Здравствуй, Лилечка, дорогая. Получила твое письмо от 26 июня. Очень приятно читать про мирную и все такую же напряженную вашу жизнь – походы и катамараны, работа, учеба, КСП и Куликово поле. Ты пишешь, что за месяц мало новостей. Но почему месяц? Последнее твое письмо-открыточка были от 24 января, поздравление ко дню рождения. Так что про то, что Витя в Мангышлаке (а что он там делает), я не знала, тогда он был в Коломне на овощ.базе. Значит, были еще от тебя письма, про которые ты не знаешь, дошли ли, и я тоже (т.к. конфискаций больше не было после января?). Очень я просила Лену передать всем друзьям, что писать в белый свет как в копеечку – не надо лучше совсем, а о всех полученных письмах я сообщаю, о твоих – Лене обязательно. А чем Тёма занимается с ребятами: математикой, туризмом?
В той открыточке были хорошие пожелания – мне и моим детям-внукам, "чтобы бежали несвободные денечки". Извини уж меня за пижонство и разреши возразить на последнее. Во-первых, и так бегут слишком быстро; не несвободные. Т.е. конечно не, но акцент слишком уж не тот. Все правильно и справедливо, и вообще я очень благодарна судьбе.
Об Асе ты узнала от Пети на КСП. Ася сама почти в городе не живет из-за болезни. Но Ленка-то с ней тоже не видится? А Тема с Колькой? Очень хочу я сама все это понять, но оставляю все надежды до Нового Года: может быть тогда письма будут чаще? Хотя – в количестве ведь я ограничена, не вы, и мириться с безобразиями почты – непростительно. Впрочем, этот упрек я могу сделать и себе самой прежней.
Читаю сейчас книгу "Утопический социализм". Хрестоматия (Политиздат, 82г.) Все та же тема - "Три источника и три составные части…" Очень интересно, потому что подлинные тексты, хотя и в выдержках. А полностью я читала только "Город Солнца" и еще Жана Мелье прочла недавно. И вспоминаю по дороге Игоря старшего. Тема истоков занимает меня по-прежнему, хотя за последние годы мои представления и изменились несколько. Очень всегда интересно, когда попадается что-нибудь раннего советского времени – поэзия, кино, даже репродукции. Вот был балет "Золотой век" – ранний Шостакович, но с явной идеей воспроизвести, восстановить поэзию того времени. Вот и пытаюсь понять – не через логику, а через поэзию – времени и в буквальном смысле.
Гордость за предков – это я понимаю, равно как и вину и ответственность за них. Только я это понимать начала именно взрослая, и чем старее – тем лучше. Тема национальной вины и национальной ответственности – очень сложная. 20-й век и рост всяких связей сильно изменили осознание этого в сторону интернационализма, и многие начинают себя чувствовать гражданами планеты "Земля" в ожидании пришельцев. Это одна сторона дела. А другая: наши понятия вины и личной ответственности – из христианства, и когда эти слова употребляют так расширительно (в отношении нации, народа), возникают терминологические недоразумения. Могут ли, например, современные немцы нести вину за фашизм, который был до них? Или немцы-антифашисты тех времен? Чтобы сказать определенно "да", мне бы понадобилось пояснить употребление слов. Это скучно, т.к. длинно, и, скорее всего кто-нибудь уже давно это написал хорошо, а я просто не знаю, кто и когда. И все-таки – да!
У меня теперь тоже есть близнецы, только внуки. У Феди и Наташи родились два мальчика. А твоих представить школьниками 3 кл. – невозможно. Представляю двухлетних карапузов, и мы все смотрим кино, а по экрану то Темина голова, то Галина, каждый бросается на поиск "своего", а потом возвращается смотреть со всеми – кажется был тогда ваш крымский поход.
Большой привет всем твоим, большим и маленьким. Будьте здоровы и всего-всего вам хорошего. Целую, ваша Татьяна.
"…Вот еще могу рассказать, как мы в прошлые выходные ездили на Куликово поле. Собрались впятером из старой туристской компании. До Ожерелья Моск.области и до Узловой за Новомосковском в Тульской обл. доехали электричками, а потом сели на велосипеды и с 5часов до часу ночи с перерывом на часовой ужин крутили педали. Скорость получилась небольшая (проехали 70 км), но устали хорошо. Зато ночевали под звездами Куликова поля и палатки не ставили, бросили на сено. На Красном холме мы были в начале седьмого утра. Роса, солнце, только косари. Музей закрыт, но в него и не хотелось. Музей в соборе Сергия Радонежского, построенном в 1918 году по Щусевскому проекту. На холме еще столп в честь Дмитрия – тяжеловесно-государственный прошлого века – и новая смотровая площадка с гранитным панно.
По дороге читали книги о битве и поле, что с собой захватили, проникались… Событие, бесспорно, важное. Хочется выработать свое к нему отношение, выделить его из шелухи многословия, славословия. И как вообще относиться к кровавым историческим событиям? Если принять, что укрепление государственности это хорошо, какой бы ценой оно ни осуществлялось, то тогда – положительно. Дмитрий был первым князем, который казнил перебежчика, первую смертную казнь совершил. По-другому было нельзя в военное время? Меня уверяют, что надо гордиться Александром Невским, поехавшим на поклон в монгольскую ставку, выбравшим таким образом восточный путь развития страны, иначе, мол, мы как государство не сформировались бы… Что-то во мне сопротивляется. Гордиться славой предков (их победами) я – взрослая – заново не научилась.
Закончу, уже поздно. Надо выспаться. Неделя предстоит тяжкая.
Всего тебе хорошего. Очень надеюсь, что если не в ноябре, то в декабре ты нам напишешь. Целую, Лиля.
"Милая и дорогая Таня! Мы получили письмо от тебя только вернувшись из похода, поэтому не сразу ответили. От письма много радостей: от самого факта письма, от возможности перечитывая, слышать твое слово, к нам обращенное, от возможности услышать твое мнение по важному для меня вопросу, от твоей неизменности в главном – я имею в виду твое устойчиво-доброжелательное отношение к жизни.
Мне теперь жаль, что не доходили мои письма (я писала каждый месяц, но как-то не ценила, заказной почтой не слала). А с Леной мы уже много месяцев не видимся, не разговариваем. Забываем друг друга. И раньше моя привязанность была для Лены тяжеловесна, а сейчас, когда мы прошли через откровенные "расторжения отношений", я не хочу быть никому в тягость, дружу с теми, кто приходит в дом, кто сам звонит и доверяет нам. Но тоска по ушедшим, по тем, кого любила, да и люблю, оказывается такая сильная.
Я тебе потом, в другом письме напишу, что у нас было за полгода, пока ты не получала писем, а пока про лето…
…Что кается темы прошлого, то твое отношение к нему мне симпатично, и пример о немцах я разделяю. Но всякое диалектическое отношение трудно, не дает четкого, нужного для жизни ответа. В диапазоне "черное-белое" все же надо останавливаться на каком-то более или менее сером или полосатом. Думая о Куликовской битве и еще раньше об Иване Калите, Александре Невском, считать ли правильным такой путь государства, какой состоялся? Не жалеть ли о несостоявшейся некогда Литовской Руси или намечавшейся – Тверской? Не пошло бы тогда все иначе? Нельзя не иметь определенного отношения, своей оценки, перевешивающего плюса или минуса. Да и тебе самой свойственна так привлекающая нас определенность, которая от преодоленного знания, от жизненной необходимости.
Если исходить из доверия к жизни, то следует признать свершившуюся историю наиболее оптимальной для нас: жизненные условия и тогдашние люди повернули ее именно так, как могли, как представляли, не будучи богами. И тогда общее отношение к ключевым моментам должно быть положительным.
Все, Танечка, я закончу. Мечтаю увидеть тебя, наговориться…
До свидания, целую. Лиля.
Здравствуй, дорогая Таня! Твое письмо было для нас большой и неожиданной радостью. Мы его будем переживать, наверное, столь же долго, как и твою новогоднюю открытку в 1981 году. Очень надеемся, что когда с тебя будут сняты ограничений в переписке, писем будет больше, а значит, станет возможным и общение. Ведь оно не может быть односторонним.
Меня тоже всегда волновала тема истоков и сейчас дома копятся (покупаются) самые разные книги о 20-х годах, а также годах предваряющих и последующих. Особенно интересны подлинные книги тех времен – так ощутим "запах эпохи". Есть даже большинство стенограмм партийных съездов – захватывающее чтение. Жаль, что нет времени на изучение и даже чтение в нашей московской жизни. Вспоминаю с укором себе, что вот в Бутырке за 7 месяцев прочитал несравненно больше, чем за последующие годы здесь (больше сотни книг). И поневоле соглашаешься с тобой, чтобы твои "не совсем свободные денечки" – не промелькивали быстро, а текли полновесной ароматной жизнью. Так, как видно, текут сейчас. У меня, к сожалению, такой душевной уравновешенности "там" не было.
Очень меня интересует, как именно изменились твои представления об "истоках". Не думаю, чтоб они изменились сильно со времени наших встреч и споров. Я, например, Игоря старшего или свой спор с Татьяной Сергеевной вспоминаю гораздо реже - не актуально. Мне стала ближе уравновешенная мудрость Роберта Павловича. Вот, революция 1789-94гг. – не сахар, ужасов там было довольно. Однако сегодняшняя Франция умеет чтить великой эту эпоху. Французы считают себя детьми великой революции (и контрреволюции в то же время…). Да, это событие, эта эпоха сложна, многообразна, она не вписывается в один цвет, от нее невозможно отречься серьезному человеку. Гораздо правильней – понимать и знать, что надо брать в будущее из ее опыта… И твое старание понять эпоху через поэзию, а не через заранее принятые схемы, т.е. полнокровно – мне очень симпатично. Очень.
Так же очень симпатично твое толкование гордости за предков, как чувство национальной ответственности… и твой пример: да, сегодняшние немцы виноваты в гитлеровских преступлениях 40-х годов (и антифашисты тех лет – тоже) – только их вина меньше остальных немцев. И такая вина есть у многих народов, не исключая нас, виновных и за сталинские лагеря, и за выселение народов, и многое иное. (Кстати, ты права, об "онтологической вине" немцев уже писал К.Ясперс).
Меня в последние годы национальные темы очень волновали, но еще больше волновали темы путей развития, соотношений западничества и почвенничества, идеалов и хозрасчета, коммунизма и буржуазности. Темы экономической и социальной реформы. Правда, в последний год мой пыл в подаче предложений сильно поубавился. Все ясней становится общее неблагополучие в хозяйств.системе, но решиться на перемены никто не может, потому что давит убеждение-страх о невозможности никаких перемен без измены основополагающим ценностям и устоям советского общества. Я-то с этим не согласен, но это всего лишь я. Никаких перспектив к переменам пока не вижу.
Дорогая Таня, если не трудно, пиши в письмах к Лене несколько слов нам…
До свидания. Виктор.
Здравствуйте, дорогая Лиля и Витя! Лиля, большое спасибо за посылку. Получила уже давно и прости, что не написала сразу. Приехали дети, и совсем не было спокойного времени для писания. Но, конечно, не только это. Мне очень хочется разобраться в 79-80 гг., что и, главное, как. Из Барашева и в Барашево писать об этом было бесполезно, "естественные" препятствия сами задавали границы общения. Хотя большинство тех, кто мне писал, еще и сами сильно сузили эти границы. Впрочем, добровольное сужение границ дозволенного – известное явление, и касается не только переписки с лагерем. Я не считаю, что каждый каждому может задавать любые вопросы, и, тем более, никто не может считать себя обязательным отвечать на любые вопросы. Но ты и Витя для меня не любой и каждый, поэтому и спрашиваю. Естественно, что-то мне рассказывали – на свиданиях и сейчас, когда приезжали дети и Лена. И мне понимание от этого не произошло, а, наоборот – ничего не понимаю. У меня была модель довольно простая: человек не рассчитал свои возможности, силы, готовность на тяжелое и несправедливое наказание. И второй вариант – убедили в объективной вредности того, что делалось; или даже больше – в объективной полезности осуждения этой деятельности. И тот и другой исключает всякую активность после, не исключая возможности переосмысления произошедшего. Многие примеры опровергают обе мои модели, чего-то я не понимаю. А разобраться мне очень нужно, для себя и именно сейчас – на расстоянии времени и километров. Хотя бы (но не только) для того, чтобы продолжит общение с друзьями. Если можешь, то объясни (это я к Вите). Вы для меня такое одно целое, что вышла путаница, к кому я обращаюсь.
Ваши два письма одновременно я получила еще в Барашеве, но мне мои письма еще не переслали (хотя, надеюсь, что перешлют), поэтому ответить на них – не могу, хотелось бы перечесть сначала.
У меня все нормально. Доставили очень быстро, спецконвоем, так что всего два дня пробыла на Пресне и больше нигде не останавливались. Есть квартира (отдельная!), требующая, правда, большого ремонта. Часть этого ремонта вроде бы обещают сделать, а может быть и не обещают (см. ниже об адекватности). Работаю пока санитаркой, но со временем надеюсь на лучшее. Относятся ко мне вполне доброжелательно. Вообще, казахи народ очень мирный и доброжелательный. А живут здесь исключительно казахи, русских единицы, и разговор кругом только казахский. Кругом степь и колючки, а может быть, пустыня, я пока не разобралась. С трех сторон горки, совсем игрушечные, но полазить можно. И выглядят очень живописно. До них километра 1,5-2. Плохое знание русского естественным образом ограничивает общение, так что для меня это "заграница" в большей степени, чем та, которую выбрали для себя многие наши друзья и знакомые. Вроде бы по-русски все немного знают, но тем не менее недоразумения все время происходят: то меня не поняли, то я не поняла. То из-за их восточной мимики, которую я не понимаю, то время глагола перепутали – в итоге театр абсурда. В такой неадекватной ситуации я себе выбрала нулевую стратегию: "если не знаешь как, лучше никак", и пока она оправдывается, все образуется как-то само. Юлька с Володей, когда приезжали, все меня посылали в исполком насчет квартиры, а я упиралась. Вдруг приходит мой милиционер, часов в 9 вечера и говорит: "Сейчас машина подойдет, поедем на квартиру". Я спрашиваю: "Что же Вы утром не сказали, я бы купила хотя бы на чем спать".- "А утром я и сам не знал". - "А может быть завтра утром?" - "Завтра нельзя, займут". И поехали – 500 м от гостиницы, а потом вернулись спать в номер. Так же было и с гостиницей, в которой шел ремонт, когда приехали дети. Сначала сказали категорически "нельзя", а через два часа вдруг говорят: "Идите в номер". А там уже все готово – и постели, и кровати, стол, стулья – a полы липнут.
Если соберетесь, буду рада очень, в любое время. Только созвонитесь с Ленкой, чтобы не получилось одновременно много: спальных мест не хватит, да и общаться лучше, когда по отдельности. Как ваши ребятки и вообще? Всем им привет, ваша Таня.
И с Новым Годом!
Здравствуй, Витя! Долго не могла начать это письмо – так меня стукнуло твое, т.e. письма Валере. Я думаю, что его стукнуло еще сильнее, ведь он-то тебе ответить не мог. Я пока подержу его у себя, до твоей просьбы вернуть, вдруг ты все-таки захочешь устного его обсуждения. Правда, условия у меня сейчас такие, что приглашать гостей… даже сортира, не заваленного дерьмом по пояс, поблизости нет. Но главное, ничего хорошего я тебе не скажу. То, что произошло с тобой – ужасно. Эх, Витя, ведь у тебя же четверо детей! А по существу возражать и объяснять – значит написать столько же и еще столько же, сколько в твоем письме, и все это будет именно то, что говорят следователям. Плюс психоанализ твоей логики, рассуждений, каждое из которых подсказано подсознанием человека, до ужаса напуганного. Все вещи, факты, принципы меняют свои оценки и даже критерии от времени, от условий в тюрьме и т.д.; даже неприход следователя в течение месяца, даже голодовка из-за этого! Витя, ты хитро обманул себя и продолжаешь обманывать, отсюда весь этот логический абсурд. То, что ты мне пишешь письма, что для тебя, как ты говоришь, существенно мое, Сашино и Валерино понимание, тоже хорошо вписывается в этот абсурд, ведь ты не делаешь попытки убедить во вредности того, что я делала. Или может быть, потому что у тебя нет таких "козырей" для убеждения, которые применяют следователи? – А я знаю, какие козыри они применяют, и часто это гораздо хуже, чем тяжелые условия Бутырки. И это единственный диалог, который допускают власти. Вот так… Лиле большой привет, спасибо за письма. И еще мое большое сочувствие. Таня.
P.S. Если не трудно, брось открыточку, когда письма получишь.
Здравствуй, дорогая Таня! Твое письмо меня скорей обрадовало, чем огорчило. Спасибо за ответ – ждать его было трудно. Прости за причиненную боль – я обязан был отвечать на твои же вопросы. И все же острота твоей реакции непонятна. Ведь долгие годы мы с тобой спорили примерно на эти темы, и я сегодня говорю то же – неужели забыла? Ведь ты же давно знала, что я вышел из Бутырки на определенных условиях и спокойно к этому отнеслась… Почему же именно сейчас твоя боль? Неужели от того, что я и сейчас каким был, один и тот же, равный своей вере, но вера эта немного иная, чем у тебя? Неужели и в самом деле невозможны иные убеждения? Неужели все иное – лишь логический абсурд в рамках двоемыслия? Неужели в мире есть только твоя "истина", а у иных лишь недомыслие или двоемыслие?
Таня, я, наверное, сделал ошибку, направив тебе копию своего письма Валере (сделал это впопыхах, узнав, что это письмо было пропущено в лагерь – видимо, в расчете на его "убеждающий эффект" и рассудил, что и к тебе его, наверное, пропустят – и пропустили)… Валере я писал, как гораздо большему единомышленнику, чем мы с тобой. Если нас с тобой роднит близкое отношение к "правам человека", то с Валерой еще и почвенничество, что крайне важно. Ни на одну минуту я не сомневался, что у нас не будет общих мнений по важнейшим вопросам. Опыт прежних наших бесед говорит об этом ясно. Но раз и до 1979г. мы ценили друг друга и уважали, несмотря на различия, то почему мы должны расстаться сегодня? Пойми, этим письмом я совсем не думал тебя убеждать – мы очень разные люди… Впрочем, не было у меня намерения и убеждать Валеру, просто мы с ним во многом единомышленники. Я только рассказал ему свою историю и вот послушай, какие он сделал к ней замечания (из письма его родителям 30.1.1984г.): "Излишней рациональностью и замкнутостью на одну систему координат страдает и Виктор. Рассудочное рассмотрение объекта (д.д.) позволяет ему увидеть существенные реальные минусы, недостатки; одновременно он упускает духовную, нравственную основу явления, источник его развития, порыва и т.п.. У меня опять не получается ответить Виктору. Связано это и с тем, что на некоторые поднимаемые им вопросы я и сам себе ответить не могу, а жизнь торопит и требует решений. Многое я вижу так же, как и он. Да, страшна отделенность от народа, от его судьбы, она ведь и приводит к самовозвышению, порождает ощущение исключительности. В конце концов, человек начинает не искать истину в себе, а осуществлять свои частные цели через истину. Нельзя отказываться от поиска решений в ситуации, которую Ст.Лем назвал внетрагедийной (точнее, даже в такой ситуации). В этом мы с ним становимся родными братьями".
Если ты помнишь, мне с самого начала крайне не понравилась теория Нелидова о двоемыслии. Она уже тогда сводила мое мировоззрение к испуганному подсознанию во всем, что только отличало меня от Нелидова. Но ведь в другой стране какая-нибудь компартия может как раз сознание Нелидова объявить трусливым двоемыслием, "классовым неосознанным лицемерием". Кто же тогда прав? И могут ли тогда существовать люди разных вер и убеждений? И куда отнести громадную массу людей, явно других – в дураков? в лицемеров? – И только?
Повторяю: я не намеревался убеждать тебя "во вредности, что делала", тем более, что я сам убежден в обратном. Надеюсь только на продолжение общения нас, как прежде – разных. Надеюсь на продолжение споров (по обоюдному желанию, без подозрений и с уважением). Вот и все.
Высылаю еще книгу "С чужого голоса" вместе со своим отзывом на нее. Этот отзыв я направлял в редакцию "Московской рабочего" – мне ответили отказом в печати, рукопись не вернули, но тон отказа был вежлив, так что надеюсь, что моя бандероль будет пропущена к тебе на тех же основаниях, что и предыдущее письмо (думаю, это будет тебе интересно), а при встрече я верну эту часть своего архива.
Конечно, я очень хочу устного обсуждения своих писем. Мы очень надеемся на летнюю встречу и уже готовимся к походу в Среднюю Азию – на Мангышлак, потом на Арал и Хорезм, потом на Памир. Начать думаем как раз с 2-3 дневного маршрута Шетпе-Форт Шевченко. Твой переезд в Таучик ничего не меняет в наших планах. Непонятно, чем вызван твой переезд в другой район – тревожно и горько нам стало от этого известия. О наших условиях не беспокойся – летом мы живем в палатке – но были бы благодарны, если бы ты подробнее описала – можно ли и как передвигаться в районе Таучика? Как часто идут машины на Шетпе и Форт Шевченко? Как добраться до горы Унгазы, где расположены две подземные мечети ("Мечеть раскрытой ладони"?) А может есть еще какие-то древности в округе, вроде наскальных рисунков и мавзолеев? Читала ли ты "Буранный полустанок" Айтматова? Как дела с твоим казахским языком? Есть ли у тебя возможность выходить за пределы поселка и насколько? Будет ли возможность походить с нами по округе, в горы? К морю? Даже в Форт Шевченко или в свой райцентр (и Мангышлак?) Ведь мне говорили, что по положению ты в пределах района свободна ходить, где угодно – или это не так? Очень хотелось бы с тобой и детьми именно походить с костром и палаткой… Может, разрешат твои "опекуны"… В общем, мы ждем твоего ответа о Таучике и прочем, ждем лета и встречи.
Твои Витя, Лиля, дети.
С наступающим праздником, если ты его признаешь. Лиле привет и сочувствие я передал, но она, видно, сама напишет.
Здравствуйте, дорогие Лиля и Витя! Во-первых; спасибо за компоты – очень они меня выручили в жару, особенно черноплодка. А апельсины вы, наверное, забыли? Я очень огорчилась, когда обнаружила их под стулом в таком количестве.
Я получила от вас 2 письма, а не 3, а не писала по той простой причине, что никому не писала: почтарь болел с 20 июля и весь август, и заказных не брали. Кроме него никто не умеет. А здесь первые два м-ца мы с Ленкой-внучкой вели такую цыганскую жизнь, что было тоже не до писем: все мои вещи приехали только в конце октября. Сначала почему-то уехал контейнер в Кзыл-Орду, потом не могла достать машину; контейнерной станции здесь нет, и нужно было везти 250 км. Сейчас понемногу жизнь приходит в нормальную колею, хотя вещи, книги многие в ящиках, двери не закрываются плотно, печь развалена и т.д. Каждое переселение ухудшало мои жилищные условия. Это все вам может рассказать Наташа. Самолет сюда есть от Шевченко (крошечный и ненадежный), поезд идет 42 часа.
Весь Памирский дневник я прочесть не успела, пришлю в след. раз. Все-таки гости. Но все приложения и ту часть, что о Таучике, прочла и очень расстроилась всем этим. Какое-то абсолютно неадекватное изложение бесед со мной, а главное – зачем?! Ведь дал же ты обещание "не заниматься самиздатом". Мне-то кажется, что вообще общественная активность в твоей ситуации невозможна, но Бог тебе судья, лично же тебе сказала вполне определенно, что наши отношения в дальнейшем могут быть только не деловые, не общественные. Ты берешь себе право как-то излагать мое отношение к твоим делам 80 г. И не в частном письме, а в походном дневнике, который будет иметь много читателей. Так, между прочим, очень мило, отличный дружеский обмен мнениями. Зачем? Суп отдельно, мухи отдельно. Первая моя реакция была – изложить мое отношение в открытом письме тебе, чтобы это была моя позиция, а не твое преломление ее в сильно кривом зеркале. Но, во-первых, на такое письмо ты лишен возможности открыто ответить; во-вторых, для тех, кто прочитает мое открытое письмо, это будет изложение вполне очевидных, тривиальных истин (что довольно смешно), а для меня будет готова вполне новая… Возможно, все же я это и сделаю, не знаю пока. Одни ваши с Лилей слова о том, что "лагерные годы были лучшими в моей жизни" – чушь какая-то. А в этом контексте "я всегда был противником самопосадки" – вообще мерзость. Это было и в письме Валерию. Как будто кто-то когда-нибудь этого хочет!! У тебя же на этом все стоит: лагерь труден, ужасен, смертелен, значит, нужно искать выхода, компромисса, пересматривать оценки – самиздата, правозащитной деятельности и т.д. А если не так уж страшен, то может быть и не нужно менять. Не остается независимых прежде представлений о добре и зле, правде и лжи, все зависит от того, что за это будет, или что дозволяется, терпится властями. "Классовая мораль" и "бытие определяет сознание" – из того же набора. Ну, это я уже пустилась в разговор по существу, которого в этом письме не хотела. О письме Кате и троим могу говорить только матом. В конечном счете твоя деятельность после выхода гораздо хуже, вреднее и нечестнее, чем твой "компромисс". И все-таки мне кажется, что нет у тебя полной внутренней уверенности в правоте, а отсюда – с одной стороны, "лояльная" общ.деятельность, а другой – желание вовлечь в то же дерьмо других (Катю, Валерия), с третьей постоянное возвращение к тому же, желание оправдаться и утвердиться – в своих глазах, в глазах друзей.
Если хочешь еще когда-нибудь приехать, буду рада. За резкость прости, с чужими так не разговариваю, а вы мне не чужие. Ваша Татьяна.
Здравствуй, дорогая Таня! Спасибо за объяснения, они мне кажутся исчерпывающими. Между нами не может быть "общественных отношений", что, видимо, подразумевает и невозможность обсуждения общественных тем в письмах. С сожалением подчиняюсь и буду стараться это своё обещание выполнять (вплоть до отмены тобой же). Мое уважительное отношение к тебе не меняется, несмотря на давно выявившиеся кардинальные расхождения и последние резкости. В заключение этого последнего "общезначимого письма" позволь сделать к твоим резкостям несколько пояснений.
Ты очень пристрастна к нашим описаниям встречи в Таучике, видишь то, что там отсутствует. Например, совмещение фразы "лагерные годы были лучшими в моей жизни" (последние 3 слова тобой придуманы) – и моих: "всегда была противником самопосадки", так что получается обвинение тебя в стремлении устроить себе "лучшие годы" – очевидный наворот. Не я выдумал слово "самопосадка", оно многие годы бытовало в диссидентских спорах, как символ резких действий, вызывающих неизбежный арест. И никто не придавал этому слову смысл "желания сесть" – и не надо теперь приписывать его мне. Что же касается якобы твоих слов "в лагере – лучшие годы", то извини, что неправильно тебя понял. Но специально я не врал, и Лиля, и я поняли тебя именно в таком смысле, что в лагере тебе было лучше, чем в ссылке или перед арестом. В сочетании с неистребимым в нас пониманием лагеря, как объективно тяжелейшего испытания, это придавало в наших глазах тебе облик какой-то радостной святости, что ли, спокойно идущей на подвиг. Общий смысл нашего описания встречи в Таучике совершенно противоположен твоему восприятию: не мерзость, а восхищение тобой и горечь от твоего непонимания и резких оценок.
2. Неправда, что моя позиция заключается в нравственном релятивизме, в зависимости убеждений и оценок от "дозволенного". Ты прекрасно знаешь, что убеждений я не менял. Но в отличие от тебя знаю, что не один только я прав, что у истины много сторон. И если каждый будет настаивать только на исполнении своих принципов и не слушать иных резонов (включая резоны власти), то единая жизнь общества станет невозможной. Отсюда мое внимание к чужим доводам и стремление их учесть. Отсюда и уважение (лояльность) к большинству и властям. Отсюда и отрицательное отношение к арестам – это разрыв обществ.связей и значит, ошибка. Но я могу представить себе и случай, когда власти будут арестовывать против воли большинства, против собственной совести и тем самым будут рвать связи с обществом и своей совестью – в такой случае я не ругал бы себя за попадание в тюрьму. Таким образом я не отрицаю возможности для себя попасть в тюрьму, но если не ошибусь, то мой арест будет несправедлив не только с моей точки зрения, но и с точки зрения самих властей и представляемого ими большинства. Вот в чем дело.
3. Сейчас мне совершенно несвойственно желание "оправдываться" перед кем-либо, но остается желание объясниться со всеми, кто желает меня понять. В первый же месяц после выхода я понял, что мне не перед кем оправдываться, а все дальнейшие "объяснения" были вынужденными в ответ на раздраженные наскоки тех, кто не способен понять, как это можно настаивать на правоте своих убеждений.
Случай с Валерием – исключение, здесь я брал инициативу на себя именно потому, что знал его и хотел, чтобы он занял свою собственную позицию в жизни и чтобы ему в этом никто не мешал.
4. Самое тяжелое в твоем письме, самое оскорбительное – это определение: "твоя деятельность после выхода гораздо хуже, вреднее и нечестнее, чем твой "компромисс". И еще: "твоя лояльная общ.деятельность – дерьмо". Эти оценки совершенно неверны и, к сожалению, намеренно оскорбительны. В сочетании с твоим же тезисом, что я нарушаю данное в 1980г. обещание "не заниматься самиздатом", образуется почти полное сходство твоих оценок с утверждением неких неудобопроизносимых работников "он, мол, нас обманул, антисоветчик, ведет утонченную демагогию" и т.п.
Такое совпадение оскорбительных оценок мне не кажется удивительным - крайности совпадают, отрицая середину истины, и даже не огорчает, лишь убеждает в своей правоте. И как только ты не замечаешь таких совпадений? Главное мое огорчение от твоего неприятия "лояльной общ.деятельности». А ведь это хоть и самое трудное, но и необходимое для страны… Видно, зря я надеялся достучаться тебе со своим письмом о жалобщиках. Откровенность за откровенность: мне искренне жаль, что ты ошибаешься…
Ели я буду иметь возможность, то обязательно воспользуюсь твоим приглашением. Спасибо. Всего хорошего. Твой Виктор.
После возвращения из отпуска получили последнее письмо от Т.М.Великановой. Последним, видимо, стал и мой ответ на него.
Здравствуйте, Витя и Лиля! Накопилось у меня много неотвеченных писем – из-за Ленки-внучки. 7-ого июня она уехала, т.к. стало слишком жарко, и вот взялась за письма. Должна признаться, что отвечать тебе, Витя, оказалось очень трудно. Я тогда так легкомысленно согласилась, что, конечно, личные отношения – остаются. Но вот получила твой дневник походный, и сразу стало ясно, что личное от общественного не отделяется, и прежде всего, у тебя. И твой визит ко мне, и наши разговоры оказались частью памирского похода, частью твоего лояльного самиздата. И выглядит все это очень мило – поговорили старые друзья, обсудили некоторое расхождения во взглядах и т.п. Можно-де иметь разные точки зрения на разные предметы и оставаться друзьями. Единственная у меня возможность ответить на твой дневник и на все прочее твое писание – открытым письмом. Но с этим я подожду, может еще доведется встретиться и поговорить, и выяснить, есть ли вообще какие-нибудь отправные точки общие, или может их и не было? То, что не зависит от момента, личной ситуации, тюрьмы, ссылки и т.д.?
Вот и получается, что писать мне – просто невозможно, не о чем. Даже сугубо бытовые вещи – совсем не хочу, чтобы они стали предметом твоих обсуждений (или писем) с "товарищами". И очень сочувствую Валерию и Кате.
Передай привет ребятам и Лиле. Татьяна.
P.S. В дневнике ты забыл вставить 13 стр. Пришли при первой возможности.
P.P.S. Если когда-нибудь надумаешь приехать – мой адрес – Горем, д.11, кв. 1
Можно вызвать на разговор (по адресу) на вечернее время, я живу близко от почты.
Здравствуй, Таня! Твой отказ от писем не был для меня неожиданностью, об этом поминали глухо Наташа и Лена, но хорошо, что ты написала об этом сама. Считай это письмо последним.
Я, действительно, не могу отделить личное от общественного и что-либо скрывать (речь идет не о личных вещах) от кого бы то ни было и с любой стороны. Так живу уже много лет и таким ты меня знаешь с 68 года.
Сожалею, что не могу приехать к тебе, т.е. мог бы, конечно, изменив свои планы и затратив средства на дорогу, если был шанс на конструктивный разговор. Но его нет. Наши беседы в Таучике показали это вполне определенно. Твой интерес к моим взглядам гораздо полнее можно было бы удовлетворить моими письмами в ответ на твои краткие вопросы (учитывая твою занятность). А приезжать для того, чтобы в личных вопросах ты смогла бы уличить меня во лжи и продажности, увериться, что перед тобой сидит не давний знакомый, а лицемер и негодяй, с которым надо быстрее разорвать отношения – не стоит, необходимость разрыва умом ты приняла, а сердцем – еще хотелось бы убедиться в личном разговоре, зацепившись за любой удобный повод. Но ради этого мне не стоит ехать – ты вполне можешь писать открытую ругань и без личной размолвки. Лиля, правда, очень не хочет этого и потому категорически против моей поездки. Нy, а мне открытость и ясность всегда лучше, пусть даже горькая и несправедливая.
Были ли и есть ли у нас общие отправные точки для общения?
Я считаю, что они есть не только y нас с тобой, но у всех людей страны. Но если ты с этим не согласна, если ты считаешь, что есть люди, с которыми ты разговаривать не можешь, то соответственно и не можешь разговаривать и с теми, кто разговаривает с ними – т.е. и со мной. Тут есть логика, но она приводит к тому, что ты будешь способна на общение лишь со "своими". За бортом общения останется вся прочая страна. И тогда – мне жаль тебя.
Я поразился исчезновению 13 страницы дневника – она, действительно, очень важна и не понимаю, как я мог ее пропустить. Прости, пожалуйста. Отдельной стр.13 у меня нет, поэтому переписываю ее для тебя дословно:
…(текст стр. 13 "Памирского дневника")…
…Вот и вся страница. Надеюсь, ты ее получишь и разберешь. Мне кажется, что наш разрыв в ней уже предугадан.
И все же – если будет возможность заехать к тебе – от встречи никогда не откажусь, и от получения любых вестей от тебя – тоже.
В будущем постараюсь как можно меньше вслух поминать тебя в общении с кем бы то ни было (учитывая твое явное нежелание этого). Но, конечно, ни Дневника-1984, ни диафильма "Устюрт", где существуете главка "Таучик", я зачеркивать уже не буду. В диафильме, кстати уже учтен твой запрет на раскрытие содержания наших бесед и потому там звучит только Лилино описание нашего пребывания и дан намек на твою негативную общую оценку меня. Фильм смотрело очень мало людей, среди них А… и если тебя волнует его содержание, она, видимо, сможет дать тебе оценку его "вредности".
Вот, кажется, и все. Приветы передал.Желаю тебе всего наилучшего. Трудно писать слово "прощай", лучше - "до свидания". Но здесь ты выберешь сама. Виктор.