В.Сокирко Жизнь и поражения советского инакомыслящего

Глава II. Школьные годы

Раздел 2. Наша жизнь в подмосковном Мазилове

Итак, весной1948 года мы быстро вернулись в Москву, вернее в купленный дедом  деревенский полудом в соседнем Мазилове. Здесь прошли  нелегкие, но в целом для меня благополучные позднесталинские годы, когда я впитывал коммунистично-партийное одноверии отца. На чердаке мазиловского деревенского дома, в пыли и обломках старых икон я нечаянно наткнулся на часть старого учебника «Закона Божия» и с интересом прочёл её. Но воспринимал эти страницы я как  сказки,  старые христианские легенды. Естественным образом, от радио и школьных книг я, стал обычным филевским школьником, напичканный «научными и космическими фантазиями».

И всё же остатки деревенского быта Мазилова и старых Филей, правда, замусоренного гниющими кузовами машин в пойме речки Фильки, и  реставрировуемый, хоть и медленно,  царственный храм в Филях приучали душу к мысли о том, что это все есть общее наследие моей страны, России, которое мне надо помнить слитно с пямятью о своих православных предках. И действительно уже нет ни деревень Фили и Мазилово, ни речки Фильки, но жива торжественная память прекрасного Покровского храма в Филях(фильмы "Московские церкви"ч.2, «Весны света»)

В семье у моего деда Митрофана Степановича в те годы практически не было авторитета. Жена по старинке оказывала ему уважение, но младшие дети, особенно Соня, почти в глаза ему дерзили и упрекали за скопидомство и несовременность, ссылаясь на пример его старшего, более удачливого брата Ивана Степановича: и под раскулачивание не попал и с начальством умел ладить. Покупку участка земли с половиной избы в Мазилове они считали отцовской глупостью, но оказалось, что таким «нерасчетливым поступком» дед обеспечил жильём семью дочери Татьяны и тем определил мое собственное почти деревенское детство взамен барачных филевских подворотен. И только сейчас я могу оценить всю удачность для меня этого дедова «скопидомства», позволившего ему, а по сути, нам, иметь свою недвижимость. Да, жизнь в деревенском доме была совсем нелегкой, связанной с ежедневными хождениями по грязи еще незасыпанных противотанковых рвов к филевским заводам, в магазины и школу, с вечной заготовкой дров и ношением воды из дальнего уличного колодца, с кормлением кур и поросенка...(фильм «Аня, Алёша и мы»)

Но зато овражные спуски на санках к чистой Фильке зимой, зеленая от травы наша Полевая улица летом, с удобными местами для игры в городки, пригодный для купания недалёкий проточный пруд у Филевского лесопарка делали для матери неприемлемой даже мысль об отправке меня из дома в пионерлагерь. Ни одного пионерлагеря я так и не узнал. Знал только свой мазиловский дом, посильные по двору обязанности и чтение взахлеб. Кстати, именно летом я очень много времени проводил один, но одиночества мне даже как будто не хватало. Поэтому в хорошую погоду я устаивал из пары половиков и коврика у стены террасы собственное бунгало, куда и забирался не только с учебниками перед экзаменами, но и просто с книгами. Так купленный дедом и перестраиваемый вместе с отцом дом в Мазилово как бы вложил в меня на всю последующую жизнь простые мещанские желания и привычки. Я стал нормальным мазиловцем, подмосковным жителем. Кстати, сразу за нашими окрестными огородами и колхозным полем тянулись Белорусская железная дорога и Можайское шоссе, ведшее к огородам под картошкой на Поклонной горе, за ними виднелся таинственный лес «калининской», на деле, сталинской ближней, кунцевской дачи - и еще дальше поднимались краны высоток Московского университета.

Деревня получила название от старинного занятия её жителей, смазывающих деревянные оси и ступицы колес дегтем и проводивших иной тележный ремонт карет и телег, съезжавших в неё с Можайского тракта. Особое впечатление моего детства было связано с тем, что один из однокласников принес в класс пушечное ядро, найденное им на своем огороде у Поклонной горы. Конечно, французы здесь не держали своих огневых позиций, но вот потеря ядра одной из отступающих русских колонн была понятной, Для нас же это была встреча с реальной историей почти на соседнем огороде. А с другой стороны деревни лежал барский пруд, из которой вытекала речка Филька, которая впадала в Москва-реку прямо  у Западного порта  уже достаточно грязной. У Кастанаевки и нашей деревни она была еще прозрачной, пригодной для купанья и пескарных запруд.

Слава Богу, еще жив и здоров Александр Павлович Аракчеев, мой одноклассник со 2-го по 4-й класс 590 московской (филевской) школы и сосед по деревне Мазилово. И потому в нашей с ним памяти до сих пор еще жива подмосковная деревня Мазилово со всеми ее яркими от детства впечатлениями. Мы не были соседями: я жил на Полевой улице, ближе к Москве и железной дороге, Шура - подальше на Главной улице, которая потом, после слияния Мазилова и Кунцева с заводской Москвой стала прямым продолжением Кастанаевской улицы Москвы, сразу за сельским магазином и колхозным домом культуры, но ближе к началу деревни у деревенского пруда, из которого вытекала наша Филька. Главный пруд моего детства жив до сих пор, хотя уменьшен до прямой неузнаваемости. А ведь именно его я впервые решился переплывать на мяче и лишь потом, обретя уверенность, переплыл соседнюю Москва-реку, по которой ходили грузовые и пассажирские теплоходы и в которой даже тонули старшекласники из нашей школы, как говорили, едва ли не на глазах друзей. Мой путь к купанию часто шел именно через дом Шуры, вернее, пристройку к дому. Жили они с матерью (отец погиб на войне) очень бедно и потому гораздо чаще именно Шурик приходил в наш дом, где были и книги, и немецкие часы с боем, и мягкие стулья. Для него наш дом был подобием богатого, почти барского дома, хотя на деле, конечно, все это «богачество и культура» были очень относительны. Но, как я сейчас понимаю, они для Шурика в его детстве были очень важны, примерно, как для меня самого была важна поездка в сказочную Германию. Можно сказать, что для Шурика знакомство с нашим домом было опосредованное знакомство с Европой, через которое и он стал тоже чуть европейцем. Наша взаимная расположенность оказалась долгой, можно сказать, на всю жизнь, хотя могла прекратиться после окончания 4-го класса и перевода всех старшеклассников, живших в деревне Мазилово, в школу Кунцевского подчинения. Она была ближе к дому Шурика, а наш дом, по мнению родителей, был ближе к московской школе и потому мы разошлись, но как оказалось, не навсегда. Заслуга в верности этому детскому знакомству принадлежит прежде всего Шурику, который уже давно отслужил армейский срок, перестал быть Шуриком, откликается на имя Саша, имеет приличную электромонтерскую профессию, большую семью, внуков и даже правнучек, но по давней с детства привычке связывается со мной на Новый год в день рождения по телефону каждый год и даже приезжает. И пока он это делает, я продолжаю благодарить его за живую память.

Другой мой одноклассник -дружок Валерий Антипов был приезжим (его отец-офицер вечно кочевал по гарнизонам, вплоть до начала своей учебы в Академии Генерального Штаба) и появился в нашем классе довольно поздно, но был очень разговорчив и развит. Жили они в деревне Фили  на Красной улице (параллельной будущей линии метро) в бедном деревенском доме. Но зато рассказов от него я услышал немало (особенно впечатлила меня трагедия бывшего немецкого линкора (крейсера) «Императрица Мария», погибшего в Севастополе, прямо у берега). Ещё у меня была переписка с Валерием примерно этих лет и студенческих - в ней слышатся отзвуки наших юношеских споров. В последний раз мы виделись с Валерием, уже после окончания института (он кончал Харьковский авиационный институт) на  его свадьбе, а потом дороги наши разошлись.

Еще более кратким было время юношеской дружбы троицы из школы 590, к которой я примыкал и которая в 1954 году перешла в бывшую женскую школу 63: Толя Михеев, Валерий Дутлов, Володя Гулин.

 4 "е" класс, учительница Нина Ивановна, я справа от неё

.

 6 "е" класс, математичка Нина Ефимова, я смотрю в парту

На  фото 1954 года  я  с Соней и мамой в огороде, а также соседка Зоя -  дочь погибшего в войну прежнего хозяина мазиловского дома. Мне запомнилось, что она смеялась над милиционерами-«краснооколышными» петухами» звала их.