1.Карпаты
2. Космач
3. Друзья и знакомые говорили нам: "Есть на западе зеленые горы Карпаты, а в них живут гуцулы. Они красиво одеты и хорошо поют".
4. И нам, конечно же, захотелось увидеть горы и гуцулов и синее-синее озеро Синевир.
5. И потом мы прочли повесть Ивана Франка "Захар Беркут", начинавшуюся так: "Печально и неприветливо ныне в нашей Тухольщине. Правда, реки по-прежнему омывают ее усыпанные гравием зеленые берега, луга ее весной по-прежнему покрыты травами и цветами, и в ее лазурном прозрачном воздухе по-прежнему плавает и кружит орел-беркут. Но все остальное как изменилось - и леса, и села, и люди!
6. Какая жизнь отбурлила в этих горах, среди непроходимых лесов, у подножья могучего Зелеменя! Какой свободный, сильный характер был у древних общинников!
7. И когда порой старая бабка, сидя на печи за пряжей грубой шерсти, начнет рассказывать внукам о седой старине, и малые, и старые, вздыхая, шепчут: "Ах, какая же это прекрасная сказка!" И нам остро захотелось увидеть древние места русской общины.
8. Наконец, весной мы прочли письмо Валентина Мороза о гуцулах и их святынях, о самобытной культуре народа. Это не была обычная славянофильская статья. Мороз знал, что ему грозит заключение за свободное слово, но, презирая опасность, он вылил из сердца слова любви к родине и ненависти к ее недоброжелателям, от не щадящей природы техники до тупого держиморды.
9. Мороз рассказал нам о Космаче - уникально одаренном селе, радостной вспышке талантов, удивительной даже для Гуцульщины.
10. Рассказал о Космачевской церкви. О том, как предки платили жизнью за ее постройку. И как сегодня эту святыню сперва обокрали, а потом запретили даже ремонтировать. Рассказал о гибели храма,
11. надругательстве над ним и над всем святым, и о духовном сопротивлении этому.
12. "Широкая чаша меж гор, а в ней Космач - такое непохожее на других село. Здесь я понял, Космач всегда будет иметь свое лицо. Этих людей никогда не разложит материализм. Материальное никогда не было для них главным, ни когда строили дом, ни когда шли ...???, ни теперь, когда едут на сезонные заработки в далекие края. Здесь никогда не предадут свое право первородства за чечевичную похлебку выгоды.
13. И мы уже не могли не поехать в Карпаты. "в Карпаты, Тухлю и Космач".
14. И вот мы на самой-самой высокой карпатской вершине, и спрашиваем у старого гуцула, пасущего своих овечек пастуха: "Дедушка, а дедушка, расскажи, как найти Космач".
15. А дед охотно отвечает: "Boт за теми синими горами прямо и есть Космач. Да вы не пугайтесь, тут недалеко, к вечеру будете". Эх, дедушка, нам бы твои горные ноги. И машина нас везла, и шли, почти не отдыхая, а к вечеру все равно не дошли 7 км. Ну, да бог с тобой! Ты нам правильно показал на Космач. А вот старой общинной Тухли мы не увидели.
16. Видели только из поезда нефтяные вышки на зеленых холмах,
17. да разбросанное село-поселок.
18. Многое изменилось в Тухольщине не только со времен Беркута, но и со времен Франка. Наши попутчики-тухольцы даже не слышали о Захаровой легенде.
19. Эти поселковые ребята навели такую безнадежную тоску, что мы даже не решились на поиски Захарова креста. Вот и все. Закупили продукты, расспросили местных, взвалили рюкзаки и пошли вверх, искать дорогу на Синевир.
20. Вокруг нас были долгожданные горы с могучими лесами и цветущими лугами.
21. Полонины - это травянистые гребни карпатских лысых гор, ровные и прохладные в жаркий день, прирожденные карпатские дороги.
22. По этим дорогам мы намерены идти к удивительному селу Космач. Мы твердо уверены, что кроме радости движения,
23. красоты елей и далей мы сумели понять в этих местах много важного и о нашей истории, и о нас самих.
24. "Полонины в летнюю пору исполнены усладой для человека, овец и скота: там различные цветы восхищают взор, и запах их приятно возбуждает обоняние. Там пастухи перегоняют с места на место стада, услаждающие слух мелодичным перезвоном колокольчиков;
25. там земля предоставляет свою зеленую постель, и дерево бросает густую тень, и птица сладостно поет ко сну; там ветерок бодряще освежает сердце и члены человека, а скалы сдерживают течение холодной и возбуждающей голод воды,
26. оттуда глаз в одно и то же мгновенье видит области королевств Галиции и Венгрии". Древний карпатский описатель не учел еще одного острого наслаждения этих мест -
27. спелой ягоды черники, что сплошным ковром покрывает горные склоны, особенно для нас, только что приехавших из небогатой на ягоды Москвы. Мы не только набиваем ею свои рты, руки, котелки, но и палатку ставим у такого родника криницы,
28. чтобы был в черничных зарослях.
29. Мы шли по полонинам, дышали ровным ветром, травяным настоем, красились черникой и малиной, радовали ноги удобной, как в Подмосковье, тропой, глазели на невообразимые дали и,
30. конечно же, встречались с верховинцами: пастухами, косарями, и больше всего со сборщиками ягод. И сверху часто видели разноцветные платья девочек, процеживающих своими совками ягодную шубу склонов. Для фото они были слишком далеко, но ведь надо же было нам унести с собой хоть некоторых из них на память.
31. Большинство сборщиков были дети: или самостоятельные ватаги подростков, или вот такие, пришедшие с матерью, или совсем карапузы, которых привезли сюда на подводах. Паренек меня не боится, зато его сестренка забилась под елку и никакой лаской ее под фото не вытащишь.
32. А с этими косарями мы лишь перекинулись словами: "Добрый день. Правильно ли идем на Прислоп?" "Е-е, правильно! Вот так и так-то дальше". И снова за работу. Удивительно хорошо действует на людей такая работа. Детский смех слышен далеко, лица взрослых при встрече расцветают добрыми улыбками гостеприимства. И кажется нам в этом что-то особенное, только здешнее, не городское.
33. И идя все дальше по Верховине, мы убеждаем себя, что Мороз прав, - эти люди по душевной щедрости, спокойствию и достоинству отличны от нас, горожан, и очень хорошо, что есть еще такие места, и что можно сюда приезжать и смотреть и слушать.
34. Здесь живут украинцы особой породы. - Потомки славянских племен белых хорват. Они веками жили в этих горах, окруженных со всех сторон враждебными равнинами австрийской Венгрии, Польской Галиции, турецкой Валахии. Но до самого последнего времени они звали себя по древнекиевски - русинами, хотя давно им положено стать венграми, поляками или, по крайней мере, украинцами.
35. Но Карпаты оберегали их и яркость обычаев. Многие километры прошли мы по тысячелетним границам бывших государств.
36. Особую радость получает человек, вот так безвозмездно толкая пограничные столбы, вдыхая запахи цветов нейтральной полосы. Всегда бы так. Но нет, еще глубже, опаснее, хитрее и страшнее становятся государственные границы, а цветы на нейтральной полосе все резче пахнут пулями и годами лагерей.
37. А эти горы? Просто граница ушла от них на Запад, а Верховина впервые стала одной из русских провинций.
38. Веками эта земля была по венгерскому выражению "...???...", т.е. ничейной землей, ненужной дерущимся королям и их враждующим богам, и потому сохранила своих древнеславянских хозяев и их веру.
39. Поезд еще втягивался в карпатское предгорье, а мы уже радовались частым церквям - они обещали нам встречу со знаменитыми деревянными храмами Закарпатья.
40-41. И только спустившись первый раз с полонины в закарпатское селе Прислоп,
42. неожиданно увидели настоящую деревянную сказку - прислопскую Никольскую церковь XVIII века.
43. Из своих поездок по России мы вынесли глубокое убеждение, что самое красивое в русском селе - что ставится на лучшем месте - это церковь, и особенно деревянная. Ибо конструкция ее - не редкая удача одного заграничного или своего крепостного архитектора, а суммарный итог тысячелетних традиций работы с топором и находок мастеров.
44. Верховинцы и гуцулы не могут представить своей жизни без лесистых гор. И сейчас лесом живут очень многие: и те, кто рубит лес, и кто его охраняет, и кто ставит дома, и в чьих руках кусок дерева превращается в художественную вещь".
45. В своем отношении к дереву закарпатцы-русины родственны совсем не степнякам-украинцам, а лесным русским. Только в Карпатах до сих пор сохранилось и сохраняется мастерство работы с деревом, в то же время как у нас, в России, оно все больше становится лишь достоянием музеев и истории.
46. А это прислопская звинница - колокольня, большая и грузная, подстать храму.
Нам после родных шатров северных часовен карпатские громадные звинницы казались зачастую слишком приземистыми и тяжелыми.
47. Но мы старались быть объективными.
48. К нам идет, отложив свою косьбу, сторож. Он словоохотлив и благожелателен. Быстро, и потому малопонятно, рассказывает о церкви, о большом снеге, о попе, о реставраторах из Львова, о жизни вообще.
49. Потом он пошлет жену за ключами, а сам, показав звинницу, усядется разговаривать с поповским племянником,
50. не забывая и о нас: "О, наша жизнь сейчас много лучше стала. A молодежь? Что ж, молодежи больше клуб нравится. Но не всем, не всем, пани".
51. Потом, когда, не спеша, приплывут ключи, откроет эту дверь и введет нас в свой благоухающий цветами и свечами рай. Нам интересны именно эти мужицкие лица святых, бесхитростные трактовки христианских сюжетов, языческая пестрота всего убранства дома божьего.
52. Прислоп стал для нас лишь первой церковной страницей. За свой ультракороткий отпуск в городах и горах, мы все же увидели много закарпатских деревянных храмов разных времен, влияний разных народов и традиций разных карпатских племен: гуцулов и бойков, полищуков и лемков.
53. В Черновцах, столице Буковины, мы видели, кажется, одну из самых простых и древних церквей: почти простая изба с крестами на крыше. Там и вспомнились непритязательные серые часовни на дальнем Севере, что заботились больше не о красоте телесной, сколь о духовной святости.
54. И именно потому, что у буковинца, строящего этот храм, не было и намеков суетного украшательства, а было лишь тысячелетнее плотничье мастерство в руках недавнего язычника, этот старый и строгий православный храм заставляет опуститься на траву в тени каменной звинницы и молча созерцать языческое видение.
55. Видели мы и традиционные для православия центрально-купольные строения, так знакомые нам по русским и закавказским маршрутам.
56. Узнавали армянские и грузинские каменные формы в чудесном переложении карпатского дерева. Сколь тесен наш мир, сколь велико влияние настоящего искусства, сколь тесна связь времен.
57. Такие купольные храмы мы видели не только в Коломыйе - полуофициальной столице гуцульщины, но и в остальных местах этой самой высокой горной части Карпат.
58. В этом крае дольше всего и упорнее всего держались старые традиции, новое воспринималось... с сугубой осторожностью и оглядкой. Ведь в этом-то, в сохранении тысячелетних традиций, по морозовскому выражению, и состоит настоящая, самобытная культура.
59. И именно потому здесь сохранились только традиционные православные формы, или купольные, или по-украински трехглавые.
60. Да чего там. Совсем недавно эти храмы перестали быть православными, приняв униатство.
61. Только недавно консервативная гуцульщина повернула свое лицо к западным влияниям и начала их перерабатывать.
62. И вот снова резко, грубо, за шиворот оторвали от униатства. И снова упрямая гуцульщина сжимает зубы.
63. И вот уже в Космаче праправнуки тех, кто принял смерть за православие, упрямо твердят "Слава Иезусу".
64. В этой фразе многих людей, в их приверженности к церкви, нам чудится та сила противления, которая единственной надеждой кажется народу: "Люди в этих горах обладают удивительной способностью одухотворять все вокруг себя".
65. Я вернусь еще не раз в эти горы набираться сил, учиться сопротивлению нивелирующей силе, которая обезличивает человека, сдирает с него национальное и культурное своеобразие, делает рабочей человеко-единицей. Я вернусь в эти горы познавать себя и искать ответа на вопрос: "Кто они?"
66. "Кто еси?" Бродя по карпатским дорогам, мы не могли не решать для себя ту же проблему. Мороз твердит: культура - это накопление и совершенствование традиций, церковь - это тысячелетия, и мы согласны. Да, надо беречь это наследие.
67. Но, вместе с тем, он отвергает материализм и технику, он утверждает: "Атеизм пользуется услугами отбросов". И это повергает в недоразумение нас, инженеров и атеистов.
68. Может, мы, действительно, живем без веры и всего святого в душе? безродные и бескультурные? почти космополиты? Может, пристрастие к мировой, т.е. западной в основе, культуре вместе с ее безбожием и свободой мысли тоже предосудительно для украинцев и русских по крови? Но, наверное, такие вопросы затем задаются, чтобы всю жизнь искать на них ответа.
69-70. Лесовозная машина подбрасывает нас десяток километров на пути к синевирскому перевалу.
71. Дальше машина не пойдет, и потому рюкзаки у нас на плечах, а под ногами старая лесовозная дорога, которая чем выше, тем больше вырождается.
72. Мы вступаем в темный и таинственный карпатский лес. Он высок и могуче красив и полон, наверное, неведомыми легендами о духах, разбойниках - опришках и бандитах бендеровцах.
73. Скользят ноги на обомшелых бревнах, везде чудятся змеи и всякая иная живность, а глаза все надеются увидеть какие-нибудь легендарные следы, но тщетно: лес быстро прибирает в свою вечную утробу все былое.
74. И только в Черногорье нам довелось увидеть клетушку, которую при богатом воображении можно было назвать и опальной православной часовней, и сторожевой опришковой башней.
73. В Коломыйе, в гуцульском народном музее, я пытался заснять деревянное изваяние знаменитого вождя опришков Алексы Довбуша. У него нерусское, а резкое венгерское-полувалахское лицо, да это и неудивительно в карпатском котле народов. Имя Довбуша - карпатского Робина Гуда, заступника бедных и грозы богачей, нам было известно еще в Москве, со слов Мороза.
76. А потом уже на карпатских дорогах мы не раз слышали: здесь Алекс родился, здесь была его свадьба, в том селе жила его невеста и ездил он к ней часто.
77. Потом сказали, как с помощью измены схватили неуловимого Довбуша. И плакала земля, печалилась Гуцульщина, ручьями текли слезы.
78. Мы взбираемся на перевал и еле переводим дух. А ведь говорят, совсем недавно эти горы отвечали бендеровскими выстрелами. Бог их разберет, этих опришков: где у них бандит, а где народный герой, кто защищает родину, а кто сичевик и пособник фашистов.
79. Нам ясно только одно, что все очень сложно, и нельзя ни осуждать, ни приветствовать гуртом ни опришников-разбойников, ни их последников. Их можно жалеть, но трудно не видеть обреченности этого традиционного озлобленного жестокого вида сопротивления, и, как бы отгоняя нереальную возможность фантастических встреч, усиливаем работу ног.
80. Ну, вот и перевал - карпатское раздолье.
81. В глубоком елово-лиственном ущелье спряталось знаменитое озеро Синевир. Скоро мы отдохнем, встретимся с озерной
82. курортной цивилизацией, и, как говорят туристы: сходим на танцы, а точнее, закупим чего-нибудь съестного. Ну, посидели? Хватит.
83. На удивление отличная идет дорога. Леспромхоз, видимо, поддерживает ее для своих лесорубных дел.
84. Ну, как тут не вспомнить Ивана Франка: "в оврагах и чащах шумят лесорубы, пильщики и плотники, неустанно, словно не знающий смерти червь, подтачивая и подсекая красоту Тухольских гор, на доски и тес.
85. Когда-то густые непроходимые леса покрывали почти все пространство, кроме лугов, сбегая в долину до самых рек. Теперь они, как снег на солнце, истаяли.
86. Мы пришли на Карпаты почти через 100 лет после Франка и не увидели гибели леса. Леса много в Закарпатье и, наверное, будет еще больше.
87. И нам стала ясна неправота Франка. Не техника губит природу и природного человека, а губят их невежество, да неразумная жадность.
88. И все же спасибо славянофилам за крик предупреждения, да простится им отрицание техники, за святую боль и праведный спасительный гнев. Ругайтесь, милые, ругайтесь.
89. Не-ет! Нам, горожанам, эта радость до небес тоже нужна, даже больше - она необходима.
90. В древний венгерский город Мукачево из закарпатской украинской деревни Шелестова привезли эту Михайловскую церковь. Трудно ей сохранять свою красоту на грязном городском перекрестке, а в нашем веке, увидев ее на своей родине, в Шелестове, Грабарь причислил ее к лучшим образцам деревянного зодчества Закарпатья.
91. И мы всей душой с ним согласны. Эти высокие деревянные церкви с барочным или вот таким готическим завершением так наглядно свидетельствуют миру о культурной связи старых русинов с западными традициями.
92. К сожалению, церковь в Негровце оказалась для нас единственным примером деревянной готики.
93. Остальные, самые прекрасные, стоят в более западных селах, в Хустском, ныне пограничном районе. Да, ныне граница - это, конечно, не столбики на полонине.
94. Зато в селе Колочава, родине Олексы Довбуша, мы вдосталь насмотрелись на барочную, но какую-то очень русскую церковь.
95. От этого здания мы получили прямо чувственное удовольствие. Может, действовала сила воспоминаний о северных ярусных клетях,
96. может, душу баюкала память о деревянном лемехе русских маковок, но этот плод западнорусского культурного союза мы ощущали своими глазами и чуть ли не всем телом.
97. И, выходит, что карпатскому исконно русскому искусству топора отнюдь не мешаем западное барочное. Наоборот, только возвышает, помогает выявиться. И, может, нам не нужно так уж бояться, а наоборот вбирать его полной мерой.
98. Мало, конечно, прошли мы карпатских сел, но везде, где были, не замечали следов варварского или разбойничьего отношения к церкви.
99. Почти каждое село имеет два храма - приходский и на кладбище, что нас, привыкших, что на много деревень в России - одна церковь, да и та в 30-х годах разрушенная, очень удивляло.
100. Правда, и тут действующий лишь один храм. Но второй, обычно внутри, содержится в порядке. После письма Мороза мы ожидали другого, и теперь были даже в недоумении. Может, Мороз преувеличивал?
101. Но вот мы в Космаче, стоим перед тем самым храмом. Удивительно милая, голубоглазая старушка нам рассказывает: да-да, и иконостас забрали, церковь закрыли, и ремонтировать запрещают. Недоумение в ее жалостливых губах. А потом, перед тем, как уйти, глубоко вглядываясь в наши лица, она говорит твердо: "Хорошая теперь жизнь, плохо только, что люди бога забыли". И как будто повторила она слова прислопского сторожа, но совсем по-другому. Как будто уже не сельская молодежь бога забыла, а скорей мы, русские, и вот это плохо.
102. Храм с улицы выглядит еще крепким, и он, конечно, простоял бы не одну сотню лет, но при условии ухода, а так ему придется скоро погибнуть - попросту развалиться.
103. Мы прошли через полуразрушенную боковую стену внутрь, спугнув бездомную собаку, и вступили на захламленный пол.
104. Наверно, эта запустелость не только непривычна для гуцулов, но просто страшна и даже оскорбительна. Нам же только грустно немного.
105. Глядя на останки позолоченного иконостаса, мы вспоминаем слова Мороза:
"В 1735 году Иван Чупурчук строит в Космаче православную церковь. Сам, без единого гвоздя, топором и пилой. Это был вызов. Рядом стояла уже униатская церковь. Чупурчук был осужден и умер в тюрьме. Год 1740. Алекса Довбуш жертвует большую сумму на новую церковь. С этого времени она зовется Довбушевской. Год 1741. Космачане поехали в Станислав и купили для новой церкви колокола. Двух приговорили к смерти, четверым пришлось идти в опришки". Да, понятно, почему она так дорога жителям Космача.
106. Но почему же так трудно понять их киевским хозяевам? - Жители просили устроить здесь музей Довбуша. Но помешал случай... Приехали киевские киношники, приехали вроде по-хорошему, для съемок. Но как они вели себя, бог мой! Следы мы видели сами. Разбито, оборвано, замалевано, в разбитых чашках - следы краски. Потом вывезли иконостас, а в ответ на просьбы вернуть, на жалобы - хамский окрик - "хватит вам одной церкви" и запрещение даже ремонтировать.
107. Наверно, эти "хозяева" выросли в годы культурной революции 30-х годов, когда вдребезги разбивалась культура. Поэтому они и здесь ничего не щадили.
108. Только сейчас мы поняли правоту морозовского гнева, ведь в свое время Закарпатье не было в зоне уничтожения церквей, наоборот, общим указанием было их охранение, и вот только сейчас, когда сила и страх общих указаний ослабевает, закарпатским церквям грозит опасность уже от местных коломыйских и киевских держиморд.
109. На фронтоне Довбушевской церкви еще улыбается милое солнышко-резетка. Древний, еще с языческих времен знак бога солнца - живая связь времен. Как объяснил нам Мороз: в Довбушевской церкви с одной стороны Христос, с другой - солнце. Гуцул не выбросил старого бога ради нового. В этом и состоит искусство самосохранения народа: взять новое, не разрушая старое. Иначе духовность будет строиться на обломках, практически от нуля.
110. Но сама церковь, несомненно, гибнет. Гибнет уникальная культурная ценность, гибнет, несмотря на общегосударственное покровительство, несмотря на волю и желание тысяч жителей, на жертвенную защиту Мороза -все же гибнет - по указанию местных, но еще могущественных сил зла.
111-112. Наша палатка у Петроса. Здесь хорошее место для стоянки: есть и дрова, и вода, и ягода, и до вершины рукой подать. Вот сходим, а через день придем в Космач. Пора, ведь отпуск наш уже на исходе.
113. Ранним утром уходим от палатки, загодя, до солнца, как будто в настоящих горах, как будто в альпинистской молодости.
114. В молодости... Все чаще мы говорим себе эти слова - конечно, в шутку, с явным подтекстом, что до старости еще далеко. И мы еще и не то можем. А на деле - все меньше веселья, тусклее ирония, серьезней мысль - "кто еси?"
115. Вершина уже близко, оглядываемся назад, там только пустырь Говерлы. Через несколько часов мы и ее не пропустим.
116. Но, прямо скажем, не обрадовал нас этот туристский полукрасный уголок, полусвалка консервных банок.
117. Лучше оставить в памяти Петрос с единственным, и потому терпимым человеческим произведением - каменным туром.
118. Оглядываем по-утреннему зыбкие в белесом тумане горы. Оттуда мы пришли. Там прошли наши Верховинские дни. Хорошо прошли.
119. Идешь по такой вот травке-муравке, а перед тобой маячит Говерла, а под тобой глубокие леса и поля, деревни и целые страны.
120. В нашей памяти остались не только большие, богатые села в глубоких долинах, но скромные отдельные избы хуторского вида, а вокруг суетящиеся в работе приветливые люди, слова и интонации которых мы ловим с жадным вниманием.
121. Верховинцев мы видели почти всегда в работе, и не только в той, по-старинному праздничной, косьбе или сбору ягод, но и в будничной - на лесопункте или на пастьбе скота.
122. Огромные овечьи и коровьи стада белой сыпью переползают по зеленым склонам.
123. Стерегут и защищают их умные собаки, у которых ох карпатских волков лишь одна надежда - колючие ошейники да собственные зубы.
124. Куда ни посмотришь, везде кошары и фермы (коровья техника - объедает когда-то лесистые склоны).
125. И работают на этих высокогорных фермах обычные рабочие производственники, как мы с вами.
126. Девушка-доярка на нашу просьбу продать литр молока сказала: "хорошо", и длинно-длинно повела нас к своей лучшей буренке, надзынькала полный котелок, вспыхнула в ответ на наш вопрос о деньгах. И мы понимаем: она - современный человек - там, в городе, на базаре, в толкучке денежных расчетов; здесь же, в пустыне старых гор - она - прежняя гуцулочка с неугасимым обычаем гостеприимства.
127. Паренек, пасущий быков и бычков, выводит для нас одну мелодию за другой на своей дуделке из обычной алюминиевой трубки 15х1. Он знает толк в быках и расценках, но он гуцул по рождению, и природная талантливость играет в нем вот этими переливами. Мороз говорит, что этих людей никогда не разложит материализм, материальное никогда не было для них главным. Но так ли это? Этот паренек уже знает туристов. Знает, что они могут купить за хорошие деньги коровий колокольчик или еще что. И его игра тоже не просто так, а для нас, специально. Перед расставанием он об этом прямо признался, попросив поесть.
128. Съедят ли фермы, леспромхозы, нефть гуцулов? Разложит ли материализм этих людей? А разлагает ли он? А чем стал хуже этот паренек, что играл не только для коров, но и для туристов и собственной пользы?
129. Мы стоим на Петросе, и на воспоминания уходят у нас считанные секунды. Стоять холодно. Путь у нас долгий. Еще впереди - встреча с Космачем.
130. Впереди еще целый день и глубокий цирк Говерлы.
131. И купание в едва начинающемся, таком смешном Пруте.
132. А через час мы полоскались в уже сильно разлившемся, но все том же Пруте.
133. В этот длинный день мы еще долго будем идти мимо купающейся детворы,
134. и бодливых коров. По дороге обычной
135. и старой, еще австро-венгерской,
136. идти до самого поздна, так, чтобы устать, чтобы выложиться, чтобы наутро придти в Космач.
137. И вот мы входим в это село.
138. Оно такое длинное, что внутри него нас подвозит машина - до управления леспромхоза и
139. артели. Ведь Космач не сеет и не жнет, а живет искусством. Мужчины - резьбой по дереву,
140. женщины - вышивкой. Сбылось хоть одно желание Мороза.
141. Уже в Коломыйе, в гуцульском музее, мы находили многочисленные таблички "село Космач" и на резьбе, и на вышивках, и на яйцах-писанках.
142. Дальше мы шли пешком, предупреждение, чтобы поспешали, если хотим успеть на базар. На базар? Но, сегодня же понедельник. Почему же базар, и почему так много празднично одетых людей?
143. И нам объяснили - Ильин день, церковный праздник.
144, О какой же работе может идти речь в праздник? Великий грех не гулять.
145. Ну, а базар? - базар здесь всегда по понедельникам. Ведь в воскресенье люди в город ездят, а перепродают здесь уже в понедельник. Ох, и походили мы и насмотрелись...
146. Мы даже торговались за носки с вышивкой. Покупка, правда, была делом решенным; ведь приобреталась память о том, к чему так долго шли, память о том ласковом дне и о космачском базаре в неурочный день.
147. А потом одна из женщин повела нас в свой дом, и уже не музеем, а настоящей хатой с раскрашенной печкой, красивыми половиками, со шкафом, набитым богатыми нарядами и обновами обернулся для нас гуцульский быт.
148. И малый кусочек от той хаты лежит теперь в нашей московской квартире, писанка той самой женщины Евдокии Ожиняк. Дай бог ей здоровья!
143. Последний взгляд на село Космач, на верховинские горы, на карпатскую Русь.
150. И надо бы сказать какие-то слова. Но нет у нас слов. Лучше всего сказал Валентин Мороз: "Я вернусь не раз еще в эти горы набираться сил, учиться познавать себя, искать ответа на вопрос: "Кто еси? "
