Прежде чем начать выступление, мне хотелось бы, во-первых, сказать два слова о просмотренном вами диафильме («Об иконах», 1972г.). Есть в нем огрубленности и неточности: сейчас я уже не стала бы говорить о ненависти в проповедях Христа, не спутала бы гору Фавор с Елеонской, не посчитала бы, что иконописец пренебрегает точностью в изображении фигур, пейзажа, света; была бы осторожнее в суждениях о перспективе на иконах и т.д. Но переделывать диафильм, стыдиться его еще не пришло время.
Во-вторых, хочу предупредить, что для этого выступления я воспользовалась работами Гершензона, Трубецкого, Лихачева, Деминой, Плугина, Алпатова, Григория Круга и нашего семинариста Сергеева, но для облегчения восприятия не всегда буду на них ссылаться. Если же возникнет желание узнать источник - переспросите. И в третьих, - не ждите от меня глубоких мыслей, мне это не по силам.
Ну, а теперь - почему такая тема - так сказать, постановка задачи.
Два года назад мне представилась возможность методично изучать иконы, посещать семинары Сергеева в Рублевском музее. С радостью ухватилась за нее. За эти два года удалось более двадцати раз посидеть перед иконами, участвуя в разборе, 10 раз - перед экраном со слайдами икон. Прорываясь к глубинам иконописи, надеялась я прорваться к истокам нашей культуры. Подтверждая это, наш руководитель цитировал Д.С.Лихачева: «Понять, что мы имели когда-то в древней иконописи, значит, почувствовать, что мы в ней утратили», т.е. как мы, народ русский, изменились. А мне давно хотелось понять, как развивался мой народ и что от него можно ждать в будущем. И еще: европейский мы народ или нет?
Этот вопрос встает передо мной очень часто, особенно, когда слышу упреки Вите, что его экономические предложения для нашего народа непригодны, нереальны. Сам Витя уверен, что другого выхода нет. Так может, надо искать истоки или ростки европейской цивилизации и в нашем народе? - Но размышлять в суматохе дней я не особенно умею, главным образом потому, что тяга к умственной работе кучу повседневных обязанностей не пересиливает: то одно, то другое отвлекает. И потому сергеевские семинары были для меня так насущны, что давали отдушину, удовлетворяли потребность в умственной работе.
Первый год обучения мы подолгу сидели у древней иконы от часу до двух, поначалу просто вбирая ее цвета и свет, сюжет и рисунок, а затем уж переходили в исторический пласт, вспоминая и рассказывая, что знаем о событии или лике, на иконе изображенном, из первоисточников: Евангелия, апокрифов, песнопения. И незаметно переходили к духовному плану, к попытке понять, ощутить действо, таинство, праздник.
Важнейшим открытием для меня было осознание, что иконописец времени нашего раннего христианства изображал не действия, не момент, не действительность, не лицо, а сущность действия, события, святости, лик, т.е. запечатлевал не что-то временное, но то, что имеет непреходящее, самое главное, божественное значение.
Сейчас я могу искренне вам сказать, что для меня уже нет некрасивых, совсем непонятных ликов и явлений на иконах. В лице, жесте, позе в расположении фигур, в цвете, линии оказалась прямо-таки бездна осмысленного чувства. Ошибочно считать, что иконы просто копируют одна другую, исходя из того, что они пишутся по образцам (подлинникам). Наш современник, иконописец Григорий Круг писал: «Надо сказать, что в церкви нет неподвижного до конца, отнимающего свободу ограничения в писании икон. Иконы не копируются, не воспроизводятся механически, но рождаются одна от другой. И этим можно объяснить то бесконечное разнообразие, которое присуще иконам, которое не разрывает их родового единства и позволяет, не лишая подвижности и гибкости, видоизменяя изображения, сохранить внутреннее единство и цельность, не давая иконе распасться на множество не связанных друг с другом и совершенно чуждых друг другу изображений».
При этом надо учесть, что иконописец свой талант умножал верой и любовью, специально и долго подготавливался, вводя себя, как принято сегодня говорить, в «религиозный экстаз». Не зря иконописание приравнивалось к молитве. В результате такой подготовки живописец максимально раскрывал свое видение события, праздника, лика. Каждая импровизация выявляла какую-то сторону изображаемого, и тем самым достигалась бесконечность познания.
Теперь немного об истории икон. Прямой перевод с греческого означает: «изображение». Предшественниками современных икон считаются известные «фаюмские портреты» из египетских гробниц II в. до н.э., которые создавались, напомню, чтобы сохранить человеческий лик и накладывались на лицо (в те времена искусство бальзамирования стало забываться, а сохранить черты покойного хотелось). В фаюмских портретах специально подчеркивались глаза, как символ вечности духовной жизни - потрясающие глаза! Поначалу иконы мало отличались от тех портретов - фронтальное, погрудное изображение, глаза - и только крест, или жест, или нимб. А 7-й Вселенский собор официально отделил икону от светского портрета, расставив все точки: образ, чтимый церковью, должен быть сообразен первообразу, никоим образом не должен заменять его или препятствовать восхождению молитвенного сознания к первообразу, но должен сам как бы быть причастен этого нескончаемого бытия».
С этих пор икона есть попытка изобразить земными средствами другой, неземной мир. Она - на грани миров. Это прекрасно выразил Флоренский: «Икона -окно в другой мир, куда заглядываем и мы и мир к нам»
Потому для общения с иконой недостаточно понять сюжет, полюбоваться ее красками и рисунком. Правильней всего было бы просто молиться, усматривая в образе - Первообраз. Атеист этого не может. Но ведь и у него есть потребность общаться с миром внешним, «миром горним», ведь и он признает, что «Великий Интеллект» обустроил не только видимую ему жизнь, но и всеобщий порядок.
Сразу хочу оговориться, что речь идет об «атеисте интеллектуальном» (по классификации свящ. С.А. Желудкова), т.е. о таком, который признает бытие Божие, проявляющееся в упорядочении мира, точнее, признает бытие «Великого Интеллекта», к которому, однако, не испытывает постоянных религиозных чувств. Правда, я мало думаю о Боге; молюсь лишь тогда, когда ударяюсь о мягкие рамки, сотворенные для моей жизни, как добрые руки, вразумляющие ребенка, прошу при этом уберечь и вразумить.
Так вот, создавая свою структуру мира, осознавая свое место в ней, мне, атеисту, надо знать, как с этим справилась коллективная (соборная) мысль христиан. Мощные умы разрабатывали концепцию христианства и создали стройную, продуманную до мелочей структуру мира. И вот я, находясь вне ее, трогаю и отдергиваю руку, боясь увязнуть и потерять себя, предпочитая пока свою концепцию мира с неясной картиной его горней части, естественно, на почве, возделанной христианством. Да и как же иначе? Ведь эта структура есть основная для моего народа вера, она формировала характер моих предков и мой. Следовательно, без понимания, что нам дало православие, не связать мне задуманной цепочки жизни развития моего народа в прошлом и будущем.
Какие же уроки общения с иконой извлекла я для себя? - Об этом говорить, наверное, рано, но вот полезными уроками из наших занятий по восприятию икон я могу с вами поделиться.
Прежде всего, надо с доверием относиться к иконописцу. Он знал свою тему несравненно лучше любого из нас: он с детства запоминал Евангелия, множество апокрифов, поэтические литургические тексты звучали ему каждодневно и стали его душевной плотью; он имел в своем арсенале глубокое понимание символики цвета, жеста, позы, одежды, событий, слов - это был его мир. И переводя этот мир в линии и краски, он искал свои средства выразить его, воспроизвести на доске, и обязательно находил, потому что работал самозабвенно.
Можно ли смотреть на иконы, как на наивные рисунки детей? - Я бы не советовала, даже если Вы и умеете уважительно, без взрослого чванства, рассматривать их и стараетесь понять мировосприятие детей. Но мировосприятие детского рисунка (как, впрочем, и взрослого) сугубо индивидуально. В иконах же запечатлена соборная мудрость - и потому они значительны.
Подойдя к иконе, не спешите сразу понимать сюжет, сначала полюбуйтесь красками, светом, льющимся с иконы. Ведь Вам, наверняка, передалось что-то от верующих предков, остро чувствовавших изобразительное и моральное значение цвета. Созвучие красок настроит Вас на восприятие сюжета. Лик добрый или суровый, углубленный в себя или открытый - поможет этому. Потом вдумайтесь в сюжет. Вспомните, что знаете в целом и деталях. Отыщите эти детали. Встретив новые, попытайтесь их осмыслить. И пусть Вам помогут следующие знания:
О перспективе. Изображение на иконе дается не такое, какое видится, а такое, какое знается, причем с наиболее выгодных точек зрения. Древние живописцы знали, что в реальной жизни предметы и явления познаются в постоянном движении и изменении точки зрения. С тех пор, как я это узнала, не перестаю восхищаться мудростью древних живописцев. Привычная же нам перспектива рисунка кажется теперь такой «линейной»...
Об освещении. Оно рассеянное, без теней - ведь на иконах - вечность, а не преходящее событие или пейзаж. Вы, наверное, обратили внимание, что на всех показанных иконах - фон одноцветный.
Но одноцветное освещение совсем не значит слабого света. Напротив, современники иконописцев утверждали, что внесенная в помещение новая икона озаряла его блеском, как солнце. Может, потому и нам лучше воспринимать светящееся изображение иконы на слайде, чем книжную репродукцию.
О времени. Изображение на иконах - было и есть вечно. При необходимости иконописец соединяет разномоментные действия, чтобы полностью осветить событие. Поэтому на одной иконе Вы увидите, как идут апостолы во главе с Иисусом на гору пророков, и как затем пророки присутствуют при Преображении.
О месте. Иконописец дает точное представление о том, где происходит действие. Многочисленные скальные лещадки на иконе покажут Вам, что Преображение свершилось не просто на горе, а не всем доступной высоте: «Прийдите, взыйдем на гору в дом Бога нашего». Если действие происходит внутри храма, то все же дается экстерьер этого храма - что значительней интерьера, а для подтверждения, что действие все же внутри, иконописец развешивает пелены, или как здесь - сверху арку.
О сути. На иконах не может быть случайных деталей, ничего «всуе», все со смыслом, все всерьез. Ведь в отличие от светских картин, на которых и над которыми властвует воля художника, икона не может не быть. Она писалась, потому что была нужна и церкви, и людям. Заказ А.Рублеву на Троицу сопровождался таким объяснением: «Чтобы постоянным взиранием на Святую Троицу побеждался страх перед ненавистной разделенностью мира сего». Такая ответственность давала и силы работать столь самозабвенно. И я желаю каждому из нас жить с сознанием, что работа его нужна людям и служит добру.
Конечно, надо искать смысл и в абрисе фигур, частей лика, одежды, жестах, надписях. Вот лишь несколько примеров: согнутая спина - поза покорного исполнителя воли Божьей, беззаветно отдающегося Откровению; глаза просветленные - это от молитвенного горения, которое уносит в запредельные выси; глаза задумчивые - потусторонние - невидящие окружающих - символизируют глубину созерцания; волосяной пышный убор - величавость и в то же время нежность, любвеобильность; губы небольшого рта плотно сжаты - это исихастское безмолвие; открытая ладонь - приятие благодати и готовность выполнить предначертанное; милоть (меховая одежда) на Иоанне Предтече, когда он Ангел Пустыни - готовит людей к восприятию нового смысла жизни проповедью, покаянием и постом, олицетворяет отречение от мира, а хитон и гематий (плащ) значат: он - Креститель... Смысл имеют и круг, и овал, и чаша, и свеча, и дерево, и надпись, и многое-многое другое...
А какое разнообразие у цвета, у сочетания цветов! Иконописец стремится передать не свое впечатление от цвета объекта, а присущий ему смысл. Золото и пурпур - символы царственности, синий - божественности, белый - чистоты и невинности. Наверняка, Вы видели ассист - воздушную паутинку тонких золотых лучей, исходящих от Божества и блистанием своим озаряющим все окружающее. Нет ассиста на тех изображениях Спасителя, где подчеркивается его человеческое естество.
По цвету одежд можно узнать изображаемое: у Богоматери - темно-вишневый плащ, а у Анны - ее матери - багряный, у апостола Павла - светло-малиновый, у Георгия или Дмитрия - алый. Цвет позволяет осознать душевное состояние: красный - мученичество и огонь веры, зеленый - юность и жизнь, черный - смерть.
Чистые цвета не только радуют глаз, давая ощущение предельно полнокровной красочности. Они еще дают уверенность, что на иконе - не такие обыденные предметы, которые могут быть рядом с тобой, но такие, о которых можно только мечтать, которые своей чистотой доступны только возвышенному созерцанию. Своими красками иконопись удовлетворяла потребность человека в равновесии и душевной гармонии. Краски икон, как хор женских голосов, уносящихся под высокие церковные своды, вселяли в человека уверенность, что и ему доступна ангельская чистота чувств, что и нем есть искра Божия. Многие искусствоведы считают, что главным достижением древнерусских мастеров было превращение плотной материи красок в чистый цвет, почти свет, освобождение цвета от его плоти, раскрытие в нем духовной силы. А это ведь мечта многих современных колористов.
Сравните любую нашу икону с византийской иконой того же времени. Для византийцев икона - это изображение живой человеческой плоти, озаренной отблеском небесной благодати. Сознание своей греховности, готовности предаться аскетизму рождает настроение печали и уныния. Краски приглушенные. Нередко цвет - лишь подкладка под густой сетью золотистого ассиста. Русская же икона выходит из полумрака и приобретает способность озарять радостью человеческое существование. Здесь можно говорить и дальше о поющих красках Рублева, о богатстве нежных оттенков, полутонов, вибрации красок; о звенящих контрастных красках Новгорода - багряная, белая, черная, охристая с белыми пробелами поверх них; о жарких красках псковской школы иконописи - коричневых, шафранных, темно-зеленых; о воздушных красках Дионисия, своей нежностью из драматических сюжетов изводящих все суровое и мрачное, оставляя неизбывным ощущение праздника и одухотворенности.
Краски наших икон - наше слово в мировой культуре. И я желаю каждому из вас получить от них подпитку своей жизненной силе.
Сейчас мы посмотрим слайды с разных икон Преображения Господня, те, что нашлись у нас дома. Выбор этой иконографии - лишь осколок от первоначально задуманной темы «Рублев и Феофан Грек», не удавшейся мне. Пусть он станет примером, что мне дало общение с иконой.
Вы увидите: а) Два Преображения XVI века;
б) «Преображение» ученика Феофана Грека (если не его самого) из Спас-Преображенского собора в Переславле;
в) «Преображение» Рублева из Благовещенского собора в Московском Кремле;
г) «Преображенье» из Прионежья XVI века;
д) «Преображенье» из Белоруссии - XVIII века (м. Шершево).
Итак, Преображение Господне празднуется 6 августа по старому стилю, входит в число основных (двунадесятых) праздников. И не просто входит, а является наряду с Крещением и Воскресением кульминационным пунктом земной жизни Христа. Помните, конечно, что, заявив о себе, явив себя Богом в момент крещения, Иисус Христос удалился в пустыню, чтобы окрепнуть духовно. Если говорить современным языком, то, накопив достаточно большой потенциал, он решился на Нагорную проповедь, на активную деятельность по спасению людей. Но дело его не могло быть проведено в жизнь без активных и бесконечно преданных помощников. Открытие им своего высочайшего предназначения в какой-то момент стало необходимостью. Вот как об этом свидетельствует Евангелие от Матфея:
«Придя же в страны Кессарии Филипповой, Иисус спрашивает учеников Своих: за кого люди почитают Меня, Сына человеческого? Они сказали: одни за Иоанна Крестителя, другие за Илию, а иные за Иеремию или за других пророков. Он говорит: а вы за кого почитаете Меня? Симон же Петр, отвечая, сказал: Ты - Христос, Сын Бога Живого. Тогда Иисус сказал ему в ответ: блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах; и Я говорю тебе ты - Петр (камень) и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее; и дам тебе ключи Царствия Небесного, и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах. Тогда (Иисус) запретил ученикам Своим, чтобы никому не сказывали, что он есть Иисус Христос. С того времени Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников и быть убиту, и в третий день воскреснуть. И отозвав Его, Петр начал прекословить Ему: будь милостив к Себе Господи! Да не будет этого с Тобою! Он же обратившись сказал Петру: отойди от меня, сатана! Ты Мне соблазн, потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое.
Тогда Иисус сказал ученикам Своим, если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною; ибо кто хочет душу (жизнь) свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее; какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? Ибо приидет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими и тогда воздаст каждому по делам его; истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем.
Про прошествии дней шести, взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел их на гору высокую одних и преобразился перед ними: просияло лицо Его как солнце, одежды же Его сделались белыми как свет. И вот, явились им Моисей и Илия, с Ним беседующие. При сем Петр сказал Иисусу: Господи! хорошо нам здесь быть; если хочешь, сделаем здесь три кущи: Тебе одну, Моисею одну, и одну Илии. Когда он еще говорил се, облако светлое осенило их; и се, глас из облака глаголющий: Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое Благоволение; Его слушайте. И услышавши ученики пали на лица свои и очень испугались. Но Иисус приступив коснулся их и сказал: встаньте и не бойтесь. Возведши же очи свои, они никого не увидели, кроме одного Иисусу. И когда сходили они с горы, Иисус запретил им, говоря: никому не сказывайте о сем видении, доколе Сын Человеческий не воскреснет из мертвых».
Евангелист Лука добавляет: «Моисей и Илия, явившись во славе, говорили об исходе Его, который Ему надлежало совершить в Иерусалиме. Петр и бывшие с ним отягчены были сном, но, пробудившись, увидели славу Его и двух мужей...»
У евангелиста Иоанна ничего нет. Удивительно, что он, участник события (на иконе - средний, самый молодой), не пишет о нем. Богословы, конечно, и этому дают свои объяснения.
А теперь - о самой иконе. Прежде всего, общее впечатление от красок ранних икон Преображения. Изумрудный цвет Божьего мира и багрянец земного, белые одежды на жарком фоне звезд и бликующие лещадки - создают в целом ощущение праздника. Наши предки, любившие цвет, чистоту и яркость красок, понимали их, как освобождение от мрака, от бескрасочности, от беспросветности, как высочайшую цель, к которой стремится благочестивая душа. Это - праздник первого явления Божественного света, свершившегося почти 2000 лет назад и повторяющееся вечно тем, кто способен его воспринять по исихастской теории (о ней я скажу позже). Вы легко узнаете место, где явился Божественный свет, возвышенное место, гору Фавор, - и «действующих лиц»: легкая, лучезарная фигура Иисуса Христа на фоне звезды (на левой картине она больше напоминает цветок), окруженная мандорлой - божественными кругами, символизирующими вечность и славу. Пророки Илья и Моисей, поклоняющиеся Преображению человека в Бога, доставленные на гору ангелами специально (вы видите момент «доставки» - в верхних углах иконы). Илью мы узнаем по хитону огненного цвета, Моисея - по скрижалям завета. Оба - в почтительных позах.
И, наконец, три избранных ученика, свершивших труд восхождения (в средней части они восходят, ведомые Иисусом, а затем нисходят), для которых тогда и вечно сияет Божественный свет. Они испуганы, поражены и воспринимают события в силу своей подготовленности к нему. Самый молодой из них - Иоанн (обычно изображается в середине) стремительно падает вниз, теряя сандалии и хватаясь за уступ скалы,- на одних иконах, закрывая глаза - на других. Иаков (он может быть и слева, и справа от Христа) тоже упал, испуганный - то он падает вовсе на спину, совсем потерянный, то он изображается уже преодолевшим первый испуг, как на более поздней иконе. Несмелый взгляд его и край гематия (плаща) уже устремлены к Иисусу Христу, он начинает осознавать событие.
Очень по-разному изображают Петра. Мы узнаем его по седым волосам и характерному профилю. На одной из икон (белорусской) вы увидите его полную растерянность. Но в основном (и это больше соответствует Евангелию) Петр изображается как наиболее активная фигура. Преображение Господне не ошеломило его, он был готов к его восприятию. Лишь подтвердило. И он тянет руку, вмещая в это движение и обращение к явленным пророкам, и Богу, и принятие благодати. Он весь порыв и безоглядная вера. Не зря ему, первому признавшему в Иисусе Сына Божия, и поручает Иисус церковь. И он приемлет Божественный свет, чтобы стать основателем первоначальной христианской церкви. Происходит принятие из первых рук истинного, абсолютно верного Божественного учения, за которое шли на действия и смерть - и сам Иисус Христос, и его ученики. Безусловная вера есть необходимое условие преобразования действительности.
Обратите внимание, как по-разному передан здесь Божественный свет. На более поздней иконе свет, исходящий от И.Х., за пределами Божественной славы низвергается потоком, представленным в виде светлых скал. Свет, обтекая апостолов, объединяет их между собой, несмотря на разную реакцию. На более ранней иконе - свет в виде лучей, пронзающих сознание, и реакция на него апостолов более экспансивная. Такой активный, я бы сказала - жесткий свет вошел в нашу живопись с Феофаном Греком, мягкий - с Андреем Рублевым, выразив противоположные отношения к земному и божественному началам, разные жизненные установки.
Слайд с иконы из Преображенского собора в Переславле. Пафос мастера - пафос контрастов, акцентирование полярности божественного и земного начал, расстояние между которыми - бесконечность.
Свое мастерство иконописец сосредоточил на выявлении неземной природы этого света. Его ослепительные лучи стальным блеском отливают на цветных гематиях пророков, тремя стремительными холодными лезвиями «вонзаются в фигуры ударившихся о перстную землю» апостолов, словно пригвождая их. Желая достигнуть зрительного эффекта, художник уподобляет впечатления от фаворского света тому, какое бывает при вспышке молнии. Фантастически мощное сияние заливает все вокруг, резко усиливает контрасты света и тени, очертания фигур и предметов. Среди бликующих поверхностей лещадок еще более черными кажутся провалы пещер, причудливы темные контуры деревьев над ними. Все как-то неестественно, неправдоподобно и грозно.
Сверхъестественность силы света, излучаемого Сыном Божьим, подчеркивается переходом белого цвета сияния, окружающего Христа, в холодное синее свечение. Подобный цветовой эффект, говорят, бывает при особенно мощном грозовом разряде. Этот свет призван ослепить не только учеников (Петр и Иаков закрывают глаза), но и молящихся перед иконой... Слишком велик контраст между потрясенными, перепуганными апостолами и величаво спокойным, блистающим в славе Вседержителем. Фигуры пророков не касаются Мандорлы, чем подчеркивается пропасть, разделяющая Бога и людей - даже пророки «невхожи». Этот свет не может оставить спокойным. Слабых или неподготовленных он круто пригибает, а людям твердой веры, активно живущим, дает удивительную силу.
Именно вокруг фаворского света в XIV веке сперва на Афоне, а потом во всей греческой церкви развернулись богословские споры в основном между архиепископом Григорием Паламой и игуменом монастыря в Константинополе Варлаамом. Первый утверждал, что хоть Бог и непознаваем, но с ним можно общаться непосредственно, воспринимая при определенном душевном настрое его энергию в виде вечного, несозданного света, просветляя им дух, а через него тело. Варлаам же считал, что свет Фаворский - тварный свет, данный для выявления чуда, и не от человека зависит увидеть его, а от Бога - показать.
Паламитская (или исихатская) идея непосредственного общения с Богом, тем большего, чем более достоин человек, была воспринята в Европе мистиками, а через них - гуситами, Лютером - протестантами, что и привело к появлению нынешней формации активных людей, не рабов церкви, не рабов человеческих, а «рабов Божьих» (подобных Богу, способных общаться с Богом без каких-либо посредников, и потому - свободных и самостоятельных.
Таких людей больше всего в протестантских странах, но не у нас. Русь XIV века восприняла идею Паламы «ответственно», но по-своему. Просветить и преобразовать весь мир стало всегдашним русским желанием. Единоличное (личностное) общение с Богом тогда ценности не представляло. Возрождающаяся сегодня у наших неохристиан традиция считать русский народ мессианским, как и древняя уверенность евреев в богоизбранности их народа, по-моему, не имеет серьезных оснований... Да, у нашего народа было много святых и гениальных людей, православных по вероисповеданию. Это вселяет в меня гордость и дает основание для самоутверждения, как русского человека. И все. Но ни один из доводов в пользу нашей богоизбранности не застревает в моей голове, не дает ростков. Действительность их все стирает.
А теперь я покажу вам «Преображение» рублевское. Искусствоведы, в частности Алпатов, полагают, что светлое Преображение Рублева могло явиться ответом на Преображение Феофана с его тонами горечи и испуга. В нем бурная страстность уступает место светлому созерцанию. Противоречие между светом и тьмой, бликами и тенями снимается. Нашим современникам рублевское Преображение труднее смотреть, чем феофановское. Первое впечатление - ничего не происходит, нет действий, только тишина, пронизанная светом. Христос заключен в темной, непознаваемой звезде. И это - тоже в соответствии с учением исихастов. Вовлекаемые круговым движением в орбиту Божественной славы, пророки как бы становятся ее соучастниками, образуя вместе с Христом монолитную группу. И цвет объединяет их. Петр не воздает руку, а опирается на землю, как бы собираясь встать. Иоанн схватился за голову, но экспрессия этого жеста сильно ослаблена тем, что линия руки лишь замыкает силуэт фигуры. Иаков замер, лежа на спине.
Вначале создается впечатление, что Рублев просто забыл о проблеме фаворского света, передав лишь сюжетную схему Преображения. Но постепенно начинаешь проникаться ощущением, что свет во всем, вся икона светится как бы изнутри (светом невидимым во всем). Происходит первое в мире приятие энергии - каждым, насколько он может. И апостолы как бы созерцают входящий в них чудесный свет. Искусствовед Демина: «Рублев... меньше, чем другие средневековые люди разделял дух и материю, он видел в их неразрывном единстве светлую воздушную живую плоть. Ему не нужна тень, чтобы подчеркнуть силу света. Светлые вибрирующие тона сами выражают свет и являются всегда фоном для более интенсивных и светосильных звучаний».
Свет, нисходящий на апостолов, по своему существу есть нечто радостное, просветляющее и возвышающее человека духовно и телесно. Испуг - следствие человеческой слабости, а не природы Божества. Если у Феофана человек не теряет своего достоинства и даже гордости, то Рублев развивает в нем чувство ангельской теплоты. Колорит у Феофана насыщенный, у Рублева - мягкий. Манера держаться у Феофана - в твердости характера, у Рублева - в покорности и послушании. Феофан был защитником линии прямой, Рублев предпочитал ей линию закругленную.
«Стиль психологической уравновешенности» - так характеризовал Лихачев рублевский стиль - он основан на идеале внутреннего покоя, тишины, соблюдения гармонии. На его иконе все противоречия пребывают в согласии. Но где пролегает путь к этому идеалу?
Преображение, как и все работы Рублева, писано им с любовью к Богу, к миру и само по себе есть призыв к такой любви. Его призыв вечен, актуален во все времена. Вот и Гершензон в начале нашего века писал: «Призыв к любви - самый трезвый, самый практичный, самый мудрый совет, какой можно дать человеку. Ведь именно в любви крепнет личность». А нам ли не знать, какой дьявольской противоположностью оборачивается добрый замысел, проводимый в жизнь себялюбцем, может, даже искренне считающим, что он во имя людей трудится. Русские мыслители испокон веков укладывают в основу своих воззрений краеугольный камень любви. Считается, что именно русское национальное сознание породило доброго любящего Христа (скорей в трактовке «жалостливого» - ведь по Евангелию можно вывести и жесткую, и мягкую линии Христа). Русскому сознанию более присущ Иисус Христос, говоривший: «Придите ко мне все труждающиеся и обременные и аз успокою вас» «Иго мое благо, а бремя мое легко».
Трудно мне поверить, что только русские поняли любовь как конечную цель человека, основу жизни. Но к началу XV века было у нас уже такое понимание. Феофано-рублевское время XIV-XV веков - время окончательного утверждения православия. Вера была простой и крепкой, до конца утоляемой в ограде церкви, в ее быте, в ее узаконенном подвижничестве.
Вот как пишет об этом времени кн.Трубецкой: «В те дни живой веры слова молитвы «не имамы иные помощи, не имамы иные надежды разве тебе Владычица» были не словами, а жизнью. В те дни душа переживала благую весть Евангелия с такой силой, с какой она ни до, ни после его не переживала. В страданиях Христовых она переживала свою собственную только что пережитую Голгофу (татарское иго - Л.), Воскресение Христово она воспринимала с радостью, доступной душам, только что выведенным из ада, и в то же время поколение святых, живших в ее среде и целивших ее раны, заставляло ее ежеминутно чувствовать действенную силу обетования Христова: «Се Аз с вами во все дни до скончания века».
Сергиевское и рублевское время - время юности нашей нации, когда вперемежку и радость от самосознания себя, и самоуверенность в виде «Москва - Третий Рим». Незадачливая в богословии, скоро позабывшая греческую выучку, древняя Русь из всех богословских тем облюбовала себе одну - эсхатологическую: Земная жизнь - лишь краткий миг, лишь приготовление к будущей жизни в Царстве Божием. Задача человека - готовиться к Страшному суду, спасти себя для вечной жизни, а не помышлять о временном благополучии. Отсюда легкость и свобода от мелочных забот, отсюда такое высочайшее воспарение духа, стремление ко всеохватывающему добру. Эти идеалы, возникшие в монашеской среде, находили своих глашатаев (слишком громкое слово), и первым среди них был Рублев.
Но какая бездна всегда была между идеалами и реальностью! Фантастически преломлялись они в глубинах неродных масс, потому что единственно нравственным признавался только монашеский уклад, который не может быть для них «руководством к действию». Почитались поиски совершенства Бога путем бесконечных умствований, а не самая жизнь нравственная и самоотверженная, трудовая и семейная, как это имело и имеет место в протестантских демократических странах. В последних к Богу идет большинство людей, в восточных же странах, например, буддистских - только та часть народа, которая выделилась в клан монахов, остальные же, мол, пребывают в грехе. В нашей стране новообращенные христиане тоже считают себя живущими в истине, а остальные ... Имея в своем арсенале тысячелетнюю христианскую культуру, они смотрят на мирскую деятельность, как на что-то второстепенное, усвоив из Экклезиаста насчет суеты сует... А это легко отваживает людей от активной жизненной позиции, да и вообще от работы, как смысла жизни. Вот и выходит, что хоть я и люблю иконы Рублева, а приходится признать, что объективно воплощенные на них идеалы, до сих однобоко понимаемые - закрепляют нашу восточность...
А теперь посмотрим на эту маленькую иконку (она 21х22 см) из деревни Суйсорь в Прионежье, из края раскольничьего. Жаль, что мы видим ее черно-белой, и я не знаю, какая она в красках...
Мы узнаем рублевское влияние в верхней группе - смотрите, как вписываются Илья и Моисей в объединяющий круг Мандорлы. Как печально добры и просветлены их лики, как прекрасно лег на них Божественный свет. Но обратите внимание, как активен весь свет. Одежда И.Х. стала столь ослепительно белой, что на ней исчезли какие-либо прорисовки, высветлилась и горка, на которой стоит И.Х... И все же свет - не те острые лучи, что на Феофановской иконе. Апостольская группа - уже совсем не рублевская. В ней есть ведущий, есть активное начало - Петр. Он так сильно протягивает руку к И.Х., что она удлинилась и ладонь увеличилась, стремясь вобрать больше божественного света, наполнить тело благодатью, и к этому Петр зовет других. Он - непосредственно получает, он - активный проводник Божественного света, Божьего света на земле.
Мне очень симпатичен этот Петр. Мне вообще симпатичны активные, нацеленные на деятельность для других, а не для своей только души и своего спасения, люди. Жития святых наших говорят, что такие, наделенные Светом люди, были среди нас всегда, что они - тоже входят в нашу традицию. Поговорим о них...
На этой иконе изображена Богоматерь с предстоящим Феодосием (слева) и Антонием - родоначальником двух ветвей нашего монашества в XI-м веке. Антоний - монах чрезвычайной крайности, монастырь его - пещерный, творил личную культуру спасения. На иконе - кроткое лицо, запредельное. Феодосий же - молодой, волевой, мощный. Он выводит пещерный монастырь на землю. Из жития известно, что безмолвие и созерцание он умалял ради трудовой и братской жизни, стремясь к некоей гармонизации деятельности и молитвы. Игумен Феодосий не только не изолировал свой монастырь от мира, но поставил его в самую тесную связь с мирским обществом. Он строит богадельню и посылает каждую субботу хлеб для заключенных в тюрьмах. Он - духовник многих мирян, заступник перед судьей и князем, многих избавил от печали и напасти. Он кроткий учитель и пастырь. Таков Феодосий - далекий от радикализма и односторонности.
А тремя веками позже русская земля родила наиболее чтимых своих святых: Сергия Радонежского и Кирилла Белозерского. О Сергии, о его роли в укреплении нашего государства вы, наверняка, знаете. Скажу лишь два слова о Кирилле. Кирилл Белозерский родился в 1330г. в Москве, молодым постригся в Симоновом монастыре. В конце века вместе с другом Ферапонтом уходит на Север, где сочетает тяжелую физическую работу с «умным делом», с молчальничеством. Известны его Послания к сыновьям Дмитрия Донского и Духовная грамота. Эта икона написана в 1424г. Дионисием Глушицким. Уже тогда было ясно, что Кирилл будет канонизирован, и потому место для нимба оставлено. Умер же он 97 лет отроду.
И Кирилл, и Сергий стремились к строгому монашеству, т.е. намерены были вести линию Антония. Кирилл практически ей и следовал, а Сергия жизнь и характер заставили решать социальные вопросы. Основное в учении Сергия - улучшение социума через каждого человека. Но ведь нельзя же это понимать только как духовное совершенствование человека - как часто приходится встречаться с таким пониманием. Но одно духовное совершенствование без активной жизненной позиции не может улучшить жизнь вокруг нас...
А еще через 100 лет мощного развития русскую духовную жизнь потряс первый раскол между нестяжателями (заволжскими старцами) и иосифлянами - последователями Иосифа Волоцкого, воспитанника Пафнутия Боровского в духе послушания без рассуждения, мечтавшего устроить единство и всем «общее во всем» (мы бы сказали - коммунизм), а на деле научившего царей еретиков в заточение посылать и казням лютым предавать. И вот что получается: именно иосифляне, духовные наследники Варлаама, не личной, а церковной веры, именно они - такова горькая истина - были в XV веке носителями активных социальных идей, победили и стали активно влиять на становление нации, на ее духовный облик. Именно они, а не паламисты (не наросла еще почва для рождения Лютера).
Чтобы прояснить разницу между двумя направлениями, приведу длинную цитату из книги Федотова «Святые древней Руси»:
«Противоположность между заволжскими нестяжателями и иосифлянами поистине огромна, как в самом направлении духовной жизни, так и в социальных выводах. Одни исходят из любви, другие из страха - страха Божия, конечно - одни являют кротость и всепрощение, другие - строгость к грешнику. В организации иноческой жизни на одной стороне почти безвластие, на другой - суровая дисциплина. Духовная жизнь «заволжцев» протекает в отрешенном созерцании и умной молитве, иосифляне любят обрядовое благочестие и уставную молитву. Заволжцы защищают духовную свободу и заступаются за гонимых еретиков, иосифляне предают их на казнь. Нестяжатели предпочитают трудовую бедность имениям и даже милостыне, иосифляне ищут богатства ради социально организованной благотворительности. Заволжцы при всей своей бесспорно русской генеалогии их от преп.Сергия и Кирилла - питаются духовными токами православного Востока, иосифляне проявляют яркий религиозный национализм.Наконец, первые дорожат независимостью от светской власти, последние работают над укреплением самодержавия и добровольно отдают под его попечение и свои монастыри, и всю русскую церковь.Начала духовной свободы и мистической жизни противостоят социальной организации и уставному благочестию.
Легкая победа иосифлян определилась, конечно, не одними экономическими интересами церковного землевладения, но и общим созвучием этого направления государственному делу Москвы с ее суровой дисциплиной, напряжением всех общественных сил и закрепощением их в тягле и службе».
Были потом святые старцы, стремившиеся объединить духовный идеал Нила Сорского с социальным Иосифа... Но все же восторжествовали иосифляне, защитники не личной веры (как у Сергия, Кирилла, Рублева), а государственной религии. И я думаю, что именно воспитание русских людей в иосифлянской школе сделало веру менее живой, отделило от Бога. Это сказывалось на всем, особенно на иконописи, где усиливается повествовательность, перегруженность деталями, фигурами, т.е. происходит смещение от раскрытия сущности к рассказу о событиях. В XVII-XVIII вв. иконопись все больше приближается к европейской живописи.
Посмотрите на эту икону из белорусского местечка Шершева. Не знаю, как она вам, но мне очень приятно видеть ее ласковые краски, приветливые лица, особенно у Моисея. Смотрите, с какой заботливостью и вниманием смотрит он на людей. И в апостольской группе изменения: Петр - в центре, оказался самым растерявшимся, опрокинулся на спину, закрывает лицо рукой, и Иаков его ободряет. Правда, Петр и Иаков плохо узнаваемы, возможно, путают их. Никто из них не тянется к Свету, к И.Х., они заняты собой, да и трудно тянуться к тому, от кого льется робкий свет в виде иссыхающих ручейков, спускающихся не с вершины некоей горы, возвышения духа, а с зеленого холмика. Трудно тянуться к тому, в облике которого чуть ли не растерянность вместо величия и достоинства. Здесь он даже в своем Божественном проявлении больше человек, чем Бог, добрый и заботливый. И Илие приходится обращать на него внимание людей, вместо того, чтобы принимать от него благодать. Здесь Бог из бесконечной дали приблизился к человеку, вера потеряла трепетность, а человек потерял религиозную цельность. Но я не жалею об этом. И даже радуюсь. Я не могла б признаться в этом руководителю нашего семинара, но вам - могу. Потому что религиозная цельность для меня связана с соборностью, а та - с единогласием. Разъясню свою мысль, может, и куцую, но очень меня тревожащую. Дело в том, что в России христианской доминировала идея - придать хору слитность единогласия. Почвой для взращивания этой идеи стал культ Богородицы (такой высокий - только у нас): «есть любящее сердце матери, которое должно собрать вокруг себя вселенную». Прекрасно, когда в хоре много партий, много голосов, сливающихся во многоцветное пение. Но когда в хоре - одна партия, одна доминанта (тебе не соответствующая, естественно) - это же страшно. И эта жуть - наследство нам от ранних веков нашего государства.
И потому переломный XVII век мне особенно дорог, пусть он и не создал иконописных шедевров. В XVII веке был «открыт» человеческий характер.
Он предстал как нечто сложное и противоречивое. До этого личность была выразителем божественной воли или сосудом диявольским. В первые века нашей истории русские писатели не искали выражения своего авторского начала, а их точка зрения была, в основном, подчинена богословию, где все считалось уже познанным. Поэтому и автор не стремился познать мир. Раз истина одна и познана, следовательно, споры не нужны. Возможно только разоблачение противника как носителя злой воли. Чужое сознание, чужое убеждение отрицалось, и к нему не было чувства уважения, средневековое сознание было поэтому исключительно нетерпимо. Споры тогда были, но только потому, что каждая точка зрения объявляла себя единственно ортодоксальной и не признавала права на существование другой.
В XVII веке бурно развивается индивидуализм. В середине этого века появляется мысль, что отношение человека к человеку есть отношение с Христом - это своеобразное возвышение человеческой личности и приближения к ней божества. Не случайно в этом же веке было мощное движение, способствующее бурному росту числа независимых от государства и его церкви людей.
И думается мне, что нам, живущим в XX веке, надо развивать окрепшее в XVII столетии уважение к другой личности, к чужой точке зрения, к чужому труду, т.е. становиться западными людьми по сути, как мечтал об этом Ф.М.Д., желая русскому человеку стать всеевропейцем. И нет к этому у наших людей никакого генетического противопоказания. Наши предки дали нам пример такого бытия и иконописцы показали это.
Но самым веским доказательством здоровья, того, что не во вред, пошли три последние столетия нашей нации и способности к развитию, было для меня знакомство с репродукциями икон инока Григория Круга, умершего в 1969г. во Франции. Дело в том, что Григорий Круг смог выразить, а мы, участники семинара, осознали в божественных ликах выражение своих сокровенных чувств...
Отзыв В. Сокирко на доклад «Атеист перед иконой»
Хотя по классификации С.А.Желудкова я еще раньше отошел от христианства в сравнении с Лилей (она по этой классификации называет себя атеистом интеллектуальным, т.е. верующей в безличный Мировой Разум, а я - атеистом вульгарным, т.е. верующим в бесконечность или божественность самой природы), но опыт христианского учения и жизни меня тоже волнуют чрезвычайно. И не столько потому, что Христос реально жил, а потому, что в его жизнеописании и вековых истолкованиях сконцентрировался опыт человеческих тысячелетий. Кем бы ни был Иисус в реальной истории начала нашей эры - он до сих пор является величайшим в человеческой истории прошлого и, наверное, будущего. Это очевидно для всех, даже для атеистов, не способных принять, что Иисус начала нашей эры был Богом, т.е. всей Бесконечностью.
Лиля сегодня рассказала о Преображении, лишь об одной из вершин земной жизни Христа, и показала, сколь огромное значение имел для людей даже этот один эпизод, отношение к нему, истолкование. И мне хочется пойти вслед за ней не в любовании живописью иконы, а в усвоении громадного человеческого, исторического содержания икон Преображения.
В ряду трех главных вершин Христа, трех Богоявлений - Крещения, Богоявления, Воскресения - Преображение является промежуточным, средним. Если при Крещении он оставался по виду человеком и лишь один Иоанн Креститель видит спускающегося Святого Духа и слышит глас: «Се сын мой возлюбленный!», то при Преображении уже три ученика Христа видят сами, как их Учитель преобразуется в Свет, в Бога и обретает от того крепчайшую веру и верность, а при вступлении Христа в Иерусалим и даже, наконец, при Воскресении Христос виден Богом уже для всех, и вера в него охватывает весь мир. При Крещении был явлен миру Бог-Сын, при Преображении - Христос явил облик Бога-Отца, при Воскресении - Бога-Святого Духа, одухотворявшего людей новой веры.
Вот мне и думается, что и другие виды вер должны проходить такие же этапы развития: от сыновства с бесконечной правдой мира в откровениях пророков и мыслителей - через уверование первых адептов в Абсолютность новой веры, ее адекватность самой Бесконечности, Богу-Отцу и Преображение их к беззаветной активности - ко всеобщему Воскресению в умах всех людей после временных поражений. И если сейчас люди ищут новой веры, то не должны ли они испытать такое же развитие?. Не должны ли сами стремиться к Крещению, Преображению и даже к духовному Воскресению после физического поражения?
Еще более важная проблема Преображения, которая волновала многие века христианский мир и, видимо, будет волновать его и нас впредь: о природе Фаворского света, Божественного света, преобразившего лик Христа. Казалось бы, сугубо богословский, схоластический спор на далекую от жизни тему: был ли этот свет сотворен в момент Преображения для убеждения апостолов, или существовал у Христа всегда, был невидим, и только на горе Фавор апостолы смогли его увидеть сами. Но от этого следовало различие ответов на вопрос: может ли человек в этой жизни увидеть Фаворский свет, Бога - добиваясь этого своими духовными подвигами и трудами, умными молитвами - или от него ничего не зависит. Способен ли человек самостоятельно входить в контакт с Божеством, с Бесконечностью, иметь личную веру, или он должен уповать только на силу обрядов, традиций церкви. И очень интересно, что от этого спора о природе Фаворского света и родившегося мистического направления в греческой церкви началась Реформация в Европе, т.е. новая европейская протестантская цивилизация. У нас же линию исихастов восприняли сначала нестяжатели, а потом линию личной веры переняли и преобразовали некоторые толки раскольников и сектантов. Так Преображение Христа обернулось в истории Преображением европейской цивилизации, исходным камнем, на котором мы все стоим. Правда, личная вера - это еще не все. Личная, индивидуальная вера должна быть соединена с трудовой протестантской этикой святости обычной человеческой жизни, с убеждением, что Бога постигают не восточные мистики с их отказом от жизни и всяческим ухищрениям, а нравственные работящие люди - чтобы получилось прочное свободное общество.
А вот представьте, что перед такой же проблемой может встать, например, верующий коммунист: верить и действовать лишь согласно сложившимся канонам партийных организаций - церквей, или добиваться коммунистического самосовершенствования (нравственного) - самостоятельно, с помощью спец. приемов, восточной мистики и т.п., или - самостоятельно с помощью самостоятельной творческой и нравственной жизни. Думается, только последний вариант будет соответствовать протестантизму христиан и создать основу под здоровым развивающимся свободным обществом.
Как коммунисты являются прямыми наследниками христиан, так и коммунисты-индивидуалисты, вернее, буржуазные коммунисты (пусть это название условно), могут стать наследниками протестантов. Поэтому и мы, коммунистически убежденные атеисты, можем смотреть на иконы Преображения с глубочайшим интересом к содержанию, а не только как к красивому живописному изделию древних мастеров. Нет, в ней громадной важности для нас опыт, смысл и указание. Фаворский свет на иконах «Преображения» для нас есть свет абсолютного знания, который есть всегда, но невидим, а дается не столько верным сынам церкви-партии, сколько нравственным, активным, трудовым людям. Сегодняшнему человеку трудно верить в безусловность древних христианских легенд. Вера сегодня выражается больше иным языком, а вместо Царствия небесного люди стремятся к идеалам коммунизма. И только эти люди, я уверен, могут по настоящему сохранить твердость христианской веры и веру в достижимость Фаворского света, в Преображение.
Как раньше мистическое понимание природы Фаворского света (ихиастов) пришло в Европу из Византии, с Востока, и оплодотворило начавшийся процесс Реформации, так, возможно, и индивидуальное понимание коммунизма придет в Европу с Востока, от нас, и окажет ей ту же услугу, укрепив дряхлеющую и расшатывающуюся веру Запада. Буду рад услышать и другие мнения о смысле для нас Преображения...