Для судеб России играли громадную роль географическая близость и непосредственный пример Западной Европы. Но, как ни странно, определяющее влияние Запада на Россию не всегда было благотворным. Иногда оно приводило даже к укреплению в ней азиатского деспотизма. Как яхта зачастую использует силу ветра, чтобы идти против ветра, так и Россия могла использовать силу западных достижений для укрепления своего самодержавного строя и для военного натиска на сам Запад.
Мы начинали в 1967 году с оппозиции известной пессимистической концепции о врожденной приверженности русского народа к азиатскому деспотизму. Примеры древних русских торговых республик Новгорода и Пскова давали надежду противостоять этой неутешительной концепции, давали надежду найти убедительные доводы о существовании в русской истории и иных альтернатив, об изначальности демократических традиций в русском народе.
Сейчас мне кажется даже смешной вся эта теория о врожденной склонности любого народа к деспотизму или свободе - такие черты национального характера формируются в ходе истории, а не биологической эволюции. Но тогда, в 1967 году, было боязно: а вдруг и правда, мы - прирожденные рабы?
Этот страх за будущее и это любопытство к новгородскому вольному прошлому были столь велики, что даже в сверхнасыщенное городами и стариной северное лето 1967 года мы все же включили Новгород и Псков, а, сверх того, побывали в Старой Ладоге, Изборске, Печорах, Порхове. Правду говоря, здесь мы уже не отдыхали, были слишком уставшими и переполненными для любования. Лиля даже бросила писать путевой дневник. Однако для фотографирования крепостей и храмов тех вольных времен силы оставались, а последующая работа над источниками в библиотеке позволила свести их в диафильм.
Сначала он был одним и очень большим - на манер «Московских церквей", но, в отличие от последнего, не имел единой хронологической линии, потому что рассказывал о многих городах и затрагивал много тем. Смотреть его было трудно, почти невозможно. Вдобавок, обострились мои противоречия с Лилей: историко-философские розыски с трудом сочетались c ее разбором архитектурных особенностей новгород-псковских храмов.
Тогда мы разделились. Не мудрствуя лукаво, я просто переписал отдельно свои, в основном, куски, назвав их диафильмом "Новгородские начала", Лилины куски в новом оформлении получили название "Новгород-псковское зодчество", а оставшиеся куски про Псков, Изборск и Печоры получили название "Псковские крепости". И хотя каждый из нас ценит больше всего свое собственное детище, зрители больше всего любят третий, совместный и не разделенный фильм про псковские крепости. Все-таки вместе у нас получается лучше.
По сложившейся традиции, вначале идет туристский, архитектурный фильм, как первая зрительная основа для осмысления всей темы. Пo-моему, для Лили "Новгород-псковское зодчество" был первым самостоятельным, и потому самым дорогим диафильмом. Ее придумка с рассказом от лица заморских гостей Садковых времен, рассматривающих город в доныне сохранившихся зданиях, должна была ввести зрителя прямо в атмосферу старого города. К сожалению, это очень трудный прием, требующий и времени для вживания в образ тех "заморских гостей", четкого отделения от современных деталей, даже незаурядного актерского мастерства, и в диафильме он остался лишь приемом. А может, "переносу в старые времена" помешала обнаженная пристрастность Лили, навязывание своих вкусов и мнений, что вызывало у зрителей естественную реакцию отталкивания. Этот недостаток - чрезмерная любовь и пристрастность описания - потом повторялась во многих наших фильмах, и мы до сих пор не знаем, как от него избавиться. Но многое зависит и от зрителя - если он сам имеет собственные твердые оценки, то искренность Лили, неподдельность ее любви трогает и располагает к оценке: "Хороший диафильм".
Гораздо труднее зрителю диафильма "Новгородские начала" - обилие исторических сведений и рассуждений его подавляет. Но у меня есть оправдание: вместить такую громадную тему в 40 минут текста очень трудно. Жертвовать же даже частностями догадок, нащупанных в ходе создания этого текста - не хотелось. Меня волновала лишь смысловая сторона, а доходчивость и форма диафильма казались не важным, чуть ли не третьестепенным делом. Диафильм похож на лекцию? - Пусть будет лекция! Важно выразить содержание. Может, потом, когда суть его прояснится, появится и новая, лучшая форма. А сейчас я сознаю, что читать сценарий этого диафильма даже легче и удобнее, чем смотреть его.
В диафильме я выступаю ярым западником - доказываю не только определяющее западное влияние на нас, но что мы искони и были Западом - еще с варягов. Конечно, принадлежность Новгорода к семье европейских торговых городов-республик трудно отрицать. Со времени основания он был западными воротами в "страну славян", а в конце своего самостоятельного существования даже формально входил в торговый союз северо-европейской Ганзы. Конечно, республиканские порядки в Новгороде были очень далеки от совершенства, народ еще не выстрадал понимание значения своей свободы и необходимости ее охранения через представительные учреждения и твердые законы. В новгородском вече было гораздо больше анархического, чем парламентарного элемента. И все же эта республика жила и внутренне эволюционировала в сторону укрепления - в этом я уверен и не изменил своего мнения до сих пор.
Утверждение изначальности, еще от родового первобытья, русской демократии, неизбежно сопровождается вопросом: почему же она тогда погибла в России? Это - центральный вопрос диафильма. Его даже можно было бы назвать - "падение Новгорода".
Первой и главной причиной падения выдвигается военно-географический фактор - сильное внешнее давление на демократическое государство, которое и приводит или к его гибели, или к военно-деспотическому перерождению.
В большинстве древнерусских городов существовало вначале сильное вече, но довольно быстро его права были ограничены, а потом и уничтожены диктатурой князей. И только в Новгороде и в его братьях - Ст.Ладоге и Пскове, некоторое время верх одерживало именно вечевое правление. Диафильм предлагает простое объяснение: там, где не было сильного внешнего давления степи и необходимости обороны, там вооруженная сила и политическая роль князей была небольшой, соразмерной с силой самих горожан, их необученного ополчения - там изначальные демократические традиции могли сохраняться и развиваться в сторону парламентской республики.
Пока военное давление с Востока на Русь было слабым, ограничиваясь лишь половецкой Степью, в раздробленных русских землях, в их стольных городах действовали и властные вече наряду с княжеской властью. Положение кардинально изменилось с появлением татар, с вхождением русских земель в состав гигантской монголо-китайской империи. Опираясь на угрозу татарского полона и разорения, князья захватывали власть у вече, а потом и земли соседних князей. Началась централизация России под властью татарского ставленника - московского князя, а вместе с тем окончательное упразднение вечевой демократии, упрочения царских, восточных порядков - копии пышного ханского двора на православной и византийской основе.
Новгород же географически был всегда отдален от восточной угрозы и походил в этом смысле на островную Англию. Только окружен он был не морем, а непролазными, кроме рек, лесными дебрями и болотами - недаром он один избежал Батыева погрома. Однако существовала еще и угроза с Запада и именно она сыграла роковую роль в повороте Новгорода в русло общерусского деспотизма. Именно угроза нападения шведов и немцев-крестоносцев заставила Новгород призвать к себе на княжение диктаторски настроенного Александра Невского, подчинившего незавоеванный татарами город этим самым татарам и тем заложившего основу для подчинения его в будущем московскому деспотизму.
Рассказ об Александре Невском - кульминация диафильма и вызывает наибольший интерес у зрителей. Он обусловлен еще и непредумышленным моим спором с Лилей об оценке роли этого величайшего древнерусского полководца и деятеля. В 1965 году, когда мы приехали на родину Александра Невского в Переславль-Залесский, у меня тоже господствовало только светлое представление о роли этого благородного героя, воспитанное фильмом Эйзенштейна и книгами Югова. Однако знакомство с иными историческими источниками, особенно о восточной политике Александра, неожиданно превратило его огромное обаяние в столь же большие минусы, ибо в решающий, поворотный момент русской истории он употребил все свое влияние на исполнение доброго в тактическом и злого в главном смысле дела - на успокоение России под властью татарских ханов. И тогда, и сейчас очень многие не соглашаются с этим выводом диафильма, утверждая, что решение Александра было единственно правильным решением, как с точки зрения мира для разоренной страны, так и в смысле защиты от крестоносцев. Обычно я уклонялся от споров, заявляя, что все зависит от точки зрения, что, кроме моей западнической и либеральной точки зрения, возможен и иной взгляд, по которому именно восточная политика Александра и закладка им русского самодержавия - наибольшая историческая заслуга.
Конечно, на отрыв России от Запада и самовключение в Азию повлиял не только Невский. Может, еще большую роль сыграл киевский великий князь Владимир "Красно-Солнышко", выбравший восточную ветвь христианства и византийскую культуру. Хотя и его решение, несомненно, не было простым человеческим произволом. Может, действительно, решающим был географический фактор, но, если люди и их решения все же влияют нa ход истории, а я в этом непреложно уверен, то историческая роль Александра Невского - одного из самых благородных людей древней Руси и православного святого - глубоко отрицательна. Недаром его так почитали русские цари и строили храмы его имени почти во всех завоеванных ими крупных городах.
Еще большую вину за конечную гибель вечевой демократии диафильм возлагает на самих новгородцев, на недальновидный эгоизм и равнодушие его высших либеральных кругов (бояр или "старшей братии") и на уравнительно-коммунистические притязания и безответственность новгородских низов ("молодших людей"). Виновными в гибели новгородской свободы оказались и тогдашние "либералы", и тогдашние "коммунисты".
Борьба партий, особенно таких непримиримых, в период несомненной военной угрозы от Москвы в 15-м веке вредила обороноспособности республики, тем более что партия "молодших людей", т.е. низов, держала сторону московского самодержца, в который раз демонстрируя внутреннюю связь и приязнь между коммунизмом и самодержавием.
Упрека заслуживала и сама разобщенность русских республик - ведь когда Иван III завоевывал Новгород - помогал ему в этом никто иной, как младший новгородский брат - Псков. В этой близорукости - извечная беда демократических режимов.
Гибель Новгорода вызывала у меня такое сильное чувство сожаления, что я не мог удержаться от сентиментальности и трагического надлома в голосе. Неспешное наступление Москвы на вечевые свободы Новгорода и Пскова казалось чудовищной неотвратимостью. И именно тогда, в работе над диафильмом, я сформулировал для себя отрицательное отношение и ко всем последующим завоеваниям Москвы, ко всей ее объединяющей и все централизующей роли. Сознательное отвращение к русской завоевательной политике, особенно в Европе, стало как бы одной из программных линий наших диафильмов, посвященных сегодняшним национальным окраинам страны.
В этом я тоже не нахожу для себя единомышленников. Конечно, отрицательное отношение к захватам-присоединениям чужих народов близко многим. Но отрицательное отношение к объединению русских земель вокруг Москвы - это уж слишком...
Главная историческая заслуга Москвы, "святое дело объединения", за которое исторические учебники прощают московским князьям всяческие мерзости, вдруг приобрело в моих глазах лишь отрицательную ценность, потому что стало понятно, что только раздробленность огромной Руси уберегала ее от азиатского деспотизма, охраняла свободу хозяйственного и культурного развития. Так же, как раздробленность Европы на развалинах Римской империи сохранила ее свободы и помогла рождению современной цивилизации. И какая историческая несправедливость! - Переселение народов в Европу помогло раздроблению Римской империи, а позднейшее татарское нашествие породило деспотическую централизацию России. Я уверен, что, не будь Золотой Орды, на месте нынешней гигантской империи в Восточной Европе была бы (могла быть) причудливая чересполосица различных государств с богатейшей историей и культурой - наследницей европейских средневековых традиций, на русско-византийской почве! Даже если бы объединение произошло позднее, оно могло бы иметь совсем иную основу, например, литовскую, или сохранило бы развитые вечевые парламенты, как в Англии или Франции... Да, были у Руси иные альтернативы.
Третий диафильм "Псковские крепости" - туристский по своему внешнему характеру, но есть в нем и важный идейный момент, а именно - начало обсуждения самих взаимоотношений Запада и России. Ведь сам характер заснятых памятников - антизападных крепостей - вызывал необходимость такого обсуждения.
Поскольку в то время я был почти чистым западником, то борьба русских против "прогрессивного" Запада должна бы мною осуждаться как "реакционная" или "ошибочная". Однако диафильм избежал этой примитивной логики, даже, напротив, был сформулирован почти "патриотический" тезис: псковские крепости стояли на западной границе и именно от Запада охраняли и должны были охранять русские земли, вне зависимости от того, какие порядки царят в самих этих землях. Изборск хорошо делал свое дело защиты, и его нельзя осуждать, им можно лишь гордиться.
Наверное, тогда это было лишь нелогичностью в моих убеждениях, на которую я был вынужден пойти, чтобы не осуждать последующих оборонительных войн с Западом - 1612, 1812, 1941 годов. Но думаю, что инстинкт меня не обманывал. Сейчас это отрицательное отношение к западным притязаниям получило более прочное обоснование.
От этого диафильма прямая дорога ведет по другую сторону старой русской границы - к нашим прибалтийским диафильмам 1969 года, в которых русская тема также звучит едва ли не в качестве основной. Именно здесь концентрировались главные усилия русской империи по западным захватам - от Нарвы Иваном Грозным до Кенигсберга в последнюю войну. Но это уже тема следующего раздела.