Дис. на соиск. уч.звание д-ра фил.наук
В заголовке приведено официальное название этого труда, как он ходит в Самиздате. Однако сам автор, ныне находящийся в эмиграции, говорит о "до сих пор неопубликованной книге "История политической оппозиции в России". Второе название гораздо точнее характеризует эту работу.
Работа отличается страстностью, единством концепции и структуры, отличным языком и ясностью мысли. С сухим академическим трудом ее роднит только обилие источников и исторических свидетельств. Сразу же оговорюсь: позиция Янова на характер развития страны показалась мне наиболее близкой из всей доступной до сих пор самиздатской литературы. При чтении меня не раз охватывала признательность к человеку, лучше и глубже выразившему мои собственные, но смутные взгляды на еще не продуманный материал русской истории... Конечно, мое согласие далеко не полное (таковое, наверное, невозможно), но это не имеет большого значения в сравнении с выполненным им трудом выявления в истории России почти непрерывной либеральной оппозиции ("абсолютистской" - по неудачной терминологии Янова) и, следовательно, создания солидной фактологической базы для прогноза ее успешного развития в будущем. Да, я заинтересован очень в этой работе и не думаю того скрывать.
Но приступим к изложению основного содержания.
Труд состоит из трех книг по следующим эпохам русской истории: 1) 1462-1564гг.; 2) 1564-1689гг.; 3) 1689-1796 гг.. Каждая из книг - из трех глав.
В главе I "Оправдание жанра" Янов излагает свои методологические подходы, и начинает словами, под которыми я готов подписаться двумя руками:
Эта книга написана профаном и для тех, кто отважится себя назвать профаном. Она основана лишь на толковании общеизвестных фактов... История важна для нас, профанов, не числом добытых фактов, а глубиной их усвоения... ибо на своих ошибках учатся народы. Важно понять, что "завтра" зависит не от одного "сегодня", но и от нашего "вчера", что лишь от взаимодействия прошлого и настоящего может родиться предвидимое будущее... Игнорируя прошлое, опираясь только на одно обнаженное, усеченное... настоящее мы рискуем навсегда остаться в заколдованном кругу прошлого. Именно таким образом прошлое и превращается в рок, тяготеющий над будущим. Ибо, как сказал мудрец, народ, забывающий свое прошлое, рискует пережить его снова.
И нет выхода из заколдованного круга, кроме бесстрашного и предельно честного его осмысления, кроме возрождения философия истории...
Что же такое, в понимании Янова - "философия истории"?
Если непосредственно историческую науку занимает только то, что свершилось, то философию истории,... т.е. науку, которую в прошлом интересует не только прошлое, но и будущее народов, занимает то, что могло свершиться. Ибо действительное прошлое народа составляют не одни лишь факты, но и тенденции, не одни лишь результаты, но и логика исторического движения... Философия истории несопоставимо богаче, полнее сухой истории осуществившегося и требует большой творческой интуиции...
Таким образом, Янов хочет заниматься поиском реально возможных путей развития. На протяжении всей книги его откровенно волнует вопрос: "Были ли у России возможность развития по западному, свободному пути, или иных выходов у нас не было, и, следовательно, не будет?" - Нельзя не признать великой значимости этого одного вопроса, для всех нас.
Особенность и парадокс русского политического развития состоит, в частности, в том, что когда в XV-XVI веках, на заре новой истории, рушилось в Европе тысячелетнее средневековое рабство - в России как раз закладывались его основы. Когда в Европе как раз закладывались современные производственные силы - в России они разрушались. Когда в Европе накапливался позитивный культурный опыт, обеспечивавший поступательное развитие форм государственного управления, логическим венцом которого неминуемо должно было явиться величайшее изобретение всех времен, демократия, - в России воцарился угрюмый полуазиатский деспотизм, развращавший политическую культуру народа и на века консервировавший ее средневековую структуру.
Поставив, таким образом, задачу своего исследования, Янов очерчивает и круг своих основных оппонентов:
"Историки-идеалисты склонны были объяснять его либо роковым влиянием византийской генетики, так сказать, культурной генетикой, как делал это когда-то Чаадаев и делает сейчас итал. проф. Гаспарини, либо, напротив, влиянием насильственной петровской европеизации, как делали это когда-то славянофилы и делают их современные единомышленники.
Твердокаменные же материалисты ссылаются лишь на универсальный ключ "экономической отсталости". Но откуда она? - И тут уж, никуда не денешься, приходится апеллировать к 300-летнему татарскому игу, к колоссальному погрому страны, грудью своей преградившей "гуннам" путь в Европу и, стало быть, ценою собственной отсталости заплатившей за неблагодарную европейскую цивилизацию. Увы, поскребите этот высокопатриотический пафос, и окажется, что содержание его нисколько, по сути, не отличается от идеалистических объяснений, предложенных тем же Чаадаевым или Аксаковым, разве что роль, которую в одном случае исполняют греки или немцы, в этой псевдо-материалистической концепции исполняют татары. А ультраславянофилы XX века дополнили ее страстным утверждением: евреи виноваты. С.Шарапов в своей социальной утопии "Россия в 1950 г." утверждал даже, что европеизация России была практически ее евреизацией... Все объяснения сводятся к тому, что в русском парадоксе виновата не Россия, а кто-нибудь другой - татарин ли, немец, грек ли, еврей,...
Как только доходит до дела, апеллируют не к постулатам истмата, а к бедным татарам!
Рассматривая тип русского самодержавного устройства, Янов отличает его как от европейского абсолютизма (т.е. развивающегося монархизма), так и от азиатского деспотизма (синонима неразвивающегося общества).
Восточный или азиатский деспотизм - это мертвое, лишенное оппозиционной контркультуры, и в силу этого способное лишь к простому политическому воспроизводству тело, при всей суетливой пестроте преторианских заговоров, янычарских бунтов и дворцовых переворотов, оно беспрерывно воспроизводит себя во всей своей безжизненной целостности... Его обычный ритм сужен до предела, до двух полярных элементов: разрушение и воссоздание самого себя. Это - закрытая система, параметры которой жестко заданы еще в дохристианском тысячелетии. Мир ее замкнут, как планетная орбита, лишен вероятностности, лишен выбора. Лишен реального движения. Ему неизвестна политическая альтернатива. В этом смысле он - призрак, он - вне истории. Разумеется, время властно и над ним. Разумеется, уязвима и его чудовищная стабильность, и он, как все явления, движется. Но ведь движутся и планеты - только орбиты их постоянны. Даже победившие в средневековом Китае крестьянские восстания рабски воспроизводили во всех деталях богдыханскую структуру управления, не несли в себе и зародышей позитивной конкурентной стратегии...
Как географически Россия лежит между Европой и Азией, так, по Янову, и ее общественное устройство занимает промежуточное положение и называется не европейским абсолютизмом и не азиатским деспотизмом, а автократией.
Здесь, на мой взгляд, Янову явно изменяет чувство меры. Обосновывая оригинальность этого русского пути, он тем самым умаляет и значение собственной концепции. Нет, ни азиатский деспотизм никогда не был абсолютно неподвижным (именно в плане глубоких внутренних изменений и движений - на протяжении тысячелетий и рождались новые религии, и менялись производительные силы, и изменялись, конечно, экономические отношения), а только - относительно неподвижным (непрерывность существования сильных общинных и деспотических структур), а с другой стороны, европейское развитие не всегда было столь благополучным и неразрывным, как это рисуется Янову (абсолютизм монархической власти в Европе - это как раз одно из проявлений недоразвитого деспотизма). Но раз мы можем отнести к деспотизму многие явления европейской истории, тем с большим основанием к нему можно отнести и русское самодержавие. Следовательно, характер исторической эволюции последнего может оказаться присущим и иным странам.
Правда, сам Янов делает очень существенную оговорку, что в настоящее время в мире уже не существует обособленных азиатских обществ, а лишь автократические, и тем самым этот спор превращается в спор о словах: обзывать ли диктаторские режимы деспотическими или автократическими. Для меня не важны слова, а важно лишь, что в чистом виде неизменные изолированные азиатские деспотии никогда не существовали, и потому опыт России является типическим.
Конечно, после 2-х мировых войн уничтожена сама основа существования восточного деспотизма как самостоятельной политической структуры... Ныне существуют лишь две структуры - демократия и автократия с двумя типами полит. эволюции: поступательным и циклическим...
В одном случае - непосредственное историческое творчество, в другом - мучительное, связанное с многократным возвращением вспять, с гигантской растратой духовных и материальных ресурсов спиралевидное движение. Столбовая дорога демократии еще несовершенна, нуждается в модернизации и развитии, но при всем том, очевидно, устремлена в будущее. И есть окольные пути, по которым, фатальным образом отставая от демократических структур, судорожно и безуспешно форсируя историю, пытаются догнать их и перегнать структуры автократические.
Задача современного человечества - постепенный перевод всех его национальных коллективов с орбит циклических на орбиты поступательные.
Целиком согласен!!!
Основное отличие европейского абсолютизма от азиатской автократии, по Янову, состоит в том, что первый ограничен экономическими и культурными правами граждан, в то время как автократия-самодержавие практически ничем не ограничено. В Европе при нарушении экономических и культурных прав население просто не повинуется, вплоть до восстаний, на Востоке же такие нарушения даже не считаются нарушениями. Конечно, это различие кардинально, ибо экономические и культурные права - важнейшая основа свободной жизни народа. Получается, что в Европе даже в периоды абсолютизма (т.е. неограниченной политической власти государей) жили и развивались свободные люди, а в автократических государствах, даже при мягкосердечных правителях - существовали лишь государственные рабы, раз они не имели твердых экономических и культурных прав. Поэтому первые могут установить и удержать демократический строй в своих странах, а вторые могут только поголовно разрушать все, но, не имея привычек свободной жизни, снова и снова попадать в рабство.
Эта мысль Янова мне кажется очень важной и дальновидной, применительно к нашему времени она сводится к тому, что прежде чем говорить о демократии надо пережить исторический этап перехода от автократии к абсолютизму европейского типа, т.е. власти, ограниченной, прежде всего, экономическими и культурными правами. Отсюда следует, что продолжая мечтать о политической демократии, надо сперва завоевать экономические и культурные (идеологические) права и свободы, научиться реально жить свободно.
Политическую культуру народа можно определить как совокупность ограничений власти, интроекцированных в его обыденное сознание и унаследованных им от предшествующих поколений в качестве культурной традиции...
Так же как отдельный индивид лишь с той поры становится личностью, когда самостоятельно выбирает свою судьбу, так и человеческие коллективы начинают превращаться в народ только с того момента, как научаются влиять на решение своих судеб, научаются ограничивать управление, постепенно, в трудном эмпирическом поиске обогащая свою политическую культуру, со смехом и слезами, а порой и с кровью и ужасом расставаясь со старыми представлениями и усваивая новые, обретая статус граждан, испытывающих потребность изменять форму правления, как найдут нужным...
Дорога к демократии вымощена историческими парадоксами: революциями и реакциями. Но она должна быть пройдена и пережита народом, чтобы он обрел самого себя, из "народа" превратился в Народ. Ибо в политической культуре нет ничего мистического, она есть совокупность опыта, отражения в совокупности "унаследований"... Дело не в демократии, в смысле всеобщего голосования - незрелый народ голосованием даст лишь реакцию,.. суть в традиционном механизме преемственности сменяемой власти, зависимой от народа... Лишь внедрив демократические стереотипы в толщу этой массовой культуры, общ. система получает серьезные гарантии от реставрации автократических притязаний своих лидеров и функционеров...
Существует подобие "политического закона Ома": "Эффективность... общественной системы прямо пропорциональна числу ограничений, зафиксированных в ее политической культуре.
Самая страшная вещь, по Янову, - "культурная революция" - насильственный слом складывающейся народной культуры и традиций, лишение народа уже выработанных и признанных даже властью особенностей и прав на эти особенности и специфику, т.е. превращения народа в беззащитных, безродных, аморальных рабов из "народа". Именно в периодических культурных революциях, производимых И.Грозным, Петром I и другими, Янов видит причины циклического топтания социального развития в России, основную причину ее отсталости.
В то же время именно в сохранении традиций, в приверженности к "старине", так свойственной и Европейскому Средневековью, и Древней России, Янов обоснованно видит гарантию существования независимой от властей народной культуры и свободы. Крупный недостаток этой приверженности к "старине" - ее консерватизм и неподвижность в новом времени, по Янову, был преодолен изобретением демократической системы периодических выборов ("периодической обратной связи").
Период исторического существования абсолютизма в Европе Янов как раз и приурочивает к времени перехода от правления "по старине" к демократии, отмечая тут же временные поползновения к деспотизму (тем самым он соглашается, что абсолютизм тоже может стать ступенью к деспотизму).
В России же и других автократических странах развитие идет по циклам: периоды усиленного деспотизма (грабежа) сменяются псевдоабсолютистским самоограничением власти ради успокоения страны и налаживания ее хозяйства. Власть тогда либеральничает и сама дает временное согласие на самодеятельность населения. Однако такое развитие грозит уже действительным ограничением автократической власти, поэтому после смуты начинается новый период усиленного деспотизма. Развитие идет по заколдованному кругу. Тем не менее, в периоды относительно спокойного, "псевдоабсолютистского" правления в недрах автократических обществ зарождается оппозиционная контркультура, которая сохраняет мысль и преемственность даже через периоды деспотических культурных революций и тем спасает страну и ее народ от нравственного вырождения.
Так считает Янов ! Но, говоря об оппозиционной контркультуре, он имеет в виду именно либерально-консервативные, умеренные направления, и отказывает в такой же положительной оценке другим оппозиционным течениям, а именно бунтарям и повстанцам, радикалам и экстремистам, стремящимся не к ограничению и преобразованию власти, а к ее слому и взрыву.
Последующие главы посвящены уже конкретному историческому анализу, также представляющему, на мой взгляд, большой интерес.
В гл. II "Иваниада" книги 1 Янов описывает эволюцию отношения нашей исторической науки и общ.мнения к фигуре Ивана Грозного, которая оказывается отображением самой текущей истории: при Петре I и Сталине Ивана Грозного оправдывали и превозносили, при более же умеренных режимах в России он вызывал у общество отвращение.
Из "Записки актера" Черкасова, исполнявшего роль Ивана IV в фильме Эйзенштейна (книга готовилась к печати при жизни Сталина): "Говоря о государственной деятельности Грозного, тов. Сталин заметил, что Иван IV был великим и мудрым правителем, который оградил страну от проникновения иностранного влияния и стремился объединить Россию. В частности, говоря о прогрессивной деятельности Грозного, тов.И.В.Сталин подчеркнул, что Иван IV впервые ввел в Россию монополию внешней торговли, добавив, что после него это сделал только Ленин. Иосиф Виссарионович отметил также прогрессивную роль опричнины, сказав, что руководитель опричнины Малюта Скуратов был крупным русским военачальником, героически павшим в борьбе с Ливонией. Коснувшись ошибок Грозного, Иосиф Виссарионович отметил, что одна из его ошибок состояла в том, что он не сумел ликвидировать 5 оставшихся крупных феодальных семейств, не довел до конца борьбы с феодализмом. Если бы он это сделал, то на Руси не было бы смутного времени..."
В гл. III "Абсолютное столетие" Янов описывает спокойное, в стиле европейского абсолютизма, правление Ивана III, его попытки ограничить церковные богатства с помощью поддержки церковной ереси "нестяжательства" - своеобразного начала православного протестантизма (в котором, по Веберу, и находятся корни "капиталистического духа").
Мы видим, что секуляризация церковных земель никогда не могла предотвратить ни абсолютизма, ни феодальной реакции, но зато она могла предотвратить тотальный характер и увековечение этой реакции (т.е. автократию). Мы можем, кажется, высказать на этом основании и более общую гипотезу о том, что именно те страны, где церковное землевладение было вовремя, т.е. в рассматриваемую эпоху, секуляризовано (или где его вовсе не было), получили важные социальные преимущества и вырвались вперед в своем историческом развитии... Секуляризация церковных земель могла бы вывести церковь из-под непосредственной власти государства, гарантировать ее культурную независимость... вырваться из духовного ничтожества, завещанного ей татарщиной, воспрять духом и стать действительно культурной силой нации...
Таким образом, хотя Янов и упоминает, что корни автократического правления в Московском государстве были заложены очень давно (ссылка на Белова гласит: "То, что делалось при Иване Калите в Ростове Великом, в больших размерах повторил Грозный в Новгороде..."), но конкретной причиной уклонения России от европейского пути развития, начатого, якобы, Иваном III, он считает тот факт, что последний не успел до своей смерти секуляризовать церковные земли, опираясь на поддержку боярской аристократии, и тем самым не успел реформировать православную церковь, оставив ее в стране в качестве важнейшего идеологического элемента и опоры самодержавной, автократической машины.
Преемник Ивана III - царь Василий III отрекся от поддержки нестяжательства по личным мотивам, а при молодом Иване Грозном противники нестяжателей окончательно победили, добившись осуждения Избранной Рады - Сильвестра и Адашева. Это событие - изгнание Иваном IV своих бывших советников в 1564г., нестяжаталей по духу, предтеч русского протестантизма, Янов считает важнейшим государственным переворотом, поворотным пунктом в истории России, когда "трагически погасла абсолютистская (по-европейски) заря в России".
Выходит, значит, что в России того времени боролись два типа феодальных собственников - разрозненное частнособственническое боярство и церковь, единая в своей идеологической организации. В то время, как в Европе аристократы и монархи смогли разгромить этого идеологически единого собственника, в России случилось обратное (хоть и могло случиться иначе, по-европейски - Янов на этом настаивает). Православная церковь, этот идеологический Левиафан, партократия или идеократия того времени, устояла и соблазнила молодую государственную власть объединением в единую автократию, ценой собственного идейного унижения и порабощения. - Все это очень похоже на правду!
Изгнав нестяжателей, Грозный раздавил потом и идейно опустошенных бояр, а затем подмял под себя и самостоятельность, и достоинство самой иосифлянской церкви.
Боярство и церковь, обессиленные многолетней усобицей, проглядели в ожесточенной борьбе третью страшную силу - голодных псов дворянства, которых, как когда-то татар Калита, теперь использовал Грозный против них обоих. Да, автократор не ошибся: дворянство оказалось единственной силой, готовой платить за свое стремительное возвышение политическим рабством, сознательным согласием на реставрацию Грозным татарщины..."
Однако уроки нестяжательства и абсолютистского развития в России не были забыты: по мнению Янова, они заложили основу оппозиционной контркультуры, т.е. культуры людей, готовых в любой подходящий момент повернуть развитие России на европейский путь.
Рассматривает Янов и вопросы международной политики того времени. Получается, что положительным интересам развития России соответствовал мир с Европой и наступательные войны с татарскими ханствами и их покровителем - Турцией, а интересам автократии, напротив, соответствовала агрессивная европейская политика (смена этих этапов четко прослеживается в правление Ивана Грозного и затем, Петра I). Война с Европой требовала же технологической, подражательной учебы от Европы же - оружию, мастерству, ремеслу, культуре, и Иван IV встал уже на этот путь активного сотрудничества с частью Запада (Англией и Голландией) в борьбе против другого Запада, предвосхитив в будущем политику Петра I и Сталина. Но для торговли (для государственных нужд) в большом масштабе автократорам нужно было мощное товарное хозяйство. Свободные крестьяне желаемого форсированного роста товаров дать не могли, а вот помещичьи барщины (фактически, рабские хозяйства )- могли. В этом - экономическая подоплека введения опричниной закрепощения крестьян, как и последующее появление крепостных заводов при Петре I и коллективизация при Сталине.
Завершив описание объективных предпосылок автократического переворота Ивана Грозного, Янов во второй книге рассматривает субъективный облик этого деспота:
Как же так? Это ничтожество, этот бездарный авантюрист - как смог он произвести такой глубокий, такой титанический переворот в национальной культуре? Ведь он не вне нас, он - в нас самих. Что-то от него впитали мы с молоком матери - "государева гроза" и "государев порядок" находят отклик в самых интимных глубинах нашего существа. Ведь даже проклиная его, мы слишком часто делаем это с тем самым экстремизмом, который вложил в нас он. Как же удалось ему вложить в фундамент политической культуры столь мощный импульс авторитарного экстремизма?
Изыскать в своей истории, в своей политической культуре, в своем собственном сознании не менее мощный контримпульс - вот в чем, следовательно, состоит насущная нравственная задача нашей исторической науки!
Подвиги Ивана Грозного во времена опричнины 1564-1584гг.. широко известны, и я думаю, что только предвзятые люди могут не видеть сходства той эпохи с аналогичной сталинской эпохой.
Проф.Полосин квалифицировал появление Грозного, как "социальную революцию", и даже как - "военно-самодержавный коммунизм московского царя"... когда "боярской землей и мужицкой свободой расплачивалось государство с дворянской конницей за ее ливонские походы..."
20-летнее господство опричнины, полное террора, Янов называет первой фазой первого цикла русской истории (1564-1689 гг..), которому и посвящено содержание второй книги.
Во второй главе этой книги исследуется вторая фаза выделенного Яновым цикла - "Смутное время" (1584-1613гг.). Относительно спокойное развитие страны при Федоре и Годунове было прервано - на этот раз снизу - народным восстанием с самозванцем во главе и польской интервенцией. Здесь мне приходится выразить свое несогласие с некоторой методологической жесткостью Янова; он слишком уж старается втиснуть исторические события в рамки выбранной им схемы-классификации, что еще со времен Гегеля выглядит весьма непривлекательно. Обычно Смутным временем считают годы от смерти Годунова до воцарения первого Романова. Но Янову нужно расширение периода Смутного времени, чтобы повесомей выделить вторую фазу российского развития (третьей фазой у него служит псевдоабсолютистский 17-й век). Мне же лично представляется, что развитие русской истории происходит колебательно (два основных состояния: - революция (реакция) - спокойствие; или по Мао Цзэ-дуну: период бури сменяет период упорядочения, чтобы затем снова смениться бурей), притом с совершенно разной длительностью и глубиной этих колебаний. Конечно, ни о какой строгой периодичности тут говорить не приходится, так что спокойный период жизни между Грозным и самозванцем длился 20 лет, а между Смутным временем и Петром I - почти столетие. Не понимаю я необходимости различать периода верховного деспотизма от революционных периодов Смуты. На Янова производит определенное впечатление, что в такие смутные эпохи существуют определенные возможности для выдвижения различных конституционных альтернатив и проектов (как в 1606-1612гг..), но в главном - в разрушении культуры и хозяйства, подготовки условий для нового рабства, новой автократии - они одинаковы с деспотизмом.
Выполняя поставленную им задачу, Янов рассматривает не только реальный ход исторических событий, но и реально возможные альтернативы развития, находя, что возможности для поворота в сторону европейского развития были и в Смутное время (что очень сомнительно).
В гл. III второй книги рассматривается "псевдоабсолютистский 17-й век, как эпоха "мягкой опричнины", позволявшей, с одной стороны, справляться с многочисленными бунтами, а с другой стороны - сохранившей господство автократии, всеобщего рабства, отсталость и всеобщее недовольство.
Невозможно без скорби читать в секретной записке Крижанича (XVII в.), что "на всех кораблях Турции не видно почти никаких гребцов, кроме полоненных русских, а в городах и местечках по всей Греции, Палестине, Сирии, Египту и Анатолии, т.е. по всему Турецкому царству такое множество русских рабов, что они обыкновенно спрашивают у земляков, вновь прибывающих, остались ли еще на Руси какие-нибудь люди. А разве не говорил за 100 лет до Крижанича то же самое Курбский?
К судьбе и мыслям Ю.Крижанича - одного из ярких представителей "абсолютистской" консервативно- либеральной оппозиции в России 17-го века, у Янова особая любовь. Основное требование Крижанича: не завоевания нужны, а "благие законы"...
"Люди наши косны разумом, ...ленивы и нерасторопны ...неискусны в ремесле и малосведущи в торговле, земледелии и домашнем хозяйстве... Славяне рядом с другими народами, как немой на пиру. Ибо мы не способны ни к каким благородным замыслам, никаких государственных либо иных мудрых разговоров вести не можем... в науках несведущи, всякими вещами бедны и почти что нищи... а что хуже всего - весь народ пьянствует - от мала до велика"
А все это от "людодерства" (т.е. экстремизма и насилия): "Великая народная беда наша - неумеренное правление. Не умеют наши люди ни в чем держаться меры и идти средним путем, и всегда блуждают в крайностях и погибели".
"Королевская власть превращается в тиранство не столько из-за лютого мучительства, сколько из-за грабительских законов... Где черные люди многочисленны и богаты, там и король, и властители да бояре богаты и сильны... Казна же, добытая силой и жестокостью, означает не богатство, а бедность, потому что она является неизбежной причиной грядущих бед. Ведь такое королевство вовек не может быть крепким, ибо ни одно сословие не довольно своим жребием и все жаждут перемен..."
В опричной Москве к Западу относились как к чему-то похожему на склад всяких полезных технических орудий и предметов роскоши. Крижанич же рекомендует принципиально иное - придать Западу своего рода педагогический статус (для народа) ...и избавиться от вывоза необходимых народу продуктов - пшеницы, икры, меда... "всего того, в чем народ нуждается сам"... Вместо государственной торговли он рекомендует развивать частную торговлю и богатство...
В конкретных условиях XVII века сокрушение боярства означало тотальное рабство, политическое прозябание - под постоянным страхом реставрации "людодерства"... Вот почему защищает Крижанич это глубочайшее европейское культурное начало, которое в средневековой системе могло опереться только на независимое от власти богатство, на сознание фамильной, родовой чести, впитанной с молоком матери, на сознание того, что всем, чем располагает человек, обязан он вовсе не власти, не всемогущему и всевидящему государственному Левиафану, а собственной семье - отцу, дедам и прадедам. И тут Крижанич безусловно прав: начало личного достоинства, действительно, могло служить и служило в этой системе одним из основных источников социального нонконформизма. Но для того, чтобы этот нонконформизм был позитивным, чтобы, он не выродился в пустое феодальное своеволие, для того, чтобы он мог обеспечить культурное перерождение державы... нужен был второй элемент - рациональный склад нонконформистского сознания. Жесткая деловая хватка.
Главная теоретическая проблема, решавшаяся Крижаничем - разрыв заколдованного автократического круга, разрушение его цикличности и выведение страны на столбовую дорогу абсолютистского поступательного развития - допускала теоретически довольно простое решение. А именно: требовалось вырастить в стране достаточно сильный и авторитетный социальный слой людей с независимым характером и деловыми качествами, людей, умеющих самостоятельно и рационально хозяйствовать и в силу этого умеющих самостоятельно и рационально мыслить. Людей, для которых их рационализм был бы не внешней, головной, а внутренней, духовной потребностью, которые задыхались бы в иррациональной системе автократий, не могли бы в ней жить, не могли бы дышать ее воздухом. Людей, которые поэтому неспособны были бы вписаться, интегрироваться в эту систему. И отрицали бы ее самим своим существованием. И "давили бы гадину", говоря языком Вольтера, всюду, где встречали, в том числе и на верхних этажах правящего аппарата. Давили бы просто из соображений душевного равновесия и психологического комфорта... Которые из побуждений сугубо рациональных готовы были бы на поведение, с точки зрения обывательского здравого смысла - в высшей степени иррационального: на жертву ради абстрактных ценностей - конкретным благосостоянием, а при необходимости - и самою жизнью...
Фактически Крижанич говорит царю: "Пусть государство не вмешивается в хозяйственные и социальные процессы, ибо оно может только исказить и изувечить. Пусть оно даст развиваться самим по себе. Пусть даст, наконец, покой - вот же о чем буквально вопиет Манифест Крижанича, - "Не вмешивайтесь! Не "управляйте" хозяйством! Не грабьте страну! Не мешайте ей жить и расти! Не мешайте - и вы сами получите ту стабильность, без которой вы пропадете в очередном "людодерстве"...
Гипотеза Крижанича не была утопией, она была осуществимой, предполагая медленный, постепенный процесс либерализации и реформирования системы... Но Крижанич давал свои советы людям власти, которые, отвергая их, приговаривали тем самым себя к смерти...
Почему его аудитория (и власть) оказалась глухой? Странный факт: все русские премьеры того времени: Ордын-Нащокин, А.Матвеев, В.Голицын придерживались прозападной ориентации, были европеистами и сторонниками реформ. И действовали они в том же направлении, как указывал Крижанич (вплоть до проектов Голицына об отмене крепостного права), но... наряду с европеистами была и созданная Грозным военно-фискальная, "людодерская машина", властная и сопротивляющаяся. В стране была не одна, а две элиты...
И если недоразвитая производственная машина страны не в силах была еще продуцировать социальный слой рационально мыслящих хозяйственников, способных сломать иррациональную систему, то политическая машина была как раз достаточно развита... чтобы продуцировать социальный слой, способный защищать эту систему. Этому слою, его "мздоимству" - и угрожали проекты Крижанича - это был тот самый слой, который оказался достаточно силен и влиятелен, чтобы свести на нет, превратить в бумажные декларации, полностью выхолостить и обесплодить все благие намерения своих собственных лидеров - и экономическую модернизацию Нащокина, и культурные новации Матвеева, и социальные прожекты Голицына...
Дьяки и приказные - они казались внешне покорными холопами, но... каждого в отдельности из этих дьяков и приказных можно было в любой момент отстранить, изгнать и даже публично высечь плетьми. Каждого - да, но всех вместе, но социальный слой, но политическую культуру - нет. Ибо на смену одному выкорчеванному сорняку тотчас поднимается новая свежая поросль, ибо политический сорняк этот был порождением самой опричной системы, с холодным автоматизмом снова и снова его воспроизводившей. Ибо это были неистребимые ростки новой опричной культуры России, посеянной столетием назад Грозным, и ставшая столь же неотъемлемым традиционным элементом русской политической жизни, как и "абсолютистская" контркультура. И будут отныне они появляться на русской исторической почве рука об руку, как сестры, две эти непримиримо враждебные друг другу культуры, эти антиподы и ненавистники. И там, где и когда поднимает голову одна, там и тогда занесет над нею секиру другая.
Я надеюсь, что этими большими выдержками я достаточно полно представил точку зрения и рекомендации не только Ю.Крижанича, но и самого А.Янова на развитие нашей страны. Вот только кого он подразумевает в нашем времени под двумя контркультурами? Там, в истории, это кажется понятным - относительно свободным частным боярам и черносошному крестьянству с их стремлением к независимой жизни "по старине" противостояли служивые дворяне и дьяки - тогдашняя административная интеллигенция. Ну, а сегодня, как мы называем этих людей? - Неужели, за бояр сегодня выступают секретари обкомов, райкомов и директора предприятий, под свободным крестьянством - вольные шабашники и торговцы, под дворянами - партаппаратчики и ГБ, а под дьяками - "служивая интеллигенция?" Но если это так, то какую мы сами играем в этом роль?
Третью книгу Янов начинает с главы, обозначенной так: "Медный всадник или второй звездный час автократии".
"В суждении о Петре, как об опричнике, как о реставраторе "людодерства", на много десятилетий отсрочившего возможность абсолютистской реконструкции России, союзников у меня не будет. Разве что славянофилы XIX века - продолжатели Курбского и Крижанича в нового цикла автократии...
"С петровскою "грозою" надвигался на Русь совсем другой прогресс - террористический, насильственный, крепостнический. Что, в самом деле, могла дать России казенная революция Петpa? Разве насильственное насаждение индустрии, разве превращение ее в индустрию крепостную, снизу доверху пронизанную духом самой реакционной опричной эксплуатации, подчиненной милитаристско-фискальным целям управления, могло развязать в стране атмосферу хозяйственной самостоятельности, предприимчивость и инициативу? Разве в силах была такая индустрия вырастить социальный слой квалифицированных и рационально-мыслящих хозяйственников? Разве сами по себе машины, фабрики и верфи создают цивилизацию, а не машинизированное варварство?
"Зачем?" - отвечает сам Петр. - "Подобает деятелю от плода вкусити!" В этих словах - судьба России. Снова, как при Грозном, вхождение ее в мировой державный синклит призвано стать фактором личной биографии государя - чтобы "самому от плода вкусити". Петр обобрал свой народ до нитки, порушил все источники самостоятельного хозяйствования. В конце царствования его и население уменьшилось на 20%, как после Батыя или Грозного.
Мне кажется, что до сих пор для историков, даже наименее расположенных к Петру, альтернативы состояли в следующем: либо медленная, оппортунистическая, черепашьим шагом осуществляемая "вестернизация" России в стиле Голицына, либо революционная и поневоле варварская "вестернизация" ее одним ударом в стиле Петра. Я сознательно выхожу за пределы этой дихотомии. Я утверждаю, что такой альтернативы просто не существовало: ни Голицын, ни Петр не в состоянии были вестернизировать Россию. Сделать это мог лишь стихийный процесс европеизации, в ходе которого должен был выкристаллизоваться социальный субъект абсолютистской контркультуры, единственно способной реконструировать страну. Но, поскольку процессу этому противостоял могущественный правящий аппарат псевдоабсолютизма, то из столкновения их могла родиться лишь тирания. Лишь татаризация, а не вестернизация России. Исполнителем ее и был Петр.
И тут мы подходим к одному из основных теоретических вопросов нашей работы, к тому, что непосредственный переход от автократии к демократии оказывается неисполнимым, невозможным, к тому, что история - не только в России, но и во всем мире - не знает таких непосредственных переходов, по крайней мере, там, где политические "виды" развивались в естественных условиях, что абсолютизм, опирающийся на политически позитивные слои... и обеспечивающий стране гарантии, во всяком случае, в сфере хозяйственной и идеологической, является обязательным промежуточным элементом такого перехода. Более того, в этом обеспечении гарантий, в охране системы от перманентной хозяйственной дезорганизации и деморализации национального сознания, вносимой в нее автократией, и заключается главная историческая функция абсолютизма. Он был умеряющим, дисциплинированным и организующим элементом в хаосе политической энтропии, ибо без гарантий не могло быть собственности. А без собственности не могло быть подлинной социальной ответственности. Не могло выработаться рационального отношения к миру. А, в конечном счете - и к власти.
Подробно и детально прослеживает Янов причины возникновения и победы петровской революции, не упуская прощупать моменты, в которых развитие могло бы пойти по-иному:
И тут не можем мы не вернуться на миг к самой важной проблеме этой книги, к проблеме исторической памяти, к проблеме полноты и непрерывности национального самосознания, носителем которой в русской культуре является, как свидетельствует опыт истории, одна только оппозиция.
Если бы знал патриарх Иона, что играет роль Иосифа Волоцкого, если бы мог представить себе несколько десятилетий спустя кн.Дм.Голицын, что суждено ему сыграть роль Мих.Салтыкова, если бы знали, короче, все русские лидеры, что сегодня, сейчас, в совсем новой, непохожей и, казалось, неповторимой исторической драме, играют они старые, уже не раз сыгранные и трагически окончившиеся роли, если бы они могли хотя бы учесть ошибки своих предшественников - то, может быть, поведение их было бы другим? И события получили бы иную окраску? Или вообще иное направление?
Этого знать мы не можем. Но зато мы знаем, что самое худшее зло, сотворенное автократией с Москвою, в том и заключалось, что она старательно пыталась разрушить цельность исторической памяти народа, создать своего рода провал в ней, политическую амнезию, сделать сознание нации дискретным. Что лидеры ее не умеют учиться на ошибках предшественников. Что вынуждены были они каждый раз как бы творить историю заново, с самого начала. И повторяемость этих ошибок, их нелепая регулярность, их жестокий и драматический характер способен довести до отчаяния.
Мне кажется, что ничего, ни одна деталь событий, способная действительно изменить историческую судьбу отечества, не должна ускользнуть от читателя. Ни один урок их не должен пройти для него даром. Историческая память уважающего себя народа не должна, не смеет оставаться дискретной. И все провалы в ней, умышленно создаваемые профессиональными историками (и неумышленно), с неутомимым упорством раскрывающие всякий... незначительный и бесплодный бунт и проходившие мимо решающих сдвигов национальной истории, все провалы в ней должны быть заполнены, все темные места прояснены. Должны быть, ибо историческая память - это не архивный хлам, а живое оружие, учебник гражданственности.
Разоблачая миф о прогрессивной роли Петра, Янов анализирует его отношения с Западом, начиная с его ученической поездки в Европу, с казалось бы необъяснимого поворота от войны с Турцией за Азов в союзе с Швецией - к вероломной войне с последней за обладание Прибалтикой, и кончая бесконечными вмешательствами в европейские дела в последние годы царствования; все это объясняется просто: глобальной целью Петра было достижение господства над Европой, а потом и над миром. И в достижении этой цели ученичество в Европе было только средством. Сам Петр говорил: "Европа нам будет нужна 10 лет, а потом мы повернемся к ней задом".
Злобу и ненависть к России в ее домотканном зипуне вынес он из своего "великого посольства" в Европу в 1697-1698гг. Но еще большую вынес он злобу и яростную ненависть к самой этой Европе, трактовавшей его как забавного, но захолустного провинциального медведя. Никогда, до последних своих дней, не мог простить он ей этого.
Да, он был волюнтаристом. Да, он был экстремистом как всякий автократор. Но суть-то в том, что с момента, как он оказался способен на сознательный выбор стратегии, заинтересован он был именно в татарском, именно в автократическом выборе...
Здесь Янов подходит к очень важной мысли: о невольно развращающем влиянии примера западного богатства и могущества на русского правителя: созерцание этих "чудес" вызвало зависть и подстегивало желание пришпорить страну, еще больше закабалить ее, выжать побольше денег для закупки техники и пр. "на благо отечества", и этим - еще больше усилить ее социальные беды. Примерно то же caмое говорил и Московит, выясняя, какие трудности испытывают традиции "ведения" и свободы у бедных, технически отсталых народов при соприкосновении с богатыми соседями...
Каковы же оказались истинные внутренние итоги "блестящей", прославляемой до сих пор деятельности Петра?
"Петр - сломал старую государственную машину "приказов" и ненавидел бюрократию (в этом он был схож с Лениным). Он упорно пытался создать новый, не чиновный, не приказный, можно сказать, не аппаратный аппарат. Ему, как и Грозному, нужно было управление прямое, директивное, диспетчерское... Средств собиралось с народа больше, но казна разворовывалась беспощадно. Коррупция - бич петровского царствования. Один только Меньшиков разворовал и вывез в итальянские банки сумму, превосходящую государственным бюджет.
Грозный уничтожал крамолу, Петр - коррупцию. Но сколько бы голов он ни сносил, коррупция жила и процветала. И кто знает? - Была быть может функциональна? Может, в такой чудовищно уродливой форме находило себе применение чувство собственного достоинства, сопротивление универсальному деспотическому прессу, отрицавшему личность и все личное во имя абстрактного Левиафана-государства, единственной реальностью которого оказывались интересы тирана? Может, коррупция и была формой общественного протеста, изнанкой раздавленной оппозиции, орудием, при помощи которого униженная система мстила унизившему ее управлению?
Борьба деспотизма со своей собственной организацией - обречена и беспредметна. Без бюрократии не обойдешься. А единственное реальное средство ее обезвредить - поставить под социальный контроль, т.е. европейская демократия... Но Петр этого не мог допустить... Линию свою он понимал, как "превращение скотов в людей", а не как освобождение этих "скотов".
Ключевский: "Законодательство Петра загнало в крепостную неволю целые разряды свободных лиц и уравняло все виды неволи близко к типу полного холопа. Так оно отбросило общество далеко назад к знакомой на Руси исстари греко-римской норме: "Рабство неделимо: состояние рабов не допускает никаких различий; о рабе нельзя сказать, больше или меньше он раб".
Был изобретен институт фискальства - из простых немудреных людей с неограниченными полномочиями карать. Но "простые" сразу становились "непростыми", карали других, делали блестящую карьеру и сами падали... Опричниной при Петре стала гвардия, которую сам Петр уважал и побаивался... Только не в монастырские скуфейки и волчьи хвосты рядятся теперь эти опричники, а в кургузые немецкие мундиры. Только не потешные молебны теперь они устраивают, а потешные карнавалы... Одна сивуха осталась неизменной.
Все автократоры обычно расправляются со своими соратниками... Петр тоже стал сомневаться в своих ближайших помощниках... и только смерть помешала это сделать... Воцарился взаимный страх и недоверие: "Он следил за всем, и все следили за ним и друг за другом подозрительно и недоверчиво. Разговаривали только шепотом".
Фоперодт, который был очевидцем происходящего, утверждает совершенно определенно, что если бы царь прожил еще несколько месяцев, мир услыхал бы о многих и великих казнях. Кто-то должен был сойти со сцены - либо он, либо эта элита. Ушел он. Но это настолько соответствовало интересам окружающих его людей, что невольно закрадывается сомнение, не помогли ли ему уйти...
Петр погрузил российского гражданина в мир странный, мистифицированный; иллюзорный. В мир, где человек должен был преследовать сразу две и притом противоположные цели. В мир, где требование быть бесстрашным и твердым, как кремень, обернувшись лицом к врагу, и одновременно послушным и мягким, как воск, перед лицом власти. Быть несгибаемым, и в то же время гнуться лозою. Быть зрячим, и одновременно слепым. На уровне рассудка россиянин должен был стать европейцем, на уровне подсознания - татарином...Но самое страшное, чему научил россиянина Петр, было то, что в темных глубинах души всегда должен был знать он - как ни жесток и произволен кажется ему этот диктат власти - все равно сочтет он ее правой. Ибо она, породившая его, знает больше и видит дальше. А он, что ж, он, маленький огонек на большом государственном ветру, и не ему судить, гореть ему ярко, или тлеть, или вовсе погаснуть. И потому нес он свой разбуженный разум, как страшную непомерную тяжесть, как Иисус свой крест, не было для него большего блаженства, как отречься от самого себя, предать самого себя, стать, как все, веровать, как все, клясться, как все, думать, как все. Сладко ему было раствориться в блаженном море неведенья и конформизма. Без конца вопиял он к себе - и устами великих своих учителей - "смирись, гордый человек!" ...и не смирился. Не дано ему было этого,... потому что у него был разум - и дан он был не кнутом Петра - а русской историей, ее извечным "Горе от ума? "...
Какую перекличку мыслей А.Московита и А.Янова продемонстрировал этот отрывок! И какая различная оценка людей, "выбравших веденье".
Да, Грозный был историческим неудачником, его инфантильная мечта о "першем государстве" осталась мечтой. И во много раз опаснее для русской культуры и будущего страны оказался удачник, победитель, черный всадник на белом коне. В несопоставимо большей степени он оказался виноват в татарской переориентации истории России, нежели сам прародитель русской татарщины. И во сто крат тяжелей будет она расплачиваться за его триумфы.
Опричнина Петра была не только продолжением опричнины Грозного, но и подготовкой опричнины Николая. Это было развитие автократии. Адаптация ее к меняющимся условиям бытия. Попытка воспроизвести ее на новом уровне сложности. Ее действительная преемственность на пути "к формированию всемирного жандарма...
Здесь Янов находит точные слова для выражения сути развития русского деспотизма - она в приспособлении к меняющимся условиям жизни. А эти условия меняются из-за соседства с развивающимся и технически, и организационно Западом. Усваивать новую технику и технологию, не меняя своей рабской, деспотической сути - вот та задача, которую русский деспотизм безуспешно решает уже не одно столетие, и сколько столетий еще будет решать - не известно.
В гл.II третьей книги, Янов рассматривает период 1725-32гг., включая заговор "верховников" и их попытку ввести в стране аристократическую конституцию, который сменяется новой "драмой смутного времени". В интересном описании Янова становятся очевидными причины поражения верховников, пытавшихся ввести конституции тайно, т.е. ограничить деспотизм, не опираясь ни на какие реальные организованные силы, даже на столичное дворянство, которое в принципе могло бы поддержать такое ограничение. Сами верховники еще не созрели до собственной программы, и потому отвергнутое ими военное дворянство стало на сторону самодержавия.
В гл.III "Послепетровская Россия" (1736-1796гг.) Янов сначала описывает эпоху дворцовых переворотов, когда созданная Петром новая опричнина-гвардия играла по собственной прихоти судьбами огромной страны, пока не успокоилась на Екатерине II, которая перевела дворянство из обязательной военной службы в класс свободных рабовладельцев-помещиков (На мой взгляд, Янов вполне обоснованно называет русских крепостных времен Екатерины II - Николая I рабами. Они были таковыми фактически).
После правления Петра и "Бироновщины" правление Екатерины стало периодом очередного успокоения, "упорядочения". Его оценка Пугачева в качестве народного автократора кажется мне справедливой.
Лозунгом Пугачева было не уничтожение рабства, а введение казенного: "Жалуем всех, находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве помещиков быть верноподданными рабами собственно нашей короны". Пугачев сохранял все порядки и только истреблял бывших дворян.
Вот он, роковой узел, сплетенный для Руси Грозным и Петром. Всякий взрыв... Грозного не уничтожает, а ужесточает опричнину, не вводит новые свободы, а отменяет старые.
Фактически Пугачев грозил сломать и ту небольшую степень либерализации и спокойствия, что принесло правление Екатерины... Взрыв ультралевого радикализма (Пугачев) вызвал к жизни резкое ужесточение режима, покончил с либеральными колебаниями власти, бросил в объятия правящего аппарата его бывших противников... и вызвал к жизни ультраправый радикализм...
Так зародился не только конфликт власти-оппозиции, а и правого и левого экстремизма (тирана и бунтаря). Пугачев грозил не только власти, но и либеральной оппозиции. Отсюда союз оппозиции с властью против левого экстремизма... Страх этот имел последствия роковые...
В консервативных слоях системы породил он апологию "самовластья" и создал, таким образом, бездарную псевдоабсолютистскую фалангу защитников умных, ученых и интеллигентных, обеспечил ему неожиданную духовную поддержку всех, кому дорог был "порядок" и, в конце концов, просто жизнь и безопасность собственных детей...
В либеральных слоях системы породил он своего рода духовный паралич, выродившийся в то самое... доверие к правительственной мафии, о котором и ведем мы речь... чтобы не попасть из псевдоабсолютизма в лапы новой тирании Пугачева. А идти на сотрудничество с властью, значит, ...готовить идейную почву для очередного этапа "людодерства"...
Еще хуже дело стало, когда пугачевщина трансформировалась в народничество и анархизм...
Особый интерес у Янова вызывает анализ программ, с которыми приехали депутаты в созванную Екатериной II палату представителей для выработки законов, анализ влияния на Екатерину идей просветителей. Последних он оценивает в целом отрицательно, как духовных предтеч левого экстремизма. Опыт Французской Великой революции опроверг энциклопедистов, выявил банкротство их поверхностного радикализма. В связи с этим Янов снова возвращается к своей главной теме о необходимости этапа абсолютизма в развитии народа, к мысли о том, что европейский абсолютизм, т.е. единоличная власть, ограниченная экономически и культурно - есть "золотой мост" от автократического и полуавтократического режимов к современной демократии.
Конечно, у стран, давно и устойчиво живущих в демократических режимах, - свои заботы, ибо демократия - не состояние, a процесс - она беспрестанно совершенствуется и развивается и переживает свои кризисы, ищет новые формы... Однако движется она, как поезд, поставленный на рельсы, как пост.станция, выведенная на орбиту. Ее ведут рельсы, ведет орбита народной культуры. Но ведь на эти рельсы надо еще встать, на эту орбиту надо еще выйти!
И для большинства народов земли именно этот выход на демократическую орбиту и есть проблема самая животрепещущая, самая актуальная и жизненная. Возможен ли он вообще, этот выход - без предварительной, промежуточной, парадоксальной, ограниченно-неограниченной фазы абсолютизма - вот в чем вопрос. И у меня, разумеется, нет на него однозначного ответа. Я хочу лишь привлечь внимание идеологов и политических лидеров к этому феномену политической истории...
От решения этой проблемы практически зависит стратегия оппозиции. А это задача, перед лицом которой банкротами, как мы увидели, оказались величайшие мыслители XVII века. По плечу ли она современным идеологам? Или суждено им лишь повторить ошибки своих великих предшественников, проповедавших непосредственный переход от "рабства" и "деспотизма" к свободе, равенству и братству?
Кончает третью, последнюю книгу, Янов описанием краткого царствования Павла I, который в некотором роде был "Пугачевым наоборот", выполнял невольно его программу:
class='s'>Для современников Павел был громом, грянувшим внезапно на Русь с ясных, словно бы екатерининских небес. А между тем это было обыкновенной и вполне закономерной опричной контрреволюцией, которая всегда заканчивается в России эра псевдоабсолютизма,... начало нового глобального цикла русской истории, возрождения 3-го звездного часа автократии... Все это можно было предвидеть...
Но что же с нами делать с русскими политическими дельцами, которые так фатально не умеют учиться у истории? Уж так, казалось бы грубо и просто она устроена, что взывает: присмотритесь к истории собственной страны, собственных предшественников, господа! Ведь вы же умные люди, гроссмейстеры аппаратной интриги, видите сквозь землю. Где Курбские, где Нащокины, где Голицыны, где Меньшиковы, Долгорукие, Бироны, Шуваловы, Волынские, Остерманы,... Потемкины, Зубовы...? Как же можете вы упиваться минутой, не думая не только о себе, но хоть о детях своих и внуках, которым все это предстоит неизбежно! И предстоит всегда с неожиданной для вас стороны - со стороны самой Власти, которою вы сегодня тешитесь и натешиться не можете. Да ведь это закон - поймите же, раскройте глаза и поймите!
...А оппозиция в диалоге с Властями должна говорить на ее гангстерском языке - апеллируя к собственным их интересам, к их волчьему страху: "Вас уничтожат!" О, бедные оппозиционеры, вы-то хоть поучились бы у истории, как говорить со своими палачами! Да, вы рождались и будете рождаться в этой несчастной стране. Да, вы бессмертны, покуда она существует. Но вы будете бесплодны, пока не вспомните о ее истории, о страданиях ее, жертвах и озарениях, пока сами не прозреете и не поймете, наконец, с кем говорите, о чем говорите, на каком языке...
Никому нет спасения от произвола в стране произвола. Ибо у каждой палки два конца. Ибо никому не дано избегнуть кары в опричной стране, когда воскресает Грозный. А он в ней всегда воскресает. И для того пишу я свою книгу, чтобы помнили все, чтобы не забывали, чтобы высекли на стенах домов провидческий вопль князя Курбского: "Час отмщенья близ есть".
Я, конечно, не исчерпал и половины содержания труда А.Янова, но надеюсь, что передал главное - страстный и прямой призыв к стране, к мыслящим людям - от Власти до оппозиции - "Учиться у собственной истории!" В сегодняшней литературе это, пожалуй, самый яркий и талантливый образец той "жажды истории", о которой писал Б.Шрагин в знаменитом сборнике "Самосознание", 1976г.
Я убежден, в главном, Янов прав! Конечно, можно возражать против тезиса об абсолютизме, который является совершенно необходимым этапом развития страны. Наверное, можно вспомнить о такой возможности, как югославский путь развития, где привычная нам социалистическая форма власти соединена с гораздо более существенными экономическими и культурными правами. И, конечно же, в наше время трудно предлагать людям абсолютизм в знамени, в виде конечного идеала, а ведь именно о выработке идеала идет речь у наших современников. Но в качестве этапа, это предложение вполне приемлемо, ведь оно сводится к предложению добиваться, прежде всего, экономических и культурных прав и свобод, которые и позволят вырасти народной свободе, истинной гражданственности на русской почве. Я думаю, такой этап, такой период в нашей жизни будет, действительно, необходимым, а книга Янова сыграет свою роль в осознании этой необходимости.
Выскажем в заключение еще одно предположение.
Гипотеза Янова о циклическом "псевдоразвитии" в истории русского государства может быть сопоставлена с выработанной еще античными историками теорией о круговороте "простых" государственных форм. Трехчленность обеих теорий делает это сопоставление особенно наглядным. Действительно, у древних авторов (Полибия и др.) тирания сменяется последовательно олигархией, та - демократией, а последняя переходит снова в тиранию (см., например, книгу Л.Утченко "Политические учения Древнего Рима", М., 1977г.). У Янова же автократия переходит в псевдоабсолютизм, который кончается смутным временем, чтобы снова восстановить автократию (порядок следования форм может быть и другим, но это не важно). Автократия-тирания, псевдоабсолютизм-олигархия, смутное время-демократия (в смысле - охлократия)... Случайно ли это сходство или имеет под собой какую-то глубокую основу?
Древняя теория круговорота политических форм фактически была обобщением богатого эмпирического материала политической истории многочисленных древнегреческих государств, и потому являлась и является до сих пор вещью весьма доказательной. Поэтому гипотеза Янова о смене подобных же политических форм в России, становясь частным случаем более общей, общемировой теории, приобретает и ее доказательную силу. Правда, при этом теряется ореол оригинальности и исключительности условий России, но это, на мой взгляд, скорее достоинство, чем недостаток теории.
Древняя теория политических круговоротов совсем не была плодом чистого умозрения, нет, она была практически работающей теорией. Древние греки и римляне сделали из нее важнейший для человеческой истории вывод о преимуществах смешанного типа правления, как наилучшего. Общепризнанным образцом такой смешанной формы государственного устройства, в котором Власть как целое разделена функционально по разным институтам (исполнительным, законодательным, судебным), для формирования которых используются разные принципы (единоначалие, демократические выборы, совет старейшин) - была Римская республика, успехи которой и служили красноречивым доказательствам эффективности ее государственного устройства. Правда, эти же успехи внешней экспансии послужили в дальнейшем и причиной гибели Римской республики, перерождения ее в Империю, но сами принципы римского государственного права остались в исторической памяти Европы. Именно эти принципы, как известно, заложены в современных западных демократических государствах, и в каждом доказали всему миру свою эффективность.
От Древнего Рима, через периоды упадка в Средневековье, эти принципы перешли в современность сначала Запада, а потом, я убежден в этом, перейдут ко всему миру, ибо в них воплощен опыт человечества.
Первоначальная круговерть тирании, олигархии и анархической свободы была свойственна всему миру, не исключая и Европы, и античности. До сих пор она свойственна многим странам Азии, составляет их как бы родовые черты, свойства знаменитого азиатского деспотизма, "азиатского способа производства" - названий много. Свойственна она и многим странам Африки и Латинской Америки. И, тем не менее, эта круговерть изживает себя. Именно осознание исторического опыта "азиатских циклов" и приводит народы к кардинальным изменениям, к устройству устойчивых форм политической демократии, в главных чертах изобретенных и понятых еще в Древнем Риме. Именно в процессе такого осознания и начинается устойчивое прогрессивное развитие.
Я убежден: Россия в этом ряду наций, осознающих собственный и мировой исторический опыт - не исключение, а книга Янова станет значительным вкладом в процесс этого осознания.