Сборник "Из глубины", вышедший в 1918 г. в Москве вопреки запрету – это "вторые "Вехи", посвященные итогам второй русской революции. Авторы сборника либо сами были участниками сборника "Вехи", либо близко стояли к ним по своему духовному направлению.
Основная тема этого сборника, как и "Вех" – проблема вины интеллигенции и ее ответственности за все происходящее в те годы. "Определение источника зла, погубившего Россию, - пишет С.Франк, – приходится отметить в лице социалистической идеи, захватившей широкие круги русской интеллигенции и просочившейся могучими струями в народные массы".
История нашей страны знает как бы два варианта социализма: анархический с1917-1921гг. и планово-бюрократический после НЭПовского периода. При этом первый социализм в каком-то смысле является и "более настоящим". Правда, осуществленная в революцию экспроприация частной собственности и замена государственного административного аппарата "демократическим самоуправлением народа" не привели к богатству и процветанию, однако сами эти требования были выполнены довольно полно, в соответствии с их буквой и духом.
Несостоятельность принципа "демократического самоуправления " проявилась в 1918-1919 гг. прежде всего в армии, в которой большевики восстановили институт командования и террор, как средство укрепления дисциплины. Что же касается хозяйства страны, то результатом осуществления социализма (и гражданской войны – К.Б.) был голод 1921-1922 годов, от которого вымерло около восьми миллионов человек, и результатом которого был переход к новой экономической политике.
Что же касается "планового социализма", то это уже был социализм за вычетом идеи "демократического самоуправления народа" как несостоятельной, хотя он и продолжает нести на себе многие родимые пятна изначальной социалистической идеи.
Период 1918-1921 гг. показывает, насколько тесно связана сфера хозяйственной жизни и экономики со всеми остальными сферами жизни, с принятыми в обществе социальными нормами и установлениями. Насилия и грабежи от разгромов винных складов до экспроприации зерна у крестьян – стали, по существу, важнейшим фактором экономики, реально сделавшись одним из важнейших принципов распределения продуктов. Этот "механизм" мгновенно уничтожил все позитивные стимулы к труду и разрушил механизм координации хозяйственной деятельности. Разумеется, такая "экономика" не могла быть стабильной; крах наступил очень быстро.
Ниже приведены выдержки из статьи А.Изгоева, дополненные выдержками из статей С.Франка и П.Струве из того же сборника (страницы указаны по факсимильному изданию).
А.Изгоев (с.145-165)
"Десятилетиями русская интеллигенция воспитывалась в столь стройной на бумаге социалистической теории. Но вот пришли, наконец, большевики, и доктрину, служившую для нужд оппозиционной фразеологии, решили применить на деле. Опытной проверке подверглась святая святых русских интеллигентов, их учение о демократическом социализме, как наилучшем экономическом строе, наиболее прогрессивном по развитию производительных сил и наиболее справедливом и выгодном для народа.
Крах русского социализма в этой области наиболее серьезен и, вместе с тем бесспорен. Когда во времена царизма выпуск бумажных денег достиг двойной суммы нашего металлического запаса, поезда приходили с запаздыванием на два часа, хлеб вздорожал на 5 коп. на фунт и риттиховская разверстка дала лишь половину ожидавшего подвоза, наша интеллигенция выдвинула свою экономическую программу. Хлебная монополия, твердые цены, демократический контроль через представителей профессиональных рабочих организаций, замена "бюрократии" свободной общественностью", демократическая организация для производства и т.д. – такова была сущность этой программы. Много ли было людей, сознававших уже тогда, что эта программа, могучая, как революционное оружие, окажется бессильной и вредной при попытке осуществить ее в условиях русской жизни?
…И Ларин, и Ленин со всей присущей им серьезностью неоднократно в речах и статьях развивали и великие преимущества, и величественные основы нового социального строя. Они не ограничились речами, а перешли к осуществлению своих идей. И показали всему миру, что эти идеи убивают всякую промышленность, останавливают и разрушают всякое производство, разрушают все богатство страны, порождают чудовищную и массовую спекуляцию, обеспечивают верный голод даже при наличности достаточных запасов и ценность бесчисленных бумажных денег поддерживают лишь обесценением человеческой крови… Вместо ожидаемого царства справедливости в жизни воцарились обыкновенный "буржуазный" разбой и господство грубой физической силы. Вооруженные люди отымали имущество у невооруженных и слабых, делая это то в одиночку, то толпой. К этому и свелась вся "социальная революция", лишенная такого бы то ни было идеализма. Грабеж привел к тем результатам, к которым обыкновенно приводит. В странах, где не обеспечен правопорядок, нет правосудия и отсутствует общественная безопасность, замирает предприимчивость, происходит непомерное вздорожание всех продуктов, силе и насилию противопоставляются обман, лицемерие, стремление уйти в свою раковину, скрыть от всех свое состояние. Все это – обычные черты жизни рабских государств, азиатских и африканских деспотий. На словах обещая земной рай, социалисты на деле дали самую обыкновенную деспотию.
Альфой и омегой нового экономического порядка большевики объявили "рабочий контроль": "пролетариат сам берет дело в свои руки".
"Рабочий контроль" очень скоро обнаружил свою истинную природу. Эти два слова звучали всегда как начало гибели предприятия. Немедленно уничтожалась всякая дисциплина. Власть на фабрике и заводе переходила к быстро сменяющимся комитетам, фактически ни перед кем ни за что не ответственным. Знающие, честные работники изгонялись и даже убивались. Производительность труда понижалась обратно пропорционально повышению заработной платы. Отношение часто выражалось в головокружительных цифрах: плата увеличивалась, а производительность падала на 500-800% проц. Предприятия продолжали существовать только вследствие того, что или государство, владевшее печатным станком, брало к себе на содержание рабочих, или же рабочие продавали и проедали основные капиталы предприятий. По марксистскому учению социалистический переворот будет вызван тем, что производительные силы перерастут формы производства и при новых социалистических формах получат возможность дальнейшего прогрессивного развития и т.д. и т.п. Опыт обнаружил всю лживость этих россказней. При "социалистических" порядках наступило чрезвычайное понижение производительности труда. Наши производительные силы при "социализме" регрессировали к временам петровских крепостных фабрик.
Демократическое самоуправление окончательно развалило наши железные дороги. При доходе в 1,5 миллиарда рублей железные дороги должны были платить около 8 миллиардов на одно только содержание рабочих и служащих.
Желая захватить в свои руки финансовую мощь "буржуазного общества", большевики красногвардейским налетом "национализировали" все банки. Реально они приобрели только те несколько жалких миллионов, которые им удалось захватить в сейфах. Зато они разрушили кредит и лишили промышленные предприятия всяких средств. Чтобы сотни рабочих не остались без заработка, большевикам пришлось открыть для них кассу Государственного банка, усиленно пополняемую безудержным печатанием бумажных денег. Прилив сбережений прекратился не только в банки, но и в сберегательные кассы. Оказалось, что народ меньше всего верит народной власти. Впрочем, уже раньше, в добольшевистский период революции, выяснился поразительный факт, что банки, т.е. учреждения "буржуазные", оказали больше доверия революционному "займу свободы" сравнительно с царскими займами, тогда как демократическая публика сберегательных касс поступила наоборот. Так как приток вкладов почти прекратился и в государственные (поступление налогов), и в банковые кассы (вклады, покупка бумаг), то все государственное и частное хозяйство свелось к простому расходованию ранее накопленных капиталов.
Уничтожение кредита, окончательное расстройство транспорта, "национализация" предприятий и "рабочий контроль" загубили русскую промышленность. В то время как глубокомысленные марксистские теоретики производили свой "учет" с подсчетом производительных сил, с вычислением трудовой энергии, проповедовали систему Тейлора в социалистической обработке, в жизни действовали простые, но реальные экономические законы. Жизнь строила цены – по законам "буржуазной экономики". На борьбу социалистов с началом собственности жизнь ответила стихийным, непреодолимым, хотя и извращенным утверждением этого начала в лице многомиллионной армии "мешочников". Если социалистические опыты не привели миллионы русских людей к катастрофической смерти от голода, то мы должны благодарить за это мешочников, с опасностью для жизни кормивших свои семьи и поддерживающих обмен продуктов в то время, как социалистическая власть делала все для его прекращения. Многомиллионная Русь с сильными мышцами и крепкими ногами двинулась в путь и заторговала. За упразднением нормальной торговли, замененной сотнями тысяч прекрасно оплачиваемой, ничего в торговом деле не понимающей, вообще невежественной и нечестной, новой бюрократии, только мешочная торговля дала возможность населению русских городов и заводов вынести страшные весенние и летние месяцы 1918 года.
Марксисты всегда гордились "научностью" своих взглядов. Экономическая жизнь народов была для них открытой книгой, которую они с помощью Марксова словаря читали без запинки страницу за страницей. Но тут при первом столкновении с действительной, а не выдуманной экономической жизнью отброшены были в сторону все фразы об "экономических законах". Такие огромные, массовые, стихийно-неудержимые явления, как отказ крестьян давать хлеб по твердым ценам при обесцененных деньгах, как грандиозное развитие мешочничества или катастрофическое падение производительности труда стали объяснять "контрреволюционной агитацией" правых эсеров и меньшевиков или "саботажем" кадетской буржуазии и интеллигенции. Полицейские глупости большевиков стократ затмили собой полицейские глупости старого строя, тоже не особенно ясно разбиравшегося в экономических вопросах. Для марксизма и "научного социализма" это наивное объяснение экономической катастрофы "контрреволюционной агитацией" звучало язвительной эпитафией над гробом банкрота. Как люди действия, большевики вместо всяких "экономических законов" схватились прямо за дубину, ружье и пулемет, стали расстреливать "спекулянтов" и отбирать их имущество, сажать в тюрьму "саботажников", создавать вооруженные отряды для похода в деревни за хлебом. Бесспорно, сила правительственной власти оказывает свое влияние на экономическую жизнь. С этой точки зрения можно, пожалуй, приветствовать ту инстинктивную, хотя и противоречащую теории, реакцию против метафизического фатализма "экономических законов", которая сказалась в судорожных действиях большевиков. Государственная власть, особенно если она сильна и хорошо организована, оказывает серьезное влияние на экономику страны. Но это влияние не беспредельно. Об этом господа, хвастающие своим "экономическим материализмом", на деле совершенно позабыли. А во-вторых, власть, которой они располагали, была страшна жестокостью и неожиданностью своих импульсивных движений, но она не была ни сильной, ни организованной.
Она не могла быть ни сильной, ни организованной потому, что во всех своих построениях опиралась на ложное представление о человеческой природе…
Главная причина нынешнего краха русского социализма в его ложном и лживом учении о человеке. Социализм высшего своего развития достиг в марксизме, научном социализме, экономическом материализме.
Всякому, кто задумается над русской революцией, не может не броситься в глаза, что социализм ошибался не только в своем отношении к высшим сторонам человеческой натуры, к духовным стремлениям человека, но что он не понимал и стимулов его материальной деятельности, на которой собирался строить всю общественную жизнь и все социальные связи.
Наука и искусство, в том виде, как они существуют на Западе, давно были объявлены социалистами "буржуазными". Наши социалистические писатели, начиная от Н.Г.Чернышевского и Н.К.Михайловского, потратили тоже немало чернил и остроумия на борьбу с "ограниченностью", "мещанством", "буржуазной цеховой" "академической" науки, отечественной и заграничной. В обличении "отечественной" науки, по крайней мере той ее части, которая касается общественных знаний, наши социалистические публицисты были несправедливы даже со своей точки зрения. Сплошь и рядом наши профессора общественных наук являлись лишь скромными учениками Чернышевского, Михайловского, Плеханова, и ученые труды многих из этих кафедральных ученых мало чем отличались от полемических статей социалистических публицистов. История нашей университетской политической экономии представляет в этом смысле поучительный интерес. На высоте современной им науки стояли у нас те профессора, которые были совершенно непопулярны в обществе, а популярные профессора занимались жалкими перепевами заграничных марксистских или отечественных народнических учений. Только начиная с XX века наша академическая политическая экономия обратила внимание на огромную теоретическую работу западноевропейской американской политико-экономической мысли, к которой и примкнула. Долгие годы, когда экономическая теория Карла Маркса давно уже была разрушена европейскими теоретиками, она наивно считалась у нас последним словом экономической науки. Немало усилий тратилось нашими учеными на штопание разлезавшегося по всем швам марксистского кафтана, на прилаживание его к упрямой действительности. Большевики и в этом случае сыграли великую роль экспериментаторов. Когда они начали осуществлять свое "обобществление производства" на точном основании марксистской доктрины и задумали произвести "всеобщий учет" с настоящей "трудовой" оценкой, самые заядлые марксисты вынуждены были заговорить на языке не только "буржуазной", но даже "национальной" экономики. Опытом, чрезвычайно для страны тяжким, было доказано, что "трудовая ценность" Маркса есть только фикция, мнимая величина отвлеченного, нежизненного построения, а цены, спрос и предложение, полезность блага и количество его – живые реальности, непосредственно проявляющиеся каждодневно. В единственной области, где социализм претендовал на научность, была беспощадно, опытным путем, обнаружена ненаучность социализма.
…Болтая до одурения о "буржуазной" науке, гг.большевики, когда им пришла в голову мысль поправить свои финансы, должны для постановки своих промышленных предприятий обратиться к тем самым буржуазным ученым, которых они так презрительно третировали. Но тут для наших социалистов выяснилось, что даже в узкой области промышленного использования науки необходимы известные общественные условия, при которых наука может стать "дойной коровой" человечества и что "социализм" коренным образом таким условиям противоречит… Основное преступление старого русского режима против науки заключалось в том, что он не дал у нас возможности укорениться научной традиции, трактуя ученых, как чиновников самодержавной власти. В свою очередь и "советская власть" пожелала сделать из профессоров и академиков "своих" чиновников и лакеев… Выработанный большевиками проект университетской реформы с перебаллотировкой профессоров через каждые три года, с обязательством чтения народных лекций со свидетельствами социалистической благонадежности – навсегда останется памятником человеческой тупости и невежества. В области "науки", как и в области цензуры, русские социалисты-большевики дали бесконечное число анекдотов, затмивших все, чем когда-то кололи глаза самодержавной бюрократии Павла и Николая I.
…Мотивы, двигающие человеком в области экономической, в сфере производства и распределения благ, тоже не поняты социалистами, что и привело к полному краху всю их экономическую политику. Основная ложь заключается в том, что, поверив в мнимую реальность марксовой трудовой ценности, как "сгустка общественного труда", и сочинив на этом фундаменте свои фантастические "объективные законы", социалисты совершенно не поняли, что ценность, как и другие экономические понятия, есть психическая категория и что подлинные законы ценности и цен надо искать в психике человека.
На основании своих фантастических "объективных" законов они поделили человечество на различные группы мелкой, средней и крупной буржуазии, пролетариата и т.д. Они вообразили, что это не просто методологические абстрактные построения их ума, а действительные реальности, что будто бы члены этих групп подчиняются различным "социально-экономическим " законам. Они представляли себе, будто на самом деле "буржуи" мыслят по-буржуазному, а пролетариат особо, по-социалистически. Первое же столкновение с действительностью разрушило все эти воздушные замки. Рабочие сплошь оказались такими же "буржуями", как и остальные люди. Побудительные мотивы к труду и обмену продуктами оказались у них буквально те же самые, что и у прочих людей. И когда социалисты, разрушив, вопреки обыкновенным законам буржуазной политической экономии, все побуждения к труду, задумали заменить их социалистической организацией труда, они не замедлили убедиться, что пролетариат глубоко заражен "мелкобуржуазным ядом" и не желает работать за общий со всеми паек, без индивидуальной прибыли. Социалистам пришлось шаг за шагом сдавать все свои позиции. Вся экономическая политика русских социалистов сводилась к тому, что все новые и новые и более широкие круги народа объявлялись буржуазными, мелкобуржуазными и контрреволюционными. Начинали с торговцев, перешли к кооператорам, интеллигентам, крестьянам, рабочей аристократии и даже к простым рабочим, которых тоже потребовалось перевести на сдельную плату с повышенной расценкой, но по тэйлоровской системе труда. Постепенно в теории были восстановлены и оправданы все "буржуазные" институты, значительно ограничены "рабочий контроль", право выбора технического персонала, право стачек и коалиций. Но "буржуазные" ограничения без "буржуазных" положительных стимулов не дали никаких ощутимых результатов, кроме многочисленных столкновений. Отказавшись от "буржуазных" понятий, социалисты увидели себя вынужденными все чаще и чаще прибегать к грубой силе, к физическому принуждению не только против "мелко-", "средне-", "крупно"-"буржуазных" слоев населения, но и против самых "пролетарских". Все население России, кроме кучки красногвардейцев и большевистских властей, оказалось "мелкобуржуазным", да и "социалистичность" этих последних подвергалась большому сомнению. Скоро выяснилось, что социалистическая форма хозяйства может быть установлена у нас при одном только условии: при обращении огромного большинства народа в такое же рабство, которое, например, египтянам дозволило строить их пирамиды. Чтобы отобрать у крестьян весь хлеб, кроме крайне необходимого для собственного пропитания и поддержания хозяйства, чтобы заставить рабочих, переведенных на паек, выработать "урочный" продукт, чтобы при этом поддерживать производство хотя бы на уровне "буржуазного" хозяйства первого года войны, необходимо было крайнее напряжение принудительного аппарата вплоть до расстрелов, лишения хлебного пайка, обречении на голодную смерть и т.д. "Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом", как говорил Шигалев. Русский опыт социализма показал, что опасения Спенсера перед "грядущим рабством" не были пустой полемической фразой"…
Комментарий В.Т. Таковым оказался социализм в действительности, и иным он оказаться не мог. Русские социалисты, очутясь у власти, или должны были оставаться простыми, ничего не делающими для осуществления своих идей болтунами, или проделать от "а" до "ижицы" все, что проделали большевики.
Большевики вполне правы, когда обличают огромное большинство западно-европейских социалистов и своих не потерявших еще здравой ("буржуазной") рассудочности товарищей – в "буржуазности", отступничестве от заповедей "Корана", от заветов первоучителей. То, что есть творческого в европейском социализме, по своему существу "буржуазно", основывается на идеях, противоречащих социализму. Некультурность социализма как в области науки, так и в области моральной сводится к мечте разорвать традицию мировой человеческой жизни и из царства "буржуазной скверны" перескочить в "социалистический рай". Поскольку социализм отказывается от этой высокомерной и фантастической идеи, он перестает быть "социализмом", превращаясь в ту или иную, правильную или ошибочную, но знакомую "буржуазному" миру преобразовательную идею.
Все положительное, в создании чего прямо или косвенно принимали участие социалисты, наносит на себя неизгладимую печать "буржуазности": социальное законодательство, рабочее профессиональное движение, кооперация и т.д. Профессиональное движение и кооперация – продукты "буржуазного" развития, основанные на "буржуазных" началах государственного национализма и частной собственности. Об этом засвидетельствовали и большевики, логически и неизбежно пришедшие от борьбы с буржуазией к борьбе с рабочими организациями и с кооперацией, независимость которых они должны были сломать на пути к социалистическому переустройству общества.
С.Франк (стр.261-264)
"На примере нашей судьбы мы начинаем понимать, что на Западе социализм лишь потому не оказал разрушительного влияния, и даже наоборот, в известной мере содействовал улучшению форм жизни, по укреплению ее нравственных основ, что этот социализм не только извне сдерживался могучими консервативными силами, но и изнутри насквозь был ими пропитан. Короче говоря, это был не чистый социализм в своем собственном существе, а всецело буржуазный, государственный, несоциалистический социализм. Растворение социализма в мировом экономическом и политическом движении улучшения судьбы рабочего класса оставило от антинационального, противогосударственного и чисто разрушительного существа социализма едва ли не одну пустую фразеологию, лишенную всякого действенного значения. Внешне побеждая, социализм на Западе был обезврежен и внутренне побежден ассимилирующей и воспитательной силой давней государственной, нравственной и научной культуры…
У нас же при отсутствии всяких внешних и внутренних преград, при нашей склонности к логическому упрощению идей, социализм в своем чистом виде разросся пышным махровым цветом и в изобилии принес свои ядовитые плоды. Революционный социализм, утверждавший возможность установления правды и счастья на земле механическим путем политического переворота и насильственной "диктатуры" - социализм, основанный на учении о верховенстве хозяйственных интересов и о классовой борьбе, усматривающий в корыстолюбии высших классов единственный источник всяческого зла, а в таком же по существу корыстолюбии низших классов – священную силу, творящую добро и правду, - этот социализм несет в себе имманентную необходимость универсального общественного лицемерия, освящения низменно-корыстных мотивов моральным пафосом благородства и бескорыстия.
Почему же социализм в России стал таким всепокоряющим соблазном и отчего народный организм не обнаружил надлежащей силы самосохранения, чтобы нейтрализовать этот яд или извергнуть его из себя? Почему оказались столь слабыми все несоциалистические, так называемые "буржуазные" партии в России?
Бессилие нашей либеральной партии, объединяющей, бесспорно, большинство наиболее культурных, просвещенных и талантливых русских людей заключается в отсутствии у нас самостоятельного и положительного общественного миросозерцания и способности возжечь необходимый политический пафос. Наши либералы и прогрессисты в своем большинстве суть отчасти культурные и государственно-просвещенные социалисты, т.е. выполняют в России – стране, почти лишенной соответствующих элементов в народных массах – функцию умеренных западноевропейских социалистов, отчасти же – полусоциалисты, т.е. люди, усматривающие идеал в половине отрицательной программы социализма, но не согласные на полное его осуществление. В обоих случаях защита начал государственности, права и общественной культуры оказывается недостаточно глубоко обоснованной и имеет значение скорее тактического приема, чем ясного принципа. Но будет философским доктринерством сказать, что слабость русского либерализма есть слабость всякого позитивизма и агностицизма перед лицом материализма, или – что то же самое – слабость осторожного, чуткого к жизненной сложности нигилизма перед нигилизмом прямолинейным, совершенно слепым и потому бесшабашным. Организующую силу имеют лишь великие положительные идеи, содержащие самостоятельное прозрение и зажигающие веру в свою самодовлеющую и первичную ценность. В русском же либерализме вера в ценность духовных начал нации, государства, права и свободы остается философски не уясненной и религиозно не вдохновленной…"
П.Струве (стр.241-245)
"Извращенное идейное воспитание интеллигенции восходит к тому, что близоруко-ревнивое отстаивание нераздельного обладания властью со стороны монархии и узкого круга близких к ней элементов отчуждило от государства широкий круг образованных людей, ослепило их ненавистью к исторической власти, в то же время сделав эту интеллигенцию бесчувственной и слепой по отношению к противокультурным и зверским силам, дремавшим в народных массах. Старый режим самодержавия опирался в течение веков на социальную власть и политическую покорность того класса, который творил русскую культуру и без творческой работы которого не существовало бы и самой нации, класса земельного дворянства. Систематически отказывая сперва этому классу, а потом развившейся на его стволе интеллигенции во властном участии в деле устроения и управления государством, самодержавие создало в душе, помыслах и навыках русских образованных людей психологию и традицию государственного отщепенства. Это отщепенство и есть та разрушительная сила, которая, разлившись по всему народу и сопрягшись с материальными его похотями и вожделениями, сокрушила великое и многосоставное государство…
Личное освобождение крестьян назрело уже во второй половине XVIII века, когда было отменено прикрепление дворянства к государству в форме обязательной дворянской службы… Запоздалый и, так сказать, слитный характер крестьянской реформы 1861 г. воспроизводит в ослабленной, "государственной" форме пугачевское решение 1774 г. В силу этого в реформе 1861г. центральное место получило наделение крестьян землей. Другие два момента – личные права и утверждение земельной собственности на основе землеустройства не получили надлежащего признания и выпуклости ни у власти, ни в общественном мнении…
Запоздание личного освобождения крестьян на столетие и, во всяком случае на полустолетие, было лишь выражением и следствием в области социальной той победы самодержавия над конституционализмом, которую русская монархия одержала в 1730 г. (имеется в виду "конституционная попытка верховников" при воцарении Анны Иоановны. – К.Б.) Крепостным правом русская монархия откупалась от политической реформы… Теперь для нас должно быть совершенно ясно, что русская монархия рушилась в 1917г. оттого, что она слишком долго опиралась па политическое бесправие крестьянства. Из политического бесправия дворянства и других культурных классов родилось государственное отщепенство интеллигенции. А это государственное отщепенство выработало те духовные яды, которые, проникнув в крестьянство, до 1861г. жившее без права и прав, не развившее в себе ни сознания, ни инстинкта собственности, подвинули крестьянскую массу, одетую в серые шинели, на ниспровержение государства и экономической культуры.
До недавнего времени в русском обществе был распространен взгляд, по которому в России освобождение крестьян, к счастью, не было предварено дворянской или господской конституцией, что народнический взгляд, как в его радикальной, так и в его консервативной (монархической) версии, совершенно превратен. Истинное несчастье России, к которому восходит трагическая катастрофа 1917 года, обусловлено, наоборот, тем, что политическая реформа страшно запоздала в России. В интересах здорового национально-культурного развития России она должна была бы произойти не позже начала XIX века. Тогда задержанное освобождение крестьян (личное) быстро за ней последовало бы, и все развитие политических и социальных отношений протекало бы нормальнее. Народническое же воззрение, гоняясь за утопией спасения России от "язвы пролетариата", считало и считает счастьем России ту форму, в которой у нас совершилось освобождении крестьян. Между теперь совершенно уже очевидно, что крушение государственности и глубокое повреждение культуры, принесенное революцией, произошло не от того, что y нас было слишком много промышленного и вообще городского пролетариата, а оттого, что наш крестьянин не стал собственником-буржуа, каким должен быть всякий культурный мелкий землевладелец, сидящий на своей земле и ведущий свое хозяйство. У нас боялись развести сельский пролетариат и из-за этого страха не сумели создать сельской буржуазии. Лишь в эпоху уже после падения самодержавия государственная власть в лице Столыпина стала на этот единственно правильный путь. Но, упорствуя в своем реакционном недоверии к культурным классам, ревниво ограждая от них свои прерогативы, она систематически отталкивала эти классы в оппозицию. А оппозиция эта все больше проникалась отщепенским антигосударственным духом. Так подготовлялась и творилась революция с двух концов…
Вожаки мыслят себе организацию общества согласно идеалам коммунизма, как цель- разрыв существующих духовных связей, а разрушение унаследованных общественных отношений и учреждений - как средство. Массы же не приемлют, не понимают и не могут принять конструктивной цели социализма, но зато жадно воспринимают и с увлечением применяют разрушительное средство.
Поэтому идея социализма, как организация хозяйственной жизни – безразлично, правильна или неправильна эта идея – вовсе не воспринимается русскими массами; социализм (или коммунизм) мыслится ими только либо как раздел наличного имущества, либо как получение достаточного и равного пайка с наименьшей затратой труда, с минимумом обязательств… чистейшее проедание производства. Таким образом, социализм, как идея строительства планомерной организации хозяйства, явился в русской жизни pационалистическим построением ничтожной кучки доктринеров-вожаков, поднятых волной народных страстей и вожделений, но бессильных ею управлять.