упрек скорее относится к медлительным казанцам - ведь прошли они мимо озера Бирюзового, не заглянули и на Моргузоры. Думаю, что даже от Искандер-куля мы возьмем больше, чем они. Сейчас мы побежим на озеро. И, пока светит солнце, я в нем выкупаюсь. Конечно, мы постараемся запомнить озеро в его различных видах, всласть насмотреться на тона его лазоревой воды. А потом в прогулке, постараемся угадать, где мог останавливаться на привал Александр Македонский, попробуем представить себе то далекое время и, конечно, сунем свой нос в пещеру, в которой возятся какие-то люди типа археологов (правда, ничего не увидим). Конечно, мы не пропустим посмотреть 24-метровый водопад на Искандер-Дарье в километре от озера, да и многое другое, что может неожиданно попасться в пути. Нет, мы не будем себя упрекать в спешке.
Д/ф «Фаны»
193. С каким наслаждением выполняли все процедуры: мытье, стирка, варка. И, наконец, прогулка ночью вдоль чуть светящегося озера.
194. Покоем и вечностью веет от ночного озера. Здесь когда-то останавливалось войско Александра Македонского. Его именем названо озеро. И еще много, много людей вглядывались в глубину озера. И, наверное, одним оно помогало вернуть душевное равновесие, других наполняло светлой печалью.
195. Вот на такой, чуть грустной нотке и закончился вечер нашего последнего походного дня.
196. На завтра ждала нас дневка на лазоревой жемчужине Фанских гор и путь машиной сначала по темному ущелью
197. Фан-Дарья, а потом к Зеравшану.
198. Мрачней станет жизнь без наших Фан. Забыть их невозможно. Но это завтра, а пока - смотрите кадры:
199-213. Конец
ДневникНа следующее утро мы уходим вдоль озера к истоку Искандер-Дарьи, к турлагерю, где надеемся узнать, когда пойдет вниз машина. Сытые, в выстиранной одежде и сами вымытые, мы излучаем само благодушие на все вокруг.
Вот навстречу таджик на осле. Умиленно здороваемся. А вот и нечто новое для нас в Фанских горах: группка накрашенных женщин в штанах идут навстречу, видимо, гуляют после завтрака. Курортники! Откуда они здесь? - Как откуда? - Из турлагеря, наверное. Раз есть автомобильная дорога, значит, плоды цивилизации будут тут как тут!
И все-таки еще не они задают тон на этих берегах. С какой-то робостью осматривают нашу уверенную походку и переглядываются. Одна вежливо спрашивает: «Скажите, вы откуда пришли?» Показываю на противоположный берег и очень доволен, когда слышу тихий комментарий: «Ну, вот видишь, они только здесь вокруг ходят» - И у них есть желание быть «не хуже других». Смешно.
И все же нам жаль проникновения такой «цивилизации» в эти чистые места. Турлагерь - грязь и кучи мусора. Безобразие, да и только. Ни минуты лишней мы там не задержались - только узнали, что на машину можно сесть у мостика через Искандер-Дарью.
Комментарий -77Смешной кажется сегодня та категорическая насмешка, с которой мы относились в те годы к «пляжным» туристам. Ориентированные на «маршрутные успехи», мы еще могли завистливо соперничать с организованными туристами, но «пляжников» просто не считали за людей. И оправдывалось это «дикое» высокомерие, якобы, заботой о чистоте нетронутой природы.
Время, конечно, нас вразумило, мы «признали» в турбазовских туристах вполне симпатичных людей, но горделивое ощущение своей «дикости», освобожденности - мы не потеряли. Это в нас теперь сидит прочно.
Нам повезло: уехали через полчаса после возвращения с водопада. Эти полчаса я занимался вместе с грузчиками таджиками разгрузкой щитов «финских» стандартных домиков. Ну и тяжелы же эти щиты среднеазиатских «финских домиков»: сплошная глина, обшитая досками. Все это поставляется из Самарканда. Не понимаю только: кому это нужно? Почему вместо местного камня и другого строительного материала, сюда транспортируются, по труднейшим горным дорогам, тонны глины? Но я не успел додумать вопрос и озлобиться, как последний щит был сброшен на землю и, конечно, частично развалился, не вызвав ни малейшего огорчения у грузчиков: подумаешь, щит из глины!
Нам еще раз повезло - машина шла не в Душанбе, а прямо в Пенджикент. Эта четырехчасовая дорога произвела на нас необыкновенное впечатление. Немыслимые серпантины, максимальная скорость, разноцветные, как в детской игре, горы: синяя гора сменяется желтой, та - зеленой, а за ней выглядывает красная. Никогда бы не поверил, что такое возможно, если бы сам не видел. И как противоположность - узкое, мрачное, серо-коричневое ущелье Фан-Дарьи. Здесь все темно, и даже вода в реке грязна. Ветер гуляет, как в трубе, в сочетании с бешеной скоростью машины, он заставляет невольно закрыть глаза. Дорога отлично благоустроена - широкая, ровная, все ручьи уходят со склонов в трубу под дорогой. Это - участок трассы Душанбе - Ленинабад. Совсем другой стала дорога, когда мы пересекли Зеравшан и свернули на Пенджикент. Разбитая дорога соединяет многочисленные зеравшанские кишлаки, проходя по их узким и колдобистым улочкам с массой детворы. Между кишлаками путь беспрерывно вьется по склонам до того узкой лентой, что при остановке одной машины, за ней останавливается вся трасса. Просто удивляешься, как можно развернуться вообще на этой полочке. Однако, при всякой встречной машине, одна как-то прижимается вплотную к склону или к обрыву, а вторая - проезжает. Вот он каков, зеравшанский тракт. Только когда горы сглаживаются, появляется асфальтированное шоссе, почти сразу превратившееся в стрелу, стремящуюся к Пенджикенту. Оглядываюсь назад и ахаю: в лучах заходящего солнца явственно видны пятитысячники фанского массива. Их белоснежные вершины господствуют над всеми остальными горами, хочется сказать - холмами в сравнении с ними. До чего же вы хороши! До чего же вы стали дороги нам за эти 10 дней. «Прощайте, горы!»... - хочется сказать что-то возвышенное, но... только отворачиваюсь навстречу приближающемуся Пенджикенту.
Бухара
Утром следующего дня автобус увозил нас из Самарканда в Бухару. Ночь мы провели в поле под Пенджикентом, ранней попутной машиной заявились на самаркандскую турбазу и, взяв вещи, сразу же решились на отъезд. Помня ужас посадки на поезд в Ташкенте, мы решили, что среднеазиатский автобус не может быть намного хуже.
Стояла обыкновенная 45° жара, но в автобусе гулял ветер из раскрытых окон. Однако на остановках мы сразу попадали в липкую, душную жару. Спеша, вылезали из автобуса и оказывались под немилосердным прямым солнцем и испытывали лишь одно желание - поскорее спрятаться в тень. У нас было 4 остановки по 20 минут, и каждую из них мы заполняли бесчисленными газировками, мороженым и т.д. Только на первой остановке мне удалось испытать дополнительное удовольствие: купание в мутно-зеленой воде быстро текущей Катта-Дарьи (рукав Зеравшана). На остальных я только вспоминал о воде, отдирая от тела так и не высохшее до конца влажное белье. Каждый раз, протискиваясь после остановки на свои места, мы благодарили судьбу, что едем от самого Самарканда. Все, кто влезал в автобус на промежуточных станциях, могли сесть только на собственные вещи в проходе, в страшной тесноте. Правда, чувствовал я себя неловко оттого, что сам ехал в относительном комфорте, в то время как женщина с ребятами за те не деньги ютилась в проходе, однако мерзостная собственная натура, самооправдываясь общепринятостью правил типа: «занимайте места согласно купленным билетам», вжимала в кресло. Так и ехал все семь часов в моральном унижении.
Но, боже мой, отчего так много детей? Как родителям не жалко таскать их по такой ужасной жape и теснотище? И потом нам приходилось не раз наблюдать мучения матерей и детей в среднеазиатских автобусах, но мы так и не поняли причину этого явления.
Где-то на полпути дорога вынырнула из-под придорожных деревьев и зеленых полей хлопчатника в желто-желтую, дрожащую от горячего воздуха равнину - запахло настоящей пустыней. Селения теперь встречались реже, да и вид у них - еще более уныл и выжжен. Чувствовалась нехватка воды - ведь Бухара, это последний оазис, использующий остатки зеравшанской воды.
Всем уже осточертело это великое сидение в автобусной тесноте и кажется, что пассажирское нетерпение передается и шоферу, и самому автобусу. Скорость его 70 км/час, многочисленные остановки выполняются предельно четко, даже ловко, без секундного промедления.
Но вот вид переднего горизонта, ставшего привычно серым и ровным, в котором теряется лента дороги, неожиданно начинает ломаться, превращаясь в неровную гряду серо-пыльных куполов и башен. Это Бухара, наконец-то!
Высадили нас почти сразу же при въезде в город. Тщетно израсходовав свои силы в попытках выбить пыль и ржавчину из рюкзаков, которые весь путь вбирали в себя грязь нижних багажников, мы, естественно, стали разыскивать, в первую очередь, «Комсомольское озеро» (как ни мало мы пробыли в Средней Азии, но уже знали, что в любом крупном городе должен быть водоем под таким названием). Мы были слишком измочалены, чтобы думать о чем-либо, кроме свежей воды.
«Близко, близко, пять минут ходить» - уверил нас встречный мальчишка. Эти пять минут оказались очень долгими и тягостными. С этих первых же минут Бухара нам не понравилась. Правда, мы увидели тогда окраину, но и центр потом не очень исправил первое впечатление. Нехватка воды - вот главная и извечная беда «благородной Бухары». Чахлые деревья и пыль на них. Пыль везде. Кажется, даже асфальт дороги тонет в пыли обочин. Когда ставишь ногу при очередном шаге, то ботинок по щиколотку входит в легкую пыль. Сначала мы старались идти рядом, чтобы не пылить друг на друга, но скоро бросили стараться, т.к. встречные машины, съезжая на обочину, поднимают облака густой пыли. Да еще традиционное солнце, да плюс рюкзаки на спинах. Нет, мне все же трудно передать свое тогдашнее состояние.
Озеро оказалось тоже в «бухарском» стиле: низкорослые деревья, почти полное отсутствие тени, зато на берегу воткнута масса кольев с плакатами: «Купаться строго запрещено». Для пляжа отведена только самая дальняя часть озера (почему не все озеро, а только его малая часть - непонятно). Поверхность больше чем наполовину поросла какой-то травой, а мутно-зеленая вода оказалась страшно теплой. Она почти не освежала. Это нас окончательно убило. Даже арбуз, купленный еще на самаркандском базаре, был съеден без воодушевления. Ну и город! А ведь придется здесь пробыть полтора дня: сегодня на осмотр города времени почти не осталось, а завтра поезд уйдет только ночью. «Ли, а может, сегодня ночью уедем из этой... Бухары? - взмаливаюсь я, получая взамен желанное сочувствие: мне тоже этого хочется, но, наверное, из-за одного вечера не стоило приезжать сюда».
Скоро мы оделись и побрели к выходу. 10 минут я искал урну в этом парке, но безуспешно, пришлось свалить арбузные корки в какой-то сухой арык у шашлычной. Черт с вами, не хотите, чтобы я был культурным, буду свиньей. Но это моральное освинячивание уже мало что прибавило к нашим бухарским невзгодам. Привыкаем.
Рюкзаки оставили в одном доме: хозяев, правда, не было, но детвора нас прекрасно поняла. Теперь, немного освобожденные, едем в центр.
В этот вечер мы немногое смогли посмотреть. Музеи были закрыты и, кроме того, быстро стемнело, что заставило прекратить фотосъемки. Но то, что мы увидели, как-то успокоило нас, вернуло душевное равновесие. Вечерняя жара сменилась обыкновенной теплой ночью. Теперь мы спокойно и с удовольствием разгуливали, без всякого плана и цели, если не считать обязательного посещения базара. Покупателей перед закрытием почти не было, и отчаявшиеся продавцы усиленно нас зазывали, предлагая самые низкие цены. Крупные, красивые персики, например, пошли по пяти копеек за кило, наравне с помидорами... Потом мы сидели на лавочке во дворе трехэтажного (редкого здесь) дома и уничтожали купленное.
Людей во дворах много - ведь отдыхать приятнее на улице, чем в нагретой за день комнате. У большого арыка с ажурной чугунной оградой (правда, на дне его вместе воды была одна грязь) бегала босоногая ребятня. Мальчишки такие же, как везде, только почумазей. Вообще, в Бухаре очень много детворы. И весь жаркий день она резвится на пыльных улицах, ползая и едва не купаясь в пыли. Поражает равнодушие взрослых узбеков к этой детской грязи. Один раз, уже на вокзале, я видел, как маленький карапуз в качестве своей игры избрал лизание языком вокзального пола, причем, старуха, наблюдающая за ним, была совершенно спокойна.
Если всеобщая пыль, отсутствие воды даже на базаре, вечный запах гниющих фруктов просто противны, то эти дети - просто страшны. Перед нами развертывалась иллюстрация к великому закону демографии: «чем меньше уровень благосостояния и культуры населения, тем больше деторождаемость, тем больше у народа детей». Сейчас сухие цифры научных статей о наибольшем уровне деторождаемости в Средней Азии связываются в памяти с картинами быта бухарской детворы.
Видимо, власти города пытаются что-то делать, чтобы улучшить жизнь маленьких граждан. В центральном городском парке расположился огромный детский лагерь-ясли. Дети лежали на белых кроватках под белыми пологами из марли, закрытые от солнца большими парковыми деревьями. И может, такой лагерь не единственный, но их мало. Выйдя из парка, тут же натыкаешься на таких же ребят, но уже не в белых кроватках, а все в той же грязи.
Когда мы явились к своим рюкзакам, стало темно. Направились на берег «Комсомольского озера». Хотя уже ничего не было видно, но мы помнили, что травы в этом парке нет, поэтому придется ложиться прямо на пыльную землю, стараемся только отойти подальше oт входа. Но вот навстречу идет темная группа людей. Луч фонарика освещает нас: «Куда направляетесь?» - «Мы туристы, переночевать думаем, а турбазы, как нам сказали, в городе нет...» - «Пройдемте!»
До чего четко, равнодушно и везде одинаково это слово.
Понуро идем назад за милиционером, в компании с тремя другими ночлежниками-«туристами», взрослыми мужиками типа шабашников. Милиционер выводит нас за арку, означающую вход в парк, и широким жестом показывает на несколько скамеек вокруг: «Вот, где можно ночевать». Видимо, его участок ограничивался одним парком, и он просто сплавил нас во владения кому-нибудь из своих коллег.
Ну, что ж, все логично, можно было предвидеть из плакатов о запрещении купания на единственном пляжном водоеме города - меланхолично подумали мы и пошли искать другой ночлег. Мне пришлось согласиться на предложение Лили, проситься на ночлег в узбекский дом, хоть и не хотелось злоупотреблять людским гостеприимством. Подошли к дому, где оставляли рюкзаки. Хозяев снова не оказалось на месте, а сообразительная детвора показала нам на кровать, выставленную из дома на улицу. Ну и хорошо, спасибо, ребята!
Но как только Лиля начала обмахивать сетку от пыли, как приходит хозяин-узбек и сразу к нам: «Вы кто такие? Что тут делаете? Что вам надо?» Никаких оправданий наших не слушает и прямо гонит: «Ничего не знаю, уходите!» Стоим растерянные, пытаемся его уговорить, что в дом к нему никто не собирается заходить, что со старой его кроватью ничего не случится,... но тщетно. Замолчали и стали опять собираться, утрамбовывать рюкзаки. И вдруг подходит еще один и быстро спрашивает: «В чем дело?» Не остывшие еще от обиды, объясняем. Реакция совершенно неожиданная - новый узбек делает широкий приглашающий жест и радостно улыбается почему-то: «Пойдемте, пойдемте, ребята, ко мне, не разговаривайте с ним - кивает на своего что-то бурчащего соседа, - видите, ему все подозрительными кажутся. Пойдемте, у меня жена украинка, гостей любит, вам обрадуется». Вот ведь как! Людские отношения, что погода: то громыхает, то вдруг начнет улыбаться.
Жена Бориса (так звала она своего мужа) действительно, нам обрадовалась, но мы не успели как следует осмотреться, как Борис напористо нам предложил: «Пойдемте со мной на туй, наш праздник, национальная свадьба!» (потом оказалось, что это была не свадьба, а праздник обрезания - посвящение мальчиков в мусульманство). Почему-то Борису захотелось уверить нас, еще ни разу не бывавших на таких праздниках, что это именно свадьба. Может, считал, что обрезание - неприлично? Во всяком случае, только на самом туе, от своих соседей, я узнал, что сижу не на свадьбе.
Дом, куда нас привел Борис, был недалеко - через двух соседей. Стало понятно, откуда на улицу неслась беспрерывно гремящая музыка бубен, каких-то струн и гортанных выкриков. Музыка туя раздается непрерывно, в течение многих часов, приглашая всех прохожих, знакомых и незнакомых, почтить своим присутствием большой праздник счастливых родителей двух мальчиков. О чем-то переговорив с людьми, принимающими гостей, Борис вернулся к нам с извиняющей улыбкой: «Понимаете, это такой обычай, но у нас всегда есть праздник мужской и женский, мужчины и женщины празднуют отдельно, поэтому нам придется отдельно пойти. Женский праздник отдельно завтра будет, но вам - обращается он к Лиле - можно пройти на женскую половину, откуда все видно». Он разводит руками. Лиля несколько обескуражена, но подчиняется «национальному обычаю». Договорившись с Борисом, что мое пребывание на туе не превысит полчаса, я иду с ним в другую сторону, прямо к музыке.
Обширный квадрат двора, метров 30 на 20, устланный простыми ковровыми дорожками поверх грубой брезентовой ткани, был заполнен людьми менее, чем наполовину, было человек 150-200. Сидели на брезенте вдоль ковровых дорожек, скрестив под себя ноги и тихо переговаривались. Двор был наглухо отгорожен от улицы все тем же брезентом в высоту человеческого роста и залит сильным электрическим светом. Центр двора был освобожден для музыкантов. Они работали двумя группами (в два и три человека), постоянно сменяясь. Очень старались, голосов своих не жалели. Я спросил: «О чем они поют?» - Бopиc засмеялся: «Так, они сами не знают, что поют; поют, что придет в голову». В это было трудно поверить, тем более, что, как я заметил, Борис при всем своем радушии как-то нарочито несерьезен в своих ответах. Однако, когда я спросил о том же у другого соседа, тот тоже замялся: «Поют так... о любви». Видно, у певцов действительно нет строгого текста, и они постоянно импровизируют, а слушатели не привыкли особенно разбираться в смысле этих выкриков. Им просто нравится сама музыка. Поодаль, рядом с отдыхающими музыкантами, сидело несколько девушек в ярких национальных платьях. Они были единственными женщинами на весь двор. Видимо, на этом сугубо старинном празднике женщинам, и вправду, не было места, а если танцовщицы допускалась на него, то не считались «полностью порядочными женщинами». Это было видно хотя бы по саркастической усмешке Бориса на мой очередной вопрос: «Девушки? Да разве это девушки? Они, может, только при своем рождении девчонками были». Это презрение живо напомнило то предубеждение, которое в России прошлого века питали к профессии артиста и, особенно, артистки, все «порядочные семьи». Да, дорого же здесь ценится женская «честь», она до сих пор поддерживается ценой женской униженности и забитости; всякая же попытка жить нормально, открыто, наказывается презрением.
У самого дома на небольшом возвышении сидели важные гости. Важность ощущалась как в упитанности их фигур, так и в надменности и величавости их лиц. Это почетные гости, городские власти - объяснили мне, - вот тот - из обкома профсоюза, а другой - еще откуда-то.
«Неужели такие важные люди посещают каждый туй в таком большом городе? Ведь хозяин этого дома - обычный человек?» - удивился я. «А как же, - ответили мне, - конечно, посещают. Они же и разрешают проведение туя, обычно или весной, или сейчас, перед уборкой хлопка. Да, не удивительно, что люди на возвышении имели такой гладкий вид. Вряд ли про них скажешь, что они пренебрегают дедовскими обычаями.
Постепенно я осмотрелся, народ все подходил и усаживался, заполняя сначала нашу, а потом и следующую дорожку. Многие из них были незнакомы друг другу: просто прохожие с улицы, но большинство знали друг друга. Естественно, что я ничего не понимал в их разговоре, хотя у них и проскальзывали не только русские слова, но целые выражения. Еды пока никакой не было. Только один стакан с чайником переходил из рук в руки. После многих ртов, отхлебнул от этого стакана и я, правда, не испытав особого удовольствия.
Так, в ожидании, прошли давно договоренные полчаса, исчезло лицо Лили из-за женской перегородки, за которой толпились женщины, желающие лишь издали посмотреть на праздник. Haверное, погрустила и ушла с этого фактически запретного для нее мероприятия. Я же решил дождаться перелома в этом голодном ожидании, ведь глупо не увидеть основной части туя, впервые попав на него. Может, и не придется попасть еще раз.
Двор уже был заполнен на три четверти, когда появились, наконец, хлебоносы. Еду разносили человек десять, притом, быстро, бегом. Держа перед собой кипу хлебных лепешек, они на бегу разбрасывали их наподобие дисков по ковровым дорожкам, а другой подносчик бежал вслед за ним и сыпал из куля непрерывной струйкой кусковой сахар и белые конфеты местного производства. В этой быстроте заключался, наверное, особый шик разноски. Изголодавшиеся гости потянулись за лепешками, разламывали их и уминали всухую. А я и конфетами пользовался. Понравились.
И снова потянулось ожидание. На мой вопрос, когда же начнется «это», мои соседи засмеялись: и ответили народной пословицей: «Узбек готов всю ночь просидеть, потому что знает, что назавтра хозяин не поднесет». Зашла речь о стоимости какого праздника. Конечно, это страшно разорительная вещь: 300-500 гостей требуют много сотен или тысяч рублей. Это еще бедненький праздник, - говорит Борис, - если по-настоящему», то заранее накрываются столы на несколько сотен гостей, а уж затем они созываются. А уж если с деньгами туго, то созываются вот так, по-старинному, лишь бы обычай соблюсти!» - Вот это развитие национальных обычаев! Сотни рублей на семейный праздник считается бедностью!
«Вы, наверное, много слышали о калыме? - продолжает Борис - Какой сейчас калым? Одно название осталось. Сейчас весь калым идет на свадьбу и фактически является долей расхода семьи жениха нa свадьбу». В Борисе все-таки чувствуется стремление «промыть мне мозги» по английскому выражению, заставить поверить, что все эти порядки и обычаи оправданы и справедливы. Притом, он неплохо знает психологию русского человека, чтобы находить понятные аргументы.
Тогда я считал за благо соглашаться с ним, но, конечно, такая «промывка» не совсем ему удалась. Уже в Москве я читал книгу таджикского классика Айни «Бухара» о ее дореволюционных годах. Там приводится пример одного зажиточного крестьянина, попавшего, в конечном счете, в полную кабалу из-за расточительности - непомерных расходов на женитьбу сыновей. Сейчас, конечно, кабального рабства нет, но что такие праздники расточительны и лежат тяжелым грузом на благосостоянии любой семьи - мне кажется несомненным.
Странное дело: Борис, такой умный, общительный и веселый парень, такой, можно сказать, современный человек - и оправдывает, даже защищает, тонко и ненавязчиво, старые обычаи!? - Худой, смуглый, с горячими живыми глазами и короткой стрижкой, он выглядел очень молодо, хотя ему и было уже под сорок лет. Судя по его словам, он даже успел послужить в последние годы войны, а потом долго жил в разных точках России, где и нашел жену. Жену очень любит и уважает, гордится своей «украинкой» и ни в чем ее не притесняет. А в общих принципах одобряет и выгораживает многое из этих пресловутых «национальных обычаев», хотя у себя дома о них забывает. Какая-то странная национальная гордость! И не только у Бориса. Помню, еще шофер Моликхан, подбросивший нас в Фанские горы, утверждал: «Все мы, мусульмане, все мы верующие, хотя может и не соблюдаем всего предписанного. А кто не верит, тот уже не таджик, он забыл обычаи народа». Удивительно, насколько крепко засело у них в голове представление о неразделимости национальной самобытности не только с ожившими и вредными обычаями, но даже с самой религией мусульманства.
Комментарий -77Сейчас я много осторожнее стал употреблять выражения вроде «отжившие и вредные обычаи», даже если речь идет о неприемлемом для меня лично. «B чужой монастырь со своим уставом не суйся» - давняя мудрость. Только сами хозяева могут определить, что у них «вредное» и что «отжившее».
Конечно, мне повезло в тот бухарский вечер: попал на традиционный, еще от коммунистического первобытья, праздник, когда все прохожие - братья, когда хозяева выкладывают все свои богатства - запасы, щедро всему свету, до дна. Я знаю, это очень разорительный обычай. Да, ради таких праздников узбекские семьи могут работать всю жизнь, отказавшись от личного благосостояния, культуры, образования, развития. Да, это обычай не накопления, а расточительства, не для себя - а для всех прочих; не буржуазный обычай, а коммунистический. Мне не нравится этот обычай и кажется вредным. Но разве полезно бороться с ним силой, запретом, духовно кастрируя сросшихся с такими обычаями людей? - Нет, ни в коем случае. Надежда может быть только на время, на естественное развитие, а с нашей стороны нужен добросердечный нейтралитет. Сами разберутся. Как Борис.
Снова появились разносчики еды. Теперь они несли уже более существенное - плов с мясом. А ведь Бухара славится своим пловом по всем правилам узбекской кухни. Знай эту славу тогда, может, ел бы с большим разбором и смакованием. А так - просто набросился на вкусную еду, когда по просьбе Бориса мне принесли ложку. Мои соседи, конечно, действовали руками, не менее ловко и быстро, чем я ложкой. Даже стало жалко, что мне выпросили ложку, а то было бы интересно попробовать плов руками.
Гости насытились и повеселели, речь у них полилась плавнее и оживленнее. Музыканты тоже приободрились и их, ставший привычным, гвалт, изменился... Шепотом я осведомился: «И это все? Неужели здесь без выпивки обходятся?» - «Сейчас будет» - меня успокоили. Действительно, вскоре разносчики вслед за уборкой опустевших блюд, начали таскать горы бутылок, в основном, водки (красное вино ставится для стариков), а затем блюда с мясом (шашлык) вперемежку с луком и помидорами. Тоже вкусная вещь и думаю, что я съел этого сочного поджаренного мяса больше, чем следовало.
Это и был кульминационный пункт туя. Стихла в первый раз за вечер музыка и с возвышения встал какой-то человек в белом. Говорил он довольно долго и, наверное, цветисто, но, как мне потом рассказали, смысл этого единственного общего тоста заключался в следующем: «Мы сейчас собрались на большой праздник из-за наших детей. Так пусть мы соберемся еще раз, но уже на празднике, который устроят наши дети из-за своих детей». - Да, далеко в будущее заглянул этот товарищ, но я надеюсь, жизнь внесет корректировки в его планы. Снова загремела музыка и все сотни гостей стали разом быстро хмелеть. Я знал, что и мне придется пить, и лишь надеялся ограничиться минимумом, чтобы «не обидеть». Я боялся водки. Но затем эта боязнь прошла, особенно пьяным я себя не чувствовал, хотя в голове и шумело, поэтому под уговорами выпил много лишнего (видимо, около полулитра). Соседи, верно, думали, что делают мне приятное, понуждая пить эту гадость. Правда, там мне было в целом неплохо, я нормально соображал и наблюдал за музыкантами (расплата же пришла на следующий день).
Между тем, в центре двора развернулись танцы нанятых девушек. Танцевали они по одной, босиком. Особенный успех выпадал на долю одной из них, довольно миловидной, почти девчонки. Часто некоторые из гостей поднимались, останавливали ее и всовывали под тюбетейку бумажные деньги. Сделав несколько кругов, она складывала эти бумажки у подруг. Другие подносили ей водку, но таких шутников она тут же заставляла выпивать эту водку.
А вот появилась и новая группа музыкантов: молодые ребята играют и поют. Мне они очень нравятся, поют они с воодушевлением, как-то свежо и молодо. Даже строй узбекской музыки стал нравиться. И я как-то разнежился, вытянул поудобнее затекшие ноги и снова отдался зрелищу... А когда очнулся, то оказалось, что Борис куда-то ушел, да и некоторые соседи - тоже. Видно, действительно, кульминацию праздника я уже увидел. Пора спать. Стараясь ступать потверже, выбрался на улицу и на удивление быстро нашел дом Бориса.
Было уже заполночь, но ни Лиля, ни жена Бориса не спали, ждали нас, и сами втихомолку праздновали чаем. Предложили мне, но, естественно, мне был нужен только сон. Скоро появился и встревоженный моим исчезновением с туя Борис. Несмотря на все протесты, он вытащил собственную кровать из дома и уложил нас «по-царски». Мне было все равно, в голове кружилось и опускалось; а уснул, как будто окончательно провалился в качающуюся пропасть.
Встали в восьмом часу утра и сразу же отметили, что музыка туя звучит с прежней, если не большей силой. Неужели музыканты до сих пор еще не обессилели? Но, оказалось, они работали до 6-ти утра, а сейчас туй продолжается под радиолу с громкоговорителем. Все же и музыканты не железные, хоть и получает, по словам Бориса, бешеные деньги за такую ночь.
Завтракали мы на дворе вместе со всей семьей. У них четверо детей: две старшие девочки ходят в старшие классы школы, мальчонка лет семи и младшенькая трехлетка. Все они выглядят вполне русскими детьми, даже волосы у них русые. Только младшая своими черными удлиненными глазами пошла в отца, вызывая на себя его бурную радость и ласку. Все дети чисто и аккуратно одеты, благодаря стараниям матери. Наверно, поддерживать традиционную «украинскую» чистоту в пыльной Бухаре для Тани (так звали жену Бориса) стоило героических усилий. Дом у них обычный, глиняная коробка, но достаточно просторный, выстроен совсем недавно. Двор еще не залит цементом или асфальтом, что, по нашим понятиям, одно может избавить дом от грязи. Пока же Тане приходилось держать чистоту постоянной стиркой и мытьем. Старшие дети следили за собой уже сами, но младшая -несмышленыш, так забавно подстриженная под мальчишку, успевала замарывать свое белое кисейное или простое платьице буквально через пять минут после смены. Но тут же следовало безжалостная смена платья новым. Причем, ее мать была совершенно спокойна, как будто не ей придется стирать.
Таня работала воспитательницей в детском саду. Ее спокойный и ровный характер странно гармонировал с горячим и порывистым темпераментом Бориса. Мою мать тоже зовут Татьяной, и она тоже уроженка Сумской области. Это еще больше расположило Таню к нам. Она много пережила и выглядит много старше Бориса, хотя они одногодки. В войну были убиты все ее родственники, поэтому она и рассталась с Родиной, но видно было, что очень по ней скучает, прилепиться душой к Бухаре не может. Она очень сдержанна и совсем не жалуется, но тоска чувствуется во всем ее облике и даже в самом внимании к нам, живущим «почти на Украине», и даже в том тихом голосе, которым она рассказывала о своем хозяйстве и о том, что и здесь «неплохо». Но хоть Борис - мастер на все руки и хозяин хороший, и хоть он хорошо устроил дом, но не заменит это ей Украины. А о переселении всей семьи она хоть и мечтает, наверное, но понимает несбыточность: Борис не согласится. Так и живут они с некотором разладом в желаниях: трагедия семьи из любящих и уважающих друг друга людей, но разных национальностей, разных климатических поясов.
Да, трудно ужиться человеку средней полосы в этой стране. Мы и потом встречали русские семьи, которые не примирились со своей жизнью в Средней Азии, хоть и прожили почти всю жизнь, а все равно мечтают рано или поздно вернуться на родину. Детей, выросших здесь, отсылают учиться в Россию, чтобы потом и самим приехать туда. Особенно те, кто приехал сюда по долгу службы, не своей волей.
Великое дело родина. Уж сколько раз говорено, что пока живешь там, где вырос, никакой родины не ощущаешь, но стоит только переехать в другое место, пусть хотя бы в соседний город, - и начинаешь чувствовать непривычную тоску по привычной обстановке, среде. Это чувство обостряется во много раз, когда попадаешь в область с другим климатом и природой, и гигантски вырастает, когда человека начинает окружать совершенно иная страна с иным языком, обычаями, общественным устройством - это вообще уже трагедия для нормального человека.
Комментарий -77В 1966 году еще не существовало сколько-нибудь значительной эмиграции, но почему-то уже тогда она осознавалась для меня проблемой. До cих пор не понимаю, почему. Но то решение, к которому привел нас опыт встреченных русских в Средней Азии, осталось неизменным до сих пор: утрата родины - огромное зло, несравнимое с любыми домашними неурядицами и невзгодами.
Нет, по доброй воле эмиграция для разумных людей исключена - лишь только если вырвут с корнем, силой. Но в то же время - каким великим благодеянием для остающихся на родине оказывается не эмиграция, а свобода эмиграции, насколько уважительнее становится «родное начальство» к людям, вольным покинуть его в любой момент, насколько легче им дышать. И как благодарны мы людям, завоевывающим эту свободу!
Ну, а к мучающейся жене Бориса, к нашим внутренним эмигрантам это относится ли?
Мы очень спешим, чтобы успеть посмотреть как можно больше, пока утреннее солнце не накалит городские камни. И потому уже с 10 часов бродили по Арку-крепости бухарского эмира с его тронным залом и камерами-тюрьмами. Жестокими и мелкими были бухарские властители - устрашающий кнут над воротами крепости и резная дверка в комнату, «где хранились сладости для эмира». Торговые купола, многочисленные мечети и медресе мы осматривали уже под палящим солнцем. Вот когда аукнулась мне вчерашняя попойка! Казалось, давно должно было все выветриться - ан, нет! Меня мутило от духоты в любом помещении и даже на улице. Кружилась голова, и выступал липкий пот. Одолевала необычайная слабость. Впервые на меня так плохо подействовала водка, и я заклялся пить хоть что-нибудь в такую жару. Только во второй половине я очухался немного.
Трудно, да и долго описывать все, что мы осмотрели в Бухаре, в этом городе, издавна известном на Востоке своими медресе-училищами, тысячами студентов. Если из Самарканда мы уехали в уверенности, что основные древности посмотрели, то в Бухаре такой уверенности быть не могло. Очень много бывших медресе используется, и не только под склады или библиотеки, но и под жилые дома. В куполах же до сих пор успешно торгует «мелкая розничная сеть». Некоторые здания реставрируются, но очень немногие. Когда идешь и видишь, что на медресе, превращенном в жилой дом, осыпается и трескается майоликовый узор, исчезают богатейшие гаммы древних красок, оставляя после себя одну серую поверхность жилого дома, невольно думаешь, что с точки зрения будущего это довольно расточительный способ разрешения жилищной проблемы. Конечно, невозможно превратить все бухарские медресе в музеи - их слишком много, но заботиться об изначальном облике каждого следовало бы.
Под конец мы ездили в Махас - резиденцию эмира в 4 км. от города. Он напоминал усадьбы наших знаменитых помещиков - в Останкино, Архангельском и пр. Только меньше вкуса, но ярко, пышно - согласно желаниям эмира. И вправду, покажи мне свой дворец, и я скажу, какой ты!
Каждая комната отделана в своей цветовой гамме, везде по-разному, но везде с зеркалами. Этакий Нарцисс на троне! Одна комната вообще обложена зеркалами сплошь - и стены, и потолки, а поверх нанесен беспрерывный узор из гипса. Только тут пристрастие эмира привело к положительным результатам, потому что одноцветная, вся в белом узоре комната, имеет очень торжественный вид.
Экспонируются великолепные образцы умения бухарских мастеров: оружие, одежда, посуда, украшения, а рядом - подарки эмиру от других властителей: с китайскими вазами соседствуют настольные часы от русского императора.
Ушли мы из Махаса без особого сожаления. А поздним вечером уехали и из Бухары. Наша хозяйка почему-то рассчитывала, что мы будем у них и следующий день, и сильно расстроилась нашему отъезду. И в этом желании провести лишний день с людьми «оттуда», как-то особенно беззащитно проявилась ее тоска. Чувствовали мы себя виноватыми, как будто предавали, оставляя ее здесь, а сами уезжали на благословенную Украину. Но это чувство вины только усилило наше желание поскорее уехать и не растравлять ей душу.
Весь оставшийся вечер мы были под впечатлением неловкого и тяжелого расставания. Много людей мы видели за этот август месяц, но ни с кем не складывалось столь сложных и добрых отношений, как к этой семье.
Ночевали мы уже на железнодорожной станции Каган в 10 км. от Бухары в ожидании поезда на Кунград.
Спали мы на палатке под каким-то забором, но уже втроем. К нам присоединился Витас Каргаудас, литовец, аспирант из Каунаса. Он вместе с двумя товарищами возвращался с восхождения на один из шеститысячников высокогорного Памира, но его товарищи - обычным путем через Ташкент, Витас предпочел более кружной и интересный путь - через Хорезм, Аральское море. Мы много выиграли, познакомившись с ним, да и ему, конечно, было сподручнее ходить не в одиночку.
Древние города
Только следующим вечером мы добрались до Ургенча - областного центра Хорезма. Весь день поезд шел по пустыне, а на горизонте тянулась темно-зеленая полоса Аму-Дарьинской поймы. Надоедливо проплывали полустанки с одной-двумя хибарками, на которых в резкий, сухой ветер сходили с поезда люди. Куда сходят, зачем? Что можно делать в этих местах, как можно считать их своим домом, а эту землю - своей родиной, матерью, а не мачехой? Как можно ее любить? А ведь есть люди, которые любят, живут здесь, возвращаются домой через эти полустанки!
Ургенч мы и не смотрели - неинтересно. Переночевали в скверике ближайшего кинотеатра, перед сном выкупались в какой-то широкой реке. Было очень темно, но большая ширина и стремительность течения проявились отчетливо. Утром мы узнали, что это была всего-навсего протока Аму-Дарьи. И только ужасались, как можно было купаться в такой глине. Действительно, ночью все кошки серы.
Утром, сдав на вокзале рюкзаки на хранение, отправились автобусом в Хиву - 28 км. Больше всего в Хиве удивили высоченные колеса арб, запряженных ишаками, и оригинальная (хивинская или хорезмская) система постройки домов. Стены, немного наклоненные внутрь, создают впечатление приземистости и необычайной устойчивости, а небольшие башенки с простейшим узором на углах здания делают хивинский дом нарядным. Потом я читал, что в Хорезме крестьяне издавна привыкли жить отдельными семьями, и каждый дом имел поэтому назначение семейной крепости, в случае нужды мог защитить семью от врагов. В Хиве мы рассмотрели, что каждый дом имеет старинные двери с искусной резьбой по всему полю. Дверь, закрывающая дом от чужих, считается его самой важной частью. Постройку дома начинают от постановки двери, как основы, как защиты, согласно народным поверьям, от злых духов.
Наверное, дом имеет для хозяина особо большое значение, поэтому строек очень много. Новая семья поселяется обязательно в своем новом доме. Обычно строят «хабаром», или как раньше у нас говорили - «миром», т.е. все соседи и знакомые за день-два одолевали всю основную работу по возведению дома. Мы попали в Хиву в воскресенье, когда, видно, особенно удобно работать «хабаром», поэтому и натыкались постоянно не в переносном, а в прямом смысле на замесы глины поперек тротуаров.
Старую Хиву мы излазили вдоль и поперек. Витас еще в Ташкенте купил книжку о древностях Хивы, поэтому мы ходили по ней довольно осмысленно. Ни один из старых городов не имеет такого аромата старины, как Хива. Но, как ни странно, причина этого - в относительной молодости города.
Возникновение Хивы относится к Х веку, веку расцвета торговли через прикаспийские степи, через Хорезм и Хазарию. Однако, столицей Хива стала только в последние столетия. Большинство мечетей и медресе строились в XIX веке, поэтому все они в сравнительно хорошем состоянии. Хивинское ханство было присоединено к России одним из последних, поэтому все оборонительные сооружения поддерживались в порядке. Даже глинобитные стены Ичан-калы (Внутреннего города) и сейчас почти целы, если не считать нарочитых проломов, сделанных для беспрепятственного движения горожан.
Последний хивинский хан, правивший в 1910-1920 годы, продолжал строить. Удивительно яркий и красивый минарет Исмаила, городская почта, городская больница и прочее - все это выстроено при нем. Почти все здания в хорошем состоянии, большинство их используется по назначению: в караван-сарае торгуют, через старинные ворота проезжают машины, в больнице - лечат, Куня-арк и Ханский дворец - музеи, мавзолей Пахлаван-Махмуда - антирелигиозный музей и т.д. Только древние бани Ануша не используются по назначению.
Мы попали сюда в базарный день, когда в город наезжает масса крестьян из всей округи. Необычная жизнь кипела вокруг нас так же, как она тысячелетия шумела на подобных же базарах здесь и в других среднеазиатских городах. Тут мы и ощутили, что Хива - не только город-музей, но и живой средневековый город...
Возвращались мы на автобусную станцию ранним вечером уже по окраине из новых кирпичных двухэтажек. Из открытых окон одной из квартир неслась разудалая «Шумел камыш».
Мы идем душной жаркой улицей и удивляемся неприхотливости русской натуры, способной не изменить своим привычкам даже при сорокоградусной жаре в душной комнате второго этажа стандартного дома.
Вечером поезд за несколько часов довез нас до города Ходжейли, что в 70 км. от древней столицы империи хорезм-шахов - Куня-Ургенча. Ночевали все тем же способом - на палатке в сквере какой-то школы.
Куня-Ургенч - это не Хива. Разбитая дорога, неудобный, долгий и в три раза более дорогой автобус, туристы почти не бывают. Автобусный попутчик - один из Куня-ургенчских интеллигентов рассказывал нам, что вот в позапрошлом году были какие-то туристы из Риги, и еще когда-то были. Чуть ли не годы считают по туристам. Может и нас вспомнят: «А еще были туристы из Москвы».
Сейчас от Куня-Ургенча осталась только большая деревня, вернее районный поселок в стороне от древнего городища. Наш попутчик был настолько любезен, что сам проводил нас к двум мавзолеям в самом поселке мимо райисполкома в каком-то бывшем медресе (из окон на нас глазели удивленные сотрудники), мимо небольшого кладбища с характерными лестницами на каждой могиле (чтоб душам было легче взбираться на небо?). Мавзолеи до сих пор посещаются паломниками из местных мусульман. При нас приходили несколько женщин с детьми, кланялись, лобызали дверные кольца и что-то благоговейно шептали. Потом, повязав у дверей какие-то лоскутки, уходили. Дети занимались тем же.
А нам эти сцены напомнили русскую церковенку, виденную 4 года назад на глухом озере в Карелии (близ Ушково). Она тоже была завешана лоскутами материи, а перед иконами валялись деньги: и мелочью, и бумажками... Удивительно, что народы разные, а обычаи схожи. У всех народов живо стремление жить не только для себя, но и для чего-то другого, высокого, пусть оно и называется «небом» или «богом». Наверное, примитивно было бы думать, что такая потребность - лишь выражение религиозного невежества. Ведь когда-то именно религиозные привычки объединяли людей на общее дело, называя его «святым делом». Конечно, сейчас это анахронизм, как стали анахронизмами и все разномастные религии в свете укрепления одной общей всем советским людям веры в коммунизм.
Комментарий -77Как мне разъяснять теперь эти последние слова? И как они совмещались во мне с размышлениями об эмиграции, деспотизме и пр. - Но вот совмещались! И, как ни странно, совмещаются до сих пор. Конечно, сегодня я не считаю «разномастные» религии - анахронизмом, а веру в коммунизм - присущей всем советским людям. За 10 лет такое благонамеренное убеждение испарилось. Да и личная моя вера в коммунизм, по крайней мере, в предвидимом будущем, пошатнулась. Но до сих пор я убежден, что коммунистическая идеология в стране имеет глубокие корни и искренних сторонников, что она, возможно, сильнее иных нынешних вер, хотя, конечно же, далека от «полного преобладания», что у нее есть не только минусы, но и плюсы, возможности к возрождению, что она неискоренима ни сейчас, ни в будущем.
Право, мы были очень благодарны нашему проводнику: он не только показал, как пройти на старое городище, где здесь рынок и где столовая, но и сообщил о колхозном большом саде, почти не охраняемом.
Старое городище - это сравнительно ровное поле глиняной пыли, каменных осколков и посудных черепков. Лишь несколько мавзолеев оживляют мрачную картину. А ведь какой был город!
Потом нам говорили: «Вы были в Куня-Ургенче? Он был огромный, больше нынешней Москвы, но только его Чингиз разрушил». Но Чингиз-хан развалил окончательно лишь империю хорезм-шахов. Столица же хоть и пострадала сильно, но быстро оправилась. А вот Тамерлан поступил много хуже. После пяти безуспешных походов его войска, наконец-то, взяли город, снесли все здания, сравняли с землей, перепахали и засеяли ячменем. Оставшихся же в живых ремесленников и строителей Тимур переселил к себе в Самарканд.
Современный поселок появился рядом со страшным полем-кладбищем. Сейчас здесь работа археологам.
Жара сильно сократила время нашего осмотра. Да и все тут на виду. Минарет издали похож на фабричную трубу - 63 метра высоты. Самый высокий в Средней Азии. А вблизи весь в кирпичной рези. Неоднократно ставился вопрос о его уничтожении в целях безопасности, но, слава богу, до действий еще не дошло. Больше всего Лиля восторгалась шатрами мавзолеев. Нам уже приелись однообразные формы среднеазиатских медресе и мечетей, поэтому домусульманская архитектура ургенчских мавзолеев внесла в наши впечатления радостное разнообразие. Теперь Лиля даже примирилась с самой поездкой в Куня-Ургенч и оправдала ее.
Комментарий -77В этот день мы закончили осмотр старых городов Средней Азии. Он был продолжен только через 10 лет в Фергане. Все осмысление увиденной азиатской культуры, осмысление истории и значения Азии происходило у нас в работе над диафильмами о среднеазиатских городах, ставших одним общим комментарием ко всему увиденному.
К сожалению, мы не нашли колхозной сад, несколько сорванных украдкой персиков не могли утолить нашей жажды, которая утихла только после уничтожения нескольких килограмм тридцатикопеечных персиков на автобусной стоянке. Ждали автобуса очень долго, куда больше часа. Учились терпению и выдержке, привыкали к южной неторопливости. Как-то в Бухаре, на остановке, мы выразили свое нетерпение, и по нему несколько местных русских сразу признали москвичей: «Был я в Москве. Так разве там люди? Все бегут, толкаются, извиняются и снова толкаются. Вхожу в метро, стою на эскалаторе, сам собою вниз едешь, так ведь не стоят, опять бегут, толкаются! В одной руке газета, в другой - пирожок, и бегут. Спрашиваю одного: «Послушай, друг, зачем спешишь, куда торопишься, почему подождать не хочешь?» А он мне в ответ: «Отойдите, гражданин, в сторону, вы не даете пройти». Нy, разве это люди?»
А теперь мы не возмущались, просто ждали в толпе прочих. Наконец, пришел один старенький автобус. С трудом в него втиснулись. Ехали еще хуже, чем утром. Зато познакомились с оригинальной оплатой проезда. Толстый шофер-узбек, несколько басмаческого вида (мрачная физиономия, голова-редька, хвостом вверх, торчащие маленькие уши над бритым верхом и заплывшие жиром глазки) долго не брал билетов, и лишь за 10 км. до станции назначения остановил свой рыдван и начал сбор. Стоимость проезда - 1 р. 20 к., но брал он с нас только по 1 р., зато билеты отдавал лишь по 30 коп. Таким образом, он свято соблюдал как пассажирскую, так и свою выгоду! Нe знаю только, в большом ли убытке оказалось государство: думаю, что, несмотря на такое воровство, Ходжейлинская автостанция выполняла план по перевозкам, да и по прибыли тоже...
Несложный же подсчет показал, что наш шофер, благодаря этой «взаимовыгодной» операции, выручил за один рейс более 20 руб. Имея 4 рейса в день, он мог заработать таким образом до 80 руб. Кстати, не считая нас, весь автобус отнесся к происшедшему как к вполне обычному явлению.
Аму-Дарья
Какой-то старик в Нукусе, явно старорусского вида, в картузе и с окладистой бородой, показал, как добраться до причала барж, где можно переночевать и все разузнать насчет речного путешествия на север. И вот мы стоим перед серебристой под лунным светом широченной рекой и вызываем хозяина баржи.
Первая баржа была нагружена дынями, поэтому нас погнали дальше, однако, на второй мы встретили самый радушный прием. Co своей пустой железки шкипер спустил нам трап и провел в жилые помещения. Был он необычайно разговорчив и приветлив. Не знал, где усадить, суетился, грел чай, разрезал собственную дыню, и говорил, говорил. Хозяйка отсутствовала, верно, ушла в город. Я немного знаю шкиперский быт, поэтому удивился словоохотливости этих известных нелюдимов. Просто он был малость выпивши, и утром стал гораздо молчаливее и сдержанней. Ну, а вечером, мы, сидя на его железной кровати, выслушивали одну за другой истории о том, что он казах, что из всех детей именно он больше всех заботился о старенькой матери, что плавает на барже очень долго, знает Аму-Дарью вдоль и поперек, и не только от Чарджоу, но и от самого Пянджа, что окончил речной техникум и имеет диплом механика, но не уходит с баржи, потому что нужны шкипера, что всякие выдумки про баржи без шкиперов - сплошная глупость, разбазаривание государственных денег и, вообще преступление, о том, что он борется с подлецами-капитанами, и что одного уже засудили на 8 лет за то, что оболгал одного бакенщика, хотя сам виноват, что посадил судно на мель, а не этот несчастный бакенщик, тем более, что у него четверо детей...
Последняя история была особенно длинна и в процессе рассказа его худое, жилистое лицо было особенно выразительно, чуть ли не горело огнем праведности. Ему было, наверное, под сорок лет, а может больше, но горячности и праведности хватило бы на многих молодых.
Но нам были более интересны его рассказы об Аму-Дарье, об ее своенравии и капризности. Судоходство на ней возможно лишь при условии четкой работы целой армии бакенщиков, которые ежедневно следят за изменяющимся руслом реки и обозначают фарватер. Кроме того, у этой лоцманской службы есть специальные катера, которые постоянно утюжат реку, производя массу замеров. Хлопот хватает. Уровень реки страшно меняется, потому что зависит не только от состояния памирских ледников, но и от того, сколько воды разбирается на нужды орошения. Совсем недавно в Аму почти совсем не было воды, из Нукуса в Ходжейли пешком ходили. Нам было трудно поверить, чтобы такая махина могла б вдруг исчезнуть, а потом вновь появиться пошире Волги... Но и потом мы много удивительного слышали об этой реке.
Уже заполночь улеглись спать на крыше шкиперской каюты, рядом с рулевым управлением. Было очень хорошо: свежий ветерок с реки, комарья и в помине нет - гораздо лучше, чем в паршивых городских скверах. А, кроме того, шкипер радушно расписал нам путевые перспективы. По его словам, караваны судов вниз ходят очень часто, чуть ли не по два раза в день. Некоторые из них идут даже прямо на Аральск морем (завтра оказалось, что это редчайший случай). До Аральска можно добраться за двое суток (на деле лишь до устья реки мы добирались два дня, да морем надо было бы еще 2-3 дня). Что касается билетов, то о каких билетах может идти речь? - Надо только завтра переправиться через реку в Ходжейли и сказать в конторе пароходства, что, мол, нас прислал шкипер Хамрутдинов, - все будет сделано, к обеду уедете! Он сам во второй половине дня появится в конторе и ... (на завтра в конторе долго припоминали шкипера Хамрутдинова, хотя о билетах речь, действительно, не велась).
Утром следующего дня мы уже толкались в ходжейлийской конторе. Обещали нам довольно туманно: может, к обеду, если пароходы закончат проводку барж через перекат. Потом срок не раз менялся: к 4 часам, к 7-ми вечера, пока окончательно не отложили на следующий день. И весь этот длинный день мы просидели на своих рюкзаках в томительном ожидании на пристани переправы. Бродили среди старых полузасыпанных песком разрушенных пароходов, вытащенных на берег для ремонта или просто заброшенных. Глазели на бешеную скорость «шоколадной» Aмy-Дарьи. Никогда я не видел такой скорости у большой равнинной реки. Присутствовали при погрузке мяса в баржу-холодильник. Приглядывались к маленькому рынку из нескольких торговок у пристани. Иногда яростный порыв ветра буквально закрывал их от нас песчаной пеленой - они оставались невозмутимы, и только туже завязывали свои платки. Чем тебе не сцена из пустынной жизни? Изучали психологию толпы, когда она бросилась стремглав с причалившего катера к автобусу: спорили, выдержит ли характер вон та девушка, которой посчастливилось первой сойти с катера, но которая, тем не менее, не бежит, а спокойно идет, предоставляя право обгоняющим ее людям занять автобусные места (она так и не побежала). Подобными «полезными» наблюдениями мы занимались целый день. Опять же, воспитывали выдержку. А поздним вечером, в конторе, мы разговорились с пожилой женщиной-диспетчером, которая нас сосватала капитану, который уж точно поведет караван барж вниз, узнали, что неподалеку от Ходжейли есть замечательная мечеть, очень красивый храм, и мы вполне могли бы успеть за день съездить к нему. До сих пор берет досада.
Ночевали в доме конторского бухгалтера, украинца, обосновавшегося здесь в тридцатых годах. Он и его жена - чопорны и интеллигентны. Дочь в восьмом классе, сын после распределения работает в Ленинграде. Дом поразил нас чистотой и комфортом. Небольшой участок земли буквально утопает в яблонях, персиках, винограде. Ходить можно только по узким дорожкам из досок, пригибаясь под виноградными гроздьями. Меня восхищало такое умение людей устроиться по-своему, даже на таком маленьком клочке земля устроить уголок свежей Украины.
С нами поступили соответственно, сначала отвели в баню, где мы отмылись (Лиля просто светилась от радости), а уж потом повели к столу. Фирменное блюдо: яичница в помидорах. Мы так ее нахваливали, что пришлось повторять. А потом каждому отдельную постель с чистыми простынями.
Но перед сном - разговоры перед телевизором о жизни, о здешней глухомани, об осетрах, сомах и усачах - в воде; кабанах и фазанах - в Аму-дарьинских тугаях; о тиграх, рык которых они слышали еще 15 лет назад, о том, что сейчас, после проведения железной дороги, стало гораздо лучше, а раньше в эти места собирались, как на Северный полюс. «Сели в Чорджоу на пароход - рассказывал хозяин, - я долго искал, где можно найти питьевую воду, а потом вижу, что все просто зачерпывают эту аму-дарьинскую грязную воду и пьют. Терпел-терпел, а потом и сам стал пить. Теперь привык. Сейчас хоть водопровод есть, но некоторые местные до сих пор предпочитают речную воду отстаивать. Вкуснее ее считают». Но главные рассказы велись о садоводстве и цветах, сколько труда и заботы в сад вложено. Сорта винограда сыпались на нас в изобилии (не только на словах, но и на блюде). Хозяин по почте был связан со многими садоводами Союза, мечтал заменить свои хорошие сорта на еще лучшие. С цветами - еще хлопотнее.
Огромная тема - Аму-Дарья! Еще год назад у хозяев был обширный огород, бахчи пароходства, как вдруг река стала дергишевать (наступать на берег). За сутки она съедала до 40 м берега. От огорода ничего не осталось. Вставал вопрос о полном выселении, так как бороться с обвалами берега почти невозможно: вода обходит любые укрепления. Но, слава богу, река остановилась перед самым домом и сейчас пока дальше не идет. Буквально, как на фронте. А сколько сил надо было потратить, чтобы пересадить основную часть сада на другую землю, рядом с самим домом, сколько здесь было огорчений и радости.
Нам эти события очень живо представлялись в передаче этих славных людей. Право, живи они где-нибудь от нас поблизости, где-нибудь в Московской области, я почти без колебаний принял бы их за мещан, превыше всего ставящих чистоту своего дома и благополучие своего участка, я бы никогда, наверное, не мог с ними так коротко познакомиться, узнать. И может быть, самое ценное в нашем путешествии - это встречи с людьми, встречи, позволившие рассеять прежние заблуждения, несколько пересмотреть свои отношения к людям.
Комментарий -77Всего несколько дней, как мы обдавали тихим презрением пляжников на Искандер-куле, и как это отличается от сочувствия к гораздо более «буржуазной» бухгалтерской семье. Какая разительная перемена! - Против живого и уважительного общения никакая предвзятость у нормальных людей долго выдержать не может. Не говоря о предвзятых теориях и «кулачестве как классе», «кап-путистах», «буржуазном мещанстве» и т.п.
Хорошие, трудолюбивые люди - и весь чад революционной, романтической идеологии рассеивается, как наваждение. Как важно такое открытое и непредвзятое общение! Как много его было у нас тогдашним летом, как легко мы обучались, сколь много переосмысливали! И насколько меньше стало таких незапланированных встреч в последующие годы, как уменьшилась жажда общения и встреч, как съежилась душа в опасливую скорлупу личной душевной жизни: не тpoжьте меня, не мешайте уже выстроенным в уме картинам, не разрушайте их! Ограничиваемся, закукливаемся, сохнем. А в общем - что же скрывать? - просто и естественно стареем. Экономим силы, оплачиваем свою будущую «мудрость»
А утром мы стояли на палубе теплохода «Новороссийск» и махали провожающим нас хозяевам: «До свидания! Спасибо!»
«Новороссийск» тянул за собой четыре баржи с хлопком. Груз был плевый, но дело было не в грузе, а в речных мелях. Задние баржи тащили за собой тяжелые и длинные цепи, отшлифованные до блеска речным песком. Если «Новороссийск», паче чаяния, сядет на мель, то цепи, как якоря, должны удержать баржи на месте и не позволить протаранить корму своего буксира. Необходимая предосторожность.
Уже время близится к обеду, уже давно скрылся в мареве Ходжейли, а мы все не насмотримся на эту коричнево-глинистую реку, на низкие берега с зеленым камышом без конца. В первый раз я пожалел, что нет кинокамеры, фотоснимок не может отобразить картину разрушения Аму-дарьинских берегов. Все происходит на наших глазах: в считанные секунды один за другим в воду обрушиваются большие куски берега, прибрежные кусты ивняка летят туда же. Ужасная силища! Матросы смеются: «Это еще мало! - бывает, гром и брызги по всему берегу сплошь идут».
Обедали мы вместе с командой в кают-компании. На стенке висело штатное расписание команды - 11 человек. Но сейчас на теплоходе всего восемь. Да и это, по моим понятиям, очень много. Современные буксиры такого типа имеют обычно трех человек в команде: капитан, механик и матрос. Здесь же были капитан и его помощник, механик и его помощник, радист, стряпуха, матросы - и всем хватало работы. «Новороссийск» - не винтовой, а колесный, переделанный в теплоход из парохода. Таких еще много ходят на наших реках. Огромная палуба с помещениями и пристройками. У каждого своя каюта, и нам по каюте отвели. В общем, бесплатное путешествие в каюте первого класса с бесплатным питанием!
Вначале нас приняли настороженно, капитан явно не хотел брать пассажиров, но поддался уговорам. Однако, за два дня мы постепенно вошли в доверие и расстались уже друзьями.
Команда считала себя дружной и спаянной. Все они очень гордились капитаном, толстым, спокойным, старым узбеком, который уже свыше 30 лет капитанствует на Аму-Дарье. В опасных местах он всегда сам становился к штурвалу, но по большей части сидел на мостике перед рубкой и грелся на солнышке, сняв мягкие сапоги и вытянув вперед голые ступни. Он был немного похож на Кутузова. Несмотря на внешнюю неподвижность - зорок и внимателен. Вдруг пробуждается от спячки и бросает какое-то приказание штурвальному, после чего прибавляется ход или делается поворот. И снова неподвижность... Происходящее на нижней палубе от него тоже не ускользало. Влияние капитана на команду необычайно велико: любое его приказание беспрекословно и точно выполнялось, с выражением какой-то внутренней почтительности, если не любви. Это напоминало отношения старого отца и взрослых детей. Впрочем, это было не метафорой: капитан был многодетен (столько-то от первой жены, столько от второй) и троих детей держал при себе на судне. Тут выгода была как материальная (бесплатное питание), так и моральная - с малолетства приучались к трудовой речной жизни под присмотром отца. Один из них, 15 лет, был оформлен матросом, а двое других - 10 и 6 лет, помогали. Капитан нами совсем не интересовался, если не считать конца пути, когда он сам повел нас в машинное отделение похвастаться купленным у рыбаков двухметровым сомом, а потом просил сфотографировать его и его «семью». Рассказывал, как много разных людей возил, и все они приглашали его к себе в Москву, в гости, но он вот никак не соберется. Мы его тоже приглашали. Ему было приятно.
Другой интересной фигурой был механик Петрович. По внешнему виду он очень напоминал сорокалетнего дореволюционного мужика: в картузе и с густой окладистой бородой. Как потом оказалось, он был потомком уральских казаков, селившихся раньше по Сыр-Дарье, а потом перебравшихся на эту реку. «Уральцы» вместе с тем и старообрядцы, поэтому крепко держатся своих правил и фактически выделяются в какую-то отдельную этническую группу населения. Странно было слушать, как здесь различают русских, казахов, уральцев: уралец женился на русской или на казашке - это одинаково редкое и поражающее всех событие, долго обсуждаемое. Другая вера - другие обычаи, и хоть Петрович, наверное, не верит в бога, но старается обычаев, даже в своем внешнем виде, придерживаться. Строгая вера у старообрядцев! «Мы от Екатерины сюда ушли, - объяснял нам Петрович, - она велела брать казацких детей в солдатчину, а мы не согласились и потому ушли». Жили здесь сами и сами оборонялись от кочевников. И только потом, когда русские войска покорили Хиву, началось казацкое переселение на более богатые, но и более опасные земли. Фактически, уральцы расчистили путь для русской колонизации, подобно тому, как раньше казацкие отряды завоевывали Сибирь.
Комментарий -77На следующий год мы уже безуспешно ждали встречи со старообрядцами на русском Севере, после того, как столь много нового и важного для себя прочитали у Пришвина. Немало там и вопросов возникало у нас и в связи с покорением Сибири, Дальнего Востока казаками. Но оказалось, что единственная встреча и единственная возможность длинных бесед со старообрядцами и потомками казаков была у нас только в Средней Азии на судне механика Петровича. Но мы тогда еще не были к этому готовы.
А тема покорения русским царизмом Средней Азии и роль в этом покорении непокорных царизму казаков - даже не была осмыслена нами как следует. Так же, как и национальные проблемы этой страны.
Легко и быстро сошлись мы с помощником Петровича: веселым балагуром рулевым Иваном. С ним было удивительно хорошо и приятно. Еще молодой, на мой взгляд, красивый, он, наверное, имел очень мягкий характер и испорченную до грусти личную жизнь: в Муйнаке на Арале, где он родился и живет, у матери воспитывается его сын, жена бросила обоих. Не могу представить, чтобы он мог этакое заслужить. И, тем не менее, он оставался самым веселым и самым внимательным из всей команды.
Сейчас я думаю, а зачем я все это пишу? - В памяти очень быстро стираются люди и события, самые живые впечатления, а ничего не хочется уступить времени, все хочется запомнить, сохранить.
Мы плыли два дня. Занятий нам хватало: фантастика из судовой библиотеки, саранча над камышами, судовая жизнь и разговоры, частые остановки - то ли для покупки рыбы (каждый покупал для своей семьи до рубля за осетра-усача), то ли для совета с бакенщиками в пути, то ли вообще для участия в семейном торжестве бывшего радиста - каракалпака «Новороссийска». Его брат поехал за невестой, и по этому важному поводу караван был причален, и вся команда зазвана в юрту на плов, водку и дыни. Помня бухарский урок, я почти не пил, с интересом осматривая устройство юрты, зато Лиля была довольна: уж на этом туе она сидела со всеми на равных.
На второй день плавания, после обеда, Иван сказал нам, что виден Муйнак. И действительно, часа через два плавания по судоходному рукаву Аму-Дарьи - Инженер-кузяк, «Новороссийск» вышел в море. Пока это было море из все той же коричневой речной воды, но на горизонте уже виднелась синяя полоса настоящего моря.
Долгожданный Арал! Мало кто видел его синюю и зеленую, прозрачную на многие метры до глинистого дна воду, его ласковые штили и яростные штормы, а мы вот смотрим... Довольно долго «Новороссийск» шел прямо в море, хотя порт назначения - Муйнак - оставался слева. Шел осторожно: вокруг канала были сплошные мели из песка и глины, приносимой Аму-Дарьей. Река неутомимо намывает себе дельту. Наконец, вода стала светлеть и зеленеть, «Новороссийск» круто свернул влево и... очутился, наконец, в полной прозрачности воды. Сняли с баржи корневые цепи, потом отвели весь караван на муйнакский рейд, а потом уж распорядились с нами. Еще раньше радист узнал, что сегодня или завтра морской пароход «Коммуна» (на этом море всего два таких судна с глубокой осадкой) поведет караван на северный порт Аральск.
В последний раз, накормив ухой из усачей, тепло распростившись, нас высадили на баржу, которая должна уйти с «Коммуной». Желают счастливого пути. Полные благодарности, провожаем неуклюжую коробку «Новороссийска». Как же нам было хорошо на нем! И будущее впереди безоблачно. Правда, мы не увидели Муйнака, зато наверняка обойдем любые неприятности с холерным карантином, если он вообще не миф.
С удовольствием думаем о предстоящем путешествии на «Коммуне». Наверное, она еще более комфортабельна. Профиль у нее смахивает на небольшие парусники. Заманчиво пересечь столь экзотическое море на таком судне. Тем более, что проезд, наверное, будет бесплатным, и еда общая с командой.
Ночью к нам подошла «Коммуна» и отвела на морской рейд. Несколько часов нас довольно сильно качало, так что я, плохо переносящий качку, впервые с тревогой подумал, что путешествие может оказаться и не столь приятным. Но сон снял и это опасение.
Неудачи
Восход был еще лучше заката. Легкие перистые облака над синим морем и красное чистое солнышко. Вот в такие ясные дни, наверное, Шевченко писал свои пейзажи в годы своей казахской ссылки. Полный штиль и тишина. Спят и хозяева баржи, и команда «Коммуны», стоящей борт о борт с нами. Вся четырехметровая глубина под нами не скрывает ни комочка на глинистом дне. Осматриваю «Коммуну», ожидая пробуждения, чтобы можно было поговорить с капитаном о переходе на его судно. Но, в крайнем случае, мы и на барже перебьемся. Однако, разговор с капитаном оказался совсем другим. «Провести вас до Аральска без справок от санэпидемстанции не могу, - твердо, как и полагается капитану, заявил он, - дело не в билетах, и не в моем желании. Я и хотел бы вам помочь, но не могу. Скоро придет диспетчерский катер, вам придется съехать на берег. Может, санэпидстанция выдаст справки даже сейчас. Тогда милости просим».
Весь последующий разговор не стоит и вспоминать. Он был бесполезен и потому бессмыслен. Нами овладело отчаяние, просто мы никак не могли сразу осознать путевую катастрофу.
Время до прихода катера тянулось страшно медленно. Мрачно смотрели мы на «Коммуну», на синее море, на белые берега каких-то островов, на порт Учсай (филиал Муйнака). На «Коммуне» кипела жизнь, но мне она была почти ненавистной из-за затопившего чувства отверженного. Наконец, пришел катер. Нас высадили на пристани и указали, где искать портового врача. Тот, естественно, справки выдать не может, надо ехать в муйнакскую санэпидстанцию автобусом, 15 км.
Что справки не могли быть получены сегодня - это нам было понятно сразу. А как мы получим эти справки, и когда еще будет новый рейс на Аральск? Сколько придется ждать? Ясно, что времени на возвращение у нас не хватит, хотя Витас еще колеблется. Самолетом за пределы республики - тоже не улетишь, там тоже справки нужны. Придется добираться до железной дороги и пересекать границу карантинной Кара-Калпакии зайцем.
Так холера двухлетней давности грубо перечеркнула конец нашего отпуска, превратила его в сплошную нервотрепку, подсчет оставшегося времени, оставшихся денег и боязни любых неприятностей: суббота - короткий день, принять первый анализ у нас могут только в понедельник, через три дня. Так набегает вся неделя. Сомнений теперь нет - идем в аэропорт. И, конечно, новое разочарование. Там масса народа, желающего выбраться отсюда, давка у касс с мизерными надеждами. Мы смотрим на эту толпу, сознавая, что придется и нам пройти эту муку. Из Муйнака нет других дорог, кроме как до воздуху или по воде. Весь оставшийся день стоим по очереди в очереди, испытывая всю гамму первобытных по силе чувств: тоски, ярости, надежды, снова ярости; возбуждение при каждом объявлении нового рейса и душная полуспячка в перерывах, зоркое наблюдение за коллегами в очереди и отстаивание своих прав. В общем, очередь в чистом виде. На самый последний рейс кассирша выдала и нам билеты, но, услышав просьбу: «Три билета», выдала один, несмотря на наши ужасающие гримасы и протесты. Что же делать? Приходится расставаться с Витасом. В Кунграде он сядет ночью на поезд. У нас есть еще небольшой шанс догнать его, если удастся завтра рано утром улететь подальше, в Нукус, и уже из Ходжейли успеть на тот же самый поезд... До свидания, Витас, счастливо выбраться из Каракалпакии!
Комментарий -77Кажется, лишь через 4 года весть о холерном карантине разнеслась по всей стране, как о необычайной новости. А до той поры целая республика находилась годами на карантинном положении, а в стране ничего не слышали. Вот они -преимущества управляемой прессы! Нет эпидемических болезней - и не существует! А там хоть помирай...
Правда! сами каракалпаки холеры почти не боялись, смертельных случаев вроде и не было (или о них никто не слышал). Зато сколько переживаний было у людей из-за этого неожиданного, неизвестного карантина-западни. Может, больше, чем от самой холеры. Холерный карантин стал мрачным пятном в наших азиатских воспоминаниях, тем ядром, вокруг которого откристаллизовался мой антиазиатский комплекс в первой редакции диафильма.
Остаемся снова вдвоем. В семь вечера касса аэропорта закрывается. Ладно, завтра мы будем здесь первыми: спать будем здесь же, у кассы. A сейчас - отдых. Спало нервное напряжение, мы успокоились, примирились, как с изменением своего пути, так и с отъездом Витаса. Ходили немного по Муйнаку, еще раз искупались в море, но удовольствия получили немного: мелкота по колено и глинистое, вязкое дно. В местном кинотеатре «Спутник» шла картина, которую я давно хотел посмотреть - «Гранатовый браслет». Длительные перерывы в демонстрации из-за света или обрыва нам не мешали, не испортили удовольствия от этой красивой вещи. Интересно было слушать сентенции муйнакцев после просмотра. Вот наша публика, избалованная комедиями и детективами, наверняка бы ворчала на сентиментальность и скуку. Муйнакцы же были довольны, они воспринимали всю утонченную купринскую историю, как обычный, рядовой случай: он ее любил, а она что-то думала о... Вроде примитивно, но в главном, основном, все очень правильно, люди оценили эту великую любовь, от всего сердца восхищаются ею и жалеют. Может, они не поняли всех нюансов, все равно они выше скучающей московской публики.
Утром мы были самыми первыми у касс и сразу же вылетели в Нукус, однако на поезд все же на 15 минут опоздали. Когда автобус подвозил нас к вокзалу, мы увидели шагающего от вокзала Витаса. Почему же он слез с поезда?
Наверное, его все же высадили и теперь он будет попутными машинами выбираться из заклятой Кара-Калпакии, чтобы потом сесть на поезд. Нам следует действовать так же. Попробуем догнать Витаса.
Но когда мы выбрались на основную магистраль, ведущую на юг, Витаса уже не было. Ничего, догоним! И вправду, в Тахиа-Таше, в 10 км от города, мы снова увидели Витаса, голосующего на дороге, и прокричали ему что-то веселое. Когда же нас высадили, то мимо пронесся Витас, тоже что-то нам кричавший. Я подумал, что это хорошо: по одному или вдвоем машины еще берут попутчиков, а на поездку втроем шансов очень мало... С Витасом мы встретились только вечером, вне Кара-Калпакии, на вокзале туркменского города Ташауз. Радость от встречи сплелась с радостью избавления от карантина. И стоило санитарным властям устраивать нам такие мучения на севере, где лишь единицы переплывают море, если на юге никакого карантина фактически нет, и границу его пересекают десяти тысяч? Бюрократы!
Мы были счастливы своим легальным положением, хотя и трусили немного: вдруг не выдадут нам билеты и здесь. Ну да утром увидим. Подсчитываем свои финансы. У Витаса деньги на исходе: только-только доехать до Каунаса общим вагоном и полтора рубля на всю оставшуюся дорогу. А отсутствием аппетита он никогда не страдал. (Уже потом, приезжая в Москву, он рассказывал, как отъедался дома, наголодавшись в пути). Мы же решили избрать более дорогой, но более быстрый путь, ведь нам нужно попасть еще в Волгоград и хоть несколько дней провести с Артемкой и Лилиными родителями. Лиля говорит: «Мы заслужили это». Правда, наши родители не согласятся с таким мнением, но, тем не менее, мы выбрали поезд до Ашхабада с пересадкой в Чарджоу, а из Ашхабада самолет до Волгограда. Тогда мы выкроем несколько дней. Но денег на самолет не хватает, поэтому шлю домой телеграмму с просьбой о пересылке в Ашхабад 30 рублей. Как раз тех 30 р., которые потеряны в горах!
Вечер провели в приготовлении скудного ужина, без покупок, подъедая все свои продовольственные остатки. Тихий вечер.
С утра встали в очередь за билетами. Она оказалась огромной. Ведь уже наступило 28 августа и все студенты устремились в вузовские Ташкент, Ашхабад и др. Давка в жаркий день. Баня, хуже бани. Стояли в два этажа: просто на полу, и над ними, налегая с соседних скамей. Дикие туркмены. Муйнак в квадрате. Но все оказалось напрасным, все билеты проданы еще вчера, а сегодня предлагаются только купированные. Жадно хватают и их. Витас выбирается из очереди, он будет ждать продажи билетов на следующий день, я же с отчаяния покупаю, что дают. Без сдачи. Задерганный и взмокший, предстал перед Лилей с этими уже измятыми билетами. Через час мы уедем, но, сколько теперь у нас денег? Оказывается, даже с 30-ю запрошенными из Москвы рублями на самолет не хватит. Лиля недоумевает: «Почему билеты так дорого стоят?» Сверяемся с таблицей: и правда, билет стоит 12р. 60к., а с меня взяли по 15 руб. Черт бы драл эту наглую кассиршу! Наверное, ей это всегда сходит с рук в такой толкучке, когда человек рад и больше переплатить, лишь бы попасть на поезд. Но ведь нам этих рублей и не хватает на самолет!
Лиля настроена решительно. Все делается быстро. Идем к начальнику вокзала, а он в кассу: «Отдай им деньги!» Нимало не смущаясь, та отдает деньги, правда не все 4р. 80к., а просто 4 р., но отдает. Инцидент исчерпан. Вот нравы! Но мы настолько измочалены, что безучастны к тому, что и для этой крашеной воровки инцидент, по-видимому, тоже исчерпан. Она спокойно обращается к продаже билетов, наверное, с прежними намерениями, а мы возвращаемся к своим рюкзакам.
Теперь уже мы уезжаем, а Витас остается. Когда поезд тронулся, мы кричали: «Витас, больше мы сюда не приедем, хватит с нас Кара-Калпакии...» Правда, сейчас, в Москве, нам снова хочется побывать в этих местах, но с большим запасом времени и более продуманно.
В Чарджоу поезд прибыл ночью. У кассы я был первым. Поэтому пришлось самому начать запись и самому ее вести. Сколько фамилий мне пришлось переписать. Больше сотни, и все ради того, чтобы самому купить билет первым. А когда подошло время для открытия кассы, мы выстраивали очередь, дисциплинировали ее, укрощали нетерпеливых задних с помощью передних «аристократов», потрясали списком... и что же оказалось? Как бы в насмешку за наши труды, в открывшейся кассе объявили, что для студентов и всех, кто едет до Ашхабада, организован специальный поезд, который пойдет только вечером. На утренний же поезд сажают только тех, кто едет дальше Ашхабада. Теряется еще один день! Смирение, смирение и еще раз смирение. Восток обучает нас этому успешно.
День в Чарджоу. После бессонной ночи и в жару, мы были способны лишь добраться до Аму-Дарьи и провести в прохладной воде основное время. Благо, это был затон, и потому вода казалась чистой.
И еще одну ночь мы провели в духоте поезда. Он шел по пустыне и горячий ее воздух в вагоне немедленно становился душным. Вагон был современным, с откидными креслами, спать в которых неудобно и непривычно. И, тем не менее, мы спали, так и не ощутив ночной свежести.
В семь утра были в Ашхабаде. Вот это город! Он поразил нас своей красотой и благоустройством центральных улиц. Массой зелени и воды. Аня и Гена, наши попутчики в московском поезде, были правы - город-парк. 4-8 рядов деревьев на проспектах. В любую жару идешь под непробиваемой сплошной тенью. Много фонтанов и чистая-чистая вода в арыках. Красивые, величественные здания. Масса магазинов, республиканских учреждений. Чувствуется столица, пусть небольшая, но столица.
Однако, в аэропорту мы испытали очередное разочарование. Вместо трех рейсов на Волгоград, указанных в проспекте, есть только один, да и тот был рано утром. Мы опоздали. Завтра в полетах на Волгоград перерыв, а что касается билетов на послезавтра, то они уже распроданы. Одно за другим, и все по голове. Ну что тут сделаешь? Лилины нервы не выдержали, она села и разревелась... в первый раз за всю неделю наших невзгод.
Комментарий -77Через 10 лет мы столкнулись почти с такими же трудностями при выезде из Средней Азии. И хотя мы далеки от того, чтобы такими путевыми неудачами заглушать в себе краски азиатских впечатлений, один из старых выводов мы оставляем в силе: «В Среднюю Азию легко попасть. Выбраться из нее - куда труднее».
Ну, конечно, мы скоро отошли и успокоились, приготовились провести в Ашхабаде с удовольствием несколько дней. Тем более, что нас все же обнадежили: будут билеты от неиспользованной брони на послезавтра. Заложили на хранение рюкзаки, и пошли бродить по городу.
Отпуск кончался. Толпы школьников, снующих в разных направлениях, напоминали о конце лета. Почему-то здесь школьники собираются за день до 1 сентября.
Столовая, книжные магазины, выставка-музей, базары и каракумский канал с пляжем заняли у нас почти весь день. Вечером, когда спала жара, мы стали разыскивать Аню и Гену, не зная ни фамилии, ни адреса. Лиля только помнила, что они живут в каком-то бараке по улице Бойкова (оказалось, Войкова). Но нашли мы сравнительно быстро. Радость встречи была обоюдной. Ночевали мы теперь самым роскошным образом: на улице, на кроватях под белыми простынями. Надо поспать месяц в спальнике на земле, чтобы полностью ощутить наше блаженство. Что касается еды, то с трудом удавалось отказаться от излишеств. Не упомню всех разговоров за два вечера, но, именно под их влиянием, мы съездили на следующий день в приграничный курортный городок Фирюзу, что в 50 км от Ашхабада, в предгорьях Копет-дага. Правда, ездили без разрешения, и опасение разоблачения немного портило удовольствие, но все равно мы были рады, что Фирюза оказалась такой, какой ее нам описывали: серо-коричневые скалы ущелья поражают, огромные и высоченные платаны удивляют, Фирюзинка очаровывает...
Но основной радостью этого дня было получение авиабилетов. Завтра 1 сентября мы будем уже в Волгограде, с Артемкой и родными. Завтра - конец пути.
4 часа утра. Еще ночь, теплая южная ночь, но уже начинается какой-то пыльный холодный ветер, обещающий перемену погоды. Может, он несет с собой северный холод? Говорят, в Москве сейчас люди ходят в осенних пальто. А нам не верится - среднеазиатское тепло заставило забыть даже с возможности холода. Нас провожает Гена. Он улыбается, прощается, обещает приезжать и кричит: «До свидания». Мы тоже в ответ кричим, и кажется, что прощаемся не только с Геной, с Ашхабадом, но и со всей Средней Азией, с той ее малой частью, которую успели увидеть за короткое время своего отпуска.
Право, мы старались увидеть побольше, старались запомнить и пережить увиденное, и не наша вина, если многое не удалось. Мы первый раз встретились со Средней Азией, но теперь у нас родилось желание непременно продолжить эти встречи с необычной страной. И когда сейчас, в Москве, мы обсуждаем маршруты на следующее лето в самые разные места Союза, Лиля говорит: «А знаешь, куда по-настоящему хочется? - В эту самую Среднюю Азию!»
