Глеб Павловский, Глеб, Глебушка – осевой человек моей судьбы, с которым меня связала жизнь теснее, чем с самыми близкими людьми, умер. Вряд ли я смогу смириться с этим, но точно знаю, что до последних дней буду жить с ним, обращаясь и обращаясь к нашему прошлому. Не для меня одного он был экзистенциальной фигурой, и я уже читал и слышал, что с ним завершилась эпоха. Почти привычно говорят так каждый раз, когда умирает крупный общественный деятель. Но стертые слова не дают понять тот уникальный вклад, который внес человек в нашу жизнь, нашу историю, нашу культуру. И расставляют ложные вешки, поскольку кто может знать о границах времен, не отойдя от них на изрядное расстояние? Вот и сейчас я смело могу сказать, что Глеб Павловский был человеком эпохального масштаба, но он и не олицетворял эпоху, и своей смертью не завершает ее.
Глеб бросил вызов эпохе, шел поперек нее и пытался воспрепятствовать ее неудержимому ходу, а она опрокинула его и вынудила потерпеть сокрушительное поражение. Именно об этом я хотел бы сказать, прощаясь с ним, поскольку на этом пути мы трудились рядом более полувека.
О том, что совершил Глеб за последнюю четверть века, знают многие, свидетелей его дел много и в этом зале, и далеко за его стенами по всему миру. Но мало кто знает, что эти дела явились продолжением напряженного поиска, который сжигал его в дни молодости, и стал прологом его трудов как государственного деятеля. В семидесятые годы он принадлежал к жалкой горстке людей – одной руки мне довольно, чтобы по пальцам пересчитать их, – к горстке людей, любивших свою страну и осознававших, что без срочных реформ она обречена гибели. Но этого не видели те, кто принимал решения и вершил власть, равно как и те, кто власть осуждал и противостоял ей. Надо было найти способ принудить власть к реформам и убедить соратников разделить ответственность за перемены.
Глеб был исключительно умным и тонким человеком. Черно-белая простота была совершенно чужда ему на протяжении едва ли не всей жизни. И он знал, что перемены сопряжены с угрозами, пожалуй, больше, чем со стремлением удержать ветхое здание дряхлеющего режима. Однажды он написал об этом: «началом конца может оказаться любой необычный процесс». И именно поэтому он не только искал сценарий Начала, но думал о том, чтобы это был сценарий некатастрофического Начала. Поэтому же он стремился не к осуждению и не к разрушению советской системы, но к сотрудничеству с ней, в надежде избежать крушения СССР и уничтожения нашего общества.
Понимал Глеб и то, что падение сверхдержавы явится катастрофой для всего мира и ввергнет мир в пучину войн, возможно, апокалиптических. Своему другу Виктору Сокирко он писал, что все жители Земли являются акционерами сверхдержав, ибо судьба каждого зависит от судьбы этих гарантов равновесия и стабильности. И потому все должны заботиться об их благополучии.
Ему не суждено было успеть. Эта задачка оказалась посложней квадратуры круга. Но в сокрушенном и распавшемся государстве Глеб пытался спасти то, что можно спасти, остановить дальнейшую эрозию мира, не допустить сползания к хаосу. И он делал это так, как умел, отважно ринувшись в шторм в одиночку. Немногого он сумел достичь, но совершал ошибку за ошибкой, и в конце концов вынужден был признать свое поражение. Но его это поражение не удручало, ибо он знал, что уроки поражений иногда приносят добрые плоды и бывают нужнее, чем блеск побед. Тому же Сокирко он писал: «Поражение не только учит человека, но иногда и строит его».
Поражение Глеба не должно угнетать и нас, ибо из его поражения мы должны извлечь уроки, должны нащупать пределы возможного и пределы допустимого. И опыт его поражения может стать точкой опоры, посохом, на который мы станем опираться в нашем долгом пути к ускользающему успеху.
Всем суждено уйти тем путем, которому обречен человек, и этой судьбы не избежать никому. Поэтому как бы больно ни было нам сейчас, мы не должны предаваться стенаниям, но должны продолжать жизнь, ибо в этом состоит наш долг, и наши свершения придают смысл тем делам, над которыми трудились те, кто были прежде нас. И наши дела обретут смысл в трудах наших потомков. Прощаясь с Глебом, я должен сказать, что он умер счастливой смертью, поскольку совершил все, что мог, и сказал все, что хотел. И он думал не о несбыточном, а о достойном уходе в мир иной. Эту дорогу он преодолел достойно. И как библейский патриарх умер в окружении детей, в старости доброй, насыщенный жизнью и приложился к народу своему.