18 сентября. У нас было много неудач и задержек - от шабашки до Самарканда. И все же подсознательно жила уверенность, что при большом упорстве желаемое может сбыться. Надежда на последний шанс. Надо только заявиться к кассе регистрации спозаранку, самым первым, чтоб не упустить билеты, если будут... Довольно долго я стоял один, потом ненадолго отошел к Лиле, а, вернувшись, обнаружил «конкурента». Злобясь на себя, встал за ним. Потом пришло сообщение: самолет Душанбе-Баку пришел перегруженным. Проходят счастливчики с билетами. И вот их поток иссякает. Сочувствующая нам регистраторша смотрит на часы. Немного выжидает и облегченно говорит: «Не явилось три пассажира» и пишет билет моему предшественнику. Но если бы он был один! Вокруг меня закипают страсти новых конкурентов: «Нужно... у нас билеты... давно ждем... справки - суют свои паспорта далеко впереди меня. Вот он, мой последний шанс - закончить путешествие в Баку; он все же был, этот шанс, а его вырывают у раззявы из рук. Наверное, все это было написано у меня на лице, потому что женщина решительно берет паспорта у меня: «Он стоял раньше». Остались минуты.
Оформляемся бегом и с рюкзаками мчимся к самолету. Краем уха слышу, как у стойки волнуются все же явившаяся пара «законных» пассажиров. Но поздно: их опоздание - это и есть наш удавшийся шанс. До отказа набитый самолет в воздухе. Прощай, Туркмения и здравствуй, Каспий!
Каспий был на удивление пустынным. Пустынная вода. Когда скрылся изрезанный желтый берег, глазу не на чем было остановиться. Достигнув другого берега, самолет сделал большой разворот и опустил нас на азербайджанской земле. И сразу: толчея, суета в аэропорту и первый удар по голове: «Билетов на Москву нет. - На ночные? - Езжайте в городскую кассу».
В городе второй удар: «Билеты на Москву продаются только на 4-й день». Раздавленные тяжестью этих ударов, выходим в сквер, садимся, разговариваем и стряхиваем с себя придавившую меня беду: невозможность попасть домой к маминому отъезду.
Невообразимым усилием воли с Витиной помощью заставляю себя глядеть на Баку. И все же целый бакинский день пелена из беспокойства, обиды, досады стояла перед моими глазами, лишь иногда утончаясь до полной прозрачности, чтоб я все же могла видеть Баку.
А город роскошный, добротный, вполне столичный. Метро, похожее на ленинградское. Море, принявшее нас так ласково, что Витя полностью забыл о наших горестях и радовался воде так полно, по-детски, что я опять позавидовала его способности преодолевать невзгоды.
Конечно, мы были в старом городе, прекрасно реставрированном на радость туристам. На очень большом протяжении сохраняются городские стены. Во дворце ширван-шахов запомнилось небольшое здание суда своим бессчетным количеством входов и орнаментом. Но самое большое удивление вызвали теснота и разноплановость самих старых кварталов, невообразимо узких улочек, бегущих вниз к морю и снова взбирающихся вверх к дворцу. Редкостная живописность.
Вечером бродили по новым улицам с красивыми дореволюционными и современными домами, фонтанами и нарядной публикой. Бродили до полной темноты, удивляясь множеству детей на улицах в такой поздний час и чаепитиям прямо перед домами.
Я была готова бродить и дальше, но Витя считал, что мы должны все же пытаться улететь и пораньше занять очередь на случайные билеты. Поздним вечером вернулись в аэропорт и за 5 часов до первого ночного самолета заняли место у касс.
Эта ночь постаралась смазать все наши отпускные впечатления. Ее мы запомнили очень хорошо, но и наше богатство, наши среднеазиатские впечатления она не убила.
В отличие от Лили, во мне оставалась неразумная уверенность, что ночью мы улетим-таки в Москву. Ашхабадский опыт обнадеживал. Ведь рейсов на Москву много, из них два ночных, два утренних больших самолета: любой нам подходит. Надо только стоять у кассы первыми, завоевать внимание аэропортовских женщин своим исключительным положением - ведь маленькие дети могут остаться одни. Не может на 4 рейса не найтись хотя бы пары билетов, или хотя бы одного для Лили. Только надо будет очень стараться. Такими словами я готовил Лилю к трудной и бессонной осаде аэропортовской кассы: «Просто нам предстоит тяжелая трудовая ночь, a сейчас надо расслабиться, отдохнуть и не упустить Баку. Ведь обидно будет из-за билетного страха испортить впечатление и радость». Если б я знал, насколько будет трудной эта ночь. Хорошо, что не знал...
Действительно, приехали в аэропорт за 5 часов до первых двух московских рейсов. Однако, немало времени прошло, прежде чем я разобрался в обстановке. В отличие от Ашхабада, здесь регистрация не писала пассажирy записку в кассу, а сообщала о наличии билетов в две кассы по телефону (как потом выяснилось, через начальство). Поэтому встали в обе действующие кассы, а еще бегали периодически к диспетчеру, но ответ был одинаков: «Ждите конца регистрации».
И вот мы тупо стоим у касс, хотя это и кажется ужасной бессмысленностью: до московских рейсов еще далеко, и кассы работают с людьми других, близких рейсов (отказы или доплата багажа). Однако, мы стоим, потому что нужно примелькаться у кассирши, в редкую свободную минуту успеть рассказать о своей беде и, главное - быть первым, опередить еще не подошедших конкурентов... А они уже есть, правда, за нами не становятся. Два сильно выпивших парня, в вызывающих рубахах, с гитарой, сперва базарят о «Москве» у окна «Справки», потом откатываются, потом причаливают к кассам и снова откатываются к диспетчерской и дальше... «Ну, эти нам не конкуренты» - думалось мне. Позже пришли, да и пьяные, их даже с билетами в самолет не пустят.
Но когда полчаса спустя я наблюдал, как один из этих парней совал девчонкам в «Справбюро» бутылку шампанского «на хранение-насовсем», а те кокетливо посмеивались, соглашались «сохранить на время», на душе стало нехорошо и тревожно: эти пьяные ребята как раз и возьмут наш последний шанс. Разве можно сравнить по силе воздействия наши упрашивающие рожи и подарок с кодексом торговой честности: «подарок-плата должен быть оплачен услугой». Ах, как жаль, что я не умею вступать в такие «торговые отношения», что стоят на моем пути предрассудки комсомольского воспитания, проклятый снобизм «бескорыстных хороших людей!» Ведь за эти билеты я сейчас готов заплатить много больше их цены, не на одну бутыль шампанского, а все оставшиеся деньги - а вот не могу, не умею. Одна только мысль о том, что мне придется выбирать момент и слова, чтобы всучить такой «подарок», приводит меня в дрожь и неистовство. Нет, за эту ночь мне не перестроиться, и вместо бутылки шампанского будем тратить свои нервы в неимоверных количествах. Ведь шутка сказать! «Дети останутся одни» (о том, что мать может и опоздать на работу, дожидаясь нашего возвращения - мы эту ночь и не вспоминали).
Рядом со мной и столь же тупо стоит командировочный. Ему нужны два билета на Ташкент. Он непоколебимо стоит первым, и все же, когда кончается регистрация его рейса, кассирша оформляет билеты другим. По телефону диспетчер называет ей прямо фамилии претендентов. «Что же это такое? - А у них телеграммы и справки, - объясняет касса, - мать умерла, родственники тяжело больны. Мы не можем иначе. - Да как же так, я б тоже справку мог написать...» Все бесполезно.
Ожидание катастрофы у меня усиливается. «Шампанское, телеграммы, - неужели не дадут мне, первому, хотя бы один, хотя бы один». Я это твержу про себя, переминаясь час за часом у окошка. Но и не выпускаю его из рук. За мной начинают переминаться другие «москвичи» - и никто не лезет вперед.
У Лили хуже - ее уже оттеснил от окошка какой-то дядька. Ну и пусть - моя касса основная, да и не в ней дело, как я теперь понимаю. Все решается у диспетчера или начальника, где принимают телеграммы и справки и откуда звонят: «Выдай такому-то и туда-то». Снова бегу к диспетчеру и начальнику, снова объясняюсь, и снова получаю рыбье: «Ждите у кассы». Я жалел, что мы не транзитники, тогда имели бы дело только с диспетчером.
Но вот подходит наше время. Бегут люди с чемоданами... Черт, неужели они ночью все без опоздания? - «Билетов нет», - объявляет касса. Правда, через несколько минут выписывают билеты тем самым протрезвевшим парням. Оказывается, они «солдаты и летят к тяжело больному товарищу!» Потом какой-то милиционер приводит человека на «свою бронь» - беспрекословно оформляют и его... Каждого из них я провожаю тоскливым взглядом: «Ну, все, что ли, кончились «справочники»? Уж на второй-то рейс дадут хотя бы один свободный билет в кассу?... - «Билетов нет, билетов нет - объявляет касса.
Страшное разочарование охватывает меня. Как же так - ведь я был первым - и на два огромных самолета ни одного билета? Так ведь и утром будет то же. Так ведь и вообще не улетим. Полная растерянность... Снова бегу к начальнице: «Что же нам делать, ну посадите в самолет, хотя бы жену, пока не захлопнули двери...» Меня не слушают, досадливо морщатся, как от общения с гусеницей, годной лишь, чтобы раздавить ее. Да и не мудрено - столько лет они слушают такие стенания ежечасно, почти ежеминутно. Пора бы и привыкнуть. Вот и привыкли и даже бизнес научились делать
Начальница смены почтительно разговаривает с каким-то пожилым и худым азербайджанцем. Это заместитель начальника аэропорта. Он дежурит этой ночью, и спустился из своего кабинета на 3-м этаже. Начальница жалуется: много пассажиров, мест нет даже для тех, кто с телеграммами, нельзя ли дать на утренние рейсы более вместительные машины? «Дай бы бог» - думаю я, но обращаюсь к нему лишь со своей личной просьбой, торопливо объясняю, что прошу хотя бы одно место и слышу в ответ все то же: «Ждите, утром будут самолеты. - А можно ли к вам утром обратиться? - Конечно» - удивляется он.
Как легко человек переходит от отчаяния к надежде... на дополнительные места в более вместительном самолете!
К трем часам ночи жизнь в кассово-регистрационном зале затихает. Рейсов не будет до 6-ти утра. Расстилаем палатку на асфальте аэропортовского балкона... Просыпаюсь сам, на рассвете, в каком-то удивлении: «Где я и что это со мной?»
Заспанная кассирша на месте уже, мои конкуренты толкутся, но меня признают и освобождают привычное за эти долгие часы место. Что ж, может, хоть утром будут запоздавшие? А самолеты? - Нет, вместительность их не увеличена, и опоздавших нет... «Нет билетов на первый утренний рейс» - Нет даже для нового солдата со справкой и еще для кого-то. Бегу к начальнику в кабинет. Дверь заперта и на мой стук слышу: «Ждите - ничего не могу сделать»
Мне остается только ждать, когда такие же слова произнесут и по поводу второго утреннего рейса - и тогда придется осмысливать свою неудачу, свою беду: слать телеграммы, просить прощения, биться головой об стенку «Пусть тогда начальник говорит, что телеграфировать маме» - впадаю в детство.
Но я не мог ждать этого последнего удара. Бросаю уже бесполезную очередь и иду к регистрационному пункту, где проходит последние пассажиры на последний для нас рейс. Все. Закрывается барьер. Женщина уходит, не отвечая мне. Сейчас она будет звонить диспетчеру. Бегу к диспетчерской и слышу разговор: «Сколько? - Три места.- Ну, что ты скажешь, -- всего три места, а у нас с телеграммами больше - Пусть сам распоряжается, что делать». Видит меня перед собою и зло кричит: «Ну, что вам? Опять Вы здесь? Ждите!»
Но я уже знаю, что мне нечего ждать, ибо знаю, кто принимает решение. И я бегу через три ступеньки в кабинет начальника аэропорта. Слава богу, дверь не заперта, и я с ходу прерываю разговор зама с кем-то, так и не осознанного мною: «Сейчас улетит самолет на Москву. Там есть три свободных места. Это последний самолет, на котором мы могли бы успеть к детям. Я уже объяснял вам наше критическое положение, отправьте хотя бы одну жену. Мне тоже надо быть завтра на работе, но пусть, буду стоять здесь у Вас хоть пять суток - отправьте только жену к детям.
«Я не могу, - отвечает он. - В первую очередь мы отправляем пассажиров с телеграммами. Меня ведь тоже могут проверить: почему не отправил человека вот с такой телеграммой. А Вы говорите...» « Но ведь бывают исключения, когда даже с телеграммой человек может подождать другой рейс, а мы уже не можем ждать» Голос мой неожиданно меняется, становится каким-то стариковски-глухим. Волнение душит. И, наверное, только это необычное состояние еще заставляет Зама продолжать разговор в таком оборонительном тоне. « Да, формально, Вы, может, и правы - заклинаю я, - но бывают такие моменты в жизни, когда необходимо отступать от правил. Поверьте, у меня именно такой случай. Отправьте жену.»
Внешне он остается непреклонным. Звонит телефон: «Да, я знаю, три места есть. Продайте балеты так: один - солдату, второй - жене пассажира, что стоит у меня. Как ваша фамилия? Ткаченко? Да, Ткаченко. Нет, нет, только ей одной, третий...
Вниз я спешил уже через 4 ступеньки: «Спасибо, спасибо, спасибо». Все же проняло эту ходячую инструкцию. Выхватываю уже окаменевшую Лилю из ее очереди, оформляю билет, рассортировываю рюкзак, оставляя себе еду и деньги, и прощаюсь у дверей на посадку. «Теперь ты успеешь, конечно, успеешь!»
Потом стою у аэропортовской ограды и наблюдаю, как в брюхо самолета запихивают последним Лилин рюкзак. Спокойно, умиротворенно ожидаю, когда отойдет трап и сдвинется самолетная громада, и можно будет помахать ей на недолгое прощанье. Счастлив я был в тот момент необычайно: Лиля не опоздает, и мы успешно закончим наш поход. А, может, даже гордился: «Все же удалось».
Хотя сейчас понимаю: не гордиться, а расстраиваться бы надо, что не мог и не умею вступать в торговые отношения с людьми, денационализировавшими бакинский аэропорт. Вот те парни с шампанским - много прогрессивнее меня: и сами особенно не переживали, и аэрофлотовок ублажили... А я что? Только попортил нервы и себе, и всему аэропорту, только взметнул истерию и породил у себе подобных злобу. - «Разогнать бы всех и вся, поставить хорошего начальника, чтоб распределил дефицитные билеты по справедливости...» Вместо того, чтобы свободно купить билеты шампанским, я рабски молил начальника о справедливости... Нет, мне не приходилось собой гордиться.
Но в то утро, 19 сентября, я был рад. Тихо выбрался на площадь, сел в автобус к морю, в Баку и в Суруханы, к древнему храму огнепоклонников.