Предпосылки своего исследования Редлих формулирует так:
Не научный анализ, а предвзятая вера в то, что советская власть есть продукт российского исторического развития и ничего больше, мешает исследователям усмотреть глубокий перелом, внесенный в Россию Октябрьским переворотом, и то сопротивление, на которое натолкнулась в ней коммунистическая идея...
Между тем, как раз это сопротивление, этот конфликт между большевизмом и Россией есть, однако, совершенно очевидный факт. Усмотрение его есть, безусловно, необходимая методологическая предпосылка, а анализ его - важнейшая задача исследования...
Безусловно, следует отказаться от тезиса, что деятельность Сталина имеет своей конечной целью добро...
Необходимо обеспечить методологическую добросовестность и безупречность исследования.
Анализ природы сталинизма с точки зрения его отношения к ценностям составляет методологический фундамент предлагаемого труда...
В первой части труда "Сталинские мифы и фикции" Редлих, прежде всего, констатирует, что коммунистическая идеология имеет поразительное сходство с религией - по своей догматике, фанатизму, священным книгам, обрядовой стороне... Однако, говорит он, это сходство лишь внешнее, фикция. Коммунистическая идеология - является лишь псевдорелигией, "потому что направлена на предметы, недостойные религиозного поклонения, т.к. занимается предметами не небесными, а земными"...
У этой псевдорелигии есть две основы: фикционализм и миф человекобожества (чудо появления Маркса-Энгельса и Ленина-Сталина вызывает у сторонника ком.идеологии "псевдоэмоции" - "сама же она эмоционально пуста")... В таком духе продолжает Редлих свой анализ и дальше. Однако, следует приостановиться и спросить себя: ну, а все же, почему же коммунистическая вера - псевдовера? Конечно, она не является религией - просто по определению (теизм, религия - есть вера в Бога, в небесное). Но почему этой идеологии надо отказывать в статусе "веры"? До сих пор у человечества было много всяких верований и идеологий, весьма далеких от теизма, и никто не трактовал их, как обязательно - псевдоверования, а вызываемые ими чувства - псевдоэмоциями. Я думаю, реальные встречи с убежденными сталинистами и коммунистами могут вполне убедительно показать всю истинность их фанатических чувств и всю шаткость "научно безупречных" доказательств Редлиха. Нет, он не прав, в своей основе коммунистическая идеология - это крепкая и живучая вера, которая имеет и будет иметь среди людей очень много сторонников. Это факт.Но пойдем дальше.
Редлих утверждает: доктрина Ленина-Сталина - фикциональна, т.к. она носит не научный характер, далека от марксизма, выдает себя за марксизм, не выражает истинного мировоззрения партийной верхушки... Да и правит нашей страной не Сталин, как живой человек, а идейная фикция (это положение очень сходно с основным тезисом Нелидова (см.ниже) о том, что правят нашей страной не люди, а комплекс идей). Вот образцы анализа Редлиха:
Вся советская пропаганда поставлена на службу фикционализму, вся явная сторона их духовной жизни выражается в форме фикций, создается мнимый мир мнимой веры, только условно связанный с тайной реальностью подлинного мироощущения сталинизма, и с явной реальностью советской жизни...
Замена подлинной веры мнимым вероподобием, привычка относиться к слову, как к пустословию, как к принудительному выражению искусственного энтузиазма или негодования, есть основное свойство социалистической психики... Этот разрыв становится бытом...
Идеи и принципы, реально руководящие деятельностью сталинистов, скрываются не потому, что непременно должны скрываться, хотя бы их обнаружение и было бы смертельной опасностью для сталинской власти, но потому, что они эзотеричны по природе, что они вообще невыразимы теоретически... Все, что может быть сказано об эзотерической стороне сталинизма, неизбежно будет лишь теориеобразным искажением ее сущности. Эту сущность надо уметь ощутить не в теории, а в практике при посредстве того "шестого чувства", которое большевики еще при Ленине стали называть "чутьем"...
Так Редлих приходит сам к выводу, что о сути реальных руководящих принципов сталинизма на основе своих "фикционалистcких" представлений сказать ничего нельзя (можно только чувствовать "классовым чутьем"). Это, на мой взгляд, довольно печальный вывод для исследователя, обещавшего вначале лишь строгую научность анализа, которая на проверку оказывается в применении к сути предмета лишь "простым чутьем" принципиального противника сталинизма, лишь его внутренней убежденностью, что "все там - фикции".
Я согласен, конечно, с тем, что фикций при сталинизме много, и А.Московит был бы, наверное, согласен с этим, говоря, что человек, выбирая неведенье, строит тем самым фиктивный мир удобных объяснений неудобной реальной жизни. Ведь выбор неведенья - это и есть выбор фикций. Однако этого, пусть и правильного убеждения, мало, ибо оно ничего не говорит ни о сути, ни о причинах, ни о путях преодоления.
Дальше в своей книге Редлих подробно описывает самые разные мифы сталинизма: о научности большевистской теории, об осуществлении социализма, об единстве народа, о демократической конституции, о зажиточной жизни, о нравах народа и т.д. и т.п. вплоть до мифа об эволюции советской власти (видимо, для интеллигенции).
В части второй "Советский язык" Редлих рассматривает употребительные для советской жизни речевые шаблоны, зачастую канцеляризмы или "партийные переосмысления понятий" - с точки зрения их "фикционализма".
В части третьей "Нравственный облик сталинизма" Редлих, противореча собственной установке, все же допускает исторический подход, утверждая, что первоначальный коммунизм был наполнен пафосом самоотверженности и жертвенной готовностью добиться благой цели:
Самоотверженность зачинателей коммунистического движения и на Западе, и в России была нравственно полноценной... их мораль была, прежде всего, моралью фанатиков...
Хотя сам коммунизм и отрицает верообразность своей убежденности, но по существу своему коммунизм входил в души своих последователей как новая ортодоксальная религия, которая призвана заменить христианство. Главный источник силы тогдашнего революционного движения лежал в вере, одушевлявшей его адептов. Но в этой фанатической вере таился и главный источник будущей аморальности, ибо для окончательной победы своих идей коммунизм был готов не только на жертвы, но и на преступления. Сравнение с исламом здесь становится невыгодным для коммунизма... Отрицание общечеловеческих ценностей очень скоро приняло форму своего рода "принципа "вседозволенности". Для коммуниста начала революции совершить кражу, убийство, предательство было только вопросом целесообразности, не содержало никакого нарушения нравственного закона, существование которого он, опираясь на материализм и релятивизм марксистской теории, решительно отрицал.
Склонность зачинателей к нравственной вседозволенности происходила, однако, не из своекорыстия, а опять-таки, из фанатизма. Преступление, совершенное в интересах революции, просто не считалось преступлением, тем более, что они чувствовали за собой достаточно своих единомышленников, которые одобряли их поведение и готовы были содействовать ему. Ком.мораль того времени не прощала только одного: измены Делу Революции. Убежденный коммунист того времени привык подчинять свою совесть предмету своего служения, и потому все больше и больше терял чувство нравственной ответственности.
Воодушевляющая первоначально коммунистов идея коммуны, грядущего бесклассового общества, послужила как бы трамплином для этой замены, ибо именно пафос раннего большевизма, его стремление к созданию коммунистического общества чего бы это ни стоило открыло двери для той эпохи вседозволенности, которая только одна вполне соответствует сталинской воле к тотальному властвованию и активной несвободе. "Цель оправдывает средства" - гениальная формулировка Макиавелли нигде не употреблялась большевиками (для основоположников большевизма она была связана с абсолютизмом и фидеизмом). Но именно она является неписаной нормой их поведения.
Указания партийного руководства становятся на место нравственных норм и личной совести, рассматриваемых как "пережитки капитализма в сознании"...
Уже мораль коммунистической идеи представляет собой с формальной стороны подобие теологической морали, которая требует подчинения Божьей Воле, даже если эта воля требует от человека невозможного. Христианское утверждение "невозможное для человека, возможно для Бога", находит соответственное выражение у коммунистов - "нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики...
Со всем этим можно было бы согласиться, как с описанием той "благой дорожки", по которой хорошие, в общем, люди хватались в нетерпении за "пламенную веру" и забредали в яму сталинизма. Но тут же Редлих спохватывается и, отрицая свой собственный исторический экскурс в недавнее коммунистическое прошлое, заявляет:
Не следует проводить эти параллели (с верой) слишком далеко, потому что в коммунизме отсутствует основной мотив всякой религии - вера в иной мир и чувство ответственности перед этим миром...
Снова повторяет: что коммунизм - это псевдовера, а в современный сталинский догматизм верить невозможно, можно только лицемерно его придерживаться. Вот это да! Как будто мы не знаем живых сталинистов, не помним дней похорон Сталина. Сойдя с "исторической дорожки", Редлих снова начал "научно" утверждать: "Мораль современного большевизма есть лицемерная имитация первоначального коммунизма - "евангелия ненависти"... Двойная мораль... Отсутствие понятий добра и зла и их различий... "Сталинизм - есть этика зла"...
Появление и развитие сталинизма есть поэтому, как нам думается, одна из величайших побед зла над добром во всей мировой истории...
А дальше идут такие научные разработки Редлиха, как концепции о "злой совести" в душах современных сталинистов (т.е. им стыдно делать добро), голос которой зовет их не к добру, а ко злу, и упрекает не за злые, а за добрые поступки. В этих картинах Редлих поднимается почти до проповеднических, религиозных высот обличения и анафемы. Однако, при этом он не забывает, как ни странно, своих симпатий к первоначальным "фанатикам, бунтарям и революционерам", антиподами которых являются, по своей сути, сталинисты. Экстремистское полное отрицание современной коммунистической идеологии приводит Редлиха к симпатиям в отношении экстремистского первоначального коммунизма, который и породил сталинизм. Но для Редлиха, кардинально рвущего любые исторические связи, не существует и связей между первоначальным коммунистическим фанатизмом и сталинизмом. Впрочем, он в этом не одинок, в нашей стране до сих пор запрещено открыто обсуждать связи между Лениным и Сталиным.
Правда, потом Редлих разъясняет, что под "злой совестью" он разумеет голос страха в душах советских людей. Конечно, чувство страха в сталинских условиях становится, действительно, всеобъемлющим и регулирующим множество поступков обычных людей, но для анализа этого явления совсем не нужно подменять понят.