Федоров Николай Федорович (1828-15.12.1903)- русский религиозный мыслитель-утопист... Был учителем в провинции, затем библиотекарем Румянцевского музея (1874-96 ). Ведя аскетическую жизнь, считая грехом всяческую собственность, хотя бы на идеи и книги, Федоров почти ничего при жизни не опубликовал... Идеи Ф., почти неизвестные при его жизни, вызывали, однако, особый интерес у таких людей, как В.С.Соловьев, Л.Н.Толстой, Ф.М.Достоевский (к Ф. восходит замысел "Братьев Карамазовых").
Ф. воплотил в себе противоречия русской утопической мысли. В центральной у Ф. идее преодоления смерти и всеобщего спасения соединились подспудные течения в русском крестьянстве, связанные с радикальным антицерковным сектантством, и наивная беспредельная вера шестидесятника - разночинца в спасающую силу техники... Подобно славянофилам Ф. видит в патриархальности России залог ее особой исторической миссии: Россия начнет дело всемирного воскрешения. Фантастич. концепция самодержавия Моск. Руси (царь-заместитель Бога-отца) у Ф. -доведенное до абсурда славянофильство и почвенничество. Ф.- враг всяких личных привилегий как источника вражды и обособления, всех формально - гражданских отношении, как неродственных и, след., злых; враг города (этой "совокупности небратских состояний"). Культ предков -"всемирный культ всех отцов "-единственная основа религии (см."Философия общего дела. т. I, с. 46). Ф. считал необходимым создать центры, которые изучали бы научно-технические приёмы... "управления всеми молекулами и атомами внешнего мира так, чтобы рассеянное собрать, разложенное соединить, т.е. сложить в тела отцов..." (там же, с. 442), а также организовать "трудовые армии" и направить их на дело воскрешения... При этом Ф. надеялся связать теургию (богодействие) и технологию. Проект "научно-позитивного воскрешения" противостоит и "нечувствию правды смерти" - гл. греху всей культуры, и "надеждам на сверхъестественное воскресение". Исходная точка программы Ф. - обратить вспять основную ложную направленность человека к рождению детей, ведущую к дурной множественности и дурной бесконечности. Дети, получая жизнь от отцов, обязаны, в свою очередь, воскресить, "родить" своих отцов. Таким путем будет побеждена смерть, подчинение человеком себя слепой, разлагающей силе природы. Человечество обратит природу в орудие всеобщего воскрешения, и станет союзом бессмертных существ, "церковью воскресших", создав земной рай в масштабе Вселенной. В оценке Ф. в филос. литературе существует разнобой. Кроме федоровцев, о нем писали только философы религ. церк. направления... Ныне распространяющаяся за рубежом версия.. .гласит о близости "титанических упований Ф. к сов. пафосу борьбы с природой, овладению космосом; отмечается связь филос. идей К. Э. Циолковского с идеями Ф." "Философская энциклопедия", М, 1970г.
Выписанная выше почти полностью статья Д. Ляликова - сегодня, видимо, единственный доступным нам источник сведений о Н.Ф. Федорове. Приведенный в ней список литературы (почти сплошь дореволюционной или зарубежной) практически недоступен, как и труды самого Федорова. А между тем интерес к его личности и учению очень велик. От своих знаковых я многократно слышал полулегендарные рассказы и о нем самом (необычайное бессеребренничество, необычайная самостоятельность, необычайная прозорливость и т. п.) и о его парадоксальных взглядах ("Как же можно реально воскрешать предков?")
Для меня Федоровские проекты стали особенно интересны, после того как окончательно запутался в попытках уяснить самому себе: "Зачем мы тратим силы на дневники и диафильмы?" Впрочем, не совсем так - подспудно уже рождался ответ: "Мы фиксируем свою и близкую нам жизнь, как летопись, для будущего человечьего архива." И Федоров оказывается очень нужным для обоснования этого ответа.
Мы знаем, что сегодня можем быть интересными лишь для своих личных знакомых, что наши диафильмы и дневники - лишь замена устных рассказов в общении с друзьями. Однако в глубине души чувствуем, что значение их более важно. Ведь потенциально, эта бумага и эта пленка - практически бессмертны. Мы умрем, конечно, а диафильмы-дневники могут быть и жить вечно. Осознать цель этого возможного бессмертия и сделать осмысленным с общей, философской точки зрения собственное дело - не поможет ли здесь Федоров с его Проектами?
Единственным выходом стало обращение к трудам самого Федорова. Мне посчастливилось прочесть первый, главный том его трудов, изданный под редакцией В.А.Кожевникова и Н. И. Петерсона -"Философия общего дела" (статьи, мысли и письма Н.Ф. Федорова)", г. Верный, 1906г. и с грифом -"Не для продажи".
При чтении же оказалась крайне интересной и другая, побочная тема: "Н.Ф. Федоров, как православная предтеча большевизма". Невозможно было остановиться от обширных выписок и на эту тему, невозможно было удержаться от передачи их знакомым - взамен очередного дневника. Так появился этот конспект и его обсуждение. Ниже я попытаюсь воскресить взгляды Н.Ф. Федорова, а потом обсудить их.
Я долго не мог начать свое изложение. Несомненно, у Федорова есть система, но изложена она в его записках (направленных, как правило, "к ученым от неученых") так нерасчлененно, что не знаешь, с чего начать. Трудно говорить о какой-либо стороне этого учения, не затрагивая в нем всего остального. Поэтому лучше начать с духовного облика самого Федорова, как он был увиден мною в этой книге.
Чистота и верность Я бы даже определил: детская чистота и безоглядная верность, не найдя более превосходных степеней для определения этих качеств. Именно высокой моральной чистотой вызвана критика Федоровым капиталистического Запада, именно верностью России вызвана его беспрецедентная защита славянской общинности, православия, самодержавия. Высокий накал чувств вызывает столь непримиримые оценки, столь резкое целение мира на черное и белое, на злое и доброе, на Запад с его "органическим" строем общества, построенным на разделении людей и их труда, и на Россию, дающей в зародыше общество по типу "нераздельной и неслиянной св.Троицы";
"В обществе по типу организма одни, так сказать, имеют право производить исследования, а другие могут только читать на досуге или же слушать популярное изложение этих исследований. Для рабочего, исполнявшего роль руки в течение 6-ти дней, голова - точно шляпа, которую он надевает по праздникам...Не напоминает ли это кастовое устройство, при котором одни могли читать и толковать, другие только толковать, третьи только слушать и т.д. Конечно, все это неизбежно, обойтись без этого нельзя; разве без такого разделения возможно произвести такие горы брошек, сережек и т.п. безделушек, горы, неизмеримо превосходящие пирамиды и др. сооружения древних? Откажется ли когда человек от всех этих пустяков, осуждающих его на Египетскую работу? Красивое оперение (разумеем фабрикацию хлопчато-бумажных и др.тканей), развиваемое в человеческом роде, как и в царстве животных, - половым подбором, обходится чрезвычайно дорого, наряды покупаются утратою взаимности...
Эти два типа общественного строя (по типу организма и по образу Троицы), один в полном расцвете, другой же в зачатке, представлены в настоящее время: первый - Англией или Западом вообще, а второй - Россией (если только Россия не окончательно еще объевропеилась) и всеми земледельческими народами. Второй тип, как зачаток, принадлежит всем без исключения, потому что он истинно человеческий и истинно Божественный (в Боге же он полная действительность); но сохранился этот тип наиболее у отсталых, у дикарей, в захолустьях."/с.262/
А вот какие эмоции возникают у Федорова при посещении промышленной выставки 1889 года:
"Выставка - этот юбилей 100-летнего господства буржуазии-...пробуждает аппетиты стяжания, хищения, кражи, наживы и всякого рода нечистые пожелания, она вселяет зависть, вражду в людях друг к другу, возбуждает сословие на сословие, сынов на отцов, восстанавливая народ на народ, царство на царство, вооружая их истребительнейшими орудиями." /с.509/
"Промышленность происходит из животного инстинкта и обращает человека в скота, разрушает братство, вооружает сынов против отцов, культ отцов превращает в культ жен, комфорт становится целью; в этом и заключается истинный смысл промышленности, ибо человек без знания причин небратства, и даже не занимающийся этим вопросом, есть только промышленное животное."/с.552/
Ненависть Федорова к буржуазии распространяется и на пролетариат (4-е сословие), как ее неизбежное дополнение. Отсюда - неприязнь к социализму-коммунизму в пролетарском обличии. Перспектива социалистического переворота ему кажется буржуазной и приводит в ужас:
"При господстве 4-го сословия, история, как напоминающая о предках, будет с озлоблением истребляться этими чтителями исключительно настоящего, будет истребляться во всех ее видах, в виде памятников, храмов, музеев, кладбищ... Только теология, обратившись в бессознательную технику - что будет равняться атрофии практического разума - станет господствовать. Половое чувство, или похоть, создав бездетный брак, вытеснит тогда любовь и к отцам и к детям. Если это существо, которое не будут даже рожать, а будет лишь умерщвлять, достигнет искусства добывать питательные и другие сырые вещества фабричным путем...- тогда это животное-горожанин сделается самым противоестественным произведением природы... Горожанину небо не нужно. Вытеснив предков, уничтожив бездетным браком потомство, это поколение, отрекшееся от сыновства и отечества, возненавидевшее прошедшее и будущее, сделает невозможным со стороны человека возвращение жизни предкам, - что и есть Анти-Пасха и самое великое противление воле Бога от не мертвых, а живых. Истребив огнем кладбища, разрушив, не оставив камня на камне от храмов, назначив страшные наказания за всякое напоминание об отцах и матерях... они станут истреблять друг друга, пока не наступит день гнева. /с.429/
Как созвучны эти слова с библейскими пророчествами, угрозами всяческими бедами Вавилону, первой капиталистической блуднице, отлучаемой от царства небесного! Не могу не привести еще одной угрозы, посылаемой Федоровым развратному Западу при осуществлении величайшей космической программы, Космического Проекта:
"По отношению к осуществлению его получают значение такие слои человечества, которые при прежней форме жизни находились в презрении, крестьяне-пахари имеют наибольшее значение в деле небесном; для банкиров же и фабрикантов нет мест в мировой, небесной деятельности. Для села менее препятствий сделаться гражданином Вселенной. Лондоны же и Парижи из первых сделаются последними" /с. 293/
Конечно, с точки зрения современного позитивистски настроенного ученого последнее звучит смешно, но, конечно, православному нe-ученому (но образованному) русскому человеку конца прошлого века - вполне созвучно. Именно в конце прошлого века, когда в приосвобожденную Россию хлынул капитализм, западный дух, "исконным русским людям" особенно тяжело было видеть гибель традиционной морали и уклада, а мозг их лихорадочно искал пути и рецепты спасения. И чем глубже в человеке сидела эта мораль, чем больше он верил отцовским заветам, и в благо, и истину русской общины, тем яростнее ненавидел чужеземную буржуазную новь, как смерть всего лучшего и дорогого. В этой благородной ненависти человек может стать даже смешным (ведь от великого до смешного один шаг), но не будем забывать, что великая ненависть вызвана великой любовью к погибающей старой Родине.
Я не буду выписывать федоровские тексты, которые свидетельствуют о его безграничной любви к России и старорусским формам жизни - пожалуй, тогда пришлось бы переписывать всю книгу. Остались в памяти лишь наиболее яркие, курьезные моменты. Вот рассуждение о всемирном значении двух главных исторических центров - Константинополя (мост между Западом и Востоком) и Памира (прародина арийских народов) сопровождается воодушевленным рассказом о будущем русском влиянии на них. Повествование об успехах русского оружия в деле сбора среднеазиатских "землиц" дополняется требованием:
"Но прежде чем стать царем всего Памира, нужно... стать царем монгольского Каракорума, развалины которого недавно открыты русскими учеными, и восстановить эту столицу Чингиза и его наследников в возмездие за разорение ими городов русских и нерусских" /с. 354/
Великолепно звучит другое предложение: узаконить на морях " русское крейсерство" в качестве средства борьбы с буржуазной Англией и чтобы вспомнить богатырскую удаль новгородских ушкуйников и разбойников. Или проект постройки железной дороги до Индии, чтобы наделить землею угнетенных англичанами индусов. Противостояние светлой России и черного Запада приобретает у Федорова громадный, планетарный характер. Такую силу чувств, наверное, можно найти только у участников нашей гражданской войны, когда они боролись за мировую революцию и вполне реально готовились "землю в Гренаде крестьянам отдать". Но у Федорова этот накал эмоций еще выше, он приобретает характер космический, вселенский. Он даже процесс освоения космического пространства приравнивает к собиранию "сибирских землиц"
"В мировой деятельности всесословный характер земледельческой общины, в коей интеллигентный класс исполняет должность наставников... найдется место как для мирного труда, так и для беззаветной отваги, удали, жажды самопожертвования, желания новизны, приключений. Известный процент характеров с подобными наклонностями выделяет всякая община... богатырство, аскеты, казачество, беглые - ширь Русской земли способствует образованию подобных характеров, наш простор служит переходом к простору небесного пространства, этого нового поприща для великого подвига. Постепенно, веками образовавшийся предрассудок о недоступности небесного пространства не может, однако, назван изначальным. Только переворот, порвавший всякие предания, отделивший резкой гранью людей мысли от людей дела, действия, может считаться началом этого предрассудка... Если бы не были порваны традиции, то все исследования небесного пространства имели значение исследования путей, т.е. рекогносцировок, а изучение планет имело значение открытия новых "землиц", - по выражению сибирских казаков, новых миров" /с.283/.
Конечно, Федоров - глубоко верующий человек, православный. Православие и Россия для него нерасторжимы.
Православных философов было много в дореволюционной России. Федоров выделяется среди них своею ультраправославностью, доходящей до отрицания основ, категоричностью и непреложностью веры, цельностью, сознательным запрещением себе любых попыток осимволичить веру, ее пророчества и представления, модернизировать ее и перевести в разряд идеальных, символических рассуждений. Нет, его подход прост, как топор. Он верит по вере своей и призывает к этому всех людей.
Критикуя "Католицизм" В. Соловьева, Федоров замечает:
"Веротерпимость - сочетание невозможное, потому что если есть вера, то не может быть терпимости, а если есть терпимость, то нет, следовательно, веры". /с.490/
Я не могу, конечно, согласиться с этим, но понимаю правомерность
подобного утверждения. Действительно, веротерпимость предполагает у каждого искреннее предположение, что иная вера может быть справедливой, т.е. некоторое сомнение в собственной вере ("может так, а может - этак"). Такой скепсис возможен и даже необходим в науке, пытающейся своими ограниченными средствами описывать мир, постоянно сверяя свои гипотезы с реальностью. Вера же означает однозначное описание мира, с которым реальность не сравнивают, а подчиняют ей. Вера на самом деле не объясняет мир, а строит особый идеальный мир, который и накладывается на реальность (по прекрасному выражению Федорова -"как Проект").
В силу бесконечности мир может иметь бесконечное число таких объяснений - проектов, религиозных и философских концепций. Любую из них можно обосновать и согласовать реальным миром именно из-за бесконечности последнего (как в огромном универсальном магазине можно найти все, что хочешь). Даже внутренняя противоречивость таких систем не уменьшает, а зачастую увеличивает их привлекательность и убедительность, как это случилось с диалектическими учениями Гегеля и Маркса.
С точки зрения ученого, уповающего только на реальность, все веры одинаковы по своей недоказательности, всем им одна цена и потому переход из одной веры в другую - бессмысленен. С точки зрения же верующего переход от одной веры к другой есть переход от правды к неправде и потому недопустим.
Ученое безразличие к религии можно принять за веротерпимость, но правильней его называть просто неверием. В своей науке ученый не может быть верующим. Так мне кажется. Этому никак не противоречит существование верующих ученых, они делят мир на две части: мир, доступный их науке и потому подвергаемый сомнению, и мир неизученный, где наука беспомощна, но где надо жить, действовать и потому приходится иметь веру-гипотезу. Конечно, и в науке необходимы гипотезы (хотя бы как временная вера в успешный исход эксперимента), но они подсобны, подчинены основному научному постулату: "Сомневайся во всем." Однако вся жизнь не может быть экспериментом, ибо конечный результат всей жизни узнать невозможно. Потому нужна вера.
Наука - метод исследования реальности, вера - необходимый психологический базис для деятельности, для преобразования реальности. Вера сама по себе уже требует действия. А действие в реальном бесконечном мире требует уверенности в абсолютной верности теории-Проекта. Когда говорят, что хорошая теория - самая практичная вещь, то следует добавить, что вера - еще важнее и практичнее.
Это длинное пояснение понадобилось мне для утверждения, что Федоров, будучи необычайно верующим человеком, цельным в своей вере, именно поэтому был Неученым (несмотря на свою богатейшую эрудицию и образование), и совсем не от кокетства писал свои записки "от людей неученых к ученым", а от ясного понимания кардинального различия между "людьми науки" и "людьми дела".
Именно цельность веры у Федорова породили его "Философию общего дела". Древняя православная вера, конечно, не соответствовала научной картине мира в 19 в., и поэтому многие отказывались от веры, а вот Федоров говорил: "Значит, мир должен быть переделан по православному проекту". Федоров не идет по уже проторенной православной традицией дороге преображения мира верующего - отшельничеством, молитвой, духовной деятельностью. Нет, он понимал всю условность, неискренность такого Преображения. Он был слишком верующим, чтобы не избрать самый активный и достоверный путь для реального Преобразования мира, для материального воплощения православного идеала.
И еще одна важная сторона его цельной веры: он не способен отказаться не только от воспитавшего его православия, но и от научных теорий, на которых его образовывали. Они тоже вошли в его душу неотъемлемой частью.
Конечно, православие Федорова очень далеко от официального, даже по чисто богословским вопросам (чего стоит, например, введение им в обиход кроме Бог-Сына еще Бог-Дочери), но главное различие состоит, на мой взгляд, в этом включении науки в православие Вот одно из его характерных утверждений:
"Коперник лишил нас иллюзии центрального положения Земля. Пока Земля считалась центром, мы могли быть спокойными зрителями, понимая кажущееся за действительное, истинное; но как только исчезло это убеждение, центральное положение мыслящего существа (управление космосом) стало целью, проектом." /с.293/
Христианство сформировалось в эпоху господства научной системы
Птоломея, и понятно, что оно больше соответствует Птоломею, чем Копернику (хотя бы по самому принципу богоизбранности, центральности людей). Понятно, что христианство сначала отрицало открытие Коперника, а потом примирилось с ним, отказавшись от притязаний на астрономию. Но этот отказ - есть частичный отказ от веры. Федоров же со своим проектом переделать Вселенную по привычной для христиан теме Птоломея - самый убежденный христианин из существовавших в то время.
Устаревшая научно-религиозная картина мира становится у него программой реального преобразования мира. Каждый храм, расписанный фресками от сотворения мира до страшного суда - для него не фантастика и не аллегория, а Проект, призыв к действию. И что способно противостоять такой вере?
"Храм вообще есть подобие Вселенной, очень меньше своего оригинала в действительности, но несравненно выше его по смыслу. Смысл же храма заключается в том, что он есть проект такой Вселенной, в которой оживлено то, что в нынешнем ее оригинале умерщвлено - проект Вселенной, в которой всё оживлённое стало сознанием и управлением всего, что было слепо".(с703)
Мировоззренческая система, где религия из миропонимания становится Делом, Программой действий, а научные последние результаты заменяют религиозное миропонимание, обладает громадной силой. Наука здесь не только не подрывает религиозную веру, а напротив, укрепляет ее; каждый научный успех делает более реальным осуществление религиозного Проекта. Вместо традиционного для современных верующих людей принижения роли научных результатов и скепсиса по отношению к ним, в такой системе возникает противоположная склонность: увеличить научные достижения дня, выдать желаемое за почти достигнутое, нетерпеливо забежать вперед, чтобы быстрее приняться за Дело. "Наука" и "Религия" работают здесь не на взаимоотрицание, а на взаимоусиление. И такая рокировка науки и религии, такое их резонансное сочетание придает взглядам Федорова необычайную энергичность, боевитость, действенность, прожектерство (в параллель которым можно привести лишь большевизм, где меняются местами не христианство и наука, а первобытный коммунизм (язычество) в его современной марксистской упаковке и наука). Федоровская система и большевизм имеют одинаковую структуру, только в последнем науку обязывают преобразовывать жизнь не по христианскому идеалу -образцу, а по древнему образцу коммунизма. Сходства здесь гораздо больше, чем различий. Хоть большевизм на словах и отрицал возврат к прошлому, по сути, он стремился к нему самым радикальным образом.
Мне кажется, перечисленные стороны характера Н. Ф. Федорова позволяют понять истоки его взглядов и проектов.
Как известно, христианское учение предсказывает неизбежный конец этого мира, когда "воскреснут мертвые" и после страшного суда "придет на земле царствие небесное". Конечно, христианская традиция утверждала об этом будущем Воскрешении, как о деянии Христа. Федоров же говорит о воскрешении предков самими людьми. Правда, он не полемизирует с прежней традицией, а просто постулирует свой призыв:
"Бог воспитывает человека собственным его опытом.0н - царь, который делает все не только лишь для человека, но и чрез человека; потому-то и нет в природе целесообразности, что ее должен внести сам человек. И в этом заключается высшая целесообразность. Творец через нас воссоздает мир, воскрешает все погибшее; вот почему природа и была оставлена своей слепоте, а человек - своим похотям. Через труд воскрешения человек, как самобытное, самосозданное, свободное существо свободно привязывается к Богу с любовью." /с.284/
Какая уверенность в исторически неизбежном исполнении свободно
понятого Дела! Не чувствуете ли звон великого софизма: "Свобода есть познанная (божественная) необходимость!"
Так у Федорова сходятся вез концы: православная вера рисует будущее воскресение, гарантирует его неизбежность, а верность традициям и старым моральным правилам диктует чувство настоятельной необходимости их защиты и немедленного восстановления ("настоящее время критическое - устоит ли община или пойдет по пути Запада..." /с. 285/), вера во всесилие науки и людских коллективов указывает на практическую возможность осуществления любых желаем проектов ("для людей соединенных, как ветви на лозе, которая есть Христос, нет ничего невозможного, " /стр. 632/)
Так, еще даже не приступив к практическому рассмотрению предложений Федорова о воскрешении предков, мы увидели, какие необычайно сильные субъективные основания у него были искать положительные ответы на все эти вопросы.
Но разве не относится реальное воскрешение мертвых к абсолютно невозможным действиям? Разве не запрещается оно законами природы? Это сложный вопрос, и я склонен отвечать на него утвердительно, но кажется склонен понимать и Федорова, верующего в беспредельность сил человека и науки:
"И какой смысл имеют слова о несоразмерности сил человека, т.е. природы, стремящейся к сознанию и управлению, с силами той же природы, но как силы слепой. И что считать силою человеческой - непосредственную ли силу рук. или же то, что может он сделать при посредстве природы? И можно ли считать пределом человеческой силы, человеческой деятельности то, что мы можем сделать теперь при посредстве сил природы? " /с. 401/
Мы убеждены также в безграничности научно-технического прогресса, однако знаем, что перед лицом безграничной, бесконечной вселенной они всегда будут мизерными. Федоров же, видимо, сохранил в себе глубинную религиозную веру в ограниченность созданного Богом за 7 дней материального мира. Нигде, правда, Федоров не формулирует этот тезис, но он внутренне им подразумевается. Настоящая Бесконечность для него олицетворялась лишь самим непостижимым Богом. Созданный же материальный мир по религиозной интуиции должен быть, конечно, меньше Бога, т.е. ограниченным. Но что там Федоров! Представления об ограниченности, замкнутости Вселенной после Эйнштейна имеют и сейчас немало ученых сторонников, которые даже количество всех имеющихся на свете атомов ухитряются подсчитать.
Но если наложить бесконечность научно-технического прогресса - на ограниченную Богом или Эйнштейном Вселенную, то мы встанем перед необходимостью сделать вывод о неизбежном наступлении дня полного познания Вселенной и обращения её в объект управления человеком. Что кажется невозможным сейчас - послезавтра осуществиться. И действительно, конец 19 в. был полон такими сногсшибательными открытиями, как телефон, радио, запись звука и изображения и т.д. и т.п. Казалось, до воскрешения предков совсем недалеко.
Правда, сам Федоров скупо и даже неохотно раскрывает те возможные пути, следуя которым люди могли бы приступить к делу воскрешения, но зато постоянно подчеркивает мысль о неизбежном покорении природы, о превращении ее в разумную, управляемую силу. И Федоров - совсем не исключение в этой вере в силу человека, вооруженного наукой - вспомним Архимеда с рычагом, переворачивающим Землю, вспомним Лапласа с его всемирным Разумом, способным по информации о механических положениях всех атомов раскрыть все прошлое мира и всё его будущее. Кстати, на эту мысль и ссылается Федоров, делая в ней свою поправку на представление о Мировом Разуме:
"Вопрос, очевидно, не в величине и наша сравнительная малость... указывает лишь на трудность, на чрезвычайную трудность, но не на невозможность. "Обширный ум, который обнял бы в одной и той же формуле движения самых больших тел Вселенной и движение самого легкого атома, - для такого ума ничего не оставалось бы неизвестным, и будущее, так же как и прошедшее, было бы ему открыто. Собирательный ум всех людей, работающих в течение многих поколений, конечно, был бы достаточно обширен, нужно только полное согласие, многоединство".
Рано или поздно, но коллективному разуму людей окажутся под силу решение любых задач, в том числе и управление всей вселенной. Надо только работать над этой задачей, не впадая в грех безделья или грех "пустой, "мануфактурной" работы ради "женских причуд". Истинной целью, способной воодушевить всех людей на общую работу, Федоров считает лишь обеспечение бессмертия всех людей, ныне живых и уже умерших. Общинная жизнь бессмертных людей казалась Федорову настолько светлым идеалом, что обсуждать ее дальнейшие перспективы не имело смысла, как мы сегодня не обсуждаем проблемы жизни при коммунизме. Просто от счастья должно остановиться время!
Но надо признать, что в ряду многих утопистов и прожектёров Федоров выдвинул перед людьми одну из самых долговременных и трудных программ. Правда, она заключается в восстановлении прошлого, в то время как большинство утопистов хотя бы внешне противопоставляло прошлому - светлое будущее. Однако как раз в этом прямом, незашифрованном обращении к прошлым идеалам я вижу достоинство Федорова. Ведь на деле каждый из утопистов, конструируя будущее и пытаясь похоронить прошлое, в этой работе опирается на свои идеалы, сформирование в далеком прошлом. И чем радикальнее утопист, тем радикальнее он пытается протащить в будущее прошлое в пику настоящему, отрекаясь от него на словах. И тем произвольнее его проекты. Т. Мор, Кампанелла и др., Маркс и пр. - это все примеры утопической реакции на едва родившийся или уже зрелый капитализм. А Федоров в этом ряду только честнее и последовательнее многих. И потому он - реалистичнее. Во всяком случае, представления Федорова об обществе, занятом подготовкой воскрешения в некотором смысле оказались намного прозорливее предсказаний множества социалистов об эпохе строительства коммунизма.
Прежде чем восстанавливать жизнь, надо знать, что такое смерть. Федоров много раз обсуждает эту философскую тему, каждый раз отрицая неизбежность cмерти. Гегелевский тезис "что рождено - должно умереть" отвергается им.
"Действительной смерть может быть названа только тогда, когда никакими средствами восстановить жизнь невозможно. Или, когда все средства, какие только существуют в природе, какие только могут быть открыты человеческим родом, были уже употреблены. Не нужно думать, чтобы МЫ надеялись на открытие какой-либо силы специально для этого назначенной; мы полагаем, что обращение самой силы природы в сознательную и есть это средство... Итак, мы столь же мало знаем сущность смерти, действительную смерть, как и действительную жизнь. Но ограничивая себя знанием только явлений жизни, мы суживаем свою деятельность, не признавая же за собой гордого права удостоверить действительность смерти, мы расширяем нашу деятельность, становимся исполнителями Воли Божьей и орудием Христа в деле всеобщего спасения."/с.287/
"Легковерное отношение к рассматриваемому явлению мыслящего класса, это философское суеверие никак не может быть отнесено к числу невинных. Когда дело идет о бессмертии души, мыслящие люди становятся недоверчивыми, требуют строгих доказательств; почему же, когда дело касается смерти, философы впадают в ребяческое суеверие и легковерие и тем суживают область деятельности?
Гниение считается при этом таким признаком, который не допускает уже дальнейших опытов. Приходится, однако, напомнить кому следует, что гниение не сверхъестественное явление, я само рассеяние частиц не может выступить за пределу конечного пространства; что организм - машина и что сознание относится к нему, как желчь и печени: соберите машину и сознание возвратится к ней! Ваши собственные слова обязывают Вас, наконец, к делу! " /с. 288/
"Т.о. мы совершенно лишены способности, желательной для пессимистов, доказать действительность смерти, т.е. невозможность воскрешения... Смерть относительно наших умерших есть факт...в пределах разложения, рассеяния праха, но это не конец: относительно же нас, живущих сынов, смертность есть лишь неведение..."/с. 289/
Затем Федоров переходит к утверждению неестественности, насильственности любой смерти:
"Нет просто умерших, есть только убитые, которые и сами убивали... Борьба - это и есть убийство. Чем борьба живее, тем она убийственнее... Живость в настоящее время -синоним убийственности... В литературе самое слово стало убийственным, ядовитым и по числу жертв оно - самое убийственное из всех смертоносных оружий... " /с.681/
"Умрёт и конкуренция, будет иметь конец и революция, даже внешняя борьба и естественный закон борьбы не имеют права на вечное существование... Должна быть умерщвлена, наконец, и сама смерть - самое крайнее выражение вражды, невежества и слепоты, т. е. неродственности"./ с.265/
Обосновав, таким образом, случайность и неистинность смерти, Федоров сводит все причины этих смертоносных случайностей к двум основным группам: голоду и болезням, т. е. "продовольственному и санитарному вопросам" (предвосхищая революционную терминологию).
Продовольственный вопрос он подразделяет на два: об управлении погодой в целях обеспечения устойчивых и богатых урожаев и о колонизации новых земель - не только на нашей планете, но и в космосе, чтобы прокормить не только всех нынешних и будущих людей, но и всех их предков:
"Три частных вопроса: о регулировании атмосферных явлений, об управлении движением Земли и отыскании "новых землиц", входят в один общий вопрос об обеспечении от голода, в продовольственный вопрос, или, точнее, в вопрос о восстановлении жизни предков". /с.235/
Возможность производства синтетической пищи Федоров отверг сразу - не столько по техническим возражениям, сколько по моральным. "Так все это ничтожно, чтобы не сказать гадко, ибо это было бы окончательной нравственной и умственной гибелью народа."/с.280/
Наибольшее внимание уделяет Федоров проекту управления погодой, осадками, пропагандируя при этом два способа: артиллерийский обстрел туч ("обратить орудия истребления в орудия земледелия" =обратить мечи в орала) и управляющее воздействие на атмосферу с помощью электричества посредством громоотвода, поднятого на аэростате. В доказательство своевременности этих предложений он ссылался на мнения отечественных и западных современных ему ученых, однако не забывая подчеркивать при этом "первенство" В.Н.Каразина,. одного из приближенных Александра1, основателя Министерства просвещения и Харьковского университета. Аналогичное "научное предложение" Каразин высказал еще в 1814 году в письме к известному деятелю графу Аракчееву:
"Поелику электричество употребляется природой первым орудием к производству метеоров, то не достигнет ли когда-нибудь оного человек до возможности, по крайней мере, на некотором расстоянии ("а, след. и везде, т. к. возможное в одном месте возможно и повсюду" - прим. Федорова) управлять состоянием атмосферы, производить ведро и дождь по своему произволу? " /с. 648/
Мало того, Каразин пытался осуществить свой проект управления погодой, начав с создания сети метеорологических станций по всей империи путем издания циркуляра, обязывающего всех учителей народных школ вести метеорологические наблюдения,
т.е. безденежно. Последнее, по-видимому, особенно импонировало Федорову. Он чувствовал себя прямым продолжателем Каразина в деле покорения природы, и предлагал осуществить проект Каразина в России хотя бы к столетнему юбилею автора в 1942 году с последующим превращением его в мировой:
"Когда предлагаемое Каразиным орудие (громоотвод, поднятый на аэростат) будет в руках всех общин, тогда весь метеорологический процесс земного шара будет регулируемым, ветры и дожди обратятся в вентиляцию и ирригацию земного шара, как общего хозяйства. "Человек, вооружённый электрическою силою, - говорит Каразин, - станет производить если не все, то по крайней мере великую часть тех чудес, кои природа до сих пор предоставляла себе одной..."/с.280/
Ну как не вспомнить в этих словах знаменитой формулы Ленина об электрификации России, способной сотворить чудеса! Нет, глубоко, глубинно и издавна ведется в России традиция веры в чудодейственную технику; через Федорова к Каразину с его коллегой Аракчеевым и, конечно, дальше. ..
Проект регулирования осадков с помощью артиллерийской пальбы по тучам Федорову импонировал возможностью использования армии в мирных целях - без дополнительных денежных средств, при укреплении воинской повинности -лишь доброй волей правителей. Опыты эти широко проводились и в Европе и в Америке, однако, результаты оказывались довольно скромными: рассеивались только тучи с градом. В научной печати высказывались сомнения и возражения против этого метода (например, Менделеева: "Предмет этот, как и все явление дождеобразования, еще требует многих научных работ, направленных в сторону покорения действующих здесь сил на службу человечеству"), но Федоров легко преодолевал эти сомнения.
Тема покорения погоды у Федорова естественно переливается в программу покорения небесного пространства (космоса):
"От дождей и туч естественен переход к ливням падающих звезд и тучам метеоритов... Не для того, чтобы сделать хотя бы малейший намек па способ действия... мы приведем следующий пример действия разумных существ в области мировых систем. Продолжая мысль Каразина, допустим, что электрические токи на земле получили определенное направление посредством ли телеграфной проволоки, обвивающей землю в виде спирали, или другим каким-либо способом, и земля - этот огромный сидеролит, естественный магнит, преобразится в электромагнитный; Тогда область деятельности земли была бы расширена и усилена, и мелкие сидеролиты, облегающие, как полагают, земную орбиту и представляющиеся нам в виде зодиакального сияния, под влиянием регулируемой силы земного магнетизма, могли бы быть, подобно парам сгущаемы, разряжаемы и, след., в свою очередь, могли бы служить для регулирования солнечного лучеиспускания и на увеличение массы Земли, а также на образование колец, спиралей на пути движения Земли кругом Солнца, - могли бы служить на созидание как бы нового небесного свода, арок и таким образом, мы могли бы управлять магнитного силою самого Солнца. Как бы ни казались предположения, подобные вышеизложенному, невероятными, невозможными с точки зрения современной науки, но отказаться от них было бы величайшим преступлением..." /с.282/
Конечно, Федоров понимал всю фантастичность своих предложений. Но с какой уверенностью отводит он возможные упреки в нереалистичности:
"Сейчас аэростаты забава и увеселение, а должно их иметь каждой общине - хотя бы каждый уезд должен иметь такой воздушный крейсер для исследования и новых опытов.. .Аэростат, паря над местностью, вызывал бы отвагу и изобретательность, т.е. действовал бы образовательно, это было бы, так сказать, приглашение всех умов к открытию пути в небесное пространство. Долг воскрешения требует такого открытия, ибо без обладания небесным пространством невозможно одновременность существования поколений, хотя, с другой стороны, без воскрешения невозможно достичь полного обладания небесным пространством. К этому нужно добавить, что время, когда будут колонизированы наши - азиатские владения, есть именно тот срок, в который открытия в небесных пространствах должны привести к положительным результатам, ибо к тому времени, нет сомнения, все остальные части света будут переполнены населением. "/с. 283/
"Человечество должно быть не праздным пассажиром, а прислугою, экипажем нашего земного - неизвестно еще какою силою приводимого в движение корабля - есть ли он фото-, термо- или электроход.. Да мы и знать не будем достоверно, какою силою движется Земля, пока не будем управлять её ходом. " /с.284/
"Фантастичность предполагаемой возможности реального перехода из одного мира в другой вот только кажущаяся; необходимость такого перехода несомненна для трезвого, прямого взгляда на предмет, для тех, кто захочет принять во внимание все трудности к созданию общества вполне нравственного, к исправлению всех общественных пороков и зла, ибо отказавшись от обладания небесным пространством мы должны будем отказаться от разрешения экономического вопроса, поставленного Мальтусом, и вообще от нравственного совершенствования человечества. Что фантастичнее: думать об осуществлении нравственного идеала в обществе и закрывать глаза на громадную обширность препятствий к тому, ИЛИ же трезво признавать все эти препятствия? Конечно, можно отказаться и от нравственности, но это значит, отказаться быть человеком... Препятствие к построению нравственного общества заключается в том, что нет дела, настолько обширного, чтобы поглотить все силы людей, которые в настоящее время расходуются на вражду..."/с.285/
"Не оставить праздной, бездействующей ни одной способности, это значит поставить всеобъемлющее дело на место участия всех в комфорте, на место развития всех способностей, даваемого будто бы досугом. Но на досуге занимаются лишь тем, в чем нет необходимости,. Ставить же целью развитие всех способностей, свидетельствует о полном неведении цели и смысла жизни. Только во всеобъемлющем деле могут развиваться действительно все способности, а не на досуге, не на свободе, которую можно наполнить только искусственно, произвольно"/с. 682).
Мне очень нравятся два последних отрывка - в них видна вся сила Федоровского реализма. Да, его проекты -необычны и утопичны, но если посмотреть другие социальные утопии, то видишь, что Федоровская среди них -одна из самых реалистичных. Конечно, есть трезвые люди, отвергающие все утопии, однако множество людей продолжают им верить и добиваться их осуществления, как будто и вправду это стремление к осуществлению неосуществимого неотделимо от нравственности, от человечности. Как будто отказаться от утопий, значит отказаться от этики. . .
Федоров - социальный реалист среди утопистов, трезво видит многие трудности осуществления нравственного общества и в качестве панацеи сразу предлагает очень реальные средства: дисциплину и труд, воинскую повинность и трудовой лагерь, общее дело(!)
Федоров обладает бесстрашным даром додумывать свои мысли до конца. Так и с программой овладения космосом. Он предвидел космизацию науки и техники, о чем мы заговорили лишь недавно. "Все будет небесным, оставаясь земным, все будет духовным, оставаясь телесным". Неограниченная космизация должна привести человечество к господству над природой, над материей, предоставив ему неограниченные энергетические и прочие возможности для управления миром и... для наступления на микромир!
Обеспечив настоящее, будущее и прошлое человечество продовольствием и прочими ресурсами с помощью покорения Космоса, Федоров задумывается над разрешением санитарного вопроса, т.е. об избавлении человека от разрушения, от болезни. Единственным радикальным средством решения этого вопроса оказывается разработка технологий восстановления человека из его исходных материальных элементов:
"Человек...должен настолько познать себя и мир, чтобы иметь возможность производить себя из самых основных начал, на которые разлагается всякое человеческое существо, и через это он не только приобретает возможность, но станет в необходимость воспроизвести и все умершие существа...Радикальное разрешение санитарного вопроса состоит в возвращении разложенных частиц тем существам, коим они первоначально принадлежат: всякое другое решение этого вопроса не представляет полной гаранта безвредности частиц ,подвергавшихся процессу смерти в целом ряде существ. Т.о. вопрос санитарный, как и продовольственный, приводит нас ко всеобщему воскрешению".
Как и раньше, Федоров рассуждает как завзятый материалист: раз организм распадается на элементы в ограниченной Вселенной, след., их можно собрать воедино. Правда, ему несколько подыграло бытовавшее тогда упрощенное представление о том, что организм разлагается не на атомы, а на простейшие биологические элементы, вроде открытых в то время микробов (Федоров называет их болезнетворными зародышами):
"Мертвецы не оставляют нас в покое, они постоянно напоминают нам о своей солидарности, которой мы изменили, за что и наказывают, и кара будет все тяжелее, пока мы снова не войдем в сношение с мертвецами... Несмотря на толстый слой земли, труп не остается спать в могиле, а проникает в атмосферу в виде миазмов, зародышей, составляя необходимое условие жизни и даже красоты (производя, например, голубой цвет неба) и грозя при недеятельном человеке завладеть всей Землей, заменить собою ее население и вытеснить наш род...Нужно не сжигать трупы (это трусость), а поместить их в самый центр каждого поселения и заняться исследованием еще совершенно неизвестного явления, которое называется смертью" /с.286/
А вот и сам практический проект возможного в недалёком будущем воскрешения, высказанный, конечно, лишь в виде предположения:
"То же самое орудие, которое, по проекту Каразина, назначено для управления атмосферными явлениями, не может ли послужить и для регулирования зародышами, плавающими в атмосфере, или озонируя кислород воздуха, или производя какое -либо иное действие?.. Не может ли также орудие, указанное Каразиным, быть употреблено для прямого действия на трупы в видах исследования и даже, может быть, оживления? Не будет ли это первым шагом на пути воскрешения? " /с. 289/
"Как не велик труд, который предстоит при восстановлении рассеянного вещества, не следует, однако, отчаиваться, чтобы и те мельчайшие частицы, кои по сказанию проникавших в них мыслью (занимавшихся вычислением величины атомов, как Крукс, Томсон, например), заключают в себе столько ещё более мелких частиц, сколько в земле может уместиться пистолетных пулек, - не нужно думать, что и эти частицы не откроют нам своих недр.
Все вещество есть прах предков, и в тех мельчайших частицах... мы можем найти частицы наших предков. Каждая частица, состоящая из множества частичек, представляет такое же разнообразие, в котором является для нас земля. Каждая среда, через которую проходит эта частица, оставила в ней своё влияние, свой след. Рассматриваемая с археологической или палеонтологической стороны, частица, может быть, представляет нечто вроде слоёв, сохраняющих, быть может, отпечатки всех влияний, которым подвергалась частица, проходя разные среды, разные организмы... Представим же себе, что мир вдруг или же не вдруг, осветился, сделался знаем во всех своих мельчайших частицах, не будет ли тогда для нас ясно, какие частицы были в минутной дружбе одна с другой, в каком доме или организме они гостили вместе, или какого целого они составляли часть, принадлежность... Трудно открытие способа исследования, трудно даже исследование первых двух-трех частиц, но затем работа становится доступной для многих, и, наконец, для всех людей, освобождённых от торгово - промышленной суеты. Наконец, само исследование настолько упрощается, что то, для чего требовались прежде годы труда, делается достижимым для одного взгляда...
Для воскрешения недостаточно одного изучения молекулярного строения частиц, но так как они рассеяны в пространстве солнечной системы, может быть и других миров, их нужно ещё и собрать; след., вопрос о воскрешении есть теллуро-солярный или даже теллуро-космический". /с. 381/
Выше приведены, на мой взгляд, центральные для Федоровской системы положения о практических путях воскрешения, открывающие возможность практических действий уже сегодня - а ведь это главное! Как важно для Федорова - найти практический путь! Немедленно, сейчас! Чтобы скорее можно было приняться за дело!
Я знаю: после того, как я вытащил из книги Федорова обнажённую физическую суть предполагаемого Воскрешения, очень хочется раскритиковать ее в пух и прах, а может, и высмеять. Что ж - это законное желание, и мы, конечно, ему уступим, но пока не будем спешить. Ведь Федоров и сам понимал всю шаткость своих предположений - надежд. Недаром он высказывался лишь вскользь и нехотя, как будто заранее знал о наших насмешках и не хотел давать лишнего повода для них. Впрочем, насмешников хватало и в его время, и может, поэтому Федоров с такой неприязнью отзывался о критиках и так неохотно решался на печатание. С критиками Федоров обычно соглашался, но с оговоркой: "При существующем положении вещей". Он видит, чувствует всю несостоятельность выдвигаемых им задач, необходимость их решения. Он почти не ценит выдвигаемые им самим способы решения - они служат только примерами, чтобы показать принципиальную возможность решения, чтобы воодушевить на поиск и работу - всех и сообща.
Смелость Федорова в выдвижении грандиозных научно - технических задач объясняется непререкаемой верой в безграничность разума всех людей, в силу разбуженной инициативы масс, направленной на одно "общее дело". Эта вера имеет корни в старинных русских обычаях коллективной работы, во всевозможных "толоках и помочах", на которые Федоров постоянно ссылается, и особенно - на обычай скоростного строительства. Его любимый. образ - обыденный храм, т.е. храм, который строится по обету за один день всем обществом (позже этот метод звался "способом народной стройки").
"Вопрос о храмах обыденных есть вопрос о самой народности русской, о духе народном и об его проявлениях в делах хозяйственных, государственных и церковных - в прошедшем, так и предполагаемых проявлениях этого духа в будущем, и время проявления этого будущего, надо полагать, уже наступает."/с.687/
"Община: артель, собор -очень многие считают отличительной чертой славянского племени. .., но в обыденном храме указывается и цель - исполнение делом молитвы всех живущих о всех умерших. Т. о. обыденные храмы есть не памятники лишь единодушия и единогласия, но и предвестники общего дела спасения, или всеобщего воскрешения, которое в конференции, конгрессе или соборе получит, рано или поздно, всемирный центр...
...Обыденный храм - наивысшее проявление частных помочей и толок, единодушия и согласия, обещающего великое будущее. В однодневности помочи и кроется обычай создания храма за один день... Совокупная работа придаёт силы и энергию каждому, дает силы слабому...заражает здоровьем, силой, вопреки мнению западных психологов... Работа помочью и толокою кроме того, что она дружна, спора, сопровождается еще и песнями и совершается с такой радостью и веселием... что перестает быть бременем тяжелым и делается игом благим, добровольным. На людях и тяжелый труд становится лёгким и делается радостью, возводится в художество, в поэзию, в службу Божию, т. е. в этом совокупном труде соединяется искусство, нравственность, религия" /с. 691/
"Жить вкупе есть добро, и красно, и этично, и эстетично, а труд вкупе и в деле Божием ещё выше, еще величавее, еще прекраснее. Это и будет верховным благом, когда труд станет делом всех живущих без всяких исключений, делом спасения умерших всех и тоже без всяких исключений". /с. 707/
"Дух, созидавший обыденные храмы, в последнее время проявился, между прочим, в построении рабочими Бежицкого завода в один день храма из старых рельс... Газета "Русское слово" назвала это проявление духа русского в западноевропейском одеянии - Добрым Почином". /с. 711/
Не вспоминается ли вам при прочтении последних строк другая статья другого автора и в иное время - но, по сути, та же самая? Статья Ленина "Великий почин" 1919 г. - о ростках коммунизма, общего труда на русской почве, от которой мы уже 60 лет тянем традицию всевозможных бригад коммунистического труда, всяких однодневных коммунистических субботников - помочей - разве она не повторяет пафос и суть Федорова? Даже в деталях: ведь строительство обыденных храмов обычно приурочивалось к предпасхальной субботе...
С восторгом и назиданием ("каждому селу так надо") Федоров повествует об опыте постройки детьми и их отцами Качинской школы:
"Это построение Качинской школы в Мордовии детьми и их отцами есть самое смелое нарушение всех законов политической и социальной экономии. На всём Западе... нашу великую быль назовут сказкой, басней, и при этом, безнравственной, т. к. она научает труду -безвозмездному, неоплачиваемому, труду, неограниченному 8-часовым сроком, труду детскому, труду толпы, который новейшей наукой уподобляется психическим эпидемиям, новейшим душевным болезням...
...Этот факт, несомненно, доказывает, что тому, что называют толпой или сбродом ничем не выдающихся людей, не достает только поприща, не достает великого дела, чтобы стать героями" /с. 721/
Не знаю, как кому, а мне хочется продолжить: "Труд - дело чести, славы, доблести и геройства" - лозунг сталинских пятилеток, прославление разбуженных сил, культурные революции, маоистские "скачки"... "нет ничего невозможного для большевиков"... Несомненно, Федоров - предшественник современных теоретиков "геройства". Но вспомним, что не только Федоров, что его предтеча Каразин тоже мечтал о геройских учителях, становящихся по совместительству и метеорологами, что у Каразина был коллегою знаменитый Аракчеев с его практическим осуществлением одного из Федоровских лозунгов ("превращение труда в воинскую повинность") в военных поселениях.. .И неизвестно, в каких глубинах истории теряются традиции этого "геройства"?
Вера Федорова в мощь коллективных усилий беспредельна (раньше мы уже писали, что он ставил знак равенства между "всеобщим разумом" Лапласа, т.е. научным понятием всеведущего Существа, и будущим собирательным умом всех людей). Стоит только собрать всех людей в "одно", уничтожить между ними рознь, "разномыслие", и сосредоточить их на выполнении Общего Дела покорения природы и воскрешения предков, как все препятствия и технические трудности будут преодолены.
Мы знаем, как такого единства мысли, воли и действия, необходимого для преобразования мира, добивались большевики - через революцию, через слом "самодержавной и капиталистической" власти, через создание власти по новым образцам. Как раз в этом отношении Федоров ошибся, ибо уповал на существующее в России православное самодержавие, на его укрепление и тотализацию. Но существовавшее тогда самодержавие уже далеко не соответствовало не только Федоровскому идеалу, но даже традициям таких самодержцев - преобразователей, как Иван IV или Петр I. Оно уже было слишком связано с жизнью, с эволюцией, чтобы внять радикальным призывам Федорова превратиться в творческую, все преобразующую силу. Впрочем, ошибка Федорова понятна: в конце 19 в. силы революционеров были ещё малы, а самодержавие казалось незыблемым. Да, для Федорова, откровенно зовущего к прошлому в будущем, не было другого варианта.
Однако при всех различиях идеалов православного самодержавия и революционной диктатуры, сколько много у них схожего в критериях, методах, способах деятельности.
Проблемы власти Федоров обсуждает в записке "Самодержавие":
"Собирание /людей/ для исполнения долга воскрешения вызывает необходимость власти-душеприказчика всех умерших и восприемника всех рождающих, необходимость власти сильной, власти крепкой; эта власть, соединив воинскую повинность с всеобщеобязательным образованием, введет всех сынов человеческих в дело познания и управления текущими явлениями природы для восстановления протекшего (отцов). В этом заключается последний и окончательный проект всеобще - обязательного и вместе с тем добровольного образования, знания и дела, осуществление которого и приведет к тому, что царь вместе с народом будет самодержцем, властителем, управителем слепой силы природы, ее царем, царем не душ, как папа, а повелителем материи, внешнего, материального мира, и освободителем от закона юридического и экономического. В этом господстве царя вместе с народом над природой и заключается гарантия против произвола... сделает невозможным ни тиранию со стороны царя, ни восстание со стороны народа". /с. 364/
"Самодержавие... необходимо является как предводителем археологов - историков, так и натуралистов - астрономов, понимая астрономию как совокупность всех естественных наук... Вступление самодержца в предводительство... учеными делается новою эпохою, эрой, важным переворотом в науке, благодаря которому два класса ученых соединяются не в знании только, но и в одном общем деле... Все эти ученые с царем во главе и вместе с народом или даже со всеми народами будут иметь своим делом регуляцию (управление) текущего для восстановления протекшего (отцов)... Самодержавие может приобрести полное, истинное знание народа, только приняв под своё непосредственное руководство два, соединённых в один, съезда,.. в которых совмещены все отрасли знания: съезда историков - археологов... и съезда естествоиспытателей и врачей... Съезды сделают ненужными гласность печати и выборных..." /с. 393/
"Трудная задача самодержавия, его святая обязанность заключается в том, чтобы освободив науку от рабства купцам и фабрикантам, сделать ее орудием религии." /с. 395/
Поставьте вместо Романова - Сталина, вместо религиозного Проекта - Коммунистическую программу, и вы убедитесь в исключительной прозорливости Федорова, предвидевшего и Корифея наук, и "управляемую науку", и лозунги слияния науки с народом, русских лысенковцев и китайских босоногих врачей.
При этом Федоров точно видел главного врага своей программы превращения русского царя сначала в мирового самодержца, а потом в повелителя Вселенной: купцы и фабриканты. Против их притязаний в виде конституционных проектов он и направляет свой главный удар:
"Самодержавие - положительно - есть власть над природой, а отрицательно -оно есть освобождение от законов юридических и экономических, а вместе и подчинение закону Божьему, т.е. господству нравственного, или. что тоже -родовому закону... И что значит перед самодержавием, призывающим всех сынов к делу отеческому, все республики и конституционные монархии, в которых защищается право каждого на бессмысленное и бездельное существование, право жизни для наживы?! " /с.364/
"...Для совершения этого дела, для исполнения этого долга, которому нужно принести в жертву и имущество и жизнь (т. е. к обязательному налогу должно присоединить добровольный, а интеллигенция кроме того - к обязательной службе должна присоединить и добровольное учительство) - какое значение могут иметь конституционные учреждения? Какие права будут отстаивать выборные от народа, когда всё заключается только в обязанностях "/с. 372/
"И что будет значить свобода, охранение коей конституция ставит своей задачей, если дело самодержавия заключается в объединении всех в труде познания, освобождающего от голода и смерти? Не будет ли такая свобода освобождением от труда знания, правом оставаться в невежестве. . .Для интеллигенции это было бы и освобождением от учительства ради забавы и игры, а для народа - ограничением участия в этом всеобщем и священном деле -8-ми часами работы ради 16-ти часов безделья, праздности. Словом, конституция будет противодействием благу, ограничением добра. . .Конституция и есть самый великий порок... Замена сыновства на ничего определенного в себе не заключающий гуманизм заключается в сознании собственного достоинства как основы безбожной этики, как разрешение на все пороки". /с . 373/
"Конституция (право живущих) может бороться с самодержавием (долгом к умершим) до тех пор лишь, пока самодержавие не стало еще всемирным... . .Самодержавие в первоначальном смысл есть диктатура, вызванная опасностью... всем без исключения грозящей смертью. . . Конституция в ее первоначальном виде есть произведение сынов, забывших отцов, произведение сынов блудных или бродяг, не помнящих родства, избравшего из среды своей правителя не как отца, а как чужого, на условиях. .."/с. 375/
"Самодержавие - лучшая норма правления и единственный путь к достижению царства Божия, т.е. такого общества людей, которое не нуждается ни в надзоре, ни в угрозах наказания... Самодержавие всеобще и необходимо, тогда как другие формы правления представляют лишь исключения. "/с.380/
Приведенные тексты говорят сами за себя. По-видимому, Федоров не верит в свободную заинтересованность людей собственным и отцовским бессмертием, считая их прирожденными эгоистами. Поэтому его программа - не освобождение людей (ради 16-ти часов разврата), а напротив, еще большее закабаление, воинская повинность, но не для частных хозяев или помещиков, а для общего, государева и даже мирового дела. Здесь он не останавливается даже перед отрицательным отношением к реформе 1861 г. (отмена крепостного права):
"К сожалению, в деле освобождения крестьян были допущены ошибки благодаря тому, что оно было совершено в духе европейских начал, след. в духе начал не христианских, и ошибки эти принадлежат не самодержавию, конечно, а именно уклонению от самодержавия и православия... Народ всегда стоял крепко за самодержавие и требовал для себя не освобождения, а службы, но службы непосредственно царю и отечеству, такой службы, которую несло дворянство до своего освобождения при Екатерине II. При таком изумительном высоконравственном требовании не освобождения, а службы, не свободы, а рабства Богу, царю, от Бога поставленного и всем отца, народ оставался и в то время, когда вступил на престол царь - освободитель. Влияние Запада, выразившееся не столько даже в западниках, сколько в славянофилах, исказило народное требование службы в освобождение от нее..." /с. 379/
Ну как не вспомнить здесь сталинцев, осуществивших в конце концов это требование Федорова: в эпоху коллективизации крестьяне были избавлены от частной собственности на землю и своё хозяйство и принуждены к земледельческой службе по единому плану - ради Великой Цели!
И все же, превознося до небес значение самодержавия, Федоров замечает тщету своих усилий и с грустью замечает:
"К сожалению, светское (русское) самодержавие не сознает своего преимущества над самодержавием папским и, по-видимому, даже совсем не понимает своего смысла и назначения, а поэтому едва ли и само видит в себе какую - либо необходимость... Но что хуже всего и уже безнадежно дурно, это готовность самодержавия отказаться от самого принципа самодержавия..." /с. 452/
Исторически так и случилось, русское самодержавие все же уступило конституционным требованиям и перестало быть годным для великих дел. Тотальную диктатуру удалось создать только большевикам, которые для этого уничтожили не только ненавистную Федорову буржуазию, но и обуржуазившееся царское самодержавие.
Мораль общего дела
Обосновав свой проект естественно - научно и политически, Федоров не забывает и его моральной стороны. Особенна примечательна записка "Супроморализм или всеобщий синтез", где исследуются средства соединения всех людей ради всеобщего дела воскрешения. Вот образец его требований к морали:
"Достоевский не говорит, что этот долг выше всех других обязанностей и все их в себе заключает, как это на самом деле и есть, так что только те обязанности истинны, которые входят в долг воскрешения. Те же, которые в этот долг не входят, исключаются, как не истинные. .. "/с. 440/
"В 10-ти заповедях нет заповеди о любви к детям, к жене, к себе - по разумению Декалога следует ожидать скорее ограничения этих трех родов любви" /с. 273/. . .Итак, долг воскрешения, или любовь к отцам, и вытекающая отсюда любовь братии, соработников (разумея оба пола) и любовь к детям, как продолжателям труда воскрешения - этими тремя заповедями и исчерпывается все /моральное/ законодательство . . . "/с. 274/
Подставим в эти отрывки вместо слов "долг воскрешения" - термин "долг коммунистического строительствами" и получим чистейший образец революционной этики, несостоятельность которой для многих сегодня так очевидна. Что это, как не перефраза: "Для великой цели все средства применимы"?
Всегда казалось удивительным, что к такому тезису подходят часто чистейшие и честнейше, самоотверженные люди - как Федоров. А объясняется этот парадокс просто. Деятельные и героические люди настолько одержимы стремлением делать добро, жаждой немедленного дела, борьбы за справедливость, что в своем нетерпении отбрасывают все запрещения на деятельность, в том числе и запреты действующей морали - целиком, без вдумчивого и осторожного разбора.
Так и у Федорова: если какое-то общепринятое правило мешает Проекту, это правило отбрасывается. Вот пример: естественно - научная сторона проекта Федорова требует восстановления всех прошедших процессов без изъятия, т.е. обращения времени вспять (он сам говорит о борьбе со всемогущим временем), а след., и воскрешения всех отцов - даже против воли последних:
"Долг возвращения жизни отцам уже умершим и притом не только без согласия на то отцов, но даже и вопреки их на то воле, если бы они таковую выразили."/с.517/
Ибо воскресшие сами обязаны воскрешать своих отцов, сами должны идти на службу общему делу воскресения, как идут солдаты па призыв, причем самоубийство расценивается как дезертирство.
Если главной организующей силой в космосе по Федорову должно стать абсолютное самодержавие, то основной организационной ячейкой устремленного к Великой цели народа - войска должна стать сельская община. Почему сельская? - Русскому патриоту, ненавидевшему гнилой Запад, естественно было распространить свою неприязнь и на культуру его и на город:
"Не признавать верным определение культуры как вымирания и вырождения, можно только по недоразумению и недомыслию./с.621/
"Городской класс ничего не производит, он дает лишь утонченную форму всему добываемому вне города... В санитарном отношении города производят только гниль и...фауну бактерий и т.п. По мере увеличения городов, вопросы санитарные и продовольственные будут принимать все более острую форму, становиться все жгучей и жгучей." /с.279/
Такое воззрение приводит к призыву идти из города в деревенские общины, в народ. Федоров призывает интеллигенцию вернуться в общины и начать там исследования по всем направлениям Великого Дела, стать наставниками и учителями крестьян. Помещики должны стать агрономами. "Медики станут в такое же отношение к вопросу санитарному, землемеры будут местными органами астрономии и т.д.... Священники будут... Не будет вражды между наукой и верой".
"Нынешние единичные переходы из городов в села должны обратиться через воинскую повинность в общую правительственную меру, хотя бы для начала в виде временных летних выходов из городов в школы - лагери для производства опытов... При полной же воинской повинности, соединённой со всеобщим обязательным образованием, каждое сельское кладбище делается Кремлём, в коем знание переходит в действие, а искусство от изображения, от мертвого лишь подобия переходит к оживлению самого праха. Этот переход от городов, производящих мануфактурные игрушки (выражение несовершеннолетия), переход в село с орудиями знания, выработанными в городе, совершается через самодержца, входящего в соглашение со всеми царствами мира, чтобы такой переход совершился повсюду одновременно". /с. 446/
"Общеобязательное образование... соединённое с общеобязательной воинской повинностью... сделает невозможными такие вопросы, как вопрос "о свободе совести", или - что тоже - "о свободе на рознь", "о свободе мысли", т. е. о свободе на ложь... положат конец войне внутренней, т. е. объединение в одном деле приведет и к единомыслию". /с. 448/
Но не только для исследований и подготовки великого дела Воскрешения предков будут работать члены сельских общин - но и для внутренних самоисследований и разработки методов психологического управления друг другом:
"При вышеизложенных исследованиях каждым себя и при том постоянным, при взаимном сообщении этих исследований соучениками друг другу, чужая душа не будет уже такими глубокими потемками, т.е. души уже не будут такими взаимно чуждыми и наружность не будет так обманчива. Тогда станут возможными сближения людей по внутренним, душевным свойствам, психическая группировка, классификация, психический подбор... Психология найдет свое приложение в психократии, которая есть общество, держащееся внутренней силой, а не внешним законом, как государство или общество юридическое, из которого изгнано чувство, вынута душа. Психократия - это... общество, в котором знание определяет как нужды каждого, так и его способности к тому или иному делу... и на этом основании определяется как подушная подать каждого (т.е. его служба обществу), так и душевой его надел". /с. 302/
Вы чувствуете, как глубоко и полно разрабатывает Федоров модель своего будущего общества, не в пример сегодняшним строителям светлого будущего?! Он знает, что идеальное общество-братство не может существовать без великой цели, и предлагает ее. Он предлагает, также, конкретные пути, реальную политическую систему, наконец, реальную мораль Великого дела и даже психологию тотально единого общества. Пожалуй, в 20 веке Федорова превзошли в этом плане только утопии Замятина, Хаксли, Орвелла.
Все крепко завязано в Федоровской концепции - не развяжешь! И потому воскрешение и бессмертие оказываются необходимыми не сами по себе, но и для психологической устойчивости самих идеальных общин:
"Чтобы раскрыться, показать себя и вместе понять себя, человечество должно воспроизвести себя из простейших элементов, и не в подобном только или сокращённом порядке, но в действительности, через все индивидуальности, через кои проходили эти элементы (исследование сынами самих себя в отцах, отцами - в сынах, узнавание в братьях себя в близких и дальних своих братьях), иначе не будет полного взаимопонимания..." /с. 303/
Так вырисовывается общество людей, знающих друг друга до последнего винтика, вычерпанных до донышка. Великолепное общество! И разве не к этому всегда стремились наши воспитатели?! Мало того, управлению должно подлежать и само прошлое, сама история. Действительно, раз прошлое будут восстанавливать, то почему бы и не подправлять его иногда? Правда, что тогда останется от самого Проекта?
"История будет не как факт, а как проект, которую, т.е. историю, человеческий род будет делать сам. История активная, как выражение совокупной воли..." /с. 391/
Теперь понимаешь, насколько величественнее и грандиозен проект Федорова. И насколько он необходим для такого убежденного, такого верующего, такого деятельного и такого чистого человека, мыслящего крайностями - все или ничего! Воскрешение или торжество Дьявола!
"Или воскрешение и взаимознание или одиночество человека! Иначе: или -ни Бога, ни мира, ни людей - или всё это в совершенной полноте! " /с. 303/
"Самодержавие, как христианство, обещая блаженство лишь в будущем, может дать его уже в настоящем..." /с. 384/
В разработке конкретных и реальных деталей Проекта Федоров становится просто дотошным (подобно многим великим утопистам). Так, увлекшись образом сооружаемого по-коммунистически обыденного храма, он совмещает его с другими своими излюбленными зданиями: народной школы, Музея, как дома исследований, и т.п. Как и Кампанелла он описывает даже содержание фресок, которые необходимо помещать на стенах этих храмов - школ - музеев:
"Живопись - только отрекшись от самостоятельности и свободы, в союзе с зодчеством, пребывая в единомыслии со знаками, исследующими причины распадения - сознает своё назначение содействовать приобщению всех ко Вселенскому собору, станет миссионером храма-музея. Входя в учреждение научное, художественное, живопись всем им кистью будет проповедовать о соединении... во всех учреждениях и всех местностях... Живопись сделается миссионером соединения местных музеев с центральными..., специальных учреждений с общими, и исторические картины местных музеев будут подробным только развитием исторических же картин центрального музея..." /с. 573/
Мне немного осталось дорассказать из прочитанного в книге Федорова. Исторически он явился православным предтечей победившего в 1917 г. большевизма - коммунизма. Но сам он относился к своим будущим преемникам отрицательно:
"Мы не говорим о коммунистических идеалах, в которых опека доводится до максимума, в которых зависть должна быть возведена в высшую добродетель, чтобы это общество могло держаться так, что подобные идеалы неосуществимы не потому, что люди не ангелы, а именно потому что они не аггелы, т.е. не дьяволы". /с. 124/
Причина столь странной недружественности к родственному, в общем, учению лежит в якобы западных и буржуазных, по мнению Федорова, корнях последнего. Социализм - коммунизм с его целью "Комфорт для всех" Федоров рисует, "как крайнюю степень капиталистического разврата, как крайних врагов, как царство Антихриста" /с. 428/. Русский патриотизм и верность заветам заставляют Федорова держаться на правом фланге идейного радикализма. Однако средство экстремистских рецептов вызывает и внутреннюю приязнь. Так, сожалея о русской молодежи, попавшей в плен к социалистическим воззрениям, он отмечает у неё симпатичные ему черты: бескорыстная жертвенная служба великой цели, готовность к делу, единомысленность, приверженность авторитету и кружковой дисциплине:
"Социалисты так или иначе дали ответ, что нужно делать для осуществления их чаяний, а признающий долг Воскрешения Достоевский не дает никакого ответа на вопрос, что нужно делать для выполнения этого долга..." /с. 439/
"Не только народ требовал службы, но и интеллигенция: все лучшие и особенно молодые в ней, требуя по недоразумению свободы, в сущности желали именно дела, службы и даже, можно сказать, ига, вследствие чего и сделались орудиями тех, которые указывали им дело, ведущее будто бы к свободе; благодаря такому настроению интеллигентной учащейся молодёжи и образовалось в шестидесятых годах множество различных обществ, кружков, в которых была строгая подчинённость, дисциплина, не допускавшая никаких рассуждений". / с. 382/
Эти черты как раз и делают социалистическую молодежь для Федорова гораздо ближе "буржуев и конституционалистов". Социализм кажется Федорову лишь временным заблуждением морально здорового молодого поколения. Недаром у Достоевского Алёша Карамазов перед принятием истинного православия должен пройти этап революционной деятельности. В каком - то смысле Федоров, наверное, мог бы и нынешний этап русской истории рассматривать как необходимую, но временную метаморфозу на пути к истинному православию и истинному самодержавию.
С другой стороны, эволюция отношений Федорова со своими немногочисленными единомышленниками по делу Воскрешения также показывает, что истинными союзниками могли стать только большевики:
"Долг воскрешения впервые выражен в письме Достоевского..." /с. 365/
"Достоевский, говоря о долге воскрешения, как о самом существенном, не делает ни малейшего указания на путь, на ход дел, которыми должен быть исполнен этот долг..." /с.439/
Такое равнодушие позволяет Федорову бросить упрек Достоевскому в мистицизме! И озаглавить свой полемический выпад так: "Супроморализм, или объединение для воскрешения путем знания и дела, средствами естественными, реальными, а не мистическими, в противоположность мистицизму вообще, и Мистицизму Достоевского и Соловьева в особенности"
"Соловьев же не в силах был подняться на должную для выполнения этой задачи высоту... его не воодушевило величие дела... Соловьев, очевидно, не понял, что зло, грехи, вообще всякое несовершенство связано со смертью, а не с жизнью, что воскрешение есть высшая добродетель и неотделима от совершенства... Соловьев не понял воскрешения в полном объеме, не понял, что воскрешение есть замена исторического процесса, эволюции, прогресса, замена того, что само собой делается, т.е. рождается, а потому и умирает... Только уразумев все это, Соловьев понял бы и настоящую терпимость, а без этого фанатизм постоянно будет увлекать его в сторону от общего дела, будет заставлять поносить несогласных с ним в мыслях". /с. 485/
Но ключевым обвинением мне кажется следующее:
"Достоевский, как и Соловьев, считал, видимо, что воскрешение совершится через 25 тысяч лет, а потому с призывом к долгу воскрешения можно и подождать, чтобы заняться задачами своего времени..." /с. 441/
Именно это отнесение "Дела" на тысячелетия вперед Федоров справедливо рассматривал как практический отказ, как предательство со стороны единомышленников. Отсюда и столь резкая реакция. И так - во всем. Федоров критикует славянофилов гораздо резче, чем западников, Л. Толстого - много грубее, чем иных писателей:
"Л. Н. Толстой - фантастический представитель пошлейшего иконоборчества... яснополянский фарисей, иностранец, пишущий о чуждой ему России, в которой он желал бы видеть только нестроение, восстание, вражду..."
Создается впечатление, что чем ближе по убеждениям люди стояли к Федорову, тем суровее он с ними обращался, что малейшее уклонение их от выбранного им самим пути исполнения "долга воскрешения" казалось ему гнуснейшим предательством со стороны соратников. Чистота и страстность Федорова и определили его чудовищную нетерпимость.
А разве не тоже самое повторилось уже в масштабе всей страны после 1917 г.? Когда главные репрессии, в конце концов, были обрушены не против сторонников монархии, а против социалистов - соратников? - Нет, что ни говорите, а крайности сходятся!
И сегодня людям, пытающемся в крайнем, чистом православии найти антитезис коммунизму, найти способ оттолкнуться, очиститься от большевизма, следует помнить о проповеди своего дореволюционного коллеги и о ее реальной судьбе.
Наше воскрешение взглядов Федорова в целом закончено. Неосвещенным остался лишь один для меня очень важный аспект федоровской системы: как работа с книгами может помочь делу Воскрешения? Но поскольку именно этот аспект мне кажется самым рациональным зерном в сумме мыслей этого замечательного человека, то его обсуждение и развитие я выделил во вторую часть настоящей работы..
Думается, что научная критика Федоровской системы сегодня потеряла смысл. Большевизм ее испытал и изжил в своей социальной практике, наука и техника - в практике производственной. Но ведь мы имеем дело здесь и с теоретической, философской системой, которую нельзя опровергнуть практическими доводами. А потому, отказавшись от претензий на окончательность выводов, просто изложим свои возражения, т.е. рассудим по - своему, как можем.
Прежде всего, мне кажется, что проект Федорова существенным образом нарушает 2-ой закон термодинамики о росте энтропии (хаоса) в замкнутой материальной системе. Поскольку Федоров неявно принимает наш мир конечным, т.е. замкнутым (раз допускается возможность его конечного покорения), то он обязан учесть и непреложность этого великого закона.
Конечно, человеческая деятельность по своему основному характеру носит антиэнтропийный, упорядочивающий характер - в сфере своего обитания. Но такую упорядоченную деятельность человек может осуществить лишь за счет траты внешней энергии, т.е. единовременного роста энтропии в более общей системе. Так человеческая деятельность на земле обеспечивается, главным образом, за счёт постоянного мощного потока солнечной энергии, сопровождающегося ростом энтропии в солнечной системе.
Представление о замкнутости Вселенной крайне пессимистично. Ведь что бы не предпринимало человечество, общий уровень энтропии Вселенной должен повышаться вплоть до максимума, называемого тепловой смертью. Единственной оптимистической альтернативой такому воззрению может быть только незамкнутость, бесконечность Вселенной. Но при этом придется расстаться с мечтой о полном познании и полном покорении природы, о ее полном очеловечивании и управлении, т.е. об осуществлении проекта Федорова.
Однако повторим, что Федоров явным образом не формулировал своё убеждение в замкнутости нашего мира. Поэтому ему можно условно приписать и противоположное убеждение. Можно ли тогда мечтать о повороте вспять всех естественных процессов хотя бы в ограниченном человеческом мире, пользуясь ресурсами бесконечной Вселенной?
Что ж, такое временное обращение физических процессов вспять часто устраивает не только человек, но и природа. Человеку же доступны не только циклические, но и ремонтно-восстановительные, даже реставрационные работы омоложения.
Но для проведения такого "обращения естественных процессов (энтропийных или "смертных", по определению Федорова) вспять нужны достаточная величина энергии извне и достаточная величина информации управления. И сразу же оговоримся, что речь может идти только о неполном, относительном обращении отдельных процессов. Ни о каком полном восстановлении, ни о каком обращении вспять времени не может быть и речи. Ибо в силу взаимосвязанности любого отдельного процесса с бесконечным миром, для полного обращения вспять одного процесса надо повернуть назад весь бесконечный мир.
На деле можно только имитировать, более - менее точно моделировать обращение вспять. Для точного же восстановления, абсолютного воскрешения необходимы бесконечная сумма информации о бесконечных взаимосвязях и бесконечное количество энергии для обеспечения такого воскрешения. И главное препятствие здесь не энергетическое, а сначала информационное. Воскресить объект можно только относительно, в меру наличной о нем информации.
Впрочем, здесь Федоров сам проявляет непоследовательность: предложение о всеобщем воскрешении у него чередуется с более простыми примерами воскрешения, как избавления от временной смерти. Сегодня медицина уже широко использует методы реанимации и расширяет границы их использования - но, относясь к ещё неразложившемуся организму, эти методы не относятся к нашей теме. С другой стороны, Федоров, предполагая воскрешение предков без умерщвления при этом их сынов (что должно было случиться при обращении всех процессов вспять), обрекает людей на совершенно новую жизнь, на совместную жизнь всех поколений. Это будут совсем другие люди, составленные из иных элементов и с иными мыслями и чувствами. Только внешностью и отправным информационным багажом они могут напоминать ранее живших людей.
Но возможно ли хоть это? Возможно ли создать человека, которого можно было бы отождествить с ранее жившим предком. Даже задача искусственного создания одного похожего тела чрезвычайна сложна. Но, допустим, что мы знаем в совершенстве законы человеческой генетики и можем конструировать его гены. Допустим, что на какого - то уже исчезнувшего человека мы имеем достаточную информацию: в фотографиях, физических измерениях, медицинских картах, генетических исследованиях... Наверно, тогда можно будет подобрать такой набор генов в человеческой зародышевой клетке, чтобы из нее вырастить очень похожего по внешнему виду и природным задаткам человека.
Но чтобы смоделировать духовный мир человека, его память, чувства, знания, нужно иметь, по-видимому, полную молекулярную запись мозга данного человека на момент его смерти (ибо, наверное, воскресший человек не захочет поступаться какой - либо частью своей уже прожитой жизни). Возможно, в будущем такая запись мозга станет возможной (кто бы мог подумать в начале 19 в. о возможности точного фиксирования вида и голоса человека?) Тогда, наверно, будет решена и проблема бессмертия. Информационное содержание человека периодически переписывается из прожитого тела в новое... Но это может оказаться и невозможным: информация о психической жизни личности окажется настолько объемной, настолько переплетенной с несущественной и вредной информацией устаревшего тела, что наиболее экономным и простым способом окажется постепенный ввод информации в новое тело, обучение его аналогично обучению ЭВМ или ученика в школе. Но тогда этот способ сведется к современному; ведь ребенок и есть новое тело родителей, которое они обучают своей психике, вкладывают в него свое духовное содержание (не отделяя, конечно, ребенка от остального мира). Правда, процесс детского восприятия и обучения очень медленный, и общаясь на протяжении многих лет со своими детьми, мы как-то забываем, что они - и есть мы сами, только обновленные физически и духовно. Мы привыкаем и начинаем относиться к своим детям, как к чужим людям, а свою смерть переживаем как абсолютную смерть (хотя на деле бессмертие большей части нашего существа уже обеспечено в жизни детей).
Думаю, что возможность полного и быстрого механического считывания основного информационного содержания человека и перевод его в новое тело все же принципиально не исключается, т.е. положительное решение проблемы индивидуального (не через детей) бессмертия не противоречит физическим законам.
Однако индивидуальное бессмертие, конечно, будет нарушать биологические законы обновления. Общество бессмертных стариков - это неразвивающееся общество, это общество без детей (ибо нужды в детях уже не будет, а хлопот- много).Это будет скучное общество скучающих людей, без горестей и радостей. Человечество без обновления - это уже совсем другое человечество, это уже даже и не биологический вид, а что-то вроде части бессмертной неорганический природы. Переход к индивидуальному бессмертию будет означать на деле смертный приговор человечеству как виду. Без обновления и неутолимой молодой жажды к жизни люди могут не справиться с вечно обновляющейся приpoдой, закостенеть, заскучать и придти к коллективной смерти... В общем, эту тему можно обсуждать и дальше, но мне вполне достаточно высказать свое сомнение по поводу индивидуального бессмертия, как несомненного блага. Мне кажется, что в лучшем случае люди будут добиваться не бессмертия, а права жить так долго, сколько есть сил и желания, т.е. права умереть по своей воле, право на самоубийство вместо нежеланной смерти. Тогда не будет и страха перед смертью и сохранится нормально развивающееся общество с детьми и стариками.
Ну а как быть с воскрешением более дальних предков, например нас с вами? - Ведь никто не успеет записать нашу мозговую структуру. От нас в лучшем случае сохранятся лишь скудные и отрывочные письменные и фотосведения, а может, и тех не будет. Что тут можно сделать?
Ответ прост - человека можно воскресить лишь в той мере, в какой сохранится о нем информация. Сразу же обсудим предположение Федорова о том, что такая информация может сохраниться на микроуровне - в молекулярных и атомных оболочках. Мне оно кажется крайне невероятным, сравнимым с верой в то, что положение звезд на небе определяет поступки и судьбы людей и что по судьбам людей можно реконструировать историю звезд на небе. Да, конечно, связь между звездами, людьми и атомами существует, но очень-очень слабая, информационно смазанная, почти пустая. Так что надеяться перевести археологию на субатомный уровень - бессмысленно.
Остается рассчитывать лишь на обычную информацию. По фотографиям, наверное, можно будет подобрать похожее тело. Но для восстановления прежней психики, видимо, не будет другого пути, как воспитывать это тело (практически- ребенка) в похожих на древность условиях, т.е. смоделировать целый прошлый мир, в котором жил и формировался воскресший человек. Не только со всеми его закономерностями, но и со всеми случайностями, которые часто оказывают на человеческую жизнь решающую роль.
Мы уже говорили, что это почти невозможно. Да и не нужно.
Ну, скажем, зачем, например, совсем еще несмышленого ребенка ХХХ века. (= новое тело) помещать в искусственно созданный, допустим, средневековый город (еще как создать его?), чтобы воспитать из него, например, сапожника Фрица, а момент смерти Фрица перенести в ХХХ век и объявить воскресшим средневековым Фрицем (на самом деле это будет неточной копией действительного средневекового Фрица), чтобы затем переучивать его на новый лад (средневековый колорит, конечно, скоро выветрится, как забывает дикарь в цивилизованной стране привычки каменного века). К чему это? - Ведь на самом деле первый Фриц, конечно, не воскрес, а просто сконструирован заново (говорить о сборе всех действительных атомов умершего вообще не имеет смысла и не имеет значения для духовного облика человека).
Впрочем, остается и более общий вопрос: "Зачем воскрешать?" Почему воскресить предка лучше, чем родить и воспитать ребенка? Почему старое обязательно лучше нового? Долг перед умершими?
Не знаю как кого, а меня совсем не обрадовала бы перспектива, что в каком-то далеком будущем какой - то ребенок будет рожден и воспитан похожим на меня во всех деталях, и только в момент старости, похожей на мою, переведён в нормальное общество своих сверстников. Я просто не смогу отождествить себя с тем будущим мучеником.
Если пересадка сознания из отжившего тела в новое для продолжение жизни, конечно, имеет смысл, ибо за исключением краткого периода операции переноса у человека сохраняется временная последовательность и легко восстанавливаются все связи с миром, то быть восстановленным по каким-то клочкам информации, быть воскрешенным для совсем незнакомой и чуждой жизни - радость сомнительная! Да и будущему обществу такая процедура: калечить детей прошлой жизнью, чтобы потом их переучивать, покажется бессмысленной.
Подведем итог, как приговор: физическое воскрешение предков мне кажется и ненужным, и невозможным. Следует только научиться продлевать человеческую жизнь до свободного, желанного окончания ее. Вот и все.
Совсем иное сложилось у меня отношение к проблеме информационного воскрешения предков. Вот это - дело нужное и даже необходимое, как необходимы история, археология, палеонтология, геология, астрономия и множество иных наук, связанных с исследованием процессов в прошлом. В той или иной степени, но сюда могут быть отнесены все науки. Ведь основная научная задача - предсказание будущего по прошлому. Мысль о том, что история и естествознание едины и есть одна наука, была близка многим философам, не исключая Маркса.
Это и понятно. Не только человеческая, но и любая жизнедеятельность основана на некотором планировании, предвидении будущего на основе прошлого опыта. Все успехи человечества основаны на громадном росте этого качества, на основе накопления и хранения социального опыта и научных знаний. Все его могущество зависит от информационного восстановления прошлого, его анализа для планирования будущего. Поэтому человек не может и не имеет права ничего забывать. Он обязан хранить и воскрешать в памяти забытое. И не только в памяти. Археология, например, занимается реставрацией материально. Недаром Федоров называет ее святейшей наукой:
"Мы потому и называем Археологию величайшей и святейшей наукой, что без познания памятников и останков умерших - познания не мысленного только - невозможно объединение, братство живущих". /с. 686/
Да, археология и другие науки совсем не только мысленно восстанавливают прошлое. Нет никаких принципиальных ограничений для сбора исторической информации, для углубления и уточнения информационных моделей прошлой действительности, для детализации и уточнения прогнозов будущего. Но, строго говоря, нельзя считать информационное воскрешение прошлого и самих предков - только делом будущего. На мой взгляд, такое воскрешение осуществляется уже сейчас.
Даже когда мы знаем только имя когда-то существовавшего человека - мы воскрешаем его, вспоминая время и место его жизни, рисуя себе его типичный облик. Он существует как личность в нашем сознании. Правда, видим мы его смутно, лишь в самых главных (типичных для эпохи) чертах. Любой отрывок конкретной информации об этом человеке позволит нам сделать это воскрешение много полнее и явственнее.
Но даже если мы не знаем имени этого человека, а лишь то, что в такую-то эпоху в такой-то стране существовало такое-то количество народа с такими-то основными признаками - всё равно эти неизвестные нам поимённо люди живы до сих пор, воскрешены в наших информационных моделях.. Только, конечно, без конкретики имён и деталей это очень уж средние, очень уж бедные и размытые люди. И поэтому наука будет делать всё, чтобы дойти до знания конкретных людей, чтобы восстановить прошедшую жизнь во всех ее необходимых подробностях, воскресить жизнь предков с наибольшей полнотой для вечного существования, для информационного бессмертия, для приумножения этого главного сокровища человечества. Без сомнения, задача эта велика и благородна ("величайшая и святейшая" - Федоров).
Но давайте пофантазируем. Представим, что в каком-либо отдаленном будущем в исторических информационных моделях будут действовать не одни совокупности людей (народы и государства), как сейчас, а множество конкретных действительно живущих людей, которые в этих моделях, в мощных вычислительных машинах будут проживать в некотором, биологически условном смысле жизни, совпадающие с действительно протекшей раньше - в меру имеющейся информации. Конечно, в угоду Федорову можно даже представить, как эти действующие информационные модели предков вкладываются в новые биологические тела, чтобы правду относительного, информационного воскрешения совместить с иллюзией материального воскрешения. Но я только не понимаю, зачем и кому может понадобиться такой фокус. Для человеческой пользы вполне достаточно информационного воскрешения.
Мало того, для людей гораздо важнее информационное существование даже никогда не живших в действительности людей - я имею в виду литературных героев, героев мифов и искусства. Они живут, конечно, необычной, но вполне реальной, независимой от породивших их авторов жизнью. Одно из последних понравившихся мне размышлений на эту тему содержится в рассказе А. Битова "Ахиллес и черепаха" / "Лит. газета" от 22.01.1975 г./ В нем он задумывается , "в какой же степени литературный герой не реалистичен, а именно реален, т.е. как бы живет, как мы с вами, как тело", и разбирает нравственную проблему "взаимоотношений автора и героя":
"Нам скажут, что герой нематериален, фантом, плод воображения, и поэтому автор не несёт перед ним той же ответственности, как перед живым, из плоти и крови , человеком. Как раз наоборот! Живой человек может воспротивиться, ответить тем же, сам причинить нам ... в конце концов, на его стороне закон... Герой же безответен, он более чем раб, и отношение к нему - дело авторской совести... Какой-нибудь чудак вполне мог быть основать Общество охраны литературных героев от их авторов..."
... Но я не могу, к сожалению, дальше цитировать Битова. Ведь мне нужно было только показать реальность этого явления. Реальность литературных персонажей можно сравнить с существованием мнимых чисел в математике: мнимость, условность таких чисел несомненна, но столь же реальна несомненность их существования. Человечество - это не только действительно живущие люди (положительные числа), и не только уже умершие предки (их можно сравнить с числами отрицательными), но и выдуманные, мнимые герои. Человечество - ничуть не проще и не однозначнее совокупности математических чисел т объектов.
Конечно, я не склонен смешивать числа действительные и мнимые, действительно живущих, предков и литературных героев. Конечно, последние очень важны, необходимы для жизни живущих сегодня и завтра людей: в них сконцентрированы и как-то обобщены основные черты действительных людей. Литературные герои более удобны для практического использования людьми в своей жизненной практике, ибо это уже не сама груда фактов, а обобщение конкретного опыта человеческих жизней, особый тип абстракции, теории.
Однако, какие бы обобщения жизни не составлять, какие бы романы не выдумывать, основа для них реальная жизнь действительных людей, в качестве последнего и все решающего источника информации, опыта. И в этом громадное исключительное значение информационного воскрешения прошлой и настоящей жизни.
Конечно, для Н.Ф.Федорова всего этого было бы мало, его душа жаждала именно материального воскрешения, но нельзя сказать, что при этом он игнорировал информационную проблему. Напротив, он исключительно внимателен к ней. Так, описывая будущую исследовательскую идеальную общину, он не забывает упомянуть, что каждый член ее вместе с тем - "историк и летописец", что каждый поселок и селение должны вести свою историю. Искорка правильного отношения к воскрешению у Федорова проскакивает при описании процедуры погребения:
"Погребать у сынов человеческих означает оживлять или воскрешать соразмерно со знанием и умением.... Зарытое или сожженное тело тотчас же восстанавливается по необходимости нравственной..." /с. 517/
Именно так: человек умирает физически, но тут же восстанавливается для жизни вечной - в памяти людей, в социальном опыте человечества. И задача состоит в том, чтобы не терять ни крупинки этого богатства, фиксировать его и делать вечным.
Мы уже упоминали, что смысл всех религий для Федорова заключался в культе предков. Но этого мало: в христианских обрядах он видит важную работу по обеспечению бессмертия людей:
"Сама религия есть совокупная молитва всех живущих о возвращении жизни всем умершим... Внесение в синодик для поминовения - не только вечная память, но и условие спасения от Адама и до сего дни..., включая всех грешников до Иуды... Нужно восстановить вселенский синодик полностью не только по христианским кладбищам, но и по всем курганам, языческим городищам, марам и пр. " /с. 527/
Одна из любимых мыслей Федорова - соединение кладбищенского храма со школой и музеем, под которым он разумел прежде всего библиотеку:
"Музей есть по преимуществу книжное хранилище. Но что такое книга, как не запись наблюдений? Это определение остаётся верным, будет ли содержанием книги биография, техническое руководство или метеорологический бюллетень. При том всякая книга есть не более как способ к дальнейшему изучению познаваемого, к той великой, еще не напечатанной книге, изучение которой должно составить задачу человечества" /с. 646/
"К самой книге, как выражению мысли и души ее автора, должно относиться как к одушевленному, как к живому существу, и тем более, если автор умер. В случае смерти автора, на книгу должны смотреть как на останки, от сохранения коих как бы зависит самое возвращение к жизни автора.
Вместе с тем, библиотеки не должны быть только хранилищами книг, не должны служить и для забавы, для легкого чтения - они должны быть центром исследования, которое обязательно для всякого разумного существа: все должно быть предметом знания и все - познающим" /с. 679/
"Московский Румянцевский музей - открытое для всех желающих трудиться книжное кладбище" /с. 681/
"Представьте, что из всех книг выступили творцы их и, указывая на свои произведения, требуют изучения их. Этот призыв к знанию, как общему долгу всех, к знанию не популярному, а действительному, и есть начало нового культа, но лишь начало его..." / с. 682/
"Подобно тому, как церковь каждый день поминает и прославляет своих святых, которые участвовали в ее создании, так и органы ученого сословия, науки должны каждый день вспоминать тружеников знания, приглашая тем читающих не к чтению лишь, но и к изучению. Изучать же, значит не корить и не хвалить, а восстанавливать жизнь.
... Порядок книг в библиотеках должен быть календарным, по дням смерти авторов - ибо он заключает в себе требование (хочешь не хочешь, волей неволей) - поминовения, т.е. восстановление самого автора по его произведениям... ни одна книга не будет забыта..." /с. 683/
Именно в этих отрывках Федоров стал мне особенно интересным. Его подход к книгам не потребительский, а скорее информационный, статистический. С этой точки зрения художественная книга может нести не больше информации, чем обычный дневник обычного человека. Таково же его отношение и к исторической науке в целом: "История - не суд, а воскрешение!" Что и говорить, позиция очень симпатичная, но, к сожалению, малореальная (как и календарное расположение книг в библиотеке, удобное лишь для механического считывания информации).
Конечно, если ждать будущего "информационного воскрешения" и только потом уж - использования ("Страшного суда"), то сегодня нам надо только копить архивы, упорядочивать их и изучать. Но если использовать эти архивы и сейчас, для предсказания будущего, то без анализа и оценки их, т.е. . без "суда", обойтись невозможно, да и не нужно.
Историческая наука должна быть одновременно и воскрешением и судом, должна одновременно работать и на будущее воскрешение (сбор информации ради самой информации) и для сегодняшнего суда (практических выводов и прогнозов из исторических исследований). Различие между историей- воскрешением и историей - судом можно отождествить с различиями между фундаментальными и прикладными естественными науками. Не понимать необходимости тех и других - странно. И потому, если анекдот о стычке между Л. Толстым и Н. Федоровым в Румянцевской библиотеке имеет под собой историческую основу, то, несомненно, Л. Толстой проявил странное недомыслие, отвергнув как хлам всю массу ныне не читаемых ( и, след., по его мнению, бездарных) книг: то, что не интересно сегодня, будет крайне важно будущим людям. В. Ф. Одоевский был более чуток в этом отношении:
"Библиотека - великолепное кладбище человеческих мыслей... На иной могиле люди приходят в беснование, из других исходит свет, днем для глаза нетерпимый, но сколько забытых могил, сколько истин под спудом..."
К сожалению, все это тонкости. К сожалению, и сегодня многие из нас далеки не только от признания нужности архивов, истории - воскрешения, но и от понимания истории, как суда и прогноза. Они считают достаточным свои решения о будущем основывать лишь на информации о настоящем, вернее, на сумме бытующих в настоящее время "научных гипотез", строить из них якобы идеальные конструкции, а потом перекраивать в угоду им реальный мир. Для большинства из нас признание нужности хотя бы истории как суда и прогноза - уже станет громадным шагом вперед. Однако придёт время и для второй ступени понимания.
И тогда люди приступят к подлинному решению вопроса об архивах, приступят к максимальному сбору и сохранению всей информации - без изъятия. Для будущего максимально точного воскрешения - и не столько из долга перед предками, сколько из долга перед далекими потомками.
Мне осталось досказать немногое, а, вернее, вернуться к изначальному вопросу: почему разговор о Федорове и об информационном воскрешении показался мне необходимым вступлением к нашим дневникам и диафильмам, вступлением, которое пояснило бы цель и смысл этой нашей работы?
В дневниках и диафильмах мы фиксируем, как можем, свою жизнь, доступную главную часть ее, и этим выполняем свой долг перед потомками - не ближайшими, а дальними. Даже, может, очень дальними, но несомненными.
Выполняя столь большую работу, мы должны подумать, чтобы она дошла до своего далекого адресата. Для этого нужна не просто долговечность, а именно бессмертие - в этом-то вся трудность: дожить нашим текстам, слайдам, пленкам до того времени, когда они станут нужными людям для информационных моделей. А те уже сами обеспечат нашим материалам бессмертие в делах своих. Отсюда наша просьба и призыв: "Сдайте нас в архив!"
Сдайте вместе с другими документами других людей: со всеми письмами, фотографиями, отчетами, воспоминаниями и пр. (все, что будет нужно), но сдайте надежно, навечно!
И возникает проблема архива: куда сдавать?..
Человечество еще не осмыслило эту проблему как следует, и тем более ее не решило. Обычай уничтожения всей деловой, общественной и личной документации по истечении довольно краткого срока действия (год - два - пять), если вдуматься, есть варварский и безумный обычай. Ведь через 100 - 1000 лет каждая из этих бумажек будет расцениваться как бесценное сокровище.
Конечно, люди должны найти способ микрозаписи и систематизации всей выявленной на данный момент текущей информации. Должны избавиться от происходящего до сих пор ежеминутного уничтожения информации о человеческих жизнях, должны победить информационную смерть, должны решить проблему великого, практически неисчерпаемого Архива.
Но пока до такого технического решения далеко. И приходится перебирать лишь возможные сегодня и относительно надежные способы избежания информационной смерти:
Первый.Добиться принятия наших диафильмов и дневников на хранение в Государственный архив. Это наиболее простой и прямой путь.
Однако для этого надо доказать, что сдаваемые документы имеют значительную общественную ценность с точки зрения не будущего, а сегодняшнего эксперта. А это такая большая разница: сегодняшние и будущие оценки. Кроме того, наши дневники и диафильмы в некотором смысле противоречат ныне бытующим идейным установкам и, возможно, будут расценены как вредные. И наконец, сегодняшним государственным архивам и библиотекам с их древними порядками и первобытной техникой, с их страшной переполненностью и периодическими "чистками от устаревшей информации" (какое страшное словосочетание и для Федорова, и для меня!) - совсем не до вечного хранения личных материалов каких-то частных лиц. Они их просто не примут, а если и примут, то не дождавшись 100 - 1000-летнего срока выбросят .
Другой путь - хранить в личном архиве и завещать это хранение детям и внукам.
Это наиболее просто и естественно. И мы, конечно, так и поступим. Для немногих, осознавших нужность архивов, сегодня это, как правило, единственный путь: личные архивы превращать в семейные. Такая семейная традиция должна родиться и укрепиться. Из нее впоследствии родится и стремление большинства серьезно решить проблему центральных архивов.
Однако при всем этом такой способ хранения ещё очень ненадежен. Сумеем ли мы внушить своим детям желание взваливать на свою новую жизнь этот груз - сохранение и пополнение своего и родительского архива? И позволят ли им это условия бурной жизни, социальная среда? Ведь каждый сбой в этом ведет к непоправимой гибели архива, к неудаче. Надо смотреть прямо: шансов на удачу здесь немного. И всё же, за неимением лучшего, мы будем этот путь использовать. Как свой долг.
Однако есть ещё один, правда, не всегда и не всем доступный путь: сделать свой архив нужным современным людям, и тем на них отчасти взвалить бремя хранения от смерти. Короче - напечататься.
Сегодня напечатанное в достаточном тираже - практически единственный способ надёжного обеспечения будущего информационного бессмертия. Легко пропасть одному экземпляру трудно читаемой рукописи, а вот тысячному разошедшемуся тиражу пропасть уже трудно. Вероятность достижения бессмертия вырастает в этом случае в 1000, если не в больше раз.
Однако чтобы напечататься, надо стать интересным уже сегодняшним людям. Вот отсюда, из этих неосознанно начавшихся попыток заинтересовать людей, и произошла наша дневниково - диафильмовская форма: и не документ, и не искусство.
Конечно, мы были бы рады стать полезными людям уже сегодня. Однако знаем, что это удел единиц, способных делать интересные для всех обобщения человеческой жизни. Конечно, мы к ним не относимся. И потому пытались стать интересными и полезными хотя бы для своих знакомых и для своих детей, надеясь, что они могут помочь нам в сбережении данной работы.
Пока "Диафильмы и дневники" существуют в единственном экземпляре. Простая случайность - и после них может остаться только пепел и наши непрочные воспоминания. Приведение их в порядок, модификация в виде записок позволит размножить их хотя бы до пяти экземпляров, раздать друзьям для жизни и хранения и таким образом увеличить шансы на информационное бессмертие. Хотя бы в 5 раз.
Будем живы, будут возможности - мы увеличим эти шансы к бессмертию, сколько хватит сил. Чтобы когда-нибудь, в далёком "завтра" мы могли сказать своему далёкому потомку: "Ну, здравствуй!.... Мы стали интересны тебе? - Тогда слушай!"