26 августа. Итак, мы улетали первыми, а дети оставались с бригадой, чтобы 4 часа спустя улететь в Москву. Очень мы боялись момента расставания, но вышло все естественно. Костя и Слава на прощанье повезли деток на лодке в море ловить бычков, так что первыми отчаливали от берега они и торжествующе кричали нам: "Да, до свидания, до встречи в Москве".
Петя на прощанье скинул в мой рюкзак оставшиеся в бригадном холодильнике банки фасоли, дал взаймы 40 рублей (надо в городе купить одеяло вместо забытого спальника) и усадил в машину Анатолия Андреевича.
Через час мы стояли в душном зале шевченковското аэропорта, а еще через 40 минут летели над морем, прощаясь с Мангышлаком, наверное, навсегда. 50 минут полета и 50 минут автобуса, и мы вылезаем в своем первом туристском объекте - столице Дагестана - Махачкале.
Город - равнинный, в основном новый, не очень интересный, Только недавние дома украшены орнаментом. Есть, конечно, центр и парадные проспекты, претендующие на роскошь. Но есть и частный сектор с узкими, грязными улочками, причем начинаются они вместе со свалками отходов прямо за мощной стеной Дома Профсоюзов.
И море в Махачкале грязное и неудобное для людей: на расстоянии двух метров от берега пляжа навалены каменные глыбы. Может, они для чего-то и нужны, но спотыкаться о них, когда бьет морская волна - очень неприятно. Насколько же лучше было на том берегу Каспия! Впрочем, после чистейшей воды, в которой мы плескались 8 дней, после ее нежных цветовых переливов, после безлюдья (ближайшая семья располагалась не ближе 50-100 м), любой пляж будет не в радость.
В Махачкале мы были недолго, 4 часов хватило, чтобы немного походить без рюкзаков, но с фотоаппаратом по улицам, базару, магазинам, искупаться в море. День был жарким, но после Шевченко казался вполне выносимым. Однако нас одолевала усталость- сказывалась последняя бессонная ночь, когда "прощались" в разговорах до рассветных шести часов. Впрочем, шабашка мне еще долго напоминала о себе: сбитые пальцы, запаршивевшая в цементе кожа, и общая слабость, мешающая видеть новый мир свежо и радостно.
А скорее причина бессилия и равнодушия - общая усталость от жизни и поездок. До чего мы себя изжили, если даже в неизвестном городе, во всей его бездонной глубине, не можем увидеть ничего нового!
Вечером мы 3,5 часа ехали на юг местным поездом с частыми и большими остановками, т.к. он торговал хлебом. В вагоне меня поражали красивые нагловатые парни, не уступавшие места даже женщинам с детьми. Неужели с этого начнется наше знакомство с дагестанским характером?
В темноте вышли в Дербенте. На пляже за вокзалом, под одним из навесов поставили палатку. Подъезды наши кончились. На утро - встреча с древним Дербентом, о которой Витя говорит уже не один год.
27 августа, понедельник.Ночью без спальника мерзли, не выспались и потому вяло собираемся, купаемся в море, которое все же почище махачкалинского, тащим рюкзаки на вокзал, и свободные, чуть торжественные, вбегаем в город, не просто для нас новый, а долгожданный.
Но почему-то нет в ногах прыти, а в глазах жадности... Крепость, ту самую, которая двумя стенами спускалась раньше прямо к морю, ограждая древние южные цивилизации от северных кочевников, мы увидели сразу. Но идти до нее высоко, а солнце палит нещадно.
Встрепенулись лишь на "переулке Свободы", ведущем к базару, большому, но не дешевому. Мы купили только помидоры по 15 коп., да виноград по 60. А над базаром два каменщика реставрируют купол армянской церкви. Пришли сюда армяне после турецкой резни в конце прошлого века, но не долго прожили, не успели даже церковь освятить, их погнали дальше.
Хоть прыти нет, но Витин фотоаппарат работает неутомимо - вот он "втиснул в кадр" базар и крепость. Еще в городе сохранилось несколько мечетей, небольших, лишь купол возвышается над плоскими домами. Мечети, конечно, не действуют, зато много старых кладбищ. Высокие, метра по два, плоские камни, изрезанные со всех сторон орнаментом и надписями, и горизонтальные плиты занимают громадное пространство над городом. Кто-то из знакомых нам говорил, что здесь много еврейских могил, но мы не могли их отличить от лезгинских. Так же, как и на дербентских улицах, безуспешно всматривались в живых прохожих, не отличая продолговатых лезгинских глаз от еврейских...
К 12 часам дня мы добрались, наконец, к крепости. Но и тут не взбодрились, а равнодушно прошли вдоль огромных, слегка реставрированных стен и башен. Что с нами? - Ослабли, не втянулись, постарели? - Витя очень огорчен, что у нас такая бессильная встреча с цитаделью дербентских ханов, одной из самых знаменитых крепостей мира. Внутри ничего нет, кроме фундаментов, да в каком-то позднем здании шашлычня для экскурсантов. Выйдя из ворот, прямо на ступенях пообедали хлебом и виноградом. Внизу расстилался плоскокрышный город - смотреть любопытно. А еще дальше - громада Каспийского моря...
Неожиданно Дербент оказался маленьким городом, практически без городского транспорта. Когда-то он весь умещался между двумя стенами от цитадели у гор к морю, но и теперь, разросшийся, он легко обозревается от поля до поля. Забавно, что 100-метровый шоссейный тоннель, проходящий под обеими городскими стенами чуть ниже цитадели, горожане зовут метро - ведь под землей машины проезжают весь город.
Удивительно много стариков и примет старого быта. В сочетании с сохранностью древних кладбищ (не так уж и много их, если представить, что каждый житель Дербента остается здесь жить в виде плиты) и старых стен они создают атмосферу старости здешней городской культуры, гораздо более древней, чем наша. Здесь горожане жили еще, когда в России были только дикари-охотники, поэтому нам, нуворишам-европейцам, не следует смотреть на зримую здесь азиатчину с пренебрежением и превосходством, ведь в нынешних дербентцах - традиции и культура тысячелетий.
Мы были здесь чужими - знаний нет, говор нам непонятен, времени на знакомство мало, а потому, отсняв полторы пленки, простились с неузнанным Дербентом, надеясь на будущий диафильм.
Уезжали мы из Дербента поездом, т.к. опоздали к последнему автобусу. От азербайджанской станции Хачмас в старую столицу Кубинского ханства в 7 часов вечера автобусы тоже прекратили ходить. И мы пошли пешком, чтобы выйти из города, надеясь на попутную машину. Идти пришлось долго. Хачмас оказался довольно длинным и богатым райцентром. Уже на выходе из города двое милиционеров здорово нас запугивали молодыми хулиганами и настойчиво советовали поскорее уезжать попутными машинами. Витя недоумевал: "А где же хваленый порядок, установленный в Азербайджане хваленым Алиевым? - Посажали спекулянтов, а хулиганы множатся»... но не громко.
Пошли в ночь, и почти сразу началось дорожное везение: сама остановилась легковая машина. Азербайджанская семья ехала в гости к родным: молодая женщина в парчовом платье с двумя малышками, ни слова не знающая по-русски, и ее очень разговорчивый муж. Он 9 лет работал в России монтажником, и потому приветлив к русским. Нас подвезли к воротам совхозного сада за 10 км до Кубы и "сдали" прямо сторожу, чтобы он, кроме совхозных ворот, охранял еще и нашу палатку все от тех же хулиганов. Привязав палатку к электрическим столбам, устроились спать, а, продрожав и эту ночь, твердо решили купить второе одеяло.
В первый же день судьба подбросила нам эту семью, как воплощение советского благополучия: молодость, заработок, машина, жена в парче и четверо детей. Тот же факт, что машина не заработана, а подарена тестем "вместе с девочкой" (т.е. с женой), и что теперь нужно копить деньги, чтобы столь же щедро одарить собственных дочерей, - лишь подчеркивает азербайджанский колорит. Каким-то образом эта преуспевающая семья не входит в конфликт с Алиевым, а продолжает богатеть, так что бедностью кажутся даже высокие заработки монтажников в России. Наверное, здесь еще существуют какие-то секреты, до которых пока не добрался Алиев.
28 августа, вторник. Первым автобусом уехали в Кубу, так что ходили еще по утреннему, свежему городу, вернее, городку.
Здесь есть мечети и даже бани, но все поздние, прошлого века и мало интересные. Видно, от независимой, ханской Кубы ничего не осталось. Зато на другой стороне речки Кудиалчай вездесущие ребятишки показали нам еврейский поселок: "Там израел, израел!", хотя официально он именуется Красной слободой.
Долго искали одеяло: "Нет, не завезли". С отчаянья купили дорогое и холодное покрывало, а через 10 минут в соседнем ларьке нашли и то, что искали. Все равно купили.
Короткая встреча с Кубой кончилась автостанцией. Прихватив магазинный арбуз по 20 коп/кг (рынок для нас дорог), уехали в Кусары, чтобы оттуда добраться в Дагестанские горы".
Лиля спешила, и потому не описала наше долгое пребывание в следующем азербайджанском райцентре - Кусары. Он расположен в пологой долине и скорее похож на украинское село, чем на мусульманский город. Так и оказалось: Кусары были построены русскими и украинскими сектантами, после революции начали омусульманиваться, но русских и сегодня много. А в городском парке сердитый азербайджанец, видно, пенсионер и общественник, кричал на своих соплеменников, кидающих арбузные и дынные корки: "Грязные свиньи, когда же вы научитесь порядку? ", а нам, чинно складывающим такие же корки в полиэтиленовый мешок, пожаловался: "русские посадили этот парк, а мусульмане его грязнят и губят". Просто поразительна такая национальная самокритика. А, может, я ошибся, и он только походил на азербайджанца? Если в Кубе мы удивились, увидев русского среди местных жителей (заехал сюда случайно в командировку и вот прижился...), то в Кусарах русские до сих пор определяют дух города. Между Кубой и Кусарами 20 км, автобусы ходят через 20 минут, и все у них одинаковое: работа, положение, начальство, природа... ну все. И только предки разные, только память о них. И от этого вся жизнь выглядит по-разному.
Автобусного пути в Дагестан через село Хазру не оказалось, и мы поехали в объезд. Сначала назад к Дербенту, потом, перебравшись через долину Самура, пересели на автобус из Дербента, и наконец, попутными машинами к вечеру добрались до лезгинского райцентра Ахты. Широченная долина Самура с грязной водой напомнила немного Зеравшан (там тоже были приветливые шоферы). Один из них угостил нас спелой-спелой дыней, специально остановившись у родника, чтобы омыть и остудить ее от дневной жары. Кстати, родник благоустроен какой-то семьей по завету матери. И по таким заветам здесь часто строят дома, даже мосты. Благородный обычай!
До Ахты мы добирались двумя автобусами и тремя попутками. На последнем этапе шефство над нами принял разбитной молодой лезгинец, которого потихоньку отрекомендовали деятелем районного ГАИ, ОБХСС, прокуратуры и т.д. (и, наверное, КГБ). В ожидании очередной машины он балагурил, рассказывал про местную жизнь - и про бьющиеся самолеты, и про паломников на священную гору Шалбулдаг, и про вывоз яблок из самурской долины ("Всю страну яблоками снабжаем! "), и про трудности яблочного вывоза и про эпидемию полулегального воровства: "Уж говоришь всем: люди, не воруйте! - нет, меньше ведра яблок не уносят. С этим уже все директора смирились. Бедные директора, как они план выполнять будут!" - И столь комично выглядело его сочувствие бедным директорам совxoзов, что мы не могли сдержать улыбок.
Последнюю часть пути мы не видели, потому что вез нас закрытый фургон с мешками муки
Вылезли мы в самом центре Ахты, припудренные мукой, и ахнули: совершенный восток! Первые Витины слова: "Как в Непале!" Близкие дома почти смыкаются через узкие средневековые улочки. А на балконах и крышах стоят множество женщин и говорят-говорят, на нас удивляются. Если бы не вечер и не всеобщее внимание, Витя, наверное, истратил бы полпленки.
Городок ступеньками плоских крыш поднимается от реки в гору, а в центре его возвышается громадная мечеть, на которой выведены аршинными буквами: "Слава КПСС и еще большими - "МУЗЕЙ". Потом мы были там - музей прекрасный, действует с 1939 года. Сын основателя сегодня работает директором и продолжает активные сборы экспонатов. Чего тут только нет! Так, он снял ковры со священной горы Шалбулдаг, куда приносят дары паломники со всего Кавказа. Здесь они, конечно, сохранятся лучше, но... Очень забавны его подписи под экспонатами, например: "Предмет мусульманского дурмана - железный амулет - очень помогал женщинам при родах".
Директор - восторженный толстяк, говорит и объясняет, не умолкая. На любые темы, от арабских и древнеегипетских влияний (откуда здесь взялись небольшие сфинксы?) до недавней деревенской утвари: "Раньше люди разве такие были? Даже я маленьким съедал не меньше двух таких мисок, а сейчас и половины не одолею. А силы какие были? А рост? - Раза в два больше... В нашу одежду из них никто не влез бы, честно говорю..." Правда, и на поправки он быстро соглашался: пусть этот глиняный сосуд не бомба, а сосуд для благовоний, зато вот эта плита с древними монгольскими надписями... Все искупалось его энтузиазмом и усердием. Да и результат виден: музей - главный центр города.
Ночевали на берегу Ахты-чая, в общественном яблоневом саду.
29 августа, среда.Утром мы набрали яблок в этом саду, конечно, с земли. Наелись и с собой взяли (сторож разрешил). Потом добежали до русской крепости Ахтынск в километре от города. Построена она в 1839 году как оплот русской колонизации. Мощная крепость, хоть и некрасивая, до сих пор чужаком смотрит на Ахты.В ней завод, единственный в городе.
Потом у нас был музей, немного походили по улочкам и вышли, наконец, из города по дороге к перевалу. Три грузовых машины подбрасывали нас. И на всех вели разговоры: сначала, откуда мы и куда, а потом чаще на экономические темы...
В дальнейшем мы привыкли к этой горской общительности так, что, попадая из гор снова в мир городской безучастности или даже официальной подозрительности, обижались и оскорблялись, чтобы потом, опомнившись, посмеяться над собой.
Однако нигде больше не было столько экономических диспутов, как среди лезгин. Земля их сурова и требует массы труда, а ум изощрен вековыми притеснениями. Общественный же инстинкт заставляет мучиться общими бедами. Узнав, что мы из Москвы, наши попутчики обычно интересовались: "Как там?", а потом переводили разговор на то, почему здесь и везде стало хуже. Везде воровство, несправедливость, цены растут, а люди работают хуже, молодежь не остается в родных селах, уезжает и портится в городе. Почти все считали, что при Сталине порядка было больше: за беззаконие людей строго наказывали, цены снижались, старались больше... Ну, как было возражать этим простым, но думающим и кровно заинтересованным людям? Как объяснить, что сталинщина - это совсем не выход, а совсем наоборот? Истошно закричать про сталинские ужасные лагеря или даже броситься драться, как некогда поступила Белла Ахмадуллина, бросив туфельку в тамаду, провозгласившему тост в честь Сталина на пиру у тбилисских литераторов? - Но разве истерики могут отменить у людей нынешние тревоги и убедить, что, кроме сталинщины, есть иной, настоящий выход?
У нас споры получались плохо. Так, возражая на тезис о необходимости строгих кар против воровства, мы говорили, что главная причина экономических неурядиц - не только и не столько в мелких хищениях и разболтанности людей, а в бесхозяйственности и миллионных ошибках начальства, за которые оно ничем не отвечает (разве ущерб от яблок, которые забирают с собой бесплатно рабочие в лезгинских совхозах, можно сравнить с ущербом от гниения всего урожая в вагонах и складах? Прежде чем ужесточать наказания, надо, чтобы сами законы наказывали истинных и главных виновников гибели народного труда, надо, чтобы законы не карали, а помогали хорошо работающим людям, чтобы они не запрещали, а способствовали эффективной работе, стимулировали - ну, хотя бы работу на рынок и т.д. и т.п.... Но эти наши резоны обычно выслушивались молча, с неохотным согласием и пропускались мимо ушей - как будто в них заранее было что-то порочное и неприемлемое для собеседника. Уже в Москве один наш знакомый подтвердил это наблюдение, назвав его "эффектом отталкивания либеральной идеологии": с одной стороны, она чересчур радикальна, ибо рвет с привычкой во всем уповать на начальство, а с другой стороны - слишком нерешительна, ибо "жалеет воров и жуликов". Так что нет будущего у либералов в душах простых лезгинов, не говоря уже об иных/ И, неизвестно, на что можно надеяться.
Когда, наконец, мы вылезли из последней машины поздним вечером в высокогорном Гдыме (перед перевалом), то один из наших попутчиков сказал просто: "Вы пойдете со мной", и шустро-шустро повел по узким улочкам к своему дому. Оказалось, что нежданным гостям рады и жена, и дети. Нас ввели в комнату, всю в коврах, посадили на мягкие подушки, подвинули столик на низких ножках и начали угощать: сначала чаем, потом всякой разной едой: шашлык, кислое молоко, вареные бобы с мясом, сыр, лаваш - все очень вкусное.
Сам хозяин Тагир - учитель биологии и географии, прекрасно говорит по-русски, т.к. преподавание в старших классах гдымской средней школы ведется на русском. Он подробно рассказал всю свою биографию (про нас почти не спрашивал). Очень он мне напомнил папу, даже удивительно.
Спать нас уложили в другой, парадной ковровой комнате под атласными тяжелыми одеялами на простынях, а в головах -пуфы - уф! Спалось прекрасно.
Последние километры мы ехали без дороги, просто по руслу горной речки. Вечерний грузовик, единственный транспорт в этом ущелье, вез какие-то ящики, мебель, мешки-баулы, женщин, детей, а главное - учителей с совещания в районе. Машина была переполнена, но нас посадили (ибо бог знает, будет ли вторая следом), и были очень предупредительны, когда бедный грузовик ревел, переваливаясь с камня на камень или пересекая в очередной раз поток воды. Нас поддерживали, и утешали, что скоро сюда проложат настоящую дорогу
При подъезде нас встречало все село, как на празднике - кричали, смеялись, обнимались, гуртом помогали разгружать вещи. Сразу почувствовалось: тут живут дружной замкнутой горской общиной, когда все друг друга знают и больше не знают никого, ибо второй, внешний, долинный мир - далеко и малодоступен, его почти нет, не существует. Ну, разве еще есть соседние деревни - миры, с которыми приходится сталкиваться в хозяйственных и прочих делах. Тот деревенский мир, который уже давно исчез из русской деревни, здесь мы видели, слышали, осязали и обоняли, в общем, вживались. И за это чудо надо благодарить гостеприимного Тагира и его семью.
Тагир один из первых поставил дом на этом месте, а потом помогал своим родичам и знакомым переселяться сюда со старого, более высокого и менее удобного места. Так что чувствует он себя, хоть и немного старше нас, - отцом-основателем Гдыма, опорой рода, хранителем традиций. Егодом выстроен из черного сланцевого камня, которого здесь много, но вот что касается дерева и цемента, то доставка их сюда очень трудна и дорога, особенно раньше, когда не было никаких автомашин. 1 бревно стоило 25 рублей.
Приземистая каменная клетка с вытоптанным пятачком двора (где радостным и новым диссонансом выглядит крохотный палисадник с цветами и парой подсолнухов), внутри оказывается просторными, удобными для жизни и даже богатыми комнатами, где нас принимали по первому разряду. Детали приема, наверное, не так интересны, как облик Тагира, преданного гдымскому миру всем своим существом. Но вместе с тем, он ощущает себя здесь ученым человеком, Учителем с большой буквы, т.е. полноправным представителем большого мира за гдымской границей. Может, поэтому ему и важно было принять у себя москвичей, как невольных послов чужого Большого мира, и завязать с ними контакт на равных. Может, поэтому он так охотно рассказывал нам о своей жизни: армейская служба в России, мечта об офицерском училище, потом несколько попыток поступить в институт (получилось только с педвузом в Махачкале), учеба и учительство на родной почве. Но нет спокойствия в его облике. У него много любимых предметов - и география, и биология, и математика, и обществоведение, и везде надо "повышать свой уровень", быть в курсе новых метод. разработок и выписываемых им педагогических журналов, все требует сил и времени. А еще двойная учительская нагрузка - иначе не выработаешь свои 180-200 рублей в месяц, а еще - общественные нагрузки - иначе какой же ты "общественный авторитет?" Да еще домашнее хозяйство, баранье стадо в 20 с лишним голов, корова, земля с сеном и фасолью и т.д. и т.п. - В этом захолустье он живет напряженной, какой-то беспокойной жизнью, и в этом похож на нас, городских. Это в нем, наверное, от неутолимого желания быть чуточку впереди остальных при средних от природы способностях.
Он - как древний воин - весь в боевых контактах с внешним миром, правда, теперь вместо доспехов на нем городские пиджак и туфли, но защищают они его лучше прежних щита и кольчуги. Душой же он - только на гдымской родине, и не представляет, как можно жить иначе. Убежден, что и старший сын вернется из армии, и младший отца здесь продолжит, не говоря уже о дочерях. Их ждет судьба самой Салтанат - три класса школы (девочки, правда, учатся больше), почти полное незнание русского языка, счастливое и трудное замужество и уважение соседей.
Конечно, Тагира тревожат перемены вокруг их ущелья. Он слышит, что молодежь уходит в чужой мир безвозвратно. Но ведь и он был в том мире - и вернулся. И вообще, гдымцев это касается мало, может, потому, что живут они высоко и трудно (даже яблони не выживают), и потому гдымский колхоз-община еще сопротивляется натиску времени... А еще он надеется на открытия геологов, которые неподалеку отсюда, в Хнове, собираются открыть шахту - тогда и молодежи будет много денежной работы и дорогу проведут через Гдым прямо в Закавказье для вывоза руды. Все тогда здесь будет замечательно... Слушая его, я постарался скрыть свой скепсис: ведь дорога не столько облегчит жизнь, сколько разрушит духовно гдымский мир. Скорее, замкнутость его сегодня охраняет. Пожалуй, подобную "заумь" Тагир просто не понял бы. Ну и пусть! Ведь при нашей хозяйственной медлительности и просчетах вполне может статься, что шахту не откроют, или дорогу провести забудут, и Гдым еще долго останется в живых
30 августа, четверг. Рано утром, до завтрака, мы с Тагиром поднялись выше селенья, поудивлялись издали его домам-сотам, потом подошли к кладбищу. Сейчас хоронят, как и у нас - могилы и склепы в оградах, а раньше ставили вертикальные камни-плиты.
После вкусного завтрака, подарка от Салтанат вязаных тапочек (я восхищалась их рукоделием), фотографирования на память, в половине восьмого вышли на перевал. На выходе к нам и Тагиру присоединился школьный историк. Вдвоем они провожали нас около получаса. Джалиль очень интересно рассказывал про историю лезгинов. Это самостоятельно мыслящий человек...
С Джалилем (по-арабски - "любимый") мы пробыли совсем недолго, но успели удивиться его богатым знаниям и точным "оценкам". В отличие от Тагира, он не мельтешит и держится с большим достоинством. Это истинный интеллектуал в гдымском мире. На мир смотрит благожелательно, но пессимистично: "Ничего сделать нельзя, Гдым погибнет. Ведь все наши селенья - лишь гнезда беглецов, а теперь, когда войны кончились, люди устремятся вниз, к удобному теплу, погибнут села".
Эти слова Джалиля помогли нам потом понять национальные особенности лезгин, из-за которых прочие дагестанцы относятся к ним с пренебрежением. Так, нам говорили, что еще в прошлом веке Шамиль отмечал смелость чечен, упорство аварцев, решительность ..., и лишь одних лезгин обозвал трусами. Конечно, Шамиль, обозленный неудачами и отказом лезгин вступить в священную войну под его зеленым знаменем, был не прав, назвав лезгинскую осторожность и благоразумие - трусостью. Просто эти давние беглецы от войны и разорений не желали, чтобы их вновь ввязывали в кровавую цепь побед и поражений.
Когда-то они были язычниками, потом стали христианами, пока не пришли арабы и не вогнали в мусульманство едва ли не поголовным уничтожением. Однако своей давней принадлежности к христианской культуре и даже какого-то родства с грузинами лезгины до сих пор не забыли, оставшись белыми воронами среди мусульман. Поэтому фанатическая проповедь Шамиля их почти не трогала. Осторожность, трудолюбие, любовь к знаниям и традициям, чадо- и очаголюбие в моих глазах как-то роднит лезгин с евреями. Да и самим обликом они схожи. А разве скажешь про евреев, что они - трусы?
Тагир подробно описал нам дорогу, которой гдымцы ходят в Азербайджан: два часа подъема до перевала, час спуска и потом два часа дороги до села Баш Дашагыл, откуда рано утром уходит автобус. Всего пути 5 часов.
Взбодренные надеждой на быстрый переход и теплым прощанием, мы бодро зашагали к перевалу. И добрались - ну, не за два, а за 4 часа, но поднялись-таки почти на трехтысячную высоту, тропу не теряли. Я боялась этого первого подъема, но шла не на пределе, хотя, конечно, тяжело, но в хорошем настроении. Кругом камни и редкая трава. Витя недоволен, что не видно снежных гор, но сам снег мы видели и даже шли по нему довольно долго.
А на самом перевале, травянистом и солнечном, встретили группу школьников, идущих караваном лошадей с кочевий домой, к занятиям в школе. Среди них был только один взрослый и девочка лет 13-ти, идущая по этим камням - босиком - легко и свободно!
А вот на спуске начались мучения, о возможности которых я совсем забыла и не была готова. Уже на первых 100 метрах заболели ноги, а весь спуск казался бездонным. Долина такая глубокая, что сбрасывать пришлось почти все 2950 м высоты.
Обещанные три часа после перевала превратились для нас в 9 часов. Правда, мы сделали довольно основательный отдых у ручья в конце спуска, когда я легла пластом и уснула, не знаю, на сколько. А потом еще не меньше часа провели за чаем на семейной стоянке чабанов. И за это около часу шли по ущелью в темноте, которую чуть прорезал лишь народившийся месяц. Шли по каменистому руслу реки, почти без тропы, пять раз разувались, чтобы переходить речку вброд (вода по колено). И, когда вышли, наконец, к селу, то выглядели почти заправскими туристами, которым горы даже ночью нипочем.
А в действительности перед нашим отдыхом у ручья силы совсем оставили меня. (Пишу в пьяном состоянии. Нас здесь дважды напоили, и я почти потеряла координацию рук)... Да, я совсем не могла идти. И разревелась прямо на тропе. Было такое состояние, когда я боялась опустить ногу, т.к. не была уверена, что она меня удержит. Витя, увидев меня рыдающей, озлился до предела и даже ушел. Вернулся, когда я успокоилась.
Первый перевал для нас всегда был самым трудным, но здесь эти трудности сказались не на подъеме (мы его сделали, в основном, машинами), а на спуске. И, правда, такого большого перепада высот я еще не встречал. Ноги у нас обоих болели еще несколько дней. У Лили же, как всегда на первых порах, ноги стираются в волдыри и предотвратить эти мучения она не может. Но самое основное, я допустил крупную психологическую ошибку: в самом начале, на одной из петель спуска я обогнал Лилю и побежал вниз до остановки на очередном склоне. Я оправдывал себя, что спускаться на скорости гораздо легче, особенно с тяжелым рюкзаком. И еще я надеялся, что Лиля тоже убыстрит спуск и "разойдется". А получилось иное: Лиля и вправду начала чуть спешить, но догнать меня не смогла, подорвала свои силы, почувствовала себя бессильной, а потом и брошенной (хотя я периодически дожидался ее). Мне бы осознать свою ошибку и вернуться на свое привычное место сзади, но казалось, что спускаться осталось совсем немного - рукой подать до ручья. Еще чуть-чуть потерпеть, и трудности кончатся... Тяжелый спуск лишил меня разумения, понимания, что она вдруг осталась без сил физических и моральных, когда буквально нечем жить... Это я понимаю только теперь, а тогда, действительно, злился невероятно, требовал, чтобы Ли шла через силу, не понимая, что для преодоления физической слабости нужна сила моральная, нужна вера в себя и свои возможности, а эту веру я бездумно отнял... Тогда же мой разум был глух и твердил только: "Надо Ли подогнать, быстрее кончить этот спуск, эти мучения... И что она так распустилась?... "
А когда спуск был уже окончен, мы вышли на горизонталь, она не могла дойти 50 м до обеденной стоянки, зайдясь в плаче и обиде, то я вообще не мог слова выдавить от возмущения. Только объявил, когда она все же пришла, что если хочет, мы вообще не сойдем с этого места неделю, а потом уедем в Москву. Я не изверг и насильно никуда тащить не буду. Лиля молчала. Никакого обеда (отказ), никаких разговоров, глухая обида. Что с нами?...
"Я не изверг" - но, наверное, выгляжу извергом в своем жестком отношении к жене, требуя от нее очень трудного. Но дело в том, что столь жестоким был не я, а маршрут. В этот день мы должны были дойти до села, если не хотели терять целый походный день. - Ну и что тут страшного - провести лишний день в горах? - Нельзя, у нас мало дней, чтобы выполнить весь маршрут, пусть он и не утвержден в деталях, чтобы посмотреть все интересное, чтобы хоть поверхностно увидеть Восточный Кавказ и Грузию. - А зачем так много и зачем спешить? - Так уж повелось у нас. Стиль же нашей жизни создан нами вместе, и жажда все увидеть и выполнить задуманное - тоже не моя, а наша общая черта. И потому Лилю погонял совсем не я, а наши собственные традиции. И потому она не могла на меня долго сердиться. Полежала на камнях и поднялась: "Ну, я потихоньку пойду». Но когда я тоже собрался, уверенный, что быстро догоню ее, то она ушла так далеко, что догнать я так и не сумел вплоть до чабанской стоянки, где женщины зазвали на чашку чая (а на деле - к ужину).
Чувствовалось, что, шагая в одиночку, Лиля уже отошла и оживленно объяснялась с женщинами и их многочисленной малышней, бегающей и ползающей тут же, на воле. Это было лезгинское кочевье, как летняя дача для детей, но только не индивидуальная, а совместная, коммунальная. И, как ни странно, женщины хорошо уживались друг с другом, в этом драном балагане, на одном очаге. Их время было заполнено нетрудными заботами и нескончаемыми и непринужденными беседами. Здесь не было места скуке и недовольству судьбой. Не чувствовалось зависти и склок, столь частых в городских коммуналках. В этой горской коммуналке было много проще, добрее и естественней.
Повезло нам на встречу с ними: насытились, отдохнули, пересердились друг на друга, но... потеряли время (а его так мало - график, график!). И когда наступила почти полная темнота, особенно густая в ущелье, а тропу по речным камням мы и днем часто теряли, так что ноги поломать тут было совсем запросто, я был готов остановиться где угодно, и лишь ждал от Лили предложения, но не дождался - потому что произошло преображение. Она совсем забыла о слезах и шла по ночным камням быстрым маршем, даже не поминая об усталости и опасности.
Путь казался бесконечным, особенно когда в какой-то звездной дали замерцали огни Алазанской Долины. Но вот темный склон прочертил луч автомобильных фар, и мы вдруг вышли к темным заборам. Через две минуты мы оказались на освещенной площади, а еще через минуту какой-то магазинный сторож в очках повел нас по селу, но не к месту, где можно поставить палатку, а в свой дом. Скоро мы оказались в толпе народа, рядом гремела музыка - у соседей игралась свадьба, и потому собралось едва ли не все село.
Еще 5 минут назад мы пробирались в тиши и одиночестве, а сейчас нас, ослепленных и ошеломленных, ведут в азербайджанский дом, сажают ужинать, потом одевают и зазывают на свадьбу. И счастливая Лиля тащит меня, как будто не она плакала от полного отсутствия сил всего несколько часов назад. Наш первый перевал уже ушел в небытие...
В этот вечер было у нас две радости: ночевка у азербайджанцев и присутствие на свадьбе в день девичника. (Невеста прощалась со своим домом и, как ей положено, сидела очень грустная). Витю усадили на веранду с почетными гостями за стол, а меня - среди женской половины гостей, окруживших зеленый просторный двор, залитый светом, как стадион при матче. Только тут гремел модерновый азербайджанский оркестр, расхаживался распорядитель и поочередно танцевали девушки и парни. Ребята пытались что-то импровизировать, а у девушек было очень много повторов и однообразия. По тому, что и меня долго уговаривали станцевать "свое" стало понятно, что организатору никак не удается добиться полного веселья. Музыка старалась вовсю, играла все громче и зажигательнее, но... я так и ушла, не дождавшись их успеха. У молодежи еще яркие национальные одежды (у девушек), но они уже стесняются танцевать по обычаю, скованы, наверное, школьным воспитанием.
У нашего хозяина - 4 дочери и 2 сына. Все учатся. Старшая дочь учится в Баку на экономиста, другая мечтает об учебе где-то. Только мальчик лет 10, может, останется с родителями. Дом сейчас - полная чаша, большой сад, скот, машина, ковры, но дочери спали на тюфяках без простыней. Сам старик - бывший колхозный бухгалтер, а теперь на пенсии, сторож и охотник. Рассказывая о войне, как его спасли от ран украинские "жинки", и как неправы те, кто относится к русским только плохо. Благодарный и благородный человек. Но суров. Заставил меня опустить закатанные штаны - не принято.
31 августа, пятница.Утром нас накормили в саду, проводили на автобус, тепло попрощались.
У перекрестка с мощной долинной дорогой пересели на попутный самосвал (автобуса на Шеки не дождались) и покатили вдоль зеленых кавказских склонов на Запад, в своем главном направлении. Очень спокойно, благожелательно, шофер довез нас до города, угостил грушами, выслушал наше "Спасибо" и укатил дальше. Запомнилась колючка на щитке в его кабине. Голубая по цвету и красивая по форме - висит для успокоения вместо привычных игрушек
Шеки - бывшая столица Шекинского ханства - оказался большим городом, по-азербайджански богатым, с длинными улицами, большими одноэтажными особняками под черепичными крышами, гостиницей-«небоскребом» в центре (там мы оставили рюкзаки) и пересохшими речными каналами. Впрочем, фонтаны действуют и вместе с деревьями в эту жару приносят некоторое облегчение.
Главное впечатление - большая крепость, а в ней - роскошный ханский дворец. Он не велик, но как расписан и изукрашен витражами! Нигде такого не видели. Неподалеку от дворца, в старой мечети, устроена витражная мастерская, куда нас пригласил ее хозяин - витражных дел мастер А.Расулов. Он показывал нам свои работы, конечно, немного хвастая, но это совсем не мешало нашему благоговению перед настоящим мастерством умельца и реставратора. Его витражи (с деревянным переплетом) есть в Баку, Дербенте, Москве (ресторан "Баку"), Ленинграде. Уже взрослый сын тут же работает, перенимает мастерство отца. Хорошо...
Потом мы подошли к самой старой и высокой точке города, увенчанной небольшим старинным минаретом, очень узким. Поднимаясь, мы буквально ввинчивались в него.
Тут к нам пристала группка мальчишек, которым было до слез смешно видеть женщину в штанах.
Эти дошколята-бесенята кричали нам и в лицо, и в след: "Жопа" и иные ругательные и даже матерные слова. Иных русских слов они не знали. А мы были беспомощны, как большие белые сахибы среди насмешливых дикарей. Правда, Лиля ухватила-таки одного и надрала ему уши, но, наверняка, он был не самым виновным, а зазевавшимся. Удивительно, что знакомство с русской культурой у этих жителей 21-го века начинается с мата, как с самого необходимого и характерного: видно в азербайджанском языке не хватает ругательств, и потому в ход идут русские. А может, здешние русские люди иначе не разговаривают и вот нас "радуют" тем же? Но было в этих криках и общественное порицание нам: может, как русским вообще, а еще больше - Лиле за ее нетрадиционный здесь костюм. Наверное, штаны и открытые руки были раньше у мусульман формой женщин легкого поведения. Но Ли упрямо держится своей свободы: "Пусть привыкают к современности." Взрослые молчат и ухмыляются, а вот эти "ангелочки" позволяют себе вслух... Только в Грузии, увидев женщин с открытыми руками, Ли почувствовала себя "нормальной"...
Что было еще? - Сладкие, сваренные в масле хрустящие хлебные палочки-печенье. Два старинных и огромных караван-сарая. В одном - музей. Дорогой базар и дешевый госларек, где продавец-обманщик подсунул зеленоватый арбуз. Долгие поиски по сжигающей жаре места остановки автобуса на Кахи...
В 3-м часу дня снова выехали на запад. По дороге встретили на скале полуразрушенный грузинский храм - начинается влияние Грузии. И это скрасило нам тяжесть дороги по сухим руслам рек.
Крепость в Кахи оказалась разрушенной и невзрачной, а сам город чистеньким и небольшим. Правда, нам говорили, что есть большая крепость дальше, вглубь гор. Но мы спешим на Запад, да и всех крепостей не увидишь, поэтому уходим к автостанции. Под каким-то забором с привязанным гусем выбираем чистое место и обедаем арбузом с хлебом и подаренными в Кахи конфетами: в раскрытое окно увидели, как девушки вытягивают какое-то полупрозрачное веретено-змею и ловко подают ее под обрезку. Они-то, смеясь на наши пораженные лица, и бросили горсть "готовой продукции". "Спасибо!"
На автостанции нам везет: отходит редкий автобус на Лекит, где находится древнейший, едва ли не античный "круглый храм". Попутчики интересуются, зачем мы едем, и подозрительно спрашивают, есть ли у нас карта. Оказалось - неспроста. В Леките царит шпиономания. Мы расспрашиваем у группы мужчин, как пройти к старому храму, а у нас, помолчав, спрашивают документы. Я сержусь, а Витя спокойно достает паспорта. Потом дают нам в провожатые очень симпатичного парня Лешу, который доводит нас, правда, сильно путаясь, по огородам и колючим зарослям, до развалин круглого храма. Лешу тоже не устраивают здешние порядки, и он собирается бежать.
Этот эпизод был для нас совершенно неожиданным, настолько мы привыкли уже к добросердечию и гостеприимству. Впрочем, потом мы убедились, что часто гостеприимство вполне уживается с подозрительностью. Особенно возмутилась Лиля, она буквально не могла остановиться в своих упреках, не слушая моего: "В чужой монастырь..." А проверяла нас, оказывается, местная власть: пред.колхоза, партийный секретарь, пред.сельсовета. Они и вели себя соответственно - строго проверили, но дали провожатого. Они завели такой порядок строгости в селе и сейчас, на нашем примере, его поддерживали, отметая неорганизованную стихию частного гостеприимства и доброжелательства.
Интересно, что наш провожатый Леша, которому "отеческие" строгости, заведенные председателем колхоза, люто не нравятся ("Я его ненавижу" - оценил он председателя, когда рассказывал, как тот не дает уехать из колхоза в город, - "Все равно убегу"), нам с самого начала объяснил: "Вы не правы, тут два года назад поймали двух американских шпионов!" - Вот и возрази ему, если он засомневается вдруг, что ты - советский человек. Кстати, председатель долго был учителем, а сейчас завел диктатуру - тоже интересный тип.
Зато гораздо более благополучный колхозник, хозяин огорода, в котором стоит "круглый храм", ни в каких шпионов не верит, смеется, хотя и к председателю у него ненависти нет. Одарил нас со своего сада - инжиром, орехами, гигантскими помидорами и огурцами
Про храм путеводитель говорит, что он античного периода. По кладке, правда, этого не скажешь - басурманская, а, может, реставрационная, но какие-то колонки, украшения все же напоминают античное время. Больше всего он похож на раннехристианские круглый храм типа Звартноца около Еревана. Страшно зарос крапивой и ежевикой с 1953 года, когда здесь последний раз работал археолог Барановский - его до сих пор поминают жители Лекита. Потом здесь долго служил сторож, а сейчас и его сняли, а буйная ежевика преграждает доступ почище всякого сторожа, да и ездят сюда очень редко. Идею музея местные власти давно забыли - хлопотно, только и знают, что людей около себя сселять и удерживать в повиновении, как Кащеи бессмертные... Вечерело, и мы, отказавшись от Лешиного предложения переночевать в доме родителей, добрались до основного шоссе, надеясь за вечер доехать до Закаталы. Но машин почти не было, а стемнело очень быстро. Остановленная легковушка в Закаталы не шла, шофер пригласил нас в гости и обиделся на отказ.
В темноте нашли-таки ручей, но близко не было лесного места для палатки. Нашли абы какое, стали в ежевике, и я вмиг заснула.
1 сентября, суббота.Прохладным тихим утренним автобусом доехали до Закаталы с ее знаменитой крепостью-тюрьмой для потемкинцев. Но сейчас больше привлекали внимание нарядные школьники на улицах, громадный 800-летний платан в городском центре, армянская церковь под крепостью, в которой размещен большой интернат. В городе много русских по облику и речи - наверное, действует инерция жительства здесь большого русского гарнизона. Недолго мы здесь пробыли, но приятно.
А дальше автобус нас привез в Белоканы. Здесь есть мечеть, но мне нужно было написать хотя бы домой письмо, и я осталась. А когда Витя вернулся и стал соблазнять, описывая, какая мечеть здесь большая, красивая и действующая, уже отходил автобус к железнодорожной станции Цнори, уже в Грузии. И мы уехали, буднично попрощавшись с Азербайджаном. А ведь, наверное, надолго.
Осталось у нас от встреч с азербайджанцами впечатление какой-то устойчивости, положительности, зажиточности и трудолюбия. Но почему-то не расположись мы сердцем. Может, из-за несознаваемых религиозных пристрастий: ведь от христиан мы родились, а для мусульман трудно отрешиться от памяти об исторической вражде. Но ведь по-иному было с нами в мусульманском бедном Дагестане. Может, дело в том, что азербайджанцы - сильная, богатая и даже господствующая нация, не нуждаются в нашем сердечном сочувствии, а сами способны относиться к нам с превосходством? - Но это лишь предположения.
Автобус пересек Алазань и ее долину и высадил нас уже в Кахетии, у подножья Гомборского хребта. Душная жара была нестерпимой не только для нас - все жаловались, что с середины лета не было дождей, все высыхает. В Цнори нам делать было нечего.
Вышли в город, натолкнулись сразу на перекресток улиц Сталина и Жданова, а потом - на обман продавцов (мороженое за 13 коп. продает на 20 коп., не стесняясь) и повернули на вокзал ждать следующий автобус до Сигнахи.
Курортный городок в зеленых горах над Алазанской долиной нас очаровал: небольшой, ухоженный, разноуровневый, с красивым современным центром и еще более красивой старинной крепостью. Мы видели еt стены и башни, любовались красивым силуэтом армянской церкви и расспрашивали об армянах: "Раньше строили, а теперь где? - "Раньше их много было, а теперь нет".
Город из двухэтажных домов тянется по этой стороне Алазани от Цнори почти непрерывно. Следующей и последней в этот день остановкой был для нас Верджини, над которым расположен древний грузинский монастырь Амаглыба. Но перед этим мы еще долго сидели на развилке между Сагнахи и Телави, разговаривая со старой грузинской учительницей. Старой и бедной, горько жаловавшейся и на судьбу, и на нынешних грузин: в прошлом году сбили с ног и даже не остановились, чтобы помочь и доставить в больницу. Редкая и печальная встреча со старой и вымирающей интеллигентной Грузией.
В Верджини, расспрашивая дорогу, мы натолкнулись на Валико (Володю), который нас отвел в свой огромный дом (правда, недостроенный), вместе с женой Дали накормил и напоил уксусным кахетинским, а потом отвез на своей машине в горы, прямо к монастырю, как мы просили, все показал, что знал, еще раз пригласил домой и на завтра в собственный виноградник, и уехал. Все хорошо. Правда, ему от нас нужна помощь, чтоб записаться в Москве на мебель. Что же, пусть приезжает. Люди должны помогать друг другу.
Встречей с Володей началась серия наших кахетинских знакомств. И раньше мы оставляли свой московский адрес, но здесь новые знакомые у нас появлялись по несколько раз на дню. Правда, долголетний опыт показывает, что ни одно из таких приглашений не осуществляется - люди или не ездят в Москву, или у них оказываются более близкие люди. Ну, да пускай, - почему бы и нам не быть гостеприимными?
Валико показал нам пример кахетинского гостеприимства - искреннего, расточительно щедрого и, по большей части, даже навязчивого. Хоть я и быстро захмелел, но вглядывался в этого "типичного" кахетинца с большим интересом. Он еще молод - не больше тридцати. Жене еще меньше. Хромает, поэтому нигде не работает, как инвалид (я так понял). Родители не так давно умерли и оставили ему дом, виноградник и все хозяйство. Как он с ним справляется, как ведет перестройку старого дома (с размахом), откуда берет деньги при своей инвалидности - не понятно (разве что с участка - но ведь и там вкалывать надо). Создается впечатление, что их тут сама природа, воздух обогащает почти без труда. И может, именно от щедрости природы происходит грузинская щедрость.
2 сентября, воскресенье. Ночь была теплой и тихой, мы хорошо выспались. В этой крепости на краю зеленых обрывов главное - старая церковка, а может, - придел, по кладке которой мы догадались, что она - не старше - XI века. Остальные же постройки грубой кладки, наверное, поздние. По традиции грузины (и неверующие тоже) часто приезжают сюда, просто так и по праздникам, и ставят свечки в недействующих церквях. И здесь свечки, тишина, могильные плиты. Ощущение ушедшей жизни.
Много зарытых в землю винных сосудов. Раньше их приносили в дар церкви. Теперь сюда приезжают с бутылками и домашними емкостями, чтобы попировать в тени старинных башен и с видом на Алазань, на Кавказ. Ощущая свою Грузию - и во времени, и в пространстве, сразу и всю. И мы получили чуточку этого чувства. А ночью не могли оторваться от грандиозного зрелища массы огоньковых созвездий далеких сел и городов в долине, бездонной, как ночное небо...
Не спускаясь к шоссе, мы решили пройти боковыми тропами 4 км до следующего средневекового памятника - уже над Гурджуани. Спустились в лесистое ущелье, отыскали дорогу, и некоторое время шли с баранами. Потом путь наш проходил через совхозный виноградник, где мы надолго затаились, насыщаясь прекрасным кахетинским виноградом вволю. Особенно был рад Витя: впервые попал в настоящий виноградник. Сидели, пока совсем руки не слиплись от сладости, а животы не уподобились бурдюкам с виноградным соком.
Вышли на шоссе, ведущее к Квелацминде. Так любят здесь старину, что не жалеют средств на дорогу к ней. Надо подниматься. Жарко. Оставили рюкзаки в небогатом грузинском доме, и пошли налегке.
Квелацминда (сейчас здесь только монастырская церковь) стоит в очень поэтическом месте. Лесные склоны, тихо, безлюдно. Это базилика, как и большинство из увиденных нами церквей, но она имеет особенность - два купола, а на втором этаже в нефах устроены отдельные церкви, как у нас бывают в приделах. Очень добротная, красивая кладка из тщательно подобранных камней. Скромные, приятные украшения.
От Квелацминды я шла в очень счастливом состоянии, которое продолжается до сих пор. Втянулась в отпуск.
Не удивились, когда в доме, где мы оставили рюкзаки, нас пригласили закусить. Поблагодарили и пообедали. Несмотря на двухэтажность дома и автомашину во дворе, в обстановке ощущается бедность и даже скудость. Хозяин - пожилой инвалид и, видно, непривычный к современным "трудовым традициям", поэтому денег в семье нет. Старший сын - в армии, дочери - учатся и живут, видно, дружно. Автомашина здесь просто необходимость, а может, инвалидам дают бесплатно, двухэтажность дома - просто от грузинских традиций, подобных русскому Северу, где тоже строили раньше двухэтажные дома...
Из Гуржуани мы доехали до Телави, старой столицы Кахетии, а сейчас райцентра. Однако, город сильно перестроен, и от старых зданий осталось совсем немного. Две церкви красивого силуэта. Одна из них, на горке - действующая. Приветливая старушка-привратница, русская, пригласила нас зайти в храм, рассказала, как здесь хорошо, все помогают, приезжает служить митрополит.
В центре - крепость, а перед ней - памятник предпоследнему грузинскому царю и полководцу - Ираклию II. Он на коне над обрывом, держит в руке меч как крест. Ираклий объединял и освобождал Грузию от турок и персов, но сын его практически не царствовал, войдя в Россию.
Но самое интересное - это богатая картинная галерея, подаренная городу тбилисской женщиной, косметическим врачом. Вот когда мы оценили значение коллекционеров, сколь много они могут достигнуть! Какое богатство эта женщина заработала, нашла, сохранила - особенно в наше, не очень благосклонное к картинам время. Так, одну из самых интересных французских картин она сняла со стола в рабочей столовой (использовали как клеенку), заменив обычной скатертью. Эта женщина еще жива и до сих пор радует "свой музей" подарками - оставшимися у нее немногими любимыми картинами. Ее портрет (20-х годов) висит при выходе из телавской "Третьяковки". Заслуженно.
К вечеру мы уехали вниз, смотреть самый высокий в Грузии храм в Алаверды. Он уже из Телави хорошо виден, притягивая глаз своим блестящим конусом, хотя до него 16 км.
Высокая монастырская стена вокруг. Витя, как обычно, отстал, улавливая с автобусной остановки "общий вид". В воротах - сторож и священник (в одном из приделов - небольшая церковь). Вошла и обомлела: храм не только громаден, но и украшен щедро и разнообразно. Внутри сохранилось фресок мало, но какая в алтаре Богоматерь! Бродишь по этому громадному объему потерянным. На одной из плит пола большой след руки, говорят, от прикосновений молящихся. В одном из околоцерковных помещений фотовыставка грузинских древних церквей, но все объяснения - на грузинском. Ухоженный зеленый монастырский двор с немногими тихими посетителями. Впервые встретили "своих": светленькая девочка подбегает ко мне: "Вы откуда?" - "Из Москвы" - "И мы из Москвы!" Папа, мама и девочка - автомобильные туристы.
Насытившись зрелищем старинного храма, пошли обратно к Телави (автобусов уже не было), мечтая остановиться у замеченных раньше виноградников. Но... - грузины не могут видеть идущего по шоссе с рюкзаком "гостя", им жалко его, и нас подхватывает брезентовый "газик". Вмиг довозит не только до нужной нам развилки, но и по радиусу в горы - к древнегрузинской академии в Икалто. И только прощаясь, хозяин "газика" представляется: редактор газеты Ахметского района, и желает хорошего отдыха на кахетинской земле. - Спасибо!
Солнце уже заходило, и привратница закрывала монастырь. Поэтому мы осмотрели его очень бегло. Нарядный соборный храм - насколько же он кажется маленьким после Алаверды! - и живописные развалины Академии, где, по преданию, учился Шота Руставели. А впрочем, ведь где-то ему надо было учиться.
В этот вечер мы больше никуда не пошли. Хотя рядом было селение, но мы выбрали тихое место среди деревьев за каменной оградой монастыря. Витя сходил за водой к отличному роднику у дороги, а я насобирала спелого кизила с кустов старого кладбища (утром еще обнаружили груши и ежевику). В этот воскресный вечер было слышно много музыки со всех сторон, и мы даже пошли послушать, как поют парни под гармонь и зурну у одной из могил на новом кладбище. Окончив, они деловито собрались и ушли. Наверное, это было своеобразное "отпевание", но без всякого церковного обряда, может, по дружбе или вдохновению.
3 сентября, понедельник.Еще раз полюбовавшись Икалто, спустились на основную дорогу, втиснулись в утренний автобус до Телави, а оттуда сразу же - в Греми, так и не воспользовавшись настойчивым приглашением погостить от Димитрия - дежурного по телавскому автовокзалу.
С Дмитрием мы виделись вчерашним вечером, перед Алаверды. Почему-то он заинтересовался нами, много рассказывал про местные достопримечательности, про кавказские перевалы (Лилю беспокоил предстоящий нам переход через хребет обратно в Дагестан, и она набирала информацию, где перевалы легче), даже про войну и проблемы местной жизни. Больше всего меня позабавило его объяснение механики своего материального благополучия: "Дети у меня большие, и чтобы помогать им, пенсии от колхоза мало, поэтому работаю здесь через день... Заработок? - Оклад у меня - 70 рублей". А в ответ на наше удивление пояснил: "Но ежедневно нахожу по 25-30 рублей вот здесь" - и он кивнул в сторону очередного подходившего полупустого автобуса. На следующее утро мы сами наблюдали его механику: автобус загружался пассажирами в основном за пределами автостанции (причем сами кассирши почти откровенно посылали пассажиров расплачиваться с шофером, потому что "поздно") и разгружался там же (за 300 м), зорко принимая от пассажиров деньги строго по таксе. Редкие официальные билеты принимались тоже. По-видимому, выручка эта и составляла "найденные" деньги для всех работников автостанции - от уборщиц до самого высокого контролера. Bсe довольны, а убытки достаются одному далекому и абстрактному государству.
У меня нет сил осуждать Дмитрия (он хороший человек), но и одобрить эту систему я не могу, не дай бог в ней участвовать. Мне тоже не жалко это одурачиваемое государство, мне жалко всех нас, одурачиваемых.
Автобус снова пересек Алазань и подвез нас прямо к скале над дорогой, на которой и устроен монастырь Греми. Он прекрасен своим гордым видом и давней историей. Ведь рядом - почти исчезнувшие развалины древней столицы Кахетии.
Но войти в монастырь нам удалось не сразу. Прямо у его ворот стояли "Жигули", а чуть в стороне наскоро пировали две грузинские пары. Едва мы пожелали им приятного аппетита, как чуть упирающегося Витю повели под локотки, а я и сама пошла к пластмассовому бочонку с вином и ведру с мясными варениками. В 10 минут мы выпили по три стакана довольно приятного кахетинского (потому и пилось), причем под здравицы, шутки и приятное пение под гитару. Мы подпевали грузинским мелодиям, как могли, а нам все подкладывали и подкладывали. ... Машина скоро скатилась вниз, а мы сели у входа с шумящими головами, совсем пьяненькие. Как Витя вчера в винограднике, так и я в Греми была рада - рассказы друзей о Кахетии, где вино льется рекой, оказались правдой.
Сколько просидели, не знаем, но вышел к нам смотритель и поинтересовался, почему сидим, не заходим. "He можем, нас кахетинским напоили". - "Что ж, - говорит, -хорошо, вино и у нас есть".
Чуть почувствовав просветление в головах, идем осматривать монастырь. Построек немного, стоят на скале тесно - сохранились еще с 16-го века, когда Греми был столицей. Город снесен персами, остались только несколько церквей, этот монастырь, несколько разрушенных башен. В соборе росписи 16-го века. Очень красивые лица грузинского типа. Христос - тоже грузин. А в трапезной, где устроена фотовыставка, смотритель выставил свои припасы. Вино у Вахтанга Ивановича было не хуже, а беседа - неторопливей и содержательнее. Об истории Грузии (нам и раньше многие говорили, что Грузия никогда ни на кого не нападала, а только оборонялась), о вере и памяти предков, о жизни и смерти, о войне и Сталине. Он, как и все грузины и не грузины здесь, уверяют: "Сталин не виноват, время такое было, Берии доверился. А у Сталина много заслуг - в войну особенно". Мудрый, спокойный, интеллигентный старик - а мы пьяные. Какой тут спор... Потом мы полезли еще на колокольню за видами, а как не свалились оттуда - непонятно.
Очередная попутка подбросила нас с ветерком дальше. Нам был нужен следующий "объект" - монастырь Некреси, а нас подвезли до очередного виноградника. Нам бы осмотреться, чтобы понять: поворот на Некреси рядом, а мы занялись виноградом, и лишь в следующем транспорте, и то не сразу, поняли, что проезжаем мимо. Вылезли и у первого же встречного спрашиваем, где тут путь поближе к Некреси. Он ведет нас в сад, который сторожит, позволяет в доме-сторожке оставить рюкзаки и ведет нас мимо каких-то удивительных трех источников (рядом из земли бьют ключи трех разных минеральных составов), мимо пиршественных столов для приезжающего начальства... Всю дорогу суетящийся Заур ахал: "Зачем я не знаю русский" и был необыкновенно радушен. Дошли до водокачки, где группа друзей отмечала свою встречу, нас угощают арбузами (растут рядом) и показывают дорогу наверх.
По жаре идти тяжело, но все же через полтора часа мы вылезли к пустынному монастырю и поняли, что не зря тратили силы. Здесь стоят церкви 4-го, 6-го, 9-го веков. Церковь IV века еще вся - проба: алтарь просто встроен в стену, крыша односкатная, внутри много места занимает вход в пещеру, но у нас не было фонаря. Храм VI века оформлен уже как надо: большая базилика с тремя отгороженными нефами (три церкви). А церковь IX века - просто игрушка: и апсида, и галерея с трех сторон, и восьмерик на четверике. Еще есть епископский дом со сторожевой башней, но без крыши, на территории которого закопано много громадных кувшинов.
А вокруг прекрасный старый лес. Как сказал один из "друзей" на водокачке: "Туда хорошо приезжать с подругой". У грузин это широко принято: приезжать к старым церквям, чтобы справить там тризну, предварительно поставив свечку.
Когда мы вернулись к водокачке, то застолье стало еще более многолюдным. Нас приняли, как старых знакомых. Конечно, они уже пропустили немало стаканов, но тосты мы слышали все те же: за здоровье, за память родителей, за землю и родину. Удивительно серьезно они произносят эти тосты, причем после тамады его повторяют все по очереди или даже вместе, но вслух, не стесняясь длиннот, и что мало кто его слышит. Это не пиры, а сплошные монологи. Общая тема повторяется, но каждым по-разному. Молчания и стеснения - никакого. Все говорят.
Общество интересное: заготовитель, завмаг, шофер, сторож, инженер, механик водокачки и кто-то еще. Собираются они часто, видимо, через три дня на четвертый, когда дежурит этот механик. И, правда, райское место! Какие у него арбузы - попросту сахарные! А шашлык как зажарен - пальчики оближешь! Прощались мы лучшими друзьями и машины в темноте отъезжали как кареты, развозящие по домам загулявших гостей.
Но для нас, оказывается, пир на этом не закончился. На машине мы приехали к сторожке, но вместо ночлега нас усадили вновь за стол, Заур вытащил из багажника захваченные шашлыки, из родника - бутыли черно-красного "Кинзмараули", вкуса которого мы уже не в состоянии были оценить. Заур поил нас, пил сам, навязчиво звал меня дочкой, хотя ненамного старше (дети у него есть, но с женой отношения плохие), говорливость его стала однообразной и скучной. Наконец, я просто потребовала: "Хочу спать". И тут началась комедь: где лечь мне, где Вите, конечно, в разных комнатах... Не буду "давать все подробности", но кончилось тем, что ночью я вынуждена была перебраться с раскладушки за Витину спину и мы спали на узком соломенном тюфяке, а под утро даже без одеяла (Заур от злости его с нас содрал). А поскольку мы еще боялись проспать автобус, а я еще боялась за Витю, чтобы не сделал этот варвар ему беды, то ночка получилась еще та. Этот Заур 11,5 лет просидел в тюрьме за убийство по ревности, как он говорит. Человеку в нем не было времени развиться.
Приятного в этом "приключении", конечно, мало, но и страшного - тоже, вдвоем с пьяным Зауром мы справились бы легко. И, слушая его бурное дыхание рядом на раскладушке (когда Лиля сбежала, он занял ее место), я даже испытывал непонятную жалость. Вот ведь, суетился, весь день строил планы, комбинировал, как от простого гостеприимства перейти к "приключению", как использовать столь редкий шанс мужского самоутверждения, когда "русская баба" сама забрела в эти места. А то ведь обидно все время молчать, когда хвастается друг-шофер: "Этих русских Фросек, Тосек у меня было..." - И вот, не вышло.
Рядом с нами сопело большое и омерзительное животное, к сожалению, знающее по-грузински. Но если бы в нем играла простая животная природа, а то ведь не то - лишь жажда "самоутверждения" движет этим пьяным и бессильным существом, болезнь цивилизации. В нем не просто "не развился человек", а люди испортили естественное семейное животное. Под утро Заур сделал еще одну попытку протянуть руки, натолкнулся на мое: "Спать, Заур, спать, спать...", заругался по-грузински и, наконец, исчез.
Утром мы едва смотрели друг на друга. Заур пытался делать вид, что ничего не было, проводил до шоссе, посадил в первую же машину и ушел из нашей жизни, но, наверное, не из памяти.
И еще я немного злорадствовал Лиле: она так восхищалась грузинским радушием и щедростью, праздничностью, что даже заявила мне, что по натуре больше приспособлена к жизни в Грузии (вроде следующего: "Мне бы надо выйти замуж за грузина"). И вот столкнулась с изнанкой грузинского характера. А сколько их еще, теневых сторон у этого благословенного характера? Пока галантность обернулась наглостью и едва ли не насилием, а чем обернется гостеприимство или щедрость? Но, наверное, я тогда ревновал, но не к Зауру, а к грузинам вообще.
4 сентября, вторник.Приехав рано утром в Шилду, мы не обнаружили на условленном месте-времени Тимура-заготовителя, вчерашнего тамады, который нам так настоятельно советовал идти в горы только через Шилдинский перевал, и даже намекал, что подвезет к горам поближе. Когда он все же пришел, то помощь его оказалась минимальной: он просто показал, как пройти на край села, откуда, возможно, будет идти колхозная машина.
Там эту машину уже ждали двое селян-пчеловодов, они должны были идти в горы на смену. Один из них, по имени Робинзон, очень молчаливый и стеснительный, все угощал нас грушами, персиками, инжиром, а второй, уже старик, в черной феске, сначала поинтересовался, есть ли у нас документы, а потом вдруг скомандовал подъем, и мы перешли дальше за село, на красивую лужайку у ручья. Сын старика привез на машине всяческой снеди, и начался снова пир. Причем, откуда-то появился еще народ. Угощали чачей из бурдюка, лепешками, мясом, сыром, персиками, инжиром, арбузом. Тосты говорились те же, что и вчера. Не пил только Робинзон, очень он нам симпатичен. А потом старик предложил дополнительный тост: "За Родину, за Сталина!" Вот уж Витя выкручивался.
Этот тост был специально для меня, как испытание. Старик обосновал его так: "В войну мы все шли под лозунгом "За Родину, за Сталина!" Давай выпьем за это.» Я попробовал уклониться: "Хорошо, выпьем за Родину!" - "Нет, и за Сталина! Почему нет?" Я попробовал еще раз уклониться, что, мол, неприлично мне начинать споры и не пить за тост хозяина на его земле, но не могу я пить за Сталина. На это он даже обиделся: "Как это моя земля? Это и твоя земля. Разве у нас не одна страна?" Пришлось объяснять, что Сталин и лагеря для меня неразделимы, а новых репрессий я не хочу... "Давай за Родину!" Хитрый старик не стал с этим спорить, он только что-то договорил как бы про себя со стаканом в руке, а потом выговорил по-русски: "Хорошо, давай за Родину и советскую власть!"
Ну, как быть диссиденту на таком народном следствии? - Объявлять себя антисоветчиком? - Но ведь это неверно. И я сказал: "Хорошо, давай выпьем за Родину и советскую власть". И все выпили, хотя понимали под "советской властью" совершенно разное: старик что-то близкое к Сталину, все остальные - ныне существующее, а я - что-то розовое и демократическое. Компромисс с народом был достигнут.
Машины мы не дождались. Наши рюкзаки навьючили на коня, а мы пошли вслед за его хвостом. Шли очень бодро и долго, пока нас не догнала все же грузовая и не подвезла к нужной нам развилке в красивом ореховом лесу.
Отсюда мы пошли одни. Рюкзаки на плечах, подъемистый путь и жара сильно нас замедлили, но к обеду мы поднялись к пасеке. Пасечник показал нам хорошую тропу, но, как оказалось потом, это был длинный путь: мы поднялись сначала на боковой хребет, а потом по нему шли долго вверх-вниз.
Основной подъем шел в лесу с гигантскими крокусами, но напротив солнца, и потому было очень жарко. Вышли к лугам и чабанам, но они были из соседнего района и мало чего знали. Прошли мимо источника Шамиля, не заметив его, и выбрались на хребет. К вечеру из ущелий начал подниматься облако-туман, и мы иногда видели дорогу лишь на 10 шагов вперед. А силы уже иссякали, и мы начинали думать о ночевке через полчаса прямо на хребте, без дров и воды.
Слава богу, в седьмом часу вечера все-таки вышли неожиданно на перевал. И, как по заказу, туман на 15 минут раздвинулся, позволил ахнуть на горы, щелкнуть фотоспуском, а потом, когда мы побежали вниз, сгустился в дождь с крупным градом. Но внизу уже белела палатка чабанов, и мы галопом до нее домчались, радуясь, что ноги не очень устали и вполне держат даже на мокрых камнях. А соседними склонами тоже спешили вниз бараны россыпью и стройными линиями.
Конечно, прежде всего, нас заметили собаки, их отогнал Магомет и встретил очень радушно (потом, загнав овец на стоянку, пришел и более старший Сергей). Сначала мы даже собирались ставить свою палатку рядом, но дождь так хлестанул, что мы живо забились в чабанский дом, где нас закутали в бурки, накормили горячими галушками и вяленым мясом и уложили спать, укрыв одеялами и бурками. Магомет ушел на ночную смену, сторожить свою тысячу баранов от волков - забавно они ругают волков, которые рвут баранов без счет и смысла, десятками, и положительно оценивают медведя - возьмет себе одну овцу, взвалит на спину и чинно-благородно уйдет. Как чабан.
Спали как боги, в тепле и сухости. Только я немного скатывалась по склону с теплого, но узкого матраца.
5 сентября, среда.Утро началось с того, что в нашу честь зарезали барана. Я видела его тихого, но еще живого. А потом его разделали, и собаки лакали вылитую в ямку кровь. А потом мы его вареного ели. Хорошая традиция - в честь гостя!, но если б мне перейти в вегетарианство, было б лучше.
Мне тоже было интересно, как разделывают барана, а угрызения совести (ведь из-за нас его зарезали) не очень меня мучили. Такова судьба баранья, не будут его резать - не жить ему, не дадут родиться. Еще больше меня интересовали чабанские собаки, их взаимоотношения. На мой вопрос Сергей ответил сразу и определенно: вот этот первый, тот второй, а те остальные. Всякие ножки, требуха и прочие достаются сначала первому. Только когда он наестся, разрешено брать остальным. Дальше второй. Иерархия между третьим и четвертым не очень определена, и потому остра конкуренция. Что касается пятого, то это была она, и хотя в некоторых смыслах на последнем месте, но в главном - на самом первом, ибо сам первый ее часто боялся и заискивал. "Сейчас ждет щенят", -пояснил Сергей. - "Ну и как вы их растить будете?" - "Как? Зароем и все. Скоро уходить будем, куда с ними возиться. Это если на зимовье и если собака нужна, ну, тогда дозволяем. Как учим? - Собака сама обучается. Хорошая собака должна многое уметь делать, стадо без чабана сберечь. А если что не так, то разговор с ними простой и короткий".
Да, жесткому отбору подвергаются эти громадные лохматые существа, не собаки, а тигры. Они преданно охраняют каждого барашка, но способны тут же разорвать его на части по дозволению хозяина. Пожалуй, они сильнее волков, и вполне могли бы быть лучше их, если бы бросили службу человеку, но жесткий отбор и рабское воспитание делают свое дело. И чем способнее и сильнее эти псы, тем больше беды от их возможного освобождения (разбой на дорогах, например), тем жестче отбор и безжалостнее воспитание.
Вот так, наверное, и со способными людьми в рабском обществе - жесткий отбор и жесткая иерархия, страшная собачья жизнь. А иначе нельзя. Иначе - разбой на дорогах.
Сергей и Магомет - аварцы из хунзахского колхоза (правда, Сергей живет почему-то в Махачкале) - очень славные люди. Трудная и тяжелая у них работа, а тут еще сменщика нет. Но они особенно не жалуются, а работают, улыбаясь.
Тепло простившись и опять оставив адрес (в который раз!) бодро зашагали вниз. Беспокоило только, что, по словам Магомета, потом придется снова в гору лезть. Потом, по Витиному настоянию, пошли по какой-то боковой тропе вверх и шли бесконечно долго, пытаясь ориентироваться без карты в этом горном крае, где так высоко, а бараны и люди так далеко.
Как и вчера, вышли на хребет и бесконечно долго по нему шли. Наконец, наша тропа соединилась с пришедшей снизу (правильной, как я ее называла) и довольно скоро мы вышли на новый перевал. Внизу были ферма и поля, но Витя упрямо отказывался туда спускаться, т.к. большая битая дорога шла по хребту. Не теряя надежды, что Вите надоест, и мы начнем спуск, я грустно шла дальше. Далеко внизу была видна автомобильная дорога из Кидеры в Бежту, а мы топаем усталыми ногами зряшную дорогу. Она, конечно, красивая, эта дорога, и Витя молодец, что ей радуется, но на машине было бы легче, и каждый подъем я воспринимаю, как обиду. Под конец этой дороги "по полонинам" (по Витиному выражению) я почти убедила себя порадоваться, и вдруг она пошла вниз.
Вниз-вниз, через коровью ферму, где нам сказали, что дальше внизу - Бежта
Когда Тимур нам советовал идти в Дагестан этим путем, он говорил о прямой дороге в Бежту, а вот Сергей с Магометом утверждали, что путь идет через более дальнее селение Кидеры (20 км в сторону). Им-то и была вера. И только случай и следование логике общего направления помогло нам найти практически безошибочно наиболее короткий и удобный путь. Помогла и неисчезающая конская тропа, и прекрасная видимость, которая делала так очевидным наш путь по водоразделу между Аварским и Андийским Койсу. А самая большая сложность состояла в удерживании Лили от поспешного спуска. Видимо, она так устала, что не была способна воспринимать рассудительно все аргументы за и против, а лишь обижалась. А может, наоборот - устала, потому что обиделась утром за мое настойчивое желание не терять тропы, следовать ей, даже когда она начала подъем. Но как бы то ни было, я очень жалел, что не могу вывести Лилю из этого грустного состояния, потому что день был и вправду чудесным, путь -относительно ровным, прекрасные виды на горы нас окружали и сопровождали, воздух, тепло и свежесть. Может, самый красивый день в Дагестане.
На ферме Витя попросил молока, а получил от двух девочек школьного возраста и их тетки очень вкусный овечий сыр и творог и сведения, что до Бежты час ходьбы.
Довольно быстро дошли до дороги из Кидеры, но машин в сторону Бежты не было, и мы все 8 км шли пешком (конечно, не час, а больше). Может, и правильно, что не пошли в Кидеру.
В 5 км от Бежты нас догнал Нажмудин, студент сельхозинститута в Махачкале. Был у тещи на хуторе, помогал заготовлять сено. В Бежте у него родственники и, конечно, обидятся, если мы к ним не придем. Мы пришли. Хозяин задержался в другом селе с комиссией из Махачкалы. Но молодая жена и семеро детей встретили нас с интересом. Не только накормили, но и уложили спать в лучшей комнате. А дом двухэтажный и большой, громадный, хоть и сложен из сланцевых камней. Бывает и еще больше - и все на одну семью.
Ночью начался такой сильный ливень, такая бешеная гроза, какой мы не встречали и не переживали в своей жизни ни разу. Как канонада или пулемет. Но слушать такой бой дождя по крыше дома или полотнищу палатки - громадная разница. Да нас бы просто унесло куда-нибудь. При каждом новом приступе дождя сжималось сердце от тревоги - каково будет завтра уезжать, и от радости - что мы под крышей.
Кавказское гостеприимство мы стали воспринимать как должное. На этот раз нас приютил аварский громадный дом. Как будто для оценки различий и сходства с прежде виденным. С грузинским домом его роднит размах и двухэтажность, с лезгинским -черный сланцевый камень и неприхотливость, даже бедность устройства. Антагонистом же ему выглядит азербайджанский дом - богатый по-грузински и одноэтажен по-лезгински. И получается, что Север Кавказа от Юга отличает суровость и бедность, а Запад от Востока - двухэтажность и возвышенность... А, впрочем, это всего лишь наши случайные впечатления.
И столь же симметричные различия в облике и характере хозяев этих домов. С лезгинами аварцев роднит скромность и высокие моральные устои, а с грузинами - верность и бесстрашие. В отличие от лезгин, они более жизнерадостны и деятельны. Они прекрасны, как дети, этот главный народ Шамиля. Хотя, наверное, у прекрасных качеств есть и отрицательные продолжения. Вот и Нажмутдин. Он сугубо положителен, упорен в учебе, берет больше трудом, усидчивостью. Тяга к знаниям и культуре сочетаются в нем с жаждой справедливости. Мечтает стать партработником, чтобы восстать против здешнего партсекретаря, "такого мерзавца"... И смотрит на нас Нажмутдин ясными круглыми глазами, ожидая одобрения. Не знаю, смогли мы хоть немного предостеречь его ссылками на собственный опыт? - Нет, ему чужие предостережения не помогут, он будет биться за правду - не за личную правду, а за общую, пока не разобьет себе голову, или вольется в систему.По-человечески и Нажмутдин, и аварцы мне очень симпатичны, но лезгины, кажется, более правы...
6 сентября, четверг.Наконец-то я подогнала свой дневник к дням похода. И все оттого, что мы сегодня не едем, как собирались, а добираемся. После вчерашнего ливня дорога испортилась, и мы тащимся вслед за бульдозером, который разгребает каменные завалы.
Правда, с утра мы прошли пешком 9 км до Тлядала. Там живут родители, сестра и брат Нажмутдина, а вокруг - почти сплошь двоюродные братья и сестры. Раньше здесь жили два рода, но потом они стали враждовать и истреблять друг друга, пока побежденные не рассеялись, спасаясь от смерти, по всей стране. Сейчас здесь живут только родственники. Нас накормила обедом сестра Нажмутдина - картошкой с оленьим (или турьим) сушеным мясом. Нам показалось, что она не очень довольна нашим приходом.
Мужское радушие и безудержное гостеприимство оборачивается усиленной нагрузкой на женщин. Пока мужчина приглашает гостей, ведет с ними неторопливую беседу, стараясь больше узнать и себя показать, женщина должна отложить всю кучу своих дел, готовить еду по первому разряду для совершенно незнакомых и не разговаривающих с нею людей, потом подавать на стол, конечно, отказываясь от участия, и, конечно, убирать, мыть посуду и т.п. Если учесть, что сегодня производство поедаемых гостями продуктов лежит в основном на женских плечах, то легко понять, что только в традиционных крепких семьях вымуштрованные жены способны с искренней радостью принимать мужниных гостей. Молодые же, как сестра Нажмутдина, уже с трудом себя сдерживают и обнаруживают для нас, что знаменитое кавказское гостеприимство все основано на неблагодарном и невидном (или, как раньше говорили - кабальном) женском труде.
После обеда мы намерены были пройти еще 18 км до дорожной развилки у Анцуха, надеясь, что из другого райцентра Тлярата будут машины. Но прошли 3 км и наткнулись на колонну машин во главе с бульдозером. Теперь передвигаемся черепашьими темпами. А ведь эта дорога - единственная связь целого района с Махачкалой и внешним миром.
Продолжаю. Перед последним завалом колонну догнал микроавтобус, из которого шагом хозяина выскочил милиционер с папкой. И на нас повеяло бедой. И, действительно, когда наша машина, наконец, в полусумерках прошла место последнего расчищенного завала, и мы радостно здоровались со встречными машинами и дорожники желали нам доброго пути, черный милиционер остановил нашу машину и, не слушая оправданий и уговоров, составил протокол на шофера: вез людей в открытой необорудованной машине, а нас и еще двух учителей ссадил. Взбешенные от неожиданности, ведь ни о чем подобном здесь не слышали, мы промчали 8 км вниз до Анцуха за чac 15 минут, за развилкой дорог поставили палатку у реки и заночевали.
С точки зрения закона и безопасности, инспектор ГАИ был прав. Тем более, что недавно здесь была авария с множеством жертв (а ездят в Дагестане очень лихо). Но "старание" милиции свелось не к усилению разъяснений и контролю (никто и не слышал о запрете ездить в открытых машинах, тем более, что здесь запрещено автобусное движение, просто нет иного транспорта, кроме грузовых машин, а к удвоенному сбору штрафов и взысканий "за нарушение". Они приехали к затору не для того, чтобы помочь разгрузить пробку, предостеречь от неосторожности, нет. Проезжая мимо нас, стоящих в кузове, они не сделали замечаний. Они стремились сюда, как к месту легкого сбора штрафов, как раньше кочевники вставали на днепровские пороги, чтобы легче было грабить купеческие караваны. Они дождались открытия движения, что бы потом "ловить с поличным". Корыстность такого поведения для нас была очевидна, хотя это и прикрывалось заботой о безопасности. А на наше недоумение: что же теперь делать высаженным на горной дороге и в сгущающейся ночи? - равнодушный ответ, удивительный в устах дагестанца: "Не обязан думать о вашем проезде". Как будто сам мундир легко и просто зачеркнул и едва ли не обратил в противоположность все тысячелетние традиции.
Уже у Анцуха нас нагнали два молодых учителя, которых ссадили с машины вместе с нами. Они помогли нести нам рюкзаки и извинялись за этого "дурака": "Он не наш, он - из Советского".
Он - не наш, он - из Советского" - это объяснение нас сильно утешило!
7 сентября, пятница.Раненько, еще до 6-ти утра собрали палатку, наскоро пожевали и вышли на дорогу.
Машина из Тляраты не заставила себя долго ждать, и мы покатили вниз по Аварскому Койсу, сначала по узкому ущелью, потом среди красивых и многоцветных склонов. Начался наш самый автомобильный день. Только в 10 часов, после сотни км и перевала, молчаливый Магомет высадил нас у Красного моста Шамиля, соединяющего две стороны ущелья на высоте 75 м.
Еще две попутные машины, и через 11 км добираемся до Гуниба, города-крепости, над которым навис верхний Гуниб - главная и последняя ставка Шамиля.
Здесь все носит его имя: дорога, пороховые склады, даже ворота. Национальный герой, непререкаемый авторитет. Так, сказал он когда-то, что лезгины, которые терпели грабежи Хаджи-Мурата - трусы, и аварцы до сих пор уверенно продолжают повторять: "Лезгины трусы". А они скорее не воинственные, хотя и у них была боевая история.
От крепости сохранилась лишь одна стена с башнями - длинная и боевитая. Кругом горы со скальными выходами, как бастионы. A далеко внизу пролетают самолеты, как гигантские стрекозы, и мглятся поля и селения - страна Шамиля.
В Гунибе - буквально царит культ Шамиля, как Сталина в Гори, если не более сильный, то более трогательный. Трудно не думать и о сходстве этих двух культов. Шамиль был, конечно, благородным и способным человеком, но логика гражданской войны и отбора ее лидеров имеет общие закономерности, поэтому культ лидера везде ужасен. Наша школьная история то превозносила Шамиля, как национального героя и борца за народное счастье, то клеймила империалистическим агентом и английским диверсантом. А сегодня ясноглазый Нажмутдин, собираясь в партию, говорит, что Шамиль был мудрый, справедливый человек. Он спокойно совмещает в душе и гордость за своего революционного деда (сподвижником Махарадзе и "борцом за советскую власть и против религиозной реакции") и восхищение религиозным имамом Шамилем. Он соединяет их в единый образец для подражания, потому что между ними, конечно, есть сходство.
Рядом с цитаделью - корпуса и палатки турбазы. Очередную группу экскурсантов мы обогнали на подъеме и даже успели испытать тщеславное удовлетворение от их уважительного интереса к нашему потертому в походе виду и "настоящим геологическим" (обычным туристским) ботинкам.
Коренные гунибцы относились к нам с подчеркнутым сочувствием и одобрением именно потому, что мы - дикари - самодеятельные туристы. Уезжая, из разговора в автобусе мы поняли: главная причина этого в антипатии горожан к обитателям турбазы -они, мол, живут безвылазно, поедают все продукты и опустошают тощие городские магазины, пьют и безобразничают, цены от них растут. Наверное, последнее обстоятельство важнее всего. Однако и психологически для гунибца самостоятельный турист-паломник много понятнее и симпатичнее, чем отряд бездельных отдыхающих.
Обратный наш путь лежал снова через Красный мост и автомобильный перевал к Аварскому Койсу до поворота на Хунзах. У моста мы голосовали, но наголосовали себе милицейский воронок. Поняли это только, когда увидели в кабине двух милиционеров, один из которых отрицательно мотал головой, а другой пальцами показывал решетку. Отъехав немного, машина почему-то одумалась и остановилась. Меня посадили третьей в кабину, а Витю - к охраннику в кузов. Всю дорогу я убеждала себя, что эта поездка Вите, как профилактическая прививка: он едет сейчас в такой машине добровольно, чтобы никогда не ездить по принуждению.
На скамейку охранника перед решеткой я садился с большой неохотой - не нравилась полутемная духота (хотя я и сидел у маленького окошка, но это мало помогает, когда тебя болтает стиснутым и ничего не ведающим кулем по горной дороге), было досадно на Лилю - зачем она остановила эту машину (я был сразу против), а потом так легко поддалась на уговоры милиционеров ехать с ними 30 км дальше нашего поворота, снова до злосчастного Советского, а главное - томило двусмысленное положение второго охранника. Правда, ухмыляющиеся физиономии за решеткой не вызывали у меня ни жалости, ни желания помочь, а им было еще хуже, чем нам с охранником у окошка. Тряско и скучно. Нe получалось ни песен, ни бесед со мной (что я мог им ответить на "Как там Брежнев поживает? " и тому подобное), ни даже незлобивая перебранка с охранником, из которой я запомнил только следующее: "А как же мне не воровать? Коммунистам жить хорошо можно, а мне нельзя? Что я, не человек?"
Вот воровское понимание свободы, равенства, братства и даже коммунизма. Он просто силой добивается положения коммуниста, как его понимает. Из арестантской темноты на меня глядела страховидная ухмылка морально расковавшегося и "внутренне освободившегося борца за личную справедливость" - пока через решетку. На перевале воронок остановился у родника. Насытившись сами, сердобольные охранники не то что принесли своим подопечным воды, а просто выпустили их всех (человек 7) разом на водопой. И лишь расстегнули револьверные кобуры - на всякий случай. Все они были дагестанцы - и в форме, и бритоголовые, свободные внешне и внутренне, но я был уверен, что, "случись что" - будут убивать без жалости. И я не чувствовал к ним ненависти.
Милиционеры наобещали мне, что в Советском их ожидает машина, которая возьмет одного из подследственных и нас прямо до Хунзаха, и я согласилась вернуться в Советское, беспокоясь, что по-другому нам будет трудно уехать...
Эти милиционеры рассказывали о положении своих жен и своей жизни так по-мусульмански, что у меня волосы дыбом становились".
Уж не знаю, что порассказали Лиле эти рыцари, но от восторгов перед кавказской жизнью они ее излечили. Наверное, много было и бахвальства, и сгущения красок в этих россказнях о наказаниях нерадивых или выкидывании надоевших жен, но нет дыма без огня. Даже в печати мы читали о чем-то похожем, особенно в среде милиционеров, этих безнаказных монополистов власти, разбойников наоборот, т.е. в форме.
В Советском машины на Хунзах, конечно, не оказалось. Нам говорили: "Вот-вот", но ждать было невмоготу и потому, не долго думая, мы взвалили рюкзаки и пошли в старое селение Кахиб, расположенное над Советским. Еще в Москве мы планировали зайти туда, но из-за недостатка времени пропустили утром. А сейчас, на исходе дня, сама судьба распорядилась идти. В 6 часов начали этот 10-км подъем, полагая к 9-ти вечера его закончить, но нам помогли.
Здесь мы помирились с Лилей, решив, что муторным путешествием в тюремном воронке и практически без моего согласия, она рассчиталась за перевал на Бежту, когда решения принимал я. Мы согласились снова на том, о чем уже не раз уславливались: принимать решения о пути надо вдвоем, не настаивать только на своем, а искать компромиссы. А в то же время, и в самом деле - судьба. Не было бы гостеприимного воронка, не увидели бы мы Кахиба, не познакомились бы с Алимусой.
На серпантине догнал нас мотоцикл без коляски, и небритый пожилой дядечка предложил свою помощь. Села я сзади с Витиным рюкзаком, а Витя побежал с моим. Страху натерпелась. Алимуса, чувствуя за спиной мой страх, вел медленно, в результате чего перегрелся мотор. Охлаждая его, мы дождались газик, который подвез Витю. Поменялись с ним местами и быстро докатили уже в полной темноте до селения. Конечно, мы стали гостями Алимусы и его жены Айшат.
Дед Алимусы был знаменитым арабистом - перевел Коран на аварский язык. А отец - муллой. Натерпелись они притеснений в свое время. А в 1943 году отца вызвали в райком и заставили стать муллой, хоть он и отказывался (иначе посадим). Мечеть в селе действует до сих пор, хотя мулла там уже давно другой. Сам Алимуса стал бухгалтером, но неплохо знает арабский, свято хранит дедовы книги и мудрость и глубоко верует. От всего его облика веет добротою.
Удивительна Айшат - она, хоть и пожилая, но постоянно улыбается, причем так, что заражает радостью и мужа, и детей. В ней не ощущается мусульманская женская забитость, хотя наряд - шаровары, темное просторное платье, черный длинный платок - вполне в старых традициях. Детей семеро.
Эта встреча ввела нас не просто в аварский дом, а в дом старого мусульманского интеллигента, наследника и хранителя древней арабской культуры. Я даже переснял на память фото его деда. И как удивительно и в то же время понятно, что эта старинная культура и традиции - мудрость и мягкость Алимусы, трудолюбие и верность Айшат, сделали возможным такое полное семейное счастье, видимое любому прохожему за версту. В дагестанском селе нам посчастливилось увидеть не только духовно родственных себе людей, но и образец для подражания.
8 сентября, суббота.Встали до 6-ти утра, чтобы успеть до 9-ти утра, до отъезда хозяина на работу, осмотреть старый Кахиб - 16-век, но заблудились. Вообще, мы его увидели очень скоро, но, памятуя хозяйское указание - в двух км, Витя отказался поверить, что развалины почти на окраине нового Кахиба - это и есть развалины Старого Кахиба. Мы уже привыкли, что 2 км у кавказцев, это наши 4, а один час - два или три наших. И потому полезли искать старину вверх, где Витя ожидал увидеть искомое плато.
Поднимались мы долго, почти вышли на перевал в соседний горный район (вспугнув дикого кабана).Когда Витя понял ошибку, пошли назад. Со спуска, уже высветленный солнцем, старый Кахиб предстал перед нами во всей своей несомненной и неприступной красоте. Он прицепился к скале и уступами поднимается над рекой. Над ним - боевая башня. Однако уже более 100 лет этот город (трудно про него сказать - аул) перемещается из тесноты на плоскогорье, занимая собственные поля. Происходило это медленно, потому что община была против занятия домами полей. Но все же естественное переселение состоялось. Даже "новой" мечети уже 100 лет. Ее красивый минарет - центр старой части нового Кахиба. Забавно, что вокруг нее нет свободного пространства - дома снова поприлипали друг к другу, экономя землю, а может, из привычки.
Раньше, при рассматривании брошенных сел, мы видели только насильственность, принудительность этого вымирания. Здесь же они не умирали, а столь глубоко меняли свою структуру, что как бы не удерживались на старом месте в прежнем теле. Менялся стиль и вид селения: вместо тесных домов-ульев, скорее похожих на единый небоскреб, с множеством бойниц, вырастала нормальная деревня с обычными домами, обычной двускатной крышей и небольшим огородом рядом. Становилось меньше военных опасностей и независимости, но больше жизненного удобства и подчинения волt и командам далекой власти. Кардинально меняется не только архитектура, но и сама жизнь.
К дому Алимусы мы прибежали ровно в 9 часов и обнаружили замок на двери. Но через несколько минут после наших прыганий у замка пришел Алимуса - он решил не ездить на работу, дозвонившись в Советское.
Нас кормили и поили бражкой, а потом, веселеньких, проводили на ближний к соседнему Гоор край села. Здесь же работала Айшат, убирала картофель. Мы последний раз полюбовались ее улыбкой и попрощались.
Гоор также состоит из старой и новой частей. Старый Гоор с башнями эффектно смотрится отовсюду, даже снизу, из долины Койсу. Мы походили по заброшенным улицам, по камням разрушающихся стен, погадали о смысле петроглифов на башнях, а потом через старое кладбище спустились в новое богатое село Гоор. Нас неотступно сопровождали два мальчика. Спрашиваю: "Почему не в школе? " - Отвечают: "Девочки пошли косить, а нас отпустили."Вот так! Женщины продолжают выполнять основную долю колхозной работы, их труд практически не механизируется, не облегчается, как у мужчин. Скоро ли начнут бастовать?
Техника сегодня механизирует главным образом мужские обязанности: пахоту, переноску и перевозку грузов, строительство и т.д. Другие тяжкие обязанности, как война или охота, отмирают сами по себе. А вот женский труд так и остается ручным, не уменьшаясь, а увеличиваясь от роста уровня жизни и богатства. Растущая пропасть между загрузкой мужчин и женщин может разрешиться именно "женским бунтом" и сломом прежнего разделения труда в семье, чтобы вновь установить спасительное равновесие обязанностей по способностям каждого.
Спуск в долину занял час. К половине второго были уже в Советском, но там нет ни автобуса, ни попутной машины, ни чистой воды (нам на удивление, местные пьют прямо из мутно-грязного Койсу).
Нудно ждать на солнцепеке, и потому мы решаемся идти по шоссе - до первого ручья. Жарко, и воды нет. Бесконечные сухие склоны, и машин нет. Я не выдерживаю и прошу остановки, без ручья. Эта усталость от жары!
Минут через 20 нас нагоняет удача - подхватывает грузовая машина прямо до Хунзаха и по самому короткому пути. Но какой это путь! - Машина полезла на, казалось, совершенно неприступную гору. Шоферу несколько раз не удавалось вывернуть ее на крутых серпантинах, и oн чуть отпускал ее назад, вниз. Мне было очень страшно, а ему забавно на меня смотреть. Он-то в себе был уверен.
Наконец, машина вылезла наверх, но вместо перевала помчалась по плоскогорью со степями и полями и равнинными селами на них - совсем как где-нибудь на Украине, и доставила нас до райцентра Хунзах.
Здесь стоят две крепости. Одна - Шамиля - сохранила лишь большую круглую башню, вторая - русская - огромная, в виде двухэтажных казарм. Но главный интерес вызывает огромный каньон недалеко от крепости, куда с 200-метровой высоты срываются ручьи светящейся россыпью водопадов. Забавно, когда ветер из каньона поднимает водопадные брызги вверх и водопад несется вверх радужным веером.
В Хунзахе есть пустая гостиница, и нас туда усиленно сватали, но подвернулась почтовая машина, и мы с ее веселым шофером, женатым на русской, поехали по почтовым отделениям, пока не добрались до его конечного пункта - Харахи у спуска в Андийское Койсу. Высадились в центре села, у источника с большой очередью кувшинов и женщин. Почти сразу нас увидел Гусейн и повел к себе ночевать.
Его жену тоже зовут Айшат. Она акушерка, уважаемый в селе человек. Две старшие дочери учатся по медицинской линии. Очень хорошо говорит по-русски, да и вид у нее по-русски деловой и усталый - от большого хозяйства, от предстоящего замужества дочерей, от остальных детей, а больше, наверное, от ночных вызовов. Большая тяжесть лежит на этой маленькой женщине.
Харахи - уже в другом Койсу, и аварцы здесь уже чуть другие, как будто более приобщенные к привычной нам цивилизации. Этим же вечером нас отвлекло от чая и телевизора в доме Гусейна знакомство с соседом, здешним уроженцем, а ныне - жителем Москвы (с женой и ребенком снимает комнату где-то у "Сокола"). И мы поняли, что для харахинцев москвичи - совсем не чудо, приезжие тоже (это можно было видеть по простоте угощения: чай с вареньем и хлеб), что они уже больше похожи на нас, чем на восточных аварцев. Телевизор и трудовое главенство в семье Айшат подтвердили эти впечатления.
Сам Гусейн - инвалид (попал в автомобильную аварию и теперь хромает), работает мало, но суетливо утверждает свое мужское право командовать и распоряжаться всем в доме. И Айшат с улыбкой подтверждает эти претензии. Лиля пробовала ее расспрашивать, почему мужчины в Дагестане мало помогают в семье, но Айшат мягко уклонялась от ответов, а лилины рассуждения о тяжелой женской доле - игнорировала
Дети в этой семье чувствуют себя очень свободно, и, тем не менее, младшая дочь с удовольствием занимается хозяйством и видит в нем свой удел. Откуда же в такой "современной" семье у детей воспитались такое трудолюбие и верность традициям? Почему не портятся их дети?
9 сентября, воскресенье.Утро началось со скромного завтрака и продолжилось долгим ожиданием на дороге обещанной машины - два часа. Забавный уличный штрих: две длинные очереди из тонкошеих кувшинов и других емкостей, одна за водой, другая - за керосином к цистерне.
Наконец, отправились и довольно быстро съехали по серпантинистой дороге к мосту через Андийское Койсу. Наша машина ушла на север, а мы присоединились к ожидающим машины на юго-запад. Говорят, в будние дни машин здесь много, - но сегодня - только переполненные легковушки. А до Ботлиха - 25 км.
Все же решаемся идти, после того, как двинули туда же две женщины с детьми. Некоторое время шли близко. Из двух девочек-пятиклассниц одна очень заводная, песни все пела, сначала свои, а потом для нас "Широка страна моя родная" и "Гимн Советского Союза". И ничего нельзя было сделать.
Проходили мимо колхозных садов, поживились виноградом и яблоками. Но самые вкусные яблоки потом бросала местная девушка из-за забора, причем последние она бросала уже в машину, которая, наконец, нас подобрала. Эта машина скоро становилась у персиковых деревьев - мы ни от чего не отказываемся, а потом быстро промчала оставшиеся километры до районного Ботлиха.
Выгрузились мы на многолюдной после воскресного базара центральной площади, но все равно наше появление вызвало живой интерес у толпы ожидающих разъезда. У нас сразу объявилась масса советчиков, куда и как ехать, а главный совет был - сидеть и ждать машину. Одна машина, которая могла бы нас подбросить ближе к перевалу, ушла переполненной. Привязавшийся к нам в наставники молодой парень в ярко-красной рубахе был нестерпим, из достопримечательностей интересной оказалась только действующая мечеть с симпатичным таким минаретом (а остальное - крепость и башни - в 10 км от города), книжный закрыт, а хлеб закуплен. Делать было нечего. И мы вышли из городка пешком на основную дорогу. Грустно перекусываем хлебом и фруктами и, не дождавшись машины (воскресная пустыня!), идем к серпантинному подъему, просто так. Повезет, так подвезут, нет, так место для ночевки найдем.
Потом тоскливо сидели перед серпантином, пока сзади не подошел к нам аварец. Он легко склонил нас идти вверх. Шел он легко, мы - тяжелее. Не успехи пройти и половины подъема, как увидели "свою машину". Она вывезла нас наверх к пасеке, откуда нам открылась совершенно новая горная область - "страна андов" (андийцев), как мы ее звали. Нам говорили, что здесь каждое село имеет свой язык или диалект, поэтому они были нам видны, как отдельные народы в особом небольшом, но цельном мире за невысокими горами. И нам помогало освещение. Мы шли пешком, а дорога ровненько проходила по склону горы, а ниже и дальше лежала прекрасная, особенно в вечерних красках, земля: башенные аулы и отвоеванные у гор лоскуты полей, разнообразнейшие по цвету и форме горные склоны. Усталости почти не было, шли и наслаждались, пока с последними лучами солнца нас не подхватила самая удачная наша машина.
На большой скорости она перебросила нас через туманный перевар в Чечню, едва дав попрощаться с гостеприимным Дагестаном, и высадила у поворота на озеро Кезеной, уже почти в темноте. Чтобы согреться и использовать остатки света, мы стремглав помчались вниз.
Нам говорили разное: кто 3, кто 2, а кто и 5 км пути от перевала до турбазы. Оказалось - 5 км, и не до турбазы, а кромки длинного озера. Турбаза же оказалась на другом берегу и не турбазой, а спортбазой, притом закрытой. 5 км мы прошагали в темноте сами, а еще 4 км до базы нас подвезли приветливые лесорубы-дагестанцы. Причем предварительно они нас покормили в балагане заготовителей свежим барашком, а потом двое из них уступили нам место в кабине, а сами ехали на подножках.
На чрезвычайно освещенной красивой спортбазе мы тщетно пытались найти людей, потому что леса вокруг не было и холод пронизывал нас через все одежки, и очень хотелось под крышу. Наконец, услышали голоса, оказалось - парилка. Первым, кто откликнулся на Витины вопросы, был шофер, который объявил, что база закрыта, ставить палатку можно, где хотите, а что касается пути на Макажой - первый пункт в нашей чеченской программе, то он сам туда поедет через полчаса. И, правда, через час с небольшим мы залезли в кабину, и молодой чечен Али повез к дому сено и двух туристов. Витя был счастлив - программа выполнена.
В тот день было много дорог и мало встреч. Вначале нас сопровождали одни неудачи и, казалось, что мы едва ли доберемся до Чечни, а психологически было важно начать вторую половину отпуска (3-ей походной недели) с прихода в Чечню, где нам предстояли самые длинные пешие переходы. Мы долго ожидали машины - в Харахи, на Андийском Койсу, в Ботлихе, перед серпантином. Но только когда стали безрассудно подниматься, под вечер, вступили в полосу "удач": попутка до "страны андов", машина до поворота на горное озеро, потом дагестанцы в полной темноте накормили нас и подвезли прямо к светящейся электричеством спортбазе, и, наконец, в этой глуши первым к нам подходит Али, который везет нас в свой дом и как раз в Макажое! Ну, как тут не поверить в справедливость судьбы, и что не надо отчаиваться, а терпеливо работать, добиваясь намеченного?
Ночевка в отдельной комнате чеченского дома на мягких кроватях после вкусного ужина - это было уже сверх плана, но так приятно. Спать мы легли, не дожидаясь, когда хозяин разгрузит машину и приведет ее обратно, в половине 12-го ночи.
10 сентября, понедельник. Макажой утром оказался пустынным и унылым плоскогорьем, по которому разбросаны там и сям обыкновенные выбеленные домики. Ни деревьев, ни садов, ни улиц, только незаметные без изгородей огороды.
До завтрака мы отправились на берег реки смотреть старый Макажой. Он сейчас сильно разрушен, но когда-то на речном обрыве был неприступен. С интересом искали и рассматривали петроглифы, как самую живую часть прежнего, как душу умерших.
Позавтракав, попрощались с принявшей нас семьей. У молодой женщины двое детей и третий на подходе. Старшему два года, и он в порядке, а годовалая девочка отстает в развитии, еще не ходит, и выглядит как 8-ми месячная. Выглядит она замученной. Да и Али пьет, хоть и шофер.
Приютивший нас чеченский дом был беднее всех ранее виденных (да и построен с помощью колхозной ссуды). А ведь шофер в горах - очень значительный и оплачиваемый работник. Голая степь, низкий стандартный дом, дешевые коврики, бензиновая печка, двое-трое детей у мамы, которой еще очень далеко до 30-ти. Грусть в глазах матери Али - может, от непутевого сына и неладов в семье, а может, еще от прежних тягот ссылки в Казахстане, как часть той громадной горечи.
Так и кажется, что чечен вернули в старые родовые места, но жить по-старому они уже не хотят и не могут, и держится здешняя жизнь на гордости и самопринуждении. Нет радости счастья в их глазах. Скорее равнодушие и отчужденность.
Возвращались к озеру мы пешком, потому что знали - машин здесь мало. В первом же ручье вымыла голову, а то стыдно грязнить головой чужие подушки.
В следующем ауле - Кезеной в единственном жилом доме встретили женщину, пережившую этим летом две смерти: мужа и сына-подростка, погибших из-за ссоры за пастбище, а потом кровной мести. У нее осталась только дочь, они продают скот и все недвижимое и съезжают вниз.
Сам Кезеной обманул наши надежды - ничего интересного мы не увидели.
Кезеной сейчас - это лишь один жилой дом над дорогой на скале-цитадели. Все остальные дома разрушило в основном время и бульдозеры властей, когда они принуждали к сселению. Но до этого дома бульдозеру не добраться. На открытой солнцу площадке перед домом сидело несколько старых женщин. Почти все они живут в городе, а приехали сюда временно, на родные камни. Простейший деревенский быт - как где-нибудь в глухой русской деревне. Время они коротают в разговорах и воспоминаниях.
А несчастье случилось как раз у хозяйки дома. Жестокая и далеко не колхозная произошла здесь история: чужой скот забрался в их владения! Хозяин долго не терпел, а предупредил коротко - убью. Предупреждение не подействовало. Тогда сын с подачи отца выстрелил и убил соседа. После этого и сработал механизм кровной мести: приехал сын соседа и убил и отца, и сына. Конечно, сел в тюрьму. Наверное, на этом месть кончится, потому что коротки стали чеченские роды и некому теперь мстить.
Удивительно, что женщина, которая нам все это рассказывала, была спокойна, как будто не с нею произошла эта катастрофа. И почудилось мне, что не было лада в этой погибшей чеченской семье, что эта женщина чувствует вину погибших мужа и сына и воспринимает случившееся, как заслуженную ими кару и как развязку несложившейся ее судьбы. А впереди еще - надо жить.
В заброшенный Хой, что лежит в стороне от дороги на 3 км, я уж и не пошла. Пока Витя ходил, я спала у дороги крепко и сладко. Так что старый Хой увижу только на слайдах.
А потом был праздник глазу и телу: мы вышли к озеру с темно-голубой, чистейшей, и что удивительно для гор и сентября - теплой водой. Конечно, купанье, стирка, обед. Витя не мог нарадоваться, даже позволил сделать наши парадные кадры на фоне озера.
И опять мы шли: сперва вдоль озера, оно разнообразно, и потому путь не был в тягость, а потом подъем к перевалу, к шоссе на Грозный. На серпантинах мы, конечно, срезали путь, но в целом я в этот день прошла около 18 км, не считая утреннего выхода, а Витя еще больше. Последние 2 км до перевала мы шли в плотном тумане, оседающем на лице и одежде капельками, и потому, поднявшись, мы не стали коченеть в ожидании машины, а понеслись дальше по направлению к Грозному. Как назло, машины шли только к перевалу, но счет оборвался на 4:1, т.к. первая же попутная легковушка нас взяла. И не просто взяла, а напросилась (мы легковым рук не поднимаем), сама распахнула свои дверцы и пригласила.
В этой машине ехало трое чеченских парней. Поначалу я подумала, что они дети богатых родителей: прекрасные костюмы, перстни, важность движений. Оказалось, нет - мастер на заводе, шофер, тракторист. Разговорились как следует после спуска, когда выпили их вкусное яблочное вино. Поразило нас, что даже они, дети репрессированного народа, защищают Сталина, вину за высылку перекладывают на Берию.
Эти парни приметили нас еще на озере, поэтому так радушно довезли. Было очень приятно втиснуться в автомобильное тепло после промозглого тумана горной дороги.
Это уже не горская, а городская чеченская молодежь, и было очень интересно угадывать, что в них осталось от национальных традиций. Конечно, прирожденная сдержанность и драчливость, т.е. отстаивание личного достоинства и чести - у них остались. Иначе им нельзя жить (наш прораб в Казахстане жаловалась: эти чеченцы - чистые дьяволы, все время режутся). Но вот машину они ведут очень спокойно и даже медленно, подчеркивая: мы не лихачим на дорогах, как в Дагестане. Отстаивание личной чести в любых ситуациях сочетаются у них с осторожностью и безусловным выполнением требований ГАИ. Мне кажется - это симпатичное сочетание национальных черт характера.
Еще удивительнее выгораживание Сталина: он имел большие заслуги, он выиграл войну, при нем был порядок, снижались цены, а что касается выселения, то во всем виноват Берия: он приказал всех чечен погрузить в вагоны и утопить в Каспийском море, но Сталин услышал об этом и не допустил. Этот случай показал нам, что популярность Сталина в народе кроме ретроградства и ностальгии по прошлому имеет и глубокие современные причины. А дело в том, что сегодня, во время нарастающего воровства, развала и хаоса, только Сталин олицетворяет для современных миллионов возможность порядка, честности, достойной жизни. Вот в чем ужас! В короткой нашей памяти и узости сравнений: люди уже не помнят, что "порядок" бывал у нас не только при Сталине, но и при царе, и при Думе. Они не могут даже представить, что возможен порядок совсем на иной, чем сталинизм, основе (допустим, как на Западе).
Ну, а если спектр возможностей для развития страны сузить до выбора: катастрофа-гибель или новый Сталин, то чечена-сталиниста придется признать правым.
А погода все портилась. В туманном дожде въехали в Ведено, но было уже так темно и сыро, что, забыв думать о здешней крепости, мы пересели сразу на грозненский автобус и через час с небольшим добрались до центра громадного города. План выполнен.
Турбаза в Грозном есть, но за городом. По совету попутчиков, решили толкнуться в гостиницу. И сразу же удача: утвердительный короткий кивок администраторши с высокой прической. Пока мы заполняли бланки, ее голова выплыла из кабинета и исчезла (потом оказалось, поболтать со знакомыми перед рестораном). Надолго. К тому моменту, когда она появилась вновь, вызванная, наконец, ее коллегой-кассиром (предварительно обругавшей нас за нетерпеливость), мы уже накалились и стали увязывать рюкзаки, чтобы уйти. Дальше все пошло гладко, не считая, что она не захотела сначала найти в наших паспортах штамп о супружестве, отшвырнула их нам и занялась следующим, потом долго искала какие-то письма, и, наконец, на нашем пропуске написала коварную, как потом выяснилось, фразу - "До утра"... - Мы, действительно, собирались уйти утром, т.е. задолго до расчетного часа, но не в 7.30, как от нас стали требовать. Пришлось утром спускаться для объяснений, после которых фраза была зачеркнута, а мы получили возможность позавтракать и собраться".
Только один раз мы соблазнились гостиницей - уж очень устали и, очутившись в большом городе, захотелось побыть в его вечерней цивилизации. И сразу же наелись от гостиничных хозяев неприятностей, достаточных, чтобы больше с ними не связываться. И ведь понимаешь всю обыкновенность этой гостиничной ситуации, понимаешь, что эти обыкновенные женщины просто развращены своим положением и всеобщим заискиванием, но ничего не можешь сделать со своим возмущением.
А ведь мы были "выгодными клиентами", потому что платили за сутки, а были только ночь, и потому что повышали собой показатели оборачиваемости гостиничных номеров. Но даже интересы плана не могут переломить у администраторш этой закоренелой болезни.
А вечером мы побродили по малоосвещенным центральным улицам, так и не найдя "тёка", т.е. наиболее людной улицы с гуляющими. Зато согрелись и окончательно устали. Вернувшись, вымылись под краном в номере. Спали крепко.
11 сентября, вторник. Утром я побежала в магазин, а Витя - фотографировать отмеченные вчера объекты. Накупила всего, так что на 30-коп. роскошный виноград рук не хватило (их заняли 10-коп. арбузы), еле добежала до гостиницы, ничего не уронив.
Грозный стал для нас только промежуточной стоянкой, не больше. Заехали сюда мы не по плану, поэтому никаких сведений о его истории и географии не имели. Отсюда - поверхностность впечатлений. По виду это один из новорусских городов, разросшихся в конце XIX века. В центре еще сохранилось несколько улиц каменных особняков дореволюционного кирпичного узорочья и с церковью. В остальном же Грозный - это только современные кварталы. Конечно, и сейчас это русский город с поверхностно наброшенными на него чеченскими вывесками. Но даже эти слабые проявления чеченского влияния воспринимаешь, как заслуженное историческое воздаяние за русский колониализм в этом крае в прошлом веке.
После завтрака отправились на автостанцию, где долго ждали опаздывающий автобус, зато потом быстро доехали. Равнинную часть дороги автобус прямо-таки просвистел, без остановок. Прибыли в райцентр Советское (теперь уже чеченское), а оттуда, почти не дожидаясь - ветеринарным газиком - нелегальным такси - добрались в Итум-Кале, начальный пункт нашего пешего маршрута, где мы должны были закупить хлеб и сахар, а также осмотреть "архитектурный заповедник" в соседнем ущелье Тазбичи.
Как мы поняли смутно, наше "такси" как раз туда и направлялось. Однако недобрая судьба послала нам в попутчики "геолога" Сашу. Угадав, что мы собираемся идти по Чанты-Аргуну в горы, он обрадовался, что мы ему составим компанию на пути к каким-то друзьям, "не колхозникам, а частникам, тут все частники!" Он заявил, что все тут знает и все покажет, а наша машина идет - не туда. И мы его послушались.
Уже по дороге мы выяснили, что он не местный, а грузин, и работает в Новосибирске, а здесь отдыхает и охотится. Наговорил он нам ворох, пока мы не прошагали 8 км до полузаброшенного хутора, им указанного. Взглянув, мы поняли, что это не то, да и сам Саша уточнил, что это не Тазбичи, а Бичиги, что ему так послышалось от нас в машине. Нимало не смутившись, Саша пошел дальше, а мы, перепаковав рюкзаки и взяв с собой только необходимое для ночевки, побежали обратно, ругая и злясь на него всю дорогу.
К вечеру дошли-таки до Итум-кале, к которому и примыкало ущелье Тазбичи. Немного нас подбросила попутка. В начинающихся сумерках полюбовались двумя боевыми, перекликающимися с разных склонов, башнями и сбежали вниз, к развалинам аула, но ничего интересного не увидели. На инерции злости, в полной темноте прошли еще 3 км "домой", т.е. к оставленному рюкзаку. Но не дошли. В одном месте у обрыва не нашли тропы, отошли назад, кое-как поставили палатку почти на дороге.
Саша нам показал еще одну отрицательную изнанку грузинского навязчивого гостеприимства. Когда добро всовывается насильно, оно может пойти во вред. Мы далеко не сразу поняли, что Саше важно было не помочь нам, а найти себе благодарных слушателей и попутчиков. От нас он много раз слушал "Тазбичи" и про архитектурный заповедник, но повел "по своему пути" (башен везде много), пресекая все наши попытки уточнить, куда он нас ведет. Уверен, что делал это Саша не нарочно, а в упоении от собственного хвастовства. И как мы только могли так долго верить его уверениям, что Тазбичи - впереди? После этого случая, стоявшего нам 18 км лишнего пути, с еще большим разбором относились к добровольным советчикам, не жалея сил на перепроверку их советов.
12 сентября, среда.Как только начало светать, поднялись и побежали к рюкзаку. В Бичигах расспросили дорогу - и в Грузию, и в Ингушетию. Пoказалось, что просто.
Легко прошли воду под бомом, из-за которого, как нас пугал Саша, закрыли здесь плановый туристский маршрут. Тропа шла в приречном лесу и была чрезвычайно приятной. Но потом она раздвоилась, причем хорошо битая тропа пошла вверх. По Витиному предложению пошли по ней. А она завела нас на такую высоту, откуда нижняя тропа казалась тонкой ленточкой. Я ругала тропу под ногами нехорошими словами - так хотелось вниз, где ровно и свежо, так хорошо внизу. Наконец, увидели сверху ориентир - "Три башни" на речном мысу. Надо было сразу спускаться, но Витя хотел окончательно убедиться, что тропа не наша, и мы зашли по ней в боковое ущелье. Только там начали спуск. Вернулись к 3-м башням, теперь уже снизу, недовольные друг другом, сумрачно пообедали, в первый раз как положено - с огнем и супом.
После обеда повстречали конников. Один из них пересек Чанты-Аргун пешком - как был в туфлях, не заворачивая брюк и - легко, как по тропе - через бурную реку! Они объяснили нам дорогу, но через полчаса нас опять унесло вверх. На этот раз верхнюю тропу выбрала я, но очень быстро скисла, поняв, что ошиблась. Зато мы подошли к брошенному аулу с башнями, а уж от него свалились вниз и больше с нижней тропы не сходили.
Она шла в основном легко, пока не втянулась в длинный каньон Аргуна, где помимо обычных туристских шутливых надписей на камнях мы увидели и памятные надписи о гибели туристов. Старая тропа частично была устроена на скалистых обрывах и кое-где исчезала. Один раз даже пришлось чуть полазать над бурлящей водой. С отвычки было страшновато, но Витя на меня прикрикнул и поддержал, и я пролезла. Правда, в следующий раз я прошла по воде, а не по скалам.
А каньон все не выполаживался, и потому остановились перед сумерками прямо на берегу, так и не выполнив дневного плана - дойти до Цой-Педе. Решаем, что если путь затянется, то пойдем не в Ингушетию, а сразу в Грузию через Шатили.
Аргун рассказывал нам свое вечное до самого утра, но ночью его приглушил шум дождя.
13 сентября, четверг.Дождь шел первую половину дня и подпортил нам впечатление от Малхисты - страны Солнца. А она открылась в12-м часу, как только вышли из каньонного ущелья. В месте крутого поворота Чанты-Аргуна на прибрежном хребтике расположилась масса склеповых домиков - "город мертвых" Цой-Педе. В склепах хоронили святых и лучших людей из солнцепоклонников, жителей этой долины. Их аулы амфитеатром расположились на соседних склонах. Пустынно вокруг с того злого дня, когда промчались вестники и выгнали чечен из аулов.
Сейчас здесь лишь грузинские пастухи с отарами. Пастухам и туристы в интерес. Двое из них прошли довольно большой путь по склону, чтобы пересечься с нами и поговорить. Они помогли нам отказаться от грузинской Шатили, решиться на путь в Ингушетию без приличной карты. Так и пошли мы от отары к отаре, расспрашивая их хозяев.
В этот день наша ходьба закончилась рано, в 5 вечера, потому что впереди виден голый перевал не на один час пути и остатки башенных аулов, а рядом - теплый балаган чабанов. Скоро придет Коста, с которым мы уже говорили внизу у притока Аргуна. Он уже начал гнать овец наверх и приглашал нас остановиться.
Вечер был холодным, но рядом с очагом, где варилось мясо, было хорошо, а Коста с его улыбкой увеличивал эту приятность. А потом, после ужина, мы безмятежно заснули под бурками, а он, простуженный, всю ночь караулил стадо, т.к. совсем недалеко выли волки.
Когда мы спросили Косту, чье стадо он пасет, колхозное или частников, он долго отвечал - "государственное". - "Совхозное? " - "Нет, государственное!" Оказалось, что он так зовет именно частное стадо, т.е. собранное от разных хозяев. Работа у них зверски трудна, едва ли ни днем и ночью. 400 рублей в месяц и на одном мясе с мукой. Коста рассказал, что неподалеку есть одинокий чабан, который уже больше года сам пасет свое стадо в сотни овец и никто ему не нужен. На следующий день мы повстречали такого, и выяснилось - нелады в семье и умер ребенок, возвращаться домой не к кому. Хватает тут не только труда и опасностей.
14 сентября, пятница.Утром мы не стали дожидаться Косту, сами подогрели вчерашнее мясо, напились бульона вместо чая, написали благодарственную записку. Но он пришел-таки, позволил себя сфотографировать, подарил на дорогу вкусного и дорогого овечьего сыра, и пожелал счастливого пути.
И пошли мы медленно на перевал. Тяжело я шла. Такой однообразный подъем по пустынному склону. Чуть дрогнуло сердце от жалости к одинокой овечке (больная или заблудилась?) и опять тупой подъем на два с лишним часа. Видно, в этот день сошлись все мои нули - тяжело и мрачно было.
Взошли на перевал, но вместо спуска пошли петлять по склонам. К обеду, получив очередное разъяснение пути, мы тут же заблудились: тропа вышла к овечьей стоянке и прервалась. Витя даже вернулся назад и снова разбудил бедного мальчишку-пастуха, чтобы уточнить путь, но получил только: можно и так, и этак, можно по реке, а можно короче - через верх. Пошли вверх, но скоро снова тропа иссякла, и мы путались в крутых ущельях. Снова обрели тропу, а на ней очередных пастухов, которые не стали нам объяснять дорогу, а направили к ферме, полагая, что мы останемся там на ночь. Но ферма оказалась местом неприятным и пустынным, одна собака нас встретила, а времени - только три часа. И мы потопали наугад. Конечно, еще раз заблудились, но Витя все утешал, что главное - правильное направление. Налазившись по склонам, на очень уставших ногах, вышли в боковую к нашему направлению долину. А в конце ее увидели неожиданно романтичные башни брошенного города-аула. И покатились к нему, хоть и времени нет. Зато какой красивый оказался аул. А стерегут его покой репейник и крапива выше (!) Вити.
Кроме зрелищного удовольствия, получили удовольствие от чуть зеленоватой алычи и спелого крыжовника. Однако, надвигалась темнота, и мы быстро потянулись вверх искать место для стоянки. Место в соснячке было очень красивым и удобным, вот только вода далековата. Правда, Витя почему-то почти не спал, наверное, от переутомления. Ведь рюкзак у него неподъемный от накупленных книжек и иных вещей.
15 сентября, суббота. Наконец-то мы сориентировались в этих горах. Нашим советчикам-пастухам следовало бы с самого начала сказать, что идти нужно вдоль скалистого гребня. Такая прекрасная тропа шла вдоль него! Мы забыли о всех бедах, как только с утра выбрались на нее. Шли и прямо-таки наслаждались: и ее удобством для ног, и экономностью огибания рельефа, и прекрасными видами на снежные горы главного Кавказа.
Мелкий эпизод - встреча со змеей на тропе. Я попятилась от нее, когда она переползала вверх по склону, Витя, чтоб показать мне, что путь свободен, прошел по тропе вперед, но я не шла, тогда он вернулся к этому месту и стал топтаться, уговаривая, что все в порядке. Тут-то испуганная змея и решила уползти снова вниз и поползла между его ботинками, от моего крика он тоже подпрыгнул, а я лихорадочно опустила закатанные штаны.
Встреченные потом пастухи уверяли, что змеи здесь не кусучие. Но не могу я не бояться их. Те же пастухи обрадовали нас, сказав, что наша главная цель - река Асса - всего в 6 км, а мы уже потеряли надежду дойти до нее.
И вот начался спуск, сначала мимо очередного брошенного аула с очень красивыми башнями, а потом по дороге, пока не раскрылась знаменитая Таргимская долина с башенными городами и таинственной рекой Ассой - главной рекой Ингушетии. Было так жарко, так хотелось быстрее добежать до голубой чистой волы Ассы и сунуть в нее свои ноги, что, заметив при спуске вдалеке каменное строение под черепичной крышей, я не захотела в него всмотреться и помчалась вниз, оставив Витю для фотосъемок. А оказалось, что это и был знаменитый христианский храм раннего домусульманского периода Ингушетии Тхаба-Ерды. Сгоряча я перешла реку вброд вслед за каким-то коровьим стадом, а, не увидев сзади Вити, испугалась и, поднявшись на приречный склон, стала его поджидать. А он был далеко на том берегу и, в ожидании моста, уходил по течению к очередному башенному городу. Вот когда я испугалась! Собрала все силы и завопила: "Витя! " Хоть и далеко, но он услышал, не прошел мимо.
Потом мы сбросили на моем берегу рюкзаки и пошагали снова к Тхаба-Ерды, только уже через мост. Храм не очень старательно отреставрирован, плиты с барельефами валяются, новая черепица на крыше уже проваливается. Но сам он очень интересен: много резьбы растительных орнаментов на колоннах и колонках, барельефов, рассыпанных по стенам, большой барельеф над входом. Необычные фигуры привлекают в них разбираться. Мы и разбирались неспешно, запоминали, уплывая в глубину времен и представляя сам храм молодым и здоровым. Уходить не хотелось.
А потом мы продолжаем Витин путь к аулу Таргим. Три боевых башни защищали его со стороны Ассы. Находим здесь еще один христианский храм, святилище от еще более древних времен. Но, как назло, барахлит Витин фотоаппарат, Витя нервничает, крутит пленку, в конце концов, всю ее портит, и мы возвращаемся назад без кадров, ибо следующая пленка - в рюкзаке.
Эта пленка так у меня и не получилась, оставив наши воспоминания о Таргимской долине - одной из самых красивейших в нашем походе без памяти в слайдах. До сих пор жалко.
Снова переходим Ассу вброд. Потом, взяв рюкзаки, уже при заходящем солнце, поднимаемся над рекой, выйдя на нашу завтрашнюю дорогу к Армхи. Останавливаемся перед хутором Эгикал, отложив его осмотр на завтрашнее утро. Но вечер долго не наступает. Оказывается, мои часы сбиты.
16 сентября, воскресенье.Эгикал - это не только один компактный аул, но и множество хуторов и башенных построек вокруг. Жили здесь отдельными семьями, имея вместо дома - жилую башню, а рядом - высокую боевую башню и хозяйственные постройки для скота - как стены вокруг, за ними - сады и поля. Алычей мы здесь просто объедаемся. А грушами Витя теперь увлекается меньше.
Перевал в долину Армхи, притоку Терека, был небольшой и нетрудный. А на самом крутом участке наши рюкзаки подвезли два ингушских парня, которые отправились в горы искать сбежавшую полсотню коров.
Идти мне было хоть и тяжело, но я сознавала, что подъемы здесь не так уж высоки, и терпела. К тому же высокие снежные горы показывались нам в последний раз. Казбек - тоже. Повстречав двоих с лошадью, шли за брошенным на перевале мотоциклом. Вчера он гонял по Таргимской долине. Как можно ездить по таким каменистым и крутым тропам, не понимаю.
В полдень начали спуск и сразу попали в современный ингушский живой аул Хули, от которого автомобильная дорога проложена уже до Военно-Грузинской дороги. В каждом дворе - одна-две машины, и еще больше мотоциклов. Ребятишки сбежались смотреть на нас, хотя туристы здесь ходят. Это можно было понять по фразе одного дошкольника в селе пониже: "3начок дай мне" - она звучала у него одним нераздельным словом.
Правда, то село расположилось под знаменитым по всем туристским описаниям аулом Эрзи - "Орлиным гнездом". Здесь на небольшой территории 9 боевых башен, а жилых - не счесть, одни башни. Постройки консервируют. Ну, хоть здесь. А впечатление он производит грандиозное.
Здесь мы попрощались с Ингушетией. До курорта Армхи оставалось 6 км, а от него 9 км до Военно-Грузинской дороги. Последние километры нас подвезла грузовая с картошкой и сливами, и в 6 часов вечера мы уже стояли в широкой долине Тереке и голосовали на трассе.
Какое это удовольствие - сознание выполненного плана! За третью неделю мы прошли Чечню и Ингушетию и посмотрели почти все, что хотели. И еще осталась почти целая неделя на осмотр Грузии и на Черное море. Снова, уже в четвертый раз за этот месяц, мы начинали новый поход, теперь уже повторяя маршрут 1969 года - Казбеги, Сиони, Крестовый перевал, Тбилиси. Немного, но у нас все же было время для повторений, воспоминаний, когда не столько смотришь вновь, сколько узнаешь знакомое и родное, а заодно придирчиво наблюдаешь за собой - понятно, постарели за 10 лет, а на сколько?
Несколько машин нас не взяли, дождались рейсового автобуса из Орджоникидзе. Он довез нас до Казбеги, где мы успели в сумерках полюбоваться поднятым на горку храмом на фоне снежных склонов Казбека, а потом - до Сиони. Вышли из автобуса в начинающийся дождь и темень. Разбивать палатку не хочется, да и негде. - Пытаемся голосовать. Не сразу, но нас все же берет огромный трайлер. Меня укладывают на лежанку в кабину. Витя садится на третье место, а рюкзаки - в кузов, поверх бетонных блоков. И мы катим прямо в Тбилиси. О такой удаче мы даже и не мечтали. Я блаженствую, ненадолго засыпаю. Витя борется со сном (он сидит рядом с водителем и спать ему нельзя). Идет неторопливый разговор.
Эта машина тащила каменные блоки (кажется, 16 тонн) для какого-то электростроительства в Грузии - из Грозного - через Кавказ. Глядя на мучения шофера, удерживающего всю эту махину на серпантинных разворотах, трудно было не возмутиться: "Неужели в самой Грузии не нашлось бетона? " - Но это неискушенному человеку, а бывалый шофер давно привык к подобным гримасам нашего хозяйства и, знай себе, крутит баранку. Тем более, что грандиозные по масштабам Грузии планы строительства на Арагви каскада ГЭС - его вдохновляют. Вода затопит почти всю долину до Ананури, и даже мне больно от того, сколько плодородной и славной земли предков потопят эти ГЭС, но мой второй собеседник славит удобства новых многоэтажных поселков для выселенцев, а о земле и предках и не поминает. И это так странно для грузина, что я даже гляжу на него с подозрительным удивлением. Да все так просто: я разговаривал с новым типом грузина. (Кстати, за проезд с нас взяли деньги, хоть и небольшие, - в первый раз на нашей памяти. И это тоже признак изменения народной психологии).
В половине 12-го ночи мы вышли в Тбилиси. Нас пересадили в городской автобус до гостиницы у вокзала. По дороге решаем все же звонить по имеющемуся у меня телефону (его хозяина я видела лишь один раз). Но Витя разговорился с пьяненьким Альбертом, тот настойчиво предлагает свою комнату, пока он будет ночью дежурить. Соглашаемся, т.к. звонить ночью все же стеснительно. Идем темными улицами, пересекаем железную дорогу и в придорожной зоне входим в захудалый дом времен послевоенных трущоб - оказывается, такие еще есть в Тбилиси. Альберт вводит нас в ободранную комнату, где стоят стол, сундук и узкая койка. Потом объявляет, что он опоздал на смену и потому останется ночевать дома.
Конечно, есть и бедная Грузия, но этот Альберт, скорее, из алкогольной, убогой Грузии. У него симпатичная, вроде бы, рожица, но он маленький, привычка курить по ночам отвратительна, а приставания противны. К тому же к утру он закрыл дверь и надымил так, что с первыми проблесками рассвета я стала просить Витю вставать...
Гостеприимство Альберта оказалось ослабленным вариантом гостеприимства Зaypa. Как будто, дав приют, он ждал благодарности в виде любовных утех. Добродушный Альберт потом только чуть-чуть стеснялся нашего сердитого вида и усиленно угощал инжиром с деревьев у дома. Распрощались мы благожелательно. Что ж поделаешь - такова эта Грузия...
17 сентября, понедельник.Бодро начинаем утро: сдаем вещи на вокзале и едем на почтамт за письмами от детей. Но он еще закрыт, и потому мы отправляемся здороваться с утренним городом. По улице Плеханова, потом по Куре, потом к площади Руставели, потом наверх, повыше - и снова вниз, к Сионскому храму и Мехети... Постепенно Витей овладевает фотолихорадка. Его нельзя оторвать. А ведь наше время до отхода электрички на Гори - очень ограничено. И вот стремглав мчимся через город, бегом на почтамт, где получили письмо от Темы - от сердца отлегло, и на вокзал. Но оказалось, что здесь действует местное время, и у нас есть в запасе еще час. Его Витя использует для покупки фруктов и безопасной бритвы вместо сломанной в Ингушетии (уже в электричке не смог ее собрать, сломал, разозлился, выбросил свое приобретение в окошко).
В Тбилиси мы были всего несколько часов, узнавая старое и восхищаясь прежде не замеченным. А остальное дневное время затратили на ожидание поезда и на его медленное продвижение. До пещерного монастыря Уплисцихе, куда мы направляемся - 65 км, а мы движемся уже 3 с лишним часа. Поразительно! Остановки - по 20-30 минут. Вдобавок, небо затянула мгла, и погода окончательно испортилась.
От станции до самого монастыря через подвесной мост на Куре идти недалеко. Уплисцихе сохранил не меньше 3-х своих пещерных храмов и один наружный, базиличного типа с колокольней. Конечно, много келий-пещер. Потолки пещерных храмов выполнены резными; базилика - раздельно-трехнефная. Много раскопано старых фундаментов из больших правильных блоков, видимо, от римских еще времен. И все же, после армянских пещерных монастырей, Упсисцихе меня не поразил.
Селение близ Уплисцихе - невелико, в садах и огородах, на которых трудятся в одиночку и молодые, и старые люди. Привычный по старинной литературе пейзаж. И люди такие же - не навязчивые, но отзывчивые к нашим голодным глазам. Почему-то нам тут дарили и яблоки, и сливы, и семечки - просто так, без просьбы. Мы вспоминали слова старого кахетинца: "Если в Грузии ты сорвешь в саду яблоко, то хозяин тебя заругает, но не "Зачем рвешь чужое? " - а "Почему взял так мало? "
Чтобы успеть в Гори засветло, мы сделали попытку выехать машиной, но неудачно. Пришлось ожидать следующего поезда, поэтому в Гори приехали в сумерках.
Оставаться здесь до утра, пока откроют музей Сталина, не хотелось, т.к. пришлось бы терять целый день потом на дорогу до Кутаиси. К тому же Витя считает, что ничего нового для нас в этом музее, кроме многократно виденного и слышанного в детстве о мудром вожде, мы не узнаем. И потому мы ограничились лишь наружным осмотром парадного проспекта города и самого домика под мраморной беседкой в его конце. За домиком высится громадный музей роскошных восточных форм.
Не побывали мы также и в крепости, хотя она с проспекта хорошо видна, слегка подсвечиваемая. Так состоялось наше пунктирное знакомство с Гори. Вернулись на вокзал, купив в булочной горячего хлеба. И это было самое приятное в тот ветреный дождливый вечер. Поезд наш на Кутаиси отходил после полуночи. В ожидания открытия кассы Витя читал, а я подремала, устроившись рядом с бронзовокрашеной статуей генералиссимуса в зале ожидания, прямо у его сапога. Зато в поезде спали крепко.
18 сентября, вторник.Поезд в Кутаиси прибыл ранним солнечным утром. Умытая дождем зелень с вкрапленными в нее краснокирпичными домами так и просилась на фотопленку.
У нас три главных "объекта" для посещения, из них два - за городом, и потому, прежде всего, надо разобраться с автобусным расписанием. Едем на автовокзал, но там справочная девочка, ничего не поняв, отсылает нас в центр города. Оказывается - зря. Толкаемся по открывающимся магазинам. Витя, еще раз купив бритву, наконец, возвращается в мир приличий. Oблегчение испытываем оба. А потом мы лезем наверх, к храму Баграта. Он в развалинах, но каких!... Богатырских, богато украшенных. Налюбовавшись и наевшись инжира, спускаемся в город.
Найдя остановку, долго ждем автобус на Гелати, чтобы в 12-м часу уже взбираться по деревенским улицам, а потом и склонам имеретинских зеленых холмов к едва ли не самому красивому грузинскому памятнику - средневековому монастырю с академией. Радуемся целости его построек. Их так много: главный собор, две малые церкви, надвратная, колокольня, усыпальница Давида Строителя, сама Академия. - XI-XII вв. Роспись внутри собора - разного времени, с XI по XVII вв., первая - больше византийская, последняя - совсем грузинская. И, конечно, в алтаре - большая мозаичная Богородица. Культ Богоматери - культ Великой женщины - это так по-рыцарски, так по-европейски.
Из Гелати вышел основатель Икалтинской академии Арсений, ушедший отсюда из идейных разногласий с настоятелем Иоанном Петрици. Суть этих разногласий экскурсовод не смог мне прояснить, но что-то похожее на разногласия в нашей церкви XV века.
Весь этот день был в разъездах и ожиданиях попутных машин и автобусов. Вернувшись в Кутаиси, забрали с вокзала рюкзаки и стали искать транспорт в Гегути, к развалинам дворца имеретинских царей, решив, что оттуда будем пробираться в райцентр Вани.
Дворец нас разочаровал. Уж слишком массивны и приземисты эти развалины, обнесенные монастырским забором посреди совхозных овощных полей. При подходе к нему наелись кисловатых гранатов с придорожных деревьев и кустов.
К вечеру двумя попутками и автобусом пересекли водохранилище на Риони и добрались до Вани. Предпоследней нас везла грузовая легковушка колхозного главбуха. Ее хозяева показались нам скромными и любящими свой край и свою работу людьми. К многочисленным заградительным постам на дорогах (против неразрешенного вывоза сельхозпродукции), они относятся, как к неизбежной и верной мере. В спор мы даже не успели вступить.
В Вани мы приехали ради ведущихся здесь раскопок древнегреческого храмового города. К сожалению, солнце уже скрылось, не могло высветлить раскопанные греческие фундаменты от сгущающейся темноты. Зато наши головы хорошо просветил один из археологов. Он показал нам неофициальный музей этой археологической партии, реставрационную мастеровую. Археологи живут здесь летом и работают не один год вместе с семьями. Тут же жилой дом с кабинетами для занятий, кухней, гостиной, жилыми комнатами. Замкнутый мир увлеченных большим делом людей - это прекрасно!
Название раскапываемого города до сих пор не установлено. Неясностей много, но понятно, что это был важнейший культурный и религиозный центр не только греческой Колхиды, но и более древней, догреческой культуры. Особенность города - нисходящие вглубь храмы в честь богов подземного царства... Мне очень понятно, как может увлекать эта работа.
Из Вани выбирались уже ночью, глазея на богато и со вкусом украшенную скульптурами главную улицу этого небольшого грузинского города. Автобусы уже перестали ходить и надежд, что мы доберемся к ночи до поезда, было очень мало. Но - опять повезло, и машина, везшая молоко в бидонах, мимо всяческих постов домчала нас 25 км до ж.д. в Самтредиа. На вокзале оказалось, что поездов много, но мест нет. Местный поезд, которым мы сможем доехать до Абхазии - после 2-х часов ночи. Выбрав местечко в полутемном углу вокзала, расстелили пленку, палатку и устроились спать. Витя, как всегда, обеспечивал билеты, а я беспечно спала.
19 сентября, среда.В Сухуми оказалось, что обе утренние электрички на Афон уже ушли, но мы не расстраивались, поскольку автобусов много, и отправились к морю праздновать конец похода. Почему-то было и забавно, и приятно гулять по курортным улицам. Радостно было здороваться с Черным морем, войти в воду и покачаться на волнах. На пляже людей много, но проходы к морю есть, а в море людей почему-то мало.
Следующая наша остановка - Новый Афон. Сколько времени ездим, а никто из нас здесь не был. Надежд на посещение пещер было немного, они и не осуществились. Мы только потолкались в среде ожидающих, чуть впитали забытую с детства атмосферу публичного праздничного увеселения.
Зато осмотрели монастырь и поняли, что, несмотря на турбазу, он до сих пор остается святым местом. Вообще-то экскурсоводов слушать не очень приятно, особенно когда они рассказывают "о грабителях-монахах" или "религиозном дурмане". Но, вместе с тем, их рассказы дают много сведений людям о содержании фресок, сюжетов из Священного писания и т.д. Нет худа без добра.
К вечеру мы приехали в Гагру и поселились на два дня у Витиного товарища по студенческим временам.
20-21 сентября, четверг-пятница.Витя не сразу узнал этот старый, но очень большой и комфортабельный двухэтажный дом. Сначала нас пустили в роскошную гостиную, а потом туда вошел хозяин, устроив нам радушную и даже чуть торжественную встречу. С Витей они не виделись уже 10 лет, а со мной - еще больше. Мы были вкусно кормлены, а для ночлега была отведена лучшая комната, роскошная, с верхней верандой и видом на море.
Но при всем этом радушии осталось у меня ощущение отчуждения, может оттого, что тут много бывает гостей, а, скорее, от разности наших положений. У него приятная жена, учительница в музыкальной школе и двое очень симпатичных воспитанных мальчика 9-ти и 3-х лет. Жива мама, сестры. А он за прошедшие годы добился положения, стал важным партийным и советским работником. Это и неудивительно, поскольку в роду у него много деятелей довоенной Абхазии. Он - как бы наследственный аристократ советской формации, и потому держится с большим достоинством и одновременно мягкостью, даже вкрадчивостью. Эта фамильная гордость не позволяет ему брать взятки или опускаться до иных привычных здесь, но не совсем чистых статей дохода, поэтому содержать этот громадный дом в порядке и готовым для приема гостей стоит его домашним больших трудов. Но пока они сводят концы с концами в этом фамильном доме, почти замке, даже не прибегая к сдаче комнат или продаже фруктов на рынке. Это бессеребренничество симпатично и дает устойчивость карьере, но вместе с тем оно ограничивает его возможности в понимании экономических проблем. Так, он твердо убежден, что людей, отвозящих фрукты в Россию, надо отлавливать и наказывать за сверхдоходы. Неприятно, что в разговоре он предпочитает говорить сам, а выслушать Витю, например, отказался.
Самая излюбленная его тема - история Абхазии, поиск веских исторических свидетельств, что абхазы - исконнее на этих землях, чем грузины. Цитированием различных исторических трудов он просто утомил. Почему-то думает, что из него мог бы получиться ученый-историк высокого класса. Но ученому нужна широта мышления, а не одни цитаты. Так я и не поняла, откуда проистекает его нежелание высушивать чужое мнение: от чувства превосходства или от неуверенности в себе. Гораздо интереснее он рассказывал про попытки добиться перехода Абхазии из Грузии в Россию в год принятия новой конституции, комиссии из ЦК и народные петиции...
Два дня мы вели истинно курортную жизнь: смотрели старую и новую Гагру, купались и читали, отмечали мороженым свой 17-летний юбилей и искали подарки детям. Прощались с летом.
Вечером в пятницу гостеприимные хозяева достали нам железнодорожные билеты, накормили напоследок и распрощались. Дай им Бог благополучия и здоровья, ведь не побоялись они Витиных "обстоятельств".
Что ждет нас в этот "учебный" год? Тревожно.