Вступление
Путевой дневник Лиля вела день за днем и закончила его в Баку. В Баку же я начал писать к нему комментарии.
Последние часы перед поездом. Торопиться уже некуда, наступило зрительное насыщение, да и пленки все засняты, да и устал я от аэропортовской бессонной ночи. Расслабленно сижу в сквере с видом на привокзальные часы, заботливо придвинув к себе раскрытый рюкзак с едой. С удовольствием вслушиваюсь в бакинскую мягкую речь, голова кружится и иногда заваливается в неожиданном сне на боковой камень парковой скамьи. Но вот, кажется, сон основательно перебит, и я настраиваюсь на писанину. Ведь в Москве сразу станет не до того. Лиля - молодец, отписалась и может со спокойной совестью жить дальше.
Наверное, она уже долетела до Москвы, и хоть на полчаса, но успеет приехать домой до отъезда матери, успеет перенять у нее детскую вахту и извиниться за наше опоздание. Ведь мы старались изо всех сил.
А я еще в Баку. В кармане билет на поезд. Пропади пропадом эти самолеты, этот аэрофлот, с его выматывающей душу неопределенностью и бессильной жданкой! Лучше я буду медленно и уверенно катить по стране еще двое суток и писать комментарии. Правда, опоздаю на работу - ну да, семь бед, один ответ. Все равно, снова делать самолетные попытки - свыше моих сил. Зато у меня продолжается отпуск - теперь уже вне закона и без плана. Все сделано, и некуда спешить. И сладко от этой беззаконности и своего одиночества. Как будто вернулся в очень давнее, крепко забытое состояние поездок в одиночку. Но хватит расслабляться.
Весь поход нам не хватало тех двух дней, на которые я опоздал, возвращаясь из шабашки. И теперь я опоздаю на 2 дня на работу. Конечно, не будь такой напряженности в нашем маршруте, такого разнообразия задач и надежд, мы бы управились скорее. Я перечислю лишь основное: 1) давно задуманный пеший поход по Тянь-Шаню; 2) в десятилетие нашей первой самостоятельной поездки - в Среднюю Азию, снова встретиться с ней; 3) посещением Баку и Каспия завершить наше первое и беглое знакомство со всей страной, чтобы сказать себе: «За 10 лет мы многое увидели, а теперь пора вести более спокойную и «добропорядочною» жизнь с детьми, без спешки и риска».
Примечание: мой комментарий к дневнику написан курсивом.
2 сентябряБилет на самолет обещал нам в это утро встречу с Алма-Атой, но чья-то воля задержала предшествующий рейс на сутки, а наш - на 15 часов. Как недоумевал Витя, став в очередь на регистрацию, когда впередистоящий и более осведомленный товарищ разъяснил нам, что сейчас регистрировать будут не нас, а лишь вчерашних пассажиров, а мы сейчас - незаконные. Попытки улететь на других самолетах ни нам, ни другим коллегам по очереди, не удались, и мы пошли спать в лесок, благо, что он подходит прямо к аэродрому в Домодедово.
Билеты я покупал за несколько часов до посадки, в городе, значит, рейсы уже задерживались, однако кассирша ни слова об этом мне не сказала. Нарочно или ее саму диспетчеры в известность не поставили? Уверен, что она не могла сделать такую гадость: обмануть стоящего перед нею человека и устроить ему бессонную ночь. Другое дело, далекий диспетчер: его спрашивают - «Есть ли билеты на такой-то рейс?» и он отвечает: «Есть», а о задержке рейса никто не спрашивает, значит, и сообщать не надо. В результате - глупость и гадость. Хорошо еще, что у нас с собой и палатка, и спальники, и масса подготовительных дел, и масса тем для рассказов-разговоров. Ведь не виделись полтора месяца.
Улетели в 17 с минутами. Впервые проходили досмотр ручной клади, правда, формальный. Камеры по обнаружению металла уже не работают, как и положено.
Остановка в Целинограде. Комфортабельный аэропорт, но, как и в Москве, в ожидании запаздывающих самолетов сидят люди. За аэропортом - степь, и мы лишь на десяток минут успели выйти в нее и вдохнуть пыль целинных воспоминаний. Уж скоро им будет 20 лет.
3 сентября.В 3 часа ночи по местному Алма-Ата спала. Выйдя за территорию аэродромного поселка, мы тоже заснули у дороги, среди каких-то пыльных деревьев.
Мои сведений об Алма-Ате исчерпывалась тем, что это - столица Казахстана, и что здесь живут М.Симашко и Олджас Сулейменов, книги которых мы недавно прочли. Утром мы долго плутали между алма-атинскими вокзалами, прежде чем пристроили свои рюкзаки и налегке вышли в город. И, прежде всего, отправились на... базар. Так хотелось после московских очередей окунуться в восточное фруктовое изобилие. И, правда, роскошь: медовые яблоки, дешевый виноград, слегка разбитая дыня (потом с трудом ее доедали) - все это оказалось в наших сетках.
Дыню мы ели в парке с видом на собор-музей. Других храмов в городе мы не видели, а где же идет служба?
Общее впечатление от города - прямоугольная планировка улиц, одноэтажные дома русского вида, и лишь в центре много новых, красивых домов, в зелени и редком национальном орнаменте.
Алма-Ата возникла, как русская крепость Верный, и только революция дала ей казахское имя, не изменив русской сути. Памятники деятелям казахской культуры, названия на улицах и орнамент на домах, по-европейски одетые казахи-интеллигенты. Вот и все. Таковы почти все среднеазиатские столицы. Тонок и непрочен наброшенный на них национальный убор. Не скрывает истинных хозяев. Говорят, во всех республиках вторыми секретарями ЦК партии назначаются только русские, первые же - из коренного населения, но именно вторые секретари и заправляет делами. Но это все - слухи. А вот как в Алма-Ате казах Кунаев «встречал» русского Брежнева, мы сами видели: перекрытое движение на основных магистралях города, мобилизованные толпы служащих и школьников, подчистки и срочный ремонт зданий. Это был приезд Хозяина к своему вассалу.
«Вот возьму и лягу перед машиной Брежнева» - говорил нам подвыпивший казах Казбек в парке перед собором. Мы объедались дыней с хлебом, когда он подобрался к нам и попросил покушать. В сердце шевельнулся почти мистический страх: его появление почти в деталях напомнило наш первый азиатский день 10 лет назад в Ташкенте. Тогда к нам тоже обратился узбек и попросил покушать дыню, а кончил руганью и проклятиями. А что сейчас будет?...
Но совпадения на этом и кончились. Пьяный Казбек был вполне миролюбив, говорил о своих бывших и будущих женах, о своих злоключениях в предварительном заключении, о претензиях к Брежневу. «Кто он такой? - убеждал он нас, - Ленина я знаю, Сталина знаю, остальных же - не знаю. Нет, это был не казах. Это был просто пьяный, ничем не отличающийся от московского или иного пьяного. Продукт пьяной цивилизации.
Мы прошлись по основным центральным магистралям города, а потом разыскали букинистический магазин, надеясь найти книги Симашко и Сулейменова. Как я обрадовалась, раскопав «Маздака» Симашко, а вот «Азия» Сулейменова, оказывается, уже изъята из продажи. Продавщица рассказала: «Продали штук 30, не больше, а потом опомнились, изъяли. Мы можем купить только для уничтожения. Все удивляются, как ее могли издать...» Это было для нас новость. А что произошло с его стихами? И какова будет судьба этого замечательного казахского поэта? Ведь прикрыть неугодный талант так легко.
Так уж получилось, что имена этих двух писателей вошли в нашу жизнь почти одновременно и накрепко связанными. Оба из Алма-Аты и знают друг друга. У Симашко одна из лучших повестей посвящена Олджасу. Но больше их роднит глубина проникновения в логику народной жизни и страстная заинтересованность. И еще - историчность тем. Впрочем, без разбора истории, на мой взгляд, вообще невозможно узнать общественной жизни. Только бывшего особиста и еврея Симашко волнует, прежде всего, тема власти, тема революции и ее перерождения, а Сулейменова - тема переплетения национальных культур и особой ценности каждой из них.
Главная книга Мориса Симашко о раннекоммунистической революции в Иране «Маздак» легла в основу нашего диафильма «Огонь Баку». Отмечу только, что мало кому оказалась доступной эта замечательная книга. Сжатость фраз, некоторая зашифрованность, а главное - слишком большая емкость содержания - наверное, мешают ее популярности. Во всяком случае, в алма-атинском магазине посетители встретили Лилин восторг, обнаружившей «Маздак», презрительным напоминанием: «Мы такой макулатурой не интересуемся». Это не случайно, думается. Не привычна и не популярна основная тема книги: неизбежность перерождения любой революции. К сожалению, уроки революций усваиваются очень плохо. Тем больше шансов, что жизнь снова заставит нас проходить одни и те же кровавые уроки, пока правило «будь ответственен, устраивай свою жизнь, но не разрушай ее в революциях» - не будет усвоено большинством и не станет прочной нормой народного духа. Тогда книголюбы непременно вспомнят о «Маздаке» Симашко.
Олджаса Сулейменова история волнует с иного, национального бока. Нет, дело не только в утверждении национального самосознания казахским поэтом, величия и красоты предков, значимости степной культуры кипчаков - прародителей казахского народа. Если б Сулейменов ограничился только этим, то не знал бы ни горя, ни забот: ведь при необходимости любой односторонний национальный поиск легко превратить в разновидность советского ура-патриотизма. Но Олджас гораздо шире. Он пламенно защищает доброе имя Азии - против Европы. Степи - против оседлых народов. Однако, даже это могли бы переварить власть имущие. Но страстную полемику с казенным славянофильством, полемику с ревнителями русского начала, с возвеличивателями «чистоты и самобытности всего русского и его извечного противостояния Азии», они перенести не могли. В устах казаха такая полемика могла быть воспринята как протест против русского засилья, что легко квалифицировать, как «подрыв центральной власти». И вправду, удивительно, как могли напечатать такую книгу с таким возможным толкованием. Хотя, ей-богу, Олджасу и дела нет до центральной власти и ее русском авторитете. Он озабочен лишь восстановлением исторической истины об изначальном тесном сожительстве и сотрудничестве славянских и степных народов. Более действенного и страстного интернационалиста я еще не встречал. Даже я, русский лишь по воспитанию и культуре, в иные моменты воспринимал эту книжку, как вполне заслуженную за шовинизм пощечину. Представляю, что могло твориться с другими людьми.
Настолько глубоко в нас вкоренена мысль об исключительной роли русского народа, грудью отстоявшего Европу от хищной Степи, что развенчание этого мифа воспринимается очень болезненно. Наверное, в 1966 году мы тоже не смогли бы принять эту книгу. Но прошло ведь 10 лет - и мы изменились.И вот в самой казахской столице мы узнаем, что «Аз и Я» Сулейменова здесь - под фактическим запретом. Звучит парадоксом: именно в Казахстане запретили истинно казахского современного писателя. Горький парадокс, к сожалению, весьма понятный
Вечером, без четверти 9, автобус в Медео, которого, по уверению хора алма-атинских советчиков, быть уже не могло (слишком поздно; объявлена селевая опасность; ожидаются взрывы на плотине; Кунаев принимает Брежнева и все закрыто и т.п.), все же подхватил нас и увез в Медео. Напуганные советчиками и возможными кордонами, мы с шепотом прошли мимо всех освещенных домишек, взобрались на противоселевую плотину и по широкой дороге в лунном свете добрались до турбазы «Горельник». Палатку поставили на склоне (от селей подальше), в окружении тянь-шаньских елей. Без костра, лишь доев виноград, заснули.
4 сентября.Вышли из Горельника в 9.15, остановились на Левом Талгаре в 5.45 - полуживые. Подъем на Талгарский перевал был жутко крутой, по сухой пыльной траве или дороге. Нас едва хватало на полчаса ходу. А внизу все маячила и никак не исчезала лыжная база Чимбулак. Полдня. Только в 2 часа мы были на перевале (3200 м.).
Немного спустившись, у речки Комсомолки, пообедали (мне, правда, ничего не лезло в горло) и потопали на Малый Талгарский перевал. Оба перевала травянистые, но вблизи уже стоят горы с ледниками, доподлинный Тянь-Шань. Очень неприятным был спуск с Малого Талгарского - крутой, по черной пыли, в душном лесу. Для уставших ног он был почти невыносим. Впервые я начала понимать людей, не бегущих с перевала (раньше мне казалось, что сбегать легче и быстрее, чем идти). Но когда не держат ноги, можно только ползти.
И все же, свалившись к реке, мы немного продвинулись вперед и, найдя чистый ручеек и уютную площадку в лесу, сбросили рюкзаки. Полночи опять не спала, да и Витя тоже. Он даже вылезал и кипятил чай.
Эти перевалы были нам нужны для тренировки, для акклиматизации, раз мы задумали пройти на Иссык-Куль высокогорным путем, через два четырехтысячных перевала, через ледники и снега. И, как всякая акклиматизация, эти перевалы дались нам с большим напряжением. Верный показатель чрезмерной усталости - потеря аппетита и бессонница. Последняя скоро прошла, но нормальной еды у нас не было до самого конца. Все казалось пресным и безвкусным. Из двух купленных в Алма-Ате килограммов хлеба, один мы оставили у костра в первый же день, a остатки второго выбросили через 6 дней на последней стоянке. Не хватало кислоты. От горной болезни мы избавились лишь на Иссык-Куле.
Я надеялся, что трудным будет только первый акклиматизационный перевал, а дальше придет спортивная форма и счастливая легкость в ногах и приятная усталость от приличной скорости. Но мы достигли лишь скорости (горный маршрут в 100 км. и три больших перевала за 6 дней - это не мало), но в спортивную форму мы так и не вошли, а усталость так и не стала приятной. Уж слишком мы были не тренированными, городскими. Особенно Лиля - ведь у нее не было перед этим 1,5 месяца шабашки. Непорядки с едой подкосили приятность нашего похода. Ну и что с того? Мы не очень этим огорчались и даже не ощущали неудач. Вот если бы не попали в Фергану или на Каспий - это было бы непоправимой неудачей... Нам не нужно было сговариваться о такой шкале ценностей, она у нас возникла очень давно и потому наши главные желания совпадали сразу, молча.
5 сентябряСегодня нам надо подойти к самому высокому перевалу маршрута. Путь начался в 8.10 пологой и приятной тропой в лесу. Потом вышли на луговые поляны, с солнцем и холодным ветром. Лес кончился, и мы запасаемся арчовыми дровами и палками для палатки. Обед был в 3 часа, после жуткой переправы через реку Конституции. Она хоть и разбита здесь на несколько потоков, но низвергается водопадами и еле-еле проходима, особенно сейчас, днем.
Путь по моренам под перевал был долог и утомителен. Мышцы на моих ногах болят от прикосновения. К 6 часам поднялись к известной стоянке, названной в описании «футбольным полем». Но она оказалась безводной пустыней: все пересохло. Разочарованные, мы поползли выше, поближе к леднику, и меньше, чем через полчаса, наткнулись на струйку воды и подходящую площадку.
Был приятный вечер. Не успело зайти солнце, как из-за хребта выползла и разгорелась полноценная луна. Она заливала все вокруг, как обычно говорится, - «светлым серебром». Но тишина сменилась порывами ветра, а мое сонное забытье - очередной бессонницей. Не знаю, что больше сказывается: наша усталость или высота в 3800 м, но только Витя тоже не спал, хоть и уверяет, что не очень устал. Он встал раньше 5-ти, вскипятил чай и подогрел вчерашнюю еду.
6 сентябряВ 6.20 двинулись к перевалу. Сперва по морене, но скоро уже по леднику, открытому, ровному, с малым количеством трещин. Снежная крупа, сыпавшаяся на нас сверху, прекратилась и начало светлеть. Солнышко, казалось, очень старается пробить облака и осветить ледовые горы вокруг. Ясно, хрусталинки из снега, ровный путь. В десятом часу подошли под перевальный взлет в 200 м. Еще издали увидели, что он почти без снега. «Ну, а вдруг скальный», беспокоилась я. Слава богу, оказался средней и мелкой осыпью. Сперва шли по снегу, потом он превратился в крутой и плотный фирн, в котором было очень трудно выбить ботинком ступеньку. Потому перебрались на подмерзшие камешки, а наверху, где стало положе, опять перешли на снег. Через 20 минут поднялись. 4165 м - для нас самый высокий перевал. Сверху открывался удивительно снежный вид, почти не было видно скальных выходов. Здесь начинается ледник «Богатырь».
Поначалу ледник был очень приятным: пологий с тонким слоем снега. Вот где горнолыжникам было бы хорошо и зимой, и летом!
Потом ледник испортился: снег вытаивает неравномерно и оставляет высокие острые гребешки, перепрыгивать через которые утомительно. И все же мы довольно шустро пробежали пологую часть. Открылась долина, а в конце ледника мы вдруг увидели озеро.
На карте озера не было. «Снег», - беспечно определила я. Но на деле оказалось озеро. Через полчаса в этом уже не было сомнения. Язык ледника растопился, залил долину и нашу тропу. Сумеем ли пройти низом, вдоль озерного берега? Или придется корячиться на сыпухах и непрочных скалах? Но, как и при переправе через Конституцию, у нас не было иного выхода, кроме пути вперед: авось получится.
И действительно, довольно много нам удалось пройти вдоль озера, однако все же уперлись в стену берегового льда. Каждую минуту по нему ссыпались с морены камни, куски льда. Жуткая картечь.
Повернув назад, полезли по довольно крутой сыпухе вверх и там, обнаружив турики каких-то предшественников, доверилась им и пошли. Но, ошеломленно замерли, увидев, что турики спускаются вниз над тем ледовым склоном по следам каменных лавин. Страх подсказал нам иное решение: идти под скалами, по верхушкам осыпей. Через полсотню метров опасного траверса мы благополучно спустились к концу озера. Но минуты, когда мы стояли в нерешительности над этой истаявшей ледовой бездной, на живой осыпи, и любой, нечаянно тронутый камень, срывался вниз, - запомнились своею жутью. Мы оказались благоразумными.
В этот день был еще долгий путь по камням вдоль озера и вдоль реки, пока не вывела она нас в широкую долину. Скоро нашли торную тропу. Шла она вдали от реки, обходя боковые родники с прекрасной чистой водой, пропадающей потом в мутном речном течении. Было очень приятно смотреть на эту хрустальную воду и пить ее. Все больше травы, разнообразные цветы. Все теплее солнышко. A тропа неторопливо спускается все ниже, открывая новые виды на разноцветные горы.
Здесь, как и в Фанах, много осыпей. Но после Фанских гор я уже не удивляюсь Тянь-шаньским. Жаль. Досадно на себя за утраченную свежесть чувств.
На ночь мы остановились у слияния Талгара и Иссыка, сразу за брошенным чабанским подворьем. Осмотрели Иссык, который нам предстоит завтра переходить. Река большая и бурная. Пока примеривались, где переходить лучше, с другого берега к нам подъехал чабан. Он откровенно огорчился тем, что мы не возим с собой вина, но все же обещал нас утром переправить через реку - за трешку (по формуле: «сколько не жалко...»).
Погода не дала нам спокойно поужинать, зачастила холодным дождиком с ветром. Забравшись в палатку, допили компот из последнего алма-атинского яблока. И хоть не сразу, но все же я уснула после чтения японских сказок, купленных в Алма-Ате, и после витиных «сказок о шабашке». Дождь шел почти всю ночь.
7 сентября.Утром вокруг вымокшей вдрызг палатки оказался снег. Холодно. Витя пытается разжечь костер из мокрых дров. Вымокли не только дрова, но и часть одежды. Неохота надевать мокрые штаны, но куда ж денешься.
Зато небо голубое и на другом склоне реки уже появилось солнышко. Надо торопиться быть готовыми к переправе. В ожидании, перетащили палатку на солнечный склон, она даже малость подсохла. Всадник выскочил из-за склона неожиданно. Но был это не вчерашний чернющий старик, а киргизский мальчишка лет 16-ти, приветливо улыбающийся. Если мы правильно поняли, то звать его Болот. Вид у него лихой, ружье за плечом. Да и без ружья не побоялись бы доверить ему свои «драгоценные жизни» и рюкзаки, т.к. знаем, что любой киргиз с малых лет на коне.
Здесь мы впервые встретились во плоти с киргизами - героями повестей Чингиза Айтматова. Повесть «Белый пароход», прямо связанная с Иссык-Кулем, Тянь-Шанем, древними киргизскими преданиями, - стала стержнем нашего тяньшаньского диафильма. И здесь на переправе, и в дальнейшем, я с особым вниманием всматривался в лица киргизских мальчишек и стариков, пытаясь угадать айтматовских героев. Велико было мое разочарование, когда из-за туч мне не удалось снять вид на Иссык-Куль с горных долин (как видел его Мальчик), когда не увидел на киргизском море ни одного белого парохода (о пассажирских судах здесь давно уже забыли), когда не получились кадры киргизских кладбищ с рогами на надгробьях и т.д. Рушились надежды, но от задуманного диафильма мы так и не отказались.
Воды в Иссыке было даже больше, чем в Талгаре. Недаром он берет начало с самого большого на Сев.Тянь-Шане ледника Коржаневского. В глубоких местах вода захлестывала лошади брюхо. Сперва Болот перевез по одному рюкзаки, бережно опустив их на камни, потом - Витю и, наконец, меня. Болот предложил мне свою ногу в качестве ступеньки, которую я только отдавила, а на коня не села. Тогда он подвел коня к камню, с которого я благополучно уселась сзади него. Понимала, что Витя будет фотографировать, но не могла и головы поднять, чтоб улыбнуться в объектив, так было страшно.
Отдав трешку, мы приветливо распрощались и еще много раз махали друг другу, пока он не скрылся. Так, в 9 ч. утра начался наш самый приятный ходовой день, наша «дневка на ходу». Путь был ясен, путь был вниз, по солнышку, по широкой долине Чилика, через боковые речки, которые мы или перескакивали по камушкам или проходили вброд, с удовольствием шлепая босыми ногами.
В час дня устроили горячий обед с бульоном и чаем, вспоминая алтайские традиции, с лежкой на солнышке. Встретившийся нам киргиз, везший на волах баранам соль, несколько спутал наши расчеты, уверив, что до поселка совсем близко. Мы шли потом 2,5 часа, наполняясь нетерпением: «Скоро ли?»
Несколько раз миновали безлюдные фермы. Как и в повестях Айтматова - они дырявые и сверху и сбоку. Мне запомнились слова Болота, что они останутся здесь зимовать с овцами. Мазанку для людей мы выдели, но загоны для скота - открытые. Как же так? И сколько времени еще, они, киргизы, будут соглашаться жить и работать в таких условиях, выращивать столь нужные людям шерсть и мясо. Витя говорит, что киргизские советские власти тоже беспокоятся об уходе молодежи. Что-то не видно...
Итак, в 5 часов мы подошли к ущелью Сютту-Булак. До темноты осталось еще 2,5 часа, и потому двинулись вверх
В этот день я разрывался между противоположными желаниями. С одной стороны, очень не хотелось портить спешкой наш единственный легкий и прогулочный туристский день - отсюда размеренный ход, длинный обед. А с другой стороны, если поспешить, то до темноты можно успеть подойти к нашему второму снежному перевалу, через Кунген, с тем, чтобы завтра с хода перевалить его. Тем самым мы выиграли бы целый день, нагнали б свои сроки хоть частично. Так и получилось, - наша «дневка на ходу» превратилась в полудневку. До обеда мы и вправду отдыхали, но после - стали торопиться - работать. И когда Лиля предложила остановиться у последнего лесного массива, я настоял на продолжении пути: верил, что повыше лес нам еще встретится.
Крутой подъем в лесу. Сверху жутковато сладостно смотреть на обрывистый противоположный берег Сютту-Булака, его зеленоватую воду в каньоне. А наш берег, выйдя из леса, быстро превратился в общипанный и вытоптанный овцами луг, по которому мы шли еще полтора часа, прежде чем потеряли всякую надежду увидеть хотя бы какие-нибудь кусты. Усмотрев на противоположном берегу какие-то колья, приспособили их на дрова и для палатки. Голое, безрадостное место.
Наутро предстоял перевал 3950 м., который мы не боялись, т.к. знали, что через него гоняют скот, значит, должна быть хорошая тропа. В этот вечер была большая какая-то близкая луна, и звезды, и всадники на вершинах окрестных пологих гор - как дозорные - и близкое ржанье коней...
«Сютту-Булак» в переводе с киргизского - «молочный источник». Видимо, издавна существует здесь скотоводческая цивилизация. И, честное слово, более выразительной иллюстрации к тезису о губительной роли людей в природе, чем ущелье Сютту-Булак, трудно представить. Ни единого дерева, ни кустика - лишь жесткая сухая травка на склонах и расхоженная черная грязь многочисленных троп. Почти не видно камней. Горы как будто потонули в навозе бесчисленных стад, ставшем жирной болотистой землей. Одно из прекрасных тянь-шаньских ущелий превратилось в грандиозный хлев. Здесь уже нельзя наслаждаться видом природы, здесь надо только работать, как на фабрике или в поле. Здесь уже нет красоты Тянь-Шаня, зато у киргизов есть мясо и жизнь. И за жизнь, наверное, можно платить красотой ущелий.
8 сентябряИ в это утро Витя встал раньше меня. К моему подъему закипала вода, в которой мы развели и вскипятили молоко, прихватив фляжку с собой. Предстоящий день нам казался утомительным, но ясным: длинный подъем до перевала и спуск к лесу. Но на нашу беду погода испортилась раньше, чем мы вышли на ледник, а часто повторяемое в туристских описаниях указание - «направо» увело нас на боковой ледник. Мы просто заблудились.
Блуждание в тумане по свежему снегу, сперва по боковой морене, потом по самому леднику с трещинами, которые продолжал засыпать новый снег, привело нас в отчаяние. Мы не понимали, где перевал.
Сколько времени идем вдоль скальной стены, а его не видно. Правда, в тумане ничего не видно. Наконец, мы бросили палатку на снег, влезли в спальник и, согревшись, подремали, пережидая туман.
Хотя мы встали засветло, но подходы к перевалу оказались столь длинными, что к ледникам мы подошли лишь к 12 часам дня. Конечно, были уверены, что пройдем перевал, но вот успеем ли добежать за ним до дров, было непонятно. Мое ощущение вины за спешку усугублялось Лилиным нездоровьем в тот день. Тем больше я торопился и лез вперед. По описаниям, перевал был прост, но некоторая трудность заключалась в сложности его опознавания и существенная опасность - в ледовых трещинах. Но как раз указание на сложность и предопределило мою ошибку: вместо «прямо, с уклонениями вправо», я сразу же взял кардинально вправо (чтоб не ошибиться), и, конечно же, туман и свежий снег. Тот самый снег, который вчера утром так высветлил долину Чилику и растаял под первым солнечным жаром, здесь прочно прикрыл все моренные живые камни. Вслепую ставишь ногу на снежный бугор и не знаешь, опора там, или яма. Просто мучительно. Добравшись до того ложного ледника, я уже был вымотан, а путь по этой «пухлой смерти», в обход различаемых трещин, впритирку к скалам, меня совсем доконал. Шел медленно, едва переводя дух. Мучительно хотелось остановиться и отдохнуть. Но где и как? Ведь чем дальше, тем хуже видимость на самом леднике. Где уж тут найти перевал. Наконец, туман закрыл все сплошь. Это и дало мне моральное право на предложение: «Придется пережидать. Но лучше это сделать в палатке. Хоть снимем мокрую обувь, согреемся и отдохнем». Лиля была согласна.
Это было разумное решение, но в нашей практике такого еще не бывало, и потому сам я воспринимал его почти как капитуляцию перед собственной слабостью (субъективно, так оно и было). Впервые я ощутил необоримость своей физической слабости, даже под угрозой смерти (в душе я опасался, что мы не согреемся и будем лежа замерзать, но сам себе не признавался). Вдруг стал слабее Лили (ведь я первый заговорил об остановке и отдыхе). Впервые понял, что есть какой-то предел, после которого я не волен распоряжаться своим телом и гнать его вперед. И испугался: неужели я так легко могу сдаться, предать и себя, и Лилю. А если придет такая ситуация в тюрьме?
Я испугался... и вытащил палатку. Конечно, мы много слышали историй, как погибали туристские группы в снежных горах, застигнутые непогодой и собственной растерянностью. Замерзали или застревали и трещинах. И у нас был опыт ночевки в хибинском снегу (правда, с печкой и пуховым спальником), мы знали, что есть сухие теплые вещи, что мороз небольшой, что не замерзнем. И как раз остановиться по своей воле - значило, не растеряться и не допустить худшей ошибки.
Уже согреваясь в спальнике, я смог убедить себя, что эта остановка - правильна, что в такой серьезной ситуации хуже всего - спешить. Да, сегодня перевал мы уже не пройдем, наверное, - снег и туман еще могут долго держаться. А может, идущий снег совсем закроем перевал, и нам придется возвращаться назад, к Чилику. Это, конечно, будет очень плохо, но все же несравнимо с гибелью, возможность которой мы ощутили так реально. Особенно, Лиля: ну что она будет делать, если я в тумане и спешке провалюсь в трещину? Без веревки и товарищей? (А у меня на Алтае такой случай уже был - правда, рюкзак не дал провалиться глубоко, выкарабкался сам, молча, не привлекая внимания спутников).Нет, лучше переодеться в сухое, мобилизовать все свои вещи, как утеплитель - тогда в снегу можно провести много времени, пережидая непогоду. Ведь еще сентябрь, ведь еще должно вернуться солнце.
Туман и в самом деле через несколько часов рассеялся, открыв нам, что стенка скал, у которых мы лежим, не имеет перевала, ее надо обходить дальше. Пока мы вылезли, влезли в мокрые носки и ботинки и собрали рюкзаки, туман опять наполз на нас, не позволяя видеть ничего дальше метра. В очередной прорыв тумана мы увидели конец нашей стенки, а дальше и неожиданно далеко внизу - другой ледник. Так мы воочию убедились, что зашли на боковой ледник. Спуск с него, наверняка, крут и опасен ледопадными трещинами. И потому мы пошли назад по собственным следам, почти уже засыпанным, в обход.
Благоразумие возобладало, шаг за шагом мы снова вышли на морену и через 12 часов после утреннего выхода мы утаптывали снежную площадку, чтобы обосноваться на холодную ночевку.
Целый день есть не хотелось. Очень я только сожалела, что в пути пила молоко, и в фляжке его осталось очень мало. Забравшись в спальник, под палаткой и полиэтиленом, мы с трудом проглотили сыр с сухарями и, как ни странно, уснули, несмотря на высоту и усталость. Сказались, наверное, прошлые малосонные ночи, тепло и уверенность, что завтра все же выйдем к перевалу. Расползшийся к ночи туман открыл лиловое от свежего снега неба с рыжими облаками. И оно тоже нас обнадеживало.
9 сентября Какие палатка и спальник - дом и уют, осознаешь особенно хорошо, когда вылезаешь из них на снег. Витя заставил меня поверх сухой натянуть мокрую одежду и обувь, обернувшись в куски полиэтилена, чтобы сохранить сухое белье. Конечно, опасно не снимать с себя сухую спальную одежду, но мы уверены, что выберемся сегодня из снегов, и потому идем тепло одетые. Солнце разгоняет туман. Ну, двинулись... Что-то будет...
С первой же минуты я почувствовала, как слаба. Глубина снега не доходит до колен, и все же приходится себя уговаривать, дыхание с трудом успокаивать. А после пересидки нисколько не легче. Некоторую бодрость внес замеченный издали шест-указатель. Идем туда. Но опять же - в хребте два понижения, у обоих бергшрунты. Как же водят здесь скот? Только у самого перевала узнали - через мостик. Да, натаскали сюда бревен и досок и поставили довольно крепкий мостик. Но какие-то барашки все же не выдерживают пути - мы видели их кости по дороге.
Вот он - перевал. 10 часов. Последние метры и скорее вниз, подальше от ветра и холода. С южной стороны - осыпь, засыпанная снегом. Но с перевала по тропе ведут свежие, явно сегодняшние следы не то собаки, не то волка. И мы с благодарностью им следуем, чтобы не сбиться с тропы. Утомительный поначалу спуск все больше выполаживается, идти становится легче. Вот и трава. Кончился перевал.
Когда мы, наконец, перевалили, мне хотелось остановиться и буквально отслужить молебен судьбе за избавление от беды, за удачное завершение похода.
Уже 10 лет мы ходим вдвоем, и риск от этого всегда искупался духовным комфортом, удобствами взаимопонимания. Но на этот раз мы коснулись чего-то грозного. И ведь казалось: «скотский» перевал, натренированные ноги, облегченные рюкзаки - чего бояться? А вот немного снега, немного тумана, чуть-чуть заблудились из-за спешки - а в результате неодолимая усталость, почти апатия, смертельная опасность. Правда, мы не сломались, но ведь и горы были к нам милостивы, приободрили уже к вечеру чистым небом. Последний наш перевал показал, как хрупка наша безопасность в горах, как ограничены собственные силы. Тем более, что их становится все меньше.
Повторять такие походы в будущем - просто неразумно. Давно уже вынашиваемое желание изменить стиль отдыха, сделать его более спокойным, совместным с отдыхом детей, как будто нашло сейчас хороший повод для доказательства: «Смотри, горы предупреждают нас: кончайте сами, пока не поздно».
Тропа стала проезжей дорогой. Мимо нас вверх и вниз проезжают дочерна загоревшие киргизы в киргизских шапках и русских ушанках. И хотя продолжает дуть ветер с Иссык-Куля, угадываемого в серых облаках дальнего ущелья, постепенно становится теплее.
А когда вышли в арчовый лес, то тепло совсем разнежило, хотелось отдыха и чая у первого ручейка. Но Витя увидел впереди маленькое лазоревое озеро и загорелся отдыхать у него. С трудом преодолела я свои желания и поплелась к озеру.У него вода густой бирюзы и смотреть на него, конечно, приятно. Если б не холодный ветер, то отдых наш можно было бы назвать райским. Сварили обед, рябиновый компот, и даже поспали немного. Через три часа отправились вниз, и меньше, чем через час, нас подхватил попутный туристский микроавтобус и доставил в Ананьево. Все - кончился поход. Сбылось Витино желание - добраться до моря и фруктов.
Вечерний базар наполнил нашу сумку яблоками, грушами и помидорами, а знакомство с туристами в автобусе позволило выбрать хорошее место на берегу озера у турбазы «Иссык». Витя с разбегу выкупался в нем, но потом долго не мог согреться... от зубной боли. Не досталось ему безоблачной радости от этого вечера.
10 сентябряСолнечное, но ветреное и праздничное утро. Свежo. Даже Витя еще не купался. Бродит с фотоаппаратом по берегу, насматривается на озеро-море. Сейчас, когда не видно противоположных снежных гор, оно и в самом деле, как море, синее вдали, безбрежное и лишь береговые волны - серые от ледниковой взвеси. Вблизи видно, что это «обычная» голубая вода горных озер. На берегу - масса облепихи, полезной, но не вкусной. Отдыхающие рвут ее, не жалея, но много ягоды и остается... Берег пустынный. Купальный сезон кончился неделю назад. Сейчас - лишь редкие пляжники на песке.
К 11 часам пригрело, ветер потеплел. Море потянуло в себя и мы радостно забарахтались в его волнах. А потом Витя уплыл далеко-далеко в поисках глубокой воды. Говорил, что там, в сине-лазоревой воде, даже зуб перестал у него болеть.
Все просушили, повалялись, почитали. К обеду уже стало скучно, непривычно как-то без движения и невтерпеж сидеть, когда впереди у нас так много планов. В четвертом часу собрались, попрощались с турбазовским верблюдом-фотоэкспонатом и неторопливо двинулись на автобусную станцию. С озером еще не прощались, так как надеялись на купанье в Пржевальске и Рыбачьем. Больше часа провели в ожидании автобуса на Пржевальск на базарной площади, наблюдая неторопливый народ Ананьева.
Поселок основан семиреченскими казаками, и живут они здесь до сих пор крепко, зажиточно. В Подмосковье столько много живности во дворах я давно не видела. Чистенькие, точно вчера выбеленные дома, покрашенные голубой краской заборы. Много домовых пристроек. Легковых автомашин. Приветливые, с достоинством речи.
От часового же сидения на площади запомнилась больше киргизская публика: мать с тремя детьми - чистыми и ухоженными, колоритный старик на ишаке, женщина, жарившая шашлыки, русский пьяница, с которым неохотно здоровались.Витя старался фотографировать киргизских детей.
Из моих «спецсъемок» ничего не вышло. Тем не менее, диафильм о Тянь-Шане весь лег на айтматовские мотивы. Подспудно они присутствовали на протяжении всего нашего похода: и при встречах с киргизами, и при общении с тянь-шаньской природой, и даже при снежных испытаниях. В автобусе на дороге в Ананьево одна из познакомившихся с нами москвичек сказала о «Белом пароходе» Айтматова: «Эта история ужасна. Такое непонимание между детьми и жестокими взрослыми!» Меня аж передернуло от несогласия с такой упрощенной трактовкой, но я промолчал: слишком долго надо рассказывать про иное. Диафильм стал необходимостью.(См. Раздел III)
До Пржевальска тащились два часа по разбитой и, что еще хуже, медленно ремонтируемой дороге. У ремонтников ведь служба, а не шабашка. Высадили нас у развилки на Пржевальскую пристань. Мы намеревались провести ночь или на озере, или в парке музея Пржевальского. Но вместо автобуса свои услуги нам предложил мотоцикл с коляской. Стрелой, только в yшах свистело, прикатил он нас в какой-то город. Не успели мы очнуться и спросить: «Где же тут пристань?» - как наш благодетель притормозил у каких-то ворот и после короткой перебранки с вахтером прорвался в зону: «К какому общежитию, ребята?» Обалдевшие вконец, мы объясняемся, но слышим спокойный ответ: «А....тогда Вам здесь нельзя, ребята. Скажите вахтеру, что переехали»
Скромная «Пристань», даже не на всех картах обозначенная населенным пунктом, оказалась здоровенным (под стать самому Пржевальску) городом, какой-то полузакрытой базой-ящиком, черт бы ее драл. Быстро стемнело, и мы видели вокруг себя лишь дома барачного типа, склады и заборы. Выясняем, что никакой пристани здесь нет, как нет и пассажирских пароходов. «Ну, а где же здесь само озеро?... Кустики какие-нибудь?» Женщина-киргизка с ребенком, к которой мы обратились с этим вопросом, сначала не понимала или делала вид, что не понимала, потом переспрашивала, потом путалась в объяснениях (есть ли берег, или нет). Потом мы уже не знали, как от нее отвязаться, но уже она нас держалась и спрашивала, кто мы такие и подозрительно оглядывала наши рюкзаки - большие, драные, явно диверсантские. Наконец-то, уразумела слово «туристы», вроде поверила, но настойчиво продолжала тянуть за собой: «Пойдем-пойдем к моему мужу, он в охране работает, и все хорошо знает. Как надо сделает... Я сама в охране работаю, но он лучше...»
«Кажется, влипли», - подумали мы, переглянувшись. Но удрать от нее в этом подозрительном городе не решились. Документы у нас в порядке и беспокоиться об исходе столкновения с киргизской «бдительностью» было нечего. «Готовься к интересному приключению» - шептал я Лиле. Подошли к одному из бараков, захудалому, с керосинками, наверное. Наша вохровка сдала своего ребенка старухе-соседке и повела нас к мужу. Однако, то ли муж был выпивши, то ли просто не придал значения ее тревоге, только, вернувшись от таинственного мужа, женщина спокойно рассказала нам дорогу к озеру и даже... предложила ночевать у себя. Мы, конечно, с ходу отказались, стремясь поскорее смыться из этой «зоны влияния зоны». А после пожалели: пусть спать в этом бараке было бы хуже, чем в палатке, зато, наверное, многое б увидели и поняли запуганность этой женщины, ее столь твердо усвоенную «бдительность» по охране «пристанской цивилизации».
Эта киргизка и ее неведомый нам муж стали для нас как будто живыми иллюстрациями к темным силам в айтматовской повести. И действительно, что может общего между конными киргизами в горах, с их открытыми улыбками каждому встречному и этими цивилизованными вохровцами, берущими любого встречного под подозрение? Кто-то ведь запугал их, кому-то они ведь служат простодушно и верно, как отцу родному? Но какие изменения происходят в их душах? Как будто из приволья тянь-шаньских гор эти люди сразу попали в теснины сталинских порядков и ощущений, как будто вольные люди впадают в рабство. Даже сейчас, без Сталина, становятся сталинцами. Почему, отчего? - Неужели их так портит город? Непонятно!
А может, Айтматов не прав, может, доверчивая покорность злу присуща и вольным киргизам, только не видна в горах? Но тогда где же выход?. Ведь народ, люди, не умеющие отстаивать себя от рабства, люди, готовые к подчинению - такой народ обязательно найдет себе Господина, пойдет за ним и еще навяжет его нам, на нашу голову. Но нет, выход где-то есть.
Выйдя на берег Иссык-Куля, наши только кусты колючей облепихи, а под одним из них - рыболова, информировавшего нас, что располагаться можно только рядом с ним, т.к. кругом (он днем исследовал) - нечистоты.
Мерзко показалось мне на этом злосчастном берегy, и я упросила Витю уйти. Через час, выбравшись таки из этого закрытого города, мы поставили палатку у дороги, недалеко от музея Пржевальского.
Ночью был дождь, а утром обрушился ливень.
11 сентябряКлеенки не помогли. Палатку можно было выжимать. Вот тебе и жара Средней Азии!
На наше счастье, музей оказался открытым. Он маленький, и мы подробно рассмотрели eгo содержание - я ведь почти ничего не знала о Пржевальском. Списала его слова о тяге к путешествиям. Еще раз поразилась его портретному сходству с последним Генералиссимусом, но неприязни не было. Здесь же от старика смотрителя узнали о смерти Maо Цзе-дуна. И порадовались за китайцев, может, им станет легче.
На городской автобус мы опоздали, и потому бодро топали по 8-км дороге. Дождь кончился. Облачность над горами расслаивалась, открывая дальние снежные и ближние заснеженные вершины. Какое это величественное зрелище!
В самом Пржевальске интересны старые торговые ряды, мечеть в форме пагоды (строили китайские мастера перед революцией по заказу каракольских купцов) и множество девочек-киргизок, разъезжающих в субботний день домой с учебы. Надежда вылезти в южный Тянь-Шань не осуществилась (куда-то подевались автобусы на Теплоключенку и Джетыгоуз. И потому, потолкавшись на базаре, отоварились фруктами и дефицитными книгами (здесь мы купили Сент-Экзюпери), решили ехать в Рыбачье, а оттуда - в Фергану, прямо или через Фрунзе.
Прибежавшая откуда-то стайка школьников перехватила билеты на очередной рейс по северному берегу озера, и нам пришлось ехать по южному пути. Витя потом считал, что нам ужасно повезло, т.к. озеро и берег с этой стороны очень разнообразны и красивы. При заходящем солнце отчетливо были видны три цвета воды: темно-синий вдали, голубой вблизи и белый прибой. А горы были самой причудливой формы. Витя щелкал аппаратом часто-часто. Исщелкал одну пленку, принялся за другую.
В Рыбачье приехали в сумерки. Продуваемый северо-западными ветрами, малозеленый поселок. Сразу не захотелось оставаться. Поколебавшись, выяснив на станции, что прямой дороги на Фергану отсюда нет, сели в полупустой автобус, куда нас усердно зазывали, и покатили во Фрунзе.
Рейс, очевидно, был «левым», и поэтому мы чувствовали себя немного «благодетелями и соучастниками». Шоферы - ребята из тех, кто любит жить на широкую ногу.
Они все подначивали пассажиров затянуть хоровую песню, но пассажирам больше хотелось спать. Взаимопонимания не получилось. Где-то на полпути их остановила милиция. Оказалось - знакомый милиционер. Забавно было видеть, как этот «страж порядка» воссел между обоими водителями и начал глушить водку с незанятым шофером, подсмеиваясь над крутящим баранку. Как будто в театре теней - иллюстрация на тему содружества жуликов и милиции. Патриархальная простота нравов.
С хлебосольной щедростью довезли нас до турбазы во Фрунзе, даже порывались найти администратора, чтобы отвели нам «коттедж». Еле убежали от них вглубь базы. Проскочив корпуса и не найдя укромного местечка, мы перемахнули через забор и там, на пустыре, среди хилых березовых посадок, растянули свою мокрую палатку.
Рядом веселится турбаза - видно, уезжает один из заездов. Но мне не завидно, не хочу я этого веселья. Не хочу в плановые туристы.
12 сентябряУтром обнаружили себя среди высокого бурьяна рядом с кирпичным забором турбазы. Райское место для диких туристов! Бросив палатку, благо, в бурьяне ее и видно не было, перелезли через забор в турбазовскую цивилизацию чиститься и умываться, а так же узнавать насчет самолетного расписания и камеры хранения. Bсe оказалось удачно. Через полчаса мы уже сдали рюкзаки и легкими двинулись смотреть очередную среднеазиатскую столицу, начав, конечно, с рынка...
Однако, фрукты дороги: виноград по рублю, а груши по 70 к. Купили государственных яблок и груш по 34 и 43 коп., соответственно. Но невольно пришлось отметить про себя, с каким неудовольствием торгует продавщица по сравнению с женщинами, торгующими своим товаром. Вот одна из них, увидев на весах большой перевес, махнула рукой: «Да, берите...» Конечно, мы взяли.
Я иногда поражался этому несоответствию жизни и теории. По теории, казалось бы, на рынке торговки должны бы дрожать за каждый грамм своего товара, за каждую копейку, как за кровное: а государственный продавец, напротив, должен быть равнодушен к возможному перевесу: ведь выручка идет государству. Почему же в жизни оказывается все наоборот? - рыночная торговка тебе сбавляет цену и прибавляет весу, а в магазине тебя обвесят и обругают? Да очень просто.
На рынке продавец и покупатель стоят друг перед другом в нормальном, естественном положении равенства. И тот, и другой тратят свои личные труд-время-деньги. Оба они вольны обменивать свое время на цену товара (хочешь купить быстрее - покупай дороже и без очереди, хочешь быстрее продать - снижай цену), а поскольку оба они распоряжаются своим деньгами и товарами в полной мере - то и не очень мелочатся. Особенно, торговцы, которые знают цену времени, изменчивость спроса, угрозу конкуренции соседей, опасность безнадежных потерь от порчи товара.
А государственный торговец? - Ведь это не человек, это автомат, деталь громадного и неповоротливого торгового механизма. Он оправдает свои часы вне зависимости от объема распродажи - и потому ему не надо и самому спешить, и наплевать на спрос и время покупателей. Хороший он отпускает товар или плохой - цена ему одна, и ее нельзя менять по ситуации. Все жестко зафиксировано, механизировано. И потому разве можно ожидать человечности от равнодушного автомата, от общения с живым истуканом? - Однако, если бы государственные продавцы были настоящими истуканами, к ним можно было бы привыкнуть, как мы привыкаем к автоматам с газированной водой. Но в том-то и дело, что продавцы все же остаются людьми, только поставленными в неестественные условия. Редко, очень редко человек, действительно, становится исполнительным и хорошо действующим автоматом. Обычно он все же остается человеком мыслящим и действующим себе на пользу. Так и здесь, кажется, совсем он зажат, ограничен инструкциями, превращен в фасовочный агрегат. Ан-нет, он и здесь находит свободу действий, находит возможность устроиться удобнее. Ему нельзя экономить свое рабочее время, но можно разбавить его перекурами или посторонними делами или просто замедлить темп работы (за счет покупателей). Он обязан взвешивать точно, но у любой точности есть допуски и, в пределах этих допусков (а если зазеваешься, то и больше), тебя обвесят и обсчитают, и, конечно, не в твою пользу. Как правило, конечно, это копейки и крохи, но тем больше оснований у государственных продавцов для расширения таких допусков, тем больше причин для грубости и давления на покупателей.
Государственной торговец не может менять официальные цены - и вот он придерживает ходовой товар, создает дефицит, а потом продает его из-под прилавка с наценкой. И только в этот, тайный, фактически преступный момент он становится нормальным заботливым продавцом, а внешне, у пустых магазинных полок, он хранит надменное высокомерие государственного автомата: «Нет, не будет, не ждите...» Только денационализировав государственную собственность, т.е. попросту, украв ее, магазинный продавец возвращает себе человеческий облик и тут же теряет его, возвращаясь в мир «официальной пристойности». И это непрестанное взаимопревращение личин порождает давно известный «рабский душевный облик» - существа хитрого, двуличного, грубого, жестокого, низкого. Но, негодуя против рабских душ, надо помнить, что это естественная человеческая реакция на неестественные рабские условия, что только так раб и может сохранить свой разум в действии: грабя своего хозяина-государство и властвуя над его подопечными-покупателями.
Когда-то Ленин сказал: «Крестьянство (и крестьянский рынок) ежечасно и ежеминутно порождает капитализм». Перефразируя эти слова, можно сказать, что государственное хозяйство ежечасно, ежеминутно порождает рабов. И совсем не только в государственной торговле. Кто из нас не государственный служащий или работник? Не винтик? Мы только не любим называть все своими именами.
Позавтракав на центральной площади перед гостиницей «Киргизстан» фруктами с хлебом-лепешками, отправилась на поиски краеведческого. Но т.к. он звался историческим, то никто не мог нам его указать, пока не наткнулись на него случайно в «правительственных» кварталах города. Дома здесь редки, все больше важные республиканские и партийные учреждения, и море деревьев и цветов. Здесь же двухэтажный музей Фрунзе с его домом на первом этаже. Нам туда не захотелось.
Был еще киргизский музей искусств, почему-то закрытый. Современное роскошное здание. Вообще много ультраконструктивистских зданий с алюминиевыми переплетами и белыми стенами. Располагаются в них, как правило, всякие партийные организации.
На этом и закончилась наша экскурсия по Фрунзе. Еще запомнилась одна восточная молодая женщина с двумя детьми 4 и 5 лет. Раскрашенная, в локонах, качественно одетая, с жестковатым выражением лица, она предстала передо мной как продукт цивилизации на киргизской почве (за три дня перед нами сменился облик конных киргизов на озерных, а теперь вот - на столичных), как доказательство, что между нашими культурами легко преодолимое различие; по крайней мере, нет пропасти, а есть вход туда и сюда.
Из Фрунзе мы улетели в Ош. Слава богу, что достались билеты. Витя простоял в аэропортовской кассе около часа, и мы получили право отдать 28 рублей за 45 минут полета и были этим счастливы несказанно. Пишут: «Аэрофлот - это скорость и комфорт». Только часто нет билетов, нет рейсов, много чего нет. И потому я с трудом переношу эти очереди. Вите много легче.
Выбравшись из очереди, он со смехом рассказал: «Сзади меня все толкался старик-узбек, типичный Насреддин в чалме и зеленом халате, с мешком через плечо и одним русским словом: «Самарканд, на Самарканд». Наконец, аксакала приметила кассирша и вне очереди заказала билет: «Давай документы, бабай... Что? У тебя только партбилет? Ничего не выйдет, дорогой, паспорт нужен... Разве только милиция разрешит, иди туда». Бедный Насреддин, для него, наверное, партбилет - главный, всемогущий документ (член правящей партии), а тут даже за удостоверение личности не признают.
Еще 1,5 часа ожидания, и наш ЯК-40 поднялся над Фрунзе, над горами, над облаками, держа курс на Ош. В редкие облачные разрывы видим то безжизненную, то зеленую Фергану. В 7-м часу были в Оше и сразу уехали в старый Узген.
Автобус за рубль вез нас больше двух часов по темному шоссе в невысоких горах. Соседи говорили, что все лето не было дождя, а сейчас он лил, не переставая.
Из-за дождя, из-за непросохшей еще палатки, мы решили искать в Узгене гостиницу. Нашли. Городская гостиница была на ремонте, но в свежеотремонтированную часть уже пускали, разумеется, без белья и за левую плату. Мы очутились в двухместном номере, где, кроме кроватей, стола, шкафа и стула был еще кран с водой. Я тут же вымыла голову и, довольная, уснула.
13 сентябряУзген - древний город, но от старых времен остались только минарет и мавзолеи, которые, как и везде, реставрируют давно и помалу. А в остальном - обычный районный город, почти новый и неинтересный. И потому мы быстро оттуда уехали в Ош, a после небольшого гуляния по ошскому центру - в Коканд.
Автобус вез нас почти через всю Фергану. По обе стороны дороги - сплошные хлопковые поля, в которых иногда видны спины женщин. Собранный хлопок для просушки сваливают прямо на асфальт дороги, и тогда автобусу приходится тащиться по обочине. Комбайнов не видно. Нам сказали, что основной сбор начнется 15 сентября, и тогда пойдут и комбайны, и все молодые из города. Вспомнила слова Семаде: «Нет ничего ужаснее хлопка...»
В Коканд успели за час до темноты. Не снимая рюкзаков, прошли по городу, нашли ханский дворец, поужинали в открытой шашлычной ошскими помидорами и пошли искать ночлег. После долгих расспросов выяснили, что турбазы в городе нет, и поэтому мы заночевали за городом в ряду шелковиц на каком-то поле (утром оказалось - помидорном).
Ночь изобиловала звуками. Особенно эффектно проезжали мимо нас телеги. Звук нарастал с такой силой, что казалось, что телега нас непременно переедет. Но, тем не менее, выспались, набрали помидор и двинулись в город.
14 сентябряОставив рюкзаки на автовокзале, пошли по вчера намеченным точкам - действующая мечеть с мавзолеями и кладбищем; медресе, занятое стройремонт управлением; и, наконец, ханский дворец с краеведческим музеем. Он небольшой, но в хорошем состоянии. Открытые залы богато украшены росписью и резьбой. Чем-то напоминает Бахчисарай. Здесь я впервые увидела и узнала о Бабуре, внуке Тимура, поэте и основателе династии императоров Индии. Как сложна жизнь, сколько в ней сторон!
Коканд нас удивил своим многообразием. Как сказали ребята, с которыми мы разговорились, здесь живут дом к дому самые разные национальности. Узкие кривые улочки с домами-крепостями и широкие русские зеленые улицы европейских домов. Много-много старых деревьев, много тени, цветов, воды. В книжном купили хорошие книги. Хотелось ходить и ходить по этим улицам, в которых ощущалась какая-то полноценность.
Такое впечатление, что жителям тоже нравится жить в Коканде. С удовольствием торгует молодежь в мелких лавочках, мальчишки работают в чайханах. «Нет, отсюда никто не хочет уезжать. Здесь все есть» - сказал один здешний молодой человек. А с каким удовольствием рассказывала нам о старых красивых зданиях русская кокандка, родители которой попали сюда, кажется, еще до революции!
Пожалуй, именно в Коканде родилось наше противопоставление Коканда и Самарканда всем остальным среднеазиатским столицам: с одной стороны, древним (Бухара, Хива и др.), а с другой стороны - новым, нынешним. Первые - это города музеи, где прошлое застыло, и жить в них трудно. О новых кварталах Хивы и Бухары из «черемушкинских» коробок, нелепых в азиатском климате, я и говорить не хочу. Новые же столицы - чужие для Средней Азии. Европейские по виду, они населены русскими по языку и культуре. «Азиаты» в них ломаются, становятся или Орозкулами, или недовольными.
Старинным же столицам Коканду и Самарканду повезло в том, что после русского завоевания они лишились звания столиц и развивались без казенного вмешательства, спонтанно, стихийно, по воле самих жителей, сумевших наилучшим способом сохранять и развивать старое и новое, сплавлять их в удобный для собственной жизни город. И старое не отбрасывалось, и чужеземное усваивалось с умом. Коканду и Самарканду просто повезло, что, имея за плечами богатейшее наследство культуры и славы старых столиц, они не были задавлены государственными реконструкциями, а развивались сами. И получилось - хорошо!
Это противопоставление и легло в основу нашего диафильма о среднеазиатских городах 1976 года (см. Раздел III).
С сожалением мы прощались с Кокандом, но остаток нашего урезанного отпуска становился все короче, а ведь Витя еще надеялся попасть в Баку.
Из узбекского Коканда наш путь лежал в Таджикский Ленинабад (бывший Ходжент). В 4 часа дня, мы вылезли на его главной площади перед музеем в старинном медресе. Но музей оказался закрыт, мечеть - за забором, а в старой крепости расположена воинская часть. Зато сам город выглядел на удивление богато: роскошный новый рынок, красивые рестораны, театры и много всякого благоустройства. Закупив дешево виноград и пять кило персиков, пошли на встречу с Сыр-Дарьей. В первый раз любовались ее красивой, чистой и быстрой водой. Вечером на ненужно мягком дорогом автобусе уехали на юг, в Ура-Тюбе.
Опять ночевали за городом, теперь в саду под раскидистым орехом, где утром поживились яблоками и грушами.
15 сентябряГород оказался большим, по холмам разбросанным, и нелегко было разыскивать среди узких улочек его старинные здания. Потом из разговора с зав. музеем мы поняли, что нашли далеко не все, но не захотели отправляться вновь на поиски, т.к. даже те здания, которые мы видели, были или в плохом состоянии, или неинтересны. Зав. музеем советовал нам поехать дальше на юг, до Шахристана. «Там уникальные раскопки - твердил нам - Нариманов на них даже профессором стал».
Доехав до Шахристана и поднявшись на высокую гору, мы ничего не поняли в увиденных ямах и ходах, и, сконфуженные, спустились вниз к какому-то табору цыганистого вида. Оказалось - туристы!
У них была стоянка. На костре грелся чай. Пятеро мужчин и с десяток чумазых дошколят (мамы ушли к воде). Из разговора выясняем, что они таджики из Бухары, как и мы, путешествуют в свой отпуск. В прошлом году были в Сухуми, Батуми, а сейчас ездили по Таджикистану. Конечно, их ребятишки привычные, но я порадовалась, что наши - дома в чистоте и мамином уходе.
Мне до сих пор кажутся подозрительными эти «туристы», но почему бы и не поверить людям, тем более, что к нам они были очень приветливы и даже обменялись адресами.
На этом, собственно, и закончилось запланированное путешествие по Фергане. Нам удалось встретиться со Средней Азией в ее главной, самой населенной части.
У нас оставалось три с лишним дня и мое желание посетить Баку. По-хорошему, нами следовало бы вернуться в Ленинабад и поездом надежно добираться домой, в Москву. Спокойно, дешево, и в самый срок вернуться. Но возвращаться назад, но не увидеть Баку?
Я твердил о другом: надо пробираться на юг, в Душанбе, попутными машинами (по горным дорогам автобусы не ходят), оттуда самолетом - в Баку, а потом - в Москву. Пусть это будет много дороже, но тогда мы выжмем максимум из оставшегося времени. Когда еще сюда приедем, может, снова через 10 лет? А по дороге увидим издали вершины Фанских гор, как будто вернемся на 10 лет назад.
И Лиля согласилась в конце концов. Но только ей хотелось увидеть снова Самарканд - без этого не будет полной новой встречи со Средней Азией. И я с ней сразу согласился: из Самарканда в Баку лететь, наверно, ближе. И, конечно, лучше второй раз пройтись по Самарканду, чем первый раз - по очередной советской столице - Душанбе.
Дальше нам предстоял путь до Самарканда на попутных машинах, который мы и проделали, сперва на открытой машине до предперевального кордона, потом до Пенджикента на закрытой машине Душанбинского проектного института, и до Самарканда - в кабине грузовика с рудным концентратом. От первой машины осталось впечатление ветра, таджикского гостеприимства, от второй - жуткие серпантины, вползающие и сползающие с перевала 3300 м. в Туркестанском хребте, северные арчовые склоны, перешедшие в блестящие черным сланцем, а потом многоцветные по Зеравшану. И наконец - виды на «далекие и молодые» наши Фанские горы с Чимтаргой во главе.
A от третьей, ночной уже машины, запомнился шофер Борис - русский, но родившийся здесь и не знающий другой родины, кроме Самарканда, худющий, нервный; его рассказы о работе, о жизни, мытарства у бензоколонки и великодушие при прощании (не захотел взять деньги - «Вам, ребята, они будут нужнее»).
Меня этот день особенно удивил, как раз, последний эпизод - мытарства шоферов у самаркандской бензоколонки. Я в первый раз услышал о дефицитности у нас бензина и о введении лимита: на одну заправку разрешается давать не более 20 л. Для тяжелых машин с их рейсами по пустынным горам такое ограничение - глупость. Приходится заправляться много раз в нескольких местах. Отсюда, очереди и огромная трата времени - многие часы. Кто не может себе этого позволить, идет на сговор с заправщиками: отдает талоны на 100 литров, а фактически получает 70 литров. Спрашивается в задачке: куда же идет этот не выданный бензин? Ответ: налево, конечно! Очередной пример «стихийной денационализации» государственной собственности (а возможно, и не стихийной - а искусственно созданный дефицит). 30% бензина в качестве прибыли - огромная норма прибыли, которая и не снилась какому-нибудь владельцу бензоколонки в Америке. Так где же тогда хищнический капитализм?
Понятна нервозность Бориса. Наверное, этот процесс денационализации в Самарканде зашел довольно далеко (может, дальше Грузии) и вызывает отнюдь не добрые чувства у простых людей. С какою озлобленностью он говорил, например, о махинациях на мясокомбинате, ибо, конечно, из-за них мяса в магазине нет, а есть на базаре по высокой цене. С каким сочувствием он поминал недавно умершего секретаря самаркандского обкома партии, начавшего было твердой рукой наводить порядок среди всех этих хапуг (получив от Москвы тайную поддержку), но... «не своей смертью помер, здешние сволочи его отравили».
Я слушал и думал: как знакомо все это, как точно повторяет психологию простого человека, жаждущего «твердой руки», на протяжении всей русской истории, идущей от тирана к тирану. И снова все повторяется: и ощущение собственного бессилия, и надежда на твердую власть, и готовность с восторгом ее приветствовать, и ненависть против «хапуг и начальства», против нарождающейся аристократии, позывы к расправе с ними - такие настроения прямо предшествуют приходу нового Cталина, новых расстрелов. Шеварнадзе в Грузии - только ласточка. Недаром, здесь так много сталинских изображений.
Я не пытался спорить с Борисом. Но сам-то знаю: у страны нет другого пути к увеличению эффективности своего хозяйствования, кроме максимально допустимого высвобождения инициативы «выжиг и хапуг». Конечно, при этом жизнь «хапуг и ловкачей» станет еще лучше, но в противоречие с ныне бытующими предрассудками, жизнь остальных не станет хуже. Пострадают, может, только те, кто не желают меняться и не пробует ловчить на своем рабочем месте. Таким, действительно, чем дальше, тем больше придется покупать мясо не по твердой магазинной, а высокой рыночной цене - при той же зарплате. Один выход - повышать свой доход всяческими левыми заработками. А при наличии таковых, человек в любой момент сможет пойти на рынок и без хлопот купить какое угодно мясо. Вот и выходит, что он станет жить лучше, чем раньше - с магазинами и без левых заработков. Просто общество станет работать больше и эффективнее. И наш собеседник Борис, конечно, здесь не исключение.
Однако, почему-то собственный приработок не замечается, не учитывается, а вот у других считается преступлением. И лелеют люди мечту о «твердой руке», толкают страну на путь роста неэффективности. Ведь что такое «жесткий порядок?» Это означает: снова равнодушие запуганных исполнителей, не переправленное на рынок, а просто испорченное мясо, не отнятый у шоферов бензин, а слитый последними в землю, это означает карточки и всеобщее ожесточение.
Когда Лиля спросила у шофера ура-тюбинского автобуса, почему он повесил около себя портрет Сталина, тот иронично возразил: «А вам больше Хрущев нравится?» И такая логика почти у всех нас, привыкших почитать начальство не по той свободе, которую он нам предоставил, а по тем делам, которые он затевал и по той степени рабства, в которую он нас загоняет своими делами. И чем больше таких дел, тем больше мы его хвалим. Действительно, рабы, прирожденные рабы.
Когда же мы поймем, что за все прошедшие годы у нас не было лучшей власти, чем безвредный вспышкопускатель Хрущев и, не затевающий ничего «сверхъестественного», нынешний? Что нет ничего лучше бездействующей власти, которая только балансирует и примиряет общественные силы?! Что надо пользоваться таким нечастым для России временем?
Борис довез нас до самаркандской турбазы, где, как и 10 лет назад, нам разрешили поставить во дворе палатку. С трудом различаем клумбу, у которой тогда спали с «казанцами» и «горьковчанами». Сейчас мы здесь одни.
16 сентябряДень начался с поездки в аэропорт, чтобы обезопасить себя от самолетной неопределенности. Нас ждало разочарование: следующий рейс на Баку ожидается не вечером, а лишь послезавтрашним утром. Это значит, что на осмотр Баку у нас остается лишь несколько часов, раз мы уговорились вечером 18-го быть уже в Москве. До чего же обидно: сидеть два дня в уже знакомом Самарканде и упустить-таки завершающий все Баку. Но и опаздывать мы не имеем права.
Правда, есть еще поезд на Красноводск. Он, конечно, медленный и, может, все же выиграет несколько часов? - Надо узнать. Едем на вокзал, сдаем рюкзаки. Узнаем, что до Красноводска поезд уходит вечерам и идет полтора суток. А там еще паром по Каспию. Раньше полудня 18-го и поездом не управимся. Но, наверное, в Красноводске есть местные самолеты... , a может, самолеты из Ашхабада? В общем, там будут какие-то возможности, да и дешевле поезд. И надежнее. И возвращаться в аэропорт не хочется.
Позднее я жалел об этом решении. Вместо пустого дня в поезде, мы могли бы съездить на следующий день в Шахрисиаб - родину Тимура, памятники которого соперничают с самаркандскими. Позже сообразили, правда, тогда денег не хватило бы до Москвы
В первый раз мы никуда не спешим. Впереди у нас целый день, а Самарканд уже знаком - предстоит просто приятная прогулка-воспоминание. Встреча и вправду была приятной. Памятники расчищены, приведены в порядок, за Регистаном создается сад поэтов, у медресе Тиля-кари появился голубой купол. Полным ходом идет реставрация Биби-ханым. А еще мы узнали про существование мечети Ишрот-хона («дом радости») и мавзолея Абдал-Мазеддина, очень приятные были открытия.
Были и в новом исторической музее на Афрасиабе. Дорогу от Регистана до музея и обратно мы проходили вчетвером. В Регистане со мной разговорились двое: стар. лейтенант связи Ахрон показывал свой город родственнику из Казани - Борису. С ними вместе мы прошлись по рынку, хотели снова вспомнить зеленое чаепитие, но в чайхане почему-то продается теперь только пиво. Съели шашлыки, выпили пиво и отправились на Афрасиаб. Ахрон мечтает только о том, чтобы выйти на пенсию в 40 лет и торговать на базаре. То ли в шутку, то ли всерьез, он разглагольствовал о том, что лишь здесь, на базаре, он находит успокоение, отдохновение; здесь он дышит полной грудью - это жизнь!
Однако, общение с ним несколько все же утомило и, при подходящем случае, мы отделились. К Шах-и-Зинда мы подошли вечером и без сожаления убедились, что музей закрыт. Просто наступило пресыщение от увиденного, и не хотелось портить то первое, десятилетней давности, восторженнее впечатление.
Последний маленький эпизод перед вокзалом - вытаскивание кошелька из Витиной рубашки (потеря около 3 руб).
Впервые меня обокрали на моих же глазах, и потому хотелось бы описать этот эпизод подробней. Когда молодой (лет 18-ти) узбекский парень протиснулся в троллейбусе между мной и Лилей, стало неприятно. Что-то было неестественным в его изогнутой позе и даже, негодуя на себя, отметил свою враждебную ревнивость - но между Лилей и его огибающей фигурой было заметное расстояние. «А, наверное, на моей морде прямо-таки написано высокомерное отвращение «белого» к «черномазому» - с виноватостью думалось мне. Далее мысли катились своим чередом: об инстинктивном отталкивании национальностей, о примитивно животной основе чувств, и так далее.
Но вот остановка «Регистан». Полавтобуса в давке высаживается. Торопливо пробираюсь за Лилей, оберегая авоськи с виноградом, фотоаппарат и прочее. Навстречу ужe прут новые, и вот уже на подножке, увлеченный лишь одним - поскорее сойти, я ощущаю чье-то дрожание на плече, скашиваю глаза и вижу смуглые пальцы, вытаскивающие из нагрудного кармана один из двух кошельков. Надо бы схватить эти пальцы, но мои руки с авоськами зажаты народом, надо оглянуться, но меня несет вниз по инерции. И, только спрыгнув на землю, я оборачиваюсь, но, конечно, ничего не вижу. Просто за мной сходит тот парень. Взгляд в карман - одного кошелька нет, взгляд на парня - он спокойно стоит. «Ты взял кошелек?» - спрашиваю. «Ну что вы такое говорите? скромно и интеллигентно удивляется он. Я тяжело думаю: хватать за руки? Обыскивать? Звать милицию? Трудно решиться на это, особенно здесь, среди узбеков. Да и трудно перейти к действиям после недавних виноватых мыслей. Главное, нет 100% уверенности, сразу не пойманный - не вор, да и с милицией, ох, как не хочется связываться. «А в кошельке только мелочь» - облегченно вспоминаю я, - черт с ней!» И отхожу.
Парень чуть-чуть медлит и в последний момент впрыгивает в наш автобус. Дверь захлопывается и тю-тю. Возвращаюсь к Лиле стриженым бараном. Стыдно. «Черт с ним»,- говорю. «Ага» - соглашается она. И пошли.
Успех карманника построен на учете инерции в толкучке: даже увидев кражу, я не смог мгновенно отреагировать, схватить руку хотя бы глазами - и на общем нежелании связываться с милицией. Так я столкнулся с отрицательной стороной человеческой предприимчивости: «Тебе очень нравятся Самарканд и Коканд, города, где люди больше живут по своей воле, - ну, так и получай!» - «Причем тут Самарканд? В других городах этого добра не меньше. Ну, а если даже и так, если у свободных городов вороватости, действительно, побольше, то пусть, не обеднеем. И милицию звать не будем»
Но оставшийся кошелек я теперь убрал подальше.
17 сентябряНе слишком заполненный, а потом и вовсе почти пустой вагон поезда «Ташкент-Красноводск», не торопясь, со всеми остановками, приближает нас к Ашхабаду. С левой стороны - горы, а перед ними ряды колючей проволоки первой пограничной зоны с Ираном; справа - выжженная то ли степь, то ли пустыня. Пятая за отпуск республика - Туркмения. В обед проезжаем Мургабский оазис с древним Мервом у Байрам-Али, оазис, жизнь которого уходит в глубь многих тысячелетий. Верблюды у дороги, редкие поселки, красиво одетые туркменки, дорогой хлеб и дешевые ароматные дыни в Теджене. Вечереет, и мы собираемся: решили выходить в Ашхабаде, потому что узнали, что паром через Каспий идет 12 часов, и мы попадем в Баку только ночью 19-го сентября. Видно, не придется нам купаться в Каспийском море. Сделаем, конечно, еще одну попытку из Ашхабада, а нет - летим сразу в Москву.
А вот и Ашхабад. И все та же бешеная студенческая толпа на перроне, как и 10 лет назад, рвутся в наш вагон, лезут в окна. Еле вышли.
«Ну, здравствуй» - говорим мы ночному Ашхабаду, длиннющему проспекту Свободы. Этому городу не везло в наших азиатских странствиях. Оба раза он был в конце маршрута, вне плана, на пределе восприятия и нежеланным. Где-то тут живут наши знакомые Аня и Гена - но связь с ними давно утеряна. Да и к чему?
Наш городской маршрут прост и ясен: от вокзала до аэропорта... Оказалось, что вечерних самолетов на Баку нет, есть только утром, но билеты все проданы. Все!
Билеты могут появиться только перед регистрацией, за неявкой пассажиров, но надежды на такую случайность мизерны. Не купить ли сразу билеты на Москву? Было б хорошо...
Нет, Витя настаивает дожидаться утра, - а вдруг все же улетим в Баку. Ну что ж - испробуем последний шанс.
Палатку ставим в сквере рядом с аэропортовской площадью. Сейчас прохожих почти нет, а утром мы уже снимемся. Boт только самолеты часто ревут. Наконец, утихли.