В.Сокирко Жизнь и поражения советского инакомыслящего

Глава III. Студенческие годы (1956-1962гг.)

Раздел 8.Бунт старосты - против студентов и деканата

Летняя трудовая коммуна на стройке общежития после 3 курса проявила полную профанацию «коммунистического труда», развеяв остатки иллюзий. Правда, много позже, работая в шабашных строительных бригадах, я опять посмел надеяться на рост коммунизма снизу через свободный труд потребность участвовать в выращивании свобод и коммунизма у меня, студента, осталась и была реализована неожиданно в сфере так называемой борьбы с формализмом и за коммунистическое отношение к учебе. Сигнал к очередной для меня кампании прозвучал со страниц училищной многотиражки «Бауманец», в которой был опубликован крамольный тезис о том, что в целях борьбы за большую содержательность и качество лекций и занятий в некоторых вузах студенты переходят на свободный график их посещения, тем самым как бы голосуя ногами за их качество и давая деканатам и кафедрам объективный критерий оценки профессионализма и качества преподавательского труда. Обязательные работы, зачеты и экзамены остаются обязательными для всех студентов, нерадивые с ними просто не справляются.

Мысли эти были вполне здравые и осуществимые (например, в западных университетах), но советской системе высшего образования, в основе именно формальной и несвободной, они были противопоказаны. Видимо, в газете «Бауманец» они появились по недосмотру главного редактора и не имели развития, потому и мои предложения развить их в ряде публикаций, тихо игнорировались. Понял это я не сразу, и за время своего непонимания вступил в прямой конфликт с группой, оказавшись целиком и откровенно неправым.

Дело в том, что я добивался от группы коллективного обращения в деканат со ссылкой на газету и с просьбой разрешить нам свободное посещение лекций и части семинаров, ради улучшения качества и содержательности учебы. Поддержки такой от группы не было. И понятно почему - «вопрос не был проработан и согласован с деканатом», а если ставить деканат в неудобное положение своими публичными требованиями, то надо будет ожидать от деканата и преподавателей «адекватных мер»: усиления контроля посещаемости занятий, ужесточения выдачи стипендий и т.п. Группе совсем не хотелось конфронтации, ее вполне устраивало сложившееся положение вещей, когда при официальном строгом контроле примерно половина или треть лекций не посещалась, т.е. когда свобода посещений существовала фактически (теневым образом), а не юридически. Устраивало такое положение и преподавателей. Не устраивало оно только меня, да и то по каким-то «уродским» идеальным мотивам, примерно таким: «Раз мы комсомольцы, то должны бороться за правду и свободу!»

Получив отказ, я заупрямился всерьез: «Тогда снимайте меня с должности старосты» или я стану отмечать в журнале не фальсифицированные, как обычно, сведения, а все непосещения!» Группа над моим ультиматумом сначала посмеялась, но когда я стал исполнять свою угрозу всерьез, забеспокоилась. Дело в том, что негласной обязанностью старосты было ведение журнала посещаемости в приличном виде, т.е. в нем должно быть отмечено отсутствие больных студентов, которые после выздоровления могли принести больничные листы и тем самым оправдать свое отсутствие, а остальные студенты должны быть отмечены присутствующими. Деканат прекрасно знал о «выводиловке», но реально закрывал на нее глаза, лишь иногда устраивая по своему выбору якобы проверки и разносы, как «виновным» старостам, так и отсутствующим студентам. В общем была обычная фальшивая система социалистической дутой отчетности и приписок, согласно которой легко было манипулировать кем и как угодно... И вот я отказался играть в принятые игры, ежечасно отмечая, что треть-половина группы на занятиях отсутствует.

Регулярные прогулы должны были привести к строжайшим выводам со стороны деканата: лишению стипендий, отчислению и т.п. Группа не в шутку встревожилась и пыталась снять меня со старост своим решением о недоверии, но назначать старосту полагалось декану, а он такой ситуаций был поставлен в тупик. Снять старосту за то, что он честно сигнализирует о всех студенческих прогулах, означало сдаться перед студенческой вольницей - этого деканат сделать не мог. А заводить драконовские меры и кары против обычной нормальной группы он также не мог. Поэтому деканат принял обычное советское «соломоново решение» - не замечать происходящего. Со старост меня так и не сняли, хотя я регулярно подтверждал в журнале, что группа в половине случаев на занятия не является, а деканатские в мой журнал перестали заглядывать принципиально, тем самым де-факто введя для моей группы свободный режим посещений занятий - но без всяких последствий из этого факта и для преподавателей, и для студентов.

Уверен, что известный своей жесткостью декан нашего факультета Зверев «рвал и метал» против бунтовщика, но был вынужден смириться с советами со стороны. Я могу только благодарить судьбу, что мой «провоцирующий честность» шаг был проигнорирован «мудрой властью», а не обернулся реальными репрессиями против слабых членов группы, как это случалось позже в Китае с хунвейбинами. Сейчас я даже не представляю, как бы я отмывал свою совесть, случись реально такое несчастье. Наверное, тогда вся моя жизнь пошла бы по-иному...

Реально для меня это было закрытием очередной комсомольской утопии, наряду с целиной, стройками коммунизма, бригадмилом и т.д.

Я между Витей Митиным и Володей Пищиком               Женя Лобусов и Володя Гольцов (2000-ые годы)

Мне и сверстникам повезло, что наши студенческие годы прошли в послесталинской, полусвободной по-хрущевски стране, в которой уже не расстреливали за инакомыслие и не наказывали за «кухонные» разговоры и ругань в адрес Хрущева или Брежнева. Но открытые оппозиционные выступления были исключены. Мы слышали только глухие упоминание о каких-то негативных антипартийных выступлениях и неверном истолковании исторических решений ХХ съезда в единичных парторганизациях, которым был дан единодушный отпор... Открытые политические споры в стране были запрещены, их не было даже в частных разговорах - просто потому что еще не забылся страх недавних сталинских лет, не возникла привычка к свободным разговорам. Нам ее только предстояло вырабатывать - естественно, стихийно и прежде всего, на обсуждении новых и смелых литературных произведений. Ведь право на споры относительно не только художественной формы, но и содержания книг, их соответствия действительности (конечно, в рамках партийности) никогда не отрицалось.