Интерес и приязнь к Китаю я испытывал всю жизнь, но до 2009г. лишь приближался к нему - в хабаровской шабашке и в походах по Алтаю и Бурятии
Впрочем, целый год (4-й курс) я тщеславился и носил сразу три значка:
старый символ комсомола в виде трех букв КИМ (Коммунистический Интернационал
Молодежи), маленькую планку целинной медали и значок Мао Цзэ-дуна, подаренный
мне китайским студентом. На это время приходится пик моей коммунистической
эйфории, вызванной, главным образом, рассказами китайцев.
В нашем училище училось довольно много китайцев и вьетнамцев. Держались они наособицу от нас, но подчеркнуто дружелюбно. Китайцы отличались трудолюбием, дисциплинированностью и приветливостью. Иногда они казались запрограммированными своими парткомами (в отличие от более раскованных вьетнамцев) и потому вызывали у наших студентов естественное чувство недоверия. Сам Китай считался младшим (несмотря на величину) и отсталым братом, которому надо помогать в ответ на его послушание. Все оригинальные известия из него воспринимались как чудачества или дикость типа уничтожения по всей стране ворующих зерно воробьев или обязательный физический труд всех руководителей и т.п. Правда, начиная с ХХ съезда КПСС, китайцы стали выражать раз за разом свои особые мнения, но в нашей прессе их старались сглаживать... Конечно, такие тезисы Мао, как «Ветер с востока довлеет над ветром с Запада» или «Атомная бомба - бумажный тигр» до нас доносились, но не провоцирующим войну смыслом, а неким всемирным оптимизмом.
Про Китай я знал, что это особая страна, в которой в отличие от наших соседей по соцлагерю произошла самостоятельная гигантская революция со своей незаемной мыслью, и что мир будет иметь живым не сталинизм, а маоизм. Потому после окончания томов Ленина я взялся за чтение четырехтомника Мао, но почерпнул в них немногое...
Знаменитая фраза Мао: «Винтовка рождает власть» при всей ее террористской хлесткости меня не привлекла, а скорее отвратила, хотя я и не мог не признавать ее правды. А вот выработанный Мао в 30-х годах курс завоевания пролетарской власти « из деревни в город» меня восхитил своей недогматичностью. В остатке у меня создалось от Мао ощущение его полной свободы от марксистских догматов и знаменитая формула «линия масс», которую он вменял своей партии как главное руководство: во всем сливаться с волей масс и следовать ей. Получалось, что совершенно недемократической организации - Китайской компартии вменялась обязанность не за страх, а за совесть выполнять демократические задачи. Как возможна такая нелепость? И, тем не менее, почти полвека мы наблюдали за довольно успешным воплощением в Китае этой самой маоистской «линии масс» вместе с привычным для правящих компартий набором антидемократических практик...
Не помню, как появились в моей студенческой группе китайские аспиранты... Кажется, я их увидел на каком-то активе, загорелся и пригласил сделать более подробный рассказ в моей группе. Как старосте, мне не трудно было найти подходящее окно в занятиях и аудиторию. То, что рассказывали воодушевленные китайцы, превосходило всякое воображение...
По их словам, в Китайской Народной Республике происходит Большой скачок беспрерывных коммунистических преобразований, побивших все нормы и прогнозы. Это чудо совершает разбуженное творчество широких масс. Да, в последние годы все более высокими темпами развивалось кооперативное движение и механизация тяжелого сельского труда. Но даже такие темпы не удовлетворяли освобожденных людей. И вот в одной из провинций крестьяне выступили с инициативой преобразования своих небольших кооперативов в более широкие и мощные народные коммуны и добились больших успехов. Их опыт был внимательно изучен ЦК партии, который и призвал всю страну к изучению и использованию его. С тех пор коммунистическое движение буквально разливается по стране, идет от успеха к успеху. В их основе - свободная инициатива людей, наконец-то поверивших в свою способность осуществления самых смелых мечтаний.
Я передаю сейчас содержание этой китайской сказочной «были», наверняка, переставляя акценты в силу своего тогдашнего понимания. Но курс на линию масс для КПК был определен очень давно, а после ХХ съезда КПСС Мао прокламировал еще и курс на свободу инакомыслия во всех его мыслимых формах в знаменитой фразе: «Пусть расцветают сто цветов, пусть спорят сто ученых». Во время фронтального наступления народных коммун этот курс пребразился в призыв к простым людям самим писать и вывешивать для всеобщего обозрения свои письма и предложения, расценивая их, как кладезь мнений и опыта масс. Правда, КПК никогда не скрывала, что провозглашаемая свобода «100 цветов» не безгранична и что у нее есть простой подтекст: «дурную траву с поля вон», причем определять, что является дурной травой, а что нет, следовало делать, естественно, тоже ссылкой на мнение масс. Внешне при этом концепция свободы выстраивалась вполне «народно», хотя сейчас понятно, что есть различия между английскими строго ограниченными запретами свободы слова на брань или оскорбление королевы и китайской ссылкой в запрете на крайне неопределенное «мнение масс» - («дьявол скрывается в деталях»). Но в то время мне было не до деталей, я просто верил в половодье китайского коммунизма, свобода которого была главным условием и доказательством его возможности.
Китайцы в своих рассказах напирали на материальные результаты. Прежде всего в народных коммунах резко выросла производительность труда - не только за счет интенсификации труда на полях и передовых агротехнических приемов, но еще больше за счет неожиданного новаторства. Так, справившись в предыдущие годы с разрушительными наводнениями великих рек, этими вечными проблемами Китая, наладив правильное и надежное орошение, массы взялись за интенсификацию земель путем их глубокой вспашки и переустройства, так что плодородие почв стало повышаться во многие разы, что приводит к росту урожайности буквально в десятки и сотни раз, и колосья стоят на полях столь плотно, что по ним могут ходить сверху люди и не проваливаться... .
Последнее сообщение китайского информатора, неоднократно повторяемое, вызвало, естественно, гул и крайне веселую реакцию слушателей, которая потом уже не унималась до конца встречи... За перечислением примеров побед в сельском труде, шли сообщения, что в народных коммунах практикуется все предсказанные еще Марксом-Энгельсом черты коммунизма: соединение сельского труда с промышленным, умственного (главным образом, учебного) труда с физическим, всеобщее вооружение народа (военные учения и полевые работы одновременно), самодельные автомобили в каждом селении, домны на каждом дворе, чтобы выплавить стали больше, чем в Англии, бесплатные детские садики, больницы и бесплатность всеобъемлющих фондов потребения и иных коммунистических форм общежития (правда, про отмену денег, зарплаты и обобществление семей не сообщалось). Все это воспринималось весело, чуть ли не со смехом - всеми, кроме меня.
Наверное, только я воспринял результат той встречи как провальный: ведь почти никто не поверил всемирному, нет, пока всекитайскому наступлению коммунизма прямо на наших глазах. Я и сам с трудом верил, вспоминая и уроки нашей собственной поголовной коллпективизации, оказавшейся «головокружением от успехов», и силу пропагандистских накачек из китайского посольства. (Кстати, Лиля в это время жила в общежитии с двумя китаянками и восторженных рассказов от них не слышала.)
И потому я просил от китайских политинформаторов пояснений-доказательств. И поехал за ними. В какой-то библиотеке от посольства Китая мне дали читать разные буклеты и сообщения на русском языке о великой революции Большого Скачка. Из них складывалась похожая на рассказанное, но более реалистичная картина. Так, о загущеннных посевах зерна сообщалось, что делается это на опытных участках, что повышение урожайности очень значительное, но не фантастическое, тем более, что не решены до конца проблемы со снабжением растений воздухом у почвы. Конечно, никто не ставил задачи ходить поверх пшеницы, но устойчивость стеблей от полегания при загущенном посеве вроде бы повышалась.
Китайский эксперимент с загущенной пшеницей вскоре был забыт, как были забыты попытки ак. Т.Лысенко вывести ветвистую чудо-пшеницу. А чудо-хлеб без всякой пропаганды подарил человечеству американский селекционер, выведя низкорослую скороспелую пшеницу, урожайность и устойчивость которой в сравнении с прежними сортами выросла сразу в несколько раз. Именно американская зерновая революция, а не коммуны спасли от голода миллионы людей в третьем мире.
Примерно столь же опороченными оказались известия о других достижениях китайских коммунаров. Так, домашние домны были способны выдавать только некачественный металл (годный лишь на переплав), автомобили-самоделки были похожи больше на экспонаты и т.д.
После такого разбирательства мне следовало бы признать свою неправоту перед сокурсниками, с самого начала со смехом встретивших китайские сообщения. Но не тут-то было, я был слишком верующим в коммунизм и потому пришел совсем к другому выводу, а именно: движение за коммунистический труд в Китае было не пропагандой, а искренним и массовым, но при этом сопровождалось массой заблуждений, поползновений выдать желаемое за действительное...
Очень интересным для меня оказалось чтение Постановления ЦК КПК о развитии опыта создания народных коммун, серьезного документа, описывающего динамику «преобразований» по провинциям, но завершающегося вдруг совсем фантастической уверенностью, что поскольку народное движение за освоение китайских целинных земель и общий рост урожайности, видимо, скоро приведут к переизбытку продуктов питания, следует предусмотреть высвобождение части пахотных земель для организации масовых цветочных насаждений, что станет основой для эстетического воспитания масс при коммунизме. Должен напомнить, что этот руководящий документ написан в 1959 году в извечно голодном Китае, каковым он оставался еще лет 20 вплоть до правления Дэн Сяо Пина). Писали эту фантастику не крестьяне-энтузиасты, а партспецы, но и они были заворожены сводками о «коммунистических победах» и потому решали, что раз зерна будет завались, пора заваливать страну цветами и «делать сказку былью»... Действительно, головокружение от успехов...
Но повторяю, «разоблачения» не отвратили, а лишь укрепили мою «китаефилию».
Ведь я убедился в главном: движение к коммунизму в Китае было искренним и
массовым, о его свободным и народном характере свидетельствовали «линия масс»,
свобода «ста цветов» и «дацзыбао». Отдельные же «перегибы» и фантазии были лишь
естественными ошибками и трудностями роста, которые не могли зачеркнуть главное:
огромную пользу от пробудившейся инициативы радостно работающих миллионов. И
потому делал я вывод, нам нужно изучать и следовать опыту китайцев, реально
строящих коммунизм - иначе, какие же мы комсомольцы? И потому значок Мао очень
естественно дополнил КИМ-овский знак на груди упрямого целинника- коммунара.
Маоистом я был недолго - лишь до ХХII съезда партии, на котором было объявлено о серьезных разногласиях между КПК и КПСС, причем КПК защищала просталинскую албанскую партию Труда и сдержанно попрекала КПСС в ревизионизме-либерализме.
Я же мог упрекать нашу партию совсем в ином: в несвободе и догматизме. Встать на сторону китайцев в таком споре я не мог. Тем более что к тому времени издержки коммунизации китайских крестьян стали более известными в мире. И, наконец, стало известно ранее скрываемое предложение Мао к Хрущеву «не бояться атомной войны с американским империализмом» или так: «даже если погибнут 300-500 миллионов людей - не страшно, зато капитализм перестанет существовать», что для меня лично сделало какие-либо симпатии к Мао просто невозможными.
Помнится очень короткий разговор с Аликом в бурном для меня 1961 году. Он уже кончил МВТУ и работал, кажется, инструктором ЦК ВЛКСМ. Из разговора я помню только его тревогу от сложности отношений с китайцами, от их территориальных претензиях и возможности войны, Это было немыслимо, но представлять приходилось, что от маоизма излечло радикально. У меня не было никогда разговоров с Аликом с критикой КПСС, но запомнилась его доверительная и государственная одновременно интонация в таких словах: «Ну, ты представляешь, что дело идет к войне за Дальний Восток? Не исключая атомного оружия?» В нем был уже виден государственный деятель, готовый принять на себя груз озабоченности не по поводу идеологических споров о «коммунизме», а за существование миллионов...
Так быстро росли наши люди, почти мои сверстники, в годы Хрущева. Предшественник Алика на должности секретаря училищного комитета Борис Пастухов стал секретарем комсомола Москвы, а потом дослужился до заместителя Министра иностранных дел. Другой комсомольский деятель с младшего курса нашего факультета Алексей Древаль нагло заявлял, что он и его друзьями после вуза рано или поздно станут министрами - дорогу молодняку! И конечно, с точки зрения деловых молодых «комсомольцев», я был просто идейным олухом.
Что касается Китая, то я уже никогда не носил значок Мао, хотя никогда и не стыдился своего увлечения китайским строительством народных коммун. Во мне навсегда остался интерес к Китаю, как к своей собственной стране, переживания за проходимые в нем катастрофы типа «великой культурной революции», устроенной Мао в конце своей революционной жизни, которую я, конечно, осуждал, или побоище студентов на площади Тяньамынь в 1990г., устроенное Дэн Сяо Пином, которое я все же принял, вопреки своим либеральным инстинктам.
И сегодня, несмотря на старость, во мне продолжает жить удивление перед Китаем, которое родилось в 50-е годы расцвета «ста цветов» и массового строительства «народных коммун». Мне, нынешнему крайнему либералу и стороннику возвращения России к европейским корням, до сих пор кажется чудом, что именно на крайнем Востоке Евразии при крайне коммунистическом режиме бурно развивается экономически свободное и в целом «народовластное» сообщество многих сотен миллионов людей ( десяток Россий).
Моё чувство сродни удивлению молодых коммунистов позапрошлого века Маркса и Энгельса, отзывавшихся на рассказы европейских путешественников про коммунистические порядки в повстанческом государстве тайпинов в Срединном Китае в пору безумных опиумных войн, когда Британия с помощью подкупленных имперских чиновников силой навязывала китайцам свое право свободной наркоторговли. Европейцы с удивлением видели, что полудикие, по их мнению, повстанцы на Дальнем Востоке провозглашают самые рафинированные лозунги Французской революции о свободе, равенстве и братстве, до осуществления которых и Европе еще было очень далеко.
Еще более проницательную догадку о смысле народных революций на Востоке, возглавляемых искренними социалистами, такими как Сунь Ят-сен в Китае или лидеры революции в Турции и Иране, высказал перед первой мировой войной Ленин. По его мнению, их «социализм» позволяет в наиболее радикальной форме выразить и провести насущные буржуазно-демократические и антиимпериалистические преобразования народной жизни. На ленинской догадке была основана последующая политика Коминтерна о союзе коммунистического и антиимпериалистического народного движений. В её свете не только нынышнее развитие Китая, но и развитие иных стран, не исключая Россию, можно объяснить логикой глубинных буржуазно-коммунистических преобразований традиционных обществ на пути к открытому рыночному обществу.
Нет, я не стыжусь своей многолетней приязни к Китаю, который в веках всегда был и оставался с одной стороны антиподом Европы, а с другой стороны - необходимой частью мирового сообщества.