1. Попытка И.Р.Шафаревича уточнить понятие "диссидент" носит далеко не академический характер, поскольку она неотделима от оценок тех или иных групп людей. Так, солидаризировавшись с поговоркой времен французской революции о двух партиях: "живых" и "мертвых", он подразделяет наших людей на "хороших" (чувствующих ответственность за страну) и "плохих" (всех "прочих"). Конечно, оценки "хорошие" и "плохие" не высказываются прямо, но легко ощущаются по тону (например, сравнение "человек-страус"). При этом диссиденты в общеупотребительном смысле (от лат. - "не согласный", от средневек. - отступающий от учения господствующей церкви, от современного - "участник правозащитного движения, открыто выступающий с протестами") также разбиваются И.Р.Шафаревичем на эти два типа, например, к "плохому" (безответственному) типу относятся добивающиеся эмиграции диссиденты. Напротив, в "хороший" тип попадает множество людей, не вступающие в "явное столкновение с аппаратом власти".
Несомненно, Шафаревич прав, считая несущественным деление народа на диссидентов и прочих: уж очень несопоставимы эти группы. Однако, и его деление очень уязвимо и малосодержательно. Разве множество наших людей не придерживается до сих пор официально одобренных коммунистических и патриотических позиций? Достаточно вспомнить распространенный тип назойливого пенсионера-общественника. Разве они не чувствуют ответственности за страну? - А их не тысячи, а миллионы! А разве у них больше общего с почвенниками-диссидентами, чем у последних с диссидентами иных воззрений или с диссидентами-эмигрантами?
Впрочем, когда И.Р.Шафаревич начинает конкретно описывать тип "хорошего человека", то последний приобретает черты именно почвенника по убеждениям: вместо Шолохова - Пушкин, вместо пропаганды индустриализации - чистота Байкала, и т.д. И.Р.Шафаревичу кажутся невозможными люди, способные по собственным убеждениям из чувства ответственности за страну - пропагандировать Шолохова или построение материальной базы коммунизма. Он уверен, что такие вещи можно говорить только равнодушно, по бумажке свыше, только партийными устами (партия "мертвых"). Однако жизнь показывает на совсем иное.
На деле же, неявно, И.Р.Шафаревич делит страну на близких ему "почвенников" и далеких - "всех прочих". И этим "остальным" согласиться с таким делением решительно невозможно.
Мне кажется, что за термином "диссидент" следует удержать его первоначальный смысл - "не согласный с официальной идеологией", и объединять под этим словом людей самых разных оппозиционных взглядов (наличие взглядов уже предполагает у человека ответственность за страну) - в широком смысле, а в более узком смысле сохранить общепринятое - человек, решившийся на открытое высказывание своих взглядов и мнений.
Но приходится отрицать, что значительная часть открытых диссидентов добровольно эмигрирует. И.Р.Шафаревич склонен исключить их из числа "ответственных за страну", из партии "живых". На первый взгляд с ними можно согласиться: ведь и вправду - человек, добровольно покинувший родину, рвет с ней связи и тем самым как бы умирает для нее. Но на деле обстоит по-иному.
Преобладающая часть мотивов добровольной эмиграции - не материальные лишения, а идейная и нравственная несовместимость с нынешней обстановкой. И потому для большинства - эмиграция есть вид духовного протеста путем духовного самоубийства. Я даже дерзну сравнить эмиграцию с самосожжением или с демонстрацией, равносильной самопосадке в лагерь. Конечно, это очень разные степени самопожертвований и страданий, но они имеют и общую причину - идейный протест, и общее следствие - из страны физически исчезают духовно активные люди, и общее последствие - в памяти страны они живут примерам неприятия окружающей нас действительности и призывом к изменению ее. И все эти примеры - делают свое дело.
Наверное, эмиграция - наиболее простой путь протестной самоизоляции, но тем не менее нельзя считать его легким. Для меня лично он кажется очень трудным, почти духовным самоубийством, и потому эмигранты вызывают большое сочувствие и уважение к их трудной судьбе. Но из факта их смерти для нашей страны совсем не вытекает факт смерти памяти о них и их протесте, не вытекает нашего права причислять их к "мертвым".
2. В дальнейшем И.Р.Шафаревич возвращается к привычному употреблению понятия "диссидент", подразделяя их на почвенников и западников (либералов и марксистов).
Очевидно, что я по этой классификации должен отнести себя к либеральному западничеству. Но мне (как, наверное, и многим иным "западникам") тесно в таком подразделении, а перечитывая "почвенническое" кредо И.Р.Шафаревича, я с полным правом могу называть и себя "почвенником". Разве мне не дороги русские памятники старины и православие? Русские деревни и природа? Разве либералам не дорога русская история, традиция свободной и трудовой жизни, традиции противостояния деспотизму? А на чем же ином, как не на почве национальных традиций мы, либералы, можем основывать свои надежды на свободное развитие страны, на избавление от менее древних, но прочных традиций деспотизма?
Нет, национальной "почвы" мы, либералы, не должны уступать никому: ни православным почвенникам, убежденным, что лишь в православной религии заключено национальное своеобразие и стержень русского народа, ни коммунистам, уверенным, что тысячелетнее русское православие - лишь непрочная оболочка на русском народе, что в своей основе русские всегда были язычниками, общинниками, стихийными материалистами и коммунистами. Не отрицая частичной правды и за теми, и за другими, мы должны утверждать и свою правду: русский народ выработал в древности (и пронес через всю историю) образцы и идеалы народного, вечевого управления, веротерпимости, свободного труда, торговли и промышленной инициативы. Древние городские республики, походы торговых и промышленных людей, просветительская и хозяйственная деятельность православных монастырей, казачье самоуправление, раскольничье и сектантское диссидентские движения, колонизационная энергия переселенцев, бурное развитие освобожденной от крепостничества России в последний дореволюционный полувек, культурные и материальные достижения НЭПа - все это разве не факты русской истории? Разве не национальная почва под русским либерализмом?
Конечно, либеральные традиции "народной свободы" не были господствующими в последние века русской истории. Пользуясь французской терминологией русские либералы могут считать себя "партией унижаемых и расстреливаемых", как при православном, так при коммунистическом самодержавии. Однако если так долго было, совсем не значит, что так будет всегда.
Либералам часто ставят в упрек "западный образец", предполагающий якобы отказ от национального своеобразия в угоду "Западу". Но, во-первых, деспотизм и господство одной церкви совсем не являются исключительно русской чертой, принадлежностью ее национального характера, а напротив, общей чертой азиатских деспотий (Турция, Иран, Китай и т.п.), а во-вторых, "западный путь" свойственен самым разным народам. Англия, Германия, Франция, Америка, Япония и др. совсем не утратили своих традиций и духовных богатств, своего национального своеобразия и пути.
И.Р.Шафаревич безусловно прав, говоря, что народ ценен для человечества своей национальной индивидуальностью. Но не о следовании национальным традициям идет спор у православных почвенников, коммунистов и либералов, а о том, каким национальным традициям следовать и с какими бороться.
3. Столь же необоснованным оказывается мнение, что "западники" (либералы и марксисты) стоят за разрыв исторический традиции "смертельный для нации". На основе простого арифметического подсчета лет господства православной церкви и коммунистической идеологии делается вывод, что последняя - не характерна для русского народа и должна быть отвергнута (по этой логике - либералам вообще нет места в России, раз не было времени их господства). Фактически такая точка зрения не допускает развития от тысячелетнего православного царства, на деле она вынуждает признание разрывов в национальной традиции - как в прошлом, 60 лет назад, так и в будущем, когда русский народ порвет с коммунистической традицией. На деле же именно либеральная позиция отвергает разрыв национальных традиций как в прошлом, так и в будущем. Ибо либералы видят, что послереволюционная диктатура была прямым продолжением авторитарных традиций самодержавия, и именно либералы не хотят в будущем разрыва ни с коммунистическими, ни с православными идеологическими традициями. Утверждение русской либеральной традиции как раз и предполагает такой плюрализм.
4. Наконец, последнее и, возможно, самое главное. И.Р.Шафаревич, ссылаясь на нежелательность резких изменений общественного строя в стране (опасность кризиса и потрясений), выдвигает новый принцип: "нам нужен максимум духовных изменений при минимуме изменений внешних..." В обоснование он приводит довод, с которым трудно не либералу не согласиться: "Общественный строй есть нечто производное от духовного состояния народа и он должен не логически конструироваться - это опасный путь "утопий", а органически вырастать из истории".
Однако если этот тезис разъяснять только как: "Нам нужен возврат к Богу и своему народу", то поневоле задумаешься о достаточности такой программы.
Общественный строй должен органически вырастать из истории, т.е. из всей жизни людей, духовной и материальной в неразрывном единстве. Но И.Р.Шафаревич фактически заменяет это единство жизни, как главный источник общественных изменений - на "духовное состояние" людей. Тем самым обесценивается и борьба за права человека, и вопросы экономической жизни, и прочие "неидеологические (недуховные) факторы". Но думается, что начало общественных изменений, действительно, лежит в духовной сфере, но ею совсем не ограничивается, что возврат к чувству ответственности перед народом и к Богу может произойти не только на почве православия, но и на почве либерализма и даже атеистического коммунизма (если под Богом понимать ощущение Бесконечного в мире и людях); что такое духовное возрождение совершается в жизни не сразу, не чудесным обращением - а в мучительных перипетиях жизни, собственных дел и поступков, что оно растет и подкрепляется ответственной жизнью (ибо "вера без дел мертва"); что, наконец, ответственная жизнь требует и гражданской активности, открытого диссидентства. И хотя в теории можно разделить возмужания общества на перечисленные этапы, но на деле все они совершаются у разных людей едва ли не одновременно. Конечно, если под духовным возрождением понимать только возврат большинства людей к ныне оппозиционному православию, то ждать нужно долго, а дело общественных реформ нужно откладывать в долгий ящик (ограничиваясь только "минимумом"). Если же за духовное возрождение считать ощущение неблагополучия в стране и поиски выхода из него на базе различных вер и мировоззрений, то выдвижение требований реформ со стороны людей, осознавших их необходимость, становится их нравственным долгом, обязанностью, без исполнения которой они духовно гибнут. Так, например, многие уже сейчас осознали необходимость судебной и экономической реформ, расширяющих юридические и экономические права человека (это выяснилось отчасти при обсуждении проекта новой конституции СССР).
Но чтобы обосновать требования таких реформ, необходимо иметь прочные убеждения и идеалы, понимание, к каким общественным образцам может привести в конечном итоге та или иная реформа. Следовательно, необходимо выдвижение различных общественных идеалов и их обсуждение, а вопрос "Какой мы видим будущую Россию - парламентской или авторитарной?" или "Какие реформы необходимо проводить?" носят далеко не академический характер. Хотя, конечно, это и не политическая проблема - а лишь важная тема нашего сегодняшнего духовного развития.
Принцип же "максимум духовных изменений при минимуме внешних перемен" - способен увлечь нас на безответственный путь мировоззренческой и религиозной борьбы за преобладание и забвение общей ответственности перед реальной страной с ее реальными духовными и материальными бедами и проблемами.
Заканчивая свое обсуждение, я должен отметить, что в интервью И.Р.Шафаревича никак не чувствуется злободневности призыва "Жить не по лжи!", выдвинутого А.И.Солженицыным в качестве основного завета. Мало того, подспудно чувствуется, что этот призыв уже забывается, уступает место иному. Главной добродетелью в глазах почвенников становится не открытое противостояние злу в меру разумения каждого, а усвоение начал православия и народности. Открытое выступление "не по лжи" человека, решившегося добровольно на эмиграцию или твердого в своих марксистских убеждениях не вызывает у И.Р.Шафаревича принципиального одобрения, хотя, конечно, и до откровенного порицания дело не доходит. Процесс смены призывов у почвенников еще далек от завершения. Будем надеяться, что он никогда не дойдет до этого логического завершения, до вражды на идеологической и религиозной основе. Будем надеяться, что призыв "Не по лжи!" будет всегда соединять протестующих людей разных убеждений. 26.10.1978г.