Дорогой Витя, взаимоотношение наших семей в последнее время приобрело характер жизненных задачек, которые необходимо как-то решать, ибо все это выносится на свет Божий, что требует обоюдного стремления к искренности и ясности умонастроений.
Я прекрасно помню суть твоего монолога перед нашим расставанием о том, что для тебя потеря одного походного дня гораздо дороже желания идти с друзьями-партнерами по походу, когда кто-либо из членов семьи друзей всем своим болезненным состоянием просит подарить ему один или полтора походных дня, необходимых для полного восстановления здоровья и сил. (На сегодня я особенно остро ощущаю свое расхождение с тобой в том, что для меня один и более потерянных дней из-за больного человека, пусть даже в походе, ровным счетом ничего не значат. Большой эмоциональный заряд в этом случае возникает от дарованного тебе Богом случая по настоящему помочь больному и особенно близкому тебе человеку). На уровне вербального поведения Лиля, как воспринималось, занимала нашу позицию, хотя и с колебаниями, и больше на уровне сочувствия. На уровне же содержательного поведения и макродействий Лиля всем своим существом была с тобой, Витя, это понятно и объяснимо, ведь ты для нее командир в жизни, а уж тем более в походе. А командир на то и командир, чтобы его слушались. Лиля это понимает и поэтому в вопросах, связанных с критическими ситуациями, тебе не перечит. Но все равно, я очень благодарен Лиле за то, что она вербально была на моей стороне и морально поддержала нас в противостоянии Вите.
Витя ошибался, когда считал, что у меня не было желания пройти маршрут до конца. Такое желание у меня было с того момента, как я решился на этот совместный поход. Вопрос упирался только в средства, которыми мы реализуем достижение нашей цели. Средства, на мой взгляд, должны соответствовать цели и быть достойными ее. Иными словами, я не ощущал свою задачу так, что мы должны пройти маршрут любой ценой, то есть ценой критического состояния здоровья близкого мне живого существа (собаки) или ценой здоровья, а быть может, и жизни моего ребенка. Отсюда сомнения в Бейнеу, когда Блека ослабела от поноса и рвоты, отсюда нежелание подвергать риску больную Оленьку, то есть затаскивать ее глубже в горы, где медицинская помощь была бы более проблематичной, нежели в Нижнем Сангворе - вполне солидном кишлаке. Моя память не воспроизводит ощущения в день нашего походного расставания моего высказывания в категорической форме о нашем возвращении назад, но робкое предложение переждать с нами день (сутки) возле больного ребенка, хотя и не энергично, но высказано было мной Вите, а немного позже основательно усилено Лидой. И, если бы это предложение было принято, и Оленька за эти сутки поправилась бы и повеселела, то не было бы никакого сомнения в том, что мы обеими семьями продолжили бы наш общий маршрут хотя бы до переправы, а, возможно, и дальше, хотя трудности перевала, по мнению Сокирок, для семьи, нагруженной рюкзаками, были бы практически непреодолимы. Однако походные свойства Оли могли быть проверены в случае ее полного здоровья лишь экспериментально. В какой-то миг мне показалось, что Вите надоело нянчится с недостаточно мобильной семьей и, поделив продукты и тепло попрощавшись с нами, семья Сокирок энергично двинулась в сторону пика Коммунизма и вскоре исчезла из виду, предоставив нам самим решать свои семейные проблемы. Я хочу думать, что мне это только показалось. Факт расставания перешел в продолжительное огорчение, вылившееся 18 июля 1984 года на страницах моего походного дневника в нижеследующую запись.
"Вчера расстались с семьей Сокирок. Маша и Аня плакали. Причина была та, что Оля заболела и лежала пластом. Накануне перегрелась. Я отказался идти дальше. Потом предложил компромиссное решение, чтобы Витя с семьей подождал нас здесь (в Нижнем Сангворе) один день, а потом, когда Оле бы полегчало, тронулись дальше. Витя предложил заброситься машиной еще глубже в горы из Нижнего Сангвора, бывшего райцентра, в Верхний Сангвор - небольшой кишлачок в 27 километрах вверх от Нижнего. Я не согласился больного ребенка затаскивать в более глухое место. Витя сказал, что он не может разбрасываться днями и ждать не согласен. Мы расстались, видимо, насовсем. Витя высказал, с моей точки зрения, неубедительную тираду о том, что он готовился к этому походу целый год. Столько обговорено, все знают об этом. Как будто из-за одного дня у него сорвалась бы его экскурсия к пику Коммунизма.
Этот поступок кое-что перечеркивает, а именно: мое желание ходить с ним еще в какие-либо семейные походы, давать свои материалы по среднеазиатскому походу, смотреть сделанный им диафильм.
С Сашей Наседкиным Витю сближает не только прошлое, но и реальные черты голой сиюминутной рациональности, вплоть до принципа: "Цель оправдывает средства ее достижения". Можно, конечно, не обращать внимания на серьезные болезни, но только не у детей, потому за них ответственны мы, а за себя отвечаем сами. В вопросах же шабашного дела Витя (для меня) вполне оптимальный, можно сказать, превосходный партнер. За это ему спасибо. Дружба дружбой, но походы врозь. Походы, делающиеся во имя гуманизма и выплевывающие его из реального поведения членов группы, представляют сплошное лицемерие".
В целом за то, что Витя нас, инертных моей пассивностью и моим сопротивлением грандиозному летнему путешествию, все же вытащил в задуманный им поход, мы все, и особенно дети, очень ему благодарны. Однако несоответствие в этом походе наших мироощущений нашло "лазейку" через Олину болезнь. Сложившимся по разному людям лучше ходить в походы каждому со своими семьями или с максимально адекватно воспринимающими окружающий мир партнерами. 10 сентября 1984 года.