Мой доклад пойдет о такой категории этики, как терпимость. Ее катастрофически не хватает в нашем обществе, склонном к поляризации. Опыт истории показал, что пока мы не научимся терпеть людей с другими взглядами, общество наше будет терзаться кровавыми распрями. Людям всяких взглядов должно быть место под солнцем.
Непосредственным толчком к докладу послужило чтение книги С.А. Желудкова «Почему и я христианин». Искренними, вскрывающими глубину чувств словами, С.А., преодолевая сомнения, защищает свою веру, свое видение мира и предлагает тему научной работы - продумать сомнения атеиста. Сегодняшний доклад можно рассматривать как набросок такой работы.
«На протяжении веков люди умирали за право верить. Но другие люди, в равной степени искренне, умирали за право не верить. У них был свой религиозный пыл, ибо атеизм тоже вера, в том смысле, что он основывается скорее на убеждении, чем на научном доказательстве».
Я процитировала Пола Этчисона «Великие мировые религии». Итак, я считаю себя атеисткой и хочу защитить свою веру. Это звучит, наверное, забавно, если учесть, что атеизм - официально поддерживаемая вера. Быть атеистом так безопасно, так тривиально. Абстрактно, в государстве - да, конкретно, в кругу друзей и знакомых - нет. Непросто, потому что уже немалая часть окружения, отталкиваясь от государственного бездушного атеизма, от единственно разрешенного направления в философии материализма, приходит или стремится к христианству и идеализму; и уже с той стороны, когда сочувственно, когда высокомерно смотрит на нас, оставшихся, недоразвитых - вызывая у меня недоумение, беспокойство и протест. Беспокойство, потому что друзья ведь отныне не сами по себе, а вливаются в двухтысячелетнее христианство. Недаром С.А.Желудков вспомнил о еврее у Боккачио, который, прибыв в Рим, увидел все пороки духовенства и ... пожелал креститься: ибо, решил он, если при столь ужасных безобразиях католическая вера не умирает в сердцах народов, значит, это истинная вера. Крестятся и мои современники, принимая православную веру, тоже ощущая ее как истинную. Может, и мне туда дорога?
А протестует все существо, потому что страдает гордость, когда смотрят на тебя как на недоразвитого, а на твою веру как на недоразумение. Однако, если беспокойство дает положительный выход: я стараюсь больше познать все аспекты православия и его историю, примеряю его к себе, начинаю лучше понимать живущих в нем; то протест - негативен, с ним приходится самой бороться, чтобы удержаться от желания прекратить диалог. Приходится вдалбливать в себя мысль, что мы должны воспитывать терпимость к мировоззрению другого, даже если оно неудобно для меня выражается. Достойная жизнь в своей вере лучшее средство такого воспитания. Прежде чем говорить о своей вере, я расскажу, что мешало и мешает мне принять христианство.
На первом году жизни меня крестили, до пионерского галстука бабушка изредка водила меня в церковь. Помню всесемейный выход в церковь, но не в городскую, чтоб не узнал кто папу, а в заволжскую. Влияние школы и окружения было сильнее бабушкиного, сил жизненных и интересов было так много, что никакой надобности в божественной поддержке не было. Космические вопросы раз и навсегда были решены материалистически. Дыры в них объяснялись недостаточностью знаний.
Первое потрясение такого, на скорую руку сшитого мировоззрения, пришло от новости, что моя однокурсница - умная, способная, тонкой души человек, вступила в секту адвентистов. Разговоры с ней, посещение ее «духовного отца», знакомство с верующими людьми и их страданиями показало жизненность веры. Немаловажным было также общение с живущей естественно, по христианским заветам, Витиной бабушкой.
Мы стали обращать внимание на разные проявления веры. Одно из них - церковные здания, с помощью которых мы узнавали историю, архитектуру, символы веры. Много узнали, перечувствовали, передумали, лучше осознали значение религии, но потребность второй раз креститься, т.е. осознанно принять христианство, так до сих пор и не возникла.
Может, это объясняется, в первую очередь, отсутствием врожденной склонностью к христианству. Как мне кажется, она скудно роздана людям. Я теперь верю в ее существование, как верю в наличие интуиции художника, музыканта, поэта, изобретателя. Но далеко не всегда обладателям ее удается реализовать. Я не сетую на отсутствие у меня любой из этих интуиций. Что не дано, то не дано.
Итак, Божественное откровение не посетило меня.
Попытки приблизиться через познание обрядов, жизни святых и проповедников оказались несостоятельными. Евангельские сомнения рассудком не преодолеваются. В свое время мне не пришлось встретиться с таким толкованием евангельских трудностей, как в книге «Почему и я христианин». Сейчас, когда я устоялась в своей вере, читала их объяснения с большим страхом, что не удержится С.А., станет подтасовывать, обходить благой цели ради, покривит душой и тем самым подорвет к себе мое доверие. Но этого не случилось. По крайней мере, мое обостренное в данном случае чувство правды не зажгло фонаря с надписью «фальшь». Он разрешил евангельские сомнения, не поступаясь совестью, на таком высоком, дух захватывающем уровне, следовал не букве, а духу «евангельских икон» (как удачно он назвал Евангелия), что я впервые поверила, что евангельские сомнения преодолимы современными нам, «научно подкованными» людьми, т.е. я, наконец, смогла убедиться в возможности существования искренних христиан! Хотя и сейчас продолжаю думать, что многие нововерующие не разрешили для себя евангельские сомнения и вошли в так называемую «женскую церковь» - в веру, не требующую многих раздумий, в веру, держащуюся лишь обрядами и традициями.
Я плохо знаю обряды, хотя пытаюсь изучать, да и сейчас открыта для этих знаний. Пока эти знания только выталкивают меня из церкви. Я не могу проникнуться таинствами службы. Вот недавний пример. По горячей маминой просьбе мне пришлось пройти такую процедуру, как «взять молитву», после того, как мама окрестила Галю. Формализм, так мне ощущалось, с каким священник «давал молитву», а перед этим отпевал усопших, надолго отбил интерес к участию в церковных обрядах. Я не виню священника, он наш советский - у него жуткая перегрузка, не меньшая, чем у участкового врача. Но пока нет необходимости ходить к врачам - телесному, духовному, и я постараюсь подольше сохранить и здоровье, и тело, и душу, помня про то, как опасно вступить на путь лечения: подлечивая одну болезнь, можно вызвать другую.
Сейчас я подошла к основной причине, почему не принимаю христианство: опасность подчиниться его букве в ущерб духу.
Я выросла в условиях культа нетерпимости, в преклонении перед высшим, перед идеальным. Понадобились многие годы диссидентского общения, чтобы ввести себя в демократические рамки, воспитать уважение к каждой и к своей личности. Процесс демократизации себя далеко не кончился: я срываюсь, и не уверена, что он достаточно глубоко зашел. И боюсь, что, вступив в христианское сообщество, под влиянием таких сильных, обаятельных и авторитетных людей, как, например, Александр Ильич или отец Александр, не смогу сохранить свою независимость, терпимость, неподчиненность чужому разуму. Ведь так заманчиво отказаться от независимого мышления, довериться разуму общему или более сильного, уважаемого тобой человека, потому что так трудно, мучительно трудно обдумывать самой все жизненные коллизии и решать проблемы.
Но тогда зачем мне вступать в христианское братство, если я могу это делать вне, полагаясь только на саму себя, не улетая в выси небесные и не заболевая неземными идеалами? В этом-то, мне кажется, и есть основное достоинство нерелигиозного мировоззрения - в опоре на свой разум и интуицию, в обращенности к миру.
Я нашла неожиданную поддержку у С.А.Ж., который в своей книге пишет:
«В своей наиболее чистой «монашеской» форме историческое христианство всегда было несправедливо к земной жизни человека, порочило его радости и не сострадало его печалям, отрицало культурное и социальное творчество, отдавало мир во власть злых сил. А христианство мирское даже вступало с ними в постыдный союз, поддерживая социальные несправедливости».
«Бессовестность христиан беспримерна в истории» - это Бердяев. Имея в виду, по-видимому, наше время, Желудков говорит, что не христиане, а атеисты первыми поднялись на борьбу за священные права человека. И еще: «Зло невозможно понять - с ним должно бороться. Так часто неверующие лучше нас исполняют это. Они не задаются вопросами, на которые в этой земной жизни никому не будет ответа - с мужественной печалью они просто принимаются за работу». Это понятно. Ведь этика христиан нацеливает их на светлый недосягаемый идеал: на царство Божие, этакий коммунизм, а не на дела земные, на смиренное самосовершенствование, устремленное к идеалу Христа, на самоценность внутренней свободы, а не внешней.
Где уж тут думать о земной жизни? Ее идеалы ничтожны, приземлены, она сама так коротка. И я искренне восхищаюсь такими людьми, как С.А Желудков. Ведь им приходится преодолевать сильнейший искус подчинить свою жизнь недосягаемым идеалам, спасению только своей души, и вернуть себя на землю, чтобы не смотреть на свое пребывание на ней как на что-то несущественное, ценить жизнь во всех ее проявлениях, оставить дела и часть души земле.
Мне же гораздо проще. Я приняла ценности гуманистического мировоззрения. Они - в обращенности к людям, в умении уважать наши земные идеалы, в терпимости к недостаткам людским (ведь - не боги, и не будут богами), в желании приложить усилия к усовершенствованию жизни на этом свете. И опять я цитирую книгу «Почему и я христианин»:
«Страшно подумать, сколько сил душевных потрачено в бесплодных размышлениях о трудных предметах веры за счет неосуществленной практики христианской жизни».
Именно к людям, осуществляющим на практике христианскую жизнь (что для меня равнозначно жизни по гуманистическим представлениям), особенно тянусь я. С такими христианами у нас различны только космические представления. Зато сколько всего общего! Наш знакомый француз, католик, иезуит, профессор социологии, с удивлением и радостью констатировал, что у него с нами гораздо больше понимания, чем со многими коллегами по Ордену.
Что касается космических представлений, то С.А. различает атеиста простецкого, атеиста интеллигентного и сознательно религиозного человека: первый - человек, отрицающий разумное начало бытия, второй - признающий некое разумное начало, говоря словами Эйнштейна, «Высший Интеллект», проявляющийся в упорядочении мира, но не считающий его Богом и не испытывающий к нему религиозного чувства, и, наконец, третий - признает разумное начало Богом и испытывает религиозные чувства. Однако, разные космические представления никак не должны быть помехой нашему общему делу на земле.
Я по этой классификации отношу себя к атеистам интеллигентным, т.к. вместе с Эйнштейном верю в Высший Интеллект, Вселенский Разум, представляю его себе вроде лемовского «Соляриса».
Но нет во мне священного трепета перед ним, как не вызывает это чувство моя мама, как нет обиды у тех, кого не родила она. Просто в этой жизни мамин род суждено продолжить мне, а после меня Гале или Ане, Теме и Алеше. Возможно, это плохо, что я остановилась перед понятием «Вселенский Разум» и не занимаюсь его уточнением. Но мне сейчас это не нужно, ведь столько дел на земле.
Трогательно слышать, как С.А. сочувствует атеистам, живущим под равнодушно жестоким взором какого-то бесчеловечного, абсолютно чуждого нам создания, по сравнению с христианами, которым помогает богатый наследственный и личный религиозный опыт, молитвы, таинства, чудеса и надежды, от которых дух захватывает. А атеистам в этом странном и страшном мире, где мы - лишь постоянные зрители и участники безмолвной борьбы за существование, где всякая жизнь бывает только за счет другой, пожираемой или вытесняемой, остается только скупо отпущенное нам человеческое тепло, человеческая нежность к нашим любимым, чувство сострадания к ним, жертвенный подвиг любви к ним.
В самом деле, я вижу, как много неустроенного, неразумного, недоброго в нашем мире, как перемешана в нем красота и безобразие, любовь и жестокость. А в том, что нет нашему миру помощи извне, я и вижу стимул к деятельной жизни. На Бога надеяться нельзя, на его помощь. Человек должен найти опору в себе, и достойно и осмысленно совершить свой путь.
За пределами космического видения кончаются наши различия с Витей, причисляющего себя к атеистам, не верующим во Вселенский Разум, и С.А., который, впрочем, тоже считает, что Бог не занимается судьбами и делами мира, а предоставил нам полную свободу, - и начинается у нас общее, начинается процесс конвергенции.
Для С.А. Бог присутствует не как судья и каратель, а как оценка и совесть. Я думаю, что и С.А. его совесть и умение оценивать явления не были сброшены с неба, хотя он и ссылается на Христа, как на воплотившийся идеал. Нет, он их вырабатывал сам, живя, встречаясь с людьми, анализируя свои и их поступки, сравнивая, пробуя, возможно, ошибаясь и набивая шишки. Думаю, что по-иному нельзя. С утра до самой смерти(из книги И.Ефимова «Лаборантка») идет в нашем мозгу оценочная работа, работа выбора. Мало только совершить выбор, надо еще проверить и отстоять его, включить в свои устои.
Откуда же взять критерии нерелигиозному человеку?
Здесь нет проблемы. За тысячелетия своего существования человечество наработало столько, что выбор неограничен. Все религии дают ответы на некоторые из главных вопросов - как жить, и помогают обрести уверенность перед лицом смерти. Каждая великая религия имеет благородные учения и возвышенные нравственные цели. Ведь возвышенная мораль не принадлежит исключительно Христу. И Будда, и Сократ, и Исайя, и Сенека учили той же морали. Слова Иисуса имеют почти буквальные аналогии во многих произведениях дохристианской литературы.
Поэтому я не считаю, что мои устои следует назвать чисто христианскими, хотя, возможно, что это так, т.к. имею христианские корни, живу в стране, не забывшей христианство и восстанавливающей его. Но вот, например, в споре христиан и последователей джайнизма, кому принадлежит этика Швейцера, не будет одной правой стороны, потому что и в том, и в другом учении есть призыв ко всеобщему братству и ненасилию, решимость не причинять зла ни одному живому созданию, как бы мало оно ни было. Просто человек взял то, что его душевному настрою соответствовало.
Откуда он - душевный настрой? - наверное, невозможен однозначный ответ... Н.И.Вавилов и В.А.Эфроимсон считают, например, что дело в генах: «Если генов порядочности нет, ничего тут не поделаешь». Бертран Рассел считает, что нравственные принципы впитывает человек с молоком матери. Это, по-видимому, означает, что они закладываются помимо сознания, в подкорку. Австрийский этолог Лоренц, изучая жизнь животных, установил, что часть принципов дается птицам и животным природой, а часть воспитывается общением (галчата, например, могут стать приветливы даже к кошкам, а вот любовь вспыхивает у них на втором году жизни и бережно хранится всю жизнь). Лоренц пишет о том ужасе, который он пережил, видя, как «кроткая» голубица методично убивала своего супруга. Пишет и о благородстве волков, не способных перекусить подставленную артерию на шее побежденного врага, открыто повернутой к победителю в знак покорности.
Одним словом, я не в состоянии разобраться, какие нравственные принципы достались мне от природы, какие приобретены за жизнь, а какие усилились воспитанием. Определенно знаю, что научилась любить чужих детей поле того, как родились наши последние дети; научилась с уважением относиться к людям другой национальности, после того, как мы поездили по стране. Также и в другом. Именно жизненный опыт научил меня, что не врать - легче, нет опасности запутаться, закрутиться, не найти своей жизненной линии, потерять доверие людей. Это не значит, что я никогда не вру, не присочиняю. Случается. Если нечаянно, то делаю себе взбучку и как нашкодившего щенка за шкирку возвращаю себя на путь истины. Если специально - требую на исповеди себе убедительного обоснования, а, взвесив его, принимаю или нет - покаяние.
Жить по правде в обществе для меня не тождественно лозунгу Солженицына «жить не по лжи». Я участвую в официальной лжи для обеспечения своей безопасности, стараясь, конечно, свести свое участие до минимума.
Моя правда - в старании очищать атмосферу вокруг себя от лжи, в старании донести до тех, кто слушает слово правды, слово свободное. Свободное слово и свободное дело - краеугольные камни человеческого достоинства. С.А. говорит об этом такими словами: «Свобода есть условие истинной жизни, без свободы ничто не имеет цены. Но свобода всегда есть свобода и для зла - иначе это не была бы подлинная свобода, а добро было бы принудительным».
Я понимаю трудную ответственность свободы и бездумную легкость несвободы, мне понятны трудности свободного выбора, и все же я приветствую свободу добра и зла, ибо лишь непринудительное добро - истинное. Без свободы нельзя реализовать себя как личность, и потому расширение ее сферы для себя и других есть первейшая задача человека. Но как трудно соблюсти меру. Границу безопасности каждый определяет сам.
И, наконец, мой третий краеугольный камень - творить тепло в виде добра, любви, милосердия, то, что называют человечностью. Оно в деятельном сочувствии другим. В готовности предотвратить оскорбление себе подобного, в достойном несении своей доли страданий, в готовности прощать.
Но и здесь, как и в вопросах правды и свободы, нужно найти свою меру. Ведь не все и не всегда в этом мире позволяют добру обращаться к ним без опасности быть съеденным. Простейший пример: цыгане, когда они паразитируют на людской доверчивости и доброте. Еще недавно я романтизировала их жизнь, а теперь вот столкнулась с ними на их промысле и поняла, что с ними нельзя по-людски, нельзя быть доверчивым галчонком. Или КГБ-шники. Конечно, вне службы они, как цыгане, могут быть вполне милыми и интеллигентными людьми, но на службе они, как и цыгане, - охотники на людей, и коль нельзя с ними совсем не общаться, то лучше сводить это общение до сухого минимума. Доверчивость здесь недопустима.
И еще. В нашей жизни был случай, когда Вите пришлось пойти на шантаж в общении с грязным человеком, заговорить его языком. Мы продолжаем и сегодня считать этот поступок верным, продолжаем считать, что своими нравственными критериями, вернее, склонностью к добру, можно пользоваться в полной мере только при общении с людьми, дорожащими основным ориентиром человеческой жизни - совестью.
Но если человеку совестно лгать и «жить по лжи», совестно ощущать себя рабом, быдлом, совестно видеть зло и не противостоять ему, и он старается в меру сил жить в согласии с совестью, то что еще нужно, зачем ему христианская вера?
С.А. вслед за С.Франком называет неверующих, ищущих правду и осуществляющих ее в своей жизни - «анонимными христианами» или «христианами совести и воли» в отличие от «христиан веры». Меня это определение смущает тем, что, не спрося желания, включили в христианство всех симпатичных людей (можно подумать - что для подъема престижа своей веры, своей партии). Такой подход понятен, т.к. он исходит из уверенности, что христианство - самое оптимальное вероучение из всех религий, а человечность - его отличительный признак. Но вот Ганди - воспитанник нехристианской веры, а сколько в нем человечности! С другой стороны, мне известны христиане, видящие в людях прежде всего врагов.
Осмеливаюсь думать, что идеал человечности - вне религий. Человек может прийти в религию, например, христианство, и без него или с ним и, соответственно, этому получить подтверждение своего жесткого или мягкого отношения к миру. Ибо в христианстве есть все. Добрый и мягкий, повернутый к людям С.А. не может признать Ветхий Завет, как абсолютную святыню, как книгу жизни, говорит о ней лишь как об отрицательно-поучительной истории еврейского народа. А вот Петр I, спрашивавший архиерея, как ему поступить с сыном, получил в ответ указание на священный иудейский закон, что злословящий отца или мать должен быть предан смерти. Так убийство сына оказалось делом, освященным Библией...
Гайдамаки перед резней освящали в церкви свои ножи... А сколько таких дел еще было... В то же время, вслушиваясь в проповедь Христа, что почерпнем мы для своей жизни? С.А. пишет: «Учитель призывает к личному совершенствованию путем безграничного самоограничения, но мы ничего не слышим в научение нам, обыкновенным людям, для которых невозможна такая личная святость, но которые хотели бы прожить людьми просто порядочными, исполнить долг, завещанный от Бога нам, грешным - в семье, в труде, во всем нашем малом призвании. Напротив, там предлагается ужасная проповедь «возненавидеть родных». Учитель проповедовал близость конца мира и ничего не сказал о задачах культурного и социального творчества... Личное богатство осуждено, но как же было не осудить рабства?...» И многое другое.
С.А., сумевший вознестись духом над этими противоречиями и не скрывать их, сумевший победить формализм евангельской проповеди - по моим наблюдениям, явление редкое и заслуживает безграничного уважения.
Его книга - лучший аргумент за христианство, потому что отстаивает деятельное христианство, как нравственность, в личной жизни. Для меня такое христианство наиболее ценно. «Неудивительно - говорит он, - что неверующие не веруют именно в нас самих, в искренность нашей веры, в реальность нашей религиозной интуиции. Христианство унижается в наших делах и нашем бездействии, в нашем слове, в котором бездарность и притворство... Мы могли бы быть более добры, более правдивы и более свободны»...
Как мне кажется, от таких мыслей - прямой путь к протестантизму, способствующему демократизации, к расцвету свобод в капиталистическом и ином мире. М.Вебер, трактуя Лютера, пишет: «Только выполнение мирских обязанностей служит при любых обстоятельствах средством быть угодным Богу - и это, только это - диктуется Божественной волей и потому все дозволенные профессии равны перед Богом» (а, значит, и люди, их воплощающие, добавим).
Если уж по другому нельзя придти к демократизации строя, кроме как через религию, которая бы овладела сознанием масс и стала их движущей силой, и если велика вероятность нашему народу снова впасть в христианство, то я от души желаю ему христианства западно-протестантского толка. Правда, наши протестанты-баптисты, по словам С.А., - больше поглощены эгоистической задачей личного спасения, а также библейским текстопоклонством - и в таком виде мне не симпатичны. А в западном протестантизме желание быть угодным Богу, наилучшим образом выполнить свой долг, привело к расцвету человеческих способностей (я уже говорил об условиях жизни). И потому все явления, которые создают почву для западного протестантизма, я готова поддерживать. Общественная сила моя, конечно, ничтожна, но все же ее вектор нацелен определенным образом. И в этом плане мне представляется особенно важным взаимовоспитание людей в терпимости, как первый шаг в направлении демократизации.
По складывающей традиции заканчиваю доклад я стихами.
Наум Коржавин написал свое Credo в 1957 году. Очень меня привлекает его нацеленность на те же самые «три кита»: добро, правду и свободу:
«Надоели потери,
/Рознь религий пуста,
В Магомета я верю /И
в Иисуса Христа.
Больше спорить не буду /
И не спорю давно,
Моисея и Будду
/Почитаю равно.
Все,
что теплится жизнью,
/Не застыло навек,