(Примечание: надписи на слайдах в тексте сценария подчеркнуты)
1.Тянь-Шань + Иссык-Куль
2. 4 - 11 сентября 1976 г.
3 -6.
7. Участники
8. похода
9. По мотивам повестей Ч.Айтматова
10-11. »Белый пароход» - слушайте Айтматова
12. «Мальчик огляделся по сторонам. Кругам скалы, камни, леса. С высоты, с ледников бесшумно падали сверкающие ручьи.
13. И только здесь, внизу, вода будто обретала, наконец, голос, чтобы вечно, неумолчно шуметь в реке...
14. А горы стояли такие громадные, такие беспредельные...
Мальчишка чувствовал себя в ту минуту очень маленьким, очень одиноким, совсем затерянным. Только он и горы, всюду высокие горы...
15. Солнце уже склонилось к западу на озерной стороне. В эту пору обычно на Иссык-Куле появлялся белый пароход. Мальчик направил бинокль к самому дальнему видимому месту и затаил дыхание. Вот он!
16. Там, впереди, на темно-синей кромке Иссык-Куля, появился белый пароход.
17. С трубами в ряд, длинный, мощный, красивый. Он медленно и величественно шел своей дорогой, неведомо откуда и неведомо куда. Было долго видно, как плывет пароход, и мальчик долго думал, как он превратится в рыбу и поплывет к нему, к белому пароходу...»
18. Нет, мы не видели белый пароход на Иссык-Куле,
19. мы и сейчас не знаем, где Сан-Ташский заповедник, куда пришла Пречудная Мать-Олениха. И сам лесной кордон в Джеласайском ущелье, где жили дед Моммун и мальчик - мы тоже не видели.
20. Зато мы видели Северный Тянь-Шань - родину киргизов, а вместо Оленихи встречали ее потомков, киргизов-бугинцев...
21. Смотрели мы на все это любящими глазами автора «Белого парохода» и от боли его оторваться не могли...
22. Подходы. На маршрут мы вышли поздно ночью. Алма-Атинский автобус довез нас до Медео, а в горы через высотную противоселевую плотину поднимались сами, часто оглядываясь на огни знаменитого катка и опасаясь милицейских заслонов.
23. Но, слава богу, благополучно добрались до леса у пустующей после селя турбазы Горельник и поставили палатку.
24. День первый. Талгар.
25. Высовываем головы из палатки. Вокруг тянь-шаньские ели. Здороваемся. Говорим, что много наслышаны и рады провести в их обществе часть своего отпуска. Последние приготовления
26. и в путь через Алма-Атинку до
27. лыжной базы Чимбулак, и дальше вдоль канатной дороги вверх к небу, на Большой Талгарский перевал.
28. Мы ожидали большой усталости от первого дня, есть опыт. Но нынешняя слабость превзошла все ожидания.
29. На тяньшаньском солнце мы дышали, как рыбы, никли, как спущенные пузыри. Подъем казался бесконечным, жара невыносимой, в сухой безводности ущелья затаилась вражда.
30. И какого черта мы лезем сюда, два старых дурака? - Ну, ладно, пусть не старых, но ведь и не молодых уже. Каждый раз в горах встает этот вопрос, и каждый раз я стыжусь искреннего ответа: для утвержденья себя перед людьми, перед горами!
31. Огромные, почти беспредельные горы! Мы можем быть с вами вровень... Какие бахвальные слова. Но именно за ними мы идем сюда.
32. Ноги поднимаются медленно-медленно. Дыхание все труднее, остановки все чаще. И, кажется, что мы так и не взойдем на этот ерундовый перевал, что мы будем скоро топтаться на месте.
33. Ну, нет, мы все же влезли на Большой Талгар, чуть отдохнули и на подгибающихся от усталости ногах поплелись к Малому Талгару.
34. Конечно, мы здесь для утвержденья своих сил и молодости, как будто горы могут передать нам частицу их вечной жизни, как будто общение с ними целебно, способно сделать нас сильнее и независимей.
35. Как будто здесь, в киргизских легендах и трагедиях, мы можем найти ответы на что-то свое, важное.
36. Перед вами - Малый Талгарский перевал.
37. С перевала мы, прежде всего, смотрим наш завтрашний путь вверх по реке до вон тех дальних снежных гор, поближе к нашему самому высокому перевалу через Заилийский Алатау. Потом будет долина Чилик и еще один снежный перевал через горы Кунгея, прежде чем мы спустимся к восхитительному теплому морю.
И, конечно же, мы будем там.
38. Даже телевик плохо приближает ревущий в далеком низу Левый Талгар. Потом был утомительный спуск в эту пропасть на стертых ногах...
39. Но вот и долина. С опаской проскакиваем мощные селевые потоки
40. и, подойдя к воде Талгара, ищем себе стоянку.
41. Костер, палатка... и ожидание солнечного завтра.
42. День второй. Подъем
43. Этот день пологого и длинного подъема не был для нас очень трудным.
44. В лесу, до Солнечной поляны, идти было просто приятно,
45. а выше, на моренах, буднично тянули рюкзаки вверх. Ногам - работа, зато голове - свобода.
46. Без особого интереса проскакиваем мимо отдыхающих братьев-туристов. «Привет-привет». Вежливые расспросы, знаки благодарности и скорее дальше.
47. Но вот наше сердце замирает от вида приближающегося всадника: «Киргиз? Хозяин этих гор?» - Нет, это пока еще русская девушка из экспедиции гляциологов. Живут они в горах подолгу. А как живут? Влияют ли на них горы, как на нас - целебно?
48. Но в памяти у нас лишь повести Айтматова о здешней жизни и, конечно, - внук Моммуна.
49. «На кордоне больше не было детей, и потому в друзьях у мальчика была сама тяньшаньская природа: высокая трава и камни...
50. Камни были разные: «вредные или добрые», «хитрые или глупые».
51. Мальчик быстро бежал, перепрыгивая через кустики и обегая валуны, нигде не задерживался ни на секунду, ни возле высоких трав, ни возле камней, хотя знал, что они могут обидеться и даже подставить ножку.
52. Я приду потом - крикнул он на ходу «Лежачему верблюду», так он называл рыжий, горбатый гранит, по грудь ушедший в землю. Обычно мальчик не проходил мимо, не похлопав своего Верблюда по горбу: «Ты, мол, обожди, а я отлучусь по делу».
53. Но самый любимый камень - это «Танк», несокрушимая глыба у самой реки. Так и жди: кинется «Танк» с берега и пойдет, забурлит река,
54. закипит белыми бурунами. Танки ведь в кино так и ходят: с берега в воду и пошел».
55. Среди растений тоже - любимые, смелые, боязливые, злые и всякие другие. Колючий бодяк, например, - главный враг.
56. Мальчик рубился с ним десятки раз на дню. Но конца этой войне не было видно.
57. Бодяк все рос и умножался.
58. А еще были верные друзья ширалджины, готовые закрыть его в любую минуту от невзгод, а главное, что они не заслоняли небо.
59. А еще была река и купанье. И чтоб мальчика не унесло бешеной водой, дед Моммун сделал для него запруду из камней. Целый день их таскал и возился в холодной воде, потом кашлял всю ночь.
60. Зато теперь мальчик купался, не боясь, мечтая натренироваться и стать рыбой,
61. чтоб уплыть в озеро-море к белому пароходу, к отцу-матросу: «Здравствуй, папа, это я, твой сын...»
62. Много было друзей у этого обездоленного мальчишки, может, больше, чем у городских ребят с их пластмассовыми игрушками и детсадовскими затеями.
63. А дед Моммун, может, стоил для него больше, чем для городских детей родители-бабушки, вместе взятые.
64.Киргизский миф
А еще у мальчишки была дедова сказка про Мать-Олениху, которая давно-давно, еще в Сибири, спасла двух последних киргизских детей от лютых врагов, выкормила их своим маральим молоком и привела сюда, подарив киргизам эту Тянь-шаньскую родину.
65. И пока чтили киргизы-бугинцы свою Мать-Олениху, по ней считали себя братьями и берегли ее детей, как братьев, счастливы были они.
66. Но все изменилось с недавних пор. Испортились люди, забыли благодарность к Матери-Оленихе, начали губить ее детей, и потому ушли маралы за далекие горы. A, вместе с ними, ушло простое счастье киргизов.
Хозяином жизни становится город или же те, кто о нем мечтает, как объездчик Орозкул, хоть маленький, но начальник.
67. Говорит Орозкул:
«Эх, там, в городе жизнь, как жизнь. Начальство там какое ездит по улицам... Туда б двинуться, там бы где пристроиться, там умеют уважать человека по должности. Раз положено, значит, обязан уважать. Больше должность - больше уважения. Культурные люди! Эх, взыграл бы я, как сытый конь на овсе!
Заставил бы себя уважать... «Орозкул Балажанович, разрешите войти к Вам в кабинет?»
68. Орозкул ненавидит свою жизнь. Она не по нем, и все вокруг кажется ему устроенным несправедливо. Пусть провалится этот мир, где все устроено не так, как положено Орозкулу по его достоинствам и должности: «Ну-ну, поползай у меня, поползай - злорадствовал Орозкул, поглядывая на Моммуна. - Ух, нет у меня большей власти, не таких бы крутил в бараний рог! Не таких бы заставил ползать в пыли. Дали бы мне колхоз или совхоз. Я бы навел порядок... Распустили народ, а сами теперь жалуются. «Председателя, мол, не уважают, директора не уважают...» Дураки, власти недостойные! Разве ж с ними так надо обращаться? Было ведь времечко, головы летели, и никто ни звука. Bот это было - да!. А что теперь?»
69. Орозкул - это тип. Это образ очень многих людей от Сталина до самых мелких начальников в нашей жизни. Мерзло жить в их власти. Дед Моммун привык, покорно терпит; а вот мальчик... мальчику еще только предстоит с ней столкнуться.
70. Когда свершилось чудо и Мать-Олениха привела в ущелье своих сынов-маралов, мальчик заклинал ее принести на своих рогах колыбель с долгожданным ребенком для тетушки Бекой и Орозкула.
71. Но именно тогда Орозкул убил ее в этих местах, убил на мясо. И даже хуже: через Сейдемаха заставил деда Моммуна убить ее. Это случилось, и мир перевернулся для Мальчика.
72. Вы знаете, что с ним произошло потом? Не в силах перенести кромсание тела и головы Оленихи, кровь на камнях, надругательство над святыней-сказкой: бессилие и позор своего деда, он уже не понарошку, а взаправду превратился в рыбу, чтобы уплыть к Белому Пароходу.
73.Белый пароход. Реальное судно на Иссык-Куле, воображаемое место службы не менее воображаемого Отца... Но нет, для мальчишки Белый Пароход - это мечта о светлом будущем! Из старой сказки о премудрой Матери-Оленихе он тянет нить в будущую сказку. И нет между ними противоречия. Белый Пароход - это тоже Тянь-Шань, письмо в будущее, и из этого самого будущего он должен подать руку помощи своему прошлому, Матери-Оленихе...За тем и бросается в воду ослепший от горя маленький повстанец.
74. Холодно, холодно нам в тянь-шаньском мире молчащих камней. Холодно от гибели мальчика, от убитой матери-Оленихи, от злобы и предательства. Холодно от гибели бессмертной природы: трава вытаптывается, леса вырубаются, зверей выбивают.
75. Бог знает, когда придет черед погибнуть вот этим тянь-шаньским склонам: ведь они громадны, а человек мал, но аппетиты техники растут ужасно быстро...
76. Мы давно уже прошли долину Талгара, переправившись с трудом и риском через его истоки, и начали утомительный подъем по каменным моренам.
77. А где-то здесь, выйдя к питьевой воде и клочку травы на камнях, мы заночевали в усталости, стараясь согреться, избавиться от холода Тянь-Шаня и его хозяев.
На завтра - перевал.
78. День третий - перевал Тогузак
79. Перевал - 4200 м. - сравнительно простой, но проходит через самое сердце северо-тяньшанских суровых гор. Морены, ледник, снег, осыпи с севера и
80. 8-ми км. ледник Богатырь с юга. Никогда мы еще не сталкивались с такой ледовой мощью. Высота, как в Фанах, но насколько тут холодней. Ведь ближе к северу, к Сибири.
81. Почти полдня мы провели в снегах. Морозец прихватывал за руки, но мы не успевали мерзнуть. Торопились.
82. Наш путь вы сами увидите на этих слайдах, а вместо ненужных пояснений попробуем поглубже разобраться.
83. Мы встали засветло и вышли спозаранку, хотя был туман и мел снег, надеясь на утреннее солнце... Но что я снова про поход? - Ведь надо говорить о главном.
84. Не знаю, как кого, а меня угнетает больше судьба деда, его покорность. Ведь от нее сломался внук. Мне стыдно за него, как за себя. Но откуда такое чувство?
85. Мы выросли в ледовую эпоху, когда вместо легенды о Пречудной Оленихе в наши души вкореняли миф о «Сталине - отце любимом».
86. Но потом случилась смерть Хозяина. Настала оттепель. Побежали ручейки сомнений. И души потянулись к старой вечной красоте идеалов и сказок. Из замороженных болванов мы все же выросли в людей. Каких, однако?
87. Уж сколько времени прошло, а оттепель так и не стала весною. И льда не меньше в нашей жизни. То мы течем распутицей, то замерзаем сосульками. Холодно во льдах простому человеку...
88. Давно уже нет великого истукана, но наша жизнь по-прежнему застужена мелкими и средними Орозкулами. Как будто глыба льда разбилась на мелкие, неистребимые осколки.
89. И мы живем среди них, нет, не живем, а мерзнем, привыкли, притерпелись и даже... способны посмеяться над горячими и беззащитными мальчишками, которые не в силах терпеть собачий холод и жизнью своею топят лед. Какая ж это гадость - смеяться над ними!
90. Какая гадость - подчиняться всяким Орозкулам! Ежечасно, ежедневно, всю жизнь! Какая гадость жить без смысла, без своей цели и служить кому угодно, лишь бы не себе!
91. Да, гадость...
92. Вот вам пример: три года я работал под началом одного из Орозкулов, и даже был у него в друзьях, видел всю механику его власти, но только сильнейшая личная ссора заставила в него внимательней всмотреться и обнаружить удивительное совпадение маленького начальника с великой традицией России от Грозного до Сталина.
93. Тогда-то я и понял, что можно искренне и даже откровенно считать себя антисталинистом, но в жизни в реальных действиях служить разным Орозкулам и укреплятъ традицию.
94. Вот почему мне холодно и неуютно после разговоров о дедушке Моммуне.
95. Открылся перевал. Вот и удача: вместо обещанного снега - осыпь.
96. По камням на крутом склоне взобраться много легче, чем по фирну.
97. Взгляд с перевала. Вот и победа! Так буднично и хорошо нам стало.
98. Ах, если б можно было жизнь пройти, как это поле перейти, самим, вдвоем, без указаний и подчинений Орозкулам!
99. А горный холод - он не коварен, он преодолим, идти быстрее только надо и будет хорошо.
100. Не хватит объяснений. Давайте посмотрим еще раз на
101-102. ледник Богатырь, по ходу бега - сверху вниз, встречаясь и прощаясь сразу.
103. С боков втекают в Богатырь иные ледники, как будущие реки. Да, общий сток Богатыря по камням не пройдешь. Поэтому, мы заранее забираем вправо по леднику, на будущую тропу.
104. Наконец, из-за поворота видим конец льда, само ущелье, и балдеем от неожиданности. Ледник кончается огромным озером среди отвесных осыпей. Сумеем ли пройти?
105. Глаза боятся - ноги идут.
106. Вот и конец льда, скатились на рыхлую и грязную морену, а
107. потом и к озеру. Идем вдоль его кромки, ежеминутно ожидая срыва в ледяную воду. Обошлось ногами только.
108. Льдины царственно плавают в этом жидком продолжении Богатыря.
109. А здесь пришлось остановиться перед ледовой стенкой и лезть в обход, с трудом и страхом.
110. Хотя природа не коварна, но любит неожиданности, вроде этой. Однако мы были вместе, вдвоем, и справились с неизвестностью спокойно.
111. Прощаемся с соседями Богатыря и начинаем привычный путь вниз,
112. сначала по моренам,
113. затем по подстриженной скотом траве.
114. А вот и цель на сегодня. Внизу - Чилик. Тепло и хорошо. И этой радостью мы заглушаем вскрытый перевалом холод в нас самих.
115. День четвертый. Долина реки Чилик
116. Нам советовали сразу после спуска идти на ближайший перевал Джетыгор, чтоб побыстрее поход окончить.
117. Но нам хотелось посмотреть одну из красивейших тянь-шаньских долин, встретиться с киргизами.
118. А еще хотелось немного отдохнуть от спуска и подъема. На дневку в своей спешке мы не имели права,
119.а вот нормальный походный день ровной и удобной дороги вниз, с хорошей остановкой на обед, мы заслужили/
120. Чилик. Он течет между двумя главными хребтами Сев.Тянь-Шаня и принимает в себя половину его стока.
121. В его мутные ледниковые воды с этих склонов втекают хрустальные ручьи и речки. Множество их нам пришлось пересечь.
122. И каждый раз это было интересным развлечением.
123. А у этого говоруна мы всласть пообедали и
124. любовались долиной - широкой, просторной и щедрой на цветы и травы, настоящим раем, как он понимался казаком у Бабеля.
125. Да вы посмотрите сами, порадуйтесь, прежде чем встретиться с миром киргизов, погрузиться в мир Айтматовской печали.
126-135.
136. Ч.Айтматов «Прощай, Гульсары».
137. Дождь начался с вечера, едва дождавшись нашего ужина, шел всю ночь, а утром мы обнаружили вокруг свежий снег,
138. высветливший окружающие склоны. Наши ощущения были схожи с чувствами айтматовского героя:
139. «За ночь развело, разнесло непогоду, и утром горы шагнули к Танабаю в свежем снегу на вершинах. Как им шел снег!
140. Они стояли в поднебесье в безупречной своей чистоте - отчетливые на свету и в тени, будто только созданные богом. Taм, где лежал снег, начиналась синяя бесконечность.
141. A в его глубине, в далекой-далекой сини проступала призрачная даль Вселенной. Танабай поежился от изобилия снега и свежести, и тоскливо стало ему».
142. Нам в то утро не было тоскливо. Ведь Танабаю надо было идти работать в дырявой кошаре, а нам предстояли туристские радости. Вот только переправа через мощный Иссык страшила.
143. И вот мы шагаем на переправу. Наш перевозчик - мальчик лет 15-ти с соседнего стойбища добросовестно отработал будущую поллитровку для взрослых:
144. 8 раз пересек реку: перевозя рюкзаки и нас.
145. Как ни кричал я Лиле выглянуть из-за спины Болота, из-за рева воды и сосредоточенности страха, она не слышала
146. И это понятно. Когда испытаешь телом силу горной воды, то невозможно быть уверенным и в силе лошади, притом нагруженной двумя людьми, когда вода захлестывает брюхо. Но все кончилось благополучно.
147. Вот он, наш перевозчик Болот. Он уже не мальчик из «Белого парохода» и скоро станет взрослым, спокойно примиряя блистающий тянь-шаньский мир с людской грязью. А может, станет Тинабаем, а может, убежит из гор...
148. Болот возвращается к себе. Потом у нас было еще много встреч с конными, и не только конными киргизами, но уж ни разу я не решался их снимать в упор или спросить имя, не говоря о большем. И потому, нам придется снова обратиться к айтматовскому тексту:
149. «Отошла зима, отошла на время, чтобы показать пастухам, что жить на свете не так уж трудно. Будут теплые дни, скот нажирует тело, будет вдоволь молока и мяса, будут скачки в праздники, будут будни - окот, стрижка, выхаживание молодняка, кочевка, а между всем этим у каждого своя жизнь -
150. любовь и разлука, рождения и смерти, гордость за успехи детей и огорчений при неутешительных вестях о них из интернатов.
151. Мало ли чего будет, забот всегда предостаточно, позабудутся на время зимние невзгоды. Джуты, падежи, гололедицы, дырявые юрты и холодные кошары останутся в сводках и отчетах до следующего года.
152. A там опять грянет зима - на Белой Верблюдице домчится, разыщет пастуха и покажет ему свой норов. Все припомнит он, о чем на время позабыл. И в двадцатом веке зима ведет себя все так же...»
153. Еще вчера на подходе к Чилику мы видели первую кошару для скота и поразились примитивности и убогости этой постройки. Ведь на деле это просто полузакрытый навес. Как может скот зимовать здесь - непонятно.
154. На самом Чилике мы увидели такие же сооружения, и в гораздо худшем состоянии, а что это значит на деле, лучше снова послушать Айтматова, историю жизни Танабая, коммуниста, одного из первых организаторов колхоза, фронтовика. Он был табунщиком, исправно тянул работу, хотя и скандалил порой с парторгом по праву старой дружбы:
155. «Ты на меня так не смотри, я тебе не фашист! Где сараи для табунов, где корм, где oвес, где соль? На одном ветру держимся! Разве ж так нам велено хозяйствовать? Посмотри, в каком рванье мы ходим, посмотри на наши юрты, посмотри, как я живу. Хлеба до сыта не едим. На фронте и то в сто раз лучше было».
156. Но когда его перебросили на чабанство, стало еще хуже: «Ничего хорошего он не ожидал, но чтобы кошара для расплода стояла с провалившейся камышовой крышей, с дырами в стенах, без окон, без дверей, чтобы ветер продувал ее вдоль и поперек... Нет, этого он не ожидал. Вокруг уже не было почти снега, а в кошаре лежали сугробы.
157. Загон, сложенный когда-то из камней, тоже лежал в руинах... С самой войны, должно быть, все здесь было заброшено. Справлялись кое-как с окотом овец и уходили, кинув все дождям и ветрам.
158. На крыше сарая пригорюнился кособокий прикладок гнилого сена, лежали кучи разбросанной соломы - вот и весь корм и вся подстилка для ягнят и маток, если не считать двух неполных мешков ячменной муки, да ящика с солью, что были свалены в углу. Там же, в углу, было брошено несколько фонарей с разбитыми стеклами; ржавый бидон с керосином, две лопаты и обломанные вилы. Так и хочется облить все это керосином, сжечь к чертям собачьим и уйти отсюда, куда глаза глядят!
159. Ходит Танабай, спотыкаясь о мерзлые кучи навоза, и только повторяет, как помешанный: «Да как же так можно?... Да как же так можно?... Да как же так можно?...»
160. «Началась страда чабанская - окот! Круто, жестко, как в обороне, когда нечем отбиваться, а танки идут...
161. Стоял Ханабай поутру на пригорке перед выгоном отары и молча смотрел по сторонам, словно оценивал свои позиции. Ветхой, никудышней была его оборона. Но он должен был стоять. Уходить ему было некуда.
162. На хребтах, скованных сплошным льдом, лежала зима. Ей было рукой подать сюда... Небо было серое, в серой стылой мути. Ветер поддувал низом. Пустынно было вокруг, горы, кругом горы. Холодно на душе от тревоги. А в кошаре-развалюшке уже мекали ягнята...
163. С тех пор, как началось это бедствие, Танабай потерял счет времени, счет гибнущему на его глазах приплоду. Ягнята появлялись на свет и в тот же день околевали в слякоти и навозной жиже. А те, что оставались, кашляли, хрипели, их поносило.
164. Осиротевшие матки орали, бегали, топтали тех, что лежали в потугах. Во всем этом было что-то противоестественное, чудовищное. Хотелось кричать этим глупым овцам: «Остановитесь, не рожайте! Остановитесь!!» Но они, мекая, котились одна за другой, одна за другой, одна за другой...
165. И поднималась в душе его темная страшная злоба. Поднималась, застилая глаза черным мраком ненависти ко всему, что творилось здесь, в этой гиблой кошаре, к овцам, к себе, к жизни своей, ко всему тому, ради чего он бился тут, как рыба об лед.Зачем мы разводим овец, если уберечь их не можем? Кто виноват в этом? Поседел и постарел Танабай. Отныне - старик ему имя».
166. И когда в ущелье прибыло инспектирующее начальство - районный прокурор со своими поучениями, взбешенный Танабай бросился на него с вилами: «Дайте мне добраться до этого манапа в кожанке!» ... и только случайность спасла испуганного барина. Танабая исключили из партии с формулировкой: «Ненавидит наш строй, ненавидит колхоз, ненавидит соцсоревнование, плюет на все это, на нашу жизнь, достоин 58-й статьи»... И еще, слава богу, что вернулся в родные места.
167. Вот вам еще одна трагедия из здешних мест. И вслед за Танабаем мы спрашиваем: «Кто виноват? Кому это надо?» Айтматов не отвечает, а мы легко находим ответ: «Большим и малым Орозкулам это надо; сами Моммуны и Танабаи в этом виноваты...»
168. Шагая долиной Чилика, а потом, взбираясь боковым ущельем на следующий перевал, мы пытались объяснить увиденное и прочитанное, объединить собственным разумением открытые Айтматовым тянь-шаньские трагедии. И вот что мы придумали:
169. Киргизы - молодой народ с древней кочевой культурой и недавним опытом общения с государством и технической цивилизацией. И трагедия состоит в том, что даже в этих глухих долинах начинают рушиться их родовые традиции, религия и нравы.
170. Помните, как Мальчик любил летний приход кочевий, когда он с дедом спускался на луг к приезжим и дед говорил: «Добро пожаловать на летовки отцов и прадедов! В благополучии ли скот и души, в благополучии ли детвора?» Деда все знают, и он всех знает. Ему хорошо...
171. А какой поучительный разговор был у мальчика с шофером-солдатом, не знающим имен своих семерых предков. «А зачем это - удивлялся солдат, - вот я не знаю, и ничего, живу нормально».
172. «Дед говорил, что если люди не будут помнить отцов, то они испортятся. Никто тогда не будет стыдиться плохих дел, потому что дети и дети детей о нем не будут помнить. И никто не будет делать хорошие дела, потому что все равно дети об этом не будут знать».
173. - «Ну и дед у тебя! - искренне подивился солдат. - Только забивает он тебе голову всякой чепухой. Не слушай ты его. К коммунизму идем, в космос летаем, а он чему учит? К нам бы его, на политзанятия, мы бы его мигом образовали».
174. Да уж, где тут тягаться дедовым заветом - с «космосом и коммунизмом». Дедовы заветы гибнут.
175. Город губит горы. Гибнет этика родового братства, извечного горского благородства и демократии, неминуемо гибнет, сменяясь пресмыкательством перед силой чужой цивилизации. Бывшие свободные люди превращаются в рабов или прямо злой волей, как Моммун, или самой системой бессмысленной работы, как Танабай.
176. Справиться с техникой и насильем развитой цивилизации может только развитая этика народа, сотворившего эту технику. Вот в чем истоки тянь-шаньских трагедий.
177. Эти великолепные люди, эти прекрасные ребятишки - будущая ударная сила сталинистов, будущая дикая дивизия. Недаром в Средней Азии так много открытых приверженцев «Отца родного». И это нам надо понимать.
178. День пятый.Сютту-Булак. Утром мы продолжали подниматься безлесным ущельем к последнему перевалу.
179. Веками здесь содержится скот, и вот лесистое ущелье превратилось в подобие хлева: вытоптано, унавожено. Если уж киргизы такое с горами сделали, то что же сделает будущая цивилизация? - Сроет начисто?
180. Слава богу, мы не доживем до тех апокалиптических времен. И сейчас мы еще можем взобраться по естественным камням, прикрытым вчерашним снегом.
181. Идти опасно и трудно. Пасмурь вверху собирается опять сыпать снегом. Туман, и прямого пути не видно. Но это нас не пугает - надо лишь держаться правой стороны, как говорят все описания.
182. В тумане вылезли на правый, совсем ненужный нам ледник, растратив силы на крутом подъеме.
183. Ледник был в трещинах, едва прикрытых снегом. Со страхом обошли его кругом. Потом в отчаянье остановились и, дождавшись краткого разрыва в тумане, убедились в своей ошибке.
Огромная, опасная ошибка! Вместо прохожденья перевала и ночевки на южном склоне, мы до вечера едва успели спуститься с предательского ледника и, выбрав в снегу площадку,
184. заночевали в предельной усталости. Были ль деморализованы? - Наверное, нет, но прежняя самоуверенность исчезла.
185. Закат обещал на завтра сносную погоду. Но после такой ошибки-неудачи, столь неожиданного урока, мы перестали говорить определенно: сумеем ли найти перевал или нет, дойдем ли до Иссык-Куля или вернемся назад к Чилику? Отдохнем или поморозимся? Будут ли завтра силы и, вообще, не случится ли беды в ледовой трещине? - Все мысли, темы и трагедии айтматовых людей вдруг отодвинулись задачей собственного спасения. Скорее спать!
186. День шестой.
187. Ночь прошла на удивленье хорошо. Мы согрелись и проспали 10 часов. Солнце пробивает туман, освещая нам первые километры. Надо торопиться.
188. Оглядываюсь назад на злосчастный вчерашний ледник. Отсюда и при солнце он уже не кажется мрачным, даже засыпанные трещины не пугают. Но мы уже не верим этой простоте. Дай бог, выбраться из этих милых ледников!
189. Пока я возился на спальной площадке, вбивая в рюкзак мороженую палатку, Лиля ушла вперед тропить снежную целину.
190. Сил почти не осталось, шаги даются с большим трудом, на счет до сотни. Часто переводу дыхание, не снимая рюкзака, но все же медленно догоняю Лилю, чтобы идти впереди. Догнал.
191. Целина теперь моя, и опасность трещин, и неизвестность пути - тоже. Вчера я был впереди и заблудился, но Лиля и сегодня доверяет мне дорогу, и это возвращает уверенность.
192. А вот и радость! Мы увидели издалека шест-указатель тропы, а потом скелеты павшего скота. Ведь у киргизов здесь обычная скотоперегонная дорога, а мы заблудились на ней и еле тащимся.
193. Уже виден перевал, но мы боимся в него поверить. Неужели за ним и вправду выход к Иссык-Кулю, благополучному концу вчерашних страхов и нынешней одышки?
194. Но как бы удачно все ни кончилось на этот раз, вчерашней слабости, когда не мог идти, как надо, мне не забыть. И кто гарантирует, что такая слабость не может приключиться и в городе, в беседе с КГБ, допустим. А там ведь не остановишься, не переведешь дух. Это страшно.
195. Нет, лучше осторожность, лучше отступить, когда себя не знаешь, лучше даже не идти на перевал, чем рисковать жизнью или душою в городе.
196. На этом плато я зациклилась на мысли: «Ладно, горы, отпустите с миром на этот раз. Больше не будем легкомысленными. И вообще, пора ходить с детьми.
«Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто во время созрел...»
197. Ну, а в городе? - В городе тоже надо быть разумным. Ведь, в сущности, тянь-шаньские трагедии - это наши собственные темы. И Орозкулов, и Моммунов, и Танабаев в Москве мы видели больше, чем в Киргизии. Танабай бросается с вилами, Мальчик - в воду, другие - в отчаянный бунт. Нет, нет, такое не для нас.
198. Это - не перевал, а только предперевальный гребешок по колено в снегу. И как только овцы здесь ходят?
199. Вот и сам перевал, слава богу, еще не в тумане. И, словно в насмешку над нашим пыхтеньем, как доказательство, что мы действительно на скотской дороге, стоит мостик через бергшрунт.
200. Дотрагиваюсь до его перил, оглядываюсь. Лиля идет ровно и трудно, воля - ее главный двигатель. Кричу: «Лиль, я потихоньку пойду дальше». Еще десятки метров подъема, и перевал будет позади. «Спасибо, горы, что отпустили нас!»
201. Вот - вид с перевала на Южный Кунген. Отсюда снова начинается ущелье Сютту-Булак, но уже южное, и реки текут прямо в море. Скоро, как только обойдем ледниковое озеро, мы сможем увидеть его.
202. Я не считаю себя сентиментальным, но в эти минуты готов был расчувствоваться. Все хорошо, все хорошо! Впереди у нас лес и ягоды, купание и фрукты Ферганы, вся жизнь. А больше рисковать не будем.
203. Какой-то зверь недавно прошел по заснеженной тропе, и мы благодарно пользуемся его путеводной нитью.
204. С каждой сотней шагов идти и дышать легче, расслабляется воля, выпуская из заточения всякие разные чувства: «Ай да мы, ай да молодцы!» - Это уже вылезло вперед наше извечное хвастовство.
205. А у первой травки проклюнулась и грусть. Обычная грусть расставания с маршрутом, с летом, a тут еще и грусть прощания с горами.
206. Что ж, 10 лет мы ходим в горы вдвоем. Фаны, Сев.Урал, Карпаты, Крым, а в Хибины, Кавказ, Алтай, Саяны - с друзьями. Чего ж еще? - Пора завязывать. Уйти добром самим, пока не вынесут ногами.
207. Правда, мы обещаем, и сами себе не верим: трудно представить себя без горных впечатлений. Но убеждает горький опыт: трудно вернуться вновь по обещанию, а нe вернуться много легче, жизнь сама затянет. И потому мы смотрим на это новое ущелье в последний раз.
208-212.
213. У этого небольшого лесного озера мы обедали и отдыхали три часа, а Ли кончала путевой дневник.
214. Рядом с озером проходит расхожая дорога и множество овечьих троп. Проезжают всадники и исчезают, нас не замечая.
215. Выше мы уже встречали конных киргизов, даже здоровались за руку... но кто они? Орозкулы или Танабаи? Каждая встреча вновь возвращаем нас к трагедиям Айтматова. Может, и глупо бросаться в воду, иль с вилами и словами-кулаками на орозкулью глыбу. Но разве можно успокоиться на этом?
216. Там, между склонов, в хорошую погоду отлично виден Иссык-Куль. Сегодня озеро неотличимо от серых облаков и наших смутных мыслей. Да знает ли ответ сам автор киргизских повестей? Вот вы послушайте его «мечту»: «По зову мальчика, Кулубек примчался на грузовике, выскочил из кабины с автоматом на перевес: «Выходи, гадина, конец тебе! Становись к стенке. За то, что убил Мать-Олениху, за то, что ты вырубил ее рога, на которых она приносила люльку, - тебе смерть!»...
217. А когда Мальчик ступил в воду, автор воскликнул: «Ты ушел, не дождался ты Кулубека. Как жаль, что не дождался ты Кулубека».
218. Нет, нам совсем не нравится автомат Кулубека. И его «к стенке» тоже не подходит. Как и вилы Танабая. Как и собственная спешка. И, мне кажется, что и Айтматов в душе тоже это чувствует. Недаром он завершает повесть обращением к Мальчику:
219. «Одно лишь могу сказать теперь - ты отверг то, с чем не мирилась твоя детская душа. И в этом мое утешение. Ты прожил как молния, однажды сверкнувшая и угасшая. А молнии высекаются небом. А небо вечное. И в этом мое утешение.
220. И в том еще, что детская совесть в человеке - как зародыш в зерне, без зародыша зерно не прорастает. И что б не ждало нас на светe, правда пребудет вовеки, пока рождаются и умирают люди.
221. Прощаясь с тобой, я повторяю твои слова, мальчик: «Здравствуй, Белый Пароход, это я!»
222. Долина Сютту-Булак впадает в долину Аксу. Здесь кончился наш пеший маршрут. Первая же попутная машина
223. по хорошей дороге довезла нас до Ананьева.
224. Захватив с базара фрукты, мы мыли их в иссык-кульской воде, слышали ее шелест и вглядывались, вглядывались в этот «аквамарин в серебряной оправе гор». Сидели до темноты, а когда на противоположном берегу зажглись огни, поднялись и пошли ставить палатку в парке. В предчувствии утра.
225. День седьмой - воскресный!
226-233.
234. Об этом дне сладостей и развлечений зачем рассказывать. Смотрите сами.
235. Мы не будем пересказывать восторги путеводителя о горном море с особым климатом. Кто видел сам - тот радовался, а кто не видел - у того эти радости впереди.
236. Позади нашего облепихового парка видны снежные горы. Мы пришли оттуда, из края конных киргизов.
237. Здесь тоже есть кони, но мотоциклов больше. Котловина Иссык-Куля населена больше русскими, чем киргизами.
238. Да и сами приозерные киргизы становятся больше русскими по обычаям и языку. Помните мечтания Орозкула о своих будущих городских детях:
239. «Городские дети умнее. Дома говорят только по-русски, станут они забивать себе голову деревенскими словами». Киргизы становятся русскими по складу жизни и страху. Разговор с киргизкой - не этой, а охранником в Пржевальске - убедил нас в том.
240. На берегах Иссык-Куля, среди московских туристов, где лишь кони на дальней косе
241. да привязанный к будке фотографа последний верблюд Прииссык-Кулья напоминают о специфике,
242. мы почувствовали себя в сфере обычной городской культуры. И потому Тянь-шаньские трагедии снова превратились в привычные «проклятые вопросы».
243. Киргизия пока приемлет оба решения: и прагматичное - «покориться», и идеальное - «биться». Но ведь оба ответа ведут к одному и тому же, и получиться может в результате только гадость.
244. А думается, что не надо ни стрелять Орозкулов, ни служить им рабски, а нужно просто научиться жить помимо них и без них, свободно и независимо, по-европейски.
245. Только тогда мы сможем надеяться на встречу наших внуков со светлым будущим: «Здравствуй, Белый Пароход - это я!»
246. Уезжали с Иссык-Куля мы вечером следующего дня через Пржевальск. Автобус шел уже по южной стороне озера, и по обыкновению мы тихо прощались с увиденным:
247. До свидания, Иссык-Куль! До свидания, Тянь-Шань! До свидания, Айтматов!
248. Однако, закончить диафильм придется не этим традиционным прощанием, а разговором в автобусе с московскими туристами: «Да, эта повесть - очень сильная вещь. Вся она - о несовместимости детской чувствительности и жестокости взрослых». Вот вам и все их понимание и тянь-шаньских трагедий, и собственной жизни.
249. А значит, и их видение будущего, их «Здравствуй, Белый Пароход, это мы!» А что они с ним сделают?
