Введение
Этот поход был задуман в 1981 году после первого нашего отпуска с младшими, тогда еще шестилетними детьми. Тот довольно большой тот поход по Кавказу-Крыму-Молдавии (с заездами до - в Волгоград к бабушке, а после - к родственникам на Украину) столь понравился, что в шутку мы распланировали по маршрутам 6 лет вперед, пока дети не вступят в 7-й класс, в возраст активного отторжения от родителей и поиска собственной компании, а, значит, и своей тургруппы. С нашим старшим Темой такое случилось еще в 6-м, так что в лучшем случае только 6 лет оставалось нам для летнего общения со своими последними детьми, восполняя его дефицит в остальное время года.
Мы стремились, чтобы через два года на третий попадать в сложные, но доступные нам горы. Расписание получилось таким: 1982г. - Белоруссия, 1983г. - Печора-Мезень, 1984г. - Ср.Азия - высокий Памир, 1985г. - Черноземная Россия, 1986г. - Урал, 1987г. - Алтай. Если не считать Дальнего Востока, то к 1986г. должно было завершиться наше беглое, туристское знакомство с основными регионами страны (о закрытой Камчатке или загранице думать не стоило) - и можно было бы забросить туризм и диафильмы, как ни странно для нас это звучит...
План был задуман в шутку , но оказался перевыполненным. За одним исключением: Аня не захотела идти с нами ни на Урал, ни тем более на высокий Алтай. Ходить под рюкзаком и бегать по городским музеям - не в ее характере. А вот Алеша в туризме нашел вкус и активно ищет свою туристскую группу. Все естественно и правильно. Но хоть мы и ожидали разлета своих младших детей, а все равно чуть грустно.
Большим стимулом стало участие в первых трех походах семьи Сулимовых - детям нашим веселей, и нам - лестней. Жаль, конечно, что наши противоречия с Володей оказались столь сильными, а расставание на маршруте в самом трудном из походов - памирском - (из-за болезни четырехлетней Олечки Сулимовым пришлось вернуться раньше) оказалось таким обидным... и едва ли не окончательным. Продолжая семейную дружбу, в общие походы мы вместе больше не ходим. Видно, несовместимыми оказались мы с Володей по туристским целям и ценностям. Думаю, что ценность гор, как место самоиспытания, для него была незначительной, если не нулевой. Но вот для Лиды Сулимовой - довольно значительной (и потому обида ее за несостоявшийся памирский поход была острее). И обида, и переживания.
Еще до замужества она ходила с сильной туристской группой по горам, но вот как-то в снежных горах ей не заладилось, не смогла преодолеть то ли страх, то ли физическую усталость, а потом покатились жизненные неурядицы - уход от туристской компании, еще более сильные разочарования... Со временем душевные раны зарубцевались, но вот одна из самых, казалось бы, мелких и незначительных душевных царапин - неосуществленный в молодости поход через снежные высокие горы - продолжала Лиду тревожить. Отсюда и ее решимость: все же пойти с нами через три года в высокие, теперь алтайские горы. Пойти наверняка - без малых детей и даже, как это ни тяжело - без Володи, если он не захочет. Видно, ей было очень нужно доказать себе то, что всем, включая, например, меня, было и так совершенно ясно - что она может преодолевать себя, может рисковать и "брать снежные перевалы".
Мы же со своей стороны чувствовали некоторую вину перед Лидой за неудачу памирского похода. И еще очень тревожилась Лиля - не столько за себя, сколько за Лиду, ее здоровье и возможности... Под прессом Лилиных опасений проходила разработка маршрута в Москве. И может, из-за духа противоречия, я Лидины возможности ценил гораздо выше и интуитивно был уверен, что максимально облегченный (но длинный, и потому тяжелый) маршрут мы пройдем спокойно и уверенно.Сильными мне казались и дети-участники: и окрепший Алеша, и заменившая Аню его подружка по туристской детской группе Маша меньшая (она показала себя очень выносливой в весеннем лыжном походе), и, наконец, дочь Лиды - Маша старшая (уже десятиклассница) - ее старательность нам известна давно.
Итого 6 человек - как раз на одну большую палатку. Может, самый сильный и мобильный состав за походы последних лет. С нами были ледоруб и веревки - минимальное альпинистское снаряжение. В принципе, и оно было ненужным, запланированные нами перевалы не превышали 1-Б категорию трудности, а значит, были проходимы для любого туриста, вооруженного лишь ботинками и палкой. Но мы взяли их для уверенности, на всякий случай, для самостраховки. Были карты и описания из турбиблиотеки, притом сделанные не только мною, но и Лилей с Лидой (для контроля и их уверенности). Наконец, у нас были срационированные на 15 ходовых дней пищевые припасы (по типичным туристским нормам, но уменьшенные вдвое - и оказалось, что этого нам вполне хватило и даже чуть осталось). Правда, мы несколько затянули со сроками выезда, и все же в последний день июля - выехали.
31 июля - 3 августа. Поезд. Поехали. С Казанского вокзала... События начали случаться прямо на вокзале, где за 15 минут до отправления Лида потеряла в толчее Машу, а та не знала даже, что поезд следует до Барнаула. За эти минуты Лида успела-таки добиться, чтобы вокзальное радио передало обращение к девочке Маше, а наши знакомые ее искали и нашли, и даже успели наспех переговорить, попрощаться и сфотографироваться, а мы поблагодарить за автопомощь и съестные подарки в дорогу.
...Все! Начинаю записывать хотя бы факты, как это делает Лида, а то не успеваю даже в поезде. Три дня общего вагона. Первые сутки просто спала с короткими перерывами на еду, в изобилии заготовленной в Москве. Второй и третий дни сквозь сон слушала, как Витя читал Юрины воспоминания о предвоенных и военных годах. Какую-то минимальную правку их Витя делал, а я их утверждала или нет.
А еще немного штопала носки и палатку - и опять спала...
3 августа. Барнаул. Витя прежде всего закомпостировал на ночной бийский поезд "полусамодельные" билеты, и в 6 часов вечера мы отправились на знакомство с городом.
Когда в Москве брал на всех билеты, то по ошибке указал конечным пунктом не нужный нам Бийск, а более ближний Барнаул, до которого шел данный поезд. Между ними расстояние около 200 км, т.е. стоимость ж.д.- билета около трех рублей, а вот если ехать из Москвы, то оба города попадают в один тарифный пояс и билет до Бийска стоит столько же, что и до Барнаула. Значит, из-за моей оговорки группа теряла около 18 рублей. Конечно, я потом просил, чтобы мне допечатали название Бийска в самой кассе - и, конечно же, мне отказали - хотя, конечно, ничего естественного и правильного в таком отказе нет, но уж очень привычны нам такие отказы. Я получил совет: сдать билеты и купить новые, правильные, но при этом я потеряю около двух рублей на билет, да еще нужно будет снова выстаивать очередь, и не одну, а две... Вот почему я и решился: название Бийск в каждом билете напечатал сам на машинке. И хотя шрифт несколько отличался от кассовой машинки, но суть билетов была совершенно правильной, на форму шрифта кассиру обращать внимание некогда - и потому мне их закомпостировали без звука.
Прав ли я был в таком "самоуправстве"? Лиля считает, что в общем не прав - нельзя нарушать правила. А я на это возражаю: А прав ли кассир, не пожелавшая и слушать о помощи мне и исправлении моей небольшой оплошности??
Вид у Барнаула довольно скромный даже на его главной улице имени Ленина. Мы ее прошли от вокзала аж до самой Оби... Народу немного. На улице Ползунова - старинные дома и музеи. Хорошо просматривается исторический город вдоль Барнаулки.
Из экономии Лидиного времени мы отложили остановки в сибирских городах на обратный путь. Барнаул оказался исключением из-за неизбежной пересадки. И хотя в музей мы не попали, экскурсия наша была удачной - воздух города вздохнули, образ в памяти сложился. По истории Барнаул - типично горнозаводского происхождения - от демидовского завода в послепетровском 18-м веке. От этого столетия остались и самые старые здания вроде горнозаводских управления, аптеки, училища... и имя Ползунова - типичного русского изобретателя-самородка. Сегодня этим именем город гордится, выставляет его напоказ и в памятниках, и в названиях. Сама же жизнь Ползунова, как и всех иных русских изобретателей крепостного, казенного времени, трагична, технически бесплодна. Наверное, лучше всего эту трагедию изобретателя на казенной службе понял Лесков в "Левше", трагедию, неизжитую до сих пор. И какая "ирония судьбы", вернее, издевка: русская казенщина, веками губившая русское изобретательство, поднимает на идеологический щит и прославление замордованных ею прежних изобретателей.
Между Барнаулкой и Обью - высокая парковая гора. Сверху мы насмотрелись и на город, и на заобские зеленые пространства, а, спустившись к самой Оби - немного искупались. Витя, по необъяснимому (но нередкому) капризу отказавшийся от камеры хранения, вместе с рюкзаком донес до Оби и свои плавки, и они с Алешей плавали вдоволь. Мы же - за мысом - тайком. Да и то, буксирчик, увидев Лиду в воде, не поленился развернуться и подплыл поближе. Пришлось всем срочно одеться.
Пройдя по берегу, долго сидели у речного вокзала, насматриваясь на Обь. Она здесь еще не очень широкая (как Ока у Серпухова), но быстрая и мощная.
Да еще в душе какая-то романтическая хвастливость. Когда купался, то радость доставляла не столько сама прохладная вода, борьба с течением - сколько осознание, что, вот - и с Обью, наконец, соприкоснулся, с той самой, великой Обью, что, пройдя скоро Новосибирск, станет потом подобной морю, многоводнейшей сибирской рекой. Чувство, может, в чем-то подобное вдохновению паломника, добравшегося до знаменитой святыни, после личного соприкосновения с ней.
Поздней ночью уехали в Бийск и после 4-х часов сна в очередном общем вагоне оказались в этом железнодорожном тупике.
4 августа. Автобусы. С трудом уехали от бестолкового Бийского автовокзала по начавшемуся Чуйскому тракту до большой деревни Сростки, родины Шукшина. Музей его, правда, еще был закрыт в такую рань (8 ч. утра). Взамен посидели на лавочке у дома, посмотрели на деревню внизу (дом под горой), поговорили о Шукшине. Жаль, что на гору не поднялись, наверное, от недосыпа...
Объяснения музейных гидов заменили разговор с бабушками, торговавшими зеленью на тракте и присмотревшими наши рюкзаки, пока мы ходили к музею. От них мы узнали и про недавние шукшинские литературные чтения на горе Пост, и про оставшихся здесь (в Барнауле) родственников. И про сам дом - он был куплен матери, и, наконец, про само старинное село, не раскольничье, а православное ("церковь до войны раскидали, как и везде").
Уже в Москве прочли в "ЛГ" отчет о шукшинских чтениях этого года. Запомнились слова В.Распутина: "Чтение Шукшина делает нас народом!" Слова неожиданно высокопарные, сначала даже непонятные, а на деле - справедливые, подводящие итог и нашим представлениям о Шукшине. Сидя у шукшинского дома, мы попытались что-то рассказать детям и самим понять причины его известности. И ничего не могли найти, кроме слов о предельной искренности и о необыкновенном интересе к простым людям, своим землякам. Ведь много талантливых людей из провинции, из "глубинки", приезжают в Москву и на поприще всероссийской и мировой культуры навсегда и забывают свою "малую" (на деле - настоящую) родину и тем самым как бы грабят ее собственным отречением. Но даже если талантливые выходцы из провинции, деревни и не забывают земляков, посещают родные места, то почти всегда, как дачники или эмигранты - для отдыха, воспоминаний. И плодят элитарный разрыв между столичной элитой и провинциальной массой, даже против своего желания укрепляют отношения высших и низших, управляющих и подданных - взамен отношений достоинства и самостоятельности, характерных для свободного народа. Шукшин же и в Москве не был способен поставить себя выше простых людей, земляков, выше их чувств и интересов. Его жизнь была - не разрывом в народе, а крепчайшим соединением Москвы с алтайской и иной провинцией в союз равных и достойных. Как прав В.Распутин!
На каком-то попутном автобусе добрались до перекрестка на Горно-Алтайск, но заезжать в него не стали. По отзывам людей, на автобусные билеты там рассчитывать нам нечего, и потому мы сразу решили добираться на перекладных.Через полчаса ожидания повезло: нас подхватил мягкий "Икарус" и провез сто с лишним километров до районного Шебалино.
Соседкой по заднему сидению оказалась словоохотливая учительница-пенсионерка, очень любящая этот край, куда приехала еще молодым специалистом. Подчеркивала, что к ней хорошо относились родители алтайских детей, но вот когда отношения с Китаем ухудшились, то недовольство нами стало больше - вплоть до желания выгнать русских с Алтая.
Я не был при этом разговоре (толстый русский шофер усадил меня рядом с собой и всю дорогу развлекал рассказами о том, сколько тысяч на Алтае туристов плановых, а вне плана - так без счета, а потом мило присвоил неожиданно содранные с нас деньги за рюкзаки), но кажется, он был одним из первых, но не последних проявлений русско-алтайских трений. Уже в следующем автобусе этого дня, показывая своим туристам памятник на Семинском перевале, инструктор в издевку переименовывает его в памятник присоединения России к Алтаю (а не наоборот) - отголосок все тех же национальных напряжений. Конечно, алтайцев немного, всего около 60 тысяч, т.е. треть населения области. Но за ними - нравственные права прирожденных хозяев, аборигенов. За ними - неподдельная любовь к этой земле, укорененность именно в ней. А вот слишком подвижное и во многом расхристанное русское большинство преобладает, наверное, лишь в районных и областном центре да в некоторых кержацких деревнях. Понятно, что элитарно-столичное высокомерие некоторых русских начальников с одной стороны и бесшабашная безалаберность и наплевательство русских подчиненных с другой, коренным, и потому хозяйственным и независимым алтайцам, должны казаться оскорблением и быть в тягость, что объективно не может не толкать их к автономистким и даже прокитайским симпатиям. Так было до революции, но, видимо, так отчасти есть и сейчас. Чтобы положение изменилось, надо, чтобы изменились, прежде всего, мы, русские. Чтобы на Алтае становились прежде всего гражданами Алтая, а не вечными представителями "центра".
На остановке в Шебалино увидели группу молодых немцев из ГДР, как и мы, пытающихся уехать на перекладных за Усть-Кан. Но они стоят здесь уже с вчерашнего вечера, а автобусы не берут.
От темы алтайцев - вдруг к немцам на Алтае, да еще совершенно свободным, одиноким , без всяких русских сопровождающих (так они нам объяснили). Они учатся в Москве и неплохо говорят по-русски, и мы их сначала приняли за своих прибалтов. Они и в самом деле похожи, и даже более спокойны и доброжелательны. Для меня эта встреча, как признак более нового, более открытого времени. Сегодня немцы из ГДР свободно гуляют по Алтаю, завтра - из ФРГ или иные европейцы, а послезавтра, может статься, и советские граждане смогут свободно ездить по Европе и по остальному миру...
Но пока, в Шебалино, мы сочувствовали своим наивным немецким коллегам. Мы-то, привычные к очередям и дефициту, с самого начала настроились на выход за поселок, где попутным левакам подсаживать попутных клиентов много способней. А они намерены благонравно ожидать здесь рейсового автобуса, который, наверняка, и завтра придет переполненным. Но не будешь же немцев обучать "левым" поездкам... Вот и получается, что, свободно узнавая страну, они прежде всего сталкиваются с нехватками и бедламной тратой людского времени. Впрочем, может, это свойство и есть главная черта сегодняшней советской действительности, но уж очень грустная.
Через два километра хода за поселком, сразу после обеденного перекуса, нас подобрал небольшой туристский автобус, идущий аж до Акташа. Нас он мог бы добросить до Ини, а там через полтора-два пешего хода по вьючной тропе можно добраться до Аккема у Белухи, но мы надеемся попасть туда хоть и окольной, но машинной дорогой. И потому у поворота на Усть-Кан мы вылезли. И пошли... по жаре. У бензозаправочной станции сразу же испытали неудачу - нас не взял переполненный автобус на Усть-Кан, а потом не брали все редкие попутные машины... Сменилась погода, начал накрапывать дождь, а мы все шли под своими тяжелыми рюкзаками... Под вечер миновали какую-то алтайскую деревню (Витя пытался нас подбодрить уверениями, что только так, медленным трудовым ходом, и можно узнавать такую страну, как исконный, западный Алтай). Только под поздний вечер нашелся "рафик" совхозного агронома и подвез нас 20 километров. Одновременно объяснил, что автобусы здесь почти никогда не останавливаются - переполнены, а машины никого не берут, потому что очень строга алтайская милиция и штрафует даже за пассажиров в кабинах - "за нетрудовые доходы". Значит, и завтра идти пешком? А ведь до Тюнгура чуть ли не 300 км... А пока мы выбираем место ночевки.
5 августа. "На перекладных". Ночевка на речке за болотами. Долго искали место, зато Маша нашла грибы, так что первый походный вечер был удачен.
Заснули поздно, встали рано, еще в тумане, услышав, как по дороге начали реветь машины. И снова пеший ход. Первая попутка - какой-то бензовоз, забрал в кабину двух детей: Алешу и Машу-меньшую - до 41 км ("мани-мани" - не поняли...")
Последняя Лилина фраза зафиксировала бесплатность Алеш-Машиного проезда. Загружали мы их, конечно, в страшной спешке и договорах, как снова собраться, так что о деньгах совсем забыли. Алеша уже из кабины мне выразительно крикнул: нужны "мани-мани" - на их детском жаргоне это деньги. Только когда он начал еще прищелкивать пальцами и чмокать губами, скрываясь от шофера, я уразумел, но лезть снова в рюкзак за кошельком - лень и трата времени. Да и сколько надо дать за 10 км подвоза двух детей - 40 коп.?- Смешно. Рубль? - Жалко, ведь нам еще ехать 300 км, сколько рублей изведем... И я скорчил непонимающее лицо, заорав: "Трогай!" Почти на 100% я был уверен, что шофер-алтаец и не будет ждать платы от детей - что и случилось. Нас до Усть-Кана в этот день подвозили 4 машины - и все отказывались от денег. Может, сказывались строгости алтайской милиции, а может, как мне кажется, суровая брезгливость алтайских шоферов.
Кстати, в это утро, в самом начале его хода, у меня был неприятный разговор с алтайским стариком. Я догонял своих и поздоровался со встречным на дальней обочине конником, поинтересовавшись дорогой. Против ожидания, он пробурчал что-то непонятное и неприятное... но это бывает, а вот, чтобы он, уже оглянувшись, бросил зло и по-русски: "Ходят тут бесполезные люди... много вас, бездельников..." - это было новостью. Я даже остановился: "Слушай, у вас отпуска бывают? Почему ж нам отпуск нельзя? " - Но он, конечно, не пожелал вступать в разговор - еще что-то проворчал и больше не оглядывался.
Обидно, конечно, такое зримое и незаслуженное недоброжелательство, но если вдуматься: как это незаслуженное? Тем более к нами - москвичами? Прямыми прислужниками застойной и бедламной, плодящей бездельников бюрократии? Мы-то как раз это презрение заслуживаем в первую очередь, как бы ни ссылались на личное трудолюбие и не очень понятную государственную пользу.
Так что я совершенно зря обижался на алтайского старика, а он правильно от меня отворачивался: какой прок хозяевам этой земли от туристов? Помогать им в устройстве Алтая своими деньгами мы не хотим, да и не можем, а стараемся везде проскользнуть на халяву, на дармовщинку, за лицемерное, ничего не стоящее "спасибо". И я - точно такой же в орде "бесполезных" туристов, если не хуже. И нечего перед алтайской бранью оправдываться. Старик прав.
Догнали мы детей следующей попуткой, довезшей нас до 39 км, а дальше - пешком. Встреченные по дороге связисты насоветовали не ехать на Усть-Кан, а свернуть через несколько км в южные горы по лесному проселку, обещая через 20 км деревню Сурожу, уже Усть-Коксинского района, что нам сократит дорогу чуть ли не на 90 км. Но решиться на этот вариант мы так и не успели. Следующая неожиданная попутка проскочила этот поворот и высадила нас на границе уже Усть-Канского района.
И опять пеший ход - свежим солнечным утром, в окружении лугов и невысоких, каких-то китайских по виду, уютных гор. Один Алеша нахально поднимал руку, и к нашему удивлению смеющиеся шоферы (оба - русские) остановились, взяли третьим Алешу (девчонки застеснялись) и под экскаватор все рюкзаки. Идти стало намного свободнее, после очередной деревни нас подхватил какой то районный газик и через перевал довез до большой деревни Ябоган, обогнав тягач.
Поскольку Витя не знал, до какого места будут везти экскаватор, то пошел им навстречу, обратно же вернулся на том же тягаче, стоя на подножке кабины. Еще через полчаса пришел местный автобус, который за 40 минут доставил нас до близкого уже Усть-Кана, где мы надеялись попасть на рейсовый автобус до Усть-Коксы.
В этом описании суматохи переездов почти тонут впечатления от впервые открывшейся нам горной страны. Ведь для большинства туристов (и нас в том числе) Алтай - это прежде всего высокие горы, до которых за день-два довозит в тесноте и неудобстве автобус или машина по Чуйскому тракту (или самолетом), или даже этой дорогой, на которую не обращают внимания, как при езде на поезде. А сейчас мы пересекали пешком и попутками самые древние места расселения западных, исконных алтайских племен, которые всегда звали себя "алтай-кижи" - "алтайские люди". Красивая, удобная земля, чем-то напоминающая южный Урал, но вся разгороженная невысокими хребтиками... Да, здесь издавна жили тюркские, скотоводческие племена, но сам характер земли, ее "огороженность" превращал их в горцев и земледельцев-хозяев.
В истории алтайцев Усть-Канский район знаменит возникшей в начале века (перед первой революцией) особой алтайской верой буддистского толка - бурханизмом. Кроме отрицания языческого шаманства и насильственного православия в нем была и мечта о воскресении алтайской (как ойротской) самостоятельности, и ненависть к русским угнетателям, и даже симпатии к Японии. Массовые религиозные сборища алтайцев бийские полицейские разогнали с помощью ополчения местных же русских крестьян, и только с помощью русских либералов после революции 1905г. и манифеста о свободах бурханизм был легализован частично, а в революцию 17г. даже повлиял на массовое сознание алтайцев. Во всяком случае, они стали называть себя ойротами, а свою автономную область - Ойротской. Советская власть в Ойротии бурханизм считала проявлением народного, демократического национального движения, а себя , соответственно, его преемником и продолжателем. И только при послевоенном Сталине имя "ойрот" и религия бурханизма подверглись осуждению и искоренению - вплоть до настоящего времени. Сегодня только книги Рериха славят тайну бурханизма.
Как ни странно, но следующий к югу, примыкающий к Белухе Усть-Коксинский район известен больше древностью своих русских поселений - еще со времен вхождения Алтая в пределы независимого Ойротского (джунгарского) ханства. Сюда бежали от преследования православного царя раскольники и иные искатели счастливой страны Беловодья, и находили себе приют, но их ближайшие потомки слали царю челобитные с просьбой принять их в подданство с алтайской землей и сделать служилыми казаками. Если в Европе и Америке еретики-раскольники становились со временем рачительными буржуа и капиталистами, то в России и Сибири - охранниками-казаками. Что делать? - влияние азиатской специфики!
Что осталось сегодня? Благожелательная к нам девушка-алтайка в усть-канском автобусе ничего не смогла нам рассказать про бурханистов - не знает. Но вот некоторые старики еще продолжают держаться языческой веры, даже ходят молиться и шаманить в особые места и молятся на горы. Она показала нам одну из горок, как особо священную, к которой приезжают почитатели даже из самой Индии! В седой древности Алтай считали своей святой родиной - тюрки, в новое время к алтайским святыням совершали паломничества монголы, а теперь вот, оказывается, приезжают сюда поклониться из Индии. Может, действительно, Алтай - святой центр мира?
Кстати, как сильны в нас стереотипы: мы легко принимаем алтайца как чабана или, по крайней мере, совхозного рабочего, но вот интеллигентный разговор на чистом русском от алтайской девушки принимается с внутренним удивлением. А у нее, кстати, есть московские друзья. "Они все просят достать турпутевку на конный маршрут по Алтаю. А я им, мол, пишу: "Зачем вам путевки? Приезжайте к моему отцу, у него свои лошади, пару дней потренируетесь, привыкнете к седлу - и скачите по горам куда хотите... Но что-то боятся они сами, без инструкторов..."
В Усть-Кане мы ждали и надеялись на автобус из Горно-Алтайска ("из города", как здесь говорят). Автобус, наконец, приехал, встал на обед, но нас не берет - переполнен. Правда, Лида долго, со всех сторон уговаривала шофера. Кончилось тем, что они с Машей влезли. А мы, четверо оставшихся, уныло побрели из райцентра, надеясь словить попутку уже на дороге. Слабая была надежда, и, проходя мимо милиции, Витя даже вслух им посетовал, что нет транспорта из-за их строгостей, но случилось чудо, и на краю поселка нас подобрала какая-то геологическая машина, притормозила ради случившегося рядом знакомого. На ней мы и проехали полтораста километров, прямо до Усть-Кокса, правда, было очень пыльно и тряско (наверное, машина без рессор), но быстро, и в Усть-Коксе мы оказались даже раньше автобуса. Как приятно было вновь встретиться со своими! Ведь думали, что ночевать будем раздельно...
В Усть-Кане впервые в походе в мои отношения с Лидой прокралось недовольство и даже недоброжелательство. За что? - За проявленную самостоятельность, как ни странно. Стыдное, конечно, это следовало бы скрыть и забыть, чтобы не позориться, но тогда не понять причин всех последующих психологических напряжений. И потому мне и самому интересно разобраться в мотивах.
Да, я был рад, что в Усть-канской суматохе Лида взялась взамен меня уговаривать шофера разрешить нам втиснуться в его коробку, тем более что шансов на это было мало. Мешали резкие протесты руководителей тургрупп, уже занявших автобус, и шофер не решался им перечить (ведь при такой загрузке наши деньги, наверняка, были бы для него личным доходом). Но Лида именно здесь проявила неожиданное упорство в уговорах, особенно, когда я санкционировал: нельзя всех, возьмите хотя бы двоих. Решение уезжать даже раздельно было принято нами уже утром - но, конечно, в твердой надежде на скорое воссоединение... Тут же шансов на быстрое воссоединение было очень мало (учитывая, что 100 км от Чуйского тракта до Усть-Кана мы преодолевали почти сутки, а до Усть-Коксы было гораздо дальше, да и время - послеобеденное). Но Лида за этот вариант ухватилась совершенно бесстрашно и с удвоенной энергией кинулась уговаривать шофера самыми разными доводами, один из которых мы потом часто вспоминали: "Нам скорей попасть к Белухе надо, а то уже отпуск скоро кончается". Уже это бесстрашие меня задело: Лида не только не смущена возможностью отрыва, но как бы обрадовалась ей и добивается ее реализации. Взамен женской слабости - неожиданная самостоятельность.
Шофер так и не дал Лиде утвердительный ответ (уже перед отправлением я просто впихивал их в автобус без особого разрешения), но и не отказал прямо, так что уверенности стало больше, а у меня к удивлению прибавилась и зависть: "Они поедут, а нам тащись под грузом сто км"... Наверное, под влиянием этой зависти я и ляпнул свое глупое предложение: "Может, возьмете тяжелые рюкзаки? " А в ответ получил мгновенно, без раздумий, твердый отказ: "Нет, мы возьмем свои рюкзаки - ночевать, видно, придется раздельно - нужны свои вещи" Мне стало стыдно - Лида была совершенно права и предусмотрительна, а я глуп и даже как-то жалок. Но, по законам психологии, законное недовольство собой незаконно переместилось на Лиду.
Конечно, я его внешне скрывал, но внутри недовольство оставалось довольно долго, хотя я почти сразу догадался о причине Лидиной активности - видимо, она просто хотела оторваться от нас, чтобы обеспечить Маше немного свободного времени для отдыха и этюдов. Она могла ради этюдов задерживать наше движение, а прямо просить о часах и преимуществах для Маши не решалась, хотя для дочери и ее рисунков сама могла бы пожертвовать очень многим.
Замечательные Лидины качества: материнская чрезвычайная заботливость, энергия, целеустремленность, самостоятельность и твердость, умение быстро просчитывать ситуации и принимать решения - на этот раз были восприняты мной недоброжелательно, почти с обидой, неадекватно, а все, наверное, из-за неожиданности. Я просто не знал такой Лиды, не знал, что она способна быстро принимать свои решения и твердо, последовательно их осуществлять. Вместо рекламируемой женской слабости вдруг натолкнулся, нет, только ощутил силу - и "обиделся". Наверное,- по слабости. Ведь что может быть обиднее своей глупости и незначительности?
Моя "обида" не укрылась от Лиды, и она даже попыталась снять ее таким предложением: "Давай, Витя, считать, что мы сквитались сейчас за тот памирский разрыв, когда вы ушли в горы без нас!" Но я, конечно, сделал вид, что ничего не понимаю
Дальше, еще около 30 км по широкой катунской долине, ехали этим же автобусом вместе. Но сначала немножко прошлись по районной Усть-Коксе из бревенчатых домов - одному из старых на Алтае русских, бывших старообрядческих сел. Но, конечно, здесь давно уже нет никаких старообрядцев.
Вылезая из автобуса, свернувшего в 5-км тупик к В.Уймону, и суматошно вытаскивая свои рюкзаки и сумки, мы как-то нечаянно вытащили и чью-то чужую красную сумку (у Лиды есть тоже красная). С отчаянья Витя выскочил перед машиной, не желавшей тормозить. Я подбежала с сумкой, и мы уговорили довезти до конечной автобусной остановки и вручить сумку владелице. А сами снова пошли дорогой на восток. Автобус неожиданно нас догнал (он еще немного довозил одну тургруппу) и мы убедились, что сумка была доставлена ее хозяйке
Трудно что-либо понять в этих записях о чьей-то красной сумке. Мельчайший дорожный эпизод, но мне он интересен реальным столкновением с русскими алтайцами, может, потомками здешних староверов.
Автобус ушел, а мы тупо смотрели на землю вокруг чужой сумки, одинокой после того, как мы разобрали свои рюкзаки и авоськи. Надо было уходить, но как оставить без присмотра вынесенное нами же чужое имущество? - в слабой надежде, что хозяин(ка) сумки быстро спохватится, сообразит, где искать, и прибежит именно на этот перекресток. А ведь любой случайный прохожий, наткнувшись на сумку, будет считать ее своей находкой, присвоит, и, по нашим понятиям, будет прав. Неужели нам стоять и охранять? И час, и вечер?
Но вот пришло первое решение: в ста метрах от дороги переворачивала сено алтайская семейная пара, надо просить их присмотреть за сумкой и отдать первой же машине, идущей в В.Уймон, для передачи туристам на автобусной стоянке. Но пока я объяснялся с этими благожелательными в общем людьми, на Уймон завернула и нужная нам попутная легковушка. Наши ей кричали, пытались остановить, показывая сумку, но, чуть притормозив, водитель не пожелал разговаривать и газанул. Теперь навстречу ему выбежал я: наверное, он не понял, ожидая просьб о подвозе, и мимо меня машина пронеслась с еще большей скоростью. Конечно, я ругнулся: почему не остановиться и по-человечески не узнать, в чем дело, раз просят? А как было бы хорошо, если б сумка вернулась именно сейчас, пока ее хозяин еще не успел, может, обнаружить свою пропажу. Пока я так переживал, на дорогу в том же направлении завернула еще одна легковушка, но... с тем же результатом, от наших криков только прибавила ходу. Теперь на дороге перед ней только я, и стало ясно, что и на мою просьбу не остановит. Но почему?
Кажется, впервые в жизни я вставал прямо перед набирающим скорость автомобилем, так, что объехать меня было почти невозможно, только сбить. И хотя, конечно, понимал, что ни один шофер не может решиться на наезд, хотя бы потому, что сам при этом пострадает, может, не меньше, но все равно не по себе, когда бампер машины останавливается перед тобой в полуметре. Раздается ожесточенная ругань, за стеклом - круглые, сытые русские физиономии, в глубине - молчащая женщина, которой я почти не вижу. Сзади к нам бегут Лиля и Лида с красной сумкой. Объясняю, прошу, умоляю, может, ругаюсь, не помню... В ответ - ругань, "прочь с дороги", и команда водителю: "Давай!", что мне слышится, как "Дави!" Но шофер, конечно, не трогает, раз чувствует, что я с места не сойду. Я уже понимаю, что владею ситуацией, хотя начинаю сознавать, что дело в принципе: "Вы нас остановили насильно, так о каких просьбах может быть речь?" - Ну, а как с вами можно разговаривать?" как бы телепатирую я в ответ. Обстановку разряжают, вернее, решают вопрос, как это часто и случается, женщины. Они подбегают, запыхавшись и, не обращая никакого внимания на трех упершихся друг в друга пучеглазых быков, бодающихся своими ругательствами, сразу стали вести переговоры с невидной женщиной на заднем сиденье. Довольно скоро она взяла красную сумку: "Не беспокойтесь, передадим обязательно". Мои бычковские оппоненты, наверное, даже не осознали, почему я убрался с их пути, и рванули вперед, довольные.
Доволен был и я - все-таки успел, ухватил, настоял, правильно исполнил предназначенную природой свою бычковскую при женщинах (или бульдожью), т.е. мужскую роль, а такое не так уж часто со мной случается.
Чужая сумка возвращена, наша ошибка исправлена, и мы могли свободно двинуться дальше по пути к Белухе, а на ходу успокоиться, вернуться к человеческому состоянию, и даже попытаться осмыслить облик и нрав в этих - уже не конных, а машинных, не тюркских, а чисто русских алтайцев - сытых, деловито спешащих и отметающих со своей дороги всякое со-чувствие и со-участие. Откуда они тут взялись, как могли вырасти из древнего, свободного старообрядчества? В древнейшем русском гнезде, в Алтайском "Ополье". Неужели они так выродились в нравственном смысле именно из-за окружения колонизируемых ими, искореняемых и, наверное, раньше - даже унижаемых коренных алтайцев? Неужели эти машинные бычки - следствие и возмездие русским за их "добровольное" присоединений Алтая?
В тот вечер шли до самого поздна - все никак не могли дойти до приличной стоянки с водой. Пока по указанию алтайцев на телеге не свернули к самой Катуни. Машу меньшую и Алешу они довезли прямо до берега, мы же пришли после, едва не потеряв их из виду. Но тем не менее Лида по дороге набрала щавеля, и мы вечером, благодаря ей, имели салат. Правда, не спалось.
Мне же вторая ночевка на алтайской земле запомнилась, прежде всего, прекрасным берегом спокойной прозрачной катунской протоки, с красивыми скалами на выкате, лошадьми на лугу и рыбаками на каменистых отмелях - утром, а вечер запомнился участием в нашем ужине алтайца с мальчиком, которые привели нас на этот берег. Это было какое-то тихое и скромное, какое-то очень щепетильное и достойное участие. Запомнилась и наша невольная неловкость в разговоре. Ведь нам с удовольствием отвечали на все вопросы, охотно шли на беседу, но вот мы, кроме банальных похвал алтайским красотам, хорошей погоде и чистому воздуху - ничего не могли из себя выдавить. Ничего!
И думаю, они это хорошо чувствовали: наше глубинное равнодушие к их жизни, реальным достоинствам и недостаткам. Наш трафаретный восторг звучал, возможно, оскорбительно.... И почему мы так нелюбопытны? Почему так озабочены только собой? Кто так воспитал и поставил?
6 августа. Обморок на тропе. До Тюнгура оставалось всего 28 км лесной дороги. Встали поздно, при солнце, и собирались не очень быстро, радуясь красиво разлившейся Катуни. Вода то прозрачно зеленела, то голубела ярко-ярко.
Вышли в 10, но прошли вместе только пару км, как Лиде удалось уговорить шофера легковушки взять ее и детей - прямо до Тюнгура, притом бесплатно. Мы же с Витей дошли-доехали часом позже на двух грузовиках за рубль.
В Тюнгуре - мост через Катунь ведет сначала в деревню Кочурлу, а потом - в Кочурлинское или Аккемское ущелье. Обеденное время, потому искупались в Катуни, кто как смог, и перекусили. Послушали пугающие плохой погодой рассказы туристов, выходящих из высокогорья. Жаркое солнце как бы обнадеживает, что погода наладится. Проскочим...
Почти стихийно, без колебаний мы изменили намеченный в Москве маршрут в сторону его удлинения. Зиму-весну мы с Лилей обсуждали и спорили - как совместить интересное и труднодоступное алтайское высокогорье (минимум по двум "белкам" - Катунским и Чуйским) с максимальной легкостью и безопасностью из-за болезненности и Лиды, и ее Маши, и протяженностью- не более 3-х недель в идеале. Может, потому маршрут и свелся к повторению уже известного нам по 72 году хода - но по минимуму. Только подъем к Белухе кратчайшим Аккемским ущельем, а, перевалив "Дружбу", прямым ходом идти к Северо-Чуйским белкам, чтобы, перевалив их простейшим из возможных там перевалов "Абыл-оюк", кратчайшим же путем выйти к оз.Шавло, а потом и к Чибиту на Чуйском тракте, к дороге домой. И все это - за 15 ходовых дней. Но, правда, я оговаривался, что если мы на подъезде от Бийска сэкономим день, и будем в форме, то можно решиться на подъем к Белухе соседним, более красивым Кочурлинским ущельем, с дополнительным озером и перевалом... И вот, хоть на подъезд мы затратили не 2, а 2,5 дня, начав путь, решительно двинулись не в Аккемское, а в Кочурлинское ущелье - так захотела, а значит, решила Лида. Конечно, наши настырные дети выступали за дополнительные озеро и перевал.
И хоть на этом отклонении мы потеряли пару (не меньше) дней, никто из нас об этом не пожалел. Да и приятно было сознавать, что мы - сильные, что не упрощаем, а усложняем свой маршрут, пытаясь компенсировать возможную задержку убыстрением хода с самого начала: несмотря на жару и первоначально тяжелые рюкзаки, шли довольно быстро.
И вот пошли. Немножко лесом, потом - лугами, наконец, вышли на тропу над рекой. Жарко. От подъема душно. Устали. Я - до обморока. И Алеша был близок к нему. Витя тоже спекся. Встали потому рано, часов в 6. Время ушло на головомойку, а в 10 часов вечера - отбой.
Два трогательных эпизода: Лида, бегущая с лекарством по обрыву, от которого до этого у нее кружилась голова. И Маша маленькая, идущая нам навстречу за моим рюкзаком.
Первый походный полдень в качестве самых слабых выявил неожиданно именно нас - всех представителей семьи Сокирко. И кто бы мог подумать? Но сначала, действительно, спекся я. В оправдание можно сказать, что шел с тяжелым рюкзаком и последним, чтобы легче было останавливаться для фотографирования. В городе и на дороге это получалось, а тут, при быстром движении, я стал хронически не успевать, с трудом догоняя на остановках. Наконец, впрямую взмолился утишить ход, прямо ссылаясь на свою слабость.
Однако сразу после моего признания ущелье сузилось, поля исчезли и торная тракторная дорога сменилась тропой по жаркому от вечернего прямого солнца речному обрыву. Ход замедлился естественно, да и я уже не фотографировал, а старался идти.
И вот тут со своего первого места сошел Алеша. Я очень живо почувствовал, как тяжело было это вынужденное признание своей слабости в присутствии подружки Маши маленькой. Но духота и довольно тяжелый рюкзак, в котором, кроме личных вещей и общих продуктов, он нес и главное общественное имущество - палатку с тентом, каны с посудой. В этом походе Алеша с самого начала решительно отнял у меня эту часть общественного груза, что, конечно, льстило мне. Но вот сейчас самому боязно, чтобы он не надорвался. Когда он начал отставать, намереваясь пойти сзади, я с облегчением замедлил шаг и начал жаловаться на собственную слабость. Так мы и тянулись вслед за передовыми Машами и Лидой, пока не случился обморок у Лили.
Обмороки в начале похода - от солнца, духоты, переутомления с нею бывали и в прежние годы, проходили, слава Богу, благополучно, но все равно каждый раз было страшно видеть, как, теряя сознание от какой-то настигающей черной бездны, она бьется, хватает ртом воздух, стонет о страшном мраке и молит о валидоле. А аптечка как раз в Лидином рюкзаке, а Лида, как назло, ушла с общего согласия вперед, наскучив ожидать нашего передыха на этом солнцепеке. Единственно, что можно было делать - брызгать остатками воды из фляжки, пока она была. Маша маленькая пыталась догнать Лиду, но та уже спустилась с обрыва далеко вниз. За это время и Лиля стала понемногу отходить в нашей тени. Дети ушли с просьбой внизу устроить большой привал до нашего подхода. Ну, а дальше было понятно. Лиду обнаружили довольно скоро за сбором земляники, наверное, насказали ужасов. С этой ягодой и валидолом она и прибежала к нам, когда мы уже собирались потихоньку начинать двигаться. Но и без рюкзака Ли в этот вечер шла достаточно неуверенно. И слава Богу, что стоянка попалась нам достаточно быстро, а этот обморок прошел без последствий.
7 августа. Первобытные рисунки. После малосонной прошлой ночи (спальник у нас сшит на троих, но очень экономно, трапецией суженным в ногах, так что уместиться втроем там можно лишь прямыми бревнышками, а я не могу спать навытяжку), мы с Витей решили устроиться поуютней и ушли из палатки в тентовый хвост (в ненастье прикрывали его полиэтиленом). Алеше же из Теминого одеяла сшили отличный спальник. Теперь, по выражению Лиды, вчетвером в палатке им даже стало слишком просторно, все могли сгибаться во сне, как хочешь. Спалось теперь отменно.
В 6 часов, правда, как обещали себе, мы не встали, только в 7, но вышли в половине девятого еще по холодку приятной тропой в густом лесу.
Встречная группа вчера нам рекомендовала смотреть наскальные рисунки у недостроенной фермы. Их совет оказался для нас большой удачей. Совсем недалеко от тропы на небольшой скале полугрота разбросаны петроглифы - древние изображения массы зверей и даже людей. Мы постояли там и медленно все рассматрели, и как-то сразу наш поход получил смысловое насыщение. Путь из п.А в п.Б стал путешествием.
Рад этой оценке нашей короткой экскурсии в естественный художественный музей, к алтайским петроглифам. Жаль, что такая экскурсия оказалась единственной. Уже на излете нашего алтайского похода сотрудник горноалтайского музея много толковал нам про археологические богатства священного и древнейшего для людей Алтая. Только в этом музее мы поняли, сколько интересного можно увидеть, сколько важного узнать, если по Алтаю ходить подготовленным, знать все места, где до сих пор хранятся рисунки, скульптуры, курганы, пещеры, городища, святыни... Ведь и в самом деле Алтай - в центре Евразии, величайшего на Земле материка,красивейшая и удобнейшая для людей земля, одно из древнейших мест обитания, прародина многих народов. В их мифической истории Алтай высится золотым веком первобытного коммунизма. И вот на наших глазах эта героика проступает на камнях мятущимися фигурами горных козлов и оленей.
Наступил полдень. Но взамен обеда мы вдруг упилили наверх. Конечно, тропа часто разветвлялась и уходила чуть в сторону, чтобы скоро снова восстановиться единой. А тут она вдруг ушла вбок, а потом и вверх, наверное, к неизвестному нам перевалу Аккем. Но нам на перевал идти еще рано, и хоть мы поднялись довольно уже высоко, шедший сзади недовольный Витя заставил нас спуститься вниз. Алеша все рвался вверх, хотя бы в одиночку, и обижался на запреты.
Витя оказался прав, и к повороту тропы на нужный нам перевал Кара-Тюрек мы подошли только в начале восьмого вечера, где и заночевали. Но до того был еще приятный обед с грибами (их хватило даже на ужин, причем особенно вкусными мы неизменно признавали жареные).
Весь день - тяжелое шаганье. При этом, правда, Лида успевала собирать и грибы, и жимолость, и крыжовник, а девочки - грибы. Мы же с Витей ничего такого не успевали. Я чуть-чуть поцапалась с Алешей из-за дороги. Рядовой случай.
Дети ушли вперед, и я их не видела. Тропа раздвоилась, и я почему-то ушла по нижней, хотя всегда больше доверяю верхним тропам. За мной же шли Лида и Витя. Дети же ушли вверх, их тропа оказалась правильной и сухой, а мы шли по воде, потом круто поднимались к ним, что сорвало настроение у меня и Лиды. Ведь Алеша шел последний в детской тройке и должен был на развилке предупредить меня, указать, куда они пошли, а не отрываться от нас. Понятно, что вслух ему было трудно согласиться с тем, что он нарушил туристскую этику. Но это не важно. Потом поймет.
Главное, что ребята идут дружно, впереди, не жалуются. Конечно, устают, но, похоже, мы устаем больше. На сегодня, после вчерашнего моего сбоя, Лида вытащила из моего рюкзака часть продуктов, и ее груз заметно вырос. Завтра, надеюсь, я потяну больше. У Вити же, как всегда, рюкзак неподъемный.
Дети наши, действительно, шли прекрасно, сильно. Я не раз вспоминал правильность собственных предсказаний, что поход с шестиклассниками на Алтай может статься последним нашим походом с детьми. Уже сейчас мы за ними едва-едва поспеваем, а на следующий год изображать равенство с ними будет еще сложнее, а значит, для них - неприемлемо, неинтересно.
Но, конечно, они все трое очень старались. Алеша доказывал себе и окружающим свою туристскую взрослость, способность самостоятельно пройти сложный горный маршрут. Маша меньшая все время настаивала, чтобы ее рюкзак был потяжелее, а маршрут сложнее, всю дорогу, за исключением моментов предельной усталости, шла в числе первых. Как правило, они с Алешей отрывались впереди, и только Маша старшая нас соединяла. Как девятиклассница, она причисляла себя то к взрослым, то к детям, хотя, конечно, и Лиле, и, особенно, Лиде хотелось считать ее лишь дитенком. Соответственно этому соединительному положению, Маша и вела себя удивительно ровно, выдержанно, приветливо - и в легкие дни, и в трудные. Правда, рюкзак у нее был одним из самых легких, но иначе и не могло быть при столь судорожной заботе и страхах о ее здоровье Лили и Лиды. Единственного, чего иной раз не выдерживала Маша старшая - до резкого спора - так это чрезмерной материнской опеки над собой.
На стоянке встретили двух девчонок. Путешествуют вдвоем. Палатка у них - рыбацкий полиэтилен, два легких спальника. Одна из них особенно хороша - статная, сильная А вообще ущелье насыщено туристскими группами. Сегодня встретили 6 или 7 групп.
На развилке дорог к озеру и к перевалу много стояло групп, но запомнились именно эти две новосибирские девушки. По виду - студентки младших курсов. Скромные и деловые, но и романтичные, раз решаются на такие нелегкие переходы вдвоем. Глядя утром на их еще сонную стоянку, я умилился ее продуманности и какой-то женской аккуратности. Две лыжные палки для ходьбы по снегу и льду (они становятся все популярней у альпинистов) сейчас стоят стойками для полиэтилена, ровно натянутого взамен палатки (может, он и считается рыбацкой палаткой?), два спальника и два аккуратных небольших рюкзака. Наверняка, груз они несут лишь самый необходимый, и потому достаточно мобильны, а главное - совершенно самостоятельны. Рассчитывают лишь на свои силы, без всякой мужской помощи, без всяких достаточно двусмысленных, если вдуматься, отношений в сборных группах. И потому какой-то особой чистотой от них веет. Но только вот тревожит судьба этих замечательных по серьезности и миловидности девушек: а смогут ли они найти себе подстать таких же серьезных и хороших парней? Будут ли счастливы? Как бы хотелось верить, что сумеют, что не они, а их разглядят и найдут хорошие парни, и будут добиваться их дружбы и любви.
8 августа. Кочурлинское озеро. До чего же я лежебока. Вот ведь и улеглась вчера рано на мягком мху (правда, заснула не сразу - ноги болели). И проснулась в начале седьмого, а встала все только в 7, к костру. Все за счет Лиды и Вити. До чего же сладко подремать утром!
В экскурсию к озеру вышли в начале девятого, спрятав рюкзаки в кустах. Сейчас вот сидим на Кочурлинском озере, где были с Витей 15 лет назад. Солнышко борется с холодным ветерком, волны на молочно-голубом озере. Веселые здоровые дети. Для фото даже поболтались в холоднющей воде, а Витя сделал заплыв до приличной глубины (с головкой). Градусов в воде не больше 10.
Так уж получилось, что из великого множества красивейших алтайских озер нам довелось стоять лишь на двух, в самом начале похода - Кочурла и Аккем (Телецкое - не в счет). Ведь мы сами отказались от великолепия Шавлинских озер. И Лида как будто это предвидела, когда соглашалась на кочурлинский вариант, когда радовалась озерной экскурсии этого дня: "На Телецкое с вами я, наверное, уже не успею попасть (ну, ничего, когда-нибудь по профпутевке поеду) - вот Кочурлинское мне его заменит!" Оказалось, что оно заменило и Шавлинские озера в Северо-Чуйских белках.
Мы с Лидой сидим за дневниками, Маша - рисует. Остальные, лежа, слушают волну. (Лиду очень огорчает, как плохо хранятся Машины рисунки в походных условиях, а взять с собой надежный, но тяжелый деревянный этюдник она из-за возможного Витиного недовольства не решилась). Сейчас пойдем к рюкзакам.
Вернулись на стоянку довольно быстро - к обеду. Хотя на обратном пути у меня начались последствия купания в холодной воде, но потом все восстановилось.
Обедали, собирались, бултыхались в водопадной речке, не спеша, и по перевальной тропе вверх двинулись лишь в 5 часов. Опять с полной выкладкой, и снова тяжело. Но тропа лепилась вдоль небольших водопадов очень живописно, а на передыхах Витя утешал нас, что такой прямой, удобный - в лесу, прохладный - у воды - подъем позволяет нам быстро набрать предперевальную высоту.
Через два с лишним часа наш путь стал более пологим, стали появляться старые стоянки, и на второй из них, с надписью "317 маршрут", мы остановились. Спали тепло-тепло, чуть тревожась за облачное небо. Даже Лида в палатке этой ночью не мерзла.
9 августа. Перевал Кара-Тюрек. Ночью в горах грохотала гроза. Правда, на нас вылилось немного. Зато в этот день много досталось воды в виде тумана, снега, дождя, так что к вечеру мы мечтали лишь о согревающем костре и сухой палатке.
Довольно скоро вышли из леса на луга и каменистые осыпи, но перевал оказался высоким, с крутыми подъемами. Шла я снова тяжело, Витя - тоже. На перевальный гребень взобрались совсем в тумане. Хорошо еще, что тут нас догнала группа сильных, бывалых туристов, и они знали, что начинать спуск сразу вниз по крутым осыпям нельзя (15 лет назад именно на них мы очень долго корячились при подъеме), а нужно идти вверх по гребню до перевального тура и не терять тропу. Конечно, все пошли за ними, по их следам на свежемснегу. Я - из последних сил.
Дошли, когда все уже сидели на перевале в плотном тумане. Туристы оказались приветливыми ребятами, подарили детям чищеные орехи, а мы им - воблу. Спуск они начали первыми, но на первой же пологой части нас дождались, чтоб показать тропу. И все равно в тумане мы с ними растерялись и встретились лишь на следующий день у Аккема.
Перевал получился непраздничным. Ничего вокруг не увидели. Только друг друга. И ничего не хотелось, кроме как скорее вниз, чтоб не мерзнуть в намокающей одежде.
Как ни странно, но перевал Кара-Тюрек, который мы считали нетрудным, необязательным, несерьезным и потому даже не имели его описания, оказался в этом походе вторым по трудности и даже опасности - из-за тумана и дождя. На мокрых камнях и тропе мы не раз падали - но удачно. Неудачное же падение грозило сильными травмами и резко замедленным ходом, а переход дождя в снег могло грозить еще более страшным. Из-за тумана можно было вылезти на опасные осыпи или "бараньи лбы", или даже просто заболеть в мокроте, застрять из-за неожиданной болезни, слабости кого-либо в плохо устроенной и намокающей палатке и... замерзнуть. И такое в горах случалось даже в менее сложных местах.
Кара-Тюрек имеет категорию наименьшую - 1А, но непогода повысила, конечно, его категорийность, так что неизвестно, что для нас было самым опасным - снежный перевал "Дружба" под Белухой, но при солнце, или осыпной Кара-Тюрек, но в тумане. И, конечно же, нам просто повезло, что, заблудившись после первого спуска, мы не стали пороть горячку, а дождались разрыва в тумане и увидели маркированную тропу. Да, неизвестно, где опаснее. Там, в снегах, опасность - очевидна, далеко видна, и потому уже и не опасность, а здесь - в мокрых камнях и воздухе она не видна, кажется даже невозможной - и именно потому коварна и реальна.
Но были у нас и приятные моменты: на подъеме, когда окутывающие нас облака вдруг расходились гигантскими занавесями, и мы видели в разрывах горы; на спуске, когда солнце сжалилось над нами и на миг разорвало тучи, чтобы указать тропу. А позже был еще один счастливый разрыв, в котором мы увидели на три минуты само озеро Аккем, как знак свыше - правильно идете! И как эта высшая благосклонность прибавила нам сил! И все же дождя в этот день было слишком много.
На самом Аккеме мы не сразу нашли стоянку - пугали объявления: стоянки запрещены, костры не жечь! И все же, пройдя через международный лагерь альпинистов, мы вышли на хорошую стоянку для палатки, с кострищем и даже сухим бревном для костра. Да и дождь стал стихать, как бы уставать перерывами. Но все же его хватило еще на полночи.
B Москве нам говорили: на Аккемском озере теперь не только метеостанция, но и лагерь для иностранцев, а значит, и КСП (контрольно-спасательный пункт), и путь к Белухе может оказаться перекрытым. Учитывая нашу давнишнюю неприязнь и страхи перед КСП, это было очень неприятное известие. Но мы понадеялись на обычное "авось" - ведь до сих пор сходило. На Памире, к примеру, КСП просто не оказалось (впрочем, и альпинистов тоже). А после прошлогодних стычек с охранниками в Архызском ущелье мы и сами стали относиться к своим страхам с большим юмором и спокойствием. И все же полного спокойствия не было - ведь другого пути у нас к Белухе не было.
Слава Богу, страхи оказались напрасными. К озеру мы вышли в разрыве дождя прямо над знаменитой метеостанцией под лай голосистых псов. Ее работники поинтересовались видимостью на перевале, ну, а дорогу мы и сами видели. Двинулись берегом к своей старой стоянке в середине озера, где ночевали и 25, и 15 лет назад. Двинулись, как домой, конечно, отмечая произошедшие изменения. В основном, неприятные и тревожные, вроде запретных надписей. Мимо нас туда и обратно пролетел грузовой вертолет - работает даже в такую слякоть. И скоро открылась открытая складская площадка, где под проливным дождем громоздились не только продуктовые ящики со свежей капустой и арбузами (здесь не только дети, но и взрослые завистливо и греховно сглотнули слюнки, подавляя свои воровские желания), но и буханки хлеба, мешки с крупой и т.п.
Ну и что? Ведь здесь куется сама валюта! И денег на доставку вертолетами арбузов хватает. Вот только на нормальное, разумное складирование и хранение денег и распорядительности не хватает. Но для нас такие парадоксы - не новость, привычны.
Сам же альплагерь расположился как раз на нашем старом месте. А вокруг него надписи: стоянки запрещеныю. Где же вставать? Особенно сейчас, когда так нужно согреться? Как будто старый наш дом занят, а вокруг надписи: "И не подходи близко!"
Это бездомное, неприкаянное положение выгнанного вызывало у меня какое-то бешеное раздражение: ведь еще сколько-то лет назад мы могли свободно, по потребности и способности, приходить сюда, да, да, действительными хозяевами своей страны, без страхов и комплексов. И вдруг неожиданно и без всякой вины все перевернулось, и мы не свободные хозяева, а растерянно стоим нищими попрошайками, бездомными бродягами, и остановиться негде, и как бы в шею не погнали, да и на чистую Белуху, наверное, свою охранную лапу наложили. А все беды от валютных денег, от того, что появился иностранный лагерь, и при них советская обслуга и охрана. Значит, опять "проклятый Запад" перешел нам дорогу, и на Алтае уже унижает. Но мы-то что - редкие здесь хозяева, всего-то двое суток за четверть века. А вот представьте возмущение аборигена-туземца в любой части света, когда приходят к ним цивилизаторы и объявляют, что им-то здесь как раз жить и не гоже - для их же собственного блага!
Ну, ладно. В усиливающемся дожде мы попробовали найти площадку в лесу на склоне, но ровного места так и не обнаружили: мох, да колдобины на уклонах. Тогда с Лилиного согласия я решил идти напролом и вместе с Алешей направился прямо в лагерь, поставив крест на надеждах как-то обойти и его, и КСП. Надо найти в нем русских распорядителей и спросить, где нам можно встать и высушиться. Я не побрезговал бы на крайний случай и жалким доводом: ведь с нами дети, вымокшие на перевале. Ей-богу, шел, как во вражескую пасть.
Лагерь недалеко. Скопище ярких зарубежных палаток, откуда доносятся чьи-то веселые и вроде, как не наши голоса, мы обминули, а вот к большой серой столовской палатке подошли ближе. На удивление, но говорили с нами просто, без обычного в таких условиях советского высокомерия. Наверное, это были простые, не начальственные инструктора. Даже пригласили зайти с дождя под палаточную крышу, глядя на мокнущего Алешу. Да, говорили спокойно, хотя внутри меня кипело от предвзятости: "Холуи иностранные..." - "За лагерем есть туристские стоянки, там даже дрова есть. А КСП для туристов - в домике на краю лагеря".- "КСП нам, конечно, ни к чему, а вот за информацию о стоянках - большое спасибо". С этой благой вестью мы и вернулись к своим.
10 августа. Подъем с Аккема. Утро на радость оказалось ярко солнечным, хотя Белуха вся и куталась в прозрачную облачную фату-корону. Мимо нас на ледник и к Белухе шли плановые туристы, и еще больше иностранных и наших альпинистов. Идут, улыбаются, поднимая палки: "Гутен Морген" - "Доброе утро!"
А утро и вправду доброе - ни облачка. На озере две яркие надувные лодки-струги. На одной из них - два альпиниста, еще вчера ползавших по Белухе. Подплыли к нам, звали кататься. Алеша с Машей побежали с удовольствием.
Какая пропасть между этим солнечным и добрым утром и вчерашней предлагерной пасмурью на душе и на небе. И все это - на одном месте и за недолгие часы! Таковы горы, их контрасты. И иностранцы - не наглые хохочущие захватчики с еще более наглой русской обслугой, а милые, весело приветствующие тебя люди. И русские при них - не полицаи, не КСП-цы, а добрые парни, катающиеся на лодке, которые рады побалагурить с девушками и детьми и простодушно советующие им пройтись и полюбоваться Белухой поближе. Как же я был неправ в своей вчерашней злобной предвзятости! Хорошо, что ничем не проявил себя и не обидел ни в чем неповинных людей. А в душе все равно стыдно.
Хотя и в покаянии трезвости терять не надо: донесся бы из Москвы сюда какой-либо запретительный циркуляр, комиссия или просто начальник, и эти добрые люди могли бы заработать, как винтики злой машины и много нервов нам попортить. А все равно, вчера я судил предвзято, лишь по предшествующим рассказам, собственному печальному опыту и догадкам, а при встречах с новыми людьми и обстоятельствами всегда лучше начинать с добрых ожиданий, с гипотезы Добра.
В этот день мы шли только с полвторого до стоянки в половине восьмого. Сначала по приозерной равнине, а потом по каменистой морене слева вдоль Аккемского ледника, по теряющейся тропе. Вершины Белухи в облаках, но для восхищения нам достаточно и близости ее отвесных стен.
Вечер в моренном уютном кармане, на зеленой лужайке близ ручья и снега был, конечно, холодным. Но дров с собой мы принесли много, с лихвою, костер запылал быстро и сотворил нам суп с куриным мясом и компот. Спали тепло. И песен (мы их иногда поем в спальных мешках) почти не пели.
Под вечер и вправду начали собираться облака на вершине, что нас, конечно, тревожило. Но в горах это еще не значило обязательной плохой погоды, и потому мы не теряли надежды на завтрашнее солнце над перевалом. Еще тревожило собственное состояние, усталость от предыдущего перевала и какая-то слабость от почти полной потери аппетита. Есть почти совсем не хотелось, только пить. Пил я много, особенно в горячем виде.
Хорошим был этот предперевальный день. Жаль только, что пришли поздно и сил мало, потому с планом сделать экскурсию от стоянки поближе к Белухе пришлось расстаться. Ограничились только фотосъемками на ее фоне. Отказались от близкого знакомства с самой Белухой без всяких споров. Лиле и Лиде, может, было страшно за детей, а дети рвались на перевал. Но и фотокадры не получились, выцвели, как будто их засветила, забелила сама недовольная нами Белуха.
11 августа. Перевал "Дружба". Вторник - перевальный день. Рассвет и на небе ни облачка. Белуха перед нами во всей красе, путь ясен. На руках подробное описание.
Подымаемся крутым моренным валом, отдыхая через каждые 15 минут. В конце моренного подъема в глаза брызнуло солнце. День начался. На ледник вступили сначала неуверенно: круто, скользко, описания советуют идти здесь в "кошках". У нас их нет, и потому идем, стараясь выбить в фирне хоть какое-то подобие ступеней. Солнце усердно помогает нам - мягчит фирн. Но вот, крутой лед кончился, и мы выбираемся на снежное плато, как обычно, разбредаемся в цепи, чтобы перед перевальным взлетом снова собраться в единую группу. Ведь идти надо след в след, чтобы не соскользнуть по склону. В районе засыпанного бергшрунда Алеша обогнал Лиду и первым оказался на перевале. Но счастье его быстро омрачилось, когда для изготовления победного мороженого пришлось доставать ложки, а они были в канах на дне его рюкзака и надо было его раскапывать. Как легко он обижается! Что это? - Неустойчивая психика? Как-то неправильно мы с ним себя ведем.
В 12 с небольшим часов мы уже влезли на этот самый серьезный для нашего похода, главный перевал, рядом с самой Белухой, в царстве ее величественных снегов и льдов. Взошли сравнительно быстро и без всяких срывов, уверенно. Очень даже неплохой результат для такой группы, как наша, на треть - из пожилых людей, наполовину - из новичков, и наконец, наполовину - детей. Чуть-чуть можно и похвастаться вперемежку с благодарностью яркому солнышку.
Но впереди еще долгий спуск -не только с самой "Дружбы", но и длинный путь по Мэнсу - главному белухинскому леднику, до стоянки с дровами. И все же мы не торопились. Такой перевал нельзя было не отпраздновать! Особенное право на торжество имели две Маши и Лида - ведь в их жизни это первая снежная экспедиция - и столь успешно ими она совершается! Лида могла ликовать вдвойне, в квадрате, от преодоления давнего комплекса, исполнения многолетней мечты - как просто и уверенно она шла! Впереди всех! И как раз на последнем участке перевала, когда все уже выдохлись, она еще успевала фотографировать. Нет, дело не в физических только силах, а главное, в силе воли, способности мобилизоваться, чтобы идти вперед. Лида взошла бы на перевал первой, если б жаждущий первенства Алеша не использовал некую хитрость, отвлекающий разговор, чтобы перегнать ее (я сам слышал, как он хвастался Маше, что на всех снежных перевалах всегда приходит первым).
В общем, я всегда был уверен в возможностях Лиды, ее силах, и потому мне были просто странны вечные Лилины страхи о здоровье, прежде всего, Лиды. Я, конечно, не мог не верить Лилиной информации, но не мог игнорировать и собственные впечатления. И вот сейчас мои предположения снова подтвердились: для Лиды перевалы такой сложности не представляют большой трудности. Она просто сильнее нас.
В этом походе я потом понял, что недооценил ее силу вoли и стратегичность замыслов. Возможно, что именно на перевале "Дружба", в торжестве победы, казалось бы, роста уверенности в своих силах, родилось решение отказаться от Северо-Чуйских белков. Решение, о котором никто еще не знал, но которое железно было проведено в жизнь.
Что касается Алешиных обид, которые в этом походе были довольно часты и иной раз выглядели даже неожиданными капризами, и именно в отношениях с родителями, то я объясняю их просто нашей невнимательностью к его растущему чувству собственного достоинства и инерцией отношения к нему, как к малому ребенку. Ведь он становится взрослым. И только когда станет взрослым, сможет с ностальгией вспоминать пору детства и оставаться "сыночком" в отношениях с мамой с радостью. А сейчас никакой радости от родительских приставаний и команд у него нет, и на этот период взросления надо просто запастись терпением и вниманием. А вот у нас такая "осторожная мудрость" не получается: мое "неучастие" и "терпимость" больше смахивают на равнодушие и заброшенность, а Лилино воспитание грешит командой и дерганьем. Взамен общей золотой середины - две негодных крайности.
На перевале с прекрасным обзором просидели час. А спуск начали почти сразу с "бобслея". Витя поехал первым, но на ледовой грудке перевернулся, ушиб ногу. Остальные съехали благополучно.
Спуск по снежному склону на "попе" и рюкзаке альпинизмом, в общем-то, запрещен. Ведь сверху трудно увидеть все неожиданности спуска, легко угодить в присыпанные снегом трещины, или на камни, или просто попасть на фирн и лед и раскатиться так, что, как говорится...
Поэтому разрешается только глиссировать, т.е. скользить на ногах, подстраховывая себя ледорубом так, чтобы в любой момент можно было остановиться, задержаться и удержаться на склоне и перейти на иной путь или способ спуска. Т.е. в альпинизме запрещено неуправляемое движение вниз. Мы же спускались именно на попе-рюкзаках - и раньше, и теперь. Почему?
Во-первых, потому, что был всего один ледоруб, а наши палки были малопригодной в этом случае заменой. Во-вторых, глиссирование на ногах требует немалых физических сил, которых у нас почти нет, а для скольжения на попе ничего, в общем, не нужно. И, в-третьих, мы, конечно, предварительно просматривали путь вниз и решались на него, когда он кончался нижним снеговым плато, как гарантией безопасности (некуда деться). Ни один из этих резонов с альпинистской точки зрения не выдерживает критики. Даже последний. Тем более что плохая привычка порождает и недооценку предстоящей опасности. Я это понял еще на кавказском перевале Бечо, когда от усталости начали катиться по снежному кулуару, даже не видя твердо, чем он кончается. Тогда повезло, ну, а здесь? И странно, что Лиля, обычно преувеличивающая все опасности, именно на беспорядочный снежный спуск решается, как правило, легко и свободно. Уж очень она его любит, уж очень выгодно и радостно такое снежное скольжение.
Так и на этот раз. Едва заглянув вниз, Лиля решительно посылает меня вниз: "Давай!" Так что мне ничего не остается делать, как изо всех сил тормозить своей палкой, стараясь не набрать большой скорости - ведь общий вес с рюкзаком у меня очень приличный. Тормозить ногами можно лишь очень осторожно, чтобы не перевернуло через голову. Теперь этот "эффект" я испытал на собственной "шкуре", т.е. ноге. Хотя первопричиной моей небольшой травмы был чрезмерный от неуверенности страх. Я слишком боялся своего веса и разгона, хотел контролировать свое движение, на палке держаться не мог, и потому понемногу упирался ногами, конечно, только понемногу. Но когда меня вынесло на раскатанный прежними группами обледенелый участок и понесло, я взамен того, чтобы отдаться этому движению, видимо, инстинктивно стал себя придерживать ногами, на ухабе зацепился и перевернулся через голову и рюкзак... К счастью, выкат был уже недалеко и в более глубоком и ровном снегу я прекратил это кувыркание. Даже не заметив вначале боли, вскочил и закричал наверх, что все в порядке. Тут же заскользил вниз нетерпеливый Алеша, прекрасно собой управлял, потом остальные, даже не набирая особой скорости и, последней, Лиля, по-умному держа в воздухе не только ноги, но и ледоруб. Ни о каком самоудержании не было и речи - лишь бы не пораниться этим ледорубом. В общем, за свой страх и приверженность к правилам я один был наказан потянутой ногой. При долгой ходьбе в дальнейшем мне она не мешала, но вот в начале движения и ночью с ней было неудобно.
У остальных же, как и у Лили, от "бобслея" было лишь удовольствие и радость. Ведь - дети! Впрочем, для Лиды отрезвление наступило чуть позже, когда мы начали спуск по боковой каменистой морене. Следующий снежный склон был уже выпуклым, и сверху не видно, чем он кончается, потому мы и пошли на боковую морену взамен очередного снежного лихачества. Конечно, было неприятно корячиться на камнях взамен легкого скольжения, но когда Лида сама увидела открывшееся внизу под склоном ледовое озеро-провал, с ней чуть не стало плохо - так живо она представила, что стало бы с нами, решись мы здесь на повторение "бобслея".
Потом мы пошагали по снегу, местами столь глубокому и раскисшему, что увязали по пояс и даже иной раз пытались переходить на перекатывание. Но, в основном, это было приятное шагание, особенно когда снег превратился в твердый ледник. Но вот нам пришлось снова и уже надолго вылезти на камни, потому что наш ледник с Дружбы каким-то неопределенным и, кажется, рваным образом впадал в гигантский ледовый поток Менсу. Сам Менсу тоже был в сплошных разломах, так что страшно на него выходить, и мы долго корячились по боковой морене вдоль Менсу, ползли и падали на огромных камнях, прежде чем решились выйти все же на ледник, обходя его трещины, а иной раз снова возвращаясь на боковые камни.
И все же идти по нему много лучше, естественней. В прошлый раз (25 лет назад) мы шли по правому берегу ледника, выходя на правый берег реки Иедыгем и, помнится, та дорога была много лучше. И вообще тогда мы были сильной группой: за один день сделали путь от Аккемского озера через сложный, двоечный перевал Титова в прямой близости с Белухой, и дошли до леса на Иедыгеме. А сейчас мне и этот путь тяжел.
Но вот и длинный Менсу начал спускаться и ломаться, и мы окончательно перешли на камни. Солнце уже садится. Ноги наши устали-устали, особенно у детей. Труден был этот крутой спуск.
Спуск с Менсу показался нам очень длинным, почти нескончаемым. И дело, конечно, не в 10 км этого самого длинного алтайского ледника, а в нашей накопленной усталости. Ведь к Менсу мы вышли в 4 с лишним часа, перед тем 10 ходовых часов - и каких часов! Конечно, если бы с нами был примус, следовало бы встать на ночевку на зеленых площадках под Менсу, оставив ледовый ход на завтра - но, конечно, вариант холодной ночевки нами даже не обсуждался. Да и путь по длинному леднику казался вначале нетрудным. Наша усталость как бы не замечалась, стала привычной. Ведь мы шли медленно вниз, как бы на расслабленных ногах, и только участившиеся падения свидетельствовали, что незаметно мы все доходим до изнеможения. На Лиду произвело сильное впечатление, как "загремел" я при балансировке на больших "живых" камнях - рюкзак через голову, сам кувырком, но ничего не поломал, только долго потом болела ушибленная грудь против сердца (до сих пор этот ушиб чувствуется). И сама Лида на краю какой-то осыпи в ледовую воронку чуть не упала, и от начавшегося скольжения была задержана Лилей, сильно напугалась и шла потом очень напряженно.
Но были в этой усталости частичной виной и мои предупреждения об опасности на самом Менсу. Просто я сам боялся несчастья от расслабления, и потому счел уместным рассказать про недавнюю трагедию, произошедшую несколько лет назад с отцом Миши Р. (школьного товарища Темы) и отцовским другом, классных альпинистов, погибших в ледовой трещине на Аккемском леднике - по невнимательности одного и от отчаяния второго - и все это на глазах оставшихся в живых школьника-сына и женщины - бессильных чем-то помочь. Наверное, на Лиду это произвело не мобилизующее, а угнетающее воздействие, стало как бы мрачной расплатой за торжество удачно пройденного снежного перевала и вызвало ее решение... В общем, никогда не понять, как oтзовутся собственные слова.
Хотя, с другой стороны, если мои предупреждения хоть в чем-то увеличили нашу осторожность, и на Менсу мы шли вместе и аккуратно и потому благополучно, то их все же надо было высказать.
Но с концом ледника и утомительным спуском с моренной гряды еще не был окончен наш путь - ведь нам нужна была стоянка с дровами. Еще пришлось переходить через приток Иедыгема. Алеша нашел камешки, по которым, балансируя и прыгая, перебрался на другой берег. Витя же сразу решил, что при нашей предельной усталости так прыгать по мокрым камням - только калечиться, и лучше с ходу идти бродом. Чтобы не тратить время, не задерживать и увлечь всех, он ринулся в воду прямо в ботинках, но пока он бродил меж камней, Алеша прыгал по ним гораздо быстрее, нашел еще более удобный путь и стал даже перетаскивать наши рюкзаки. На другом берегу Витя увидел, что за ним никто не следует, боятся холодной воды, и по камням прыгать не решаются, сообразил встать у этих камней посередине только для нашей поддержки и пригласил нас начинать переправу по камням. Лида вроде уже собралась двигаться, но мне Витиных поддерживающих рук показалось мало, и я завопила ему: "Давай веревку!", сама не представляя, как можно тут натянуть перила, да и камни не по прямой. В ответ обозленный очередной заминкой Витя (ноги у него стыли от ледяной воды) заорал, чем привел меня в чувство, а вот Лиде стало неприятно. В таком раздерганном окриком состоянии она пошла первой и неудачно, уже около Вити оступилась, намочила ноги. Трое остальных прошли нормально, а за это время Алеша перетащил челноком наши рюкзаки, но в последней ходке сам поскользнулся. Итог - трое с сухими ногами, трое с мокрыми. Но у Вити от долгого стояния они совсем окоченели, поэтому он все же сел выжимать носки и стельки, самонадеянно уверяя, что догонит. Я все же осталась с ним, а остальные послушно ушли вперед. Переобувался он необычайно долго, устало. Наконец, мы побежали за своими вдогонку, но где там: вечером холодно, всем хочется скорей дойти до стоянки, и Алеша впереди бежал победителем, увлекая всех. А мы, как назло, путаемся в многочисленных моренных тропках.
Но в какой-то момент и они остановились, вернее, Лиде удалось с трудом остановить разбежавшегося Алешу, а Машу она остановила наверху, чтобы уловить нас. Но мы добежали до них, миновав Машу, поэтому пришлось специально идти за ней. В общем, чуть вздрюченные этой сумятицей, прошли еще полчаса и за небольшой мореной на ровной площадке по моему настоянию - остановились. Деревьев здесь еще не было - но были уже дрова и чистый ручей недалеко.
Правда, была опасность холодного ветра от близкого ледника. Mы закрылись от него клеенкой, и зря. Ночью ветер стих и стало даже душно. В общем, спала я плохо, наверное, от усталости, может, от чая, духоты и тесноты палатки, выпирающий снизу камень не давал места нам для сна под тентом.
Следующий день был у нас более свободным, потому Лиля и записала всю суматоху моих ошибок конца этого длинного дня. Теперь приходится оправдываться. Конечно, я был неправ, не поверив с самого начала Алеше в возможность перехода по камням - так много мы в этот день прыгали и падали даже на сухих камнях, что не смог себя заставить попробовать. Только испытав трудности самого брода - не по мелким ровным камням, а между крупными, да еще в бешено холодной воде - образумился, стал искать компромисс. Но тут я наказал только себя. Возмущенный окрик на Лилю за требование веревки-страховки, которая тут была и ненужной и страшно дорогой в смысле времени (пока ее достанешь, распутаешь и будешь соображать, где натягивать и за что...) был, наверное, правильным. Она и сама знает, что на переправах часто ведет себя просто неадекватно, едва ли не истерично. Она сама знает за собой эту слабость, и потому даже не обижается за поданный по справедливости командный окрик, лишь бы он приводил к успеху.
Но вот с обиженной реакцией Лиды дело сложнее. Ведь тут на деле присутствовала и моя незаслуженная, неправильная на нее злость. Ведь за минуту до того, когда я еще не допускал и мысли о возможности перехода всухую, она запротестовала против немедленного брода: "У меня ноги сводит, и Машеньке совсем нельзя в холодную воду". Я даже опешил от неожиданности и тут же обозлился: "Как это нельзя? А переправы? Мне что, на руках вас переносить? Как же можно идти в горный поход и ног не замочить?" - Слов этих я не говорил, конечно, но именно от бешенства (конечно, несправедливого, потому что на этот момент у Лиды были свои резоны опасаться за себя и Машу) и ринулся сразу вброд на тот берег. И в последующем окрике, на Лилю, Лида чутко и правильно уловила раздражение и против нее - ну, и оступилась почти у берега.
Конечно, был неправ, опять неправ. Взамен спокойного разбирательства - спешка и злоба - отсюда и ошибки. Еще большей ошибкой моей было мое переобувание, ведь мог бы пойти и на окоченевших ногах, согреваясь на ходу - нет, опять настоял на своем, а отсюда еще больше задержал группу, еще больше поднакопил у женщин усталость и пессимизм, т.е. взращивал то, что, в конечном счете, обернулось против собственных планов и детской радости.
И пусть я в походе немного менялся, становился терпимым, с каждым днем все больше прислушивался к мнениям Алеши и других, предоставляя им максимальные права для принятия решений, стараясь "не командовать", но все равно наша ежедневная походная жизнь была наполнена такими вот мелкими, сразу забываемыми мной ошибками , и только редкие упоминания в Лилином дневнике позволяют их вспомнить.
12 августа. Надлом. Утром опять было солнце. Встали трудно - после перевала ведь. Отходили от вчерашней 13-часовой работы.
В это утро мы с Лидой решаем просить Витю изменить маршрут, тем более, что у него самого вспухла ушибленная коленка (поможет ли ему сетка йода?) Витя почти соглашается. Выход для нас есть в погранзону с Китаем, вниз же по Аргуту к Ине, к сожалению, нет тропы. Решаем принять окончательное решение у села Аргут, от которого дорога идет и на Джезатор, и на запланированный перевал.
Я уже забыл эти переговоры о маршруте. Моя память их относит только на следующий день. Но Лилин дневник наши слова помнит, наверное, точнее. Наверное, в тот день я просто не обратил внимания на очередные Лилины страхи и опасения. Ведь весь год в Москве шли эти выматывающие обсуждения: как сделать, чтобы меньше было трудностей и опасностей для Лиды и Маши... Маши и Лиды... Лиды... Просто осточертело и потому - из памяти вон! В таких разговорах я уже давно приноровился особенно не спорить, относя окончательное решение на будущее - там сама обстановка покажет и, наверняка, докажет правильность именно запланированного, а не иного пути. Ведь есть же объективная логика маршрута, раз есть нужда в самом походе, то нужно и преодолевать препятствия, не бояться их, а реально преодолевать. Да и чаще всего препятствия оказываются совсем не такими страшными, как в женском воображении.
Наверное, потому я и отмахнулся от разговора: давайте сначала дойдем до Аргута, деваться ведь некуда, а там и будем окончательно решать, имея максимальную информацию - о состоянии пути, и о своих силах-возможностях, и о собственных желаниях.
Это откладывание, как правило, и приводило к успеху, к преодолению ложных страхов. Но только - не в этом походе. Почему? Tеперь я вижу, что все решила Лида и железно провела свое решение, как бы уступая Лилиным страхам и переживаниям за нее. И именно в этот послеперевальный, послепобедный день она обсудила это решение с Лилей, а та - со мной, простодушно приняв отсылку на будущее за "полусогласие". Но, конечно, Лида в отношении моего согласия так заблуждаться не могла, простодушием она не страдает, и потому на следующий день объявила свое решение сама, притом так точно и определенно, что деваться стало просто некуда.
Почему же она так решила и когда к этой мысли пришла сама? Еще в Москве? - Не думаю, ведь сама списывала к себе в тетрадь описания Северо-Чуйских белков и этого злополучного перевала Абыл-оюк. Да, он, собственно, ничем не труднее (может, чуть технически сложнее), чем перевал "Дружба", давшийся нам так относительно слаженно и удачно. Тогда когда же? Я, конечно, могу только догадываться, но думаю - именно на самом перевале "Дружба" пришла к Лиде эта мысль, или, быть может, предвосхищение ее: Застарелая мечта о своей победе над снежными горами осуществлена, главная цель достигнута, а теперь остается только с наименьшими потерями вернуться в привычный и безопасный мир. Преодолевать страхи и физически мучиться стало не для чего. И потому весь день снежного и ледового спуска был для Лиды не укреплением веры в свои силы и желания снова и снова идти в горы (как это происходит с Алешей и Машей маленькой, а в молодости с Лилей и со мной), а, напротив - только ростом отвращения к горным опасностям и желанием скорее с ними покончить. И все властнее звучал в душе знакомый и вполне справедливый мотив: "Зачем и кому нужен этот риск и все эти смертные горы?... И наши падения, и подвернутая нога, и ледовое озеро под снежным склоном, и воронка в леднике, куда Лида заворожено сползала, и дурная речная переправа, и моя злоба, и мои рассказы о смертях - все один к одному, все укрепляло и утверждало это решение об отказе.
А я, дурак, рассчитывал, что именно победа на "Дружбе" повлечет за собой преодоление Карагема, а там и победный дух на Абыл-оюке... Господи, какой я был идиот!
Вышли только после полудня. Идем медленно. То ли вчера перетрудились, то ли тропы нас путают. В самом начале пути, испугавшись провести группу по крутой осыпи над начавшимся Иедыгемом, куда пошел против моей воли Алеша, я погнала всех вверх в обход (вернее, облаз) этой осыпи.
Вылезли на жуткую крутизну. Лида даже заскользила, но, говорит, Витя удержал. И потратили мы на это дело полтора часа и еще измотались. А виной мои страхи. На осыпи-то, оказывается, были ступеньки. Так ведь не видно было их издали. После шумного обсуждения я потребовала, чтобы Витя шел в числе первых на трудных участках и определял общий для всех путь. Витя нехотя обещал.
Что бы я ни обещал, а через день все равно шел сзади, а Алеша с Машей впереди. Логика отношений в группе и взятых на себя ролей была сильнее чьих-либо субъективных желаний. Я шел обычно сзади, потому что так удобнее вести фотосъемки и не задерживать тем всю группу. Остановился, снял - догнал. Так было и на этот раз. Но, догнав своих, увидел их уже в разброде. Алеша, не слушаясь Лилиных криков "Назад", карабкался по камням над рекой, а Лиля с остальными уже начала подъем от тропы. До Алеши было далеко, в его способности пролезть даже без тропы я верил, потому не стал его возвращать.
Конечно, здесь была и моя вина: надо было упросить всех остановиться, чтобы сходить к Алеше и проверить его путь. Но почему-то лень было идти туда-обратно, я безотчетно верил Лиле и "верхней тропе" и потому присоединился бездумно к группе. Именно бездумно и лениво. И горы мгновенно за это "наказали". Склон был крут, лезть было очень неприятно, но и не особенно опасно, т.к. кругом были все же кусты и деревья, было за что удержаться. Даже в каменистом кулуаре, куда забрались мы с Лидой, сорваться было довольно трудно. И все же бездарно корячиться в кустах и на осыпях полтора часа и безбожно устать - обидно.
Но еще обидней, если и опыт этой ошибки пропадет впустую, без выводов. Но каких? В отличие от Лили, мой вывод был: больше доверять Алеше в выборе пути. Да, на Кочурле он один раз увлек всех наверх зря, но, наверное, он обучается лучше нас, раз уже сейчас делает ошибок меньше нас. Надо радоваться: наш сын снова оказался прав, а если мы, как родители, этому не рады, не торжествуем, то исключительно по собственному эгоизму и недомыслию.
В 6 часов вечера наткнулись на охотничью хижину из кедровых стволов и веток. Хижина эта построена вблизи поляны, с которой виден водопад Куркурек. Третий раз я его вижу. Витя соблазнился экзотикой для детей.
Конечно, хорошо остановиться засветло, когда есть время просто посидеть или даже полежать (как я) за писанием дневника. Как же напряженно я иду на этот раз, каким грузом висит ответственность за Лиду и маленькую Машу!
Раньше в походах я ходила беспечно, отвечала сама за себя. И хоть уже прошлый раз дома оставались Тема и Галя, все же сил было много, и шла я беззаботно.Сейчас почти ничему не радуюсь, только жду благополучного окончания похода.
Встречная группа студентов из Могилева уверенно сказала, что Абыл-оюк мы пройдем, но надо наладить страховку на скальном участке с той стороны. И я теперь вижу не красоты вокруг, а только тот знакомый скальный участок. А вдруг не будет погоды? - Господи, пронеси! Мы вправду в последний раз в серьезных горах, Господи!.. И еще переправа через Карагем.
Не хочу я ни переправы, ни Абыл-оюка! Это ненужный риск.
18 лет прошло со дня, когда страх замутил Лилину любовь к горам. Получив известие о гибели на Ушбе Славы Цепелева, она едва смогла закончить восхождение на свою последнюю вершину - красивый пик Ине: от страха просто не шли ноги, как ни удивительно это было для ее товарищей на такой относительно простой вершине такого класса. Смерть Славы Цепелева для большинства друзей была сильным потрясением, но для Лили почему-то особенным, ужас от нее начисто зачеркнул ее альпинизм, восхождения на вершины. Но не смог уничтожить любви к самым горам, и потому смены в альплагере сменились для нее простыми горными путешествиями со мной - уже со следующего, 1966 года в Фанских горах.
Я сначала просто не замечал Лилиного страха, его как будто и не было. В тех же Фанах именно она уговорила меня пройти в день не один, а два снежных перевала (1Б), шла по скалам и камням без особых переживаний. Не было ужаса и перед водой. В следующем 67-м году прошли одной байдаркой пятерочный (по тогдашним понятиям) водный маршрут (р. Кожа) - ведь никто не заставлял.
Без особых страхов прошла Лиля и алтайский поход 72-года с Жилиным, который в сокращении и обратном порядке мы сейчас повторяем. А ведь там не два, а четыре перевала 1Б, в том числе и тот самый Абыл-оюк, на котором сейчас почему-то спустилось такое облако ужаса. Непонятно почему. Непонятно, если не ссылаться на какую-либо возрастную патологию. Она стала все очевидней именно в последние годы, когда страх стал охватывать Лилю в самых простых местах, даже на простой тропе. С каким недоумением смотрели дети на свою боевую маму, когда, уже кончая памирский поход в1974г., она вдруг почти застряла на хлипкой тропе, не в силах от страха сдвинуться с нее. Или ее почти животный ужас на простых скалках после пер. Бечо, уже пройденных детьми. Во множестве других, более опасных местах, Лиля как будто забывала все страхи Но, к сожалению, с годами страхов становилось все больше и все сильнее, не учитывать этого и не сочувствовать я не мог - отсюда и идут наши планы кончать с высокими горами, отсюда и уверение, что Алтай-1987 - последний. У меня самого нет за это какой-либо большой досады. Может, потому что и любви к горам особо сильной не наблюдалось. Лиля привела меня в эти горы, она же и кончает эти хождения - все резонно.
Но есть еще дети! Да, детям мамины страхи давно известны, как и понятно, что ее можно упросить и уговорить. Так я уговорил ее решиться на высокогорный Памир, который вначале выглядел много суровей, чем оказалось на деле. А через год дети буквально выпросили у нее поход к морю через Бечо и Сванетию. Конечно, мы с Алешей были уверены, что и на этот раз маму можно будет упросить и уговорить, и что она сама будет рада преодолению себя, и счастлива.
Но мы судили по прошлому опыту. А на этот раз на Лилю давила дополнительная и непонятно сильная боязнь за Лиду и Машу. До сих пор не понимаю, почему эта "ответственность" должна была быть сильнее, чем за Алешу, Машу вторую или за саму себя. Неужели жизни не равноценны? Может, это излишний страх перед мнением друзей?
Да и вообще, если все время бояться взамен радости, то зачем мы здесь? И зачем поехали на Алтай? И нужен ли вообще какой-либо риск? Зачем горы и романтика песен? Зачем?
13 августа. Ультиматум. Спали мы с Витей и Алешей под тентом (палатку вообще не ставили), а остальные - в охотничьем шалаше для экзотики. Утром Лида жаловалась, что от яркой, как лампочка, луны не могла долго уснуть. Встала она опять раньше меня, но вышли все равно лишь в 9-м часу. По небу идут перистые облака - похоже, к перемене погоды.
День был рабочим и душным. Идти тяжело. Спускались к Аргуту до 4-х часов дня, хотя должны были оказаться там еще вчера вечером.
По дороге встретили сильную группу киевлян, парни 27 лет и одна девушка. Их руководитель не пожалел времени, очень подробно рассказал нам, как именно идти на Абыл-оюк. Память у него на детали и приметы потрясающая. Но из его великолепной карты я вдруг уловила, что, кроме Абыл-оюка, есть скотоперегонный, простейший перевал Карагем, и сразу же подробно расспросила, как к нему идти. На этот перевал я еще в Москве смотрела, но узнать категорию сложности и описание не смогла. А вот теперь как главный камень с души свалился: можно и поход по Карагему сохранить, а потом выйти на автомобильную дорогу через этот простой перевал. Из опасностей тогда останется только переправа.
Именно эта встреча определила окончательный вариант нашего похода - замену прохода по снежным Северо-Чуйским белкам - обходом их по карагемскому перевалу. Рано или поздно это должно было случиться, и какая-то из встречных групп рассказала бы про торную дорогу на перевал Карагем. Тем более что в Москве и я соглашался на него вынужденно, хотя он, конечно, менее красив и сильно удлиняет путь. Это был как бы стариковский вариант: не пройти по горам, а обойти их. И все равно этот вариант был лучше вчерашнего решения Лиды-Лили - по Аргуту, на Джезатор, там, через пару дней, было бы просто окончание похода, фактический отъезд, притом совершенно неожиданно для остальных участников - детей. И при этом попадание в погранзону, удлинение пути на полторы сотни км, если не больше.
Но шансы на полный маршрут от появления информации о скотоперегонном перевале еще больше уменьшились. Дети же, услышав о Карагеме, сразу уловили окончательность отказа. В отличие от меня, они максималисты, и, оказывается, судили о будущем более здраво.
Но тут дети - Маша и Алеша - им подавай Абыл-оюк, и только. Алеша даже объявил голодовку. Я, с трудом съев вместе с Лидой и ее Машей Алешину порцию тушенки, почему-то разревелась. Витя молчал.
На одной из следующих остановок он завел разговор с детьми о том, что главное в походе. Маша маленькая считала, что выполнение маршрута. Правда, Вите удалось подвести ее к тому, что взаимопонимание важнее.Маленькие они еще, свободные, никакой ответственности. Мне же тяжко оттого, что надо провести Лиду и Машу через горы в целости.
Лиля была так обрадована известием о существовании скотоперегонного перевала взамен снежного Абыл-оюка с его Шавлинскими озерами, что тут же простодушно поделилась своей "радостью" с детьми и, наверное, была обескуражена их бурной нерадостью, протестом и обидой.
Алешу я вполне понимал: ведь в нашей семье алтайский поход был обещан именно ему, он мечтал о нем много лет, а теперь отбирают самую интересную и красивую часть маршрута, да еще так неожиданно, даже походя, без всякого совета и обсуждения, в виде маминого благодеяния маленькому мальчику. В утешение ему могу объяснить, что со мной тоже не советовались, а только информировали о решении. За группу решали двое человек.
Как проходило объяснение Лили и Алеши, я не слышал, пришел на эту "объяснительную" остановку позже, увидев уже заплаканную Лилю и отвернувшегося от тушенки Алешу. Предложили ее и мне. Как бы хотелось отказаться тоже, но Ли было жалко, и обострять положение было нельзя, потому съел с отвращением одну ложку.
Что было делать? Попробовал устроить собрание, которое следовало бы устраивать позже - на Аргуте перед Джезатором или даже на Карагеме перед Абыл-оюком. Пришлось говорить о маршруте на Иедыгеме. Попросил высказаться всех.
Оказалось, что мнения разделились поровну. Трое против трех. Лида, Лиля и Маша старшая - за перевал Карагем, остальные - за прежний Абыл-оюк. Формально это дало мне право говорить, что окончательное решение мы будем принимать позже, перед развилкой на Абыл-оюк, с учетом всей вновь появившейся информации. Но это лишь официальный итог.
Интересны детали. Так, Маша старшая сказала, что ей самой снежных гор вполне хватило, на Абыл-оюк идти желания нет, но определять самой маршрут она не хочет, как решат, туда и пойдет. Но и я, с другой стороны, оговорился, что хотя сам хотел бы выполнить запланированный маршрут полностью, но сейчас высказываться и задавливать своим мнением других не буду, потому что без единогласия мы идти не можем, разойтись по разным маршрутам - тоже. Лиля, Алеша и Маша меньшая высказались однозначно, без мотивировок.
Но самой интересной и неожиданной для меня была формула Лиды, краткая и хорошо обуманная: "Вариант пути только по Аргуту через Джезатор и погранзону кажется неинтересным и чреватым, а вот по Карагему - интересней; с переправой через реку, надеюсь, справимся. Но что касается перевала, то она пойдет только через перевал Карагем и, если ты, Витя, решишь идти все же через Абыл-оюк, то я с Машей просто поверну назад".
Я обомлел: это был форменный и обдуманный ультиматум, не оставляющий никаких возможностей для переговоров и обсуждений. Именно мне, несмотря на примирительные слова, в преддверии возможных обсуждений. Ее ультиматум о полной и безоговорочной капитуляции перед Лилиным вариантом маршрута - пример того, как надо решать подобные споры. Просто, кратко и сильно. Железно.
Потом я часто возвращался памятью к этим словам и поражался их лаконичности и обдуманности. И не важно, что там не было логики, что если уж отрываться от нас, то только через перевал Карагем к селению, а не наоборот, к непосильной для них переправе через реку, и, что понятно, мы не могли бы оставить их без палатки. Главное, что он добивался поставленной цели: настоять на своем решении - и именно вопреки мне. И мне кажется, что если бы я сам захотел идти через перевал Карагем, в согласии с Лидой - у нее не было бы счастья второго преодоления. Не только гор, но и человека. В этом ультиматуме мне как бы слышался отзвук платы за свое памирское неподчинение.
Но в тот момент я совсем не чувствовал себя в противоборстве с Лидой, и потому ответил уверением, что наш поход был в немалой степени организован именно для Лиды и ее Маши, и потому против их воли мы никуда не пойдем - об этом и говорить нечего. Просто я прошу отложить решение на несколько дней хода, за которым им самим, может, что-то прояснится. На этом обсуждение кончилось.
Но внутри у меня после этого разговора как-то все похолодело, подзамерзло и натянулось. Ведь меня заранее и твердо ставили на место, предупредили, что какие б доводы мы не приводили, слушать их не будут. Решение окончательно и обжалованию не подлежит.
Как не похожа Лидина спокойная твердость на Лилины страхи и слезы от обиды. И насколько же, для меня лично, последние естественней и симпатичней! Не могу придумать иного слова для своего состояния после, как некая "замороженность". При этом, правда, я пытался сохранить иллюзии, что все еще может перемениться и, при успешном ходе по Карагему, Лиля успокоится от страхов, а Лида - помягчеет, или кто-либо из встречных групп разбудит ее романтичность. И даже Алешу пытался убедить, что в настроениях мамы и тети Лиды могут еще быть изменения. Но Алеша оказался много прозорливей меня: "Ладно, я все понял: если б мама была одна, а тут они обе сговорились - и ничего не сделаешь!" Это он сказал после всех моих последующих увещеваний и призывов к взаимопониманию.
Сам же я ловил себя на противоречиях. Ведь год назад в кавказском походе я спорил с Аней и Леной и уверял, что в походе главное - не духовное общение, а преодоленные трудности, что, прежде всего, надо пройти весь намеченный маршрут. А теперь вот воспеваю чуть ли не противоположное: взаимопонимание, согласие друг с другом. Почему же не сходятся у меня концы с концами? А просто сошлись в группе на этот раз люди с разными целями, и я попытался и те, и другие принять, как свои. А это невозможно. Людям с разными целями вместе не ходить и никакого взаимопонимания не достигнуть. Мы его, во всяком случае, не достигли (да и какое может быть взаимопонимание через ультиматумы?). Так что, все мои слова - ересь, и этому составу вместе дальше не ходить.
Остаток дня шли по хорошей аргутской тропе, вверх и вниз, проходя его первые бомы. Шли молча. В 8-м часу вечера с трудом нашли стоянку под пихтами в камнях - клочок обработанного туристами склона. А из приятного в этот день - сбор черной смородины на разливных протоках Иедыгема - удивительно крупной и сладкой, и отдых у моста через Иедыгем. Вечернее купание в Аргуте. Но иду я вверх, по-прежнему, тяжело.
14 августа. Аргут. Этот день получился ходовым. В 9 утра вышли и в 9-м часу вечера остановились. Ночью прошел дождь и немного подмочил нас (тент трудно было натянуть хорошо). Завтракали под дождевые капли. Опять пили компот из собранной вчера ягоды - он всем хорош, всем люб.
На ходу распогодилось. Продолжалась интересная дорога по аргутским бомам, с выходами на верхние плато, откуда виды - "Ах!" Аргут внизу то грохочет зеленоватой лавою, то растекается смирной, почти голубой водной равниной с зелеными островами.
Выходя на аргутские песчаные отмели, с пышной травой и высокими тополями, радовались чуть ли не подмосковным видам и прохладе. В одном из таких мест обедали и купались. И снова ход.
А через час пути начался сильнейший ветер. Он сам несся впереди дождя (все горы сзади заволокло) - и почти физически подталкивал вперед и нас, иногда даже пытаясь сбросить с тропы на боме. Даже страшно. Потом догнал нас дождь и заставил укрыться клеенками. А ветер их сдувал и еще больше осложнял наш ход. У Лиды и Маш клеенки предусмотрительно сшиты углами, и потому они уютно в них закутались. А мы с Витей воевали со своими полиэтиленовыми скатертями все время, пока не спустились с последнего бома. Здесь и ветер стих, и дождь оказался тихим дождиком.В таком успокоенном и ненастном виде и подошли мы к поселку Аргут.
Даже Лиля не заметила тут мельчайшего, но очередного моего раздора с Лидой в разговоре о клеенках - симптома углубляющейся свары, конечно, с моей стороны. Потому только я его и заметил.
Справиться со своими полиэтиленовыми полотнищами на таком ветру Лиля и, особенно я, не могли. Когда ветер в очередной раз срывал его с рюкзака, я ругался на их узость (голову закрываешь, с рюкзака срывает). И вот на тихой остановке, уже перед поселком, Лиля похвалила полиэтиленовые полумешки Лиды и Маш. Понятно, что расцветшая Лида стала тут же объяснять, как их просто сделать, откуда она узнала, и что она может нам в этом, конечно, помочь и т.д., что вызвало у меня неожиданно злобную и совершенно ультимативную реакцию: «Для меня такие мешки совершенно, абсолютно исключены»... Конечно, Лидин энтузиазм и добросердечие тут же обиженно погасли. Промолчала и Лиля. Думаю, они поняли, что этот мой детский ультиматум: "Не приму, именно потому, что ты советуешь" - был бессильной местью (может, во вред себе) за вчерашний ультиматум о маршруте. И они были, наверное, правы. В глубине отношения уже не могли не идти вразнос.
Но была тут и обида за Лилю. Ведь, прекрасно зная этот широко известный и даже простонародный тип укрытия от дождя (мешок углом), сама в свое время изобретавшая разные полукруглые накидки (мы долго ими пользовались) - и отказавшаяся от них именно из-за невозможности их многоцелевого использования - на палатку, под палатку, скатерть и т.д., она теперь хвалит то, от чего сама отказалась - и готовится выслушивать советы и поучения, чуть ли не заглядывая в глаза дорогой Лидуше. Иногда мне кажется, что я просто примитивно ревную.
В поселке мы почти не увидели людей, зато нас узрело множество собак. Замок на двери правления, а над ней лозунг: "Добро пожаловать!" Лишь одну местную женщину увидели, как она сама себя определила "убогую". Молока спросили - нет, коровы до сентября на кошах. Где дорога на мост? - "Да вот она!" Вот и весь разговор.
И все же на развилке дорог нас унесло не в ту сторону. Мы пошли по тракторной, казавшейся основной дороге, которая, по мнению Вити, должна была обязательно привести к мосту. На деле к нему вела конная приречная тропа, на которую мы через час с лишним все же вернулись. Очень огорчался Витя своей ошибке. Если б мы могли лучше ориентироваться, то, перевалив приречный хребтик, оказались бы на нужной тропе... Ну, ничего, Лида опять грибов набрала.
Было особенно досадно, что именно я настоял в разговоре с Лилей и Алешей на неверном решении и пренебрег их обоснованными сомнениями. Очень уж трудно отказаться от логически стройной схемы. Ведь все сходилось: после деревни дорога разветвлялась на основную колесную, которая, взобравшись на приречный бом, будет потом спускаться к мосту в ущелье, и на приречную тропу, которая, возможно, потом у реки может выродиться на рыбацких местах и исчезнуть. Но бом оказался длинным приречным гребнем, и по мере хода по нему, не видя реки, все больше казался ущельем боковых гор, все более укрепляя сомнения. В конце концов, я и сам не выдержал, согласился поворачивать назад, как ни было мне это противно это делать, хотя теперь думаю, что где-то впереди наша дорога все же выходила к Аргуту, но где именно? За мостом или перед? Потом выяснилось, что мы повернули как раз на уровне моста. Знать бы, где он и где мы, могли бы просто перевалить разделяющий нас с рекой невысокий травянистый хребтик, а не тратить часы на ходьбу туда-сюда. Я даже сам сбегал на этот хребтик, увидел Аргут и дорогу внизу, но так и не понял, где же расположен мост, сзади или спереди. Чтобы его найти, надо было с самого начала внимательно следить за берегом Аргута. Мы вернулись к самой развилке, а потом и к конской тропе над рекой. Отсюда вывод: при поиске моста лучше не терять из виду реку, а то можно мост и пропустить. В таком виде вывод оказывается таким примитивным, само собой разумеющимся.
Меня в этой ошибке утешало знакомство с человеческой ухоженностью этого ущелья - лугами со стожками сена, посевами и даже какими-то деревьями и подобиями арыков. Ближнее хозяйство алтайской деревни, по-сибирски бедное и суровое, по средне-азиатски - ухоженное и трудолюбивое.
К 7 часам вечера, уставшие, наконец, спустились к мосту. Мимо нас проезжают яркие алтайки на конях. Как они естественны в аргутских полустепях. Еще раньше, у самого поселка, мы встретили целую кавалькаду. Впереди бригадир с мальчиком за спиной, а за ним - женщины, по двое на каждой лошади. Видно, дождь их согнал с сенокосных лугов.
А вечером мимо нашего "стана" проехала мамаша с грудным ребенком в одной руке, поводьями - в другой, и вторым ребятенком, лет 4-х, сзади. Красиво, эффектно.
Сам путь от моста до Карагемской долины, весь степной участок, прошли минут за 40, быстро. Но под конец этого дня я еле-еле плелась.
В нашем походе обжитая долина Аргута казалась одиноким оазисом между двумя высокогорьями. На деле она является только частью Кош-Агачского пограничного высокогорного степного района, и в конце своего похода мы увидели краешек этой полупустынной степи. А весь этот район связан с остальной советской страной только Чуйским трактом, да еще ограничен запретительным для въезда пограничным режимом. И получился едва ли не этнографический алтайский заповедник. Во всяком случае, все здесь на конях, а женщины в цветистых традиционных одеяниях, а не в нейлоновых куртках, как в Городе или на Тракте.
Алтайцы были, наверное, самым ярким впечатлением этого дня. Конечно, сначала увиденные бревенчатые, серые от дождя, низкие дома деревни Аргут показались нам очень убогими, даже грязными. Такой вид часто бывает при вынужденном переходе кочевников к презренной прежде оседлости. Но даже разбитые дороги, какая-то раскулаченная техника, заколоченные окна домов, бесхозные ящики и свалки - сегодня не характерны и для русских деревень (там еще хлеще), разве это не общесоюзный признак колхозного существования? Почти кочевья?
Убогий вид деревни был как бы дополнен лихим, чуть ли не разбойным видом возвращавшейся домой женской бригады во главе с единственным мужчиной - плотным, упитанным бригадиром. Он держался уверенно, как хан во главе дружины, живая иллюстрация к нынешнему колхозному кочевью, но в своем первозданном, живописном виде.
Но это лишь первое впечатление. Знакомство с ухоженным перед мостом ущельем, потом встречаемые часто коши и покосы давали глазу зримые доказательства упорного труда, а женщины с детьми на конях - светлый образ цели - кому этот труд предназначен. И в душе у нас рождался совсем иной высокий образ здешнего алтайского житья, достойный нашей радости и уважения.
15 августа. Карагем. Витя "велит" мне писать, как вкусно и много мы ели в этом походе. Действительно, Лида вставала раньше всех и еды, ею приготовленной, было много, и все как-то очень вкусно. В Москве мы рассчитывали еду по туристским нормам, поделенным пополам, в расчете на детский состав и собственный от усталости плохой аппетит. Вес все равно получился приличным, но в расчетах, похоже, не прогадали. Дети были довольны, еды им всегда хватало, а сухарей мне с Витей так вообще не хотелось. Конечно, большим подспорьем были грибы и ягоды, которые добывала нам Лида.
Когда я смехом призывал наших походных "описателей" отмечать заваленность хорошей едой, то имел в виду исключительно количество высококачественной пищи, привезенной из Москвы. Мне постоянно приходилось поминать, чтобы быстрее уменьшалось количество банок тушенки, колбасы, сыра и т.д., уменьшать вес рюкзаков, чтоб не пришлось еду везти обратно в Москву. У Лили же эта тема трансформировалась в очередное прославление Лиды, в преклонение перед ее многообразными способностями и талантами - в сравнении, конечно, с ее собственной "бездарностью". Такая скрытая ущемленность меня просто бесит. И почему Лиля ее так боится? (Ведь если восхищается - значит, боится).
Но, наверное, она боится не самой Лиды, а потерять задушевную с ней дружбу. В жизни уже так много потерь, а женская дружба так нужна душе, что инстинктивно Лиля маслит, маслит эту дружбу, лижет, лижет, лижет, боится, боится - до смешного. Но, может, и я смешон в своей подозрительной чуткости к "бабским нежностям? " -Не знаю.
Что касается приготовления еды, то его качества я просто не замечал - так было все противно из-за горной болезни и усталости. Радовался только компоту, который поглощал в чрезмерных количествах. Да, возможно, Лиля готовит хуже Лиды - не знаю. У нее бывают чаще проколы на плите-костре, по рассеянности. Ну и что? Мне ведь в радость ее кормежка, нашим детям тоже - и разве этого мало?
И в это утро Витя встал запоздало, когда Лида уже начала сама разжигать костер, но все же успел исполнить свои утренние кухонные обязанности.
Кстати, о распределении походных обязанностей - оно сложилось естественно (в моей терминологии - коммунистично). Обустройство бивуака начиналось вечером с общесогласованного определения места для палатки и костра. Как правило, женщины сразу начинали переодеваться, а мы с Алешей брались за оборудование мест, я - ставить палатку и тент, Алеша - костра. Лида после переодевания обычно приступала к разбору продуктов на ужин, а Лиля и девочки - подносить хворост на костер, или даже помогали мне, разбирали свои рюкзаки на постели, помогали в приготовлении ужина (чистить грибы). Когда вступал в дело огонь и два кана шипели на костре, суматоха уменьшалась, и Маша старшая неизменно оказывалась на рисовании за лагерем, Маша меньшая как-то неприкаянно бродила по лагерю, мамы пытались "пописать дневники", а мы с Алешей медленно переодевались.
Утром же, конечно, взрослые жалели детей, и потому, как правило, я разжигал костер и приносил воду, а Лида заводила завтрак. И только мытье посуды оставалось нелюбимым занятием, и коммунизм здесь не срабатывал. И потому с самого начала похода я как-то извлек из себя авторитарный голос и при общемамином одобрении возложил "официально" мытье посуды на наших Маш, оправдываясь тем, что остальные уже имеют четкие общественные обязанности. "Бедные Машечки", грустно вздохнув, возразить не посмели. Потом даже установили очередность меж собой и с нашей же помощью справлялись с этой неприятной работой, но похвалу "отличные посудомойки" не любили.
Вчера, уже поздним вечером, мимо нас прошла группа из двух парней и одной девушки. Они почему-то торопились к Аргуту, но все равно остановились около нас и напугали рассказом, что на Абыл-оюке альпинист сорвался. Даже Алеша сказал: "Все, забудем про Абыл-оюк, но я сюда еще приеду.
Этот разговорчивый турист мне особенно не понравился. Долго и с удовольствием стоял на обрыве над нами и вещал об опасностях и перевала (они вот прошли, а нам-то - вряд ли), и переправы через Карагем - нет, в этом году воды много, вам вряд ли пройти, разве только рано утром, и если повезет. И с таким удовольствием он выражал нам сочувствие и выражал преодоленные ими страхи, что я еле сдержался, чтобы не оборвать его, не нагрубить. Бывают же такие любители пугать! Он как будто чувствует страхи своих слушательниц, все подбавляет и подбавляет.
Конечно, когда он ушел, я попытался зачеркнуть сомнением эти лукавые слова: "Мало ли какие люди ходят по горам, и слушать их всех надо с большим разбором". Но вот только у Лили критерий разбора иной: она копит доводы против перевала, чтобы всех убедить, даже Алешу. И она (и частично даже я) еще не верили в полную окончательность принятого Лидой решения, ее ультиматума. А вот Алеша учуял это сразу и уже не хотел тратить жалких слов там, где тебя серьезно слушать не будут, а решат по-своему. Как странно, ребенок, а в психологическом смысле умнее и прозорливей меня.
Итак, теперь ясно - идем на перевал Карагем. Но завтра нам предстоит еще переправа. А сегодня - легкий подъем по долине. Через час вышли к мосту по тракторной дороге, удивляясь выросшему за 15 лет количеству хозяйственных построек типа зимовий скота. После моста дорога повела нас через какое-то болото, а в моих воспоминаниях здесь было самое облепиховое место. Сейчас ягод меньше. Зато на какой-то лиственнице у дороги увидели прибитую молитвенную доску со странными письменами и рисунками. Понять надписи, конечно, не могли, но назначение доски, наверное, поняли правильно.
15 лет назад, бегая вместе с Жилиным в поисках моста по этим местам, мы видели только пару избушек с глиняными крышами, а в одной из них какую-то полоумную и грязную старуху с трубкой в зубах и что-то опьянело бормочущую. Сейчас же впечатления иные - больше дорог, строений, молодых конных алтайцев - растет жизнь. А непонятная алтайская доска (может, и правда, бурханская) говорит еще и о какой-то духовной глубине, тайне такого, оказывается, молодого, растущего народа!
Долина, наконец, сузилась в ущелье, и дорога превратилась в лесную тропу. Встретили еще одну группу из Киева. Они сегодня перебрались через реку, потом почти 4 часа обедали (понимай - сушились), а пришли к броду еще вчера к 3-м часам и не рискнули ринуться в полную воду. У меня от этого рассказа страх перед переправой еще больше вырос.
Идти в этот день было приятно, может, потому, что по прочной тропе, хотя и дает о себе знать боль в ноге, приобретенная еще в детстве. Мы даже устроили первый за поход полный обед с костром. Ведь грибы росли прямо под ногами. Витя, как всегда, радовался воде и брызгался в Карагеме. Его бодрости хватает на всех. Поразительно.
А в 8-м часу вечера дети, шедшие, как всегда, впереди, нашли прекрасную стоянку с тихонькой протокой Карагема и с зеленым бережком. И как было бы тут хорошо, если б не наступал страх перед завтрашней переправой. Весь вечер мы лихорадочно упаковывали вещи, укладывали рюкзаки, готовясь к переправе вплавь.
Тут надо пояснить суть нашего давнего с Ли спора. После злосчастной памирской переправы челноком на катамаране, когда она сорвалась в воду и вылезла только с моей помощью, страх перед водой у нее сильно вырос, а я, напротив, получив реальные доказательства работоспособности челночной переправы, уверился, что если не паниковать и не бояться плыть, то переправиться можно через любую воду, если есть веревка длиной в две ширины реки, а рюкзаки хорошо упакованы от воды. Я постоянно внушал Лиле эту уверенность: если даже окажется, что Карагем перейти обычным бродом нам трудно, то, на худой конец, переплывем челноком. Сначала переплыву я с веревкой на обвязке. Потом к середине веревки привязывают рюкзак и пускают по течению, которое и прибьет его к моему берегу, даже если я не буду вытягивать, а только держать веревку. А потом за середину веревки будет держаться и плыть каждый переплавляющийся.
Способ, на мой взгляд - железный, но неприятный поголовным купанием и детей, и вещей. Но, как крайний случай, и он годится. В расчете на этот способ и упаковывали вечером бумаги, фото, крупы и т.д. и т.п.
16 августа. Переправа. Праздник. Ночью я все не могла уснуть от беспокойства и терзала Витю переправными вопросами, хотелось все предусмотреть. Утром же он в отместку рассказывал всем, что я даже потребовала от него сделать 30 шестов, т.к. нас шестеро, а проток 5, и при плавании их будем терять, а на деле я только просила продумать вопрос, как транспортировать через основную протоку хотя бы две палки, с которыми надо будет проходить остальные протоки. Еще он заявлял, что после такой придирчивой критики готов писать инструкцию по переправе. Но, может, его зубоскальство поднимало настроение остальным.
Едва выйдя со стоянки, встретили еще одну группу - из Омска. Они только что "перебродили". Значит, мы вчера чуть не дошли до брода. Зато стоянка была замечательно мягкой.
Омичи подробно рассказали, как они "бродили". Мы потом нашли их переход через первую протоку по спиленному дереву. Алеша перебрался первым по этому "гибкому мостику", а потом с его помощью-страховкой через вытянутую палку все мы.
Через кусты вышли ко второй, основной протоке. Путаясь от волнения, соединяем карабином две веревки. Не сразу вспомнив, делаю обвязку Вите из конца одной из них, и он, раздевшись до трусов и ботинок, вступает в воду. Там сразу же глубоко, волны захлестывают его выше пояса, но с середины протоки стало ясно, что плыть ему не придется. Благополучно дойдя до берега, он тут же поворачивает обратно - и снова успешно. Сбрасывает веревку, одевает свой рюкзак - и снова в воду. Когда Витин рюкзак оказался на том берегу в сухости и сохранности, стало ясно, что Карагем мы пройдем вброд, а подробно разработанный план переправы вплавь не нужен. Вите, как изобретателю, его даже жалко, хотя сухим рюкзакам он рад.
Потом в воду вместе с Витей вступают Лида и Алеша. Для устойчивости Витя идет почти лицом к потоку. И вот все первые люди и самые важные, в пять полиэтиленов укутанные бумаги и, главное, Машины рисунки - в безопасности.
Психологически интересна эта Лилина оговорка. К этому времени переправились только Лида и Алеша. Я снова вернулся, а Алеша вообще не в счет. Значит, в понятие "всех первых людей" входит только Лида и Машины рисунки. Конечно, укажи я Лиле этот момент, она исправила бы его, как оговорку, но ведь в психоанализе интересны и оговорки
Витя вернулся, погрел немного ноги, и вот в воду вступили остальные. Маленькая Маша держалась за Витю, за нее - Маша старшая (легкая, как пушок, да еще без рюкзака) и, нижняя по течению, я. Ходьба по сильной струе, конечно, была напряженной, но девчонки держались хорошо, Витя рассекал воду и двигал наш "ковчег" боком к берегу.
На берегу нас ждали радость и скупые Лидины слезы. Остальные протоки были гораздо меньше, и хотя мы и там держались друг за друга, но это - лишь для спокойствия. Страхи кончились!
Конечно, это была победа. На мой тогдашний взгляд, не столько над Карагемом, сколько над Лилиными страхами. Первый вопрос, с которым я обратился к ней после главной протоки: "Ну, и что твой Карагем, которым столько пугали? Прошли спокойно, и не утром, а днем!" В ответ счастливая удачей Лиля на радость окружающим и как бы в извинение изобразила фигуру раскаяния. Но как по-разному мы понимали значение этой удачи. Для меня успешное преодоление и снежной "Дружбы", и бурного Карагема, означали самые главные аргументы в преодолении последних остатков страха, сильнейший аргумент за Абыл-оюк: с этим справились - значит также справимся и с ним.А для Лили удача переправы означала только конец всем неизбежным страхам. Встав на коленки, она как бы говорила: "Прости, если я слишком боялась, давай помиримся и будем радоваться вместе, что больше никаких страхов не будет". Она этим "примирением" только хотела сделать отказ от Абыл-оюка и свою радость - общей.
Но тогда я надеялся совсем на иное. Нет у меня ближе человека, но как плохо я понимаю даже ее.
Первое, что мы увидели на том берегу, была самодельная финская баня! Вокруг очага из камней - 4 вертикальные жерди. Их нужно обмотать полиэтиленом, а потом раскалить печь - и хлещи себя рядом лежащим веником. Рядом в ручье сделана запруда-бассейн для полного кайфа. Но мы не решились все же тратить день на этот кайф. У нас была иная программа.
Недалеко от бани устроен трудолюбивыми туристами и очаг со скамейкой из тонких бревен. Вот на этой же скамейке после удачной переправы и отпраздновали Машин день рождения, прощание с детством. Ей сегодня исполнилось 16 лет.
Но сначала была головомойка и стирка горячей водой. А Витя, который и так часто купается, в это время пришивал очередные кожаные заплаты на свои разваливающиеся ботинки.
На нашем праздничном столе было много вкусностей, припасенных для этого случая из Москвы, дети радовались, именинница тоже... Я сказала накануне сочиненную незамысловатую и, конечно, не очень складную "оду". Но сегодня строчку "под реки Карагем немолчный грохот" пришлось заменить "на реке Карагеме в пенистом броде". По мнению присутствующего общества "ода" оказалась кстати...
Вот ее текст: "Здесь, в стране Беловодья, в алтайских горах,/Средь туристских трудов и забот,/На реке Карагеме, в пенистом броде,/Ты закончила детские годы./Из девчушки смешливой и легкой/Станешь девушкой славной и строгой./И как горная речка, ручьи собирая,/Потечет твоя жизнь, красотою играя./В жизни будет немало преград-перевалов/И ты смело иди к ним, бери!/Сила радостей дарит немало,/Силой духа с друзьями делись!/И еще раз - Да здравствует Машенька С...!!!"
Потом каждый Машеньке что-то пожелал на будущее. Она же сама вспомнила о своем братике Вове (они двойняшки), который в это же самое должен вместе с папой и товарищами подъезжать к Москве из северного байдарочного похода. Значит, и у него день рождения - необычный.
Конечно, удача в этот день праздника расположила нас к благодушию, примирила. Погода была столь солнечной, а именинница столь царственно приветлива. Как она нас благодарила: "Я благодарю всех, кто обеспечил этот праздничный стол!" И дети на празднике оставались еще детьми в своем непосредственном чувстве удовольствия и радости. Лиде сегодня можно было совсем открыто гордиться своею дочерью, Лиля еще радовалась своему освобождению от страхов, а я ошибочно укреплял свою надежду на сплочение общей победой группы. Фраза Лили из ее оды к Маше: "В жизни будет немало преград-перевалов, и ты смело иди к ним, бери!" - звучала для меня не пустой риторикой, праздничной фразой, а реальным призывом к смелости - прямо на завтра... И, конечно, был я в этом глуп, как пробка!
А может, я не прав, и в те минуты Лиля была искрення в своих призывах к смелости? Ведь ультиматумов она не ставила и была всегда открыта к пересмотру решения. Все мне кажется, что настроение ее после переправы стало меняться, и мы с Алешей смогли бы ее уговорить, если бы она была одна. Но это - если бы...
После сытного обеда немного подремали и вышли около 5 часов. Первые два часа тропа шла все время верхом и была на редкость чистой и приятной. Но в 7 часов, у очередного ручья, где мы не захотели вставать на стоянку - слишком мало шли и воды мало - двинулись дальше и почти сразу же потеряли главную дорогу. Тропа пошла по горелому лесу, стала плохой. Мы ринулись вверх в поисках хорошей, Витя поднялся чуть ли не под скальные осыпи - и без успеха! Тогда через горелый бурелом пошли на спуск. Однако очень мало удовольствия ходить по такому лесу! Лида, правда, говорила, что шла напролом, как медведь, только сучья трещали (чуть в стороне от нас). Основную же тропу мы нашли на поляне у самой реки. Там же сразу и встали.
Зато какая прекрасная оказалась стоянка! Карагем бил в прибрежную скалу, а рядом текла его тихая водичка. Площадка-луг была ровной-ровной, и очаг на ней хорошо оборудован. У этого очага мы продолжили праздник - до 12 часов ночи. Пели песни и даже плясали под "Коробейников"! Так закончился день Машиных именин и день главного брода.
Разухабистая ночная пляска Лили и Лиды на глазах детей, действительно, имела место быть. Мне она почему-то напомнила чуть-чуть горькие песни-пляски уставших женщин в разоренных войной безмужних деревнях - на глазах у серьезных и молчаливо-жалостливых детей. Наши дети тоже больше молчали.
Маше старшей туристские песни, видимо, не очень интересны, а Алеша с Машей младшей стесняются, просто не решаются запевать в нашем обществе. Им для этого нужна компания ровесников. А может, вообще романтика старых песен в исполнении таких старых людей, как мы, кажется им чуть стыдной. И от этого мне самому было чуть не по себе, и потому я лишь с удвоенной силой ревел, поддерживая своих ровесниц, но при этом немного, на всякий случай, сдабривая эту романтику предательской долей иронии и вышучивания. Как говорится, играл на два фронта, но в этом и состоит функция любой иронии. Сам я не плясал, но ерничал, орал и изображал участие, как мог - а почему бы и нет, если всем от этого или весело, или, хотя бы, забавно, если это имеет успех?
Но, как бы я ни веселился и себя не затаптывал, внутри все равно сохранялся какой-то трезвый холодок стыда за себя... И-и-эх! И еще одно не выходит из памяти: как легко и не вдумываясь мы поем романтические песни своей молодости. Да, мы их любим за воспоминания о своих молодых мечтаниях, но сейчас-то изменились, постарели - и как странно, если не лицемерно, звучат "высокие песенные слова" в нашем исполнении - для непосредственно воспринимающих все детей. Мы просто не отдаем себе отчета, что не имеем права, постарев, петь такие песни.
17 августа. Поражение. Сегодня дети встали сами, сравнительно рано. Маша ушла рисовать. Прохладно. Ночь была звездная-звездная, и травы рядом с нашей палаткой стоят обмороженные. Но коснулось их солнышко, и обмякли цветики, еще поживут, покрасуются. Цветов на Алтае еще много, разнообразие их великое. Встречались и старые знакомые - голубые красавицы аквилегии и желтые маки, аканты, большие фиолетовые ромашки. Как зовут остальные цветы - не знаю, но и без имени они хороши. Вчера веночек я Машеньке сплела из каких-то малюсеньких синеньких цветочков, и вечером они еще не заснули, светились. А как хорошо Маша подставила свою головку под веночек...
Лида показала мне ядовитую цикуту, настоем которой был отравлен Сократ. Но вообще-то ни от растений, ни от грибов, ни от зверей и людей мы на Алтае не ждем плохого. Грибов едим много, Лида основная сборщица, быстрая, зоркая и не ленится - это ж сколько надо наклоняться с рюкзаком!
С утра шли по хорошей тропе - но по горелому лесу.
Масса горелого леса - главное изменение в долине Карагема за 15 лет после нашего похода. Печальное и жуткое зрелище, особенно если в памяти хранятся прежние радостные картины.
Теперь и мы припоминаем слухи о больших алтайских пожарах. И вот видим своими глазами: взамен роскоши алтайской тайги - изуродованные огнем, черные, голые деревья, взамен разнообразия ягодников, мхов, трав и кустов - заросли иван-чая над горелым корявым хворостом, как будто на человеческих пожарищах и свалках. Бывает, оказывается, и такой вид человеческого "преображения природы".
Наверное, эти грандиозные горелища - результат туристской неосторожности, людского недомыслия. Мрачный образ Апокалипсиса, грозящего природе от человеческой цивилизации. И грустно становится еще и от собственной принадлежности и к туристам-огнепоклонникам, и к недостаточно разумной цивилизации, которая, еще даже не устроив, уже успела испохабить одну из чудесных горных долин. А ведь в Швейцарских Альпах такие пожары, наверное, просто немыслимы.
К полудню вышли к открытому разливу Карагема. Витя уверял, что этот разлив кончится впадением слева мощного притока Абыл-оюк, который переходить нельзя. А надо дважды переходить чуть обмелевший Карагем, чтобы выбраться к развилке троп: прямо - на перевал Карагем. И влево - на перевал Абыл-оюк. Я сначала принимала его слова без обсуждений.
Но постепенно мы прошли карагемские разливы, так и не увидя место брода. Начали поворачивать влево, и увидели на том берегу группу туристов (потом узнали, что они из Молдавии и шли с Абыл-оюка, куда мы уже не пойдем, и тоже искали место брода). Но пока шум реки не позволял с ними говорить. По инерции мы еще прошли влево по вновь бурной реке, пока обеспокоенный Витя не настоял на остановке. Вместе с ним я прошла без рюкзаков еще дальше. Мы увидели издалека карагемскую поляну, через которую и должен пролегать наш путь на перевал Карагем, увидели, что река в этом месте расширяется и, наверное, там есть место брода. Но Витя был настолько уверен, что мы уже стоим на реке Абыл-оюк и что молдавские туристы недаром ищут брода ниже, настолько ему врезались в память объяснения, что Карагем надо переходить дважды, что настоял на возвращении к первому разливу. Увиденный на том берегу голубой небольшой приток, текущий с перевала Карагем, он принял за реку Карагем.
В общем, я почувствовала здесь крупную путаницу, но сразу разобраться не могла. После небольшого и нервного обеденного перекуса (ведь нам предстоял брод) Витя пошел вниз искать возможность брода, а я, рассматривая схемы, рисованные для нас киевлянином, и карту, окончательно убедилась, что истинный брод находится наверху, мы чуть-чуть до него не дошли.
Но вот пришел мокрый Витя. Выслушав мои доводы, хоть и не сразу, он был вынужден согласиться. Однако тут же объяснил, что ниже тоже нашел место брода и уже переходил на тот берег и обратно. Чем искать брод еще где-то, может, перейти здесь? Мне было жалко его труда, и я согласилась. Найденный Витей брод шел как бы по косому длинному перекату и состоял из трех частей. Начинать надо было в большой воде, переходить на первую каменную отмель, затем следовал относительно мелкий переход на вторую отмель, и, наконец, еще раз глубокая вода.
Время было уже вечернее, значит, вода - самая глубокая, но Витя уже на взводе, и не было даже и речи, чтобы дожидаться на этом берегу утреннего мелководья, раз он сам только что свободно здесь ходил.
И мы пошли - в том же порядке, как и вчера. И опять - сильное напряжение. Но прошли благополучно. А, добредя до голубой речки, мы и ее перешли сходу, без особых поисков брода, хотя воды было под завязку. Так получилось, что эту речку мы переходили в этот час дважды - в Карагеме сначала, а потом саму по себе. А все потому, что не там шли. Ну, из-за Вити. Ну, да ладно, никто в результате не искупался, не побился, рюкзаки сухие.
Переобувшись, пошли искать нашу тропу, но тоже нашли не сразу, пока не дошли до края карагемской поляны. Итого мы потеряли здесь около трех часов.
В общем, от напряжения я была раздраженная и ворчливая. Но вот мы, наконец, встали на тропу. Она круто пошла вверх, но была такой торной и чистой, что идти по ней и идти. Однако наступал вечер, мы устали и, дойдя до удобного ручейка, на лесной полянке "кинули кости".
Для меня самое поразительное, что в подробном описании этого дня Лиля даже не заметила, не упомянула самого главного события всего похода: окончательного отказа от Северо-Чуйских белков. Как мы миновали эту развилку, Лиля просто не ощутила, хотя раньше мы демократично уговаривались, что окончательное решение о маршруте будем принимать на развилке троп, и хоть я в этот день еще раз попытался поставить вопрос, призвать своих спутниц к благоразумию (вполне сознательно употребляю этот последний термин - ведь разум еще не означает избегания любого риска).
День для меня сложился неудачно. Вместо спокойной и легкой переправы и остановки для обсуждения на развилке, когда можно было бы со ссылкой на наши сплошные удачи снова возбудить самолюбие и желание преодоления снежного перевала, мы устали в этой путанице переправ и троп, и шансы на успех снова упали.
Конечно, речь шла не о создании большинства. Формально, оно и так у нас всегда было: Алеша, Маша и я - твердо "за", Маша старшая - официальное воздержание, и двое "против". Из них Лиля открыта для доводов, но вот Лидин ультиматум мог быть непреодолим. Если она поддастся настроению "преодоления" - появится шанс и у остальных. Перелома в ее настроениях я так и не дождался. Но и промолчать не мог.
После основного брода, в ходьбе по ернику и глядя на снежные северо-чуйские горы, я обратился к шагающим спутникам с громкой речью, чуть-чуть шутливой, но, по сути, весьма серьезной и даже драматичной. Это был экспромт, и звучал примерно так: "Дорогие мои спутники по трудным алтайским дорогам! Вы, героически преодолевшие туманы и непогоду Кара-Тюрека, высоты снежной Дружбы, ледовые пропасти и склоны Менсу, опасности карагемских переправ! За эти дни Вы уже доказали свою смелость и способность к дороге трудной, стали героями! Сейчас перед Вами - распутье, и Вам решать, куда идти, что выбрать: легкий ли скотоперегонный перевал и длинный колесный путь по чуйской степи, или - краткий, но трудный путь через сердце красивейших алтайских гор - Северо-Чуйских белков - через ледники, снега и скалы замечательного перевала Абыл-оюк, необыкновенным красотам синих и бирюзовых Шавлинских озер - чемпионов красоты, к лугам сплошных цветов - алых сибирских жарков и голубых аквилегий, к национальному природному парку и мощному, победному выходу прямо на Чуйский тракт! Герои катунских белков! Станьте дважды героями! Подтвердите и закрепите свое звание людей, способных к дороге трудной!... "
Примерно таким было мое завывание... Едва услышав его начало, ко мне подобрались Алеша и Маша меньшая и с интересом ждали, чем закончится мое обращение.
Однако никакой реакции... На что я рассчитывал? - Наверное, на женскую "слабину", на то, что обернутся на мои призывы, улыбнутся и сами, по-человечески поговорят о том, зачем мы здесь, чего хотим и куда пойдем. Но лишь неестественно глухое молчание. Только Маша старшая чуть оборачивается и с сочувственной улыбкой смотрит на нашу тройку.
Лиля устала и раздражена переправами, Шавлинские озера она уже видела, горного снега в ее жизни было достаточно, ничего доказывать ей не нужно, ей нужен только легкий путь на оставшиеся дни - как награду за пережитое. Мало того, она убеждена, что и нам на деле Абыл-оюк не нужен сам по себе: и я, и дети уже успели измотаться и наесться трудного пути, а просятся туда - только из гордости и боязни изменить самим себе. А, учитывая, что путь через Карагем может занять меньше времени (так и получилось), что освободит дни для Телецкого озера и сибирских городов - я тоже реально заинтересован в легком пути. Так в чем дело? И она не выдерживает общего молчания и пытается свести все к шутке. Остановившись, торжественно показывает в сторону Абыл-оюка: "Мы туда не пойдем!" - приглашая всех улыбаться вместе с ней. Такой и осталась на кадре. Нет на нем только наших улыбок.
Глухо молчит Лида. Разговора не будет. Если не считать детей (у них, и правда - все еще впереди), то реально именно Лиде, и только ей, нужен был Абыл-оюк, только ей надо что-то доказывать и самоутверждать. Именно к ней обращено мое "последнее слово". И именно от нее - молчание. Причина - ультиматум! Он был сказан, и его надо было выдержать! Эта цель стала главнее любого перевального снега, любой снежной "Дружбы".
Уже в Москве Лида говорила, что мое последнее обращение перед Абыл-оюком "надрывало" ей душу. Ее походный дневник мне говорит чуть другое. Если описанию перевала Дружбы посвящено 6 убористых страниц, то отказ от Абыл-оюка отмечен следующей фразой: "Витино выступление со свойственным ему артистизмом по поводу проходящей мимо тропы на Абыл-оюк. Красивая тропа дальше..." Глухо.
На стоянке, как всегда, сначала трудно двигаются руки, не ходят ноги, но надо ходить от палатки к костру, что-то носить, мыть каны, помогать Алеше устроить очаг - и расхаживаешься.
Витя устал, как никогда. Рюкзак его мало легчает. Молчаливо сдержан, и шел под конец далеко сзади, как будто тянет его, не может расстаться с надеждами. Такой характер, не любит невыполненных планов. А мне бы - только в целости довести Маш и Лиду, больше ничего не хочу. И потому этот путь мне в радость.
18 августа. Вторая победа Лиды. Утром мимо нас, еще только собирающихся завтракать, проскочила группа киевлян и попросила соли. Позже, на предперевальных пастбищах, от других киевлян, прямо просивших у нас еды, мы узнали, что и первые были голодные, но не решились просить. Непогода застала их наверху, пока пережидали, все съели, а их "заброску" внизу кто-то ополовинил (может, еще больше оголодавшие). Маша маленькая даже свою заначку из конфеток отдала, и все ждала, когда те, первые, голодные, подойдут к перевалу, чтобы угостить и их, но те почему-то задержались на склоне.
При встречах с этими группами нас овевала их аура - облако молодости и силы. Сам голод был у них какой-то жизнерадостный - как будто герои из наших старых туристских песен. И чувствовалось, что и к нашей родительски-детской группе они относились с интересом и искренним уважением - не так уж часто такие группы на далеком Алтае. Но меня, зацикленного в эти дни на смысле нашего отказа, поразила фраза Лили в разговоре с киевлянами: "Да, мы тоже собирались на Абыл-оюк, но струсили..." Почему она ее сказала, и почему такая неожиданно суровая самооценка? Ведь простосердечно и без всяких обдумываний она сказала самые ужасные для Лиды слова, которые даже я, при всей злости, сказать не решился бы.
Несомненно, говоря "мы струсили", она имела в виду "я забоялась", твердо уверенная, что именно она вызвала этот Отказ, а Лида только поддержала ее по дружбе - и не столько за себя, сколько за жизни детей, что многократно называлось совсем иным и благородным словом "ответственность"... Но вот в разговоре с альпинистами она, наверное, не могла не вернуться к словам и оценкам своей молодости, так соответствующим этим ребятам, заговорить на их языке, на котором отказ людей от риска в горах называется просто трусостью. И не будем выяснять, насколько это справедливо и верно. С точки зрения этой туристской молодежи, ответственность и осторожность пожилых при отказе от маршрута - просто трусость. Но ведь именно ради преодоления давней оценки молодости и вела Лиля Лиду в горы... А что же получается в итоге похода - опять "струсили"?
Думаю, что киевляне задержались на склоне в добыче целебного "золотого корня". Я тоже вспомнила о нашем былом азарте и поковырялась с Витиным участием. Но мы были уже высоко, и корни нам попадались маленькие. Да и зачем они нам, так и не знаю. Может, дедушке? Настоять на водке и подарить к Новому году...
Хорошая, ясная погода. Шли сегодня мы хорошо, как-то легко и весело. У Вити только болела голова, и он все сзади. Но все же внизу, на приречных осыпях, заметил кусты смородины, и мы их обобрали на вечерний компот.
Сам перевал - травянисто-осыпной. Мы поднялись на него прямо с пастбищ какого-то дальнего коровьего стада. Приглядевшись, Лида и Маша определили, что это - зимостойкие мохнатые яки. Но были они довольно далеко.
Поднялись мы даже чуть выше перевала, прошлись в последний раз по его отдельным снежничкам. Радовались виду туманной Белухи и белым горам обоих Чуйских Белков. Отпраздновали на перевале фактическое окончание похода.
Не припоминаю больше столь кислого и грустного, едва ли не похоронного праздника, как на этом скотоперегонном перевале. Тогда я еще употребил понятие "дамский перевал" и оно, почему-то, привилось в наших устных поминаниях - значит, была в нем какая-то точность, что-то "дамское" в нашем пребывании на нем. Думаю, потому что радовались ему только Лиля и Лида. Особенно, Лида, в этой радости преобразуясь в гордую "даму". Им обеим очень хотелось, искренне и благородно, чтобы их радость стала общей, чтобы ее разделили и признали. Но, чем больше они светились и старались, чем больше "мягчели и хорошели", тем больше мрачнели, капризничали, вплоть до отказа от традиционных перевальных угощений дети и я. (Мудрая Маша старшая с ее врожденным умением держать равновесие в отношениях и здесь умудрилась устраниться от зреющего конфликта). Мрак над нашей тройкой сгущался именно потому, что было понятно: здесь празднуется не столько перевал, сколько победа над нашими желаниями, планами, над нами, как людьми. Принять навязанную нам радость - значит, согласиться с их правотой, унизить себя как людей.
Думаю, что ни Лиля, ни Лида этого просто не понимали, потому и торжествовали столь открыто вместо скромного и виноватого участия в общем оплакивании нашего похода. А может, и понимали, не знаю. И тогда дамский перевал следует расценивать как их осознанную победу. Во всяком случае, меня Лида, простодушно торжествуя, спросила в лицо: "Ты грустишь, потому что получилось по-моему?"
И тогда я понял, насколько ей было важно, чтобы была победа не только над снегами и льдами, но, может, в еще большей степени - надо мной. Как было важно добиться выполнения именно ее ультиматума, ее решения! А может, я сам такой, и потому так чуток к таким нюансам? Но, думаю, что догадки мои справедливы.
Ни Боже мой, я Лиду нисколько не осуждаю, ее превосходные качества, способности и силы раскрылись в этом походе с полной мощью. И в снегах, и на переправах она была в числе первых, неутомима в ходьбе и на привалах, в ней всегда чувствовался большой резерв сил. Из нас, может быть, именно ей физически были наиболее доступны снежные горы. Даже у рвущихся вечно вперед Алеши и Маши меньшой я замечал признаки утомления на грани срыва, у Лиды не замечал никогда, лишь иной раз обычные сетования на усталость, после которых можно еще идти и идти. Наверное, боялась высоты, но преодолевала себя. А про ее заботливость и предупредительность к нам и рассказывать трудно. Без Володи Лиде, конечно, было иной раз тоскливо, а на нас с Лилей и смотреть противно, но ведь преодолевала себя, и бровью ни разу не повела. В общем, всем хороша.
А вот на Абыл-оюк не пошла и маршрут наш сама изменила - без обсуждений, ультиматумом. Могла - и не пошла. Значит, было это для нее важно. Да, вслед за преодолением себя на перевале "Дружба" ей было важно преодолеть меня в изменении маршрута. Может, эта вторая психологическая победа была для нее еще важнее первой, и уж, во всяком случае, важнее какого-то второго снежного перевала. И как бы я ни оправдывался пред собой и другими, что ни в какое противостояние Лиде я не вступал, ультиматум ее не нужен и потому никакого поражения не было - это было вранье перед самим собой. Ультиматум был, решение об отказе от Абыл-оюка было принято не мной и ребятами, исходя из нашего понимания возможностей каждого, а именно единоличным ультимативным давлением. Именно мне навязали поражение, собирались его праздновать, и участвовать в нем было очень тяжело. Поневоле разболится голова...
Да, мы праздновали окончание похода. Как я верю, Лида получила массу впечатлений. Об этом сужу по обобщенному письму, которое она сейчас пишет Оленьке. Алеша восхищенно сказал, что за такое сочинение в их классе поставили бы пять с плюсом.
Думаю, что Лиля переоценила Алешину реакцию, слово "восхищенно" следовало бы закавычить, потому что для этих шестиклассников-балбесов в "пять с плюсом" заключено немало юмора, как и в слове "круглый отличник". Само чтение в этот час такого письма как бы подытоживало весь наш поход в приподнято-романтичном, типично "дамском" стиле, начинало отоваривать и творить легенду. Вот это письмо:
Лида Сулимова: "Здравствуй, моя дорогая доченька Оленька! Я пишу тебе это письмо из далеких Алтайских гор. Сейчас мы остановились в местечке, где река Карагем впадает в реку Аргут. Вокруг нас горы. На Алтай горы очень разные и многоцветные. Самая главная и высокая из них - Белуха. У нее 2 вершины - как у верблюда горбики, и вся она в снегу. Мы подходили к ее отвесной стене. От белоснежного склона щурились глаза, т.к. солнышко горное очень жаркое. И ты знаешь, Оленька, здесь можно стоять на леднике, даже шагать по колено в вязком снегу и совсем не замерзнуть, потому что солнце так обогревает все вокруг, что даже вечная мерзлота не выдерживает, и по ледниковому языку стекают веселыми серебряными змейками звонкие ручейки. Но по леднику хорошо идти только в ясную погоду. В пасмурь, когда туман низко опускается на землю, лучше не выходить на сложные маршруты, очень легко сбиться с тропы. Погода в горах очень быстро меняется, мы это уже почувствовали на себе. На перевале Кара-Тюрек мы пережидали снег, а вчера, когда шли по Аргутскому ущелью, поднялся такой ураганный ветер, что сбивал с ног, а на смену ветру пришел дождь с градом, и тут же все успокоилось, выглянуло из-за туч солнышко, ласковое, всепрощающее, осветило все вокруг, пригрело и высушило. И природа ожила, засверкала, цветы, которых тут множество, подняли свои головки и приветливо закивали нам. Ты знаешь, Ольгуша, тут так много цветов, которых раньше я никогда не видела. Маки лимонного цвета растут кустиками на альпийских лугах, колокольчики самых разных размеров, от маленьких голубоглазых бубенчиков до сине-фиолетовых колоколов, попадаются чаще на лесной тропе. Попадаются здесь и сиренево-розовые ромашки, очень крупные с желтыми глазками, они растут на степных склонах, где солнце очень жжет растительность - а им хоть бы что, цветут себе и радуют глаз проходящего путника. В лесных ущельях тоже много цветов: дельфиниумы, иколиты (борщ алтайский). Очень мне нравится цветок аквилегия разных оттенков от голубого до фиолетового. Цветы и высокие травы создают такой красочный ковер, что смотришь и насмотреться не можешь. В долинах горных рек нам попадается много ягод: крыжовник, красная и черная смородина, малина, шиповник, брусника, земляника и жимолость. А вчера проходили целые заросли облепихи. Она еще не совсем поспела, но кисло-сладкий вкус ее ягод очень приятен. Много собираем грибов - маслята, сыроежки. Встречаются большие светлые поляны с редкими деревьями, сплошь усыпанные многоцветными семействами грибочков. Из зверюшек мы пока видели сусликов, пищух и белок. Пищуха - это пушной зверек, очень занятный и любопытный, пушистый комочек с круглыми ушками. Схватит зеленую веточку и бегом под камушек к деткам. Юркие, быстрые они обычно обитают в камнях, где и растительности никакой нет - а они живут себе припеваючи - и пищат так звонко: пи-пи-пи... В тайге мы видели белок и бурундучков... Один раз, когда Машенька рисовала у подножия Белухи горный пейзаж, она наблюдала игру горных куропаток, петушка и курочки. Только когда Машенька поглубже вздохнула, они закурлыкали и убежали. Очень мне хотелось бы рассказать тебе о лесах и лугах на Алтае. Хвойные леса зелеными уступами покрывают склоны гор. Здесь растут ... и кедры... и пихты... Все в горах, Оленька, необычно: на многих вершинах лежат вечные снега и с перевалов спускаются ледники. Алтай переводится с монгольского языка, как золотой - этот край, Ольгуша, самый высокогорный в Сибири. Здесь так много живописных озер, рек и водопадов, такое многоцветье горных вершин и скал причудливой формы, что хочется долго впитывать в себя эту красоту, пожить здесь, посмаковать и прочувствовать это не только самой, но и с вами, моими родными и любимыми. В этой сказочной горной стране можно встать в облаках, когда туман ложится на землю, а когда появляется радуга, то можно пройти под ней, как под аркой. Я могла бы тебе еще много рассказать, моя хорошая, моя славная доченька, но солнышко уже ложится спать, закатившись за горку, и становится темно.
Передай от меня и Машеньки привет бабушке Тане, бабушке Доле и дедушке Тиме, папуле, Ульяночке и Вове. Крепко вас целуем. Ваши мама и Маша".
Спустившись по дороге с кошей, мы поимели две встречи - с алтайскими юношами, подъехавшими поговорить и сфотографироваться, и с пожилой парой - тоже на конях (попросивших спирт или капроновые веревки). Спирта у нас нет, веревки - не наши. Потом предложили купить шерсть, но и тут мы оказались несостоятельными. Тогда нас просто пригласили в соседнюю юрту попить молока. И вот это предложение пришлось по душе.
В юрте молодая, смущающаяся хозяйка налила нам почти полный кан молока. Пили с наслаждением, жадно разглядывая вполне чистый и уютный быт юрты, хозяйкиных деток и племянников. Витя, подъев корочку свежеиспеченного в жире пирога и умильно изобразив, как она ему нравится, напросился на то, что хозяйка, спохватившись, вынесла нам на подносе целую горку пирожков, вызвав наш общий восторг. Денег взять отказалась, и мы смогли отблагодарить, только подарив детям немного конфет.
Вечер продолжился ходом уже по хорошей дороге в гористой долине. Сверху мы видели, как постепенно снижаясь, она продолжается далеко-далеко на восток, сливаясь с какой-то ровной степью. И только в далеком мареве угадывались очень дальние горы, как нам потом сказали - уже монгольские.
Так мы, неожиданно для себя, вступили в приграничные, примонгольские сухие степи и, естественно, познакомились с их аборигенными хозяевами, которые отнеслись к нам в меру спокойно и достаточно приветливо и неравнодушно. Видно, что русские, туристы им тут еще не очень надоели. Для Алеши мы упросили поездку на коне (не очень объезженного коня парень водил под уздцы), а молоко в живой юрте - наверное, было для наших детей (и для нас) одним из самых ярких впечатлений похода. Все почти как в Монголии. Да, вот она - рукой подать - и, наверное, такая же.
После перехода через две речных протоки мы остановились. Этот вечер отличался бурным небом. Какие там бушевали страсти! Но основной дождь все же обошел нашу долину. Пока нам поразительно везло на погоду!
Завтра же, если поднатужимся, то дойдем до большого села с почтой и магазином. Оттуда должны ходить машины до Чуйского тракта. А там - все, расстанемся, т.к. Витя еще хочет попасть на Телецкое озеро. Я бы, конечно, вместе со всеми поехала в Москву, но для Вити полный провал маршрута - дело тяжелое.
Сейчас мне понятно: не будь моего отказа от Абыл-оюка и сдачи перед Лидиным ультиматумом, Лиля вряд ли бы так полно пошла бы мне навстречу в дальнейшем путешествии, согласилась идти лесным маршрутом не только до Телецкого, но делать далекие заезды в Томск и Тобольск. По впечатлениям эта неделя с лишним вдвоем была едва ли не насыщенней двух первых, так что мы сами от Лиды-Лилиного решения только выиграли - прекрасно понимаю... Тогда почему такая мировая скорбь в этот и последующий день?
19 августа. Месть. Утром путь был ясен: идти вниз до Бельтира (Кызыл-маны), а потом - добираться до поселка Чаган-узун на тракте. Шли строго по дороге, и путаться было негде. Но все же наша праздничная ходьба не сладилась. Сначала Витя отставал, и мы его ждали, потом Алеша с Машей и присоединившимся к ним Витей - молодецкими шагами быстро уходили от нас. Как мы ни старались, догнать их могли только на очередной остановке. Витя до предела разгрузил меня, взял ботинки, чтобы я шла в мягких кроссовках, я все равно отставала. На упреки в отрыве Витя подгонял, и это было неприятно.
Да, сознаю, признаю и каюсь: это была примитивная и элементарная, хотя и не очень осознанная месть. Уже со вчерашнего спуска я не мог идти вместе с группой - то сильно отставал, то уходил резко вперед. В этом не было ничего сознательного, я просто физически не мог перенести хорошего настроения Лиды. Понимаю, что говорю ужасные про себя вещи, но так именно и было. Без бешенства не мог даже издали слышать милое Лидино щебетание, обычные интеллигентские рассказы про все на свете, не мог перенести превращение похода в легкую развлекательную прогулку московских дам.
Казалось бы - что изменилось? Как шли, так и идем. Но если вчера этот путь казался тяжелым и суровым, то сегодня вдруг он же оказался оскорбительно легким, и уже можно не пыхтеть, а болтать, болтать и болтать до изнеможения. Каким-то волевым актом замученная туристка становится вдруг элегантной белой женщиной, а ты - обыкновенным и бессловесным вьючным ослом.
С утра моя неприязнь не утихла, а лишь обострилась. Еще вчера был разговор после встречи с алтайцами, что следовало бы приодеться, попав в обжитые места, что шорты уместны в горах только, а здесь - уже иная людская страна, со своими традициями и приличиями. А сегодня утром - ноль внимания. Несмотря на собачий утренний холод, белоногая западная красавица потрясает местных дикарей свободной походкой... Черт побери! (Лида оделась только в кузове трактора перед самым Бельтиром).
Остальное - следствие моей бессильной ярости. Идти сзади, как обычно, не получалось, потому что меня постоянно ожидали, может, желая приобщить к интеллектуальной беседе, к блаженному празднику отдыха от горного страха. Но только для меня это было вроде казни египетской, и оставалось идти вперед, обгоняя даже их и тем подстегивая к еще большему убыстрению. Сам не понимаю, откуда у меня брались на это силы, вечно измотанный, я именно сегодня как будто был неутомимым и, казалось, мог бы идти еще быстрее - вот только спутники держат. На коротких привалах мои дамы уже помрачнели, что меня, соответственно, наполняло тайной радостью. Им уже не удавалось разговаривать, а снова приходилось пыхтеть. Праздник безнадежно портился.
Первой за себя и Лиду начала возмущаться Лиля. Но моя позиция юридически была безупречной: группа должна регулировать скорости и силу своих членов за счет разной загрузки рюкзаков. Если кто-то не может справиться со своим отставанием, он должен передать часть своего груза передним, более сильным. Если отстающий отдал весь свой груз и продолжает отставать, да еще каждый день, то группа мучается с ним до конца похода, замедляя свой темп, но больше никогда с ним в походы не идет. Поскольку я шел впереди, дорога была ясна и неопасна, то придерживать свой ход не собирался, а требовал отдать мне часть груза. Лилю я разгрузил без особого разрешения, а Лида вначале не позволила. Объявление себя отстающей и слабой никак не совпадало с образом сильной белой женщины, выбранным на этот день. Правда, после моста и, особенно, после Бельтира, она передала мне небольшую часть своих личных вещей, а главное, настроилась снова на тяжкую работу, шла молча и споро, а потом и вовсе вышла вперед, так что даже я за нею не успевал. В результате последние послеобеденные часы по жаркой, безводной монгольской степи мы мчались с неимоверной скоростью.
Кажется, какое-то утоление моя мстительная злоба от этого получила.
По другому берегу реки параллельно нам шла группа новосибирцев из 8 взрослых и одной девочки 9 лет. Шли они быстро параллельным курсом в Бельтир, и кто-то из нас в шутку обозвал их "конкурентами" на будущую машину. Они же оказались "благодетелями", когда потеснились потом в технической летучке. А днем, за 8 км от поселка, нас подбросил трактор с тележкой - несмотря даже на отсутствие у нас спирта.
Бельтир - поселок большой, но унылый, совсем без зелени. Особенно жутко выглядит совершенно серый и безлюдный стадион. Есть еще десятилетка-интернат со спортзалом, магазины, сельсовет и т.п.
С людьми мы почти не разговаривали. Только немного с алтайцем в тракторной тележке. Он вез козла на мясо и был весел от предвкушения какого-то праздника. Показывал на какой-то рудник в горах, где сам работает, кажется, строителем... Похоже, что здешняя жизнь его вполне устраивает.
Магазин и почта были пока закрыты на обед, и мы отправились в столовую, соскучившись по цивилизованной пище. Столовая оборудована плохо, посуду моют в одном ведре, но женщины работают добросовестно. Перловый суп (бульон и крупа) наши дети опорожнили вмиг (хотя перед мостом был уже обеденный перекус), чему мы с Лидой поразились несказанно. Но, попробовав, поняли, что он и вправду вкусен.
Выйдя из столовой, встретили тоже подвезенных новосибирцев. От них-то и узнали, что нечаянно-негаданно попали в пограничную зону и что нам крупно повезло, раз не попали под проверку пограничников. Оказывается, мы, действительно, видели их газик. У новосибирцев пропуска были, а у нас - нет. Как мы забеспокоились, задрожали - ведь неохота терять время, наши дни на выяснение, и деньги - на штрафы...
Не дойдя до почты, мы развернулись и пошли вон из поселка по разъезженной, как бы многоколейной дороге через голую выжженную степь, конечно, не рассчитывая, что идти по ней придется долго. А шли в итоге около 15 км. Все в том же быстром темпе.
От Бельтира до поселка на Чуйском тракте считается 28 км, и путь этот мы, конечно, рассчитывали сделать на машине, потому даже не обеспокоились запастись водой и довольно быстро осушили последние полфляжки до капли. Река быстро ушла от нас влево. Мимо нас иногда проскакивали машины, но все неподходящие: то загруженные легковушки, то какие-нибудь цистерны. Один раз параллельной дорогой проследовал зеленый газик пограничников, вызывая страх и благодарность - сам не захотел разговаривать, обминул. Снежные горы отступили далеко к горизонту, заменились какими-то ближними увалами. И только скалисто-осыпной красноватый склон противоположного берега Чуи (где-то за 20 км впереди нас) казался недалеким, и мы шли к нему, а он практически не приближался. Взберешься на очередной пригорок, думая, что вот с него-то откроется, наконец, вид в Чуйскую долину, а там все та же каменистая серая степь и впереди очередной пологий подъем. Плоскогорье. Мерные волны мертвой с виду земли. Еще хорошо, что солнце не так сильно пекло, а иной раз пряталось во мгле или охлаждал попутный ветерок с покидаемых нами гор.
Потом оказалось, что на деле мы шли не к самой Чуе, а по дороге на восток к районному Кош-Агачу. И вдалеке уже можно было видеть и иные рядом с ним селения.
После 13 км нас подхватил уазик очень приветливых и сердечных геологов. Они-то и объяснили, что вокруг нас морское древнее дно, и с виду, и по свойствам очень похожее на обратную сторону Луны. Но везли нас мало, потому что ехали в Кош-агач, где уж мы наверняка попались бы милиции. У поворота на Чую мы с Витей настояли на остановке и выгрузили своих огорченных детей (проехали всего 3 км и снова идти).
Правда, сочувствуя, хозяева напоили нас всей имевшейся у них водой и даже дали с собой 700-граммовую бутылку лимонада. И детское (да и наше) огорчение было перекрыто этим щедрым подарком. Как будто влились новые силы к продолжению утомительной ходьбы. После одного перехода, на очередном гребешке у алтайского кургана из камней, увитых ленточками и усеянных бутылками, мы распили эту "городскую" сладость.
Настроение еще поднялось. Теперь "обратная сторона луны" не казалась нам безжалостной. К тому же сверху мы увидели, как в нашу сторону направился большой фургон технической летучки. На повороте он, правда, долго стоял, но и мы не трогались с места, так не хотелось идти, и так жалко было бы потерять шанс проехать до тракта на столь прекрасной, наверняка, единственной здесь машине. Когда она все же поравнялась с нами, то шофер даже вышел из кабины, попрекнув Алешу: "Нельзя же кидаться прямо под колеса!" В фургоне оказались знакомые новосибирцы на куче каких-то досок и ящиков, так что загрузились мы очень плотно. Оставшиеся до тракта 8 км ехали в тесноте, но не в обиде. Оказалось, что эта машина идет в сторону Горно-Алтайска, но лишь до Курая, за которым кончается погранзона - это нам очень наруку. Понятно, что мы остались, когда на тракте уже вылезли новосибирцы (они намерены по тракту доехать до Кош-Агача, где есть шансы сесть завтра на автобус (конечная станция). Ну, а меня затягивает новое беспокойство - надо скорей вырваться из пограничной зоны. В Курае мы надеемся еще голоснуть и добраться до крупного поселка Акташ, где и свои автобусы на Город ходят, и дорога на Телецкий маршрут отходит.
Беспрерывно смотрим в небольшие техлетуческие окна на долину Чуи и снежные белки над нею. Вот и Курай, но, открывая нам дверь, шофер сообщает, что его шеф решил здесь не останавливаться, а ехать прямо в Акташ. "Ура!" - завопили мы. Нас прокатили мимо поднятого шлагбаума у домика пограничников (оказывается, проверки выборочные), а через час выгрузили на ул. К. Маркса рудничного поселка Акташ.
Трое взрослых прогулялись до центра. От веселого шофера мягкого автобуса узнали, что он отправляется завтра в 9 утра, что касса в гостинице, откроется в 8, но приходить надо заранее. Увидели в центре столовую, работает с 8-ми, магазины - с 10-ти. Наш с Витей автобус на Усть-Улаган будет только к вечеру.
По совету местных, ночевать отправились к теплой речке Мёнке. Перешли ее по гнущимся досточкам, омыв ноги, занялись устройством последнего совместного бивуака. Мы с Лидой, правда, занялись сперва всяческой дележкой походного имущества и оставшихся продуктов. Лида и дети, пройдя полноценный поход, радостно возвращались к московским заботам. То, что им было радостно, особенно хорошо было видно утром.
Ну, а пока - последний костер, на котором Лида вручает заготовленные ею еще в Москве и пронесенные через горы шоколадные медали: "лучшему костровому", "лучшему начальнику"(?), "лучшим посудомойкам" и "лучшим кухаркам". Как Лида внимательна, как она все помнит. А я вот забыла утром поделиться с ней медалью. И вообще забыла отдать детям в дорогу орехи и изюм. Как бы им они были кстати...
Даже я не надеялся добраться в этот же день до Акташа, до развилки наших дорог, до прощального вечера. Если вначале мы часто намеченное на день могли выполнить лишь за два, то напоследок рванули чуть ли не двойную норму. Вот что значит чувство конца.
В утомлении от ходьбы перегорела и большая часть злости и огорчения за "дамский перевал". Утро моей детской мести сменилось детским возбуждением от реального для них конца похода. Даже для Алеши, который тщательно мылся и не высказал ни одной просьбы взять его с собой на Телецкое озеро. Он тоже на деле устал, да и интересуется больше снежными горами и своими сверстниками. Маша меньшая возбужденно бегала вокруг в поисках подарочных для сестренки кедровых шишек и уже наладила какие-то контакты с акташскими ребятишками. Маша старшая в последний раз светилась нам спокойствием и умиротворенностью.
Последний день - какой контраст настроений, от собранности зла к размягченности добра, а ведь всего-то причина, что прошагали-проехали за день двойную норму.
20 августа, утро. Разъезд. Вот и уехали наши товарищи по походу. Как светились их лица, как они радовались, что им достались билеты и можно усесться в удобные кресла! Лида встала рано, за ней Витя, и пока Лида собрала свой рюкзак, успел подогреть чай и кашу. В 7 часов Лида была уже у кассы, но оказалась уже 4-й. Тут ночевали еще группы, и они выставили своих очередников еще раньше.
Автобус отправился не сразу, в ожидании то какого-то шоферского знакомого, то кто-то из пассажиров попытался взять отпускные деньги из рудуправления (за белый кирпич здесь его зовут "белым домом", а некоторые даже "Пентагоном"). И Алеша за автобусным стеклом сидел чисто вымытый, просветленный и даже чуть торжествующий - ведь он ехал в этой замечательной машине, а мы оставались.
И Лида, еще не успевшая отойти от последних волнений и в кассе, и в столовой - успеть покормить, и в буфете - купить на дорогу еды, от всей ответственности, которая свалилась теперь на нее одну, на прощание нам улыбалась-улыбалась, а глаза были на мокром месте. И мы, конечно, поздравляли и благодарили.
На этом кончается Лилино описанием совместного вшестером похода по Алтаю. Что происходило с ними дальше? Было еще 4 дня путевых тревог и неустроенности, кончившихся неожиданно острой болезнью Маши маленькой. Первый день до Горно-Алтайска, где пришлось ночевать на автовокзале, в огромной толпе отъезжающих туристов. Утром, добыв с огромным трудом билеты с рук, уехали в Бийск, а потом, помытарившись в очереди несколько часов, местным поездом уехали на Новосибирск, а оттуда вечером удалось попасть, наконец, в поезд до Москвы, причем Алеше пришлось ехать в другом вагоне. Только тут Лиду чуть отпустила напряженка, ведь уже стало известно, что утром 24 им быть в Москве и можно было отдаться хоть немного мыслям о доме. Но, оказывается, расслабляться было рано, в последний поездной день совершенно неожиданно заболела горлом Маша маленькая: высокая температура, пот, озноб, бред во сне. Так мужественно идти весь поход - и свалиться перед самым домом! Но нет, утром она пришла в себя, встала, и под Алешиным присмотром, но сама добралась до дома. Через неделю попала в больницу, перенесла операцию на горле, и только в октябре мы увидели ее как будто прежней, веселой и здоровой.
А теперь несколько итоговых объяснений. Сначала Лилиных после прочтения ею большей части моих комментариев:
"Не могу не написать про Витину необъективность. Ему часто удается быть объективным, но на этот раз и мои объяснения этому не способствовали.
Причина Лидиного решения не идти через Абыл-оюк - мой страх. Будь я сильной и уверенной, прежде всего в себе, неоткуда было бы и взяться страху, а Лида просто и знать не знала бы, что перевал этот серьезный. Она и Маши доверили нам, опытным туристам, свои жизни и отдых, мы могли бы вести их, куда хотим. Они не знали опасностей ни переправы, ни скалолазания (что ожидало нас в начале спуска с Абыл-оюка), ни опасностей на спуске, когда нетвердые от усталости ноги приводят к вывихам и переломам.
Если бы с годами мои силы росли, то, возможно, они перекрывали бы неизбежно возрастающий от "многознания" страх. А у меня страх давно уже перехлестнул силы, и только любовь к горам, их высоте и чистоте заводит нас чуть ли не каждый год в их владения. Но ведь если ходить по низким, лесистым склонам, намечать "для штурма" не снежные, а каменисто-луговые перевалы, то и тогда можно получить от гор заряд бодрости и оптимизма. И ситуаций для испытания своих сил, ума и воли там тоже хватает.
При выборе алтайского маршрута нам с Витей не удалось его проложить ниже уровня моего страха. А если учесть, что я взяла ответственность за жизнь Лиды и двух Маш, то "уровень моей смелости" пал ниже некуда. Я обязана была вернуть целую, не перегруженную Машу маленькую ее родителям. Я обязана была уберечь Лиду от ситуаций, в которых она могла бы испытать непоправимое головокружение и потерять контроль над телом. Я знала, что стрессовые ситуации недопустимы для не совсем здорового сердца Машеньки, что неизвестно, какую физическую нагрузку оно способно признать - допредельной.
И Лида не могла не чувствовать моей скованности в походе от ответственности. Именно желание освободить меня, дать мне возможность полюбоваться горами без груза чрезмерной ответственности, дать мне вкусить походные радости без горечи забот о жизни других людей - и было, по-моему, основной причиной ее решения, трактуемого Витей, как ультиматум.
Я бесконечно благодарна Лиде за то, что она разделила со мной ответственность и последние дни похода дала мне покойную радость
Я воздержусь от комментариев объяснения Лили (хотя, конечно, хочется), а представлю Лидину точку зрения на смысл наших сложностей в походе короткой выпиской из ее путевого дневника (объяснение Лиды):
"Последние минуты вместе. Рассаживаемся в автобусе. Лиля с Витей натянуто улыбались. Попрощались молча, без лишних слов, но тепло и нежно, как прощаются с родными, близкими, друзьями. Теперь Лиля и Витя две недели проведут вдвоем в пути на Телецкое озеро в преддверии своей серебряной свадьбы.
Я чувствую себя виноватой перед Витей из-за своей нерешительности идти на перевал Абыл-оюк. Не знаю, почему, но какое-то неведомое мне чувство интуиции удерживало меня от этого шага. Лилина поддержка и ответственность за нас с Машей только усилило мое нежелание рисковать жизнью детей, хотя я частенько ловила себя на мысли, что кривлю душой даже перед своими близкими друзьями. Несмотря на слабость и усталость первых дней, так бы хотелось пересилить себя и пройти этот, думаю, вполне доступный нам перевал. Но, увы, тогда, когда решался вопрос об этом, я думала иначе, т.к. видела Лилины слезы, ее сомнения и страхи за нас и детей, и сама сказала Вите о том, что боюсь идти на Абыл-оюк. Для меня это было очень нелегко, но сейчас, когда поход закончен благополучно, я изнываю от чувства незавершенности, и которую уж ночь подряд думаю о том, что помешала Вите с Лилей побывать на Шавло, путь к которому лежал через этот, оказавшийся нам недоступным, перевал.
Очень переживал Алеша, но за него я спокойна, у него еще все впереди, и не один перевал будет пройден. Он стоит уже на рельсах бродяжьей туристской жизни и теперь вполне может ходить в самостоятельные походы".
Эту оценку можно дополнить моим разговором с Лидой уже в сентябре по телефону. Ее все еще продолжала мучить "незавершенность похода", и я поразился, как правильно выбрала она слово для произошедшего на Алтае. Но, конечно, не сам Алтай ее волновал - поход ведь, в конце концов, лишь модель главной жизни: "И вечно у меня так: не довожу до конца, вот, из-за детей диссертацию бросила, и еще..." А я думал: "Нет, беда у Лиды не в нехватке выдержки, трудолюбия или способностей - всего хватает, и воля может быть железной. Просто у нее совсем иные, неизвестные, может, ей самой цели. Наверное, ей не нужны ни диссертация (а кому она нужна, кроме истинных ученых, которых в наше время по пальцам перечтешь - остальным нужна карьера или зарплата), ни горы, как риск и испытания..." Вслух же я очень советовал перестать мучиться. В алтайском походе она показала себя сильной и способной преодолевать страх и трудности, вполне способной к горам, так что пусть выкинет вон все свои прежние комплексы. Что касается отмены Абыл-оюка, то, видимо, и это было правильным решением, раз на деле нет внутреннего стремления к риску и смелости в горах, как говорил наш общий друг Женя П., нет хотя бы начатков альпинистской религиозности. На мой взгляд, "альпинистская вера" - очень условное название, но оно дает возможность понять, зачем люди собираются в опасные горы, и не с делом, а только с посещением-восхищением, преодолением себя, и готовы ради этого рисковать собой и друзьями. Раз такого чувства у Лиды и Лили не оказалось - так зачем было продолжать поход? Правильно сделали, что изменили маршрут на "выход-выезд".
А я был, конечно, неправ. Но прощение за злобу в походе не просил - какие меж друзьями могут быть счеты?!