(собранных и откомментированных Л.Ткаченко после его ареста 23.01. 1980г.)
Содержание
Предварение
1.Ответ из журнала "Юность", 29.5.1956г.
2. Письмо группе, осень1958г.
3. Для тех, кто оставался в понедельник , 21.11.1960г.
4. В газету “Комсомольская правда”
5. Ответ Р.Косолапова на несохранившееся письмо, 5.11.1961г.
6. “Наше отношение к Проекту программы КПСС “– выступление на комсомольской конференции ф-та МТ, окт. 1961г.
7.” Критика Проекта программы КПСС” – письмо в ЦК КПСС, окт. 1961г.
8. Характеристика группы
9. В ЦК КПСС, ноябрь (?) 1961г.
10.Ответ из МГК ВЛКСМ, 10.1.62г.
11. Свете, 1962г. (/Tom4/nughno.html)
12. "Мировоззренческие наброски", 1963г. (в машинописном архиве)
13. Волкову Г.Н.– автору статьи "Автоматизация – новый исторический этап в развитии техники", 16.7.1964г.
14. Иониди К.П.- зав. кафедрой философии МВТУ, 23.05.1964
15“Информация и эволюция”, 1964г.
16.“Философские вопросы связи некоторых понятий биологии с понятиями термодинамики и теории информации”,1964.
17.“Философские аспекты применения понятия адаптации в физике и биологии”, 1964г.
18.“Некоторые вопросы философии кибернетики”, 1964г.
19.“К вопросу о связи понятий информации и энтропии”, 1964г.
20. "Изменения товарных отношений в условиях второй промышленной революции" – выступление на семинаре в Институте истории техники и естествознания, 27.5.1965г. .
21. Борису Николаевичу, май 1965г..
22. Зворыкину А.А. (письмо – ответ - письмо), май-июль. 1965г
23. "Неудовлетворенность трудом как один из факторов технического прогресса" - реферат для аспирантуры социологического отделения Института истории техники и естествознания, лето 1965г.
24. В “ЛГ” для С.Лема, опубликовавшего статью "Безопасна ли техника без опасности?", 1965г.
25. Г.А.Еременко (2 письма – ответ – тезисы выступления – отзыв В.Антипова), 1966г.
26. "Переписка о сионизме", 1967-69гг.
27. Е.Дорошу – автору книги "Размышления в Загорске" 15.12.67г.
28. "Будем альпинистами дома, 1968г.
29. "Переписка маленьких людей" , 1968г.
30. "Письмо ортодоксу" , 1968г. /Tom2/app1.html)
31. "Письмо сверстнику" , 1968г.
32. Вопросы к читателям "Письма к сверстнику"
33. "Кривое зеркало" - рецензия на книгу В.Кочетова "Чего же ты хочешь?"
34."Сущность коммунизма" , 1969г.
35. Анализ позиции правых, левых и просоветских компартий по материалам Совещания 1969г.
36. Запись собрания профсоюзного актива МТЗ 21.02.69.
37. В редакцию стенгазеты "Московский трубник" (неотправленное письмо), 1969г.
38. Анализ мировоззренческих отрывков из "Карельской поэмы", июль 1969г.
39. Отклик на статью А.А.Амальрика, 1970г.
40. "К вопросу о том, что делать" , 1970г.
41. В.А.Бессонову, 1971г.
42. "Как нам строить дом?", 03.12.1971.
43. Л.Карелину (три письма, два ответа),1971г.
44. Режиссеру Г.И.Юденичу, 1971г.
45. По поводу статьи Е. Полищука "Видения Анри Барбюса".1972г. (статья Е.Полищука в машинописном архиве №1)
46.Характеристика ЦЭМИ, 1972г.
47. В редакцию "Хроники" 04.07.72
48. "Одно мнение по поводу
последних событий" 29.03.73г.
49. "Тезисы о
морали" 26.02.73г.
Период IV. 1974 -79гг. (экономист, правозащитник)
50. В ЛГ Яковлеву Н.Н. – автору статьи "Продавшийся", 1974г.
51. В ЛГ по поводу ст. В.Кокашинского "Букет от Юры" , 1974г.
52. В ЛГ В.Кучиной – автору ст. "Еще раз о моей гордости и о моей обиде" , 1975г.
53. Ф.А.Абрамову ,1979г. (в сб. ЗЭС №9 и в ж. "Поиски" №8). …
54. И.Ефимову – автору повести "Лаборантка", 29.04.74.
55. Поповскому М.А. (О книге "Жизнь и житие архиепископа Луки, профессора Войно-Ясинецкого"), 04.10.75г.
56. Поповскому М.А. (о книге "Управляемая наука"), 06.05.77г.
57. Поповскому М.А. (о книге "Куда девались толстовцы?") , 02.06.1977г.
58. "Между страхом и нетерпением", 1974г.
59. Рецензия на роман Ю.Трифонова “Старик”
60. Д.С.Лихачеву (о книге О.Сулейменова "АЗ и Я") – ответ – второе письмо, 1978г.
61. "Призыв Альберта Швейцера" 1975г. (?)
62. "Мое отношение к темам статьи "Мое отношение к религии", 1974г.
63. Отзыв на две статьи анонимного автора "Смысл альпинизма" и "Верую, Господи, помоги моему неверию", 1975г(?)
64. С.А.Желудкову после прочтения его "К размышлениям о всечеловеческой церкви", 1979г. – ответ (в ж. "Поиски" №7). …
65. "История не суд, а воскрешение" (о мировоззрении Н.Ф.Федорова), 1977г.
66. Переписка с Парижем 1975-1976гг. ( в "Поиски" №5 )
67. Медведеву Р.А., 20.11.76г.
68. Леваде Ю.А.,1975г.
69. Ходорович Т.С. , 31.03.1976
70. Письмо Ю. Ф. (?),1977г
71. "В защиту либералов и за понимание почвенников", 1978г. ("Поиски " №5, журнальное название "Ради России")
72."Продолжим спор о социализме, коммунизме, империализме и т.д.", 1978 ( "Поиски" №7)
73. Пожелание членам комиссии КСП от заинтересованного человека со стороны, 1976г.
74. Открытое письмо В.Абрамкину и его друзьям, 1976г.
75. Открытое письмо Л.И.Брежневу и А.Д.Сахарову , 11.06.77г.
76. Предложения по исправлению Конституции СССР ( и в бюл. "Вокруг Проекта Конституции")
77. Составителям бюллетеня "Вокруг Проекта Конституции СССР" ,1977г.
78. Заявление треугольнику отдела, 1976г.
79."Возможные альтернативы развития экономической реформы", сер. 70-х гг.
80. В ЛГ по поводу ст. ак. Целикова "Дайте институту завод", 1975г.
81. "Я обвиняю интеллигентов – служащих и потребителей в противостоянии экономическим свободам и прогрессу Родины", 05.01.78г. (ЗЭС №1)
82. В "Неделю" по поводу ст. Ю.Феофанова "Трясина". 22.05.1975г. (ЗЭС №1)
83. В "Правду" "О пользе экономического образования", 17.11.75 (неотправленное) (ЗЭС №1).
84. В "Правду" о ст. Д.Валового "Совершенствуя хозяйственный механизм", 20.11.77г. (ЗЭС №1)
85. Рецензия на ст. С.Лема "Из книги "Диалоги", 1977г.(?) (ЗЭС №1)
86. Рецензия на кн. Ф.Феофанова "Честный рубль", 1977г. (ЗЭС №1)
87. "Пример влияния интеллигенции" - рецензия на ст. В.Шубкина "Пределы", "Новый мир" №2, 1978г. (ЗЭС №1)
88. "Пример свободного выбора" - рецензия на ст. А.Бородина "Парадокс Кузнецова", ЛГ от 12.04.1978г. (ЗЭС №1)
89. Рецензия на кн. Адама Кузнецова "Бедность народов" самиздат, 1978г. (ЗЭС №1)
90. Рецензия на очерк Ю.Черниченко "Про картошку" в ж. "Наш современник" №6, 1978г. (ЗЭС №2)
91. Рецензия на книгу И.Земцова "Партия или мафия?" 1978г.(?) (ЗЭС №2)
92. "Хищения социалистической собственности" (обзор 15 судебных фельетонов г. "Правда" 1978г. (ЗЭС №3)
93. "Опыт экономической реформы в Венгрии" 1978г. (?) (ЗЭС №4)
94. Реферат-рецензия по кн. Б.Комарова "Запасная страна" 1978г. (ЗЭС №4)
95. "О взятках" (обсуждение материалов ЛГ),1978г. ( ЗЭС №4)
96. "Стиль руководства страной как он видится в книге Брежнева "Целина", 1979г. ( ЗЭС №6)
97. "Метод М.Я.Макаренко", 1979г. (ЗЭС №6)
98. "А где же защита экономической свободы?", 1979г. ( ЗЭС №7)
99. "Репортаж о первом обыске" , 31.01.79г. ( "Поиски" №6)
100. Информация по ходу следствия по делу о журнале "Поиски", 28.07.79 г. (док.6 ВП)
101. "К аресту Т.М.Великановой – Пришла наша очередь”, 02.11.79г. (док.7 ВП)
102. "Экономика 1990г: что нас ждет и есть ли выход" , 1979г. (ЗЭС №9, "Поиски" №8)
103. "О возможности и жизненной необходимости союза между сталинистами и диссидентами" , ноябрь 1979г. ( "Поиски" №8 под названием "О возможности диалога между сталинистами и диссидентами")
104. "К вопросу о диссидентской этике" , ноябрь 1979г. ( "Поиски" №8 под названием "Диссиденты на рубеже 80-ых",)
105. Прошение ,10.01.1980г.
106. Письмо друзьям "На случай ареста" , янв. 1980г.
Мой муж - не преступник!
Жена пишет об арестованном муже и, конечно, хвалит и защищает его. Что может быть естественней и понятней? Но моё положение и проще, и труднее. Проще, потому что Витя обвинён в сочинении - распространении клеветы в письмах и статьях, которые лежат сейчас передо мной, и достаточно их перечесть, чтобы снова убедиться, что никакой клеветы он не писал, наоборот был всегда предельно искренним. Правда, из этих же бумаг видно, что Витю уже сурово осуждали за “неправильные мысли”, за “неубеждённость”, за “клевету”. И каждый раз он возвращался к нормальной жизни, иногда со склонённой в знак покорности головой – возвращался без вины виноватым.
Я верю и даже просто знаю, что эти редкие моменты признания своих ошибок были просто формой примирения с жизнью, а никак не доказательством его прегрешений перед людьми. Но в то же время и скрывать эти моменты не хочу, потому что без них мне не удастся ощущать себя честным человеком.
Сложность же моего положения в том, что несмотря на все обыски, сохранившийся Витин архив большой и разобраться в нём трудно. Дело даже не в почерке и разрозненности, а в многосторонности Витиных увлечений и занятий, отражённых в его бумагах.
У меня самой нет Витиной убеждённости, что главная часть человека реально воплощается в его делах, для него, значит, в письмах, статьях, диафильмах. Но бумаге не передать его обаяния, доброжелательности, радостного отношения к жизни во всех её видах – того, что делает общение с ним счастьем. И всё же я не могу не отозваться на его письмо “На случай ареста”, где он завещает сохранить свою бессмертную душу в письмах и диафильмах, я просто обязана извлечь Витину душу из архива, чтоб она живой предстала перед друзьями.
Но как это сделать, если Витя писал буквально обо всем? Письма тоже были его увлечением. Жадный к жизни, он не мог не делиться своими переживаниями с другими и нередко делал это в письмах, которые, если приглядеться, составляют своеобразную самофотографию за последние 20 лет, а вместе с тем и фотографию нашей идейной жизни.
Конечно, я особый читатель. Ведь большую часть сознательной жизни мы провели вместе. Но убеждена, что пусть в меньшей степени, но такое же чувство сопричастности могут ощутить и наши друзья и просто современники – ведь всех нас волновали одни и те же вопросы. А ощутив это, я уверена, они оправдают Витю, чтоб там не решил суд.
Как в каждом человеке, у Вити много планов. Эта многоплановость у него даже слишком ярко выражена. Он сам сожалел о своей разбросанности и дилетантизме: и не учёный, и не писатель, и не киносценарист, и по службе невелики достижения, и воспитатель детей не из лучших, и на дачу не каждые выходные ездит – отец обижается и т.д.
Чтобы ввести какой-то порядок, я поделила письма на периоды: I – 1956-61гг. (выпускник школы – студент), II – 1962-69гг. (инженер-сварщик), III – 1969- 73гг. (экономист –соискатель), IV – 1973-79гг. (экономист, правозащитник), V – 31.0.1.1979-23.01.80 (от первого обыска до ареста). В каждом из этих периодов будут, по возможности, разные направления: работник, учёный, философ, гражданин.
Прошу прощения у Юрия Дружникова и Валентины Чесноковой, которые тратили своё время на упорядочивание материалов этого тома, а я потом не сумела воспользоваться их советами.
Примечание-2008г.: Витины комментарии, сделанные им при перепечатывании текстов предыдущих лет, или привлеченные мной его тексты (чаще всего из т.2”Наши горы”), я выделила жирным курсивом, а и “С уважением” и фамилию под письмами и статьями сняла.
Витя родился в 01.01.39г. и в 1956г. заканчивал школу.
“Как большинство сверстников, я воспитывался в коммунистической вере, сам я долго верил в коммунизм и в будущем мне хотелось бы продолжать называть себя этим именем (не люблю не мотивированных, не выстраданных измен своей вере), писал он в статье “Размышления о социализме” , 1976г.
Из сохранившегося ответа на его письмо из журнала “Юность” следует, что Витя считал важнейшим искоренении формализма в комсомольской работе.
Здравствуйте, Виктор! Мы получили Ваше интересное письмо, в котором Вы ставите очень серьезные жизненные вопросы. Можно сказать, что они тревожат не только Вас, молодого человека, только входящего в жизнь, но и очень многих.
Многие наши читатели, и юноши и взрослые люди, откликнулись на письмо Лары Ришиной. Конечно, Вы и сами понимаете, что одним письмом или одной статьей ничего решить нельзя. Надо постоянно заботиться о том, чтобы исчез, наконец, формализм в комсомольской работе, чтобы молодежь расширяла свои горизонты и видела, что жизнь – гораздо шире узких меркантильных целей, что люди живут совсем не для того, чтобы хорошо зарабатывать и хорошо одеваться. Нам очень радостно было, читая Ваше письмо, видеть, что среди молодежи встречаются люди глубокой мысли, серьезно размышляющие над коренными вопросами жизни. В этом и есть залог того, что мещанство не будет процветать, что все мелкое, формальное, бездушное должно уступить место здоровому, значительному. Человечеству суждено идти вперед, а не топтаться на месте.
В одном из ближайших номеров, видимо, в № 6, будет опубликована статья, посвященная вопросам комсомольской работы.
Желаем Вам успехов. С приветом. Отдел публицистики
В этом же1956г., по настоянию родителей, боявшихся, что его “докапывание до исторических истин” плохо кончится, Витя поступил в МВТУ им. Баумана. Но... его общественный темперамент продолжал “бить мощным ключом”.
Как бессменный староста группы он много усилий приложил для воспитания добросовестного отношения сокурсников к учёбе, для оживления комсомольской работы, заводил (в основном, письменные) дискуссии по животрепещущим вопросам, о том как жить.
В прошлую среду, ожидая вызова на бюро, мы разговорились о целине. Говорили четыре целинника с целью похвастаться перед своим комсоргом Аней. На меня лично этот разговор произвёл тягостное впечатление - сплошные жалобы, ужас, нытьё, очернение без всякого проблеска всей целины. И мне подумалось – что же это такое? Какое право имеем мы негодовать на пассивность ребят в работе, если сами мы –убеждённые комсомольцы, члены народной дружины, активисты по отношению к одной из величайших наших строек – целине не находим других слов, кроме сплошного нытья и оплёвывания, если мы за коммунизм только на словах. А на практике (в отношении к целине) проповедуем сплошное моральное нытьё и дезертирство.
Ведь целину мы в полном праве можем сравнить со строительством Комсомольска-на-Амуре. Там было ещё труднее и с начальством, там было прямое вредительство. Однако же стройка заслуженно стала одним из героических дел ВЛКСМ. И разве позволительным был для комсомольцев 30-ых годов (расцвет комсомола) такой панический трёп по отношению к строящемуся городу. Такого типа выгнали б из комсомола сразу.
Я уверен, что Витя Митин только ненароком так “пропагандировал” целину, и если будет нужно, он снова поедет туда без всякого нытья. Но дело в том, что такие россказни “бывалых целинников” тоже своего рода агитация, и вовсе не безобидная, а вредная.
Ты, Витя, говорил, что надо воспитывать людей, в частности, надо учить Аню комсомольской работе. Ты сам знаешь, да и знал, даже когда говорил это, что это только пустые, красивые слова. Оказывается, что не только слова. На деле мы учим противоположному, что никакой героики, никакого энтузиазма нет и не нужно, что целина – это один формализм (слова Ани), сплошной ужас и издевательство над “культурными” студентами. Ясно, что ты совершенно убедил её, что целина – это гадость, которую надо по возможности избегать. Тебе это легко далось, потому что Аня и так вовсе не обладает коммунистической идеологией и не видит какой-то ясной цели в жизни, вроде построения коммунизма, чтобы всем было лучше.
Аня, ты, может, обидишься на эти слова. Но если на чистоту, то это ведь правда? Конечно, так прямолинейно ставить вопрос несколько наивно и смешно. Но в такой простоте заключается большое преимущество – ясность по существу. У человека должно быть всё просто, вернее, как можно проще. Вот Савва Мацохин ратует за культуру человека, его многосторонность, многогранность, за его сложность. Сперва я был согласен с ним, но когда прочёл в “Комсомолке ” слова Горького, что человек должен быть простым, что у него должно преобладать одно мировоззрение, что за духовной сложностью понимания всех людей часто скрывается самая неприглядная безыдейность, бессодержательность, тогда я понял, что не хватает в словах Саввы (это давно известно): у человека должен быть стержень, ясные взгляды на жизнь (для нас коммунистические), в соответствии с которыми он строит свои действия.
Согласись, что тебе этого не хватает.
А ведь это так просто! Жизнь это только способ существования белковых тел (Энгельс). У каждого живого тела только две заявки : есть (обмен веществ) и дать потомство. Уже животные начинают кооперироваться, заботясь не только о себе, но и о других. Тем самым в целом в стаде представляют грозную силу и этим защищают самих себя. Коллективная оборона, как и коллективная жизнь – это важный этап по сравнению с индивидуальной жизнью. Но у животных это только зачатки коллективизма. Человек же животное общественное (Франклин). У человека коллективизм – основа существования. Работая на всё общество- на самом деле, он только лучше работает на самого себя, на удовлетворение своих потребностей (теория “разумного эгоизма” Чернышевского – помогая другим, человек не делает жертвы, он только выполняет свои внутренние потребности).
С падением капитализма окончательно исчезнут все пережитки чистого, слепого, животного индивидуализма (для себя), кончится предыстория человечества – его выход из животной природы, начнётся настоящая история человечества – выход в космос. Отсюда вывод: надо действовать на общую пользу, значит, на пользу коммунизма. Вот Вовка Гольцов мне говорит: “Зачем столько много громких слов? Я понимаю так, что если будет кому-нибудь трудно, я не задумываясь помогу, чем смогу. Вот это настоящее, а остальное – брехня!” По моему такая постановка вопроса не верна. Дело не только в помощи, дело в том, для чего жить. Что считать для себя лично выгоднее- заниматься ли общественной работой или нет, работать ли в Москве или на трудном месте (Сибирь). С точки зрения индивидуализма низкого типа (животного) - надо остаться в Москве, с точки зрения индивидуализма высшего типа (“разумного эгоизма” или коммунизма) – в Сибирь. Притом поехать в Сибирь не как в жертву обществу, а как внутренняя личная необходимость. И так во всех вопросах выбора путей в жизни. Вот так надо ставить вопрос – о правильном понимании жизни. Сейчас. В период развёрнутого строительства коммунизма, когда везде взялись за идеологию, нужно особо браться за пропаганду. Именно это должно быть самым главным у нас в жизни. А у нас конкретнее – разобраться в книге Николаевой “Битва в пути” и познакомиться с новым Китаем, который скоро по праву будет называться коммунистическим. Во многом в Китае сейчас видны черты будущего коммунистического общества, которое мы строим. Надо у них учиться, пока не поздно. Это особенно ясно становится, когда прочтёшь книгу “Под небом Китая” В.Василевской. Читайте эту книгу, и если не слепые – вы много поймёте.
Шли годы: активно набирались знания, опыт, мучительно шла переоценка своего романтизма, появлялись новые вопросы...
Хороший был разговор. О многих вещах поговорили, уяснили суть, многих заинтересовали, некоторым помогло разобраться. Особенно это было важно для меня, т.к. я впервые вынужден был отчетливо объяснить ребятам некоторые наиболее спорные стороны своего мировоззрения. Ребята , в основном, критиковали мои взгляды, и не сумел тогда полностью отстоять их, опровергнуть критику. Защиту своих взглядов я хочу осмыслить и изложить в этой бумажке.
Ещё хочется отметить поразительный факт, что обсуждение в понедельник показало глубокое, на мой взгляд, отличие частных взглядов наших ребят от марксистского мировоззрения, и что ближе всего, по-моему, подходят к теории марксизма мои взгляды. Но это возможно моё личное субъективное убеждение.
Теперь критика критики, отрицание отрицания.
Об обязательности сомнения (конкретнее, в наших условиях - буржуазной и религиозной пропаганды)
Краткий перечень доводов против
1. Не все люди одинаковы: одни умнее, другие глупее, одним буржуазная пропаганда безвредна, другие могут сразу попасть под её влияние (и это вред). Одним людям , возможно, она полезна – для общего развития, для развития способности спорить; другие же надорвутся, её переваривая, и таких, деревенских, большинство. Надо считаться с интересами большинства, которые важнее интересов кучки первых.
2. Если разрешить враждебную пропаганду, надо будет тратить много сил на пропагандистскую работу, притом тратить лучшие силы, оторвать их от других дел, что причинит вред строительству коммунизма.
3. И вообще, зачем нарочно допускать сомнения в правильных вещах? Неужели мы будем и при коммунизме сомневаться в необходимости общественной собственности? Зачем эти усложнения? Зачем мы допускаем пропаганду антинаучного, религиозного мировоззрения? Зачем заставляем людей проходить заново мучительный путь поисков истины? Не лучше ли запретить религиозную пропаганду для пользы дела коммунизма?
Таковы возражения, которые я, думаю, сумел переварить. На этой недели я заглянул в статью Мао “О противоречиях внутри народа” – как правильно там раздолбано, мои смутные размышления там четко и точно отпечатаны. Но попробую своими словами.
1.Да, люди разнообразны по своему характеру, темпераменту, по характеру своих способностей и ума, но не по наличию их. Если такие различия сейчас и есть (отсутствие ума), то это несущественно и в коммунизме – нашем скором будущем - должны исчезнуть.
Все люди (за редким исключением) рождаются с глазами, ушами и т.д., со способностями и с будущим умом. Другое дело, что способности эти весьма различны по характеру их применения. Одни рождены быть сапожниками, другие профессорами. Делать отсюда вывод, что сапожник –глупее профессора – увольте! Все профессии равны!
Так что, неверна теория, которая объявляет только интеллигентов способными сомневаться и переносить буржуазную пропаганду, ибо, мол, интеллигенты умнее и развитее народа. Дело вовсе не в способностях, а в том, что интеллигенции по роду своих занятий приходится больше заниматься общественными и административными делами, которые народ из-за унаследованного им от царизма невежества и неразвитости передал интеллигенции. Но сейчас наступило время, когда народ становится всё более развитым, всё более однородным в смысле развитости, забирает у интеллигенции её монополию на способность разбираться в общих, общественных делах. Этому процессу надо помогать, а не тормозить его ссылкой на то, что если народ не развит, то и не надо его тревожить, пусть таким и остаётся, пусть плодотворно работает, а интеллигенция уж как-нибудь сумеет управиться с решением общественных задач, не делясь с народом своими сомнениями и спорами – каждый пусть делает своё дело. Идиллия!
Всё это довольно логично. Результат – отрицание общественной роли народа, антимарксистские взгляды.
2.Нужно ли усиление антимарксистской борьбы и не жалко ли сил? Да ведь основная задача партии –т акая борьба. Коммунисты всегда раздували идеологическую борьбу, стремясь разрешить все противоречия, быстрее резче обучить массы в ходе борьбы марксизму. Ведь известно, что идеологическое воспитание у нас очень отстаёт от технического развития нашего и требуется резкий качественный подъём идеологической работы, когда мы подступаем к коммунизму. И не так упрощенно понимать, как Савва – все коммунисты станут по профессии агитаторами, но все коммунисты в жизни, на своей работе должны стать агитаторами в обыденном общении с массами. Здесь содержится качественный скачок в области улучшения коммунистической пропаганды.
3. Да, конечно, разрешение буржуазной пропаганды обострит идеологическую борьбу, а где есть борьба, там кипит жизнь и тратятся жизненные силы. Да, это так и никто не думает, что раскрытие ворот враждебной пропаганде сразу убедит всех наших людей в пользе коммунизма, что нам можно будет последних пропагандистов переквалифицировать в хозяйственников, в директоров каких-либо контор. Вопрос в другом – нужно ли такое обострение идеологической борьбы?
Ведь, действительно, нам хватает и такой борьбы, которую приходится вести из-за просачивания буржуазной пропаганды через все рогатки, но нарочно, по своей воле раскрывать ворота буржуазной пропаганде – своему врагу – да это разбой!
Другое дело, если бы можно было полностью закрыть всякий доступ буржуазной пропаганды и предрассудков к молодым людям, охранить их от этого тлетворного влияния и кормить только социалистической кашицей, - тогда можно было бы совсем отказаться от обременительной идеологической работы и отдохнуть. Молодым с детства в школе внушали правильные мысли, дети бы их впитывали, усваивали и в жизни по ним бы действовали. Вот было бы хорошо и с покойно!
Таковы мечты и идеалы некоторых “деятелей”. Но ясно, что эти взгляды догматиков и метафизиков – неправильны, а люди, придерживающиеся этих взглядов и краем уха не слышали о марксистской теории познания, о борьбе противоположностей, как4 о главном источнике развития.
Ясное дело, где им знать, что процесс познания противоречив, что знание без сомнения невозможно, что человек не может полностью поверить чему-нибудь, если сам не посомневается предварительно и не ознакомится со всеми возможными сомнениями, отрицаниями данной теории и не отвергнет их (второе отрицание), убедившись в правильности данной теории. Если же вы будете ради облегчения познания скрывать от ученика любой факт против, любое сомнение, ваш ученик не скажет вам спасибо. Ведь если он будет знать, что вы от него что-то скрываете, он не будет верить вашим правильным учениям; если же он будет вам верить дословно, то когда-нибудь (возможно, в решающий для жизни момент), встретившись с крамольным возражением или отрицательным фактом, ваш ученик первым делом жестоко разочаруется в вас, усомнится в вашем учении, и кто его знает, сумеет ли он, вскормленный на чисто правильных мыслях, не привыкший бороться с сомнениями и неправдою, не подготовленный, не развитый духом в борьбе, сумеет ли он отвергнуть эту неправду и выйти на правильный путь? Весьма вероятно, что нет! И в этом виноваты будете вы!
Но неужели, чтобы объяснить людям какую-то идею, нужно перебрать все сомнения, заново пройти путь открытия и развития её? Ведь это слишком долго! Конечно, это так. Человек, конечно, не может вобрать в себя весь опыт предыдущих поколений, их борьбы. Это слишком много для его слабых сил и способностей. Он вбирает в себя результаты.
Человечество в сомнениях, невероятных, зигзагах и ошибках приобретает знания. Конечно, самое трудное –это пройти путь познания первым, особенно, если он не обладает научным диалектическим методом познания. Тогда открыватель действует вслепую, совершая массу ошибок, тратя массу труда. Ему зачастую приходится отрицать свои собственные представления, которые только в процессе поисков усовершенствуются и приобретают новые свойства, новую гибкость, поднимаются на новую ступень. Люди, идущие вслед, уже вооружены новыми представлениями, знают, где можно встретить врага, как и чем его победить. Они в любой момент могут повторить все опыты и доказательства заново и тем самым ответить на главные возражения. Но зачастую люди настолько доверяют первооткрывателям, что некритически воспринимают их результаты. Но это познание неглубокое, хотя и лёгкое.
Конечно, если речь идёт о таких отраслях, в которых данному человеку достаточно иметь поверхностные знания, но в своём деле такого быть не должно. Надо понимать, что речь идёт не о том, что обязательно надо не доверять добросовестности людей, проверять какие-то опыты, дело в том, что нельзя глубоко познать конечные результаты какой-либо теории, не преодолев хотя бы мысленно, хотя бы в главных чертах того пути сомнений и неудач, который пройден первооткрывателем.
Теперь перейдём к буржуазной пропаганде. Надеюсь, никто не захочет утверждать, что общественные вопросы – вопросы практической деятельности людей, не касаются всех людей, поскольку каждый из них - член общества, что без знания общественной теории никто не сможет стать полноценным, активным членом общества, строителем коммунизма. Отрицание этого было бы полным отказом от марксизма. А раз такое знание необходимо, то как же обойтись без активной идеологической работы (т.е. учёбы). А какая же это учеба и познание, если они запрещают сомневаться и думать, если учителя не стараются, чтобы учащийся как можно больше прошёл сомнений и отверг их, хотя бы на первых порах и с чужой помощью, а дальше – сам? Какая же это учёба, если закрывается один из главных источников сомнения (в наших условиях - иностранное радио)? Тем более, что в жизни такие вопросы, противоречащие нашей теории, встречаются очень часто. Буржуазной демократии нельзя закрыть вход, она всё равно просачивается и возрождается от поколения к поколению в виде буржуазных предрассудков. Как говорил Маркс, болезнь уходит вглубь и только сильнее становится в подполье. Запрещение буржуазной пропаганды – это ведь фактически запрещение марксистской учебы. Тот факт, что такая учёба у нас всё-таки есть, хотя и очень слабая и неэффективная, объясняется тем, что буржуазная пропаганда, её основные идеи у нас допускаются, хотя на зло и вред самим себе твердится об обратном. А надо признать это как принцип и на этой основе развернуть подлинно коммунистическое обучение масс. Ведь допускаем мы принципиально религиозную пропаганду и благодаря этому люди всё больше уясняют себе подлинное научное мировоззрение, научную философию. Посмотрите на крайние случаи – куда подаются люди, порвавшие с религией – в диамат. То же самое и с буржуазной пропагандой....
В нашем архиве есть и другие Витины письма, предназначенные для однокурсников, но, помня про “не объять необъятное”, я перейду к нашему последнему студенческому году, 1961 (в начале 1962 мы уже защитили дипломы и... стали взрослыми). Весной 61г. он с товарищами взялся за проведение общеучилищного диспута “О времени и о себе” (о неравнодушии к проблемам нашего общества). Этому же вопросу посвящено
Я был очень удручен появлением в "Комсомольской правде" статьи Лавлинского "Билет, но куда?". Привыкший читать в "Комсомольской правде" статьи друзей или хотя бы людей нейтральных, в этой статье я увидел лицо умного и потому опасного врага. Он умело включился в кампанию протеста против повести Василия Аксенова "Звездный билет" и нанес удар по самому главному и опасному месту. Неплохо зная суть романа, Лавлинский успешнее всех ведет дело к осуждению романа и к запрещению его печатания, к тому, чтобы "раздразнить гусей" из нашей цензуры. Потому-то, несмотря на всю "объективность" статьи, она оставляет впечатление литературного доноса.
Особенно огорчает меня то, что при напечатании статьи редакция не оговорила свое особое мнение и тем стала заодно с Лавлинским. Выходит, что "Комс.правда", которую мы привыкли считать своей газетой, наносит самый верный удар роману, сразу же оказавшемуся в центре внимания молодежи, ставшему на передний фронт идейной борьбы. И вы протестуете против его публикации!
Лавлинский согласен, что писатель "заглянул в глубь проблем, волнующих молодость". Но он не согласен с теми выводами, которые делает из "глубинных проблем" Аксенов. Еще бы – ведь у Лавлинского совсем другие выводы, вернее, впечатления.
Выскажем свои выводы.
1. Мы считаем, что "Звездный билет" – дальнейший успех Аксенова, следующий шаг в его борьбе за коммунизм, за души нашей молодежи. Самым ценным и важным мы считаем создание образа Виктора, его отношение к молодым. Думается, что Виктор выражает мысли автора.
2. Его отношение к младшим.
Он их жалеет и им завидует.
Жалеет – потому что сам работает на нужной и интересной работе, потому что имеет ясность в своих мыслях, имеет цель в жизни, имеет "звездный билет".
Завидует – потому что те не связаны, как он, верой в авторитеты, не связаны этой гнусной осторожностью за всякий свой шаг, вызванный душевным порывом, этой осмотрительностью – под страхом не только ухудшения материальной обеспеченности, но и потери политической лояльности. Помните отвратительные намеки Бориса на "настроения Виктора в определенный момент"? Виктор завидует их независимости, тому, что они все делают, как хотят, и буквально плюют на авторитеты; он завидует их беззаботности в отношении собственного будущего, их поистине счастливому неведению тех жизненных трудностей, под которыми люди ломаются и ради своей шкуры поступаются своими мыслями.
Совсем по-другому относится к молодым Борис, а вместе с ним и Лавлинский. Они жаждут "решительного осуждения стиляжничества". Под стиляжничеством Лавлинский понимает нигилизм, скептическое отношение к советской действительности, беспринципность – в смысле беспартийность. Он протестует против снисхождения, он говорит: "Дело в самом решительном осуждении стиляжничества, дешевого нигилизма, неверия, смутности и зыбкости мировоззрения". Мы согласны, что глупо относиться со снисхождением к этим вещам. Это значит замазывать противоречия. Но ведь Виктор не снисходит, он ищет в молодежи что-то новое, характерное для людей более высокого склада, для людей, появившихся на сороковом году советской власти, которые будут жить при коммунизме. Лавлинскому кажется кощунством считать определяющей чертой "бородатого поколения" кристальную честность, железную принципиальность. Но неужели он считает честность и принципиальность – чертами предыдущего поколения - поколения, которое до 1956 г. молчало, хотя и многое видело; неужели он считает, что до 1953 г. могли вырастать принципиальные люди и спокойно дожидаться XX съезда? Если бы молодежь учили принципиальности люди, пострадавшие за нее в 1937 г. – это было бы понятно, но когда этому начинает учить молодых молчавшее поколение – это просто смешно! Для Лавлинского естественно кричать "караул" при виде скептицизма молодых. Ведь этот скептицизм подвергает сомнению даже саму советскую действительность, т.е. то, в чем сам Лавлинский никогда не сомневался, то, что для Лавлинского является вопросом не ума, а сердца, веры, обсуждению не подлежит. Мы же не имеем "бездумно-восторженного" взгляда Лавлинского, мы, следуя призыву Маркса "подвергай все сомнению", подвергаем критике и сов.действительность в целом, и в этом сходимся с "бородатым" поколением. Конечно, мы делаем разные выводы из этой критики. Мы отвергаем и скептицизм, и бесцельность жизни, и шарахания в сторону западной культуры; стараемся критиковать не с западных позиций, а с точки зрения более передовых коммуннистических отношений. Но ведь "бородатые" еще такие молодые, и они, конечно, найдут свой "звездный билет", без того, чтобы стать молчащим поколением.
Только близорукий не может понять, откуда взялась эта почва для роста "бородатого поколения ". Ведь только недавно были разрушены многие авторитеты, господствовавшие над душами молодежи до 1956 г. Именно сейчас возникло относительное жизненное благополучие, позволившее молодежи беззаботно относиться к материальному обеспечение своего будущего и думать совсем над другими вещами (ведь мы вступаем в царство свободы, покидая царство необходимости). Именно сейчас создалось положение относительной политической свободы, когда никто не опасается рассказывать политические анекдоты и высказывать "буржуазные" взгляды. И если определенная часть молодежи в этих условиях качнулась в сторону буржуазного мировоззрения (пусть поверхностного), то в этом виноваты деятели типа Лавлинского, которые считают эту часть нашей молодежи только сбродом и подонками. Они не находят иных средств для "искоренения стиляжничества", кроме как: 1) усиления железного занавеса против буржуазной пропаганды; 2) репрессий против деятелей искусства и литературы, пытающихся выразить мысли молодежи. Идейную же работу среди так называемых "стиляг" они возлагают только на милицию. Что возиться с подонками?
Меньше всего в таком отношении можно упрекнуть Виктора. Полностью наш человек, Виктор бессилен что-либо доказать этим ребятам. Единственное, что он может – только сохранять с ними дружбу, искренние отношения. Действительно, как доказать этим ребятам пользу труда, когда они уже получили о нем представление на уроках труда ("хочется все ломать") - этой карикатуры на производительный труд. Как он может показывать им свои собственные политические и художественные убеждения, если эти же мысли высказывают радио и газеты, но уже в опошленном виде?
3. Отношения Виктора и Бориса.
Герой Лавлинского – это Борис, очищенный от карьеризма. Но таких не бывает. На практике нельзя найти такого умного человека, настолько наивного и не задетого жизнью, чтобы он был искренним "ортодоксом", не имеющим иных мыслей, кроме написанных в газете. На практике надо выбирать: или Виктор, или Борис, что и отразил Аксенов.
Но мы далеки от того, чтобы считать Бориса законченным эгоистом. Таких как он – слишком много, чтобы ставить на них крест, чтобы не постараться с ними ужиться. Эти люди – тоже результат нашего воспитания, причем "положительный" результат – то, чего добивались педагоги: примерное поведение, большое трудолюбие, уважение к старшим, передовое (и, главное, твердое и официально проверенное мировоззрение). Если у человека подавили самостоятельность как в политике, так и в основной работе, если у него для самостоятельного мышления осталась только одна область – собственная личность, разве удивительно, что он становится эгоистом? Конечно, если "бородатое поколение", свихнувшееся на относительной свободе и отсутствии трудового воспитания, исправить довольно легко, столкнув его с настоящей жизнью, то людей типа Бориса - гораздо труднее. Да сейчас и совсем невозможно, ибо официально даже не решено – кто прав, Борис или Виктор? – ибо до сих пор ортодоксальный Борис является официальным образцом.
4. О "бородатом поколении".
Лавлинскому оно не нравится. А вывод, что широко оно могло появиться только сейчас, ему совсем не по нутру. Но если сказать, что в будущем с дальнейшим подъемом к свободному обществу, к коммунизму, самостоятельность молодежи возрастет, а оппозиция ее старшему поколению, возможно, еще больше расширится, то, вероятно, он взвоет. Пусть! Лавлинский против "зыбкого и… смутного" мировоззрения. Он забывает, что самостоятельные убеждения могут родиться только из смутных и неопределенных юношеских мыслей. Иначе не бывает. А его мечта о твердом и четком мировоззрении во что бы то ни стало, есть мечта об убеждениях Бориса, мол, пусть учителя подсказывают молодежи нужные убеждения. Он против самостоятельности.
Ведь это смутно и зыбко! Но пусть он прочтет резолюцию 6-го съезда РКП(б), где мотивируется создание самостоятельной организации молодежи: "Учитывая опыт Западной Европы, где самостоятельные организации социалистической рабочей молодежи, в отличие от опекаемых партиями, почти всюду являются опорой левого интернационалистского крыла рабочего движения, наша партия должна и в России стремиться к тому, чтобы рабочая молодежь создала самостоятельную организацию, организационно не подчиненную, а только духовно связанную с партией".
5. Язык романа мы считаем новаторским и художественным.
Мы считаем, что редакция "Комсомольской правды" должна выразить свое несогласие с содержанием статьи "Билет, но куда?", т.к.: если даже книга неверная, так же, как неверны мысли "стиляг", т.е. представляет собой полную защиту их (чего в романе Аксенова вовсе нет), то можно и надо критиковать эти мысли, но недопустимо требовать запрещения их публикации, недопустимо запрещать выражение взглядов определенной части молодежи в печати.
Относиться отрицательно к произведениям типа "Звездный билет" – значит порвать с традициям "Комсомольской правды" бережного отношения к мыслям молодежи, с традицией застрельщика искренних споров и дискуссий.
Ответа скорее всего не последовало, но зато есть ответ на письмо, черновик которого не сохранился.
Уважаемый товарищ В.Сокирко!
Ваше письмо передали мне с известным запозданием, когда я уезжал из Москвы. Поэтому отвечаю в самом начале учебного года. Должен признаться, письмо меня обрадовало – и не потому, что Вы положительно отозвались о моей работе, а потому, что Вы ее прочли, т.е. проявили живой интерес к рассматриваемым в ней вопросам теории научного коммунизма.
Согласен с Вами, что некоторые работы экономистов настолько бедны содержанием, что оставляют у пытливого читателя одно лишь чувство разочарования.
Вместе с тем считаю необходимым сделать ряд замечаний.
1. У Вас проскальзывает мысль, что "госкапитализм остается госкапитализмом, независимо от типа государства – важно только, сохраняются ли товарные отношения внутри общества, продает ли рабочий свою силу или нет". Это, якобы, написано в моей работе. Однако Вы не совсем точно передаете смысл прочитанного. "Независимым" от типа государства госкапитализм не может быть по той простой причине, что он является государственным капитализмом. Это элементарно. А чем определяется тип государства? Характером экономических отношений, прежде всего собственности на средства производства, отделением от них (при капитализме) или неразрывным соединением с ними (при социализме) рабочей силы непосредственного производителя. С этого факта и нужно начинать анализ. Тогда в одном случае, при господстве буржуазии, будет допускаться продажа рабочей силы даже на государственных предприятиях, которые являются коллективной собственностью класса капиталистов и рабочим не принадлежат, в другом случае – такая продажа исключается, ибо рабочие являются как хозяевами средств производства, так и господствующим классом. Если не признать наличие госкапитализма независимым от типа государства, можно провалиться в одну не очень приятную яму: признать возможность госкапитализма при социализме (?), т.е. эксплуатации руководящего страной рабочего класса, который является единственным классом, представленным в промышленности, неизвестно кем (по-видимому, самим собой?) и непонятно каким образом.
2. Согласен, что в моей работе нет подробного доказательства отсутствия у нас госкапитализма, но я и не ставил перед собой такой задачи. Вы правильно подмечаете изменение отношения рабочих к труду, осознание ими нового характера общественных отношений, чувство хозяина предприятия, которое присуще многим из них. Наряду с этим часть трудящихся работает только ради заработка, "нанимается" и не считает госпредприятие своим предприятием (тем более, если во главе его оказывается грубиян и бюрократ). Это жизненный факт и отмахиваться от него нельзя, однако это свидетельствует не о субъективной экономической природе социалистического производства, а об уровне сознания ряда членов нашего общества. Чувство хозяина – это явление человеческой психологии, которая перестраивается гораздо позднее, чем экономические отношения. Наличие или отсутствие его у отдельного лица ничего не говорит ни за, ни против госкапитализма. В США можно найти безработного пролетария, владеющего всего несколькими акциями, но считающего себя "хозяином" предприятия, на которое его давно перестали пускать. С другой стороны, в нашей стране не перевелись пока хапуги, считающие "своим" только то, что они хранят в собственной кладовке. Но ведь это все факты, свидетельствующие о субъективных взглядах и эмоциях. Отрицать на основании заблуждения капитализм в США или говорить на почве недоразумения о госкапитализме у нас – значит заниматься не наукой об объективных законах общественного развития, а схоластическим анализом индивидуальных настроений. И госка питализм, и социализм есть социально-экономические явления, существующие независимо от чувств тех или иных лиц. Конечно, в массе своей эти чувства меняются в зависимости от характера экономических отношений, но возможны и неизбежны некоторые несоответствия сознания условиям общественного бытия. Если какой-либо рабочий при социализме чувствует себя наемным рабочим, это говорит лишь о необходимости воспитательной работы с ним, а не о том, что он находится в условиях некоего иллюзорного "госкапитализма". Поэтому я считаю неверным Ваше мнение, что "понятие госкапитализма для нас надо сохранить". Понятие незачем сохранять, когда перестало существовать обозначаемое им явление. Из того, что кое-кто не выработал у себя коммунистического отношения к труду, отнюдь не следует, что у нас сохраняются капиталистические отношения. Вы спутали разные вещи – чувства и мысли с экономическим базисом, потому и пришли к ошибочному выводу.
3. Согласен, что деньги с их новым содержанием могут дожить до коммунизма.
4. Неверно отождествление колхозов с госпредприятиями. Несмотря на то, что неделимые фонды стали практически неотчуждаемым достоянием, аналогичным общенародному, у колхозов гораздо большая хозяйственная автономия хотя бы в деле реализации продукции на рынке, в системе оплаты труда и др. Вы правы, что различие между двумя формами собственности стирается, но оно еще существенно дает себя знать во многих областях общественной жизни.
5. Вы предлагаете ввести понятие условной цены рабочей силы. В целях учета затрат труда так оно фактически и делается, когда выражают общественное рабочее время в рублях и копейках. Но нельзя этим увлекаться. Цена (даже условная) есть выражение стоимости (возможно, тоже условной). К рабочей силе при социализме понятие стоимости (реальной или формальной) по существу вообще не применимо, т.к. она ни на что не обменивается. Оплата по количеству и качеству труда не может соответствовать стоимости рабочей силы, поскольку это разные вещи. Под количеством труда понимается объем изготовляемого продукта, под качеством – его свойства, свидетельствующие о том или ином уровне квалификации, о большей или меньшей сложности труда рабочего. Люди могут работать равное количество времени, тратить одинаковое количество сил, но давать разные результаты и потому получать разное вознаграждение (хотя могут быть и нарушения этого общего принципа).
Если уж говорить не только об "оплате" труда, а о социалистическом распределении в целом, то, кроме распределения по труду, у нас уже действует распределение, независимое от количества и качества труда и состоящее в предоставлении материальных и духовных благ и услуг за счет общественных фондов. Если вам нужна медицинская помощь или необходимо продолжить учебу, вы получаете это бесплатно, независимо от того, хорошо или плохо работаете. Согласно проекту Программы КПСС, эта форма распределения по мере превращения труда в первую потребность человека должна приобретать все большее значение. Здесь уже нет и следов "соответствия" стоимости рабочей силы при капитализме, в которую входит стоимость жизненных средств, необходимых для поддержания рабочего и его семьи – довольно устойчивая величина, фиксирующая жизненный уровень трудящихся.
Ну, вот, кажется и все. Я не против поддерживать с Вами связь. Найти меня можно на кафедре исторического материализма философского факультета МГУ. Предварительно лучше позвонить по телефону кафедры В9-... С приветом Р.Косолапов
А в родном Училище прошла уже факультетская комсомольская конференция, на которой Витя выступил со своими вопросами- недоумениям-предложениями.
Каждый из нас знает, что появление в печати Проекта программы – большое событие. Этот документ определяет наше будущее, как бы раскладывая его по цифрам и по полочкам. Если до 30 июля было много неясного и зыбкого в наших мыслях о будущем, то теперь должно быть все просто и понятно – мы будем жить при коммунизме, через 20 лет будут бесплатные обеды и бесплатный трамвай. Если раньше мы спорили о том, когда будет коммунизм, и только немногие уверяли себя, что до 2000 г. его уже построят, то теперь всякое неверие в то, что мы будем жить при коммунизме – явление антипартийное, уклон и пораженчество. Видимо, комсомольские организации должны вмешиваться в эти споры и наводить там согласно новой программе железный порядок, если смогут. Во всяком случае, надо в эти споры открыто вмешаться, а что получится – там посмотрим.
И если люди, как комсомольцы, все признают программу, то это еще не значит, что они убеждены в том, что будут жить при коммунизме, что коммунизм близок. Такое двоемыслие встречается, и это не только плохо, но и привычно.
Недавно я спорил с одним нашим парнем. Он комсомолец, но убежден, что мы не только не достигнем коммунизма в сроки, поставленные программой, но что коммунизм вообще нельзя построить. И я при всей своей убежденности не сумел его убедить. Он говорил, что в будущем мы станем жить еще лучше, но форма общества не изменится, останется социализм. Это очень умный и думающий парень, он ничего не принимает просто так, "на ура". Он старается проверить положения газеты своими жизненными впечатлениями. Вот, к примеру, вся наша жизнь его убедила, что принцип материальной заинтересованности – основа нашего существования, что даже умным и передовым людям необходима эта постоянная угроза, что если они перестанут работать там, где обществу надо, то погибнут сами, что необходима всегда такая непосредственная связь между интересами общества и интересами личности, что если порвать эту связь личной заинтересованности, то неизбежно люди станут воображать, что им больше подходит заниматься искусством, спортом, играми, туризмом и т.д. Этот парень видел, что уравниловка в распределении всегда приносила вред, а т.к. коммунизм – это и есть фактически уравниловка, равное распределение, то он уверен, что попытка ввести или построить коммунистическое распределение ничего, кроме вреда, не принесет.
Дальше. Мы всегда спорим, нужно ли в комсомольской работе принуждение или нет. Жизнь нас убеждает, что без принудительной дисциплины комсомольская работа развалилась бы, что даже на дела, явно нужные самим ребятам (вроде постройки общежития), их надо гнать силком. Но этот парень глубоко убежден, что через 20 лет мы останемся в сущности такими же и что дисциплина, конечно, нужна будет и тогда, а следовательно, нужны будут руководящие органы, которые занимались бы принуждением, т.е. нужно будет государство.
А как насчет контроля за идейной жизнью? Ведь должна быть какая-то цензура, которая различала бы, что плохо, а что хорошо, что полезно, а что вредно, что партийно, а что нет. Ведь иначе пропаганду и печать могут захватить в свои руки бездельники и свернуть честных людей с истинного пути. А цензура может быть только принудительным органом государственного характера. Опять же необходимы руководящие "указания". И много других "неопровержимых" возражений он мне привел. Другие не говорят так решительно, но они считают, что коммунизм будет возможен только через очень много лет, когда люди перестанут походить на теперешних, что при коммунизме могут жить только идеальные ангелы, но никак не мы. Фактически такое отнесение коммунизма вдаль веков – есть неверие в построение, только нерешительное неверие.
Более того, сама программа, провозглашающая "мы будем жить при коммунизме!", не показывает конкретно, как мы будем к нему переходить. Действительно, программа говорит: к 1980 г.
будет обеспечено изобилие материальных и культурных благ. Советское общество вплотную подойдет к осуществлению принципа распределения по потребностям, т.е. принципа уравниловки. Но т.к. переход к новому принципу распределения будет совершаться постепенно, то предусмотрено, что к 1980 г. советские люди около половины всех благ будут получать бесплатно, т.е. наполовину уже войдут в коммунизм, наполовину перейдут к равному распределению. Но в то же время программа, исходя из опыта партии, призывает укреплять принцип материальной заинтересованности, "контролировать рублем" количество и качество работы, не допускать уравниловки". Значит, с одной стороны, не допускать уравниловки, а с другой – вводить ее в виде бесплатного обслуживания. Опыт показывает, что при нашей системе хозяйства уравниловка – это развал работы, но теория коммунизма говорит, что именно равное распределение – самое прогрессивное, требует его введения. Фраза "в дальнейшем будет все более возрастать значение материальных стимулов к труду" мало что объясняет и не убеждает, что к 1980 г. моральные стимулы будут значить для людей больше, чем материальные. Партия не ставит во всей ее громадности этой проблемы – за оставшиеся нам 20 лет надо в корне изменить психологию людей. Материальные стимулы заменить моральными. Ведь это основная проблема не только партии, а вообще всего этапа построения коммунизма. Программа же главное внимание уделяет созданию материальной базы и др.
А ребята знают, что если за 40 лет Советской власти психология масс существенно не изменилась, то за 20 лет тем более не изменится, что при таких темпах идейной работы перевоспитание людей закончится только в отдаленном будущем, если только вообще закончится. Отсюда логично – неверие в возможность построения коммунизма. Я верю в эту возможность, верю, что людей можно приучить к нового принципу распределения даже в более короткий срок, чем 20 лет. Но для этого нужно видеть всю грандиозность идейной работы, всю ее трудность, даже невозможность. Надо в корне перестроить стиль идейной работы. Иначе – дело швах. Как изменить – это уже другой вопрос.
Или еще. Программа ставит вопрос об отмирании государства и государственного принуждения, т.к. этого требует теория коммунизма. А с другой стороны, она говорит: возрастает роль и значение Компартии, как руководящей и направляющей силы советского общества. Но ведь каждый из нас не маленький и понимает, что суть и смысл нашей государственной власти – есть партия и ее руководство, что советские органы власти – только декорации для партийного руководства, что мы можем представить себе общество без советов, профсоюзов и прочих приводных ремней, но без партийного руководства – не можем. Если б в одно прекрасное время исчез Верховный Совет, никто б особенно не волновался, может только – кто обрадовался, что исчезла лишняя статья расхода на жалование депутатам. Но если б вдруг исчез ЦК, это была бы полная катастрофа. Поэтому ребята спокойно смотрят на уверение программы об отмирании государства, зная, что партия останется и укрепится. Все останется по-прежнему, старый порядок сохранится, значит можно жить спокойно. Но, конечно, и о ком.самоуправлении и об отмирании государства принуждения говорить смешно – все это фикция, если не утопия.
Товарищи! Я уверен, что действительно наступит такое время, когда отомрет государственная власть, когда отомрет необходимость в руководящей роли партии, когда их заменит полное самоуправление. В нем не будет места руководителям, будет только один руководитель – народ, и, как сказал Сен-Симон, "вместо управления людьми будет только управление вещами". Можно себе представить такое общество, которое одновременно является и руководящим собранием, где обсуждение идет постоянно с помощью газет, где голосование по наиболее важным вопросам проводится с помощью референдумов, более подробно обследуют институты общественного мнения, текущее планирование ведут счетно-решающие машинные станции.
Но переход к такой системе от нашей, где народ не привык особенно думать, полагаясь на указания партии и ее вождей, есть громадный скачок и опять же требует совершенно новой постановки воспитательной работы, чего в программе нет. Надо людей готовить не к тому, чтобы каждый мог быть служащим государственного учреждения или его мелким руководителем, а к тому, чтобы каждый был руководителем страны.
Нельзя так беззаботно относиться к идейно-воспитательной работе. Что, мол, все само собой получится. Иначе, работая над одним, мы можем получить другое. Замечательный французский летчик (хоть и не коммунист) Антуан де Сент-Экзюпери писал: "Хорошо известно, что все в нас противоречиво. Обеспечишь, например, человеку хлеб, чтобы он мог творить, а он засыпает, завоеватель, завоевавший победу, теряет твердость, щедрый, разбогатев, становится скупцом. Что толку в политических учениях, ставящих себе целью добиться расцвета личности, коль нельзя знать заранее, расцвету какого типа людей они способствуют?". Последний вывод нас не касается. А вот пример из нашей жизни. Кто бы мог подумать, что создание в последнее время относительного жизненного благополучия наших рабочих и интеллигенции и создание относительной политической свободы после XX съезда приведет к усилению среди молодежи настроений нигилизма, стиляжничества, преклонения перед Западом и т. д.? Представляете, как обидно нашему Никите Сергеевичу, что в ответ на все его заботы часть молодежи так нехорошо ведет себя и впадает в скептицизм, но как ни обидно это, оно показывает, что, создавая изобилие, делая добро, надо думать, что из этого получится. Надо нам самим видеть жизнь и думать, как сделать лучше. И к программе надо относиться сознательно. Если ты убедился, что выполнение программы приведет к коммунизму, убеди в этом других. Если сам не понимаешь, требуй, чтобы тебе объяснили, и ищи сам.
А комсомольской организации надо влезать в эти споры – в этом и есть идейная работа.
В начале октябре, не дождавшись обсуждения на кафедре философии, Витя отправил в ЦК свои недоумения по поводу обещанного через 20 лет коммунизма.
На повестку дня становится во весь рост строительство коммунизма. Хочешь того или нет – мы вступаем в период коммунизма, давно ожидаемый как воплощение земного рая, но, тем не менее – период неизвестный и потому грозный. Период, когда будут терять свою силу такие испытанные принципы управления человеческим обществом, как принцип материальной личной заинтересованности, как принцип принуждения личности государством, как представителем общества и т.д. – этот период требует ясной и четкой теории, куда мы идем, и что будем делать в новых условиях.
Француз Экзюпери пишет: "Хорошо известно, как все в нас противоречиво. Обеспечишь, например, человеку хлеб, чтобы он мог творить, а он засыпает; завоеватель, завоевавший победу, теряет твердость; щедрый, разбогатев, становится скупцом. Что толку в политических учениях, ставящих себе целью добиться расцвета личности, коль нельзя знать заранее, расцвету какого типа людей они способствуют?" - А мы должны знать это!
Прежде всего, отметим, что:
1. Программа имеет слишком пухлый вид. Краткость – не помеха.
2. Программа составлена как точный народнохозяйственный план, который всем надо принять к сведению, а нужен был анализ политических сил и тенденций, анализ противоречий соц.общества. (Хотя бы теория Мао о противоречиях внутри народа).
3. В программе нужен "не синтез, а развитие".
Начнем же чтение программы.
Часть I. Переход от капитализма к коммунизму
1. Историческая неизбежность перехода от капитализма к коммунизму.
2. Значение Октябрьской революция и строительства социализма.
В число выводов, которые следовало бы сделать из истории нашей страны, надо добавить еще ряд выводов. Этим мы и займемся.
Начать надо со взглядов Ленина на государство и социализм перед Октябрьской революцией. Перед взятием власти в свои руки требовалось обосновать теорию управления новым государством. И вот Ленин в подполье 1917 года пишет одну из самых своих замечательных книг "Государство и революция", где собирает все ценное из выводов Маркса и Энгельса о государстве и о будущем обществе.
Получилось великолепное по своей логике произведение! Это было теоретическое обоснование первых шагов, которые следовало сделать большевикам на следующий день после возникновения своей власти. По иронии судьбы: после Октября большевики, во главе с Лениным, пошли вразрез этой книги, вразрез теории, не выполнили почти ни одного ее требования. Мы далеки от того, чтобы упрекать Ленина в измене самому себе, напротив, только потому, что Ленин никогда не был доктринером, он был готов отбросить любое теоретическое построение, если этого требовала практика рев.борьбы. Иначе мы не смогли бы победить в гражданской войне. Все попытки действовать по этой программе – провалились, значит, теория была неверна? Но почему? Для этого надо посмотреть на историю ее возникновения.
1. Теория Маркса и Энгельса о пролет.государстве в основном появилась только после возникновения первой ласточки – Парижской Коммуны. До этого у Маркса и Энгельса было представление о диктатуре пролетариата только как о парламенте с рабочими депутатами. (История показала, что именно это верно, что Советы не отличаются от парламентов). Но вот появилась Коммуна, Маркс и Энгельс пошли к ней на выучку и, оказывается, пошли зря. Коммуна была слабой диктатурой пролетариата. Ее руководители были не сплоченный партийный коллектив с вождем типа Ленина, а разношерстным коллективом революционеров-бланкистов, анархистов, прудонистов и т.д. Они руководствовались только своими зыбкими теориями о демократии.
Как слабое государство, Коммуна была неплоха в мирное время – она очень хорошо и точно отражала бы мнение народа, но в военное время её слабость оказалась смертельной. Большинство членов Коммуны это понимало, поэтому они пытались основать сильную власть – диктаторский комитет "Общественного спасения", но попытка оказалась мертворожденной, ибо правительство, члены которого не придерживаются единой партийной точки зрения, не может быть прочным и эффективным. А демократизация армии? Это одна из главных причин гибели Коммуны, в чём легко убеждаешься, когда читаешь историю командования двух главнокомандующих Коммуны: Клюзере и Росселя. Оба в конце пришли в отчаяние после неудачных попыток наладить руководство армией и подали в отставку. Россель, писал Коммуне, что он отказывается нести ответственность за командование, "где все обсуждают и никто не повинуется".
Коммунары провозглашали: "Да здравствует коммунальная революция". Они пытались, прежде всего, создать новое государство, где власть сливалась бы с народом как можно ближе, где оружие было бы в руках самого народа, где чиновники были сменяемы в любое время, были только слугами народа, но никак не начальниками его, где царила бы полная политическая свобода. Маркс: "Парижская Коммуна была революцией против самого государства, этого сверхъестественного выкидыша общества, народ снова стал распоряжаться сам и в своих интересах своей собственной общественной жизнью… Это была революция с целью разбить эту страшную машину классового господства". И Энгельс говорит, что, поскольку Коммуна – это орган классового господства большинства над меньшинством, орган самого большинства – постольку это уже не государство.
Маркс и Энгельс подчеркивали именно эти черты в Коммуне, которые ведут к отмиранию государства. Именно на этом опыте Коммуны обосновали они положение о необходимости слома государственной машины.
Но основоположники не учли, что именно преждевременный отказ от государства типа диктатуры явился одной из основных причин гибели Коммуны, что в данных условиях эта преждевременность была не достоинством, а слабостью Коммуны.
Ленин в своей книге обобщил и углубил выводы Маркса и Энгельса, но жизнь заставила его отказаться от своих выводов. После Октября в стране установилась полная диктатура, в экономической жизни – военный коммунизм, в политической – однопартийность, в партийной – метод приказа. Партия стала тем организмом, на котором держалось все управление, вся власть. Советская республика удержалась только потому, что взамен старого, разбитого саботажем госаппарата сразу стала у руля такая крепкая организация, как партия. И чем дальше, тем глубже шел процесс сращивания партийного аппарата с государственным. И сейчас именно партия – основной государственный, управленческий организм. Если раньше у партии основной функцией была пропаганда, то теперь – это совсем второстепенная задача; основное – управление промышленностью, сельским хозяйством, транспортом, армией и т.д.
Вместо всеобщего вооружения народа, которое в условиях огромного преобладания мелкобуржуазного населения в России свело бы на нет диктатуру пролетариата, была введена постоянная армия, использовано старое чиновничество и спецы с повышенной зарплатой (вместо демократической системы управления, где чиновникам платят, как рабочим). Советы вместо того, чтобы быть работающей и законодательной корпорацией, превратились практически в придаток к партийной власти и теряют свое значение. В дальнейшем все время ставится задача – оживление Советов. И конечно, она не выполняется.
2. Но как увязалась у Ленина теория экономического устройства пролетарского государства с практикой? Может, и здесь его ждал провал?
В статье "Грозящая катастрофа и как с ней бороться", написанной одновременно с "Государством и революцией", Ленин на основе марксистской теории говорит, какие экономические меры необходимо сразу же осуществить новому государству:
1) Национализация банков
2) Национализация синдикатов
3) Отмена коммерческой тайны
4) Принудительное синдицирование, т.е. объединение в Союзы (промышленников, торговцев и хозяев вообще), а в дальнейшем национализация этих Союзов.
5) Принудительное объединение населения в потребительские общества или поощрение такого объединения.
Здесь две основные идеи: обобществление средств производства и бестоварная организация общества, высказанная впервые Марксом в "Критике Готской программы".
Ленин пересказывает Маркса так: "Средства производства принадлежат всему обществу. Каждый член общества, выполняя известную долю общественно-необходимой работы, получает от общества удостоверение, что он такое-то количество часов отработал. По этому удостоверению он получает из общественных складов предметы потребления, соответствующее количество продуктов". (Некоторые ученые именно так и представляют наше общество – бестоварным или условно-товарным). Но этот принцип распределения по количеству и качеству труда есть, говорит Маркс, буржуазное право, освящающее фактическое неравенство в потреблении. Это неизбежно в первой фазе коммунизма, так как общество только что вышло из капитализма и люди не привыкли к правилу работать по способности, а получать только по потребностям). Маркс и Энгельс считали, что, как только вырастет поколение, воспитанное при новых порядках, можно будет переходить к коммунистическому принципу распределения.
Между прочим, очень странно читать в программе построения коммунизма панегирик принципу распределения по труду, как двигателю прогресса и т.д., т.е. панегирик буржуазному праву, как двигателю прогресса. Двигатель прогресса – другой принцип – коммунистический.
Так вот эту программу бестоварного социалистического общества с сохранением распределения по труду Ленин и ввел в стране. Это и была система военного коммунизма. Она превратила страну в военный лагерь и помогла выстоять Советской власти. Но поскольку она упраздняла товарное производство, то стала в резкое противоречие с интересами крестьянства и рабочих тоже. Чтобы заменить такой естественный регулятор производства, как рынок, пришлось создать громоздкий бюрократический аппарат, используя старое чиновничество.
Как только кончилась гражданская война, невозможность жить военным коммунизмом стала очевидной. И опять величайшей заслугой Ленина является поворот к нэпу. Была восстановлена не только товарная система хозяйства, как уступка рабочим, была восстановлена и свобода развития капитализма, как уступка крестьянам. Этим государст.предприятия были поставлены в условия соревнования с капиталистическими, в условия борьбы не на живот, а на смерть. Только в такой борьбе мог выработаться жизнеспособный аппарат управления государственной промышленностью и правильное планирование производства. Но этим самым была установлена и товарная форма соц. сектора производства. И хотя с 1930 г. был ликвидирован и частный капитализм, и мелкобуржуазное крестьянство, товарная форма соц. производства осталась. Это не случайно. Пока остается буржуазное право распределения по труду, необходимость которого обусловлена капиталистическими пережитками сознания трудящихся и неразвитостью производительных сил, до тех пор остается и товарная форма производства. Остается и буржуазное государство, которое, "охраняя общую собственность на средства производства, охраняло бы равенство труда и равенство дележа продуктов".
"Государство отмирает, поскольку капиталистов уже нет, классов уже нет, подавлять поэтому некого. Но государство еще не отмерло совсем, ибо остается охрана буржуазного права, "освящающего фактическое неравенство". Для полного отмирания государства нужен полный коммунизм".
И еще: "Буржуазное право по отношению к распределению предполагает, конечно, неизбежно и буржуазное государство, ибо право есть ничто без аппарата, способного принуждать к соблюдению норм права. Выходит, что не только при коммунизме остается в течение известного времени буржуазное право, но даже и буржуазное государство – без буржуазии!
Это может показаться парадоксом или просто диалектической игрой ума, в которой часто обвиняют марксизм люди, не потрудившиеся ни капельки над тем, чтобы изучить его чрезвычайно глубокое содержание…" (Ленин). Значит, при социализме сохраняются не только товарные отношения, но и буржуазное государство – без буржуазии. Таков вывод, справедливость которого подтверждает вся наша действительность.
3. Рассмотрим еще одну сторону этого дела: госкапитализм.
Еще при жизни Энгельса начал проходить процесс централизации промышленности и превращения ее в государственный капитализм. На этот факт Энгельс откликнулся так:
"Это противодействие мощного возрастания производительных сил их капиталистическому характеру, это возрастающая необходимость признания их общественной природы заставляет класс капиталистов все чаще обращаться с ними, насколько это вообще возможно при капиталистических отношениях, как с общественными производительными силами".
По настоящему эту мысль развил Ленин. Именно он сказал, что если в государственный капитализм поставить революционную власть, то получим социализм, "ибо социализм есть ни что иное, как ближайший шаг вперед от государственной капиталистической монополии". Или иначе: "Социализм есть ни что иное, как государственно-капиталистическая монополия, обращенная на пользу всего народа и постольку переставшая быть капиталистической монополией". Значит, социализм есть государственный капитализм, обращенный на пользу всего народа, что мы и видим в нашей действительности.
4. Подведем итог. Мы видели, что государство сохранило свою буржуазную форму, что по существу оно отчасти буржуазно, что социализм есть государственный капитализм, только обращенный на пользу народа. Странно поэтому слышать яростные открещивания некоторых ученых от госкапитализма. Социализм эти люди изображают царством справедливости, свободы и т.д. Но доказательства их совершенно несостоятельны.
а) "Не может социализм походить на госкапитализм, так как капитализм – это обязательно эксплуатация". Но ведь Ленин как раз и определяет социализм как госкапитализм без эксплуатации и обращенный на пользу народа. В одном случае прибавочная стоимость идет в карман капиталистов, а в другом – в карман пролетарского государства и тратится на нужды народа.
б) "Государство не может противостоять рабочему, как собственнику средств производства, ибо это рабочее государство. Рабочие и государство неотделимы". Это не так. Конечно, рабочие являются хозяевами промышленности, но не сами, а только через государство. Думать иначе – значит не только не видеть действительности, но и порвать с марксизмом. Даже в первый момент, когда пролетарское государство имеет своей основной задачей чисто пролетарскую функцию – подавление эксплуататорских классов, оно существует отдельно от пролетариата, хотя и тесно с ним связано. Конечно, эта связь диалектична, и допускает, с одной стороны, полное слияние этих понятий, а с другой стороны – их противоположность. Конечно, во время классовых боев гражданской войны пролетариат и его государство (партия) были едины, все противоречия между ними отошли на задний план. А Ленин всегда подчеркивал только единство пролетариата и его вождей. В "Детской болезни "левизны" Ленин прямо говорит, что противопоставление этих вещей – полнейшая нелепость. Конечно, это ошибка. Но ее легко простить, если вспомнить, что эти различия были тогда совершенно не существенны. Но не простительно для нас, имеющих опыт венгерской контрреволюции, когда между рабочим классом и руководством Ракоши-Гере не было никакого единства, а обычные противоречия между массами и руководителями выросли в антагонистические, стыдно нам настаивать на этой старой ошибке.
И далее, когда важнейшая функция государства – подавление внутренних врагов рабочего класса – была исчерпана, и за государством в качестве основной функции осталась охрана буржуазного права распределения по труду, противопоставление государства и рабочих стало еще резче.
в) Говорят, что Маркс и Ленин не предвидели товарных отношений при социализме, что они представляли тогда распределение по квитанциям. Это верно. И Ленин действовал согласно этой теории Маркса, когда устанавливал военный коммунизм. Но он был вынужден отказаться от военного коммунизма в пользу нэпа и введения свободных товарных отношений. Этим фактом доказывается неправильность утверждения некоторых ученых, что наши товарные отношения – только ничего не значащая оболочка отношений военного коммунизма. Если б это было так, то не надо было б рвать с военным коммунизмом по отношению к социалистической промышленности. Но оказалось, что, сохраняя буржуазное право распределения продуктов, потребовалась оценка качества труда, а оценку эту можно было сделать только сравнивая рабочие силы при их продаже. Конечно, факт восстановления продажи рабочими своей силы государству, как собственнику средств производства, тщательно замазывается.
Конечно, поскольку государство есть представитель всех рабочих, постольку рабочий продает свою рабочую силу самому себе, т.е. не продает. Но что тут противоречит диалектике – не понятно.
Раз оставили в силе распределение по труду, автоматически восстановились все буржуазные отношения и охраняющее их буржуазное государство, но с одной существенной разницей – они стали служить не для капитал.эксплуатации, а на пользу народа. Это и есть социализм.
Тайна социализма – сплав буржуазных отношений с коммунистической целью, госкапитализм с коммунистами во главе. Сохранение такого положения обусловилось отсталостью масс и неразвитостью производ.сил.
5. Но вернемся к нашей теме.
Мы видели, что после гражданской войны Ленин был вынужден пойти на полный пересмотр своей политической программы как по государству (введение буржуазного государства во главе с коммунистами), так и по экономическим отношениям (введение товарных отношений, а в промышленности – отношение к госкапитализму). Интересно отношение Ленина к требованию рабочей оппозиции о передаче промышленности в управление самим рабочим в лице их профсоюзов. Это требование было вполне достойно Парижской Коммуны - недоразвитого и преждевременного коммунизма, требование людей, не понимавших, что на том этапе нужны были именно буржуазные отношения в производстве. Конечно, будь приняты предложения раб.оппозиции, больших изменений и вреда они (при наличии крепкого руководства профсоюзами со стороны партии) не принесли бы. Об этом говорит и опыт Югославии с ее рабочими Советами. Но поскольку эти предложения были направлены против государственной власти на предприятиях, поскольку они были направлены против прогрессивных тогда государственно-капиталистических отношений в соц.промышленности, постольку Ленин выступил против. Теоретически совершенно несостоятельная резолюция Х-го съезда сделала свое исторически прогрессивное дело.
Все эти изменения были вызваны требованиями практики революционной борьбы, но произошло смещение понятий. После Гражданской войны требовалось перейти от военного коммунизма к нэпу и от государственной диктатуры снова к демократическому государству типа Коммуны. И вот здесь застопорило. Вынужденный жизнью отказаться от своих положений до Октябрьской поры, Ленин не считал нужным отходить от однопартийной системы партийной диктатуры (которую навязала жизнь) к своей прежней теории отмирающего государства. Несомненно, что при дальнейшем развитии событий, он обязательно учел бы новые требования жизни. Ведь провел же он демократизацию партии. Но после смерти Ленина положение об однопартийной системе и вытекающие отсюда отрицания свободы союзов, слова, печати и т.д. были канонизированы и превращены в нерушимый закон. Это была не смертельная ошибка, но это вызвало впоследствии сильное отравление советского общества ежовщиной, бериевщиной и культом личности.
6. Об этих очень важных вещах программа почти нам ничего не говорит и выводов не делает. А зря. Мы считаем ложью официальные утверждения о том, что эти явления случайны и сложились только на фоне успехов советской власти (или, видимо, в результате успехов).
Так как в стране существовал один только вид демократии – внутрипартийная, то вся политическая борьба и жизнь перешла в партию. Гнали природу в дверь, а она влетает в окно.
"РКП осталась единственной легальной политической партией в стране, это обстоятельство дало, разумеется, много преимущества рабочему классу и его партии. Но в ряды единственной легальной политической партии неизбежно устремились, ища приложения своих сил, такие группы и слои, которые при иных условиях находились бы не в компартии, а в рядах социал-демократии или другой разновидности мелкобуржуазного социализма. Эти элементы сами иногда искренне считают себя коммунистами, на деле же приносят в РКП свою мелкобуржуазную психологию и навыки мыслей". (Из резолюции XII съезда).
Но систему фракций, по существу партий, в одной партии тер петь долго нельзя. Оппозиционеров громили, причем в основном не методом идейной борьбы, присущим в межпартийных отношениях, а фракционным "испытанным методом решительной изоляции оппортунистических лидеров" (Сталин). Если бы была возможность создать новую партию, все оппозиционные элементы перешли туда и развернулась бы нормальная идейная борьба, отражающая борьбу мнений в народе. Это было бы лучшей школой политической борьбы для масс, настоящей школой управления государством, ибо самый лозунг народного управления заключается не в том, что каждый рабочий становится по очереди чиновником гос.управления, а в том, что каждый рабочий отвечает за свое государство, как за самого себя и сам вырабатывает политику государства. Ну, об этом дальше.
Но такого выхода не было. Оппортунистам предлагалось просто отказаться от своих взглядов, от самих себя и подчиниться линии Сталина. Лидеры оппозиции просили оставить им право хотя бы иметь собственное мнение (жалкая просьба), но и в этом им отказали. Это была политическая смерть. Единственный шанс выжить – подпольная борьба. Так родилось двурушничество и троцкистское подполье. Слов нет, Сталин был самым верным учеником Ленина, но именно его твердая верность ленинизму, верность догме, неспособность исправлять ее и превратили отчасти Сталина в догматика. А создавшееся положение, когда он воплощал в себе волю и мысль всей партии и думать иначе, чем он – значило думать иначе, чем партия и народ, и заслужить политическую смерть (а в 1937 г. и физическую) – это стало основой культа личности. А система "решительной изоляции лидеров" превратилась в систему их ликвидации, а в 1937 г. привела к ежовщине – подлинно фашистской системе избиения лучших партийных кадров. Только вмешательство самого Сталина (при всей его неэффективности) остановило эту вакханалию, спасло партию от полного разгрома ее фашиствующей бандой Берия.
7. Энгельс говорит: "И эта сила, происходящая от общества, но ставящая себя над ним, все более и более отчуждающая себя от него, есть государство". Здесь в пику многим нашим апологетам, кричащим о полном подчинении государства народу и о слиянии с ним, говорится об относительной самостоятельности государства, о его стремлении стать над обществом. И сейчас мы наблюдаем, что эта самостоятельность стала очень большой. Действительно, ни один честный человек не станет отрицать, что наши выборы – чистая комедия и пышная декорация единства, что подлинная суть нашего государства – партийное руководство. Основным государственным аппаратом стал партийный аппарат. Ленин говорил о "сращивании партийного аппарата с государственным". И еще: "Диктатура рабочего класса не может быть обеспечена иначе, как в форме диктатуры его передового авангарда, т.е. компартии". И напрасно Сталин, исходя из прагматических соображений, возражал против этого положения резол. КПСС. Оно совершенно верно… Ставить вопрос об отмирании государства и одновременно утверждать дальнейшее усиление роли партии и превращение ее в научную "моральную" силу будущего общества (журнал "Коммунист") – это курам на смех, это значит говорить об усилении государства. В этом и выражается стремление государства стать над обществом и отсрочить свою смерть.
В этом заключается большая ошибка партии, а в ее лице – государства. Между прочим, из того факта, что партия является истинной государственной властью, следует, что поскольку государство в лице партии занимается охраной буржуазного права распределения по труду, поскольку оно является отчасти буржуазным государством без буржуазии – постольку компартия охраняет и освящает буржуазные отношения и является буржуазным учреждением. (Повторим вслед за Лениным: "Это может показаться парадоксом или просто диалектической игрой ума, в которой часто обвиняют марксизм люди, не потрудившиеся ни капельки над тем, чтобы изучить его чрезвычайно глубокое содержание".) Но поскольку партия воплощает прогрессивное стремление масс к коммунистическим отношениям, постольку она – коммунистическая. С одной стороны – буржуазная, с другой – коммунистическая.
Такова двойственная природа нашей партии. Потеряв чисто пролетарский революционный характер, партия воплотила в себе две тенденции – консервативную (сохранение социализма – госкапитализма) и прогрессивную (переход к новому, к коммунизму). Конечно, странно, что в одной организации, оставшейся от допотопных времен классовой борьбы, воплощаются две противоположные тенденции. Но эти противоположности – не классового характера, поэтому им не нужны особые политические организации, но, несомненно, нужны свобода слова, печати, союзов. Им нужны политические свободы, чтобы вести неполитическую борьбу. На одной стороне будут отсталость масс, способность удовлетвориться только буржуазными отношениями и стремление государства сохранить эти отношения, а с ними и себя. На другой стороне будут стремление произв.сил к коммунистическим отношениям, стремление покончить с социалистическими отношениями.
Говорить, что произв.силы требуют сейчас буржуазных (соц.) отношений из-за неразвитости, нельзя, ибо у нас обобществлены все средства производства, фактически создана общенародная собственность на средства производства (ведь колхозы – фактически государственные предприятия). Дело именно в отсталости масс и в идейной борьбе с нею.
Кроме того, именно сейчас наступило время осуществить идею Ленина, записанную в "Государстве и революции", о полностью демократичном государстве Коммуне – полугосударстве – отмирающем государстве. "Пролетариату нужно именно отмирающее государство, т.е. устроенное так, чтобы оно немедленно стало отмирать и не могло не отмирать".
Оставив в стороне армию, буржуазную по форме, и всю организацию сношений с капстранами, где надо оставаться волком среди волков, торговцем среди торговцев, во внутренней жизни надо решиться на подлинное отмирание, ослабление государства и след. – руководящей роли партии, все более переходя к непосредственному руководству народа.
8. Таковы, на наш взгляд, дополнительные выводы, которые надо сделать из истории Сов.государства. Итак:
а) Социализм есть госкапитализм, поставленный на службу народу.
б) Однопартийная система была для мирного времени неправильной и привела к бериевщине и к культу личности. Поскольку она остается – остается почва для культа личности.
в) Необходимо перестроить нашу внутреннюю власть на манер отмирающего полугосударства Коммуны.
Пойдем дальше.
§ 3. Мировая система социализма.
§ 4. Кризис мирового капитализма.
Программа утверждает неправильность утверждений ревизионистов, что госуд.-монопол.капитализм на Западе есть социализм. Это верно, ибо он служит не интересам народа, а интересам капиталистов. Но зря не подчеркнули, что образование госкапитализма – следующий шаг к социализму, что буржуазия, защищая главное, вынуждена идти на эти уступки производительным силам, что, несмотря на всю недостаточность их попыток, государственное регулирование помогает им все время как-то сглаживать кризисы, помогает продлить жизнь капитализму, что именно эта форма капитализма прогрессивна, ибо она ближе стоит к социализму. Следующий шаг может быть только полным обобществлением средств производства и ликвидацией капиталистов. Государственная форма капитализма не обостряет противоречия капитализма, а сглаживает их. Неумолимо обостряют противоречия производ.силы.
Поэтому надо быть осторожным в определении сроков революции в империалист.странах. В Америке производит.силы в два раза более развиты, чем у нас, общества, близкого к коммунизму (можно грубо сказать так – в Америке существует материально-техническая база коммунизма; недаром там проблема изобилия). Тем не менее, о смене империалистического строя там нет и речи. А может, в дальнейшем империалисты снова пойдут на какие-либо уступки производ.силам и этим еще раз отсрочат свою гибель.
Отметим, что поскольку в Америке существует материальная база, которая может обеспечить обществу изобилие продуктов, надо внимательно изучать влияние этой базы и изобилия на людей, на их отношения. Ведь в дальнейшем нечто подобное можем испытать и мы. Тем более, что влияние государства на людей в Америке гораздо слабее, чем у нас, и отношения людей выявляются более легко и доступно.
§ 5. Международное революционное движение рабочего класса.
§ 6. Национально-освободительное движение.
§ 7. Борьба против буржуазной и реформистской идеологии.
§ 8. Мирное сосуществование и борьба за всеобщий мир.
Положение "еще до полной победы социализма на земле при сохранении капитализма в части мира, возникнет реальная возможность исключить мировую войну из жизни общества" – двусмысленно. Какой тут подразумевается капитализм? – Такой ли, как при нэпе: обессиленный под властью пролетариата? Или империализм в его современной форме? Если первое, то положение правильно и понятно, если второе – то неправильно, ибо империализм не может отказаться от оружия и войны, не подписывая себе смертный приговор, не убивая себя.
Ч.II. Задачи КПСС по строительству коммунистического общества.
Коммунизм – светлое будущее человечества.
Т.к. уже сейчас колхозы фактически являются госпредприятиями и, следовательно, создана общенародная собственность на средства производства, ставить такую задачу на второе десятилетие – нелепо. Так же нелепо говорить об укреплении союза рабочего класса и крестьянства, когда фактически классов уже нет, а есть просто трудящиеся.
§ 1. Задачи партии в области экономического строительства, создания и развития материально-технической базы коммунизма
1. При создании аграрно-промышленных объединений надо использовать опыт коммун в Китае, которые объединяли не только промышленность и с.x., но и всю власть в одном центре – вплоть до военной, судебной, учебной и т.д. Возможно, именно создание новой формы – коммуны – революционизирует наше сельское хозяйство.
2. Останавливаясь на задачах развития планирования, программа не говорит, что Госплан (вернее, его счетные станции) – это и есть организация общ.самоуправления, что в будущем, получая путем референдумов основные установки управления, счетные центры будут планировать экономическую жизнь общества согласно его экономическим законам. Так осуществится мечта о времени, когда "люди будут управлять не людьми, а только вещами".
3. Программа говорит о необходимости улучшения руководящих кадров в хозяйстве. Это хорошо. Но ведь сейчас главное – усиление руководящей роли рабочих. Через двадцать лет именно они будут управлять хозяйством, а профессиональные руководители останутся не у дел. Рабочих надо к этому готовить. Надо поощрять те хозяйства, где развивается самоуправление – без мастеров, без начальников цехов и т.д.
4. Программа говорит, что надо укреплять хозрасчет, денежные отношения и т.д. и в то же время утверждает: "С переходом к единой общенародной собственности и к коммунистической системе распределения товарно-денежные отношения экономически изживут себя и отомрут". Укрепление и изживание противоречат друг другу. Надо было сказать: не отомрут, а преобразуются в систему экономического регулирования производства, уже не имеющую никакого отношения к распределению продуктов труда, но позволяющую учитывать и правильно использовать труд, рационально вести хозяйство коммунизма.
5. Программа говорит о недопустимости уравниловки, но при коммунизме будет именно уравниловка, т.е. равное право всех на продукты труда. Поэтому такое требование нелепо. Этим зачеркивается самое главное – переход от буржуазного права распределения продуктов по труду к ком.принципу распределения. Надо найти конкретный путь к этому переходу.
§2.Задачи партии в области госуд.строительства и дальнейшего развития социалистической демократии
1. "Начался процесс перерастания государства во всенародную организацию тружеников социал. общества" – этот процесс должен был начаться в 1930 г., но недопустимо затянулся. Т.к. марксизм до сих пор считал термин "общенародное государство" – теоретически не состоятельным, а программа употребляет этот термин, то программа должна была объяснить, что такое государство может существовать, потому что только оно может выполнять такие функции как: охрана буржуазного права распределения продуктов по труду и оборона страны.
В будущем государство сохранит только функцию обороны, а к внутренним делам касательства иметь не будет.
2. Поскольку положение рабочих и колхозников почти не отличается и классов как политических образований уже нет – говорить о руководящей роли рабочего .класса – нелепо.
3. Программа четко не разделяет две основные функции государства: управление народным хозяйством и охрана принципа распределения по труду.
К 1980 г. вторая функция отпадет, государство отомрет, останется функция управления хозяйством. Т.к. эти вещи должны произойти до 1980 г., то надо сейчас конкретно представить себе пути их осуществления. Мы представляем их себе как возврат к требованиям Ленина, изложенным в "Государстве и революции":
а) Возвращение народу законодательной власти. Важнейшим принципом Коммуны была система императивного мандата. Энгельс писал: "Если бы все избиратели давали своим делегатам императивные мандаты по всем пунктам, стоящим в повестке дня, то собрание делегатов стало бы излишним. Достаточно было бы посылать мандаты в какое-нибудь центральное счетное учреждение, которое производило бы подсчет голосов и объявляло результаты голосования. Это обошлось бы гораздо дешевле". Именно так при гигантском развитии счетной техники и должно быть. Своеобразные референдумы и счетные станции. В дополнение – институты общественного мнения, обязательно – свободная печать, организующая обсуждение. Вся страна должна превратиться в одно законодательное собрание. Именно по такому пути пошел Фидель Кастро, отказавшись от обычных представительных учреждений, он считает законодателем весь народ – всенародную ассамблею.
б) Выборы не законодательных депутатов, а работающих, т.е. министров и других чиновников. Превращение их в обычных слуг народа, получающих не более, чем хозяева – народ. Как говорил Ленин: "Отнять у этих функций всякую тень чего-либо привилегированного и начальственного". И еще: "Полная выборность, сменяемость в любое время всех должностных лиц, сведение их жалования к обычной зарплате рабочего".
в) Полная гласность (за исключением оборонных вопросов) всех гос. и партийных учреждений и, прежде всего, полное опубликование документов 1937 г. Только гласность может научить народ разбираться в госделах, только гласность может подготовить отмирание государства. Маркс: "Коммуна не претендовала на непогрешимость, как это делали все старые правительства без исключения. Она опубликовывала отчеты о своих заседаниях, сообщала о своих действиях, она посвящала публику во все свои несовершенства".
г) Введение в интересах идейной борьбы свободы союзов (партий).
д) Введение свободы печати, как предлагал ее Ленин в сентябре 1917 г.: "Госвласть в виде Советов берет все типографии и всю бумагу и распределяет ее справедливо: на первом месте – государство в интересах большинства народа, большинства бедных… На втором месте – крупные партии, собравшие, скажем, в обеих столицах сотню или две сотни тысяч голосов. На третьем месте – более мелкие партии и затем любая группа граждан, достигшая определенного числа членов или собравшая столько-то подписей".
"Свобода печати означает: все мнение всех граждан можно свободно оглашать".
е) Дальнейшая работа по замене милиции всенародным ополчением народа. Организация общ.судов, имея в виду, что к 1980 г. не должно быть не только преступников, но и милиции, а место судов должен занять обычный самосуд.
4. Программа выдвигает как средство обучения рабочих управлению государством – постоянную смену руководства советских и партийных органов. Мы считаем, что:
а) это утопия, т.к. невозможно превратить всех людей в руководителей с теми организаторскими навыками, которые сейчас необходимы для руководства;
б) это неправильно, т.к. основывается на убеждении, что в будущем обществе ком.самоуправление будет представлять из себя обычный госаппарат, но со сменными служащими;
в) даже вредно, поскольку снизится уровень руководства, поскольку будет отвлекать людей от настоящего обучения народа управлению обществом.
5. Задачи партии в области национальных отношений.
Иногда в республиках проявляются тенденции к отделению. Не надо бояться такого отделения (если это, конечно, не значит отделения от социалистического лагеря). Если каждая республика будет вести себя как Куба – то это хорошо.
6. Задачи партии в области идеологии, воспитания, образования, науки и культуры.
1. О формировании научного мировоззрения. Программа не анализирует тяжелое положение, сложившееся с политическим просвещением и не отмечает, что основным средством политвоспитания масс является открытая идейная борьба, условием которой являются свободы союзов, печати и т.д.
2. Программа не говорит, почему нынешнее трудовое воспитание в школах столь мало эффективно и совершенно не препятствует возникновению среди молодежи тунеядства, "стиляжничества" и т.д. Думается, что надо стремиться не к труду, как средству воспитания, а к производительному труду, непосредственно полезному производству. Надо вернуться к требованию Маркса: "что каждый ребенок с 9 лет должен участвовать в производительном труде". От методов соцвоса надо вернуться к методам Макаренко!
3. В области высшего образования надо широко использовать опыт американских вузов:
а) ликвидация приемных конкурсов и отбор студентов на первом курсе;
б) увеличение самостоятельности студентов в учебе;
в) уменьшение до минимума количества лекций или введение свободного посещения их. Упор на изучение не прикладных наук, а теоретических основ;
д) улучшение экзаменационной системы;
г) поднять уровень изучения иностранного языка до американского хотя бы;
е) специализация молодых выпускников-инженеров уже на самих заводах.
4. В области литературы и искусства нужна дальнейшая демократизация, введение китайского курса "пусть расцветают сто цветов, пусть спорят сто ученых". Все, что появляется в народе, все его мнения, пусть неправильные, на наш взгляд, имеют право быть опубликованными в печати и быть отображенными в искусстве.
6. Строительство коммунизма в СССР и сотрудничество соц.стран.
7. Партия в период развернутого строительства коммунизма.
1) Лозунг "возрастающей роли и значения партии", как уже говорилось выше, неправилен.
2) Наиболее важным и решительным средством демократизации партии является полная гласность. Стремление скрыть разногласия, возникающие в иные моменты, является вредным поддержанием ложно понятого авторитета и ложно понятого единства.
3) Т.к. к моменту построения коммунизма (к 1980 г.) партия как руководитель государства и как политическая организация, должна отмереть, вернее, слиться, раствориться в народе путем поднятия всего народа до партийного уровня, надо принять меры к расширению партии, чтобы к 1980 г. каждый советский человек был коммунистом. Ибо коммунизм будет невозможен, если в обществе останется хоть немного несознательных людей.
4) В связи с перестройкой государства в отмирающее типа Коммуны, следует отделить партию от государства, обратив ее интересы, прежде всего, на пропаганду и воспитание трудящихся в духе коммунистических отношений.
Таковы основные замечания к Проекту программы.
Пусть путано и нечетко, мы выразили свой взгляд на положение и задачи партии в период строительства коммунизма. Нашей личной задачей остается практическое учение в борьбе советского народа за коммунизм и распространение правильных знаний среди народа.
Источники данной критики:
1. Маркс и Энгельс. Сочинения, т.16, 18, 17, 19.
2. Ленин. Сочинения, т.25.
3. "Резолюции КПСС", т.1,2,3.
4. Протоколы Парижской Коммуны, т.1,2.
5. Сен-Симон. Избр.соч., т. 1,2; Т. Мор. Утопия; Кампанелла. Город Солнца, и т.д.
6. Фейхтвангер. Москва, 1937 г.
7. Косолапов. К диалектике товара при социализме.
Ответ на “Критику...” последовал .25 октября 61г. Училищный Комитет комсомола исключил Витю и комсомола:”за неубеждённость в марксизме-ленинизме, за клевету на советскую действительность (назвал выборы в Верховный Совет –ширмой партийного руководства), за неправильное понимание товарищества(не назвал имени комсомольца, с которым ранее доверительно беседовал на разные острые темы).” Студенческая группа не исключала, поругала, попугала, а когда дело подошло к исключению, написала ему Характеристику.
Виктор Сокирко поступил в МВТУ им. Баумана в 1956г. на специальность “Сварочное производство” после окончания 10 класса. В школе был секретарём комсомольской организации школы. Летом после окончания школы (неточность – после 9 класса ) работал матросом на речном буксире...
В институте шестой год староста группы. Большая работоспособность, умение ценить время и работать в любой обстановке позволяют ему хорошо учиться самому, помогать товарищам, никогда не отказываться от поручений. Очень много читает, много времени уделяет изучению общественно-политических наук.
Активно участвовал в общественной жизни училища. После первого курса добровольно поехал на целину. Вернувшись с целины, переписал все лекции по всем предметам и сдал экзамены без троек и в срок. Второй раз ездил на целину вместе с группой и показал образец трудового героизма. За образцовый труд на целине награждён медалью “За освоение целины”.
После третьего курса попросил дать ему возможность работать в коммуне на строительстве общежития, хотя он москвич и общежитие ему не нужно, а его группа в это время отдыхала. Там его поставили работать в пару с отъявленным лодырем, но Виктор своим личным примером заставил парня относиться к работе так же добросовестно и сознательно, как он.
В группе никогда не говорил громких слов, а все идеи и мысли по улучшению работы отстаивал своим личным примером. Когда он убедился, что одного личного примера недостаточно, он обратился в деканат с принципиальным требованием, чтобы его отметки о непосещении лекций и семинаров не оставались пустым бумагомарением.
С 4-го курса Сокирко пошёл работать на кафедру, т.к. считал, что только в практической работе по специальности, он может стать настоящим инженером. Работая на кафедре, не пропуская занятий, он находил время работать в народной дружине, где был самым дисциплинированным.
Несмотря на большую занятость, активно участвовал во внутренней жизни группы, проводил по поручению агитаторов политинформации о международном положении. Но он видел, что может и должен делать ещё больше для того, чтобы вносить свой вклад в общественную жизнь училища. Поэтому он берётся за организацию совместно с клубом диспута “О времени и о себе”, идея которого – в наше время не должно быть равнодушных к общественной жизни, к задачам нашего общества. Диспут прошёл с большим успехом.
На 5-ом курсе Сокирко расширил свою работу на кафедре, связал её с вопросами кафедры организации производства. Летом как сотрудник кафедры организации производства ездил в командировку в Таганрог, где много и плодотворно работал.
Говоря о Сокирко, нельзя не говорить о его взглядах. Он придерживается мнения, что каждый человек должен иметь своё мировоззрение, своё мнение по всем вопросам и вырабатывать такое мнение – это одно из основных условий сознательного труда на благо общества. Он также считает, что помочь выработать такое мнение должна наша окружающая действительность, наш комсомол.
В последнее время Сокирко допустил очень грубые ошибки, которые привели к явно отрицательным результатам. Ошибки эти заключаются в безответственной подготовке к выступлению с комсомольской трибуны. Группа единодушно осудила, а сам он признал эти ошибки...
К сожалению, на этой фразе закончилась моя перезапись Характеристики. Может за ней уже следовали подписи комсорга и профорга...
После исключения из комсомола должно было последовать исключение из МВТУ, но был “дан отбой”- то ли покаянное письмо в ЦК КПСС остановило, то ли расположение ректора. Мне сейчас трудно судить насколько искренним было письмо. Возможно, подействовали аргументы, обрушившиеся на него во время исключения. Но думаю, что главным было желание закончить институт и вернуться к нормальной жизни. Через год, уже в Коломне, его вновь приняли в комсомол по рекомендации МВТУ-шного представителя.
от студента гр.АМ-72 МВТУ им. Баумана Сокирко В.
Уважаемые товарищи!
В начале октября этого года, перед съездом, я послал Вам письмо с критикой Проекта программы КПСС. Конечно, я никак не рассчитывал, что мое письмо будет серьезно учтено как поправка к проекту, а, зная Вашу занятость, даже не просил от Вас ответа. Само же письмо послал из чувства долга, чтобы высший для меня орган мог знать мнение одного из комсомольцев.
Зная всю спорность этих мнений и зная, что в установлении их неправильности могут мне помочь прежде всего те коммунисты, с которыми я встречаюсь в жизни, я пошел с этим же письмом к ним. И в конечном итоге мне удалось понять неправильность выдвинутых мною положений. Об этом я и хочу Вам сообщить. Сейчас я опять пишу из чувства долга, чтобы Вы могли знать, как я думаю сейчас.
Должен сказать, что пересматривать это письмо мне пришлось в очень сложной и трудной обстановке, но, вероятно, только благодаря ей произошел у меня перелом. Дело в том, что я недооценил той резкости и бесшабашной полемичности, с которой было написано письмо, и в котором угадывалось стремление подвергнуть критике многие марксистские истины, я недоучел, что этот несерьезный, дерзкий тон, сама "критика Проекта программы" сразу поставили меня самого в один ряд с многочисленными ревизионистами, столько раз пытавшимися уничтожить марксизм критикой, что все это не может не вызвать у людей чувство враждебности, чувство, что перед тобою не наш советский молодой человек, пусть глубоко заблуждающийся, но наш, а враг, ниспровергающий истину, что этому типу уже нечего доказывать, как нечего доказывать врагу, а его приход к тебе – только непонятный и хитрый ход. Именно так, вероятно, и подумал зав.кафедрой Истории КПСС П.Н.Патрикеев, к которому я обратился за советом прежде всего. Он связал это письмо с недавним моим неправильным выступлением на факультетской конференции, затрагивающим эти темы, с вопросами, которые я задавал еще раньше, и решил, что перед ним отпетый тип, отказался от беседы со мною, а на училищной конференции рассказал о моем письме как о голосе с чужого берега. Конференция выгнала меня со своего заседания, комитет ВЛКСМ исключил меня из комсомола "за неубежденность в марксизме, за клевету на сов.действительность, за непринципиальное поведение" и поставил перед ректоратом вопрос об отчислении на два года из училища.
Именно эти тяжелые для меня испытания заставили лихорадочно пересматривать свои взгляды, мучительно искать, в чем же были мои ошибки, неправильные методы подхода к жизни. И вот к каким выводам я пришел:
1. Нельзя частные недостатки, которые действительно существуют в жизни, возводить в ранг общих и пытаться объяснить их недостатками нашей теории, всего строя. Именно такой неправильный метод все время приводил меня к неправильным выводам. Пример:
Тот жизненный факт, что некоторые рабочие работают лишь за зарплату, относятся к заводу как к чужому, что некоторые администраторы чувствуют себя хозяевами, чуть ли не царями, привели меня к выводу, что у нас существует госкапитализм, только на основе общ.собственности, и поставленный на службу народу. И вот я выискивал теорию в подтверждение этого вывода. Теперь, после многих разговоров, я увидел, что частные факты еще не вся правда, что, кроме рвачей, есть еще производственные совещания, есть общ.собственность, нет капиталистов, поэтому слово капитализм, пусть государственнный, ни в какие ворота не лезет. И нечего выискивать замену хорошему и точному термину "социализм".
Или еще одна грубейшая ошибка на той же почве. Из того факта, что иногда партийные органы подменяют сильно в работе советские органы, я сделал вывод, что сов.органы не нужны, можно обойтись партийными, что партия – истинная власть и т.д. Этим совершенно не учитывалась та огромная работа, которая выполняется советами. Конечно, я вовсе не исходил из убеждения, что партия захватила власть, права народа (как подумали те, кто читал мое письмо), а из той мысли, что партия всегда правильно руководила народом, народ ей доверяет, и потому излишни, мол, какие-то отдельные органы. Но это неправильное мнение, ибо оно говорит о ненужности народного контроля, о ненужности выборов, с помощью которых народ выражает свое доверие партии. Хотя мы и уверены, что партия всегда будет пользоваться доверием народа, но отменять выборы, как гарантию отрыва партии от народа, неправильно.
И если я сам никогда не смотрю в бюллетень, зная, что те, кто писал список избираемых – хорошо подумали, и никого не вычеркиваю, то это вовсе не значит, что выборы – простая формальность или, как я Вам писал - "комедия", это только означает, что я не прав, не используя свое право избирателя и т.д.
Еще пример. Я говорил, что фактически колхозы являются госпредприятиями, что общенародная собственность уже создана. Здесь опять неправильное обобщение на основе отдельных фактов чрезмерной опеки колхозов сверху и не учитывается, что колхозам надо еще много расти материально, чтобы дорасти до общенародной собственности. Так же узко взят вопрос о стирании различий между рабочими и крестьянами, в результате – неправильный вывод, что фактически классов у нас нет. И много других примеров.
Нельзя, взяв только отдельные факты, говорить об общем, нельзя говорить о явлении, учитывая только отдельные его стороны. Такой подход к делу приводит к неправде, это главный для меня вывод. Нельзя, услышав мнение 2-3 человек, думать, что это уже всеобщее мнение и т.д.
2. В вопросах идеологии надо быть гораздо требовательнее к себе, гораздо строже, не допускать мальчишеской бесшабашности, которая может привести к таким вещам, которые ты и не думал, надо быть осторожным, точным в выборе слов, ибо часто получается, что термины ты употребляешь в одном смысле, а общепринятый их смысл – другой. Можно сказать, что половина ошибок моего письма произошла из-за этих недостатков. Вот примеры:
В одном месте я небрежно обронил фразу: "Теоретически совершенно несостоятельная резолюция Х съезда против раб.оппозиции сделала свое исторически прогрессивное дело". Эта фраза означала только, что формулировка, отвергающая предложение раб.оппозиции о передаче руководства заводами – профсоюзам, верна по существу, но казалась мне несостоятельной в теоретическом оформлении. Но понять эту фразу можно так, что все резолюции X съезда и главным образом – резолюция о единстве партии – неверны. Как же после этого не ругать себя?! Нельзя так бросаться двусмысленностями!
Еще. Ссылаясь на ленинскую цитату: "Социализм есть государственно-капиталистическая монополия, поставленная на службу народу и постольку переставшая быть капиталистической", я ее сократил так: "Социализм есть госкапитализм, поставленный на службу народу", и на этой основе пошел говорить о нашем госкапитализме и т.д. Но у Ленина конец фразы зачеркивал "капиталистический" в понятии социализма, а в моем огрызке капитализм вдруг стал основным определением социализма. Ясно, к чему привело это, казалось бы, невинное упрощение ленинского определения.
Далее. В сногсшибательном утверждении, что партия имеет буржуазную, консервативную сторону, виновато, с одной стороны, отождествление партии и государства, перенесение функции охраны соц.принципа распределения по труду – на партию, а с другой стороны – опять неправильное обобщение фактов отдельных, когда, действительно, иногда в партии встречаются консерваторы, приверженцы устаревших порядков и методов, даже носители буржуазных пережитков. Путаница, приведшая к нелепости. Еще. Я писал, что сейчас настало время вводить у нас государство Коммуны. Но по сути дела наше государство и есть Коммуна, только, конечно, в других условиях и на более высоком уровне. Опять виновато плохое понимание мною терминов: Коммуна и Сов.государство.
И еще. Место программы: "Еще до полной победы социализма на земле, при сохранении капитализма в части мира, возникнет реальная возможность исключить мировую войну" я понимал так, что при сохранении империализма возможно исключение войны из жизни общества, а на самом деле я просто плохо понял это место. Когда мне хорошо объяснили, пропали и мои возражения.
Вообще надо только тогда выносить вопросы, когда действительно с ними хорошо поработал и не можешь разобраться сам, а то у меня получалось так, что стоило выискать какое-то кажущееся противоречие, как я его нес на разрешение. А на проверку это оказывалось пустяком. В моем же письме к вам, написанном к тому же в большой спешке, этого очень много. Нельзя поддаваться духу полемичности, отрицания установленных вещей, который привел к грубости и критиканству. Ведь сейчас я не могу назвать иначе такие слова в моем письме, как "критика", "комедия", фраза о пухлости программы и пр. За это можно только извиниться.
3. Когда выдвигаешь свои положения, надо учитывать, что они должны соответствовать времени, конкретной обстановке, в которой мы живем. Нельзя представлять себе идеализированных условий, которые могут воспринять любое теоретическое построение. Я в этом отношении очень грешил. Вот примеры.
Два года назад я никак не мог понять, почему должны существовать разные уровни зарплаты, как это может соответствовать справедливости. Только постепенно я понял, что сейчас просто не время вводить полностью справедливый принцип распределения продуктов, что эти условия наступят только при коммунизме, а сейчас должно быть неравное распределение – по количеству и качеству труда.
Далее. В письме я высказывал то мнение, что людей очень трудно перевоспитать в духе коммунистического принципа распределения только по потребностям и работе по способностям, что надо немедленно улучшать эту работу перевоспитания и предлагал даже такой искусственный план, когда постепенно люди самоограничивались бы определенным минимумом зарплаты, а работали бы по способностям.
Сейчас я понял, что задача воспитания бессеребренников, людей, не имеющих материальной заинтересованности в труде, несвоевременна и не нужна.
Когда мы достигнем изобилия, сама материальная база поможет массе людей перенести тяжесть своих интересов с материальных стимулов к труду на моральные. И чем ближе мы будем к изобилию, тем быстрее будет идти и это перевоспитание масс. Так что фраза "за сорок лет массы в этом деле не перевоспитались, так за 20 тем более не перевоспитаются" – в корне неправильна и ложна.
Я говорил, что для улучшения идеологической работы надо отказаться от принципа однопартийности, разрешить высказывать в печати всякие мнения, даже неправильные и не партийные, мол, вокруг них можно спорить и на этом воспитывать людей. Но я не принял во внимание сегодняшнюю обстановку, что невозможно сейчас с пользой провести этот принцип, что существует капиталистическое окружение и идеологическая борьба с ним, что это дело дало бы оружие врагам в руки, что вместо идейного воспитания в духе коммунизма может легко получиться клуб Петефи (Венгрия, 1956) и т.д. Конечно, нельзя отказываться от диспутов, но только их надо проводить так, чтобы была польза делу коммунизма, делу партии, а не вред. У меня же был абсолютный подход к этому вопросу, и это самое глубокое мое заблуждение.
Я писал, что однопартийная система – почва для развития культа личности. Та же ошибка. Конечно, обычно культ личности существовал при однопартийной системе (Гитлер, Насер, Тито и т.д.), но отсюда вовсе не следует абсолютный вывод, что при однопартийной системе обязателен культ личности. Партия во время Ленина – тому пример, наша партия сейчас – тому пример. При наличии крепкой связи партии с народом, при коллективном руководстве партии и т.д. культу личности будет поставлен надежный барьер. У меня же невольно получалось, что без отмены однопартийности нельзя избавиться от угрозы культа личности, что неверно.
Вот основные примеры моих ошибок. Перечислять их все – долго и потому не имеет смысла. Конечно, и тогда первое это письмо к Вам не было выражением всех основных моих взглядов, оно только выражало все мои сомнения и вопросы, но совсем не говорило о том, что почти во всех основных вопросах нашей теории и политики я твердо стоял и стою на правильных партийных позициях. Неправильно судить о моем политическом лице только на основании этого письма и моих вопросов.
Конечно, теперь я жалею, что писал Вам первое письмо и, может, тем только помешал Вашей работе, отняв время. А себе я повредил очень здорово. Но есть здесь положительная сторона и, возможно, она перевешивает все другие. Ведь в этом интенсивном размышлении я разрешил для себя все основные вопросы, несогласия с партийной линией, какие у меня были. Сейчас я впервые чувствую себя полностью убежденным, полностью слитым с партийными взглядами, без всяких вопросов, как никогда чувствую свою близость к коммунизму.
Но, как это ни парадоксально, именно сейчас я исключен из комсомола, как чуждый элемент. Именно сейчас. С этим я не могу согласиться и подал апелляцию в Первомайский райком ВЛКСМ г. Москвы. Уважаемые товарищи! Я приложил к этому письму копию апелляции. Прошу Вас, выскажите свое отношение к этому, действительно ли нельзя меня держать в комсомоле за такую неубежденность, которая сейчас уже преодолена, за эти ошибки. Очень прошу ответить.
ЦК КПСС направил нам Ваше письмо, в котором Вы просите высказать мнение о возможности Вашего пребывания в комсомоле в настоящий момент.
Мы считаем, что человек, проявивший неубежденность и неправильное понимание основных вопросов политики Коммунистической партии Советского Союза не может находиться в рядах ВЛКСМ, поскольку член ВЛКСМ обязан быть активным бойцом за претворение в жизнь политики Коммунистической партии Советского Союза.
В настоящий момент Вам необходимо на деле доказать убежденность в правильности политики нашей партии и основных вопросах марксистско-ленинской теории.
Зав. отделом студенческой молодежи МГК ВЛКСМ (Ю.Росляков)
По распределению ( по своему и деканатскому желанию – его послали “на выучку к рабочему классу”) С марта 62г.по февраль 65г. Витя работал на Коломенском тепловозостроительном заводе (Московская область), сперва поммастера в сварочном цеху, а последний год технологом в Отделе главного технолога.
Прежде чем я буду говорить о материалах его основного направления приложения своего общественного темперамента, я хотела бы сказать, что у нас сохранилось письмо Свете Кожиной – нашей однокурснице, “посмевшей” на практике 5-го курса проявить себя как адвентистка седьмого дня (от своей веры до сих пор она не отступила!- 2008г. ). Глубоко и искренне верующий человек всегда притягивает!
В начале 63г. Витя заканчивает “Мировоззренческие наброски” (79 с.), целью которых было” уяснить наиболее общие закономерности мира, правильно представить будущее, чтобы правильно действовать”. В заключении этой работы он пишет: “В”Набросках” сформулировано моё миропонимание, моя модель действительности, кредо, символ веры(символ веры, потому что здесь почти нет доказательств, одни гипотезы, ждущие доказательства), приведён в относительный порядок накопленный ранее материал: перепечатано большое количество ценных для меня цитат. Сейчас у меня одно желание, чтобы “Наброски” были последней работой “на полку”, для себя, желание делать что-то для всех, открытое”.
Продолжая считать коммунистическое общество желанным для всех людей, он искал пути к нему через критическое отношение к “официальной” теории – “ибо она занимается больше оправданием политики руководства, а не установлением научной истины”.
Эти годы –время влюблённости в кибернетику, т.к. , по его представлению, она даёт возможность переосмыслить все результаты общественных наук, поставить в будущем на место качественных законов количественные. В его мировоззренческой картине появилась материальная база коммунизма – полностью автоматизированное производство, заменяющее как физический, так и умственный труд, необходимый для производства. Об этом его письмо.
Хочется передать Вам свое мнение по поводу Вашей статьи (журнал "Вопросы философии", № 6, 1964), выразить почти полное с ней согласие и большое удовлетворение самим фактом ее появления в печати. Очень важно, что мысли о замене человека в производстве машиной, как основной тенденции развития техники, и о надвигающейся промышленной второй революции, которая создаст материальную базу коммунизма, получили право гражданства в нашей печати. Замечательный факт!
Многое в Вашей статье я читал как выражение собственных мыслей и именно поэтому, вероятно, возникло желание поделиться с Вами некоторыми соображениями. Их я выражал уже в письме к другому человеку и по другому поводу. Шлю копию этого письма.
Есть у меня и одно замечание. В Вашей статье не очень четко выражена та основная мысль, что вторая промышленная революция заменит полностью производственный труд, вытеснит человека из производства, оставив труд только как спорт, как развлечение, как средство развития и воспитания. У Вас промелькнула даже мысль о том, что часть инженерного труда останется и уж, во всяком случае, останется труд научный. Но если вспомнить марксистское положение о том, что наука становится непосредственной производительной силой, то мы приходим к выводу, что невозможно устранить из производства труд человека со всей его производственной дисциплиной и со всем разделением труда – основным препятствием на пути гармонического развития личности, т.е. основная цель коммунизма остается неосуществленной. Конечно, это не довод, доводом должно служить другое.
Судя по статье, Вам наиболее близки из наук бионика, инженерная психология, кибернетика, и это позволяет мне думать, что для Вас естественно убеждение, что в будущем кибернетические машины будут во многом превосходить людей по своим возможностям совершать умственную работу. Термин "творческий" не имеет для кибернетики особого смысла. Даже сейчас видно, что кибернетические машины применяются для решения особо сложных научных, творческих вопросов, прежде всего. Есть основания полагать, что кибернетические машины будут внедряться не снизу, а сверху. Я считаю доказанной возможность создания машин не только сильнее, но и умнее человека. Если прибавить сюда отсутствие у машин "естественных границ" людей, отмеченных еще Марксом (слабость, своеволие и т.д.), то, зная, что производство (товарное, по крайней мере) неизбежно перейдет к употреблению более выгодных машин, станет ясно, что неизбежно наступит время, когда из производства будет удален последний человек, так как вместо него будет действовать более выгодная машина.
Хочется высказать еще одну мысль, которая, возможно, Вам знакома. Речь идет о влиянии второй промышленной революции на товарное производство. Ведь для товарного производства не существует труд машин, даже автоматических, существует только труд рабочих (обмениваются только общественно необходимые времена). Время, затрачиваемое на производство товара, с прогрессом техники постоянно уменьшается, не меняя существенно характера товарных отношений. Но когда это время становится нулем, происходит качественный скачок – товарные отношения теряют всякий смысл, ибо какой же смысл обменивать абстрактные стоимости, коли они равны нулю. – Обмен нулей? Тут неизбежно введение распределения не по производственному труду (ибо его нет), а по потребностям, неизбежен коммунизм. Не знаю, как для кого, а для меня только после уяснения вышеизложенного коммунизм стал понятен как неизбежный, естественный этап в развитии общества. Вторая пром.революция – ликвидация обязательного производственного труда – ликвидация товарного производства – коммунизм. Вот цепь будущих событий. Честно говоря, именно последнее мне кажется самым важным сейчас. Я был бы очень рад, если в следующих своих статьях Вы поднимете вопрос с этой стороны.
Если Вас заинтересует это письмо, был бы, конечно, очень рад Вашему ответу и желанию продолжить обмен мнениями.
В 1964 и 65гг. Витя пытается поступить в аспирантуру на кафедру философии МВТУ им. Баумана, т.к. только в МВТУ и МАИ кафедры имели право на приём в аспирантуру своих выпускников –инженеров. Попытки были неудачными, первая (в 1964г.) потому, что не смог поучить характеристику от заводского парткома, вторая (в1965г.) из-за того, что был уволен зав. кафедрой, и кафедра лишилась своей привилегии.
Уважаемый Кирилл Петрович!
Мне было довольно трудно выбрать тему для реферата не из-за недостатка нерешенных вопросов, а скорее из-за их избытка.
1) Одним из самих больших вопросов для моего мировоззрения – философское осмысление энтропии и информации, их связи со временем, в котором развивается наш мир. Здесь, возможно, заключена тайна поступательного развития мира, заключен ответ на вопрос: "Почему существует прогресс и биологический, и социальный, и технический?" Но тема эта столь сложна и трудна, что сейчас я не чувствую достаточных сил, чтобы взяться за нее.
2) Вторая тема, на которой я вначале хотел остановиться, звучит примерно так: "Информация – математическое уточнение понятия отражения (и сознания)". Эта тема меня привлекала тем, что здесь можно установить объективную связь между мышлением человека и машины, созданной человеком, и этим обосновать безграничные перспективы в развитии кибернетических машин и в деле замены человеческого производственного труда машинным.
Но после разговора с Вами я понял, что тема реферата – это тема будущей диссертации, а для диссертации этот вопрос кажется мне чересчур узким и ясным (философски уже доказанным).
3) "Автоматизация – основная закономерность развития производства" – это тема, которая кажется мне наиболее подходящей. Кажется, что такая формулировка звучит не философски и обыденно, на деле же – точно и естественно.
Я очень туманно представляю себе, как именно надо строить реферат и в каком объеме, и надеюсь в этом деле получить Ваш совет. Что же касается содержания, то постараюсь его кратко выразить:
1. Сначала общие положения. Технический прогресс – это основа и одновременно часть социального прогресса человеческого общества. В свою очередь социальная форма движения есть восприемница биологической формы движения. Для всех форм прогресса, присущим разным формам движения, характерен один общий закон – постоянное усовершенствование организации и форм существования материальных объектов, постоянное развитие от простого к сложному, поступательное движение диалектически развертывающейся спирали. Кибернетика, рассматривающая своими методами общие черты всех этих систем (биологических, социальных, технических), выражает ту же мысль по другому: "Саморегулирующиеся системы (автоматы) понижают уровень своей энтропии или, по крайней мере, сохраняют его постоянным, т.е. накапливают количество информации о внешнем мире и увеличивают возможность обратных воздействий на внешний мир. Технический прогресс – проявление этого увеличения количества информации, знаний в автоматах.
2. Производство, техника – основа существования человека. Энгельс считал, что обезьяну в человека превратили руки, создающие орудия. Если животные накапливали информацию об изменяющемся мире в совершенствовании своего тела и поведения, то человек приспосабливается путем производства новых орудий и изменения ими окружающих условий. Все сведения, информацию, знания, добытые человеком, он вкладывает в организацию и строение своих орудий, своего производства и в изменение окружающей его природы. Эту среду, измененную человеком, Маркс называл неорганическим телом общества. В этом смысле человек – это существо, включающее в сферу своей организации окружающую его среду, природу и повышающее ее энтропию, уровень ее организации.
3. Человек и его орудия входят в человеческое общество и общий производственный механизм, производящий средства для его существования. С возникновением разделения труда возникают производственные связи отдельных производителей друг с другом, возникает общественное производство. С течением времени, со все большим накоплением информации, становятся все сложнее и совершеннее производственные связи, а с ними и общественное производство. Производственные хозяйства отдельных людей все теснее связываются и объединяются, вплоть до слияния их (обобществление средств производства). Именно степень развития техники, производительных сил обуславливает и степень такого слияния. Натуральное хозяйство – простое товарное производство – капиталистическое товарное производство – монополистический капитализм – государственно-монополитический капитализм – потом качественный скачок - социализм.
4. Далее следует рассмотреть роль самого человека в общественном производстве. До появления эксплуататорских обществ человек для производства нужных ему продуктов или услуг мог пользоваться лишь собственной рабочей силой и своими орудиями (или животными). С открытием же возможности эксплуатировать других людей, использовать их в качестве "говорящих орудий", c помощью плетей, сгона с земли или непредоставлением работы отняв у них свободу и все способности (кроме одной – работать на хозяина). В неорганическое тело хозяина стали входить, помимо орудий "немых" и "мычащих", орудия "говорящие": рабы, крепостные, рабочие. При всех отличиях рабства, феодализма и капитализма суть дела не меняется: несмотря на внешнюю свободу и независимость рабочих капиталисты используют их как машины, как "говорящие" орудия" на своих предприятиях для производства прибыли. Фактически с изобретением рабов (крепостных, рабочих) хозяева получили для своих "неорганических тел" совершенные орудия труда – полные автоматы, которые в сочетании с простыми орудиями почти полностью освободили их от производственного труда, которые как бы автоматизировали производство (если встать на точку зрения эксплуататора, что рабы – это только говорящие орудия, рабочие автоматы).
5. Последний – капиталистический – способ эксплуатации существует в условиях сильно развитых науки и техники, тесных хозяйственных связей различных предприятий друг с другом. Хозяева теперь не могут существовать сами по себе, капиталисты не могут заставить свое предприятие работать только на удовлетворение хозяйских потребностей, всем своим предприятием они работают на обмен, на рынок, участвуют в общественном производстве, в народном хозяйстве. И, чтобы выжить в конкурентной борьбе с другими, капиталисты заботятся о максимальных прибылях в первую очередь, а не о своих потребностях. Капиталистическое устройство общества подорвало экономическую независимость даже самих капиталистов, они теперь не властны в своих поступках и действиях, ими властно руководит закон жестокой конкуренции; они служат богу наживы, увеличению производства, производственных сил, увеличению материальных богатств.
В этих условиях непреодолимую силу приобретает тенденция к повышению производительности труда, к развитию техники. Эта тенденция существовала всегда, ибо всегда существовало соревнование, борьба различных обществ и их хозяйств и всегда в ней побеждал сильнейший, наиболее развитый. Но при капитализме эта тенденция, ранее часто прерываемая, превратилась в закономерность непрерывно действующую, ибо основную часть полученных прибылей капиталист вынужден тратить на повышение своей конкурентоспособности, на повышение производительности труда своих рабочих. Забастовочная борьба трудящихся еще более подталкивает их в этом направлении. По сравнению с феодализмом производительность рабочих на современной фабрике возросла в сотни раз и возрастает дальше.
6. Капитализм (мануфактурный) возник при феодальных производственных силах, но он дал сильный толчок развитию производительных сил, вызвав первую промышленную революцию – изобретение машин.
Маркс говорил, что принципиальные отличия машин от простых орудий – не в источнике движения и не в способе передачи его на объект обработки, а в том, что саму операцию обработки выполняет не рабочий, а машина под присмотром рабочего, что искусство рабочих рук заменяется машинной работой. Механические устройства как бы заменили рабочие руки, став во много раз проворнее, сильнее, быстрее их. Для нас это умение машин выполнять сложные ручные операции не является удивительным, но для людей тех времен такое свойство машин и фабрик казалось необъяснимым, "сатанинским". Это непонимание выливалось даже в бунты против машин. Мы не считаем машины столь страшными и независимыми от нас, несмотря на всю их силу, ловкость и внешнюю самостоятельность. В некотором роде мы вправе считать машины просто усовершенствованными орудиями человека, тем более, что эта точка зрения поддерживается современными товарными отношениями, которые под трудом понимают общественно-необходимый труд рабочего, соответственно оплачиваемый. Даже если производство будет полностью автоматизированным, трудиться и "производить" будут не машины эти, а человек, пусть он останется здесь только в качестве сторожа или наладчика.
7. Первая промышленная революция заменила ручной труд машинным в большинстве предприятий серийного и массового производства, выяснив принципиальную возможность полной замены ручного труда действиями механических устройств. Через механизацию – к автоматизации труда – такова логика все большего повышения производительности труда (так же представлял себе путь развития техники Маркс).
Но на пути к полной автоматизации труда встает почти полная неспособность механических устройств (техники, открытой первой промышленной революцией) заменять умственный и управленческий труд человека. Эти машины столь же ловки, как и человеческие руки, но без головы человека они столь же глупы и беспомощны, как руки идиота. Механические автоматы могут заменить только очень специализированного рабочего, у которого работали только руки и не приходилось работать головой. Любое изменение программы требует большой переналадки такой автоматики. Производство с часто меняющейся программой производства сегодняшними средствами автоматизировать невозможно. Механические автоматы исчерпали свои возможности.
8. Развитие кибернетики и индустрия электронных "думающих" машин говорит о начале второго этапа промышленной революции (второй промышленной революции), когда машины начнут заменять не только руки людей, но и их головы, не только физический труд, но и умственный. Вместе с уже известными механическими и простыми электрическими устройствами кибернетические машины смогут заменить любое сочетание умственного и ручного труда, т.е. заменить любой производственный труд. В перспективе возникает возможность полной автоматизации любого производства, даже индивидуального или исследовательского, создания, как говорил Н.Винер, "механических рабов", но без присущей рабству жестокости и антигуманизма. Дело только в развитии кибернетики, во времени.
9. В свете такой перспективы по-другому выглядит закон роста производительности труда. Раньше без человека нельзя было обойтись в производстве, при любой степени механизации труда ему оставалась роль оператора-управляющего, наладчика, контролера и т.д. Естественно считали, что производит не машина, а человек. Теперь же, когда становится ясным, что производство сможет быть полностью автоматизированным, странно говорить о производительности только человека, если в данном производстве он не участвует. Теперь естественным становится говорить о производительности самих машин. Соответственно, закон возрастания производительности труда представится как закон вытеснения человека машинами из производства и увеличения свободного времени человека, которое он может занять под свободный труд, труд как радость и наслаждение, как средство воспитания и спорт, как искусство и творчество, как средство гармонического развития освободившейся личности, но не как производственная необходимость. Об этом говорил и Маркс, отметив, что царство свободы начинается по ту сторону материального производства. Именно такое полностью автоматизированное производство составляет производственную базу полного, развитого коммунизма.
Конечно, человек, освобожденный от обязанности каждый день являться на работу в целях производства материальных благ для общества и для себя, не превратится в лодыря, как не привело создание машин, заменяющих ручной труд, к отмиранию у человека рук и ног за счет развития головы (фантазия Уэллса). Как спорт заменил для современных людей тяжелый физический труд и занятия, так и свободный труд и творчество заменит человеку производственный труд.
10. Далее, закон вытеснения машинами людей из производства еще более подчеркивает кажущуюся самостоятельность машин от человека. Возникают даже опасения бунта машин против человека-потребителя и господина. В научном отношении бунт машин немыслим, ибо, в отличие от живых организмов, имеющих только одну цель – выжить за счет других организмов, во все машины человек закладывает только одну цель – обслуживать человека. Изменение цели возможно только в результате редкой случайности. Машина, стремящаяся не служить человеку, а вредить ему – такая же редкость, какой редкостью является живое существо, стремящееся не к жизни, а к смерти своего вида и себя самого. Машины в отношении цели их существования всегда были и останутся лишь орудием человечества в борьбе за существование, всего лишь его неорганическим телом.
В то же время мы видим, что в отношении улучшения организации, накопления информации, понижения уровня энтропии – техника, машины имеют гораздо большие возможности, чем другие формы движения. И хотя сегодняшние машины очень далеки по уровню своей организации, уровню своей сложности от живых организмов, нет сомнения, что они обгонят живые организмы, так как те уже имеют предел своего развития в лице биологической организации человека.
11. Как капитализм при своем возникновении застал феодальные производственные силы, так и коммунизм в своей первой фазе (социализм) застал капиталистические производственные силы. Но также, как только при капитализме могли найти свое полное применение все технические изобретения, возникшие при феодализме, и развернуться в промышленную революцию, так и открытия кибернетики и электроники могут найти свое полное применение только при социализме и коммунизме. Это понимают даже на Западе. "Отец кибернетики" Н.Винер, сам отнюдь не сторонник коммунизма, признавал, что надвигающаяся техническая революция сделает невозможным общество, основанное на купле-продаже, т.е. капитализм (как невозможны, добавим мы, капиталистические фабрики при феодализме). Социалистическое устройство общества, с его тесно связанным единым централизованным плановым хозяйством как бы рождено для широкого применения кибернетических машин. Как признают наши виднейшие специалисты в области кибернетики, основная задача этой науки – овладение экономикой, внедрение математики и кибернетики в планирование и оперативное управление промышленностью, создание единой сети вычислительно-информационных центров страны. Это первые шаги второй промышленной революции в стране социализма.
Таково содержание этой темы. Ясно осознавая спорность многих положений, изложенных выше, я все же думаю, что это не недостаток – значит, есть над чем работать, есть, что выяснять в процессе работы, что в конце работы в теме останется мало этих вопросов.
Уважаемый Кирилл Петрович! Я думаю, что это письмо дойдет до Вас 26-28 мая, звонить же я буду в понедельник или вторник 1-2 июня в 12ч.30мин.. Было бы очень хорошо, если Вы успеете просмотреть это письмо до нашего разговора по телефону.
В 1964-65гг. Витя пишет один за другим философские рефераты:
(15-19) “Информация и эволюция” (57с.), “Философские вопросы связи некоторых понятий биологии с понятиями термодинамики и теории информации”(35с.), “Философские аспекты применения понятия адаптации в физике и биологии” (24с.), “Некоторые вопросы философии кибернетики” (41с.), “К вопросу о связи понятий информации и энтропии”(15с.) (Их судьба – остаться в машинописном виде, прим.2008г.)
Поскольку поступить в аспирантуру МВТУ не получилось, Витя делает попытку поступить в аспирантуру социологического отделения Института истории техники и естествознания АН СССР, в котором он посещал семинары. На одном из семинаров он выступил с докладом
Мне хотелось бы затронуть тему изменения товарных отношений в условиях второй промышленной революции, что является важной частью обсуждаемой проблемы.
Что я вкладываю в понятие второй промышленной революции? Если первая промышленная революция ввела машины, заменяющие в основном физический труд, то вторая промышленная революция, воплощающая на практике достижения кибернетики, сможет заменить в производстве не только умственный труд, но и тот физический труд, который из-за своей тесной связи с умственными операциями не поддавался до сих пор автоматизации.
Можно задать вопрос: "К какому конечному пункту может привести развитие производства?" Ведь известно, что производство не только расширяется, но и прогрессирует в направлении повышения производительности труда, уменьшения отношения переменного капитала к постоянному v/с, уменьшения доли живого труда человека в производстве продуктов. Этот закон прослеживается на материале развития всего товарного хозяйства и с полным правом может быть назван законом прогресса товарного производства.
Защитникам капитализма свойственно утверждать, что уменьшение отношения v/c будет продолжаться бесконечно, что процесс жизни и развития товарного производства, а с ним и возможность существования капитализма, будет продолжаться вечно. Марксизм решительно отвергает такое решение, утверждая будущее за бестоварным производством, за коммунизмом.
Утверждая конец товарного производства, мы утверждаем конечность процесса уменьшения отношения v/с. Мы можем спорить лишь о том, каким оставит коммунизм это отношение – равным ли некоторой постоянной величине, предполагающей вечное и неизменное участие людей в производстве, допустим, в управлении и наладке автоматических линий и заводов, или равным нулю, что предполагает неучастие человека в производстве. Первое – предполагает технический застой, в конце концов. Второе – кажется дикой фантастикой, абсолютно нереальной. Мы не можем привыкнуть к подобной перспективе, ибо до недавнего времени все развитие техники сводилось к механизации физического труда и увеличению доли умственного труда в труде производственном. Будущее представлялось миром автоматов, которыми непосредственно руководит человек. Так и только так.
Однако тот переворот, который произвела кибернетика во взглядах на возможность автоматизации умственного и управленческого труда, заставляет по-другому ответить на вопрос о будущем – или, говоря другим языком, об облике материальной базы развитого коммунизма.
Все были свидетелями недавней дискуссии о границах возможностей кибернетики в познании и моделировании человека и его мозга. Результаты дискуссии не были никем официально подведены, но стало ясно, что точка зрения ученых-кибернетиков о принципиальной познаваемости человеческого мозга и моделировании всех его функций является неопровержимой, если твердо придерживаться позиций последовательного материализма. Логично отсюда сделать вывод, что все производственные функции человека, как сравнительно узкие, тем более познаваемы и моделируемы. Но если это сможет сделать наука на каком-то этапе, то через какое-то время производство сможет перевести эти достижения в машины. И если когда-нибудь наука обоснует возможность замены машинами любой производственной функции человека, то неизбежно наступит время, когда производству будет выгоднее применение машин везде, во всем производстве, когда участие человека в производстве будет мешать только его прогрессу, как мешает сейчас устаревшее оборудование.
Такой вывод кажется мне сейчас единственно верным.
Каковы же будут производственные отношения при производственных силах, не требующих участия человека в производстве?
Пока производству необходимо обязательное участие человека, на мой взгляд, необходимы будут материальные стимулы к труду, следовательно, распределение продуктов по общеполезному труду. Для этого надо продукты оценивать по их стоимости, следовательно, обменивать в виде товаров. Пока существует участие людей в производстве материальных благ, будут существовать и товарные отношения. Историческая задача товарного производства как раз и заключается в сведении v/с к нулю. Товарные отношения не могут исчезнуть, пока производству необходимо участие людей как жесткая, твердо определенная во времени и пространстве обязанность.
Все это мне кажется весьма правдоподобным.
Но если участие человека в производстве сведено к нулю, следовательно, время, общественно необходимое для производства продукта, будет равным нулю, его стоимость – также нуль, продукт перестает быть товаром, а вслед за этим лишаются смысла и все товарные отношения. Исчезают материальные стимулы, побуждающие людей к обязательному участию в производительном труде. На место принципа распределения по труду выдвигается принцип распределения материальных благ по потребностям. Материально-техническая база как бы сливается с природой, поставляющей человеку такие блага, как воздух, воду и т.д. Вместо обязательного труда на производстве человек оставит себе труд как средство развития своих способностей, труд как учебу, как спорт, как радость, как наслаждение.
Мы видим, что такая материальная база необходимо требует для себя отношений коммунистического общества, что другое общество в этих условиях невозможно, что сведение отношения v/с к нулю позволяет логично вывести все основные отношения коммунистического общества.
Можно задать следующий отвлеченный вопрос: "А в чем же будет выражаться технический прогресс, если закон повышения органического строения капитала исчерпает себя?" – На этом этапе материально-техническую базу можно представить себе как вполне автономную систему, взаимодействующую с природой в целях создания жизненных условий для человека. Если для животного прогресс состоял в постоянном усложнении и улучшении своего тела и поведения в целях лучшего приспособления, то для человека прогресс состоит в усложнении своих социальных и технических средств изменения природы. На стадии коммунизма прогресс будет состоять в самоусложнении материальной базы в борьбе за существование человека и за все лучшее его обслуживание.
Как же можно представить себе переход от товарных к бестоварным коммунистическим отношениям? Видимо, сейчас можно говорить только неуверенные предположения, но следует отметить два момента:
а) Постоянное сокращение рабочего времени и, соответственно, увеличение свободного времени, которое человек отдает под отдых и свободный труд.
б) Постоянное увеличение реальной зарплаты и повышения жизненного уровня вплоть до изобилия, позволяющего жить почти по потребностям.
Эти два фактора будут постепенно подводить человечество к разумному использованию свободного времени и к разумным потребностям.
Я осмелился изложить вам эту гипотезу, поскольку уверен, что она, выражаясь языком физики, "может работать", т.е. объяснять некоторые явления, и гармонирует с предшествующим материалом:
1) Думаю, что эта гипотеза хорошо согласуется с той теорией развития техники, которая дана в произведениях классиков м.-л., с представлением Маркса о коммунизме, как о царстве свободы человека вне материального производства.
2) Эта гипотеза полностью согласована с данными самой современной науки – кибернетики.
3) Выясняет, какая материальная база необходимо требует развитых коммунистических отношений, и наоборот.
4) Выясняет такой дискуссионный вопрос, как судьба разделения труда. Разделение труда неизбежно присуще производству и передается человеком машинам. Но, оставшись необходимым в производстве, разделение труда, конечно, исчезнет из свободного человеческого труда, не связанного с производством.
5) Позволяет понять пути преобразования товарных отношений в коммунистические и т.д. Кроме того, говоря словами Н.Бора, эта гипотеза достаточно сумасшедшая, чтобы быть верной. Конечно, нужно много труда, чтобы по-настоящему и убедительно обосновать эту гипотезу данными развития нашего общества, строящего коммунизм.
Повидимому, на семинаре его поддержал некто Борис Николаевич
Пишет Вам Сокирко, которой выступал 27 мая на семинаре "Социальные проблемы научно-технической революции".
Меня сильно обрадовало проявление заинтересованности с Вашей стороны к поднятым вопросам. Ведь до сих пор я не встречал единомышленников в этих вопросах. Вы не представляете, насколько мне кажется ценной встреча с Вами, как перспектива серьезного обсуждения, возможно, дискуссии, спора. Я хочу предложить Вам дискуссию на бумаге, в переписке. Меня это очень устраивает, ибо я медленно соображаю и еще хуже выражаюсь устно. Бумага же позволяет спокойно думать. И, кроме того, нет другого способа сейчас. Если Вы не сможете, то жду Ваших предложений.
1. Как я понял, Вы согласны с тем положением, что закон прогрессивного развития производства (уменьшение v/с) должен действовать не бесконечно, а вполне конечный промежуток времени (до конца товарного производства), что процесс уменьшения v/с должен произойти не до какого-либо малого числа, соответствующего небольшому участию человека в производстве, а до нуля, соответствующего отсутствию участия человека в производстве и, следовательно, отсутствию переменного капитала, когда стоимость товаров будет сведена к нулю. Говорить, что при коммунизме останется производительный труд, значит, идеализировать на вечные времена социалистические производительные силы и отношения, означает утопию. Как я Вас понял, кроме того, это является неискаженной точкой зрения Маркса. Представление о производительном труде при коммунизме является широко распространенной точкой зрения. Оно по необходимости приходит к выводу о том, что коммунизм требует для своего наступления сверхсознательных людей, способных работать в обязательном порядке на производстве только под влиянием моральных стимулов. Наступление коммунизма ставится в зависимость не от коренного изменения материально-технической базы, производительных сил, а от степени морального воспитания людей. То есть это обычное идеалистическое заблуждение в понимании развития общества. А ведь во имя этого идеала многие в настоящее время зачастую неправильно подходят к соотношению общественных и личных интересов, подрывая материальную заинтересованность. По моему мнению, именно это заблуждение может вызвать сильное противодействие правильным взглядам.
2. К сожалению, я не уловил Вашего мнения относительно того положения, что именно появление кибернетики позволяет научно предсказать появление производства без участия человека в нем. Я считаю это очень важной, собственно, основной мыслью, вернее, выводом из современной науки, который можно сделать по сравнению с классиками марксизма-ленинизма.
Речь идет не о том, что современные кибернетические машины или машины, о проектировании которых может идти сейчас речь, позволят построить скоро такое производство. Речь ждет только о принципе. Видимо, Вы знакомы с до сих пор незаконченным диспутом о машинном мышлении. Он возник из-за выдвинутой учеными-кибернетиками мысли: все познаваемо, следовательно, моделируемо; человеческий мозг познаваем в своих основных, существенных чертах и моделируем на будущих, еще неизвестных нам машинах. Я полностью разделяю эту точку зрения. Пройдет, видимо, еще много времени, пока последняя профессия, необходимая производству – научное исследование производственных процессов, будет освоена машиной, притом машиной, более дешевой, более рентабельной, чем человек. Но что это неизбежно, является логическим выводом из философских материалистических положений.
Признание этого вывода, этой мысли кибернетиков ставит на научную почву представление о материальной базе коммунизма. Согласны ли Вы с этим?
3. Теперь вопрос об отчуждении.
Как я Вас понял, это – наиболее широкое понятие, на котором можно построить теоретическое обоснование всей социологии, как, собственно, это и было у Маркса. Полностью с Вами согласен. Притом, речь должна идти, конечно, не просто об отчуждении труда или техники, а именно об отчуждении человеческой сущности в процессе труда, как у Маркса…
Но встает вопрос: как понимать это отчуждение, что понимать под человеческой сущностью? Если встать на точку зрения Зворыкина, то человек есть только совокупность социальных (общественных) отношений, то непонятно, как можно ставить вопрос об отчуждении, о недовольстве человека своим социальным положением, раз он является только совокупностью как раз этих отношений. Тогда выходит, что сущность раба – в его рабском положении, крепостного – в барщине, а рабочего – в принудительном наемном труде!
Видимо, определение Зворыкина чересчур узко, верно только частично, весь человек в него не влезает. Видимо, в человеческую сущность кроме социальных отношений входит еще какой-то важный элемент.
Я думаю, надо вспомнить о более глубокой, чем социальная – о биологической стороне человека. Если социальные отношения определяют внешнюю сторону человека, являются внешними факторами, влияющими на человеческую сущность, то биологическая организация, физиология и психика являются внутренними факторами, образуют внутреннюю основу его стремлений и желаний. По-моему, это главное в человеке, естественная основа человеческой сущности, то, что заставляет его бороться за свободу от принудительного труда, за улучшение своих жизненных условий, за свою свободу и максимальное удовлетворение своих потребностей.
Конечно, мне немного страшно высказывать подобное мнение. Ведь представление о "неизменной" естественной сущности человека издавна считалось метафизическим. Но в то же время ведь общепринято, что биологическое развитие человечества закончилось около сотни тысяч лет назад, когда сложилось первобытное общество кроманьонцев. Общепринято, что закон естественного отбора, который в животном мире изменяет биологическую природу организма, перестал действовать по отношению к отдельному человеку, что явилось причиной неизменности биологической (естественной) организации человека на протяжении всей человеческой истории.
Обладая телесной организацией, физиологией и чувствами кроманьонцев, люди стремятся поэтому в физическом, телесном плане к быту кроманьонцев, к быту первобытного коммунизма. Это именно естественное, даже неосознанное внутреннее стремление людей к возвращению естественных, коммунистических, привольных условий жизни, как говорил Маркс – возвращение к природе (завершенный гуманизм = натурализм = коммунизм) – слияние с природой.
Интересно, что Вы скажете по поводу этих рассуждений. Насколько я уловил, Вы предпочитаете давать объяснения в гегелевском духе, даже не боясь подозрения в идеализме или в телеологии. Природа стремится к своей цели, в ней есть какой-то смысл – от этого веет каким-то мистицизмом, хотя и кажется совершенно понятным. Возможно, я Вас неправильно понял, тогда слава Богу! Иначе мы вряд ли поймем друг друга.
Я предпочитаю принимать сразу, что природа не имеет никакой преднамеренности, внутреннего стремления, предопределения и т.д., и все объяснять чисто материалистически или совсем не объяснять. Тут будет уместно затронуть возрос о законе естественного отбора. Как Вы к нему относитесь? Общепринято, что он является причиной образования новых, более совершенных типов организмов, основным законом, объясняющим источник прогресса биологической формы движения. Но действует ли он в условиях человеческого общества. И, собственно, что является источником прогресса человеческого общества? Изменение производительных сил, как источник прогресса, меня не устраивает, ибо надо объяснить, почему изменяются, прогрессируют производительные силы, что заставляет людей беспрерывно их совершенствовать, вынуждая отказываться от привычного, ранее принятого образа действия. Я думаю, тот же самый закон естественного отбора, который действует теперь не между отдельными людьми, живущими в обществе, препятствующем смертоубийственным и отбирающим дракам и даже помогающем слабым, но между коллективами, государствами, ведущими смертельную борьбу за право на существование. Борьба за существование государств, естественный отбор государств заставляет их совершенствовать свою материальную базу и приводит к развитию производительных сил. Следовательно, человек еще не вышел полностью из животной сферы, из области действия естественного отбора.
Очень прошу прислать мне Ваши возражения по этим проблемам.
Борис Николаевич! Шлю Вам копию моего письма к т.Зворыкину. В нем примерно повторяется содержание настоящего письма, но вызвано оно желанием возразить на его заключительное слово и, самое главное, надеждой на то, что в будущей встрече (более узкого круга), которую Вы предложили, а Зворыкин поддержал, возможно и мое участие.
Уважаемый т. Зворыкин! Если я правильно понял Ваше заключительное слово на конференции секции современной научно-технической революции, Вы не возражаете против сути положений, выдвинутых в моем выступлении, но считаете эту тему слишком отдаленной, академической проблемой, не отвечающей проблемам производства. Тем более, что эти вопросы уже разрабатывались Марксом.
Меня особенно задело это замечание о несвоевременности данной темы. На деле понятие коммунизма и его материальной базы, об облике которой я и ставил вопрос, пронизывает буквально всю нашу жизнь, в той числе и производственную. Вопрос о цели – коренной вопрос нашего общества, и если мы говорим о построении материальной базы коммунизма и о преобразовании социалистических производственных отношений в коммунистические, то исходя из определенного представления о коммунизме, разрабатываем соответствующие директивы для современного производства.
По моему мнению, основная беда заключается в отсутствии строгой научной теории материальной базы коммунизма. Я лично еще не встречал человека, который бы выражал не просто веру или убежденность в конечном построении коммунизма, а смог бы показать, как и под воздействием каких неопровержимых экономических законов социализм обязательно перейдет в коммунизм и ни во что иное (например, что социализм не получит бесконечного по времени развития-улучшения). Именно этому я посвятил свое выступление, считая, что существует сейчас большая неудовлетворенность в этих вопросах.
Конечно, теория коммунизма разработана Марксом, и прежде чем самому что-либо теоретизировать, следует взять все необходимое у Маркса. Но не следует забывать, что прошло уже более ста лет и Маркс... ( стр. потеряна)
Думаю, что является очень существенным вкладом кибернетики в теорию научного коммунизма. Любой здравомыслящим ученый, даже такой ученый, пропитанный идеями американского образа жизни, как Н.Винер, самой логикой кибернетики приводится к выводу, что будущее общество не может быть системой купли-продажи, что оно не может быть товарным обществом! Разве это не является триумфом марксизма, научного коммунизма!?
К сожалению, до недавнего времени по известным причинам даже теория Маркса о коммунизме (в виде "Рукописи 1848г.") была в опале, замалчивалась. Вместо нее бытовала "теория", которая коммунизм представляла просто как "светлое будущее", в виде несколько идеализированного социализма, в виде коллективов идеализированных, ангельски сознательных граждан, старательно и только по своей доброй воле работающих на производстве, под влиянием только моральных факторов. Подобные представления живут до сих пор. Я понимаю, что они очень живучи, что существует масса причин и факторов, мешающих их изживанию, но ведь само дело не сделается, надо действовать в правильном направлении (я пытаюсь оправдать свое выступление). Представление о нашем современном обществе, как только о первой ступени коммунизма, как уже о почти коммунизме, которому осталось только несколько расширить производство материальных благ и несколько улучшить воспитание людей, является, с одной стороны, идеализацией социалистического общества, пусть даже вызванной естественным желанием оттенить преимущества социализма перед капитализмом, а, с другой стороны, умалением, принижением облика коммунизма, и потому – ненаучно. Следует трезво смотреть на вещи, что до коммунизма еще далеко, что он требует совершенно другой материальной базы, чем сейчас, что моральные стимулы никогда не будут играть решающей, основной роли по отношению к производительному труду, что разделение труда, а вместе с ним и отчуждение труда, будет уменьшаться с ростом свободного времени, с ростом производительности труда. Разве нормально проходила некоторое время назад в "Вопросах философии" дискуссия о перспективах разделения труда, которая вскрыла полнейший разнобой во взглядах и отсутствие объективной теории, которую могли бы признать все?
Думаю, что именно сектор, занятый проблемами современной научно-технической революции может дать развитую теорию будущей материальной базы коммунизма, как результата ряда научно-технических революций (второй промышленной революции), стройную единую концепцию (по выражению Б.Н.Ржонсницкого), позволяющую свести воедино все исследования социальных аспектов н.-т. революции.
Может, это нескромно, но я считаю себя философом – хоть и не по работе, и не по образованию, а лишь по складу мышления. Меня привлекает в основном теоретическое мышление, сфера осознания, хотя возможности мои очень ограничены. Во всяком случае, для меня было бы большим удовольствием принимать участие в подобной работе и осознавать, что твои усилия дают хоть какой-нибудь результат.
Ответ. Дорогой тов.Сокирко!
Благодарю за письмо. Мне кажется, что Вы меня не поняли. Я ни в коей степени не выступал против Вас, как не выступаю против всяких творческих выступлений, хотя с рядом положений выступающих я могу быть и не согласен. Мне хотелось бы просто обратить Ваше внимание на целый ряд плодотворных идей у Маркса, которые Вы видели, но из-за недостатка времени не использовали. Во-первых, по-моему, разработка далеких перспектив должна как-то увязываться с более близкими процессами. Корни будущего надо искать в настоящем. Причем я не навязываю Вам мои замечания, а Вы понимаете, что если бы все, дело сводилось к вопросу доверия и недоверия к той или иной идее не было бы движения науки.
Желаю Вам успеха. С приветом А.Зворыкин. 29.VI.1965. Уважаемый Анатолий Алексеевич!
Я полностью согласен с Вами, что в настоящее время для начинающего социолога стоящей работой может быть только конкретное социологическое исследование. Мне в прошлый разговор было немного стыдно за отсутствие у меня четкой, ясно обрисованной темы. В этом виновата разбросанность моих интересов, а отсюда – их неопределенность: от философских вопросов теории информации и кибернетики до социологии труда. Сказывалась также моя неграмотность в отношении самой социологии, так как в последние два года я в основном поглощал кибернетическую литературу.
Время до 8 сентября я рассматриваю как срок, за который мне надо поближе познакомиться с сегодняшним уровнем социологии и разобраться в собственных желаниях и планах.
Социальная психология меня все же мало прельщает. Тема "Диалектика развития техники" – тоже не моя область. В социологии меня всегда привлекала тема отчуждения труда и тема преодоления отчуждения труда – тема технического прогресса (собственно, отсюда началось увлечение кибернетикой как научной основой совершающейся научно-технической революции). Влиянием первого на второе мне бы и хотелось заняться. Несколько шокирует термин "отчуждение труда" применительно к нашим условиям, поэтому, используя Вашу мысль из доклада "Социальные проблемы современной н.-т. революции", что практически отчуждение труда можно определить как неудовлетворенность работника своим трудом или условиями своего труда, эту тему можно озаглавить можно так: "Неудовлетворенность трудом как один из факторов технического прогресса"
Уважаемый Анатолий Алексеевич! На этих 19 стр. я пытался изложить тему, которая меня волнует , над которой хотелось бы поработать и которая, как мне кажется, вполне может быть исследована. Конечно, мне сейчас трудно самому составить практический план работы, разработать все подробности его. Знания книги "Социология в СССР" и "Современная буржуазная социология" Г.В.Осипова, которые я проштудировал за это время, недостаточно. Но, думаю, при большой работе и с посторонней помощью, справился бы.
Думаю, что многие из вышеприведенных положений покажутся Вам не только спорными, но прямо неверными. Но, я надеюсь, Вы не будете придавать этому слишком большое значение. Ведь сам я отношусь к написанному, как к рабочей гипотезе, которая кажется мне очень правдоподобной и логичной, но которая требует подтверждения фактами. И, если факты будут говорить другое, придется выбрать для теории другую гипотезу.
Уважаемый Анатолий Алексеевич! Я бы очень просил Вас рассмотреть возможность моего поступления в аспирантуру именно в этом году, не откладывая на будущий. За свою подготовку и способность сдать экзамены я уверен, материал я, в основном, знаю, умение сдавать экзамены у меня есть (в институте две трети экзаменов сданы на отл.), язык сдан. Все документы у меня подготовлены, на работе все знают, что я должен поступать в аспирантуру (хотя и не знают – куда), а главное – я уже пропустил один год (в прошлом году меня не отпустили с производства) и уже на один год отстаю от жены. Потеря еще одного года была бы для меня очень тягостна.
Однако А.А.Зворыкин предложил Вите поступать к нему в аспиранты через год. Но походив на семинары, Витя разочаровался в условиях работы и в возможном руководителе. Подготовленный реферат “Неудовлетворённость трудом...” остался в нашем архиве.
23."Неудовлетворенность трудом как один из факторов технического прогресса", лето1965г.
Прежде чем приступить к конкретному социологическому исследованию, следует иметь рабочую гипотезу того, что надо доказать. Нельзя начинать исследование на пустом месте. Лучше иметь маловероятную гипотезу, чем никакую. Только с таких позиций я подхожу к нижеизложенному.
1.Повышение производительности труда –основной закон развития расширенного товарного воспроизводства. Основное выражение которого состоит в неуклонном повышении органического строения капитала, отношения стоимости машин и стоимости рабочей силы, участвующих в производстве. Этот закон действителен как для капитализма, так и для социалистического производства, хотя форма его проявления в разных условиях различна. Иногда этот закон формулируют как всеобщий закон передачи производственных функций от человека к машине, или как закон вытеснения человека машиной из производства, но не это будет нас сейчас интересовать. Интересно выяснить причины этого явления, что, собственно, сводится к вопросу о причинах технического прогресса.
Конечно, причин и влияний на технический прогресс очень много и в целом это слишком большая тема для одного исследования. Но можно заинтересоваться только частью темы, только одним фактором, влияющим на повышение органического строения капитала – а именно, фактор неудовлетворенности трудом.
2. Как известно, при капитализме противоположность между трудом и капиталом обладает весьма резкой, антагонистической формой, что выражается не только в классовой борьбе, не только в факте эксплуатации труда рабочего, но и в характере самого труда, в "отчужденности" его для рабочего, что хорошо раскрыто Марксом в его "Рукописи 1844-го года":
"Отчуждение является не только в конечном результате (отчуждается продукт труда), но и в самом акте производства. Труд для рабочего есть что-то внешнее, не принадлежащее к его сущности... он в своем труде не утверждает себя, а отрицает, чувствует себя не счастливым, а несчастным, не развертывает свободно свою физическую и духовную энергию, а изнуряет свою физическую природу и разрушает свой дух. Поэтому рабочий только вне труда чувствует себя самим собой, а в процессе труда он чувствует себя оторванным от самого себя. У себя он тогда, когда он не работает, а когда он работает, он уже не у себя. В силу этого труд его не добровольный, а вынужденный, это принудительный труд, это не удовлетворение потребности в труде, а только средство для удовлетворения других потребностей, нежели потребность в труде… Отчужденность труда ясно сказывается в том, что как только прекращается физическое или иное принуждение к труду, от труда бегут, как от чумы. Внешний труд, труд, в процессе которого человек себя отчуждает, есть принесение себя в жертву, самоистязание. И, наконец, внешний характер труда проявляется в том, что этот труд принадлежит не себе, а другому".
Неудовлетворенность трудом при капитализме вызывается, прежде всего, его отчуждением и выливается в ожесточенную классовую борьбу, являющуюся одним из основных факторов технического прогресса. Это положение хорошо обрисовано в докладе А.А.Зворыкина "Социальные проблемы современной научно-технической революции": "К.Маркс в своих трудах показывает, например, как в условиях США, при недостатке рабочих и более высокой заработной плате по сравнению с европейскими рабочими, капиталисты были особенно заинтересованы во внедрении в производство машин, как в конкретных исторических условиях, при обострении борьбы между предпринимателями и рабочими в Англии, капиталисты развивали технику, стремясь использовать ее для того, чтобы поставить на колени рабочих. “Начиная с 1825 г.,- пишет К.Маркс,- почти все новые изобретения были результатом конфликта между рабочими и предпринимателями, которые всеми силами старались обесценить специальную подготовку рабочих. После каждой сколько-нибудь значительной стачки появлялась какая-нибудь новая машина". Это, конечно, основное целеполагание для капиталистов при введении новой техники. Только беспрерывная классовая борьба пролетариата вынуждает капиталистов идти по пути технического прогресса, введения машин вместо одностороннего увеличения эксплуатации.
3. Совершенно по иному обстоит дело с факторами технического прогресса при социализме. Основным законом социализма является максимальное удовлетворение растущих потребностей трудящихся при одновременном облегчении труда и уменьшении его продолжительности. Единственно возможным путем для этого является повышение производительности труда, применение машин, технический прогресс. Однако если не удовлетвориться констатацией этого факта, то возникнет вопрос: "А в чем причины этих потребностей, столь основательно влияющих на материальные условия нашего существования, на технический прогресс, а через них и на все общественные отношения?"
Потребности в еде, одежде, книгах, искусстве и прочих материальных и духовных благах не требует своего обоснования. Это аксиомы очевидные и не требующие доказательства. Но вот потребность людей в облегчении и уменьшении производственного труда не является столь очевидной и может скорее вызвать удивление, поскольку широко известно положение о том, что труд создал человека, что труд – является потребностью человека, одной из основных, а при коммунизме – самой главной. С другой стороны – если бы у рабочих при социализме не было бы неудовлетворенности трудом и желания уменьшить его продолжительность и облегчить всемерно, то вся программа партии и правительства по постепенному сокращению рабочего дня оказалась бы бесцельной и направленной против желания трудящихся. Очевидно, что это бессмыслица. 8-часовой рабочий день когда-то являлся великим достижением рабочего класса нашей страны. Планы по переходу на самый короткий в мире (6-часовой) в мире вызывает чувство гордости и удовлетворения у всех трудящихся. Очевидно, что чувство неудовлетворенности своим производственным трудом и желание его сократить существует в действительности, объективно и может быть обнаружено конкретным социологическим исследованием.
4. В чем же причина этого феномена? – появления неудовлетворенности трудом в условиях отсутствия главного фактора, вызывавшего отчуждение труда при капитализме – отсутствия эксплуатации? Конечно, отчуждение труда при капитализме и неудовлетворенность трудом при социализме имеют не только различные причины, но и совершенно различный характер и форму. Неудовлетворенность трудом в социалистических условиях не только не принимают антагонистическую резкую форму, форму отвращения и ненависти, но даже обнаруживается с трудом, до сих пор не является доказанным фактом для всех наших социологов. Достаточно для примера привести сборник "Социология в СССР", где ряд авторов высказывают противоречивые суждения: одни говорят, что неудовлетворенность трудом совершенно нехарактерна, является исключением для наших рабочих, другие же приходят к выводу, что для большинства рабочих труд еще не стал самой первой потребностью, что для большинства существует неудовлетворенность трудом и, собственно, именно поэтому материальная заинтересованность пока еще играет очень важную роль. По-моему, это более логично.
В отношении причин неудовлетворенности трудом большинством социологов, видимо, признано, что кроме причин временного и устранимого в сегодняшнее время, вроде организационных неполадок, несоответствия профессии склонностям и т.д., существуют неустранимые сейчас причины, а именно – необходимость пока низкоквалифицированного труда, разделение труда и другие причины, вызванные характером и техническим уровнем современного производства… А.А.Зворыкин пишет: "Ликвидация частной собственности не может сразу преобразовать производительные силы и сделать их полностью адекватными новым общественным отношениям. Это рождает двойственную обусловленность отчужденного труда: с одной стороны, социальной формой, что является решающим моментом, а с другой стороны, техническим уровнем, организацией производства, распространением на социалистическом производстве взаимоотношений, соответствующих природе этого производства. Для ликвидации явлений отчуждения, имеющих место и на советских предприятиях, необходимо дальнейшее техническое совершенствование производства и особенно механизация трудоемких работ".
Короче говоря, основным источником неудовлетворенности трудом при социализме является несоответствие современного технического уровня производства и психофизиологических возможностей человека (как говорил Маркс - "родовой сущности человека"). "Человек с его психофизиологическими возможностями, с его мышлением на всех предшествующих этапах использовался в производстве, если можно так выразиться, не по назначению. И только тогда, когда он не станет выполнять грубые физические или расчлененные операции, которые он вынужден выполнять сейчас, когда он будет выведен из непосредственного процесса производства, а в основу производства будет, говоря словами Маркса, положен преобразованный естественный процесс, только тогда раскроются во всей полноте действительные возможности человека". (А.А.Зворыкин).
Что же это за психофизиологические возможности человека и почему они не соответствуют характеру современного производства? Тут следует вспомнить определение Маркса человека вообще, человеческой сущности: "Человек есть существо родовое, относится к себе, как к существу универсальному и потому свободному". В этом определении в неявной форме заключен ответ на наш вопрос. Два самых существенных свойства человека, а именно – универсальность и свобода не могут быть согласованы полностью с потребностью современного производства в строго специализированном труде, труде ежедневном, обязательном, строго регламентированном и далеком от полной свободы: хочу – работаю, хочу – нет, или: сегодня я – рыбак, а завтра – писатель. Ни одно производство, использующее рабочую силу, не сможет построить свою работу с учетом изменчивых и непостоянных желаний работника, производство обязательно будет регламентировать поведение человека и этим стеснять его свободу. То же самое касается и свойства универсальности: любое производство (развитое) требует работников разных специальностей и квалификаций и требует выполнения от них строго определенных функций. И трудно представить себе другое производство.
Но почему же тогда психика человека не подстраивается под требования материального производства? Почему человек не становится несвободным и неуниверсальным?
Дело в том, что психика человека, кроме основного и определяющего влияния материального производства, социальных отношений, испытывает столь же глубокое влияние физиологической, биологической стороны человеческого организма, которая, по мнению большинства ученых, остается неизменной после окончательного выделения человека из животного царства, т.е. после окончания действия на человеческий организм действия закона естественного отбора. Действительно, после перехода человека к трудовой деятельности, когда жизнь индивида и общества, в котором он живет, зависит в основном не от его физической организации, а от технических и социальных факторов, различные мутации могли лишь разнообразить человеческий род, но никак не изменять его в целом в каком-то определенном направлении. Биологическая природа человека осталась той же, что и у первобытных кроманьонцев, когда люди жили небольшими племенами, все были равны, не было никакого разделения труда (кроме естественного разделения занятий между мужским и женским полом), максимум свободы в условиях жизни среди природы. Надо думать, что в условиях такого первобытного коммунизма не существовало противоречий между деятельностью человека и его биологической природой. Надо также думать, что в условиях свободного и универсального труда, в условиях коммунизма, может окончательно исчезнуть противоречие между "родовой" сущностью человека и его трудовой деятельностью, а вместе с ними всякое неудовлетворение своим трудом.
Конечно, влияние социальных отношений, воспитания и пр. имеют колоссальное значение в деле преодоления неудовлетворенности трудом у каждого члена общества. Именно этим влиянием объясняется тот факт, что очень большое количество людей, особенно в зрелом возрасте, совершенно не чувствуют неудовлетворенности своим трудом, любят свою профессию, свой труд, и не такой, каким он будет при коммунизме, а таким, каков он есть сейчас: специализированный, регламентированный производством, строго обязательным и т.д. Тем не менее, полностью переделать человеческую психику, уничтожить влияние биологической стороны, социальное влияние и воспитание не может. Именно поэтому современное производство не может обойтись без материального стимулирования производственного труда, без подкрепления потребности к труду – удовлетворением потребности в пище, одежде и т.д. ("кто не работает, тот не ест").
5. Обрисовав в общих чертах причины неудовлетворенности трудом у работников и влияние этой неудовлетворенности на развитие материального производства в сторону все большего применения машин, уменьшения доли живого труда, в сторону технического прогресса было бы очень интересно выяснить на практике: "Как именно, конкретно влияет неудовлетворенность трудом на технический прогресс? Есть ли между ними прямая связь, и какая именно? А может быть вышеизложенная гипотеза неверна?» Ответом на это может служить только конкретное социологическое исследование.
Во-первых, надо убедиться в реальном существовании неудовлетворенности трудом, существовании не только в качестве досадного исключения или пережитка, а в качестве широко распространенного и законного свойства работников нашего производства. Имеется в виду не то чувство неудовлетворенности (вернее, отвращения) к труду, которое лежит в основе капиталистического отчуждения труда. Это чувство гораздо ближе к той творческой неудовлетворенности достигнутым, которая, по всеобщему признанию, характерна для наших людей (хотя и не совпадает с ним).
Исследованием этого вопроса занимались многие социологи. Однако в силу различных методик, в силу их недостаточной точности, а также, возможно, в силу различного понимания термина «неудовлетворенность трудом», эти исследования дают самые различные результаты, что не может быть признано нормальным. Именно поэтому вопрос считается до сих пор до конца не выясненным.
Для примера можно привести данные различных авторов, изложенные в одном сборнике «Социология в ССС» и в докладе А.А.Зворыкина:
l) По данным Наумовой, на вопрос «Любите ли Вы свою работу» из 58-и рабочих ответили: «да» – 52 человека, «нет» – 5 человек, неопред.ответ – 1. Вывод – только 10% опрашиваемых рабочих не удовлетворены своим трудом. Два контрольных вопроса уточнили эту цифру: на вопрос «Думаете ли Вы о своей работе во время досуга и всегда ли с хорошим чувством?» получено 35 положительных ответа (следовательно, неудовлетворенность трудом можно подозревать у 39% опрашиваемых); ответы на вопрос «Какое время дня Вам больше всего нравится» заставляют подозревать неудовлетворенность трудом у 18-ти человек (нравится вечер, как отдых), т.е. 31% опрашиваемых. Как вывод – большинству советских рабочих совершенно не присуще чувство неудовлетворенности своим трудом (тем более, что по наблюдениям самого автора, у 38-ми рабочих работа по своему характеру была операционной, однообразной, неинтересной).
2) По данным А.Н.Когана, из 175-ти рабочих 64,1% - удовлетворены своей профессией, 10,7% - не вполне удовлетворены, 25,2% - не удовлетворены. Опрос 389 человек показал, что только 15,4% не удовлетворены своим трудом. Вывод – аналогичный предыдущему.
3) Опросы 600 рабочих, проведенных Э.Г.Валентиновой, показали, что 84,8% всех опрошенных удовлетворены своим трудом и только 15,2% не удовлетворены. Вывод – аналогичный предыдущему.
4) По данным Г.И.Попова, из 2700 молодых рабочих на вопрос «Удовлетворены ли Вы своим трудом» 40% дали положительный ответ, 18% - неудовлетворительный, а 42% - неопределенных ответ.
Вывод – что большинству рабочих в той или иной мере присуща неудовлетворенность трудом, что на степень удовлетворения влияет, прежде всего, содержание и условия труда, степень его разделенности.
5) По данным В.В.Мшвениерадзе и Г.В.Осипова исследование рабочих двух конвейеров показало, что 95% рабочих считают свой труд неинтересным, монотонным, недовольны им. Это очень ясно говорит о том, что крайняя степень разделенности труда и принудительность его ритма вызывает крайнюю степень неудовлетворенности трудом.
6) Интересны данные о соотношении моральных и материальных стимулов к труду приводит Гурьянов. Опрос 525 рабочих дал следующее распределение ответов на вопрос «С чем Вы согласны»:
а. «Хороша та работа, где ты приносишь пользу, где ты нужен». …40%
б. «Нельзя забывать о заработке, но основное – смысл работы и ее полезность для общества». …42%
в. «Заработок главное, но надо думать и о смысле работы». … 12%
г. «Хороша любая работа, лишь бы ее оплачивали». … 2%
д. «Меня угнетает работа». … 1,5%
е. «Не знаю». … 2,5%
Имеет большое значение, что опрос ведется не просто: «да» или «нет», а в пятибалльной системе, что позволяет гораздо более полно и точно выявить действительную картину вещей. Большинство (60%) связывает работу с обязательностью заработка, материального стимула и не считает работу на производстве своей самой первой необходимостью. Следовательно, у каждого из этих рабочих имеется в той или иной степени неудовлетворенность своим производственным трудом.
7) Наиболее, на мой взгляд, ценные и точные данные приводят Здравомыслов и Ядов в своей статье «Отношение к труду и ценностная ориентация личности». Большое количество опрашиваемых молодых рабочих (2665 человек), забота о правильности подбора опрашиваемых (случайно-районированная выборка), количественное выражение всех результатов и строгая математическая обработка их, сопоставление субъективных мнений рабочих о характере своего труда, выявленных опросом, с объективными результатами их труда и с их ценностными ориентациями, придают большую убедительность и достоверность их данным, а, следовательно, и выводам. Авторы приводят средние оценки по результатам в пятибалльной системе (от –2 до +2): объективное отношение к труду - 0,03; удовлетворение работой +0,16; понимание общественной значимости своего труда +0,06, т.е. все три показателя близки к нулю. Очень большое влияние на степень удовлетворения трудом оказывает характер труда (от +0,22 до –0,12). Только 10% опрашиваемых считают труд на производстве своей главной ценностью, первой потребностью. Это убедительно доказывает наличие неудовлетворенности трудом у большинства рабочих и показывает большое значение системы материального стимулирования.
Думается, что при исследовании неудовлетворенности трудом следует ориентироваться на методы, используемые Здравомысловым и Ядовым.
6. Выше подчеркивалась тесная связь между необходимостью материально стимулировать труд и степенью неудовлетворенности трудом. Подразумевалось, что чем тяжелее труд, чем большее неудовлетворение он вызывает, тем больший материальный стимул должен существовать для осуществления этого труда. Прямую связь здесь установить довольно трудно, так как на величину зарплаты гораздо больше влияет культурно-технический уровень работника, его производственная квалификация. Но, если брать группы работников одного какого-то уровня, или каким-либо другим способом вычитать этот фактор, то, может быть, удастся получить зависимость величины зарплаты от неудовлетворенности трудом. При этом надо будет учесть, что обычно рабочий не делает различий между характером труда и величиной зарплаты, так что на вопрос: «Удовлетворены ли Вы своей работой?» он может ответить: «Да», имея в виду свой заработок. Это надо строго различать. Видимо, здесь большую помощь сможет оказать корреляционный метод.
Имея такую зависимость, мы можем интерпретировать богатейшие данные по зарплате, которые имеются по всей стране и почти за все годы, интерпретировать как косвенные данные по неудовлетворенности трудом (относительно других профессий, конечно).
7. Имея данные по неудовлетворенности трудом, было бы интересно их сопоставить с основными и постоянными причинами, их вызывающими, а именно – со степенью разделения труда и со степенью его принудительности, обязательности. Конечно, прежде, чем сопоставлять, следует очистить эти данные от всех побочных влияний на неудовлетворенность трудом (плохая организация труда, отсутствие инженерно-психологических мероприятий и т.д.), видимо, с помощью корреляционного метода.
Как мне кажется, наибольшую трудность представляет классификация видов труда по степени его разделения. Большинство авторов сейчас пользуется делением на пять больших групп:
а. Рабочие, занятые на конвейерах и полуавтоматах;
б. Рабочие ручного труда;
в. Рабочие, занятые на универсальных станках и машинах;
г. Рабочие, занятые управлением автоматических линий или непрерывным производством (например, химическим);
д. Рабочие, занятые ремонтом и наладкой современного оборудования.
Эта классификация показала свою пригодность на практике, но она является недостаточно полной и точной и выглядит чересчур эмпиричной. Следовало бы попытаться расклассифицировать виды труда по критерию его разделенности – а именно, по количеству неодинаковых производственных операций в единицу времени (допустим, в рабочую смену), производимому одним рабочим. Конечно, неизвестно, насколько точно можно произвести подсчет этих операций по технологическим документам, имеющимся на производстве, насколько объективно будет отражать этот показатель разделенность труда, а, следовательно, и степень неудовлетворенности им. Возможно, что количество операций в смену надо будет устанавливать путем непосредственного наблюдения. Кроме того, сейчас в производстве действует классификация труда по виду профессии и по степени квалификации. Было бы очень важно попытаться каждому виду труда по этой классификации поставить в ряд степень его разделенности. Такой классификацией было бы удобно пользоваться при исследовании неудовлетворенности трудом. Конечно, это довольно большая работа и сначала можно сделать только пробу, попытку добиться успеха.
8. Еще большие трудности обещает попытка установления связи между техническим прогрессом и степенью разделенности труда. В данном случае технический прогресс можно отождествить с течением времени, ибо нет ни одного вида труда, на котором бы ни сказалось с течением времени влияние технического прогресса. Не имея данных за прошедшее время, можно исследовать труд рабочих на оборудовании различного времени выпуска или на оборудовании, типичном для того или иного времени. Но надежды на выявление четкой закономерности здесь почти нет, так как технический прогресс не просто уничтожает старое разделение труда введением машин, но одновременно вводит новое разделение труда. Достаточно вспомнить, как осторожно обрисовал эту связь Маркс в своем труде «Нищета философии». Полемизируя с Прудоном, который считал машину как соединение многих операций, как синтез разделенного труда, как антитезу разделения труда. Маркс возражал: «Нет ничего нелепее, как видеть в машинах антитезис разделения труда; синтез, восстанавливающий единство раздробленного труда. Машина есть соединение орудий труда, а вовсе не комбинация работ самого рабочего… По мере того, как развивается концентрация орудий, развивается разделение труда, и наоборот. Вот почему за каждым крупным изобретением в области механики следует разделение труда, а всякое разделение труда ведет к новым изобретениям в механике…(отметим эту прямую связь, установленную Марксом, между научно-техническим прогрессом и разделением труда – а через него и неудовлетворенностью трудом) Введение машин усилило разделение труда внутри общества, упростило функции рабочего внутри мастерской, увеличило концентрацию капитала и еще больше расчленило человека».
Однако, с другой стороны, Маркс видел и другие стороны фабричного производства, что доказывает следующий абзац: «Разделение труда на фабрике характеризуется тем, что труд совершенно теряет здесь характер специальности (надзор за машинами прост). Но как только прекращается всякое специальное развитие, начинает давать себя знать потребность в универсальности, стремление к всестороннему развитию индивида. Фабрика устраняет обособление профессии и профессиональный идиотизм.
Г-н Прудон, не поняв даже этой единственно революционной стороны фабрики, делает шаг назад и предлагает рабочему не ограничиваться изготовлением одной двенадцатой части булавки, а изготавливать поочередно все двенадцать ее частей (перемена труда?). Этим-де путем рабочий достиг бы полного и всестороннего знания булавки. Вот в чем заключается синтетический труд г-на Прудона. Никто не станет оспаривать, что шаг вперед и шаг назад составляют вместе тоже некое синтетическое движение».
Видимо, только сочетание этих внешне противоречивых сторон влияния машин, технического прогресса на разделенность труда, как это делает Маркс, может выявить истину. То возражение, что вышеприведенные положения Маркса относятся только к капиталистическому производству, не может быть принято всерьез, так как здесь речь идет о влиянии на разделение труда не социальных условий, а материальных средств, машин.
Думается, что исследование степени разделенности труда в зависимости от технического прогресса, от времени не может дать прямую зависимость между ними, а какую именно – неясно! Ответить на это может только исследование. Но как первую гипотезу можно принять, что технический прогресс или время не влияют с этой стороны на неудовлетворенность трудом.
9. Сложным вопросом является выяснение степени обязательности труда на степень неудовлетворенности им. Сложность заключается здесь опять же в классификации труда по степени его обязательности, принудительности, несвободности. Прежде всего, эта степень проявляется в продолжительности обязательного ежедневного рабочего дня: чем дольше длится обязательный рабочий день, тем тягостнее труд для человека. Затем большую роль в принудительности труда играют такие факторы, как наличие ночных и вечерних смен, особенно тягостных для человеческого организма, как тот принудительный ритм, который задает машина работающему при ней человеку и так далее. Видимо, рабочие ночных смен и конвейеров займут в этой классификации один конец, а писатели и прочие работники творческого труда, не имеющие обязательного рабочего дня – противоположное место.
Можно быть уверенным, что исследование установит четкую связь, прямую пропорциональность между объективным свойством принудительности труда и субъективным чувством неудовлетворенности трудом у работника. Было бы интересно выяснить субъективные мнения работников именно об этом свойстве производственного труда.
Так как технический прогресс неуклонно действует в сторону уменьшения продолжительности рабочего дня, увеличения творческой свободной стороны производственного труда (что следует установить зависимостью принудительности труда от времени), то в той же степени уменьшается и степень неудовлетворенности трудом. Именно в уменьшении обязательного труда проявляется гуманизация труда, переход к свободному коммунистическому труду, труду, как досуг, как радость, как удовлетворение первой потребности, как спорт, как средство воспитания; труду, полностью соответствующему сущности человека. И одновременно именно в этом проявляется действие технического прогресса, уменьшающего обязательный труд человека в производстве вводом все новых машин.
10. Данная тема предполагает много сложных и трудных исследований. Выполнять их на большом количестве опрашиваемых, видимо, невозможно. Целесообразно ограничиться исследованием небольшого количества цехов или небольших предприятий и других учреждений. Именно вследствие небольшого количества фактов, которые можно собрать, особое внимание надо уделить их репрезентативности, строгости и качеству их обработки математическими средствами и так далее. Следует также обратить внимание на полноту обработки фактов. Ведь на неудовлетворенность трудом кроме вышеотмеченных причин влияют масса других вещей: и разного вида моральные факторы, и отношения в коллективе, и степень организации труда, и наличие или отсутствие инженерно психологических мероприятий, и различный склад психики у разных работников и много другое. Все эти факторы представляют сами по себе значительный интерес, поскольку позволяют именно сейчас и с помощью небольших средств уменьшить неудовлетворенность трудом, улучшив этим жизнь людей. Поэтому исследованием этих факторов заняты многие советские социологи и именно поэтому нельзя пренебрегать возможностью их исследовать, раз собраны данные. Кроме того, точное исследование этих факторов необходимо для того, чтобы полностью их устранить при определении влияния разделенности и обязательности труда на неудовлетворенность трудом.
То же самое касается и влияния культурно-технического уровня работника на его неудовлетворенность своим трудом. Кроме того, в осмыслении этой темы большую роль может сыграть материал, уже накопленный советскими социологами.
11. Наконец, самое последнее и самое главное. Следует сопоставить исследованную степень неудовлетворенности трудом и скорость внедрения машин, скорость технического прогресса. В отраслях и для профессий с наибольшим разделением труда, с наибольшей принудительностью труда, и, следовательно, с наибольшей неудовлетворенностью трудом и наибольшей оплатой труда (сравнительно с другими работами того же культурно-технического уровня), скорость технического прогресса должна быть наибольшей. Высокая стоимость живого труда вызывает усиленное внедрение машин, усиленную замену живого труда машинным.
Хотя в конце 1965г. были сделаны ещё две попытки стать аспирантом –философом, Витя уже созрел до понимания, что с помощью официальной науки решать мировоззренческие вопросы у него не получится, надо расти самостоятельно.
Уважаемый товарищ Лем! Позвольте, прежде всего, поблагодарить Вас за прекрасные книги, чтение которых всегда доставляло мне огромное удовольствие.
С большим интересом я прочел и Вашу статью "Безопасна ли техника без опасности" в “Литературной газете “ от 26 октября 1965г. и ответ на нее тов.Андреева. На мой взгляд, Вы поднимаете очень интересный вопрос, хотя и не даёте сами ответ на него. Думаю, что в статье тов.Андреева также нет нового ответа, кроме выражения уверенности, что не нам, "первобытным" амебам судить о далеком будущем. Такой ответ меня никак удовлетворить не может. Ваш вопрос требует более серьезного ответа.
Да, проблема, которая поднята в Вашей статье, вполне реально встает перед человечеством как проблема его ближнего будущего. Обычная формулировка подобных вопросов звучит так: Каковы последствия автоматизации? Насколько далеко пойдет технический прогресс в деле замены человеческого труда машинным? Превзойдет ли будущая машина все производственные способности человека? Перед людьми встает задача переосмысления своих привычных отношений с техникой, задача переосмысления своей роли в производстве. С одной стороны, в каждом почти человеке обществом глубоко воспитано убеждение, что производственный труд – дело чести, славы, доблести и геройства, а с другой стороны – анализ современного развития общества убеждает в том, что доля человека в производственной деятельности все время уменьшается, рабочий день уменьшается и неизбежен день, когда человек со своими ограниченными (биологическими рамками) способностями будет просто лишним на производстве, как излишни сейчас станки дореволюционного времени. Думаю, не ошибусь, если выражу уверенность, что большинство читателей к такому выводу еще не пришло (что видно хотя бы на примере Андреева). И потому считаю очень ценным, что Вы, придя к выводу о неизбежности полной автоматизации производства, о неизбежности ликвидации обязательного производственного труда, выступили с развитием своих взглядов перед широким читателем.
Я уверен, что многие люди просто не задумаются над Вашим вопросом, ибо не признают его необходимости, его реальности, сочтут за прихоть фантаста, ответят так: "Этого быть не может". Но отвечать так – значит просто не учитывать закономерностей развития общества.
Я имею в виду, прежде всего, закон неуклонного повышения производительности труда. Маркс этот закон выражал в виде повышения органического строения капитала или уменьшения отношения переменного капитала к постоянному V/C/ То же самое можно выразить в виде закона вытеснения человека из производства машиной.
ОтношениеV/C неуклонно уменьшается. Это экономический закон. Но для фантаста интересно проанализировать, что будет с этим отношением в течение времени, ибо можно без преувеличения сказать, что от этого зависит облик будущего общества. Если подходить математически, то тут возможны три варианта:
1) На каком-то этапе V/C становится постоянным, что вполне соответствует ходячим представлениям о том, что коммунизм – это совокупность заводов с автоматическими линиями, с операторами и наладчиками, с конструкторами и исследователями, т.е. идеал современного производства выдается за вечный в будущем образец. Тем самым отвергается фактически технический прогресс, что неприемлемо.
2) Отношение V/C с течением времени уменьшается, но не достигает никогда нуля. Воззрение это довольно последовательно, удовлетворяет многих людей, но является несостоятельным, поскольку: во-первых, оно основано на убеждении, что невозможно создать устройство, способное заменить человека в производственной деятельности, что человек будет всегда совершеннее любой машины; во-вторых, вечное сохранение труда в производстве продуктов означает, что им всегда будет присуще такое свойство, как стоимость (количество вложенного труда); что сохранится всегда необходимость в сравнении продуктов по их стоимости и т.д., что сохранится навечно, следовательно, товарное производство, социализм и даже, возможно, капитализм. Именно так представляют будущее защитники капитализма.
3) Неизбежно наступление времени, когда отношение V/C сведется к нулю. Это будет означать, что труд человека во всем производстве станет невыгодным, что продукция потеряет свою стоимость и будет столь же доступной для человека, как сейчас вода и воздух, что исчезнет товарное производство и утвердится принцип потребления материальных благ по потребности, что останется только работа по склонности, как радость, как спорт, как средство самовоспитания и гармоничного развития личности.
Закономерно встает вопрос: "А не деградируют ли люди в условиях этого полного благополучия, не будут ли они предаваться безделью, не превратятся ли наши потомки в Обломовых?"
Чтобы ответить на этот вопрос, следует присмотреться к процессам, протекающим в реальной жизни. Писатель Уэллс считал неизбежным вырождение человека в результате все большего применения машин, механизации труда и в итоге - превращения всего производительного труда человека в умственный. В его романах человек превращается в один мозг. Органы же физического труда (руки и ноги) атрофируются за ненадобностью. Вполне естественно, что Уэллс в то время мог видеть только одну тенденцию действительности – замену машинами физического труда, а вторую тенденцию – замену машинами умственного труда – он не мог видеть, поскольку из-за отсутствия кибернетики она была в зачаточном состоянии. Если следовать логике Уэллса, нам, осведомленным в успехах кибернетики, придется говорить не только о ликвидации ненужных рук и ног, но и об исчезновении за ненадобностью головы, как органа умственного труда, т.е. о неизбежности гибели, атрофированности человечества. Абсурд!
Уэллс не учитывал других тенденций в жизни, которые компенсировали вредное влияние замены физического труда машинным – а именно, развитие спорта. Люди обладают слишком большой жаждой жизни, и не ленивой, а полнокровной, сильной, красивой жизни, чтобы не суметь себя заставить добровольно заниматься физической работой (спортом), которая с узко производственной точки зрения считается совершенно бессмысленной, но имеет большое значение для развития гармоничного человека. Раз производство не дает возможности развернуть человеку те или иные способности, он при наличии свободного времени развертывает их в это время, притом с большей пользой для своего развития, чем мог бы он это сделать на производстве, которое несмотря на то, что оно все же сохраняет разделение труда, не может полностью сообразоваться с потребностями человека. Вытеснение умственного труда на производстве будет означать не только резкое увеличение свободного времени, но и гигантское развитие искусства, философии, добровольных научных исследований и т.д., всякого рода духовного спорта.
Фантастам при описании будущего человечества, коммунизма, следует внимательно приглядываться к афинскому обществу Древней Греции. Греки совершенно искренне считали, что рабы – не люди, а машины (говорящие орудия), занятые "низким трудом" для производства материальных ценностей, уделом же свободных являются героические подвиги, спорт, философия, науки, искусство. Конечно, греки глубоко ошибались в своем представлении о рабах, как об орудиях. Рабы – это люди, искусственно превращенные в машины, жестоко эксплуатируемые и потому готовые ежечасно на восстание, на уничтожение своих хозяев. Именно этот факт обусловил все отрицательные черты греческого общества, а впоследствии – и его гибель. Но нам интересен другой факт – привело ли освобождение греков от производственного труда, от обязанности заботиться о своих материальных потребностях к их деградации? Конечно, нет!
Именно свободное время позволило грекам развить изумительное искусство, начать науки и философию, фактически стать началом цивилизации, перехода от варварства, дикости к современности.
Почему же мы должны предполагать, что если бы греки вместо рабов получили настоящие машины, способные заботиться о них и освободить их время, то их цивилизация не развилась бы, а греки вымерли? Думается, что использование машин вместо рабов сделает прогресс в будущем коммунистическом обществе во много раз более мощным и сильным, гуманным, чем в Древней Греции.
Человек по натуре – вовсе не лентяй и не трус. Заниматься тяжелой работой он может не только на производстве, проявлять героизм – не только в сражениях. Если для нормальной жизни человечеству будет не хватать этих качеств, люди будут тяжко работать и совершать героические подвиги совершенно свободно, без всякой видимой цели (вроде производства материальных благ или защиты отечества). Да и почему надо считать, что люди могут проявлять героизм только на войне или на производстве. В спорте, в быту, в своих свободных занятиях люди проявляют зачастую гораздо больше героизма, величия духа и других прекрасных качеств. Этим летом в горах погиб мой товарищ, погиб, потому что ночью пошел на помощь к замерзающему альпинисту. Для меня это было не только первой смертью близкого человека, но и первым соприкосновением с подвигом. И этот единственный осознанный мною героический поступок произошел не на производстве, а в спорте.
Думаю, что при коммунизме подвиги, совершенно исключенные из производства, будут многочисленны в спорте, в свободной жизнедеятельности людей, ибо невозможно представить жизнь человека без подвига.
Зачем нужен альпинизм, альпинизм, связанный, несмотря ни на что, со смертельным риском? Зачем люди стремятся к подвигу, даже если это и не нужно для производства или для защиты отечества? – Пока Вы не решите этот вопрос, Вы не имеете права думать о будущем царстве свободы как о мире ленивых, пресыщенных, негероических Обломовых.
Вы говорите об абсурдности уклонения людей от машинных услуг. Но если такое уклонение необходимо для физического и морального здоровья людей, почему бы и не отказаться от этих услуг? И почему собственно сейчас люди отказываются от излишней пищи, от материальных удобств, предпочитая турпоходы? Почему Вы считаете невозможным подобное поведение для всех людей?
Ведь людям вовсе не надо, чтобы машины за них делали все: и ботинки шнуровали, и с ложечки кормили. Машины людям нужны как могущественное средство борьбы с природой, как средство производства материальных благ. Людям нужны машины для того, чтобы освободиться от производственного труда, труда обязательного, постоянного, связанного с чуждым для человеческого организма производственным ритмом, а потому труда утомительного и тяжкого для человека. Разве Вам не знаком такой парадокс: человек с увлечением собирает дома радиоприемник, и с отвращением выполняет подобную работу на производстве, поскольку он связан с конвейером, поскольку он связан с обязательностью и т.д. Машины никогда не заменят труд первого рода (человеку это ни к чему) и когда-нибудь обязательно заменят труд второго рода. И пусть в будущем радиоприемники будут совершенно бесплатны, я уверен, что всегда найдутся любители их собрать своими руками.
Останавливать все автоматы и вызывать аварии на производстве, чтобы почувствовать романтику, конечно, совершенно не имеет смысла, но ограничить услуги машин, видимо, будет иметь смысл. Я уверен, что будущее человечество будет гораздо ближе к природе, лучше знать ее, чем сейчас, что оно в некотором роде, возможно, вернется к жизни кроманьонцев, и в то же время оно необычайно разовьет свои умственные способности, свой художественный вкус, т.е. все лучшие черты городской жизни, которая уже давно стала второй натурой человека. Свободное время преобразует человека! Если все исследования космоса, микромира и др. явлений природы, необходимые для дальнейшего развития материальной базы человечества и распространения человечества вширь, будут производиться машинами, то общее философское осмысление полученных результатов, видимо, будет занимать у человека большое количество времени. Об обществе будущего можно много размышлять, и, тем не менее, еще больше останется вопросов, но в одном я уверен: человечество никогда не покончит с собой самоубийством, у него всегда хватит и физических, и моральных сил преодолеть все затруднения (даже такие, как "Как обойтись без затруднений"), среди людей всегда будут герои, человечество никогда не будет жить без опасности, пусть, с Вашей точки зрения, и искусственных.
Уважаемый Герман Алексеевич!
11 февраля этого года я слушал Ваш доклад на семинаре Шухардина. Хотелось бы выразить свое отношение к этой теме, живо меня трогающей. В чем здесь смысл, как мне кажется? – В том, что одна качественная модель общественного производства, выраженная привычными для нас терминами политэкономии, которыми пользовались еще Маркс и другие ученые его эпохи, заменяются качественной моделью, выраженной терминами кибернетики. В чем ее достоинство? – Кибернетика тесно связана с математикой, значит, есть надежда, что перевод содержания наших сегодняшних представлений на кибернетический язык позволит приблизить время применения математики в этой области исследования. Далее, кибернетика – наука, обобщающая чрезвычайно многие области мира. Думается, что Ваша модель может изобразить не только общественное производство, но и множество других сложных (кибернетических) систем, взятых или из биологии, или из техники, или еще откуда-то. И уж совсем теряется в этой общности различие между капитализмом и социализмом, т.е. то различие, которое по существующему у многих убеждению является самой основной, самой главной чертой, основой в общественном производстве, той печкой, от которой надо плясать в любом докладе. Для Вас же это только один из второстепенных вопросов, выражающихся лишь различной степенью сочетания двух методов регулирования: авторегуляции и структурного управления. Вы, видимо, помните вопрос, заданный мною об этом. Сам я убежден, что различие между капитализмом и социализмом, в общем плане, можно выразить в этих терминах и следовало бы, конечно, выражать именно так, если заботиться о научной истине. Но если не питать иллюзий, то надо признать, что нет почти никаких надежд на признание правомерности такого подхода – уж очень он смахивает на взгляды некоторых оппортунистов. Вполне понятно, почему Ваш доклад вызвал такие бурные возражения, а Ваша тема была названа даже "страшной" – в определенном смысле и для определенных людей она в действительности страшная. Тут не помогут даже ссылки на Маркса. Я вполне уверен, например, что Маркс согласился бы скорее с Вами, чем с Кузиным, что у капиталистического и социалистического способов производства Маркс нашел бы гораздо больше общего, чем различий, ибо основной его аксиомой была зависимость производственных отношений, связей, структур от характера и потребностей производительных сил, от уровня развития техники (которая сейчас примерно одинакова и в СССР, и в США), а исходить привык от производительных сил, а не наоборот. Но повторяю, существенно как раз то, что представления у большинства ученых старшего поколения в этом пункте другие, они ищут не общее, а различное, и будут всемерно сопротивляться первому, чему я и был свидетель.
Конечно, разумно было бы затушевать эту сторону дела, сделать Вашу тему менее "поражаемой". Но с другой стороны именно в нахождении общих черт между различными типами производства, в выяснении того, что можно заимствовать из зарубежной практики, а что нельзя и т.д. есть большой смысл. Для множества специалистов это имеет большой практический интерес. Пример, приведенный Шухардиным, говорит как раз об этом.
Я думаю о том, чем бы я мог быть Вам полезен. Я работаю на Московском трубном заводе инженером-технологом и, конечно, мог бы дать Вам практический материал, если Вам что-либо интересно. Завод небольшой, но обладает всеми чертами завода, здесь, по крайней мере, легче не утонуть в деталях.
Например, Вашу модель придется непременно сравнивать с теми моделями предприятий, где квадратиками располагаются различные цеха и отделы и стрелками указываются линии их подчинения, управления и т.д.
Конечно, Вы строите модель всего общественного производства, но, видимо, последнее должно состоять из каких-то элементарных подразделений, и в их качестве, наверное, выступят отдельные предприятия. И Ваша модель, отнесенная к производству вообще, может быть в частности отнесена и к его клетке – отдельному предприятию. Так же как клетка живого организма сама является сложной системой, так же и завод имеет сложную структуру. По отношению к вышестоящим уровням (главкам и министерствам) – это управляемая система, по отношению к нижестоящим уровням (цехам, отделам и дальше – работникам, соединенных с орудиями труда) он – управляющая система. Он связан с внешней средой (другими предприятиями и природой), выступая и как поставщик готовых изделий, и как заказчик исходных материалов. Так же и нижестоящие системы (цеха, отделы, вплоть до людей) являются сложными системами, которые так же связаны со средой, подчиняются высшим уровням и управляют низшими. На одном уровне сеть предприятий, т.е. то же самое общественное производство, можно представить в виде нейронной сети (информационная сеть), которую можно рассчитывать методами анализа причинных сетей. Причем уже не важно, в чем выражается поступающая в ячейку информация – в виде ли руководящих бумаг или в виде выпущенной продукции, количество и качество которой выражается в деньгах и как-то может, видимо, быть переведено в единицы информации. У Бира хорошо разобраны подобные примеры. Сведением общественного производства к подобию гигантской информационной машины можно добиться очень много: расчет информационной мощности узлов, их пропускной способности и т.д. Учтите, что это говорит не специалист в кибернетике, а человек, знакомый с ней поверхностно.
Далее, очень интересно, в какой стадии находится разработка моделей производства разных веков и в разных обществах, о которых говорил Шухардин. Это действительно имеет значение для создания правдоподобной модели будущего общественного производства при коммунизме. Интересно, приходите ли Вы в ходе своих исследований к закону эволюции производственных систем, выраженных в уменьшении участия людей в производстве, замены в производстве человека машиной? Я считаю закон повышения производительности труда (другая его формулировка) основным главным законом эволюции общественного производства.
Хотелось бы прочитать Ваш ответ, тем более, если бы я мог быть чем-либо полезен. 13.2.66г.
Москва, А-438, Онежская, д. 11/5, кв. 56. Еременко Герман Алексеевич.
Ответ. Уважаемый тов. Сокирко!
Я, к сожалению, не знаю Вашего имени-отчества, да и в фамилии не совсем уверен. Большое спасибо Вам за внимание и интерес к моей работе. Прошу меня извинить за столь долгое молчание, правда, дел было столько, что мы с Вами все равно бы встретиться не могли. Вы правильно заметили, что качественная кибернетическая модель дает возможность перейти к количественному моделированию. А это значит достижение таких вершин, о которых и не могли мечтать специалисты по общественным наукам раньше. Сейчас я и работаю над стохастической моделью эволюции технической мысли, тесно связывая эту модель с моделью эволюции экономической системы.
Идеальная высшая цель – научиться рассчитывать ход истории, отправляясь от состояния искусственной системы (а на первых порах – ее отдельных подсистем) в какой-то выбранный начальный момент (начальное состояние не объясняется и берется как данное). Если мы обработаем такую вероятностную модель на историческом материале, добившись удовлетворительного совпадения, тогда мы – боги… Заложив в нашу модель современное состояние, мы сможем увидеть наиболее вероятное отдаленное будущее. Увидеть будущее, и значит, как это ни странно, изменить его, сделать его лучше, чем оно было бы, если бы мы не смогли заглянуть в него. Надеюсь, я не очень заумно говорю.
У меня к Вам предложение – серьезно заняться этими вопросами. Я ведь тоже инженер, специалист по ракетным двигателям для космических летательных аппаратов, но математическое моделирование более захватывающее, чем космические полеты. Может быть Вы незнакомы, тогда очень советую следующую литературу:
Баумоль, Беллман. Экономическая теория и исследование операций (сейчас продается); Аллен. Математическая экономия.
В журнале "Экономика и математические методы" (№ 1 или 2? 1965г.) интересная статья Новожилова о развитии системы управления народным хозяйством в нашей стране.
Скоро выйдет книга Шляпентоха, но основные мысли в сб. "Некоторые проблемы политической экономии" Новосиб. гос. Ун-та, там же чудесная статья П.Олдана.
Если найдете время, отвечайте мне. Кстати, 8 апреля в 16 час. выступает на секции Лев Смирнов с интересным докладом. Будет время, заходите, поговорим.
С уважением...
Письмо. Уважаемый Герман Алексеевич!
Спасибо за ответ и за предложение сотрудничать. Сейчас я пытаюсь хоть немного, хоть в общем порядке и поверхностно, просмотреть те книги, которые Вы мне рекомендовали. Но, даже не закончив этого процесса, взялся за письмо, т.к. я понял, что основное я у Вас и не понимаю. И это мне хочется выяснить.
Читая тезисы Вашего доклада и сам доклад, я представлял, что основная задача у Вас – создание качественной кибернетической модели науки и производства с заменой старых понятий времени Маркса новыми терминами с новыми возможностями к разъяснению действительной сути и производства, и науки. Если помните, в своем письме я перечислял выгоды такого нового подхода к делу и высказывал неуверенность в том, сумеете ли Вы пробить стену неприязни к этой новой, якобы немарксистской трактовки.
Сейчас же, после Вашего письма, я понимаю, что Вас в основном интересует разработка не качественной, а количественной модели производства, науки, технической мысли, короче говоря – жизни общества, модели, которая позволила бы давать какие-то количественные предсказания, хотя и с большой долей вероятности. И это мне непонятно.
Фактически Вы хотите составить перспективный план технической мысли, научных открытий, при условии, если этот план не будет известен людям и не заставит их изменить течение событий. Вы сами говорите, что тесно связываете этот план с моделью эволюции экономической системы (т.е. с экономическим планом). Я думаю, эта модель эволюции экономической системы оказывается для Вас вроде первичной основы, на которой можно построить модель эволюции технической мысли.
Однако П.Олдан, которого Вы рекомендуете как автора чудесной статьи (и с этим я полностью согласен), в этой же статье пишет: "Если нужно вести неослабную борьбу против недооценки роли математики, то не следует упускать из виду и другой крайности – переоценки возможности математического решения экономической проблемы… Здесь (в социальных явлениях) роль единичного несравненно важнее (чем в астрономии или физике?) и мы уже не можем ограничиваться выявлением и точным математическим описание типа процесса, но должны возможно более полно учесть его индивидуальные черты. Ни одна историческая форма не повторяет точно пути развития другой формы… Поэтому мы не можем построить такой оптимальный план, который наперед учел бы все возможные изменения, но должны…" Олдан приходит к такому выводу на основании того, что в экономике большую роль играет субъективный фактор, способности и влечения людей, которые сами являются чрезмерно сложными системами для детального описания. Все это понятно, и Вы сами на своем докладе говорили о необходимости сочетания "структурного управления" (центрального жесткого планирования; плана, который бы предусматривал будущее развитие и самоуправления, т.е. в большей мере отказа от такого предвидения, как невозможного и как выход – саморегулирование. Я могу, следовательно, сделать вывод, что Вы считаете невозможным создание количественной модели эволюции экономической системы, которая могла бы действовать на большой срок. Но если это так, то как же можно серьезно помышлять о создании количественной модели технической мысли, т.е. области, в которой субъективный фактор действует гораздо сильнее. Ведь нельзя же надеяться (даже в отдаленном будущем) на то, что можно математически рассчитать все субъективные факторы, все человеческие поступки и способности действия, мало того – рассчитать все их сочетания и взаимодействия и притом на большой срок (столетия, если я правильно понял), учесть влияние не только экономики, но тысячи других факторов, и, наконец, самое непонятное – предугадать, что природа скрывает в себе неизвестного, что будет познано в будущем – и на основании этого дать пусть приблизительно, вероятностные, но дать все же список будущих открытий и даты их свершений? – Нет, видимо, я все же Вас неправильно понимаю! Но что же понимать тогда под словами: "создание такой количественной модели эволюции, используя которую можно было бы с помощью вычислительной машины, отправляясь только от начального состояния системы, вычислять (разумеется, только в общих чертах) ход исторических событий и…"? Может быть, я неправильно понимаю термин "ход исторических событий", но можно ли его понимать иначе, чем сводку основных открытий с приблизительными датами? В принципе такие предвидения делаются и не только чистыми фантастами, но и учеными многими. Можно привести в пример знаменитую таблицу А.Кларка, приведенную в журнале "Техника-молодежи", рассчитывающую ход технического прогресса на будущее столетие. Между прочим, там названы все возможные и невозможные события, которые только могут произойти, которые мы только можем представить. Но ведь совершенно неизбежно, что за это время человек узнает много такого, о чем сейчас он и не догадывается. Кто мог бы сто лет назад предвидеть возникновение радио, телевидения, атомной промышленности и многого другого, того, что фактически является сейчас главным, что определяет сегодня облик мира? Любая модель развития техники, составленная сто лет назад, была бы заведомо неверной. Вы согласны? А что изменилось в этом отношении для нас? Я согласен, что таблица Кларка составлена очень интуитивно, в ней больше от фантастики и художественного творчества, чем от научного расчета. Но разве возможно иначе? Я уверен, что вероятность полного осуществления будущего, предсказанного Кларком, чрезвычайно мала, близка к нулю, ибо не учитывает этих новых возможностей, скрытых в природе, не может учесть. Эта таблица гораздо больше имеет значение, как список того, что кажется важным и осуществимым людям 60-х годов ХХ века. Но думаю, что и модель будущего, разработанная Вами, пусть на основе всех возможных сегодня математических средств, будет обладать не намного большей степенью достоверности и вероятности, чем таблица Кларка. Ибо здесь мы имеем дело не только со сверхбольшими числами (если пользоваться терминологией ак.Колмогорова) комбинаций, создаваемых субъективными свойствами людей, но просто с неизвестной областью. Парадокс: зачем тогда нужна вся наука, если Вы с помощью вычисленной на машине модели будущего можете назвать все ее будущие открытия – выходит, что и открывать будет нечего.
Как видите, недоумений у меня очень много, и мне кажется, здесь больше недоразумений – я буду рад встретиться с Вами на одном из семинаров в Вашем институте и разрешить их. У меня нет никакой предвзятости, и я был бы очень рад убедиться в своей неправоте и в перспективности Вашей количественной модели. А сейчас, как и в первом письме к Вам, хочется повторить, что качественная модель производства в кибернетических терминах имеет очень важное значение. Но не буду повторяться. Я занимался немного выяснением отношения человека и машины, законом вытеснения человека из производства машиной (рост производительности труда) как основным законом эволюции всего производства. В своем выступлении в мае прошлого года на конференции Вашего института (текст его я Вам шлю) тоже обрисовывал облик будущего, такого, какое мне представляется. Естественно, что меня очень заинтересовала Ваша работа. Может быть, мысли этого выступления окажутся небесполезными. 17.4.66г.
Тезисы доклада Г.А.Еременко “Строение и эволюция общественного производства с точки зрения кибернетики”
1. При исследовании сложнейших и взаимно переплетающихся процессов преобразования науки и производства в последние десятилетия, в период подготовки предпосылок и начала современной научно-технической революции, имеет смысл рассматривать собственно материальное производство, опытно-конструкторские разработки, изобретательство, прикладные и теоретические исследования как взаимодействующие между собой органы единой громадной непрерывно растущей кибернетической системы, представляющей собой фундамент всей общественной организации в целом, систему, обслуживающую как материальными, так и информационными "средствами производства" само себя и все остальные общественные сферы.
2. Дается описание кибернетической модели системы "наука-производство", кратко характеризуется происхождение как системы в целом, так и ее отдельных органов, выявляются взаимоотношения этих органов, структура управления и потоков информации в системе. Показывается, что в рассматриваемой системе можно выделить определенные функции, постоянно выполняемые системой; функции, выполнение которых требует время от времени новых технологических способов и новых сочетаний этих способов, нового разделения труда и изменения места человека в системе. Система является обучающейся, способной к предвидению, к созданию своих потребностей в виде целей, расчету путей достижения целей (планов, программ), корректировке и, если требуется, и перестройке программы по мере изменения потребительских свойств и условий потребления, с одной стороны, и открывающихся непредвиденных ранее возможностей (открытие природных ресурсов, новые научные и технические идеи и т.д.) с другой.
3. Рассматриваются некоторые выводы, которые можно сделать из анализа предлагаемой качественной модели:
а) создается возможность естественней научной классификации многообразных технологических способов по функциональному признаку и, как следствие этого, возможность нового подхода и определению предмета специальных историко-технических исследований;
б) возможно предложить общую схему производственного процесса, являющуюся дальнейшим развитием известной системы Маркса;
в) анализ на основе предлагаемой модели приводит к новому пониманию научно-технических преобразований в период современной научно-технической революции, позволяет по-новому представить взаимодействия основных направлений научно-технического прогресса в современный период;
г) наконец, что является наиболее важным, на основе качественной кибернетической модели возможно не только более удовлетворительное (строгое, систематическое, детальное) конкретное объяснение эволюции научно-технической мысли и материального производства в целом, но и создание такой количественной модели эволюции, используя которую можно было бы с помощью вычислительной машины, отправляясь только от начального состояния системы, вычислять (разумеется, в общих чертах) ход исторических событий и сравнивать его с действительным ходом истории и совершенствовать модель вплоть до удовлетворительного совпадения. Обработанную в таких экспериментах модель можно будет с уверенностью применить при долгосрочном прогнозе развития научно-технической мысли и производства.
В заключение доклада приводятся некоторые соображения по поводу такой количественной кибернетической модели, рассматриваются возможные приемы формального описания типичных процессов, происходящих в системе.
Отзыв В.Антипова. Витя! Получил твое послание и решил к тебе заехать, но Вас не было, и я отдал бумаги соседке. Она побожилась, что передаст их тебе в руки, а я пошел на почту и решил тебе написать. Итак:
1. Применение математических методов исследований ни в коем случае не стирает разницы между Соц. и Кап. В каждом случае maximiz разные целевые функции. А это можно делать даже при совершенно одинаковых структурах (административных). Мне кажется даже, что применение четкого языка поможет более правильно отделить ревизионистов от истинных.
Обычно против математических методов возражают или невежественные люди, или не заинтересованные в прояснении вопроса.
2. Мне кажется, что в последнем ответе этому аспиранту ты не прав. Практически никому не нужно предвидение на 100 лет. Если мы с точностью ±15% будем предсказывать развитие науки и техники и экономики общества на 10 лет вперед, то и эта задача – идеал грез, но вполне выполнима. Этим и занимаются перспективные группы при Госплане, Констр. Бюро и Генштабах. Парадокс твой – ты выдумал сам. Достаточно взглянуть на график, и ты все поймешь.
График
Всякие же скачки (вроде открытия ат.бомбы) можно учесть в виде неравенств, т.е. сказав, что предполагаемый уровень – нижняя граница. Величина необходимого времени предсказания зависит, главным образом, от времени реализации средств, вложенных в какое-либо дело. А сейчас это не больше 15 лет.
3. Мысли, высказанные этим аспирантом, очень хорошие, и я всячески их поддерживаю, но, мне кажется, что об этом сейчас так много говорят, и причем в общих чертах, что ничего конкретного обсудить нельзя.
Если у него появится какая-нибудь конкретная модель К.Л. процесса, подкрепленная статистикой и К.Л. вычислениями – сообщи – и я с удовольствием займусь всем этим подробно.
Всеми этими вопросами уже занимаются серьезные учреждения, и причем конкретно и подробно. Пусть он съездит в ОПМ или МГУ или в ВЧ АН СССР, или к ученому секретарю АН СССР – они его пошлют к действительно специалистам.
4. Тебе же я советую прочесть всю литературу по:
а) исследованию операций (Вентцель Е.С. "Методы исслед. операций", Саати "Матем. методы иссл. операций");
б) массовому обслуживанию (сам найдешь в Лен. библ.);
в) прогнозированию статистических рядов и аппроксимации функций (-"-);
г) о распознавании образов.
Тогда и этому парню будет интересно говорить с тобой. Он, наверняка, знаком со всем этим. Это чувствуется.
5. Попытайся построить модель своего завода (цеха и т.д.) и что-либо просчитать. Это будет очень и очень интересно. И принесет тебе в 10.000 раз больше пользы, чем отвлеченный философский треп!!! Извините, пожалуйста.
Если будет конкретная модель – я к твоим услугам.
До свидания. Валерий. 24.4.66.
(комментарии 1971г.)
Сегодня, когда еврейский вопрос стал притчей во языцех всего мира,
когда он почти не сходит со страниц наших центральных газет (в своеобразной форме полемики с зарубежными сионистами),
когда антисионистская литература плодится буквально с дрозофильей скоростью, и все больше накачивает советских граждан ужасами сионистских угроз,
когда, тем не менее, "влияние сионизма" распространяется и десятки советских евреев уже добились права выезда в Израиль и выехали, а другие сотни и тысячи добиваются права выезда,
когда параллельно с этим, реально и зримо, усиливается и антисемитизм, нам, живущим в России, не сионистам, даже не евреям, но отнюдь и не антисемитам, следует разобраться в "еврейском вопросе", во всей сложной гамме его оттенков и значений, и главное – понять, что хорошо и что плохо. Обязательно нужно.
К сожалению, я сам, например, еще не во всем разобрался, и думаю, что даже те, кто считает для себя все здесь ясным, на деле ошибаются. А иначе, почему же они не объяснят и не объявят эту свою правоту всем, "ищущим и не находящим"?
Сегодня мало быть просто противником антисемитизма – эта обязанность общекультурного человека общеизвестна. Сегодня нужно понимать корни и причины антисемитизма, его живучесть в народе и силу. А главное, сегодня надо определить свое отношение к новой стороне еврейского вопроса – к сионизму, т.е. поддержке и оправданию государства Израиль (значение этого слова приведено очень вольно, но, кажется, для большинства моих сверстников оно правильно).
Сегодня я не в силах занять четкую позицию во всем этом, и потому ощущаю очень большое неудобство от идейной близости с антисионизмом, в которой иногда оказываюсь. Ведь близость последнего с антисемитизмом легко ощущается просто интуитивно. Прежде твердое представление о себе как о противнике антисемитизма и культурном человеке оказывается подмоченным и даже размытым – в очень важной, израильской части. И вот я решаюсь высказать эти сомнения друзьям, надеясь, что, может быть, кто-то сумеет убедительно ответить.
Наверное, можно сформулировать свои вопросы в несколько строк, но я знаю заранее, что короткие ответы на них меня вряд ли убедят (а ведь "какие вопросы, такие и ответы"). Нужно обрисовать проблему подробно, на самом большом уровне сложности, который мне только доступен, и только тогда можно надеяться, что некий, знающий ответ человек, сможет тебя понять и ответить.
Для этого у меня сегодня есть только одна возможность – ознакомить своего будущего учителя со старой перепиской о сионизме, которую я вел со своим европейским товарищем сразу же после семидневной войны 1967г. Эта переписка закончилась тогда, когда мы поняли, что не сможем убедить друг друга, но я сохранил эти письма, как бы веря, что они могут понадобиться в будущем, как могут оказаться необходимыми в будущем заметки о начатых и не доведенных до конца исследованиях.
Конечно, благоразумно было бы уничтожить эти письма сразу, но рука не поднималась на, в каком-то смысле, свидетельства того времени. Сегодня, перечитывая эту переписку, я смогу уничтожить подлинники, не уничтожая мысль и дискуссию. Но пока они лежат передо мною, и у меня нет ни сил, ни возможностей что-либо в них изменять. Да это и не нужно. А то новое, что могло появиться в моей голове за прошедшее время, я смогу изложить в примечаниях.
Прежде всего я должен рассказать о своем первом, не сохранившемся письме этой серии. Мы жили с товарищем в разных городах, но были сравнительно молоды и поэтому переписывались довольно часто. По вопросу отношения к Израилю у нас и раньше не было единого мнения, но это казалось не важным. И вот, когда я услышал о начале войны Израиля против арабов и о повсеместном поражении последних, ситуация мне показалась очень похожей на 1941 год, хотя и знал о махинациях Насера, о выводе подразделений ООН и о споре в заливе Акаба, но ведь и Сталин в 1941 году не был чист на руку. Важен общий смысл, а справедливость требований 1,5 млн палестинцев мне казалась очевидной.
Помнится, я написал тогда своему товарищу очень горячее, наверное, даже сумбурное письмо, в котором говорилось, в частности, и о том, что, дай Бог, чтобы мы не ввязывались в эту войну, но если же это произойдет, и пошлют на помощь арабам и меня, то я б не мучился угрызениями совести, а, напротив, был бы в сознании правоты этой помощи…
Ответа на это письмо я не получил. Наша переписка прервалась, и, как я не сразу осознал, видимо, навсегда. Видимо, мое письмо было воспринято как личное и национальное оскорбление. Когда я это понял, то воспользовался случайной возможностью заехать в этот город для личной встречи. Товарища своего я не застал (он был в отпуске), но оставил записку, после чего получил, наконец, долгожданный ответ:
2. Обратно:
9 сентября вернулся из отпуска, прочитал твою записку и с тех пор все собираюсь ответить. У меня не было и раньше намерений "кончать", как ты выразился. Однако известное письмо произвело очень неприятное впечатление и хотелось подождать, пока оно хоть немного забудется. Обстановка требовала моего личного участия, а мне оставалось только сжимать зубы и ходить каждый день на работу. Чувствовал я себя очень скверно.
В таких условиях было бы унизительно вступать в "спор", причем совершенно бесполезный, с каким-то профаном, оперирующим лишь данными из официальных источников, да и то не из всех. Помню, я был ужасно возмущен и накатал тебе обширное послание, где приводил все известные мне факты и давал их оценку: 1) с точки зрения международного права; 2) с точки зрения моего собственного миропонимания. Однако, поразмыслив, я порвал этот труд без всякого сожаления. Потому что для всех вас единственным доводом может быть сила. И давай вообще прекратим бесполезную болтовню на эту тему… 12.11.1967 г.
3. Туда:
Я тебе очень благодарен за ответ. Словно гора с плеч свалилась. Уж очень тягостно было сознавать этот разрыв. Мне приходилось расставаться с давними товарищами естественным образом, за сутолокой дел, просто – годами не встречаясь и забывая друг о друге. Но так – никогда. Почему-то чувствовалась большая потеря. В общем, я рад, что это еще не конец.
Дальше. В отношении "болтовни" по известному вопросу. Я прекрасно представлял себе твое состояние в те дни: сперва – тревога, а потом торжество, и сам испытывал нечто аналогичное, но в обратном порядке, поэтому и не мог не послать, то самое, "неприятное" письмо.
Ты не понимаешь, что для меня это не болтовня, а жизненно важное дело. Дело, связанное с пониманием многого в жизни.
Ты правильно сделал, что порвал свои доводы, ибо я прекрасно знаю демагогию обеих враждующих сторон, все эти доказательства агрессии, первонападения и т.д. Меня они совершенно не убеждает, и давай, действительно, об этом не будем. Но ты не прав, называя меня в числе тех, для кого единственным аргументом может быть лишь сила. Если бы это было так, то вся переписка мне не нужна была бы вообще. На деле же, мне очень важно понять, как такой человек, как ты, в некотором роде (может, только для меня) представитель иного, западного мира, т.е., что важнее – представитель гуманизма и свободы в западном понимании этих слов – как ты мог оказаться вдруг в стане самого оголтелого национализма, вплотную подошедшего к фашизму.
Пойми, что для меня тут важен уже чисто личный интерес своего непонимания твоих взглядов, а не только и не столько дружеское участие в твоей судьбе. Черт с тобой! Будь кем хочешь, но дай мне вылезти из логического тупика: как можно совместить гуманизм с поддержкой фашизма? Пойми, это вовсе не шутка, не издевка, у меня это – тяжкое недоумение и очень серьезно.
С другой стороны, я думаю, что для тебя такое объяснение лоб в лоб с инакомыслящим, без всяких демагогических ссылок на юристов и дипломатов, тоже должно быть важным и интересным. Ведь не причисляешь же ты меня к пошлым и узколобым антисемитам, как не могу я причислить тебя окончательно к "заклятым фашистам".
Значит, должно же тебя интересовать, почему мыслящие представители неевреев и далеко не антисемиты приходят к твердому отрицанию сионизма? Ведь ты же сознаешь, насколько важен контакт и понимание между миром и сионизмом, Израилем и остальным человечеством. Ведь не можешь же ты всерьез доказывать, что в будущем мире западные народы и евреи будут господствовать, а низшие "примитивные" народы: негры, арабы, русские, украинцы, белорусы, китайцы и т.д. – будут им уступать свои права и землю и признавать себя им неравными? Ответь.
Если да, то вопросов больше не будет. Впрочем, нет, вопросы еще будут, но они будут просто выяснением подробностей, вроде спокойного интервью: "Как с этим согласуется гуманизм? А с этим? А что это такое? А как то, а как это? ". Я уже буду спокоен, потому что станет ясно, что передо мной случай фашизма с несколько развитой интеллектуальной подкладкой. И в подкладке тоже будет очень интересно разобраться.
Если хочешь знать, то от выяснения твоего миропонимания зависит и мое понимание всего Запада и отношения к нему.
Ты извини за такое аналитическое, или, если хочешь, циничное отношение к твоей личности, но дело слишком важно и серьезно, чтобы плести кружева извинений и не быть откровенным.
Возможен другой вариант: ты ответишь "нет". Тогда объясни коротко свою правоту, вернее, правоту сионизма, создавшего государство Израиль там, где до начала сионистской деятельности (до 1914г.) евреев в процентном отношении, наверно, было меньше, чем в Германии и России… а сейчас, делающего это государство Великим Израилем за счет живших там раньше "примитивных арабов". Я лично не вижу для тебя здесь другого логического исхода, кроме фашизма (или расизма – как хочешь). Если же он есть – напиши.
И одновременно подумай над объяснением такой исторической задачки: как можно доказать неправоту немцев в их попытках колонизовать "полудикую Россию". Эти попытки стали давней традицией - "дранг нах Остен", начиная от Тевтонского ордена, кончая 1941 годом. Ведь немцы всегда были цивилизованным народом в сравнении с русскими, а форма государственного правления в России всегда была не демократическая. И немцам всегда нужно было жизненное пространство, и они всегда говорили, что единственным доводом для русских – может быть лишь сила.
Как же тогда обосновать, например, правоту русских в 1941 г.? У меня лично это обоснование сразу же оборачивается осуждением "блиц-крига" 1967 г. Объясни, если можно иначе… 16.11.1967 г.
4. Обратно:
Начиная это письмо, я пока не уверен, разорву его или отправлю. Читая твое объемистое послание, испытывал двойственные чувства: с одной стороны, определенную симпатию к тебе, как к человеку, а с другой – глубокое сожаление к тебе, как к человеку совершенно невежественному в вопросах истории и политики. Я понимаю, что грубость или брань не являются аргументами. Но ведь я даже и не собираюсь спорить. И не потому, что считаю кого-то ослом, неспособным понять мои гениальные доводы. Дело совсем не в этом, а в том, что:
1) для того, чтобы спорить о частностях, надо придти к согласию по общим вопросам, например, к точному определению таких понятий, как "мораль", "международное право", "фашизм", "гуманизм" и др., решить, каким требованиям должен удовлетворять прогрессивный общественный строй (для тебя, кажется, по-прежнему идеалом является Китай, а для меня – нет) и т.д. Не буду всего перечислять, потому что лень ломать голову и лезть в дебри;
2) технически это сложно (масса писанины), а главное – опасно (такие вещи не для писем).
И все-таки, несмотря на доводы разума, мне бы хотелось поспорить, потому что не считаю тебя безнадежным и ты мне нравишься. Но ведь нужно вместе обсуждать книги, события и т.д., чтобы достичь согласия по основным вопросам.
Я все-таки не могу удержаться от некоторых замечаний:
Позабавило "аналитическое" отношение к моей личности, как к представителю… Не могу претендовать на такую честь, хотя не скрою, это для меня комплимент. Представитель должен иметь доступ к информации, располагать фактами. Я же двигаюсь ощупью и в темноте, поэтому, к сожалению, не могу достойно представлять… Но по убеждениям – да! Ведь мой скромный жизненный опыт, все, что я читал, пережил, все, что я вижу вокруг, все, ради чего стоит жить, - все это органически связано с моими убеждениями.
Весьма трогательно, что понимание некоторых важных вещей и отношение твое к ним ставятся в зависимость от раскрытия моего светлого образа. Так раскрой же лучше глаза, мой дорогой друг, и посмотри вокруг. Тебе вовсе незачем лезть в такие дебри, как положение на Ближнем Востоке. Это слишком сложно, т.к. требует знания малоизвестных тебе фактов и мало-мальской объективности. Да и зачем? Откуда такой болезненный интерес? Почему бы не произвести оценку других, более известных событий на основании большего количества фактов, хотя бы в собственной стране или где-нибудь поблизости? Чем объяснить, что именно Ближний Восток играет столь решающую роль в становлении твоего мировоззрения?
А то, что "мыслящие представители… приходят к твердому отрицанию …изма", как ты пишешь, меня, как ни странно, мало интересует. Почему? – Объясню. Во-первых, огромное количество подлинно "мыслящих" никогда и ни к какому отрицанию не приходили. Если же говорить о России или Украине, то это малоинтересно. Почему? – Опять же объясню:
Во-первых, это вполне объяснимо (отсутствие информации; бессознательный, врожденный антисемитизм; слабый не вызывает уважения, а конкурент озлобляет; "трогательная" забота об интересах своей Родины, безопасности которой это ужасно угрожает и т.д.).
Во-вторых, это не может иметь существенного влияния на судьбы "…изма", поскольку в известных условиях роль общественного мнения все равно ничтожна. От этого будут страдать лишь те, кто все равно обречены. Это всего лишь нюансы в широком диапазоне от погромов до мер экономической дискриминации.
Хватит, я, кажется, увлекаюсь и сам занимаюсь болтовней. Еще раз перечитываю твое письмо и то, что я уже написал. Ты добросовестно потрудился. Подобрал свои самые сильные "доводы". И, по всей вероятности, был искренним. Это уже не только эмоции, но и нечто продуманное, не та пылкая чушь, которую ты сочинял в июне. И ты, конечно, не заурядный антисемит (иначе нам бы не о чем было толковать). Но нет у меня никакого сочувствия к твоим рассуждениям. Я их целиком не приемлю.
Обращает внимание чисто схоластический метод рассмотрения, что находит свое выражение в упорном стремлении наклеивать ярлыки. Или чего стоят такие по-детски наивные вопросы: "Как доказать неправоту немцев в их попытках колонизовать Россию?", "Как обосновать правоту русских в 1941 году?". Во-первых, сама постановка вопроса: "правота" и "неправота". Позвольте узнать, что это такое? – Но допустим, я догадываюсь, в чем дело. Так ведь и в этом ты неправ (в данном случае термин "неправ" вполне конкретен).
Ладно. На сегодня хватит высоких материй. Не хотелось тебя обидеть, но я и так пытался смягчить выражения… 26.11.1967 г.
5. Третье письмо туда:
Получил твое письмо и сразу же приступаю к делу, благо, на работе есть немного времени.
Предпосылки: 1) мне не "лень ломать голову и лезть в дебри", масса писанины – тоже не пугает, и тем более – опасности. В нашем положении – главная опасность не в том, что мы думаем "слишком открыто", а в том, что мы перестали думать вообще. "Выселяют" – единицы, а вот перестают думать – миллионы.
Насчет времени – я буду очень рад встрече, если она окажется возможной, с заранее "запрограммированной болтовней", хотя и не верю в ее эффективность в данной части. Писанина – более эффективна, если походить к ней строго и логично.
2) Насчет понятий давай попробуем условиться. Вот мои предложения: "Мораль" в международном отношении см. "гуманизм",
"Международное право" – также см. "гуманизм" + принципы вроде "панчашила", резолюции ООН + сохранение статус-кво после второй мировой войны,
"Гуманизм" – это то, чем руководствовались судьи на Нюрнбергском процессе, осуждая гитлеровский фашизм.
"Фашизм" – это, прежде всего, гитлеровская система, которая была основана на а) тоталитаризме (диктатура, однопартийность, отсутствие свобод слова, печати и т.д.) б) расизме (признание разных людей неравноправными с рождения или установление их раздельного развития с запрещением ассимиляции – апартеид). Причем для меня имеют значение только два последних термина.
Термины "правы" и "неправы". Что тут неясного и что требует объяснения? – Эти термины я понимаю "сугубо конкретно" (твое выражение). И вообще. Твой способ возражения – мне кажется неконкретным. Ведь я тебе задал два важных вопроса, надеясь, что ответы на них мне многое объяснят. Но на первый вопрос: "Считаешь ли ты своих соотечественников, как нацию, неизмеримо выше дикарских народов типа арабов, русских и пр. или стоишь на позициях последовательного гуманизма (все народы равны по своим возможностям и равноправны)? " – ты не ответил. Пожалуйста, не уклоняйся!
И на второй "детский" вопрос (меня не пугают эти определения) о правоте русских в 1941 г. – ты тоже отвертелся. Я понимаю правоту здесь именно как 1) с твоей собственной точки зрения - "да" или "нет", поскольку уверен, что ты не одобряешь нападение 22.6.1941г., 2) с точки зрения международного гуманизма (см. выше определение).
Кроме того, я совершенно не уразумел, о чем ты там "смог догадаться" и в чем же я "там неправ". Не смущайся тем, что я ребенок, объясняйся прямее и конкретней. Эти эпитеты я легко переношу, поскольку имею о себе твердое мнение, несколько отличающееся от твоего. Что, впрочем, вполне естественно.
Далее. Можешь больше мне не тыкать в нос приверженностью к Китаю. Ты прекрасно знаешь, что это несправедливо. Период моего увлечения Китаем в 1959-60 гг. был вызван несколькими причинами, главной из которых было недовольство нашими порядками. Поскольку это недовольство в институте я выражал в совершенно открытой форме (даже с трибуны), то, естественно, что одновременно искал в зарубежной практике такой политики и такой компартии, которая давала бы мне право сказать – "вот как надо делать лучше". Процесс этот был сложен и не без отступлений, особенно потому, что во мне была сильна вера в сам коммунизм, как предвидимое будущее. С наивной верой такого рода я распростился только после некоторого знакомства с кибернетикой (как математической наукой об обществе) и составленного, известного тебе, труда по своим основам (думается, такая работа ценнее голого интуитивного отрицания официальных идеалов, как у тебя). Но до кибернетического разбора в 1960г. было далеко, и тогда я был вполне способен еще приветствовать чистую, на одном энтузиазме масс построенную попытку китайцев штурмовать небо коммунизма в 1958г., как мне тогда казалось. Можешь иронизировать, но это будет дешевая ирония, потому что к тебе еще легче применить правило "не ошибается тот, кто ничего не делает". Твои выпады насчет моей невежественности в истории и политике тоже не трогают, поскольку я совершенно убежден в обратном – ведь у меня в этой области уже 12 лет поисков, раздумий, масса прочитанных книг и др. информации, и… пусть даже наивной и неудачной, а в последние годы – свернутой, но борьбы, а это – очень твердый базис для уверенности в себе.
Так вот, основным в моей приверженности к Китаю в 1960г. было не столько восхищение их попытками штурмовать небо, сколько одобрение их принципов свободы печати и слова, выраженных в курсе "пусть расцветают сто цветов, пусть спорят сто ученых", в свободном вывешивании всеми плакатов-дацзыбао, в контроле КПК со стороны остальных демократических партий и т.д., т.е. всего того, что впоследствии оказалось липой и обманом. Но тогда я этого не знал, как, видимо, немного раньше не знала и сама китайская интеллигенция.
И второе, для меня важно было, что они осмелились иметь право на свой независимый курс. В условиях начала травли Китая (после его отказа от нашей помощи, но до XXII съезда), я считал своим долгом защищать его как мог (в спорах), а фактически это было протестом против нашей имперской политики. Надеюсь, ты можешь понять справедливость этих доводов.
Конечно, начало открытой полемики КПК и КПСС, а потом "культурная революция" сделали многое явным и помогли мне освободиться от иллюзий, но, наверное, я никогда не откажусь от:
1) моральной поддержки тех китайских интеллигентов, которые начали проводить в 1957г. "курс сто цветов" – потому что это было фактически таким же откликом на ХХ съезд, как и венгерские и польские события в 1956г. – только в китайской редакции;
2) поддержки права Китая на независимый от нас курс политики.
И все. В общем, на будущее, давай условимся, что ссылки с твоей стороны на мою приверженность к Китаю (подразумевая хунвейбинов и пр.) я буду считать простой недобросовестностью.
Для ясности: моя личная позиция сегодня стоит где-то немного правее югославских ревизионистов, но никак – не Америки. Более всех я одобряю политику де Голля и хотел бы, чтобы у тебя моя политика ассоциировалась с позицией де Голля, тем более, что и по Ближнему Востоку здесь есть сходство в позициях. Надеюсь, де Голля ты не упрекнешь в коммунизме или прочем "изме" и не скажешь, что он не представляет известные мыслящие круги в условиях свободы. И, наверное, эти позиции как-то отражаются на судьбах известного тебе героического народа на Ближнем Востоке, хотя бы в том, что несколько затрудняют свободу рук барона де Ротшильда. Так что твои слова про "огромное большинство в условиях свободы" – мягко говоря – несколько неоправданны.
Да, забыл, определение термина "прогрессивный общественный ". Я знаю твое определение – строй США (наверное). Я с тобой согласен, но несколько расширил бы его, ибо, определяя этот термин через такое конкретное явление, мы придем к необходимости называть прогрессивным не только весь строй США, но и всю политику США, и деятельность каждого президента и т.д.. Согласись, что получается слишком субъективно. Давай сойдемся на определении: президентская демократия. И тогда сюда подойдет и строй Франции, что меня вполне устраивает.
Дальше. Перейдем к главному. Ты ставишь мне условием, прежде чем обсуждать вопросы Ближнего Востока, осмотреться вокруг.
Ну что ж, давай! Обстановка вокруг меня тоже трогает, поскольку всегда был открытым противником антисемитизма, насколько себя помню. Еще в детстве меня дразнили жидом и евреем, не знаю, почему, но я никогда не унижался до опровержения – наверное, из-за упрямства. И только сейчас ты меня превращаешь в "незаурядного антисемита".
Так вот, существует ли у нас дискриминация? – Да, существует. Я думаю, главным образом – в самом народе. Раньше я думал, что это сплошные примитивные пережитки и ничего более. Теперь, после знакомства с тобой, я убедился, что вопрос не так уж и прост.
Объяснюсь. Любое общество не может существовать без классового расслоения: грубо говоря, без рабочих и интеллигенции, низкооплачиваемых и высокооплачиваемых, народа и руководителей. Правильно? – Значит, неизбежны классовые антагонизмы. Конечно, в пределах разумного, они вполне естественны. И как бы ни изощрялась правительственная пропаганда в любой стране – о классовом мире или гармонии, или о морально-политическом единстве – это, конечно, может быть только мифом, вернее – демагогией. Но и сама эта демагогия – также необходима для правительства, поскольку его задача – объединять и удерживать в сосуществовании все разнородные слои общества.
И у нас часто можно услышать недовольство: эти бездельники из управления, эти пузаны-директоры, воры-дачевладельцы и пр. нарекания – все это вполне естественно.
Я вполне понимаю несправедливость того, что уборщица получает в 10 раз меньше директора и что ее дети имеют во столько же раз меньше возможностей, чем сын директора, но, с другой стороны, понимаю, что это неизбежное зло, поскольку оно зависит не столько от законов или строя государства, сколько от самой экономики – вещи весьма объективной и непреложной. И как бы мы ни старались выпрыгнуть из себя, свергая буржуев и бюрократов, в силе остается даже закон о наследовании классовых преимуществ в общественном положении (даже если наши законы ставят этому рогатки – в частной собственности, а на Западе – во власти).
Так вот, представь себе, что довольно многочисленный слой интеллигенции обладает не только чертами высшей касты, но и своеобразными национальными чертами, а также строгой национальной замкнутостью. Ты не будешь отрицать, что у нас в СССР евреи – это, по преимуществу, интеллигенция. Дети их тоже – интеллигенты, даже еще в большей степени. Получается, что в одной стране целый народ занят только интеллектуальным трудом, только управлением, стоит на высшей ступени социальной лестницы, чем основная масса другого народа. Понимаешь? Неизбежный классовый антагонизм приобретает совсем необязательный национальный оттенок, и вот под естественный классовый и терпимый в общем антагонизм подводятся дремлющие национальные предрассудки, возрождают их, и этим сильно ухудшает условия пропаганды и поддержания классового мира.
Не вздумай отделаться здесь шуточками! Я говорю серьезно. И не ссылайся на естественные способности еврейской нации. Дело не в этом (хотя я уверен, что основное – не в природных способностях, а в воспитании и семейных традициях). Конечно, никогда евреи не имели в руководстве нашей страны или в интеллигенции преобладающего и подчеркнутого влияния, это ясно. Но, видимо, не это главное, а то, что антисемитский миф о "засилье евреев" все же имеет под собой какие-то основания – и они заключаются в том факте, что почти все евреи – интеллигенты.
В основе антисемитизма лежит классовая неприязнь к интеллигенции. Вот почему антиинтеллигентность и антисемитизм – родные братья.
Почему, например, так слаба национальная вражда к русским людям (не к власти русских, а к конкретным русским людям) во всех национальных республиках. Ведь там очень многоруководителей-русских. А потому, что там же гораздо больше "простых" русских рабочих. И это мирит массы аборигенов с русскими.
Пытается ли наше руководство сгладить этот классовый конфликт между русскими и евреями? – Конечно, пытается. Ему, правительству, прочность своего положения и классовый мир – гораздо дороже интересов евреев как нации и даже, как способных интеллигентов (хотя, возможно, на требования реальной политики накладываются и собственные их антисемитские пережитки). Соображения классового мира толкают наших руководителей прибегать к нелегальной дискриминации – главным образом, в учебе и назначении на руководящие посты. Это, конечно, эгоизм, но очень понятный, и совершенно отличный от примитивного антисемитизма.
А что прикажешь делать? Ты должен согласиться, что никакое государство не может допустить, чтобы им руководила национальная прослойка, замкнувшаяся в себе и своей культуре и отгородившаяся от простого народа не только социальным, но и национальным высокомерием. Социальные конфликты при таком положении обостряются в десятки раз и государство становится внутренне непрочным – особенно в сравнении с соседними, однонациональными государствами. Приведу пример, наверное, тебе известный - хазарский каганат во времена Киевской Руси. Это было большое и богатое государство, но в нем основная масса хазар была тюркского происхождения, а правители – выходцы из еврейских купцов. Последние цари очень управляли всеми делами. До нас дошли их письма на древнееврейском языке (письма хазарского царя Иосифа). Известно, что они строго соблюдали религию иудаизма, хотя в общем народе была полная веротерпимость, и большинство хазар придерживалось старой, языческой религии. Для успокоения народа, хазарские правители даже сохранили номинальным правителем государства кагана из какой-то тюркской династии. И что же? – Одного похода Святослава оказалось достаточно, чтобы могущественный внешне каганат перестал существовать.
Так что тут можно видеть только два возможных выхода для правительства:
1) меры экономической, вернее, учебной дискриминации, чтобы уменьшить количество интеллигентов-евреев (хотя термин "дискриминация" здесь довольно относителен – он вполне реален в отношении к конкретным людям, но теряет свою силу при рассмотрении всей массы русских и евреев: ведь в процентном отношении количество низкооплачиваемых, рабочих и крестьян, в массе русских или, скажем, украинцев, гораздо больше, чем у евреев) Согласен? Эти меры дискриминации можно расценивать как попытку не допустить или уменьшить уже существующую, естественно возникшую экономическую дискриминацию русских и пр. – евреями. Другое дело о моральной допустимости таких мер исправления естественной дискриминации.
2) Второй выход – усиленное поощрение ассимиляции евреев среди русских, украинцев и пр. аборигенов. Этот выход, в частности, приветствую и я. Нельзя жить среди народа внутренними эмигрантами. Общность людей в будущем должна возрастать, а уж в рамках сегодняшних государств – тем более. Расистский тезис о разделенном развитии наций в одном обществе – апартеид – антигуманен по самой сути. Согласен? Но если он антигуманен в отношении африкандеров и негров ЮАР, то столь же антигуманен тезис о необходимости раздельного существования евреев и русских как наций в СССР. Согласен? – Наверное, нет? – Возрази.
Да, собственно, меры дискриминации тоже сводятся ко второму пути. Фактически государство требует: хочешь получить высшее образование, руководящий пост – откажись от своей национальной ограниченности, признай себя таким же, как все, русским или туркменом или человеком любой национальности, кроме той, которая "навязла на зубах" простых ("примитивных") людей (от самочувствия которых зависит так много в государстве), навязла, как каста потомственных интеллигентов и, следовательно, господ.
Конечно, этот разбор не означает, что я сам одобряю подобные меры экономического давления и дискриминации, что способен оправдать такой антисемитизм, даже если понимаю его причины. Было бы гораздо лучше, демократичнее и честнее: 1) открыто признать существование самой проблемы; 2) вести открыто пропаганду и агитацию за ассимиляцию евреев без всяких мер принуждения, т.к. любое принуждение психологически только обостряет замкнутость и тормозит на деле ход ассимиляции.
< i>( Сегодня, я бы еще добавил пункт 3. Признание прав всех евреев, чувствующих, что их родина – не Россия, а Израиль – т.е. евреев, неспособных любить Россию и не способных слиться с нею, ассимилироваться – признать право таких евреев на свободный выезд в Израиль без ограничений).
Если у тебя хватит духа попробовать опровергнуть все вышесказанное, то ты должен доказать, что государство может: 1) сохранять классовый мир и внутреннюю прочность; 2) одновременно допустить возможность существования национально замкнутой касты руководителей и интеллигенции.
Я уверен, что на Западе также имеется эта проблема. Имелась она и раньше, о чём свидетельствует успех демагогии Гитлера, повернувшего классовый антагонизм немцев на антисемитскую дорогу. Но сейчас на Западе эта проблема решается, наверное, не мерами дискриминации, а так, как я предлагаю – ассимиляцией. Тамошние евреи – это, прежде всего американцы, французы, а потом уже евреи. Ты же, например, - прежде всего и только еврей, и любая попытка назвать тебя русским еврейского происхождения, вызовет, видимо, бурное негодование. Вот в чем беда!
Вот главное, что хотелось тебе сказать "о том, что вокруг". Надеюсь, ты не отделаешься смешками, а сумеешь подумать и ответить серьезно и последовательно.
О ближнем Востоке поговорим позже, хотя вопрос не снимается. Я уже объяснил, почему мне это важно. Потому что мне не понятно, как демократ по убеждениям, вроде тебя, может придти к твердой поддержке столь ясного проявления фашизма, как в Израиле, на основании лишь своих национальных предрассудков. Это мне очень интересно не столько из-за тебя самого, сколько ради самих корней фашизма".
( Сегодня мне даже неудобно употреблять слово фашизм к Израилю, что, конечно, несправедливо. Израиль – не тоталитарное государство, поэтому в нем может быть только одна половина фашизма – расизм. Я могу оправдать себя в 1967 г. только тем, что тогда, кажется, еще сохранялось лишение арабов, проживающих в Израиле, избирательных и др. прав, а также тем, что расизм, действительно, важнейшая часть фашизма).
…Твои объяснения "антисемитизма мыслящих представителей русских" ко мне не подходят совершенно. Действительно:
а) отсутствие информации – ерунда. Скажи мне хоть один важный факт, мне неизвестный;
б) врожденный антисемитизм – чушь, мне он не присущ. Наверное, даже наоборот;
в) "слабый не вызывает уважения" – сейчас как раз слабы арабы, как в 1941 г. были слабы русские, "конкурент озлобляет" – но ведь Израиль – не конкурент СССР (это шутка, а не серьезная причина);
г) "забота об интересах Родины" – но Израиль не может угрожать СССР.
Далее. Насчет бесполезности наших споров. Это ясно, конечно, что никаких последствий не предвидится. Только тебе могла придти в голову эта мысль. Но это не означает, что дилемма - "не обсуждать, молчать" или "обсуждать, пусть в узком кругу" – должна быть решена только в первом смысле, раз не видно прямых последствий.
Перед 1917г. было много лет партийной пропаганды, болтовни многих людей, и все шансы были за то, что эта болтовня так и останется болтовней. И большинство умных людей перестали заниматься болтовней, шли в инженеры. И все же болтовня на что-то повлияла и что-то выработала, раз большевики пришли к власти и ее удержали. А перед этим были народники, Чернышевский, петрашевцы и пр. – последние вообще только болтали на вечеринках, за что их и посадили. И все же они не зря болтали. История показала.
Это не значит, что я зову тебя заниматься "болтовней" – избави Бог, но не отказывайся же от случая повлиять хоть на одного человека. Это мизерное усилие все же лучше, чем совсем ничего.
И мне не нужно твое сочувствие. Нужна только искренность и логика. Выражения можешь не смягчать, это не важно… 30.11.1967
6. Третье письмо обратно:
Наконец, собрался ответить на твое письмо. В последние дни имел очень мало свободного времени: на работе был сильно загружен, вдобавок успел еще переболеть на ногах. И вот сейчас, обдумывая свой ответ, я испытываю известные затруднения. Мне очень легко тебя критиковать, обсуждать конкретные вопросы, но мне трудно в настоящее время выдвинуть какую-то цельную позитивную программу. Просто, я, видимо, отношусь к делу более честно и добросовестно. Я не пытаюсь изобрести какие-то схемы общественного развития, чтобы подогнать под них прошлое и пытаться делать на их основании какие-то прогнозы, хотя с такой схемой было бы, конечно, проще. Это очень интересно, это нужно, но у меня нет достаточного количества времени, чтобы размышлять над этим, читать труды современных философов, т.е. заниматься делом по-настоящему. Играет, конечно, роль и весьма серое окружение. Ведь все равно я не мог бы говорить об этом ни с кем из окружающих. Безусловно, у меня имеется определенное мировоззрение, на основании которого строится вся моя деятельность, отношение к различным явлениям, но многое не додумано до конца.
Все же определенная основа есть, и я попытаюсь коротко это изложить, хотя боюсь, что с первого раза мне не удастся добиться четких и лаконичных формулировок.
1. Человек одинок перед лицом бесконечности и свободен от всяких обязательств перед обществом. Невозможно обосновать наличие какого-либо смысла жизни или мораль. Как один из эпизодов: всякий по-своему прав (бесконечное множество решений, т.к. нет абсолютно истинных начальных условий).
2. Но человек – продукт общества (до известной степени). Я – продукт западной цивилизации, т.е. цивилизации, унаследовавшей высшие достижения древних цивилизаций Греции, Израиля, Рима. Ее главные достижения – провозглашение свободы отдельной личности. Мне близки ее моральные критерии, ее гуманизм. Бессмысленно спорить, "правильна" она или нет, принадлежит ли ей будущее (может быть, действительно, со временем мир наводнят арабы, китайцы и негры со своей цивилизацией). Я осознаю свою ограниченность, как продукта этой цивилизации, и мне ясно лишь, что вследствие этого своего недостатка я могу быть счастлив лишь в условиях западной цивилизации. И все-таки абсолютной истиной для меня является п.1 об отсутствии абсолютных истин, поэтому я считаю себя свободным. Это значит, что и западную цивилизацию я приемлю с оговорками, сознавая ее ограниченность, хотя за некоторые принципы мог бы отдать жизнь – именно вследствие своей ограниченности, как продукта этой цивилизации. Отсюда известная двойственность, отсутствие твердых критериев на все случаи жизни, что считать "правильным". Конечно, проще всего назвать меня "беспринципным", действующим лишь на основе собственной выгоды. Но ведь это не так. Хотелось бы их иметь. Но лучше не иметь, чем иметь заведомо неправильные.
Пойдем дальше, я попытаюсь это разъяснить на некоторых примерах.
3. Взаимоотношения людей. Межгосударственные отношения.
Необходимость совместного существования людей привело к созданию определенного морального кодекса. Он возник под влиянием ряда факторов: физиологических, исторических, экономических и т.д. и т.п. В общем, я приемлю западную мораль, но ее ограниченность очевидна и без п.1.
Во-первых, из-за имеющихся изъянов общественного устройства или уровня развития отдельных людей имеется какое-то количество обездоленных. В полной мере нравственные критерии западной цивилизации могут быть реализованы лишь в условиях гармонического общества свободных и обеспеченных людей (может быть, такое общество – утопия).
Но как же быть с теми, кто нарушает такой кодекс, или вообще с людьми других цивилизаций? – Трудно дать готовый рецепт на все случаи жизни. Ясно, что глупо применять к таким людям принципы гуманизма. Их следует обезвредить, а может быть, в определенных случаях – уничтожить. Ведь они значительно опаснее диких зверей. Достаточно ли велика их человеческая ценность? Может быть, лучше заселить ограниченную площадь Земли людьми западной цивилизации и тем ускорить создание гармонического общества свободных людей? – Разумно ли оставлять другим цивилизациям площади и давать возможность размножения? Ведь со временем они могут уничтожить западную цивилизацию. И как все это сделать, не разрушая внутренних устоев собственной цивилизации, да еще в условиях разобщенности и противодействия 2-х лагерей? Как решить проблему перенаселения вообще? – Не знаю. В условиях 2-х лагерей невозможно решить данный вопрос, и я не собираюсь давать рецептов, т.к. не готов сейчас к ответу. Но я убежден, что в ряде случаев жестокость оправданна.
Я убежден, что нельзя слепо применять принципы "гуманизма", "справедливости", справедливые лишь внутри цивилизации, признающей эти принципы, - к другим цивилизациям. Но я против бессмысленной жестокости. Возможно, ты назовешь это "фашизмом" или другим "измом", но вряд ли сумеешь опровергнуть логически.
Аналогичные рассуждения можно привести в отношении государств. Международное право, регулирующее эти отношения, является определенной силой, поэтому после случая с Гитлером его опасаются открыто нарушать. Да и нет в этом надобности, т.к. полно разных уверток и лазеек. Каждое государство исходит в своей деятельности из эгоистических интересов своих собственных (для демократических государств – это одновременно интересы народа). Несмотря на некоторые оговорки, отношения между демократическими государствами развиваются на основе международного права и морали. Демократия ограничивает свободу маневра правительства. Поэтому в своей деятельности они более гуманны, более строго выполняют свои обязательства. Видимо, в дальнейшем с развитием демократии эти дружбы и сотрудничества будут развиваться, а их эгоистические интересы все больше совпадать (Европейский Союз, например).
Ну, а как поступать по отношению к недемократическим государствам или государствам другой цивилизации? – Ведь они-то не признают (фактически, а не на словах) этих принципов. Разве справедливо с точки зрения западной цивилизации, что сильные демократические страны спокойно наблюдают за диктаторскими режимами папы Дока на Гаити, Франко в Испании, Мао Цзе-дуна в Китае и др.? Ведь это даже не гуманно. Народы-то мучаются и не всегда же они, вернее, не навечно же они заслуживают свое мерзкое, но прочное в военном отношении правительство?
Итак, по аналогии с предыдущим, я убежден, что нельзя слепо применять принципы международного права, справедливые лишь для демократических государств, к государствам, не признающим таких принципов. Это опять же ясно и без п.1., отчетливо представляя себе всю ограниченность понятий международного права и необходимость для демократических государств идти даже на "преступление" (с точки зрения западной морали), я приветствую все то, что способствует утверждению западной цивилизации. Если у тебя не найдется доводов, можешь меня опять назвать "фашистом".
Просматривая вновь все написанное, нахожу, что в основном выразил то, что хотел. Не придирайся к мелким неточностям, ошибкам стиля и т.д. Не было времени все это отфильтровать, выбросить лишнее или дополнить.
В этом ответ на все вопросы.
А теперь я очень коротко остановлюсь на твоем письме прямо подряд.
1. Опасность (переписки) существует, не притворяйся.
2. Понятия. Определения неточные и неполные. Отложим пока это дело, лучше вообще без них.
3. Что "все народы равны по своим возможностям и равноправны", я не согласен, поскольку речь идет о ближайшем будущем, а не о столетиях. Кроме того, чисто теоретическая "возможность" представляет чисто теоретический интерес.
4. "Правота русских в 1941 году". Еще раз повторяю: детский вопрос.
Лично я был заинтересован в победе русских в 1945 г., равно как и в том, чтобы войны не было вообще. А кто "прав" или "неправ", не знаю, т.к. не знаю, какой для этого задаться аксиомой, с чьей точки зрения "правы", с чьей точки зрения "неправы". Один хищник опередил другого, могло бы случиться и наоборот.
5. Китай. Твоя ошибка непростительна. В условиях типично азиатской диктатуры при отсутствии всяких реальных основ демократии (хотя бы наличие официально признанной сильной оппозиции) было совершенно нелепо возлагать какие-то надежды на эти "сто цветов".
6. Де Голль. И опять ты ошибаешься. Мой прогноз: после его ухода политика Франции станет значительно более проамериканской, т.е. типа Англии или ФРГ. Вывод: основную роль играет личная популярность, а не то, что он так уж полно выражает мнение большинства.
7. Насчет прогрессивного общественного строя – сойдемся. Политику во всех случаях я не оправдываю.
8. По поводу дискриминации. а) В первые годы после революции евреи, принимавшие в ней активное участие, занимали ряд высоких постов (Свердлов, Троцкий и др.). Белые называли Сов.правительство "жидо-большевистским". И все же, несмотря на непрочность Сов.власти (гражданская война, классовая борьба) никому не приходило в голову пожертвовать ими ради "классового мира", как ты выражаешься. Мы внесли огромный вклад в развитие науки, техники, культуры (совершенно непропорциональный численности – даже если брать только интеллигенцию). Вспомни хотя бы учебники. Сколько там было -бергов, -манов, Рабиновичей. Вместе с русской интеллигенцией мы подвергались репрессиям 30-х годов. Дискриминация развернулась в основном после войны. Первыми ласточками были "дело врачей", кампания против космополитов. Сталин был антисемитом. Это доказано. Итак, дискриминация развернулась в момент расцвета мощи государства после победы над врагом. По-твоему выходит, что государство вдруг так ослабело, что озаботилось проблемами классового мира? Глупо!
В 30-х годах нас было больше, и мы в большинстве были интеллигентами. С помощью Гитлера наша численность была уменьшена, т.е. вопрос был частично решен, и все же после войны потребовалось срочно ограничивать наше влияние - "восстанавливать классовый мир" – еще раз глупо! Учти еще, что в %-отношении наше количество убывает из-за невысокой рождаемости.
б) Дискриминация в основном направлялась сверху, хотя не следует отрицать народного антисемитизма, которому евреи были отданы государством в некотором роде на съедение. Мы были лишены прессы, языка, театра, возможности объединиться и защищать свои интересы, стали подвергаться экономической дискриминации. В чем причины?
Для дискриминации сверху:
1. В связи с порочной национальной политикой государства, мы направляем свои помыслы и надежды в другую сторону и нам, действительно, нельзя доверять в полной мере именно в результате дискриминации.
2. Личный антисемитизм руководства и его недальновидность.
3. Дешевый метод завоевания популярности или, как ты говоришь, "классового мира". Нас ведь только 2,3 млн. Можно и пожертвовать.
Для дискриминации снизу:
1. Дискриминация сверху.
2. Характерная враждебность темных людей к "инородцам" или ненависть арийских служащих к своим неарийским конкурентам.
3. Слабость евреев в смысле отсутствия защиты со стороны государства, а также и чисто физическое неумение постоять за себя, что легко объяснить многовековым угнетением (впрочем, последний недостаток у нынешней молодежи постепенно искореняется).
4. Чисто зоологический, врожденный антисемитизм украинцев требует особого выделения.
5. Возможно и то, что народ недолюбливает интеллигентов, но я думаю, что это не так уж существенно, да и зарабатываем мы ниже среднего общественного уровня – рабочие ведь получают больше инженеров и врачей, не говоря о крупных постах, куда нам ход закрыт.
Решение вопроса. – Только на основе свободы и отсутствия дискриминации. Это значит, что всем желающим должно быть предоставлено право эмиграции. Оставшиеся (думаю, их будет не слишком много), во-первых, перестанут представлять опасность для "классового мира" (ну и …же ты!!!). А во-вторых, получив равные права, они станут вполне лояльны. Многие с удовольствием изменят фамилию и 5-ю графу. Кстати, ты печешься об ассимиляции. А почему же не разрешают желающим менять национальность, равно как и фамилию. Между прочим, многие зас…цы пошли бы на это. Почему вообще существует такая графа? Не достаточно ли отметить национальность, ну, скажем, в метрике? Но противоречит ли это твоим заключениям насчет отказа от ассимиляции? Почему американец по паспорту – просто гражданин США? Не пахнет ли здесь рядовой дискриминацией?
Ну, а если некоторое количество лиц, будучи вполне лояльны, не захотят, подобно всем прочим народам нашей великой страны, отказываться от своей национальности, так что в этом ужасного?
Нет, это не соответствует принципам западной цивилизации. Давай лучше сойдемся на моем пункте 1, т.е., что каждый прав по-своему. Но если оперировать понятиями "морали", "гуманности", "фашизма" и т.д., как ты, то можно сказать, что все твои рассуждения являются сплошным лицемерием (типа полотера из кинофильма "Я шагаю по Москве").
И вообще, наверное, не стоило мне все это писать… 12.12.1967 г.
Мне не надо было долго собираться, пришлось даже сдерживать себя, чтобы не усесться за письмо.
Во-первых, большое спасибо! Твоя серьезность здорово двинула дело вперед. Многое стало яснее, и, кажется, нашей переписки в этом плане скоро придет конец (за ненадобностью) – и слава Богу!
Хорошо, что ты отбросил легкий путь одной критики, а изложил и "кредо" – мне только оно и было нужно. Теперь остались некоторые частности.
Сперва зафиксируем основной факт: ты признал себя фашистом, потому что это так. Действительно, будь ты немцем в 1941 г., все эти рассуждения о низких цивилизациях были бы вполне естественны в твоих устах – о необходимости защиты западной цивилизации и т.д. Сам знаешь.
Значит, в 1945 г. ты был бы неизбежно осужден в Нюрнберге. Под твоими словами не подпишется ни один западный гуманист и сейчас.
Недаром ты обвиняешь демократические государства, которые терпят папу Дока. Это означает, что твои убеждения и западный гуманизм – разные вещи.
В общем – все ясно и понятно.
Вопрос ставится теперь по-другому: "Как "западный гуманист" мог перейти на эту платформу?" (или: "Как ты дошел до жизни такой?")
Разберемся.
п.1 – понятно и неоспоримо. Да, все относительно, цели у жизни нет и т.д. И это, действительно, одна из аксиом западного общества, где царствуют наука, техника, гуманизм, атеизм большинства.
п.2. – свобода личности, как основной тезис зап.цивилизации – могу согласиться, но при условии, что он будет развернут в духе гуманизма, науки и пр.
п.3. – здесь начинается то, что противоречит п.2 и п.1.
"Свобода личности" – это значит: как бы ни был приятен или неприятен человек людям, обществу или кому-другому, он обладает всеми правами при выполнении им строго определенных обязанностей (кодекса). Согласен?
Тебе не надо менять ни национальности, ни кожи, ни убеждений, если ты выполняешь известные правила. Более того, ты волен стать кем угодно, вести себя как угодно, менять убеждения или кожу, но… при условии соблюдения кодекса, законов. Для нарушителей же кодекса в цивилизованных странах есть тюрьмы. Согласен?
Но то же самое – и в отношениях государств. Спрашивается, за что же идти войной на Гаити, если оно никого не трогает, долги платит и пр. и т.д. А какое оно, Гаити, внутри – так кому какое дело, если ты внутри себя что делаешь? – Не нравится, пожалуйста, переубеждай, но допустимыми средствами – не войной, во всяком случае.
Может быть, неграм Гаити гораздо больше нравится папа Док, чем американская демократия? Может, для них резня гаитянских тонтон-макутов – гораздо более приемлема, чем продажность парламентских политиков?
Если быть логичным (а западные государства логичны), то свобода личности (краеугольный камень) есть одновременно и свобода государств, наций, народов – на жизнь по своему разумению (конечно, в рамках определенного международного кодекса) – право на самоопределение, самоотделение, суверенитет – это аксиомы. Ты должен признать свою нелогичность. Еще Гегель сказал: "Каждый народ имеет то правительство, которое заслуживает". Это верно. Мечтать об освобождении китайцев или гаитян – так же глупо, как намерение Гитлера завести у русских новый, якобы "западный" порядок.
Если согласиться с тобой, то, например, тогда можно будет доказывать, что раз ты, допустим, не женился и нарушаешь естественные правила людей, значит, ненормален – внутри себя, а значит, выпадаешь из-под защиты кодекса, из-под сферы действия закона о свободе личности, и к тебе можно применять насильственные санкции. Какая же это свобода, если ты должен внутри себя примериваться под чьи-то частные идеалы и мораль? Если в ней столько исключений? И притом произвольно устанавливаемых?
Свобода должна исключаться только для тех, кто не признает свободы других (т.е. определенного кодекса), и все!
И протестуют против войны во Вьетнаме или на Ближнем Востоке западные гуманисты, потому что эти войны западных держав противоречат самим законам западных цивилизаций – хоть и ведутся, якобы, во имя ее.
Ты не хочешь заводить семью, Вьетнам не хочет демократического правительства, каждый человек и каждый народ волен распоряжаться собой сам по себе. И ни я не имею права приказывать тебе, ни американцы – Вьетнаму. Де Голль прав, когда говорил: "Израиль и арабы, кто из вас первый нападет, тот и будет осужден" (хотя за арабами существует еще право на исправления несправедливостей 1947-49гг.). Эта позиция – настоящая защита принципов демократии, свободы и законности. Ни арабы, ни вьетнамцы не нарушают существенно международного кодекса, нарушают его Израиль и США, и потому они – виновны.
Я знаю, тебя не убедишь, но ты просил опровергнуть свои доводы логически – пожалуйста.
И не повторяй, что Запад надо защищать любыми средствами, как угодно, а то, мол, эти китайцы сегодня притворяются мирными, а потом внезапно нападут. Этим - "как угодно" – ты сразу же разрушаешь внутренние устои западной культуры (как, впрочем, сам же признаешь).
Всем ясно, что кодекс законов о свободе и независимости государств обеспечивается не полицией или тюрьмами, как внутри государства, а войнами – или угрозами войны (равновесие хищников). Дерутся не только западные страны с восточными, но и сами западные демократические государства между собой. Вспомни войну 1914г.: войну сравнительно демократической Германии (свобода партий и т.д.) с Англией и Францией. Вспомни войну республиканской Франции с парламентской Англией в эпоху Вел.Французской революции, нынешнюю грызню двух членов НАТО – Греции и Турции.
Допустим, США, Англия, Франция и некоторые другие – послушаются твоего совета и станут наводить свои порядки везде по миру. Собственно, это они и делали недавно с помощью колониальных войск. И что же – рост национального сопротивления, а в результате – независимость получили большинство народов (мир идет от колониальной системы, а ты ратуешь за ее закрепление). Конечно, после получения независимости некоторые народы установили у себя что-то похожее на диктатуру, но большинство, кажется, идет по западному пути – по своей воле. Только так, без военной силы, Запад может добиться настоящего признания у мира.
А твои советы – давно уже запоздали. Все поняли их неправильность и гибельность для зап.цивилизации (кроме США – но и они поймут скоро). Поставь Гитлера во главе зап.цивилизации – и она будет уничтожена (между прочим, Гитлер тоже был против бессмысленной жестокости – он был только за нужную и даже необходимую жестокость: для воспитания юношества, или для получения раб.силы, или для получения необходимого жизненного пространства, или для научно обоснованной необходимости уничтожения евреев – все это было оправдано с точки зрения фашистской "науки"). Так вот, Запад с Гитлером во главе (или с тобой) был бы уничтожен, как была раздавлена Германия, несмотря на внешние и легкие победы третьего рейха. Нет, Запад никогда не последует твоему совету. Я убежден.
И, наконец, последний важный вопрос. - Что ты понимаешь под принадлежностью к западной цивилизации – национальность, гражданство или убеждения? Судя по всему – убеждения (ты сам себя относишь так). Но тогда зачем говорить об арабах, неграх, китайцах (не понимаю, куда ты поместил русских – ответь, пожалуйста, особо) – как об цивилизациях, неспособных воспринять и усвоить западные результаты и принципы? В чем, собственно, единство и различие – в цвете кожи или в языке? Почему ты не причисляешь к Западу – не только Австралию и Н.Зеландию, но и Либерию, и Тунис с Марокко, и Цейлон, Индию, Кению и др.?
А может все же ты делишь людей на западных и восточных – лишь по национальности? – Ответь прямо. Это сейчас главный для меня вопрос! Ты сам – продукт западной цивилизации – по убеждениям, или благодаря только национальности? И если по национальности, о чем я догадываюсь, то… (тогда, конечно, мне, например, как украинцу со своим "зоологически врожденным антисемитизмом" вход в "западную цивилизацию" запрещен. И если, не дай Бог, власть попадет к людям твоих воззрений, то ко мне будут применены не только меры тайной экономической дискриминации, но и меры чисто физического уничтожения – по-видимому, и на это я не смогу согласиться в нашем споре).
Между прочим, ответь, на каком основании ты причисляешь Израиль к западной цивилизации? Когда всем, любому школьнику известно, что он находится на Востоке, хоть и Ближнем, и что в древности он также был на Востоке. Ведь античный мир состоял из Др.Греции и Др.Рима, и других, но уже восточных цивилизаций – Египет, Вавилон, Израиль, Персия, Индия, Китай? Каждому известно, что основной подарок Израиля миру – это введение в обращение монотеизма – однобоговой религии. Перевод иудаизма на общедоступный лад (замена обрезания крещением) создало христианство, которое уничтожило веротерпимость, разрушило античную культуру (почище варваров), буквально сожрало изнутри Рим и Грецию, на 1,5 тысячелетия задержало развитие европейской культуры. Это очевидно, научно доказано.
В те времена евреи были самыми ярыми религиозными фанатиками и ярыми антизападниками, противились проникновению в свой быт любых элементов римской культуры. Но в наше время они сохранили и свой фанатизм, и свою нетерпимость, т.е. фактическую антизападность. Уже в новое время они внесли непропорционально большой вклад в дело создания новой мировой религии – коммунизма. Совершенно очевидно, что элементы фанатизма, веры в идеал, которые имеются в марксизме – тесно связаны с пламенным характером Маркса, его жаждой немедленного осуществления идеала, т.е. с самыми глубокими национ.чертами. Да и ты сам гордишься тем, что в создании нашего, сегодня недемократического государства, евреи внесли громадный, непропорционально большой вклад. И, наконец, в самом Израиле сейчас они снова создают фанатическую, антигуманистическую организацию с единственной целью Великого Израиля. И западный мир это тоже поймет скоро. Так как же можно причислять Израиль к западной цивилизации? Что в нем западного?
Это факты, факты, а не иллюзии. Но означает ли вышесказанное, что я отрицаю у евреев или другой любой нации – способности к созданию демократического государства? – Конечно, нет! Не отрицаю – даже у своих украинцев и русских.
Правда, способности в данное время к этому у каждого народа разные. Американцы в этом смысле – наиболее способная нация. Франция – меньше, она терпела и Людовика, и Наполеона. Германия еще хуже, но все же ничего (а может, дело просто в ступени исторического развития?). А вот если сравнивать русских и евреев, то я поколеблюсь, кого поставить в этом смысле вперед. Конечно, у русских остались очень сильные привычки покорности азиатскому деспотизму, зато у евреев – глубоко воспитана фанатическая привычка к идеальной вере – этому суррогату духовного деспотизма.
Твой личный пример – тому яркое подтверждение. Из-за чистого идеализма ты сперва печешься о китайцах или неграх с Гаити, и призываешь жертвовать солдатами западных стран – ради свержения всех недемократических правительств, а потом – из другого идеализма – готов объявить войну всем "не нашим" и уничтожить их, как диких зверей. Одного лишь не хочешь – оставить эти народы жить так, как они сами того хотят – не ущемляя их свободы. Т.е. ты не хочешь поступать так, как поступают на деле западные государства (мирно и спокойно). Следовательно, я – более западен, а ты, напротив, более – восточен. Это логично.
Но если без шуток, то нельзя на эти разграничения "запад-восток" смотреть как на что-то вечное и неизменное. Весь мир движется к западной, технической цивилизации, именно потому что в ней главное – бурное развитие техники (например, восточная и демократ.Япония). Техника побеждает силой или угрозой силы (атомная бомба). Но сама техника нуждается в науке и развитой промышленности, а эти последние требуют свободы мысли и инициативы и т.д.
В заключение, еще один пример. Ты волен делать с частями своего тела, что угодно – кусать ноги, бить руки, резать их, жечь, или, наоборот, холить, беречь, нежить, а другие люди вольны тебя осуждать за это или хвалить, но не запрещать, поскольку ты – свободная личность и выполняешь "кодекс", т.е. не кидаешься на других, не кусаешь их и т.п. Также и с государствами. Они вольны делать внутри страны что угодно. Генералы в Греции могут расстреливать всех своих противников – войны не будет, ибо они в ответе только перед греческим народом. Но начни эти генералы, вернее, полковники, внешнюю войну или полезь на чужое, получат от других взбучку (пример – история с Кипром).
Ну, вот, наконец, я разобрал твой 3-й пункт. Теперь пойдем дальше.
1. Ты, наверное, не понял моего вопроса: "Все нации равны ли по возможностям и равноправны?". Этим я спрашивал твое отношение к тем многочисленным научным опытам, когда дети разных национальностей и рас в примерно одинаковых условиях воспитания и роста, показывали одинаковые (статистически, конечно) способности.
Признаешь ли ты эти результаты? И при чем тут теоретическая возможность? Если признаешь, то согласись сразу же с тем, что у негра право на образование такое же, как у белого, или что у араба – право на родину и местожительство такое же, как и у еврея и т.д.
2. О Китае – можешь не прощать, я не просил. И хватит.
3. Де Голль – твой прогноз, всего лишь собственная иллюзия – приятных тебе сновидений!
4. Теперь о дискриминации.
Конечно, гипотеза "классового мира" – как основной причины сохранения дискриминации нашим последним, в сущности, довольно реалистическим правительством – лишь моя гипотеза и, возможно, что на деле основная причина была не в этом. Хотя и ты согласен, что смысл в этом есть. Хорошо.
Что политика государства в области еврейского вопроса сейчас совершенно неправильна – я полностью согласен (я же писал тебе об этом). Вдобавок, не знал, что запрещено менять эту 5-ю графу. Глупость неимоверная. В Изборске я разговаривал с одним дедом о довоенном времени, о том, как вопрос об ассимиляции решало эстонское правительство (до 1940г. Изборск и близлежащие исконно русские /псковские/ земли с преимущественно русским населением принадлежали независимой Эстонии). Так вот, эстонцы тратили массу сил, чтобы завоевать популярность русских народов и эстонизировать их. Всякого русского, переделавшего свою фамилию на эстонский лад, ждали большие материальные выгоды (речь идет о крестьянах). Вот это, думается, правильная национальная политика.
Да что уж там говорить.
Ну, хватит. Разреши мои последние вопросы и на этом закончим. Думаю, что тогда я смогу консультироваться не по вопросам западного гуманизма, а по вопросам фашистской идеологии: "Скажи, а что это такое, а об этом ты как считаешь?.. 15.12.1967г.
8. Четвертое письмо обратно:
"…До Нового года остается 7 часов, но уже ощущается какая-то торжественность и грешно заниматься немецким.
Поздравляю тебя с этим интернациональным праздником (какая разница, если немного смещены даты). Желаю счастья! В такой момент не хочется спорить или ругаться. Главное для меня – это то, что я имею дело с порядочным человеком. У нас гораздо больше общего, чем это может показаться на первый взгляд. По крайней мере, я так думаю. А если нет, то ведь и противника можно уважать, если он честен.
Судя по письму, ты меня неверно понял, да и я допустил ряд неточностей. Мой п.3 состоял из одних вопросов и почти не содержал никаких рецептов, а хотел лишь подчеркнуть сложность некоторых вопросов и невозможность их решения на основе всеобщей гуманности. Давай разберемся. Наш мир состоит из народов, находящихся на разных уровнях развития, представляющих или не представляющих угрозы западной цивилизации (З.Ц.) в данный момент или в будущем. Все они ведут борьбу за существование. Твой идеал мира и братства между народами при полном уважении каждого на нац.независимость, а также личная свобода каждого гражданина при выполнении им определенных правил привлекателен и для меня. Какое значение, что народы так отличны друг от друга по уровню развития, по способностям, по образу жизни? – Ведь в каждом народе, в каждом индивидууме можно найти что-то хорошее, неповторимое. Лично мне зачастую простой человек бывает приятнее какого-нибудь интеллигентного подлеца (или даже не подлеца, а просто бесцветной личности). Но вопрос в том, сумеет ли мир придти к такому идеалу и как этого добиться. Давай реально рассмотрим обстановку, не принимая в расчет катастрофических последствий увеличения народонаселения. В мире происходит жестокая борьба, которая будет определять будущее. Это, во-первых, два лагеря: СССР – США. Затем усилившееся влияние Китая. Лет через 10-20 он будет представлять для мира серьезную угрозу, обладая современным оружием, огромным население и при нынешней агрессивности. В более отдаленном будущем можно предвидеть усиление могущества стран Африки, Латинской Америки, Индии. Соотношение сил изменится не в пользу стран З.Ц. Можешь ли ты утверждать, что мир придет к братству народов? – А может быть, установится всемирная диктатура, еще более омерзительная, чем диктатура Мао? Я не делаю никаких прогнозов и не выдвигаю пока что никаких всеобъемлющих программ, т.к. понимаю, насколько это сложно. Мне ясно только одно: 1) на чьей я стороне, 2) что эта жестокая борьба ведется вовсе не по джентльменским правилам. Все покоится на равновесии сил, и только победа одной определенной силы может привести к братству народов.
Твои понятия о праве отдельных государств на независимое развитие устарело, хотя сейчас оно и поддерживается равновесием сил. Во-первых, оно не относится к народам, правительства которых не являются свободно избранными. Такие народы надо освобождать во имя гуманизма. Во-вторых, государства, представляющие угрозу для З.Ц., должны быть своевременно обезврежены даже и при свободно избранном правительстве (обезвредить – это не значит истребить народ). Это тоже во имя подлинного гуманизма, т.к. потребует меньших жертв. (При выполнении 1) и 2) необходимо учитывать соотношение сил при выборе средств достижения цели). Как видишь, мой гуманизм является реальным и потому воинствующим, а твой – либеральной болтовней.
А теперь предположим, что попытки регулирования рождаемости окажутся безуспешными. Это – кошмар. Тогда неизбежна смертельная борьба народов за существование. Именно этот случай я имел в виду, когда упоминал о возможности с точки зрения интересов З.Ц. уничтожения народов других цивилизаций. Ведь всем поместиться на ограниченной площади Земли не удастся. Это самый крайний случай, если не найдется других путей предотвращения катастрофы. – И все во имя общества свободных и счастливых. И потом: разве перепроизводство людей, обреченных на полуголодное существование не является еще большей жестокостью и вдобавок – бессмысленной жестокостью, чем их уничтожение в силу необходимости?
Воинствующий гуманизм отличается от фашизма не реальной оценкой и пониманием необходимости борьбы, а целями, которые весьма различны. Ты же совершенно ничего не понял. Выхватил несколько фраз из текста и, обрадовавшись, что они соответствуют твоей теории, поспешил наклеить ярлык. Что я, идиот, что ли, что сейчас же начну тебе приводить список народов, которые "относятся к З.Ц. " и которые надо оставить в живых? К чему такой примитив?
Кстати, насчет Нюрнбергского процесса, я очень внимательно ознакомился с его материалами этим летом. Так вот, в речи одного обвинителя есть выражение сожаления по поводу ограниченности международного права, которое не позволяет свергать фашистские правительства. Этот процесс в значительной мере противоречил международному праву, на что справедливо ссылались адвокаты.
Обвинения в национализме в том смысле, как ты их истолковываешь, я отвергаю. Безусловно, однако, что народы различны по способностям. Нельзя просто так отбросить разные исторические условия развития. Имеются различия как внешние, так и внутренние. Почему же ты так уверен, что мозг, в отличие от прочих органов (мы берем в среднем) у всех народов одинаково развит? А нервная система? Можно, по-моему, признать равные права народов пользоваться землей, но до тех пор, пока не возникают конфликты, связанные с перенаселением. В этом случае вопрос осложняется, и я пока воздержусь от решения в общем виде. Хотя частные решения для конкретных случаев (Ближний Восток, например) можно было бы предложить.
Хотя античный мир состоял из Китая, Ассирии, Египта, Индии и т.д., решающую роль в создании З.Ц. сыграли именно Греция, Израиль, Рим. Это является доказанным и общепризнанным. Твои рассуждения насчет Израиля совершенно неправильны. Если будет время, я приведу тебе некоторые цитаты из труда "История израильского народа" Ренана в III томах, где беспристрастный историк (француз) совершенно иначе трактует вопрос.
Из-за недостатка времени я не сумел подробно ответить на твое письмо и затронуть все темы. Есть предложение рассматривать более узкий круг вопросов. На этом кончаю, чтобы не задерживать ответ… 31.12.67
9. Пятое письмо туда:
…Ты неправ, считая, что твое предыдущее письмо состояло из одних вопросов – нет, оно было ценно именно утверждениями. И последнее письмо подтверждает эти утверждения еще раз.
Так чем же отличается "воинствующий гуманизм" от фашизма? Конкретно? – только целями! А в остальном, значит, "цель оправдывает средства?" Но кому неизвестно, что цели у всех "хорошие" на словах: счастье немецкого народа, светлое будущее культурного человечества – этих "светлых целей" пруд пруди. Отличия моей "либеральной устаревшей болтовни" (на которой, между прочим, до сих пор держится все международное право и демократия) – от фашизма вполне резки и понятны и тебе, и мне, а вот отличия "воинствующего гуманизма" от фашизма – я не вижу.
Может, только в том, что Гитлер считал врагами культуры и неполноценными – евреев и русских большевиков, а ты – прежде всего, арабов-мусульман (на том основании – что просто они не люди, вот и все доводы) и китайских коммунистов (потому что их много). Но отличие это совершенно не существенно для существа этой "воинствующей идеологии" (разница – лишь в национальной окраске). Не согласен?
Так объясни мне тогда, что такое фашизм? И чем он отличается от воинствующего гуманизма? Объясни, пожалуйста, честно и логично!
Ведь даже на такой ясной, научно доказанной теме, как равные умственные возможности детей всех человеческих племен, не говоря уж о детях таких древних цивилизаций, как арабы, китайцы и т.д. – ты занял нечеткую, скатывающуюся к расизму позицию.
А в общем, все, все уже понятно и не требует долгих объяснений. Твои "вопросы" предлагают вполне конкретные ответы, выводы, например, по Ближнему Востоку – то, из-за чего у нас разгорелся спор. Но раз мы уперлись в несогласие о сущности воинствующего гуманизма-фашизма, то ясно, что не придем к пониманию и здесь.
Насчет основополагающей роли Израиля в античной истории (даже перед Римом) – возможно, я ошибаюсь. Но раньше я не встречал в литературе подобных утверждений, хотя кое-что читал об этом времени (если бы ничего не знал, то и не высказывался бы). Просто я отождествляю в некоторой мере влияние Израиля и влияние христианства. Если же ты будешь утверждать, что христианство вполне хорошо – не поверю. Цитаты из Ренана я с удовольствием бы почитал – присылай их. А если удастся со временем, то и самого прочту. Но и ты здесь страшно односторонен, например, игнорируешь вопрос о решающей роли евреев в создании фанатичных вер христианства, коммунизма и пр… или как у тебя - "воинствующего гуманизма"… 17.1. 1968 г.
На этом, собственно, наша переписка о сионизме и фашизме прекратилась. Ниже я приведу еще несколько выдержек из писем моего товарища, но они касались уже немного другой темы, но обсуждаемого вопроса мы уже не касались. Поскольку я был активной, спрашивающей стороной, а в последнем, пятом письме, спрашивал я уже без особого энтузиазма (точки зрения выяснились), то и мой товарищ в своем ответе через два месяца уже забыл об этой теме, а я ему не напомнил.
Мы оставались друзьями, но убеждения наши были различны. Мне казалось, что я сделал все, чтобы понять его правду об Израиле, но он только утвердил меня в неприятии правоты Израиля на ущемление прав палестинцев. Я считал, что Израиль – страна, если не фашизма (это, скорее, термин резкой полемики), то уж воинствующего расизма, и потому морально должен быть осужден. Так же, как и большинство моих сверстников, я не принимал Насера и нашей дружбы с ним, но когда дело касалось Палестины, то не мог не относиться с сочувствием к его разъяснениям, почему он против Израиля как национального государства: он признает право евреев жить в Палестине, их исторической родине, жить свободно и управлять своей страной. Но он также признает и добивается права арабов-палестинцев тоже жить на их исторической Родине – Палестине, жить свободно и управлять своей страной. Так получилось, что два народа одновременно считают своей единственной родиной одну и ту же землю. Права обоих народов должны быть соблюдены, а это значит, что в Палестине не должно существовать однонационального государства, только еврейского или только арабского. Это должно быть арабо-еврейское или еврейско-арабское государство, где главой государства могут быть и еврей, и араб. Только такое решение вопроса справедливо. И вслед за Насером, я до сих пор признаю эту справедливость.
Только в последнее время я теряю твердость этого убеждения. Почему? – Установление арабо-еврейского государства есть фактически отказ от существования чисто еврейского национального государства Израиль, ликвидации этого знамени, притягательного для евреев всего мира. А чем дальше, тем больше я не уверен в справедливости ликвидации этого знамени. Действительно, почти две тысячи лет евреи находятся в изгнании по всему миру, две тысячи лет они вливаются в другие народы, ассимилируются с ними, но эти же две тысячи лет евреи не могут полностью ассимилироваться, остаются замкнутым народом в среде других. 2000-летний опыт ясно показывает, что решить еврейский вопрос может только возвращение не ассимилирующихся евреев на их историческую родину. Так получается, что существование Израиля – необходимость для исправления 2000-летней несправедливости и трагедии еврейского народа, для решения еврейского вопроса.
Так проявляется противоречие двух несправедливостей, так возникает неразрешимый для меня парадокс. Можно ли его разрешить? – Не знаю.Для меня положение осложняется еще тем, что аналогичная ситуация необходимости совмещения двух народов на одной земле – характерна не только для Израиля, но и для других народов: армян в Турецкой Армении, крымских татар в Крыму, да и мало ли еще неизвестных мне таких национальных конфликтов. Так что же – везде надо вопрос решать только силой, только за счет одной стороны? – Не хочется в это верить.
Пусть я имею нереалистические убеждения, пусть это будет только утопия, но пока я остаюсь при идеале государства, где могут жить люди разных национальностей свободно и достойно, в том числе и евреи, и арабы. Конечно, это значит, что не будет Великого Израиля, могущественного и чисто еврейского, воинственного и фанатичного. Ну, а так ли необходимо такое знамя? Неужели евреям необходим для возвращения на свою историческую родину только обязательно однонациональный Великий Израиль? Разве не могут они возвращаться в Палестину, Иудею и Израиль, где кроме евреев живут и арабы, и христиане? Разве так уж совершенно необходимо, чтобы Палестиной управлял еврейский премьер-министр, а вот араб-президент недопустим.
Заканчивая, я хочу еще раз подчеркнуть, что сегодня признаю право и приветствую это право евреев на жизнь в Палестине, своей родине, но не могу признать справедливость сионизма – т.е. права на возрождение чисто еврейского Великого Израиля – этого древнего и давно умершего государства. Современные государства должны отличаться от древних форм.
Пусть мне объяснят мою неправоту.
Обсуждая вопрос о Ближнем Востоке, мы с товарищем затрагивали мировоззренческие вопросы. Рассматривая эти письма как свидетельство времени, я приведу еще два отрывка из последующих писем, посвященных уже нашей жизни. Мне лично кажется интересным, что очень резкая и категоричная позиция моего товарища на деле оказывается пессимизмом, отсутствием перспектив в жизни, тупиком. Мы знаем о бесперспективности левого экстремизма, а на описанном здесь примере правого экстремизма эта бесперспективность выявляется столь же отчетливо.
Пятое письмо обратно:
…Довольно много читал, в числе прочего, письмо Солженицына съезду писателей. Долго ли еще смогут консервативные реакционные элементы противиться наступлению оттепели? Ведь их власть так несоизмерима с их ничтожным количеством! Просто нелепость какая-то! Ведь мы участвуем в какой-то дурацкой комедии и ничего не можем сделать, хотя вроде бы всем все понятно. Власть зиждется на огромном проценте безликой серой массы, на вековой отсталости русского народа. Безусловно, ряд качеств национального русского характера заслуживает уважения: смелость, стойкость, широта, жизненная сила, возможно, одаренность. Но какое убожество развития интеллекта, какая узость, косность, полнейшее отсутствие понятия личного достоинства, какая потрясающая политическая отсталость. И как дорого обходилась огромная сила многочисленного варварского народа его соседям или тем, кто уже попал в колониальную зависимость. Это – одаренный народ, и варварство его, конечно, явление временное с точки зрения исторических масштабов. Правда, простым смертным с их быстротечной жизнью от этого сознания не легче. Я хочу все же отметить, что почти всем, чего этот народ добился, он обязан Западу. Все великие люди – писатели, ученые, художники и т.д. получали общеевропейское образование. От своего же народа они наследовали лишь большую жизненную силу и определенный колорит. И, как правило, все эти великие люди у себя на родине подвергались вечным преследованиям.
Конечно, отсталость и невежество русского народа имеют свое историческое объяснение… В то же время величайшего уважения заслуживает русская интеллигенция (ничего общего, кстати, с народом не имеющая, хотя она могла любить свой народ и даже жертвовать за него жизнью). Можно преклоняться перед декабристами, народниками и позднейшими революционерами (всех партий). Именно здесь, в тяжелейших условиях были продемонстрированы высочайшие духовные качества и сила духа. Я глубоко убежден, что в силу своей отсталости этот народ никогда не заслуживал своей интеллигенции, а только – правительство свое. Но я также верю и в то, что все эти жертвы и труды когда-нибудь принесут свои плоды.
Пользуясь идеалистическими понятиями, можно сказать, что этому несчастному народу еще предстоит искупить свою вину перед теми, кого он порабощал, будучи сам рабом…
…Может быть, это не совсем к месту, но я всегда помню слова Пьера Безухова о том, что и богатство, и власть, и положение ежели чего и стоят, так это того удовольствия, с которым все это можно отшвырнуть. С каким бы удовольствием швырнул бы я кое-кому в рожу то немногое, чем я располагаю. Впрочем, мне и терять почти нечего, так что даже красивого жеста не получится… 14.3.1968 г.
Из последнего письма:
…Давно хотел тебе написать. Я все прекрасно помню и ничего не забыл. Просто настроение было да и есть страшно паршивое. Сейчас я слегка пьян, но это не играет большой роли. Прежде всего, мне хочется выразить тебе мое самое глубокое уважение. Уважение за то, что у тебя слова не разошлись с делом. Я по-прежнему считаю все это неэффективным и заранее обреченным. Может быть, это слишком большая роскошь – иметь чистую совесть и платить за нее не только своими личными интересами, но и интересами своей семьи. Может быть, занимая более высокое положение, ты имел бы большую возможность влиять на события. Да мало ли можно найти трусливых лазеек, человеческий мозг так изворотлив. Короче говоря, я уважал тебя и раньше, а сейчас уважаю еще больше. Ну, а жалости больше достоин я. Ведь у тебя семья, какая-то деятельность, какой-то смысл жизни. У меня ничего этого нет. Я знаю, что могу работать, как зверь. Но что с этого? Я вынужден растрачивать свои силы на ерунду. Все мои возвышенные построения не выдерживают столкновения с жизнью. Никакого просвета… 3.5.1969г.
Это письмо последнее, потому что мы поняли, в конце концов, что переписка – не место для откровенных споров и объяснений. Для нас время откровенных писем кончилось.
Уважаемый товарищ Дорош! Не пугайтесь объема этого послания. Вы вольны распорядиться им как угодно, хотя мне и было бы жаль, если оно сразу попадет в мусорное ведро.
В конечном счете, причиной письма были Ваши "Размышления о Загорске", очень напомнившие мне некоторые из собственных домыслов… Отсюда предположение – возможно, Вам будет интересно, как нечто подобное рождается в другой голове.
Если это, действительно, Вас интересует, то у нас кроме этого письма есть еще две возможности:
1) диафильм на 2,5 часа про московские церкви (цветные диапозитивы ~ 250 московских еще сохранившихся храмов – с текстом на магнитофоне);
2) 4 альбома, в течение 3-х лет составленных одним пенсионером – каждая страница посвящена одному из 500 существовавших до революции храмов: краткая его история, вид прежний и вид существующий.
Но, конечно, это не главное, ради чего послана вся кипа бумаги. Я инженер и занятий мне хватает, так что этим я занимался не из-за скуки, а только по острому, почти необходимому желанию.
Однако не хочется быть графоманом. Отсюда главная просьба: просмотрите наш дневник северного похода 1967г. и скажите: стоит ли над ним работать (например, сокращать в 10 раз, выявлять рациональное зерно), или – это сплошная серость без проблеска и любое продолжение здесь работы – будет все тем же графоманством? Особенно важно Ваше мнение по двум сценариям диафильмов, приложенных в конце.
Почему просьба именно к Вам? – Только из-за "Размышлений о Загорске". Если уж Вам это будет совсем неинтересно, то не стоит оно моего времени.
Конечно, Ваше возможное молчание сможет стать некоторым ответом, но от графоманства это излечить не сможет. Нужен твердый и логичный совет.
Ответа не последовало.
После неудачных попыток профессионально заняться философией и социологией Витя нацеливается на свою прикладную науку – сварку. Он добивается доступа в заводскую лабораторию и своего участия в проводимых там экспериментах, связывается для консультации со своей кафедрой МВТУ и, наконец, поступает туда в заочную аспирантуру, проводит свои опыты на заводском оборудовании, делает экспериментальную установку, пишет обзоры и статьи, подаёт две заявки на изобретение. Но все же, это было не главной частью его увлечений.
А потом наступил 1968г.
"Я считаю1968 год кульминацией не только моей жизни, но и жизни многих моих сверстников…"
Это было время головокружительного освобождения, подъема всех духовных сил. Даже стихи рождались у Вити( при написании сценария для диафильма о байдарочном походе по рекам Архангельской области) и рассказ-раздумье, в котором он пытался на материале своих альпинистских наблюдений решить вопрос "Почему люди не вступают в движение защиты прав?"
"Из-за непонимания или трусости – других объяснений у меня тогда не было. Но к знакомым мне альпинистам ни одно из этих объяснений не годилось и потому мне казалось: стоит им только объяснить, что бояться "Движения за права человека"не надо, что риск от участия в нем – гораздо меньше, чем риск от альпинизма, а общественной пользы - гораздо больше, как они сразу же пойдут подписывать протесты против нарушения прав человека".
Раздумья в горах позволили Вите избавиться от своего экстремизма. Появилась первая публицистик.
1. Кто ты – разумный эгоист, идеалист-революционер или скептик? Или, может, не то и не другое, тогда кто ты?
Что тебе не нравится в речи твоего героя. С чем ты согласен? Как конкретно можно усугубить отрицательную характеристику твоего антипода?
2. Не коробит ли тебя огульное осмеивание всех теорий светлого будущего – от тысячелетнего рейха Гитлера до китайского коммунизма? Согласен ли ты, что кроме неизбежного будущего есть и возможное будущее, зависящее от людей?
3. Считаешь ли ты возможным применять к объяснению человеческого общества и его основных тенденций развития – теорию естественного отбора? Почему?
4. В чем неверно изложены причины неистребимости коммунистических утопий? Согласен ли ты с употреблением термина "коммунизм эксплуататоров" и почему?
5. Убедили тебя доказательства того, что отношение v/c стремится к нулю за конечное количество времени? Твое отношение к возникновению материальной базы общества без участия людей в производстве? Как ты представляешь себе материальную базу коммунизма?
6. Согласен ли ты, что сейчас основная борьба идет между людьми и производственным механизмом (включающим и государственную машину) или между работниками и капиталом, по терминологии Маркса?
7. Твое отношение к лозунгу "Наука и демократия!" Правильно ли считать свободу и демократию – главной предпосылкой осуществления коммунизма?
8. В чем главные недостатки этого "письма" и манеры его изложения? Где и что надо добавить и углубить?
Огромная просьба – дать развернутые ответы.
Новая книга В.Кочетова – как новый донос – стала событием.
Ее читают и перечитывают, негодуют и пародируют, высмеивают и ужасаются, но трудно остаться равнодушным.
Конечно, ее автор – наш кровный противник, бескомпромиссный и "принципиальный". Он не скрывает своей мечты: уничтожить всех инакомыслящих – если не своим пером, то с помощью "людей с Лубянки". Он убежден до фанатизма, и потому субъективно честен, что не исключает его объективной лжи. Как говорится, прям и откровенен – и в этом его главная ценность. Его роман – это кривое зеркало современной идейной жизни; зеркало, где действительность искажается, ставится с ног на голову, но… все-таки отражается! А это, согласитесь – уже немало в наш молчаливый век. В романе легко угадываются прототипы: и в художнике Свешникове, и в поэте Богородицком, и в итальянце Спаде, не говоря уже о самом Кочетове под фамилией Булатов. Но это только подтверждает ценность кривого зеркала и открываемой им удивительной картины современной политической и литературной жизни, где "свистят пули" и травят коммунистов, где москвички развлекают стриптизом американку, а эмигрант и бывший гитлеровец Сабуров агитирует советскую молодежь за советскую власть, где в советские министры лезет всякая "бездарь и конъюнктурщик", а КГБ абсолютно беспомощно перед явными и открытыми диверсантами, бомбистками и гнусными агитаторами, где безнаказанно и открыто действуют всякие русофилы-монархисты (и при том состоят в КПСС), а прозападные "поэты-авангардисты" собирают многочисленные митинги и т.д. и т.п. И хотя роман оптимистично кончается поражением всех западных приспешников, но оптимизм этот какой-то вымученный и больше похож на слабую надежду, чем на твердую уверенность. Само название расшифровывается как заклинание к молодому Генке – недоучке и фарцовщику, посреднику при продаже икон иностранцам. И к этому персонажу, еще недавно казавшемуся настолько омерзительным, что о разговоре с ним не могло быть и речи, именно к таким Генкам Кочетов заискивающе обращается: "Чего же ты хочешь?", именно таких пламенно убеждает и возлагает надежды, что одумается, откажется от порчи и вернется к коммунистической убежденности.
Да, сильно подмокло дело Кочетова, сильно измельчала его твердокаменность. Но нас волнует совсем не Кочетов и его "майн капф", и даже не его методы искажения действительности. Нас интересует сама действительность, которую исказили и тем не менее отразили 140 тысяч экземпляров этого романа, каждый из которых зачитывается людьми до дыр. Как писатель, Кочетов может быть доволен – он добился бешеной "читаемости", но как идейный борец – трудно придумать что-либо более полезное для демократической интеллигенции. Ведь роман, собственно, ей и посвящен в основном. Крестьян здесь нет вовсе, а рабочие появляются лишь как последний аргумент в споре, как символ "воли рабочего класса", и потому его читает по преимуществу интеллигенция - те люди, которые в высшей мере способны читать правильно нашу литературу, т.е. между строк и переворачивая в правильную сторону читаемое. Воздействие же на рабочего и колхозного читателя может быть более сложным, но и тут шансов на переубеждение у Кочетова очень немного – ведь достаточно читателю уловить фальшь в одном месте, чтобы все здание романа было опорочено и начало действовать в противоположную для автора сторону.
1. Прежде всего, роман можно рассматривать как рупор значительной части нашего руководства, его мнений и оценок, и даже отчасти – как их изображение. Облика образа мыслей и образа жизни:
"Сын уже 40 мин. расхаживал вдоль линии станков, когда из подъезда 10-этажного дома на одной из небольших московских улиц выходил отец, садился в "Волгу" и отбывал в свой главк. Ни у сына, ни у отца претензий друг к другу в связи с тем, что один к месту работы ехал на метро чуть ли не через весь город, а другой – едва за километр – на машине, не было. Положение, должность, возраст, род и объем деятельности отца – все это Феликс прекрасно понимал. И вообще, когда он видел таких вот, в черных "Волгах", одетых в не очень уклюже сшитые пальто, будто бы скроенные одной и той же поднаторевшей рукой, в одинаковых меховых шапках по где-то и когда-то утвержденному единому образцу и подобию, как было и у его отца, Феликс не острил, не потешался над немодностью пассажиров черных "Волг". По отцу, по многочисленным товарищам отца он знал, что люди эти через край загружены большой, трудной, незаметной с улицы работой, без которой государство не может ни жить, ни успешно развиваться. Все их время, все их здоровье, вся их жизнь отдана этой работе, и у них нет ни времени, ни желания следить за модами, за тряпичными ветрами, обычно дующими с Запада, который задыхается от перепроизводства ширпотреба и ищет выхода в быстрых переменах мод… Феликсу нравился его отец…".
То, что у Кочетова вызывает умиление и восхищение, у рядового читателя не может пробудить никакого сочувствия, кроме неясной неприязни. И дело не в том, что "отец" сидит в черной "Волге" или что он использует ее для транспортировки родственников на дачу (опасаясь критики на собрании, Феликс прекращает один раз подобную практику), а в самой многозначительности, какой окружены эти люди, в их сановитости, в барстве, при котором черная "Волга" становится не просто средством передвижения – а символом, знаком власти и престижа, положения и должности "слуги народа", отличных от прочих смертных.
Здесь Кочетов выступает в роли придворного литератора, но не даром высшие сего мира избегают появляться в качестве литературных объектов. Ничего хорошего для них из этого не получается. Так же и в этом случае. Могущественные пассажиры черных "Волг" предстоят перед нами "словно голенькие" – обыкновенными мещанами со всеми предрассудками и слабостями… Заботы пристроить взрослого сына на выгодную учебу. Потом еще более колоритные усилия выгодно женить своего единственного сыночка, названного железным Феликсом. Вот их разговор со своей более "передовой" родственницей:
"И вот Липочка, разодетая в англо-итальянско-американско-французское, появилась вновь.
- Я никогда не считала браки подобного рода правильными и способными приносить людям счастье, - заявила она с первого же раза.
- То-есть какие такие? – спросил Сергей Антропович (отец Феликса).
- А вот такие, династические… Крупный советский работник женит своего сына непременно на дочери…
- На внучке, - подсказал Сергей Антропович.
- На внучке, - согласилась Липочка, - тоже, конечно же, сильного мира сего, лауреата, депутата,… доктора наук, Героя Соц.Труда… Это ведет к обособлению кучки людей, к суживанию их интересов и в итоге к перерождению и вырождению, - переводя взгляд синих глаз с Сергея Антроповича на Раису Алексеевну, разъясняла свою точку зрения Липочка. – Для счастья, для подлинного счастья люди, вступающие в жизнь, должны быть очень далекими и очень различными. Они должны быть из разных социальных групп, тогда им будет интересно узнавать мир друг друга…
- Тогда уж развивай свою роскошную теорию дальше, - сказала Раиса А.. – Для полноты счастья, скажи, надо, чтобы люди были и разных национальностей.
- Правильно, - подхватила Липочка. – именно.
- Чтоб он был негром, а она была белая, - воскликнула Раиса А.
Липочка на минуту призадумалась: "Если по любви, то да. А если только потому, что может стать модным у московских девчонок…, тогда, пожалуй, не стоит…"
Вот вам и "отсутствие" национализма и расовых предрассудков – когда они всплывают воочию, в слегка замаскированном виде. Еще немного, и влиятельная дама, Раиса Алексеевна, не сдержится и закричит вслед черной паре: "Ату их!". А дальше Кочетов развертывает целую теорию о мудрости прежнего закона, запрещавшего браки советских людей с иностранцами. А вот вам пример не внешнего национализма, а невольного (почти врожденного) внутреннего шовинизма: Сабурову перед отлетом дарят "пустячки" из "высокоценимого на западе русского янтаря". Янтарь всегда – тысячи лет – был прибалтийским – литовским и восточнопрусским, но в устах шовиниста он "легко и естественно" становится русским, да еще и "ценимым на западе русским". Вот такие мелочи, незаметные порой самому Кочетову, с головой выдают его покровителей и персонажей.
Таков же и Феликс. Вот его размышления при второй женитьбе о домах бракосочетания: "…против пошлостей с фатой, автомобилями, на которых изображены обручальные кольца и прочей мещанской требухой. Кто только надумал вытащить это из нафталина? Никаких демонстраций с плакатами и транспарантами как будто не было, никаких выступлений масс с требованием: "Фаты! Обручальных колец!" – тоже. Тихонько, по чьей-то единоличной воле, выползло это, подобно клопам из-за старых обоев…". Не менее интересна и его будущая вторая жена Лера, стойкая противница ревизионизма (в лице своего первого мужа Спады) – достойный продолжатель наших женщин 30-х годов, которые стойко боролись со своими мужьями-двурушниками, выпроваживая их в лагерь (если верить нашей литературе, вроде романа В.Кетлинской "Мужество"). Вот одно из высказываний Леры в разговоре еще с мужем-ревизионистом: "Для тебя существует лишь Мандельштам, Цветаева, Пастернак, Бабель, а я росла – даже в руки не брала их книг. А когда взяла, они меня не тронули, они из иного мира. Их породила не революция, не советская власть. Они были и до революции или же шли в сторонке, в обособленности от нее. Может быть, ты считаешь, что если у советского народа есть какая-то литература, то она появилась не благодаря революции и советскому строю, а вопреки?
Ну, чем, собственно, отличается мышление данной "комсомолки" от мышления хунвейбина, отрицающего все "мерзкие книги в мерзкой квартире" (выражение Леры про книги своего мужа Бенито), кроме книг председателя Мао, и сжигающего их на костре.
2. Действие романа происходит не только у нас в Москве, но и за границей – в Италии, Англии, Германии и т.д. Причина же – совсем не в широком охвате темы, а в иллюстрации официального тезиса о буржуазном влиянии, как главной причине наших бед и пережитков, о проникновении иностранной идеологии в наше советское общество.
Общество из немца-гитлеровца (настоящего), эмигранта-гитлеровца (бывшего) и двух продажных полуэмигрантов-полуамериканцев, прикрываясь программой ЮНЕСКО по изучению древнерусского искусства, едет разлагать идеологию советского общества. Однако возвращаются они хоть и целыми, но без успеха. Это основная канва. И можно было бы эту заграничную канву романа без ущерба для правды опустить при чтении, если бы не новая тема. Небывалая тема в нашей литературе – сатира на западные компартии в лице коммуниста Бенито Спада.
Давно уже, по крайней мере, с августа 66 г. известно, что западные компартии и КПСС имеют разногласия и серьезные трения. И вот "художественное" отражение! И в каком виде. Наравне с изощренной антисоветской "бомбисткой" Порцией Браун итальянский коммунист Бенито Спада предстает как самый "злобный враг", как самый "назойливый цепной пес", как самый подлый и грязный человек. Его основная роль и цель "клеветать на все советское: партию и революцию, литературу и культуру". Как же объясняется этот коммунистический феномен? Сперва Кочетов выводит Спаду как случайного человека в партии. Коммунисты-рабочие его пламенно осуждают, так что непонятно, почему они его не выгонят из партии. И только чистая случайность – изъятие у Спады советскими таможенниками чемодана с советским самиздатом, повлекло за собой исключение из КПИ. Создается впечатление, что без пособничества руководства КПИ оппортунистам и антисоветчикам не могло обойтись – вопреки, якобы, воле итальянского рабочего класса.
Однако, с другой стороны, Кочетов говорит о перерождении самой рабочей массы, как причины омелкобуржуазивания ранее революционных партий. Вот что он (устами Булатова) сообщает об английских рабочих, которые под влиянием буржуазной пропаганды теряют классовое сознание: "В Англии рабочие не ходят в рабочие клубы, хотят казаться клерками и техниками… Кто виноват? Кто добился этого? – Тот, кто боится рабочего класса, зная, что рабочий класс – могильщик капитализма, и некоторые революционные партии утратили чувство реальности и перспективы, позабыв, что и создавались-то они как партии рабочего класса: растворившись в обывательских массах, превратились незаметно в партии мелкой буржуазии с идеологией мелкой буржуазии. Это уже более глубокая причина: перерождение самого рабочего класса, на который опираются западные компартии. В связи с этим же может быть поставлено изложение несколько странного и абстрактного спора о Троцком между Б.Спада и его женой Лерой.
Лера: "Троцкого почитываешь?
Бенито: "Да, Троцкого!…
Лера: …Он был против диктатуры пролетариата, всего-то навсего! Эх, ты, марксист".
(Бенито возражает).
Лера:"…Вот слова Троцкого на II съезде РСДРП: "Диктатура пролетариата будет не конспираторским "захватом власти", а политическим господством организованного рабочего класса, составляющего большинство нации". Где есть такое положение и возможно ли оно, чтобы рабочий класс составлял большинство нации? Чушь какая! (этой чушью полны все книги Маркса и Энгельса). Если бы Ленин ждал этого, большинства рабочего класса, у нас бы и сейчас Керенский сидел. И что значит, "конспиративный захват власти"? Ленин создавал именно конспиративную партию, которая бы тайно от царской власти работала среди масс, готовила революцию. А Троцкий хотел парламентской, легальной болтовни и никакого дела. Он погубил бы все, и не было бы в России пролетарской революции…
- И было бы расчудесно! – выкрикнул Спада. – Была бы февральская, демократическая!
- Буржуазно-демократическая!
- Это так по терминологии Ленина. А она была демократической, и при ней Россия не испытала бы ужасов гражданской войны, истребление миллионов русских русскими, уничтожение своей многовековой культуры, подавление свободной мысли во имя ультралевых ленинских крайних доктрин… и хватит об этом…".
Тут несколько странностей. Приведенная фраза Троцкого совсем не противоречила м.-л. в 1902 году, и даже сегодня не противоречит. Пролетарская революция никак не может быть конспираторским захватом власти, а только делом большинства нации из рабочих или полупролетарских масс под рабочим влиянием. Так говорит догма. Марксисты всю жизнь твердили о растущей пролетаризации низов общества, о расколе общества на два главных класса – рабочих и капиталистов. И уж конечно именно рабочие должны составлять большинство, а не капиталисты. Тем более сейчас, когда в большинстве развитых капит.стран крестьянство почти сведено на нет, а рабочий класс вобрал в себя массу "белых воротничков"- полуинтеллигентов, и стал на деле большинством нации… Кочетову нужно это оспаривать только для того, чтобы утвердить рабочий класс – именно как меньшинство нации и чтобы потом, утверждая руководящую роль такого суженного и уменьшенного рабочего класса, обусловить господство меньшинства под видом рабочего класса и отвергнуть систему парламентской демократии с ее господством "обывательского и мелкобуржуазного большинства" (=народа). Этой же "антинародной" цели служит защита термина "конспиративный захват власти". Конечно, ленинская партия в условиях царизма вела нелегальную работу, но она никогда не готовила и тем более не проводила подобного путча меньшинства. Ленин первый бы высмеял подобное. Но Кочетову это нужно для оправдания современной конспирации руководства от несознательных масс, для оправдания отсутствия гласности и "буржуазных" свобод.
Другая интересная тема этого отрывка – отношение к Февральской революции 17 г. И опять же, эта революция, конечно, была, прежде всего, демократическая – дав власть в стране вооруженным массам в лице Советов – уж потом буржуазной, поскольку возникло Временное правительство. Февраль – был демократической революцией, хотя он и не успел выполнить свои главные демократические задачи: мир и землю (8-час. раб.день был установлен явочным порядком). Эти задачи выполнил Октябрь, как продолжение и завершение Февраля. Но ведь в 1917 г. даже Ленин не исключал возможности мирного развития революции, без очередных взрывов. И если бы это осуществилось, то сегодня именно Февраль мы чествовали бы как главную революцию России. Зачем же Кочетову потребовалось хулить Февраль, вкладывая ему похвалу в уста отпетого мерзавца Спады? – Только для того, чтобы в очередной раз скомпрометировать и Февраль, и вместе с ним – демократические традиции России, а главное – тот мирный и демократический путь к социализму, который избран западными компартиями.
Звериную ненависть питает Кочетов не только к нынешним "оппортунистам", но и к бывшим революционерам 17-го, разошедшимся с большевиками во взглядах на социализм. Он полон сочувствия к "твердым" монархистам-белогвардейцам и врангелевцам, боровшимся с большевиками, но абсолютно непримирим к эсерам и меньшевикам, боровшимся в основном – словом, голодовками и самоубийствами в тюрьмах. "Дворяне-офицеры, они что ж – были примитивны… Батюшка-Царь да святая Русь… А всякие социал-революционеры из партии госпожи Спиридоновой, да господина Савинкова, Керенского, Чернова и др. – те оголтелые, те просто бешеные псы. Под стать меньшевикам. Их действительно надо было держать в клетках. До того доходили в своей оголтелости, что башки себе пытались раскалывать ударом об стену…"
Вообще метод примитивного компрометирования идеи или чьей-либо позиции путем очернения лица, их высказавшего, применяется Кочетовым очень часто, если не в основном. Вот еще один пример, как просто опроверг Кочетов западных оппортунистов. Разговор Порции Браун и Бенито Спада у здания ЦК КПСС:
"Отсюда начинается все, отсюда идет та лихорадка, которая мешает людям на земле жить в мире. Мне трудно понять, как Вы, такой образованный и тонкий человек, могли стать коммунистом. Ведь коммунизм – это разрушение морали, разрушение очагов, гибель культуры. Вы читали, конечно, "Доктор Живаго?" Как там рассказано о революции, о зле, о насилии, о дикости.
- Но можно же без этого, без русских излишеств. Такие, как я, как раз и настаивают на том, что к коммунизму есть иные пути, не обязательно русского, советского образца. Мы хотим придти к коммунизму мирным путем. Поэтому нам не годятся и советская литература, и советское искусство. Они без диктатуры пролетариата не мыслят строительства социализма.
Такой коммунист Порции Браун нравился… из ее постели Спада выбрался лишь на рассвете, с раскалывающейся от виски головой, еле доплелся до своего номера и там долго, почти до отъезда сидел в ванной, склонив голову над унитазом…"
Вот и все! Однако Кочетов переигрывает и добивается тем противоположного результата. Ведь достаточно читателю убедиться несколько раз в непорядочности автора, как все отрицательные оценки будут поставлены под вопрос или даже приниматься сочувственно. Но у Кочетова достаточно много и простых неувязок, логических противоречий самому себе, чтобы можно было понять – как мало можно с него потребовать. Главное для него – вылиться руганью, и если на одной странице сказано одно, а на второй – другое, то это неважно. Вот, например, положительная Ия говорит Сабурову: "До вас туда, в ваши заграницы и слова правды не доходит", хотя только перед этим проходят как истина без возражений следующие слова отрицательной Порции Браун:
"У большинства западных людей ребяческие представления о России. Там-де неслыханные эксперименты, там все не так, как у нас, там власть рабочих и крестьян, там почти как на Марсе из фантастических романов – золотой век, все учатся, все благоденствуют и т.д. и т.п. И в это, с восточными ветрами долетающее до нас, наши люди верят, как дети в сказку, безоговорочно. Усилия западного пропагандистского аппарата противопоставить всему этому подлинную правду часто бывают тщетными! Нам не верят. "А, – говорят, - понятно, антикоммунизм. Холодная война!" Капиталисты-де завидуют успехам русских и брешут на них, что попало. Да и вы тому живой пример".
Повторяю, эти слова сказаны хоть и отрицательным персонажем, но без опровержения, и выглядят правдой. Тем более что в западных странах очень много распространяется советской и просоветской литературы (Сабуров говорит Ие: "Я много прочитал о вас, против вас, за вас"). Вот еще подтверждающий пример – необоснованная зависть итальянского композитора-коммуниста Чезаре Аквароне, участника массовых демонстраций: Я хочу быть свободным… Я хочу писать такую музыку, такие песни, которые бы звучали на площадях, в колоннах революционных масс, я завидую вашим музыкантам. Они могут это делать! Я мечтаю написать музыку, которая бы поднимала людей с колен". Комментарии к этой потрясающей наивности не нужны, каждый знает, какая это натяжка. В итоге усилия Кочетова снова обращаются против него самого: если на Западе и не знают о нас правды, то именно из-за просоветской пропаганды. Конечно, так нельзя сказать о всем западном обществе в целом, но если рассматривать только те круги рабочего класса и интеллигенции, которые издавна находятся под коммунистическим влиянием, то все сходится.
И вот процесс разрыва этой неправды, процесс проникновения правды о Сов.Союзе в круги коммунистов и сочувствующих СССР отобразил Кочетов в своем кривом зеркале. Бенито Спада приезжает в Москву наивным молодым человеком, который на каждом шагу восхищается моралью советских людей и игнорирует бедность магазинных полок (вопрос о товарном ассортименте почему-то очень задевает Кочетова, и он его жует, т.е. опровергает до надоедливости часто). Однако постепенно он преображается и после 6 лет учебы возвращается в Италию одним из откровенных критиков советской действительности. Что ж, случай вполне понятный и типичный. Действительность, увиденная своими глазами, разрушает наивные представления. Вполне естественно и его желание передать свои впечатления и свое разочарование товарищам по партии, пусть даже они вначале и не захотят слушать и понимать. Кочетов рисует Спаду отпетым мерзавцем и человеческим выродком, но факты извратить не может: именно люди, не знакомые с советской действительностью, как рабочие Италии или старые эмигранты-белогвардейцы и их дети, именно эти люди могут быть нашими беззаветными защитниками (а как нам нужна именно – беззаветность и бездумность!), но те, кто бывал и часто бывает в Союзе, или недавно эмигрировал ("недобитки" – как с леденящей ненавистью отозвался о них один из положительных персонажей) способны на резкую критику нашей жизни и методов.
Отсюда и все парадоксы Кочетова: Спада находится в одиночестве и изоляции у себя дома в Италии, зато в Москве он чувствует себя "как дома" среди единомышленников – друзей по университету ("в этой тине было привольно, вольготно. Благодать".) Его хвалят и благодарят: "Молодец! Здорово пишешь!" Или еще пример: советский "поэт-авангардист" нарывается в Германии на резкую отповедь эмигрантского сына, а в Москве организует популярнейшие поэтические вечера, чуть ли не многотысячные митинги: "Весь мир обошла фотография: сцена, на ней длинный стол, за столом в ряд – три поэта-авангардиста, а над ними, на бархатном заднике крупный лозунг: "Коммунизм – это молодость мира, и его возводить молодым". Не было в этом президиуме никаких отвратительных западному буржуазному миру физиономий поэтов, которые десятилетиями действительно звали советский народ к коммунизму, не было и молодежи, идущей по дороге поэтов революции. Сидели трое малых в пестрых свитерах, два из них угрюмы и бесцветны, третий – торжествующе сверкая белыми глазами и оскалом кривого рта. Без всяких комментариев было видно, что такие строители построят…"
3. Так отпадает вся грязь и ругань кочетовского текста и во весь рост проявляется действительная картина. А кочетовский пафос только помогает нам резче и глубже ее воспринять и… поразиться. Ведь даже про себя мы никогда бы не додумались, что развитие нашей жизни в определенном направлении прошло уже такой путь и зашло уже так далеко, как представляется нашему недругу. Даже про себя мы настроены скептично к восторженным оценкам и предсказаниям близости "зари свободы". А тут грубо и мрачно до безнадежности (для него самого) эти максимальные оценки повторяет один из надежнейших защитников отживающего "сталинского порядка". Есть от чего воспрянуть духом и жить веселее.
Краткая лекция, прочитанная Порцией Браун Сабурову о "демонтаже коммунизма" очень важна для наших оценок. Конечно, с той существенной поправкой, которая равна приставке "само" – не демонтаж, а "самодемонтаж коммунизма". Ибо влияние заграничных шпионских центров в наших внутренних делах – конечно, величина незначительная.
"Существует весьма стройная программа демонтажа коммунизма. Это, прежде всего, духовный мир, наше воздействие на него. Мы идем по трем линиям. Первая – старики, старшее поколение. На них воздействуем религией. К концу жизни человек невольно задумывается над тем, что ждет его там, там! (смотрит в потолок)… Установлено, что даже тот, кто в молодости был отчаянным атеистом, на склоне лет испытывает робость перед грядущей неизвестностью и вполне способен принять идею высшего начала. Число верующих растет. Мне известно, например, что в такой просвещенной области, которая находится под боком и прямым воздействием столицы, в Московской, по церковному крестят каждого шестого новорожденного. До войны не крестили и пятидесятого…"
Что старики всегда склонны к религиозным покаяниям – это давно известно и не вызывало никакого беспокойства. Другое дело – увеличение числа крещений в 10 раз, массовое увлечение религией молодежи и среднего возраста. Даже невинное на первый взгляд увлечение церковной архитектурой снова растит любопытство молодых к религии и неприязнь к разрушителям церквей, т.е. снова плохо. Религия – на сегодня единственная легально разрешенная форма некоммунистической идеологии. И хотя она далека от политики, но отлучает людей от господствующего фанатизма и нетерпимости, служит в какой-то мере прибежищем остатков оппозиционности. (Ия: "Мне кажется, что увлечение древностью происходит неспроста. Оно начинается тогда, когда люди почему-либо стремятся уйти от современности… когда, скажем, современность очень неспокойна, тревожит…").
Людей привлекают к церкви ее нравственные ценности, так противоположные безнравственности разгула прошлых лет, ее твердость перед злом и безусловность добра, ее национальные традиции и культура. Сегодня церковь – далеко не фанатичная организация. И потому рост ее влияния представляется отрадным явлением, хоть мы и не сочувствуем самим религиозным суевериям и стоим на почве материализма и науки. Но ведь современный интеллигент, приняв христианство, отнюдь не впадает в суеверия темных старух – он остается самим собой, сбрасывая только иго господствующего фанатизма, аналогично тому, как в революционную пору люди отказывались от церкви, отрекаясь от господствовавшего тогда религиозного фанатизма. От таких отказов общество становится здоровее и терпимее, умней и демократичнее. Пусть нас будет больше разных – верующих и неверующих, идеалистов и материалистов, приверженцев всевозможных взглядов и мировоззрений, пусть будет больше инако- и разномыслящих, терпимых и добрых друг к другу, ибо только такое зрелое общество может поставить преграду будущим хунвейбинам.
4. "Второе – среднее поколение – продолжала мисс Браун – это так называемые взрослые. В последние годы они стали неплохо зарабатывать, благодаря усилиям их правительства. У них завелись свободные деньги. Через всевозможные каналы – через наше радио, через обменные иллюстрированные издания и, особенно, через кино с его картинами великосветской жизни – мы пробуждаем в них тягу к комфорту, к приобретательству, всячески насаждаем культ вещей, покупок, накопительства. Мы убеждены, что так они отойдут от общественных проблем и интересов, утратят дух коллективизма, который делает их сильными, неуязвимыми. Их заработков им покажется мало, они захотят иметь больше, и встанут на путь хищений, то есть уже и сейчас Вы читали их прессу и видели на страницах их газет бесконечные сетования по поводу хищений. Хищники, хищники, хищники. Всюду хищники. А сколько примеров хищничества не попадает в печать?"… "И вот эти дивы, которых мы видели в здешнем аэропорту (на гастроли в СССР), умеющие трясти бедрами на эстраде, лохматые гитаристы и пр. – одно из наших оружий… Они сексуализируют атмосферу у русских, уводят молодых людей от общественных интересов в мир сугубо альковный, личный. А это и требуется. Так ослабнет комсомол, в формальность превратятся их собрания, их политическая учеба, все будет только для видимости, для декорума, за которым пойдет личная, сексуальная, освобожденная от обязательств жизнь. А тогда в среде равнодушных, безразличных к общественному, которые не будут ничему мешать, возможным станет постепенное продвижение к руководству в различных ведущих организаций таких людей, которым больше по душе строй западный, а не советский, не коммунистический. Этот процесс неторопливый, кропотливый, но пока единственно возможный. Имею в виду Россию. С некоторыми другими соц.странами думаю будет легче. Уже несколько лет в некоторых из них идет экспериментальная работа. Ближайшие годы покажут, что из нее получится. Если успех, то справимся и с Россией. О боже, скорей бы!"…
Нельзя не отдать должное кочетовской прозорливости, ставящей во главу всех "опасностей" - "тягу к комфорту и приобретательству". Это, пожалуй, действительно главное. И не только им открытое. Вспомним хотя бы маоистский упор на голод и бедность и критику сытости как причины буржуазного перерождения. И если бы только "взрослые", но ведь еще большую "тягу" выражает молодое поколение, вроде Генки Зародова с его компанией. Вот его программа в разговоре с положительным Феликсом:
"- …Это не землей торговать, на чем в цветочных магазинах зарабатывают левые деньги.
- А как это? – спросил Феликс.
- Да просто. Кто там тонны и центнеры считает, тогда привозят самосвалом. Земля же не золото. Тьфу, дескать. Сунут самосвальщику десятку-другую, тот и рад. А торгуют по килограммам, строго: с одного самосвала до трех сотен в карман к этим гусям может пойти. Двадцать самосвалов – и новенькая "Волга". А то, знаешь, пряжа на нитяных фабриках… - Генка увлекся, глаза его осветились, он даже стал выписывать на столе цифры воображаемых кушей.
- Ты что, все способы левых заработков изучил, что ли? – сказал Феликс удивленно.
- Где же все! Всех сам Бендер не знал. Хотя, если по правде, он мальчик был по сравнению с теми, кто сейчас деньги делает!
- А на кой шут они, деньги-то?
- Ну… машину надо? Надо. "Мерседесик" бы отхватил у иностранцев. Дачу надо? Надо. Построил бы игрушечку – по журналу "Америка". Можно кооперативную квартиру по особому проекту оборудовать. Спецстройки для этого есть. С холлами сделают, с черными унитазами, с антресолями. Как надо, словом.
- А еще?
- По мелочи разное. Магнитофон, кинокамеру. Цветной телик. То да се.
- А дальше?
- А дальше – чего уж тебе дальше-то! Что осталось – на книжке лежит, проценты приносит. Три процента в год. Сто тысяч положишь – три тысчонки сами собой приплывут…
- Ты опоздал, Генка, родиться. Так в царской России разбогатевшие купчики жили. Именно так. Но у них размаху было больше.
- Чудило… Так они при капитализме мыкались".
Сам автор по поводу этого Генки глубокомысленно замечает: "Шутки шутками, а немало таких ребят вывихнуло себе мозги на свободном предпринимательстве, без руководства родителей, без влияния семьи…". А ведь Генка – совсем не безнадежен по понятиям Кочетова, с ним уважительны все положительные герои, для его встреч с иностранцами без ропота предоставляет квартиру прекрасная Ия, ему задан главный вопрос романа, и даже, кажется, он исправляется. Таких, как Генка, Кочетов уже не может отмести как мусор, а пытается перевоспитать на свою сторону. Почему? – Возможно, потому, что их уже достаточно много, а возможно – потому что они в своей массе сынки высокопоставленных лиц, и тогда кочетовская осторожность вполне понятна. Как и понятна степень справедливости пословицы: "Рыба тухнет с головы". Впрочем, он затрагивает и низкопоставленных "предпринимателей": Липа говорил: "Муж должен защищать жену – от монтеров, от водопроводчиков, от кровельщиков, от всех этих ужасных обдирал, у которых цены менее десятки ни на что не существует. Кран не завинчивается – десятка, пробки перегорели – десятка. А починка – так целую охапку десяток. Вот от кого меня надо бы защищать".
Но топорная проповедь Кочетова может переубедить только его литературных героев, да и то с натяжкой. Практически здесь он столь же беспомощен, сколько и наше руководство, плывущее по воле волн "роста благосостояния". Он только трезво видит опасность для своих "идеалов" и благодетелей, и потому ужасно кричит "Караул! Тонем в сытости, теряем бдительность!", Брауны разлагают наше общество: "Они не в открытую идут, а пытаются точить наше тело как жуки-точильщики, чтобы в какой-то день оказалось, что нет могучего дуба, нет красавца-кедра, а есть лишь одна видимость, стукни слегка – и все дерево рассыплется в пыль…".
Кочетов с болью видит, как происходит падение милых его сердцу "сталинских нравов", как "естественно" уходят старые ветераны, уступают дорогу молодым, которые ни в грош не ставят "заветы отцов". Вот как, например, откровенничает с Юджином Ройсом один из генкиных друзей – Огурцов (молодой зам.председателя учреждения по зарубежным связям):
Юджин Росс: "У вас слишком много хвалятся: чугуна больше, энергии, медведей больше… Замечательно сказал один ваш поэт: "Надо так основательно завалить камнями могилу Сталина, чтобы вместе с ним не вылезли на свет эти последствия". Только, видимо, надо не могилу Сталина заваливать, а кое-кого из все еще живущих поскорее провожать в могилы. Не один Сталин олицетворял в себе сталинизм, а вот и эти делали и делают то же, которые вам про чугун и электроэнергию каждый день дудят.
- Да, это у нас случается, дудят, - согласился Огурцов. – Но постепенно это пройдет. У меня есть товарищ, Юшков Толя. После университета пошел работать на радио. Нам, говорит, одно предписывают делать, а мы свое гнем. Про чугун там, про всякое такое болтаем для вида, а между чугуном и зяблевой вспашкой твист, шейк и вставим, осмеем кого-нибудь. Старым хренам уже и сейчас за нами не углядеть, а еще пройдет немножечко годочков, они и вовсе на нет сойдут, на пенсиончик, тогда будем жить безбедно, по-своему.
- Это, конечно, чудесная программа, но не активная, а пассивная. Расчет на биологию. Не только будущее, но и настоящее должно принадлежать молодежи, вам, вам, мои друзья!
- Может быть, вы хотите, чтобы мы поубивали их, этих старых хренов? – Это же, как ни крути, наши родители… Нам вы лучше таких советов не давайте.
- Упаси господь!… Просто везде и по любому поводу надо иметь свое собственное мнение. И оно восторжествует.
- А у нас оно и есть… Процесс нелегкий – добиться, чтобы твое мнение восторжествовало, особенно если это мнение, может быть, целого поколения или даже нескольких поколений. Не надо раздражать стариков, пусть доживают свое, пусть думают, что дело идет как им хотелось бы, чтобы оно шло, пусть думают, что мы следуем по их основополагающим стопам. У меня вот начальничек – председатель, так сказать. Он старой формации. Любит почет, уважение, известный подхалимаж. А мне что, жалко ли? Я ему: "Сан Саныч, да Сан Саныч? Да какие будут ваши указания, Сан Саныч, да все, что вы приказали, Сан Саныч, я неукоснительно выполняю". Он доволен, он тает. А на самом то деле не его указания выполняются, а мои, мои!.. Конфликтов, учтите, у меня с начальством никаких нет. Но для этого с ним надо много работать, … чтобы начальство смотрело на все твоими глазами. Я сочиняю речи, пускаю на прием, соединяю телефоны… не желает приглашать негритянскую певицу, например (секс-бомбу) – доказываю, что она – борец за мир. … Еще раз вам говорю: "Подлинные хозяева – мы. Уже сейчас. А что будет через 5-10 лет – это уже время покажет. За свое учреждение я отвечаю полностью…"
Согласитесь, перспектива совершенно беспросветная – как будто Кочетова с его товарищами засасывает трясина. Он это видит, но сделать ничего не может и в отчаянии хватается за соломинки. Одной из таких соломинок заканчивается вышеизложенный разговор. Когда Ю.Росс запевает для дружеской компании пародийную песню "Я был батальонный разведчик…", все сборище этих молодых карьеристов и стяжателей вдруг бурно протестуют, в них просыпается патриотизм, и все они дружно поют гимн 41 г. "Пусть ярость благородная вскипает как волна…". Этот почти невероятный поворот выдает желание Кочетова сыграть на патриотических чувствах "стяжателей" (к которым, собственно, Кочетов мог отнести всех, весь народ и особенно младшее поколение) и убедить их вернуться в лоно "заветов отцов". И когда в конце романа Кочетов агитирует через Сабурова Генку, он опять долдонит, прежде всего, про военную угрозу и про рабство, которое, мол, готовят нам немцы, американцы или другие враги (как похоже это на вопли китайской пропаганды о советской угрозе, только чтобы отвлечь народ от внутренних неурядиц!): "Ты хочешь, чтобы в вашей России кончилась советская власть? Ты хочешь, чтобы началась новая война, чтобы вы потерпели в ней поражение и к вам бы наводить свои порядки ворвались неоэсэсовцы – неважно какой национальности? … Ты хочешь новых Майданеков? Чтобы русских и всех советских превратили в пыль для удобрения европейских или американских полей? Чтобы Россия была только за Уралом? Ты знаешь план "Ост"? Вдумайся в него… ты увидишь, что приход западной "демократии", которой завлекают вас, молодых русских, западные пропагандисты – это отнюдь не полные витрины ширпотреба, а прежде всего истребление ваших народов, уничтожение вашего государства, России.
Чего же ты хочешь? Или то, о чем я только что сказал, или того, к чему призывает тебя твой народ. Третьего нет…"
Призывает, конечно, здесь не народ, а Кочетов – и ясно к чему: к реставрации и замораживанию сталинского режима во всем объеме. Народ же выбирает как раз третье: приобретательство и свободу, не отказываясь от настоящего патриотизма, и плюет на вопли всяких моралистов. Опровергать же вздорный тезис о том, что тяга советских людей к комфорту приведет страну к войне – зря время тратить. "Стяжательство" – это, в переводе на обычный русский язык, рост людских потребностей, и значит, развитой экономики, способной удовлетворять эти потребности, это рост страны и рост культуры и знаний людей, и значит, рост обороноспособности, это любовь и гордость за родину, сделавшую жизнь людей богаче и лучше, чем в других странах. Одновременно это и рост взаимопонимания между главными державами мира, укрепление принципов мирного сосуществования и исключения шансов глобальной войны.
Как бы то ни было, этот путь наших людей неминуемо отбросит прочь от кочетовых, что для последних, понятное дело, сливается в воображении с концом советской власти, России и вообще концом мира. Эту черту психологии господствующих групп людей подчеркивал еще Ленин. И в такой обстановке нервозности Кочетов решается на неслыханную дерзость: публичную критику нашего "старшего поколения", т.е. нашего руководства за "мягкотелость и нерешительность". Вот упреки, высказанные "близким к рабочему классу" Феликсом Самариным своему "руководящему" отцу: " Почему вы открыли дорогу всему этому? (пропаганде западных фильмов и книг – В.С.). Не мы же это сделали? Вы, вы! А почему? Испугались, видимо, что вас обвинят в консерватизме, в догматизме… Надеюсь ты понимаешь, что когда я говорю "вы", я не тебя имею ввиду персонально? Испугались и попятились с господствующих над идеологическим противников высот в либеральные болотистые низины. И сейчас, если хочешь, вы на серединке-половинке – и не консерваторы, и не либералы, и от вас, в общем-то, от таких половинчатых, растерянных, всем тошно. Вот что значит устареть: и нового не приобрести, и старое потерять, вернее, дать отнять его у вас крикунам и демагогам.
- Ты верно, черт такой, рассуждаешь. Где ты этого нахватался?
- Там, куда предпочел уйти… (на заводе, то есть- В.С.) ".
Кстати, о заводе: "Многое становилось понятным Феликсу по мере того, как он углублялся в жизнь завода. Главное, что он понял, основное в стране – это они, беззаветные труженики, а не те путаники – и от искусства, и от хозяйствования, голос которых, к сожалению, слышится чаще и громче, чем голос людей, честно, без шума и треска делающих свое трудовое дело. Если бы заводской голос звучал почаще да погромче, путаникам не было бы такого простора…"
В последнем отрывке уже высказалось другое, более радикальное предложение Кочетова, другая надежда-соломинка. А в конце романа руководящий отец Сергей Антропович с воодушевлением рассказывает, как на собрании "чистили" простые сотрудники его молодого, но "в плену ложных идей находящегося" заместителя (возможно, Огурцова): "…Повеяло добрым духом большевизма. А то в "великое" – то пережитое нами десятилетие на людей, как на кнопки нажимали. А кнопки, как известно, безголосы. Осуждали понятие "винтик". Но винтики – они рабочая часть машины. Кнопки же – они и есть кнопки, управленческие детали… Мне тоже досталось – за близорукость, но… хорошо! Прямой критикой, невзирая на лица, мы многие недостатки можем преодолеть".
Вот она – ставка на критику снизу – в угоду старикам с их "заветами" и "идеалами". Как раз такая критика, которую в Китае классически провела группа Мао Цзе-дуна руками молодежи и рабочих (хунвейбинов и цзаофаней). Правда, маоистская революция снизу ударила по большинству партийного аппарата – кроме узкой группы самого Председателя, и именно такая непочтительность к старшим осуждается Кочетовым. Но, положа руку на сердце, если б дать ему власть – разве не были бы устранены очень многие из нашего старшего поколения: и политиков "великого десятилетия" (путаников), и литераторов (путаников)? Кочетов просто не додумывает до конца ни сходства своих предложений с китайской практикой, ни разрушительных последствий их вообще. Ведь это – развязывание демократии реакционной части народа – неизбежно, хоть и непредвидимо для Кочетова, ударит по нему самому. Такова уж стихия этой "прямой народной демократии", не связанной никакими законными рамками и "буржуазными" учреждениями – вырвавшегося джинна трудно удержать. И вот за "революционным" устранением кочетовских противников, массы заинтересуются и самими "правоверными" – а не погрязли ли и они в грехах оппортунизма? Почему, например, писатель Булатов, этот лит.двойник Кочетова, позорно отрекся от звания "баловень культа?" Почему он находил в литературной войне с классовым врагом какую-то радость, а не одну ненависть? ("Жить под постоянным огнем было нелегко, не просто, но в то же время интересно и по-своему радостно".) Да мало ли к чему могут придраться будущие хунвейбины, которым, несомненно, еще предстоит сыграть свою роль в нашей истории (и которых Кочетов сегодня вызывает из бутылки), придраться и раскритиковать… до лагеря включительно. Что в романе совсем не отрицается и скрыто приветствуется такая "критика", можно понять по многим местам. Вот разговор Сабурова с П.Браун:
- Но почему, собственно, раньше не было хищений? (?-В.С.)
- Во-первых, скажем, до войны не было перед глазами таких соблазнительных примеров. Каждый, живущий не по средствам, вызывал, по крайней мере, общественное недоумение. Во-вторых, многое держалось и на драконовских сталинских строгостях. Вы знаете, что за килограмм гороха, украденного в поле, могли судить и дать человеку 10 лет тюрьмы?
- А если человек не крал этот килограмм, то его не судили и не давали 10 лет?
- Это их пропагандистский контрвопрос. Пойдем дальше…"
Как мы видим, американка не нашлась, что ответить на блестящий контрвопрос, и трем самым продемонстрировала высокую эффективность "сталинских драконовских строгостей". Здесь классовый враг терпит решительное фиаско. Тот же мотив повторяется и в знаменитом шлепке "рукой Москвы" (то бишь Булатова) по женскому заду идеологического диверсанта: "Порция с ума сходила от ярости. С нею не спорили, ее не упрекали в том, что она неверно, тенденциозно написала о том-то и том-то, не втягивали ни в какой диалог – ее просто-напросто с усмешкой и даже с обидным снисхождением хлопнули пониже спины. Нет, такого случая в литературной жизни, в борьбе идеологий еще не было… отпечатка пятерни Булатова на ней не осталось и справки о синяках врачи не выдадут…"
Не спорьте, не вмешивайтесь в диалоги, а просто дайте по заду всем иностранцам и всем своим инакомыслящим, и все беды будут ликвидированы – такова мысль Булатова-Кочетова и его высокопоставленных друзей. Такова же и их практика усиления "драконовских строгостей", ремонта "железного занавеса", судебных и внесудебных преследований, вооруженного подавления чехословацкого ревизионизма и т.д. Как далеко можно зайти по пути реставрации сталинизма, насколько податливыми и покорными окажутся наши люди – зависит от нас, от нашей неуступчивости перед давлением "господ жизни", от нашей гордости, чтобы не принимать от них лакейских подачек, от нашего ума, чтобы понять гибельность сытого молчания и бездействия, от нашего чувства достоинства и свободы наперекор всему, от нашей ответственности за будущее свое и детей, и даже от нашей выдержанности и способности победить. И когда я говорю – мы, то это означает всех людей, кроме кочетовых – всех обычных "маленьких" людей, с разными убеждениями и разным социальным положением, национальности и культур, ибо от нас, таких разных, погруженных в житейские радости и невзгоды, в то, что некоторые теоретики высокомерно называют мещанством, и что на деле есть просто жизнь народа (а не только рабочих) – всех нас стремятся превратить снова в стройное стадо.
В устах "не сталиниста, а ленинца" Булатова программа звучит весьма корректно: "Я за то, чтобы запрещать любую подрывную работу врага в социалистическом обществе и за нее наказывать. Я за то, чтобы запрещать у нас всякое мошенничество, во всех его видах, и за то, чтобы мошенников приучать к честному труду, если уж за 50 лет их не удалось убедить делать это. Подобные гайки, я убежден, надо закручивать. Иначе машина разболтается и перестанет тянуть… Но это не сталинизм, а ленинизм".
Булатов-Кочетов назойливо опровергает правомерность "троцкистского", но, к сожалению, "весьма распространенного" термина – сталинист. Но достаточно посмотреть на его суть, достаточно вспомнить то благоговейное чувство, с каким он привозит Ию на сталинскую дачу под Кунцево и выходит из машины там, где "всегда выходили члены Политбюро и дальше шли пешком" и произносит вышеозначенные программные слова, чтобы понять слово сталинист. Достаточно вспомнить, с каким чувством защищается непогрешимость умершего вождя во все годы его лучезарной жизни – и до революции, и после таковой, и до войны, и после нее: "И днем, и ночью, и в будни, и в праздники готовились, готовились к тому, что на нас рано или поздно нападут, учились воевать, отстаивать свою власть, свой строй, свое настоящее и свое будущее.
- И все равно напали на нас внезапно, все равно, как всюду пишется, Сталин не подготовился к войне, растерялся…
- Не повторяй, Феликс, сознательной клеветы одних и обывательских пошлостей других. Было сделано наиглавнейшее: к войне, к выпуску самого современного оружия в массовых масштабах была подготовлена наша промышленность, и необыкновенную прочность приобрело производящее хлеб сельское хозяйство – оттого, что было оно полностью коллективизировано. И не было никакой "пятой колонны" от того, что своевременно был ликвидирован кулак и разгромлены все виды оппозиции в партии. Вот это было главное, ничего никто не прозевал, Феликс".
Достаточно прочесть другое откровение романа, чтобы понять, что сталинистом можно быть даже исходя только из современных соображений. Цитируем шпионского начальника в Лондоне: "Мы исключительно умело использовали развенчание Сталина… Да, так вместе с падением Сталина нам удалось в некоторых умах поколебать и веру в то дело, которое 30 лет делалось под руководством этого человека. Один великий мудрец нашего времени… сказал однажды: "Развенчанный Сталин – это точка опоры для того, чтобы мы смогли перевернуть коммунистический мир". Русские, конечно, тоже все поняли. В последние несколько лет они возобновили свое коммунистическое наступление, и это опасно. Им нельзя позволить вновь завоевывать умы, наше дело сегодня – усиливать и усиливать натиск, пользоваться тем, что "железный занавес" рухнул и повсюду, так называемо, наводятся мосты… Мы стремимся накачать их кинорынок нашей продукцией, мы шлем им наших певичек и плясунов… словом, их строгая коммун.эстетика размывается…".
Ведь прав он, Кочетов: или Сталин был всегда непогрешим, справедлив, гениален и тогда понятно, как партия под его руководством не делала ошибок, или был культ личности, нарушения закона и ошибки руководства – тогда партия делала ошибки и должна за них отвечать перед народом и историей. Он выбрал первое, мы выбираем второе, а третье можно оставить недоумкам. И столько дело не в одном Сталине, сколько в его делах и делах его партии вчера и сегодня. Но в том- то и дело, что именно Сталин проявил "партийность" в наиболее ярком и крайнем виде, и теперь всякое движение вперед от его методов "партийности" будет называться – духом ХХ съезда и отступлением от сталинизма. И всякое возвращение, ужесточение и т.д. – будет клеймиться как возвращение к сталинизму, как его реставрация. Это как низшая точка ямы, в которую можно упасть, но из которой же можно и выкарабкиваться, постоянно ощущая угрозу снова "вернуться" на дно.
Казалось бы, ну, кого Кочетов может сагитировать в пользу реставрации. Верха? Но их не надо агитировать, они сами давно "за" (а Кочетов просто выражает их мысли) и протаскивают славу Сталина везде, где могут, и применяют его методы везде, где позволяет обстановка. Для них не нужно печатать 140.000 романов. Ну, разве могут обмануть кочетовские софизмы простых людей, помнящих голод под крики о зажиточности, страх перед "черным вороном" под крики о самой большой свободе?.. Невольно хочется сказать – нет, не могут. Но, к сожалению, это не так. Его проповедь может лечь и часто ложится на подготовленную еще при Хрущеве почву тоски по сильной личности, по Сталину, и не столько сверху, сколько посредине и внизу, именно среди тех, кто при Сталине невежественно жил не своим умом, а "высшим", кто страдая сам, благословлял кнут как счастье. Нам нельзя обольщаться: таких много, и очень много. Они – потенциальные фанатики, ударная сила будущей "культурной революции" (красносотенства). И не только среди рабочих, на которых постоянно ссылается Кочетов (это все дань его "марксистскому" предрассудку), но и среди всех наших классов и групп. Вчера они еще были в тени, а сегодня Кочетов уже созывает их в поход под старыми знаменами! Ну, как не дрогнуть верному сердцу! Особенно когда призыв к "критике снизу" прозвучит сверху! Ну, как не побороться с "предателями и диверсантами":
"Если напустили полную Москву разных заграничников, то за ними надо и присматривать… А может, они шпионят тут, вынюхивают, а? Бывают такие, другом, демократом прикидывается. А сам аппаратиком щелкает направо и налево… Или эти полуголые девки… на самом же деле наших ребят – ездят, ляжками трясут, задами крутят – вот и все их искусство. А девчонки наши насмотрятся на это, и тоже ляжками трясут, задами крутят… Обидно же – полсотни лет бились, тяготы такие претерпевали, добровольно, претерпевали, с радостью, с восторгом даже. На войнах гибли, руки в кровь ранили на стройках, облик нового человека уже узрели, облик замечательного советского человека, который не волк друг другу, а брат, товарищ. И на тебе – снова, как полсотни лет назад в разных "Луна-парках" и в садах "Буф" крутят задами с эстрады и влечения эти… Что ж, вся катушка обратно пошла?"
Активность Кочетовых возрастает – это факт, и если им не противопоставлять свою активность, то мы поползем назад в яму – к полному молчанию сегодня и к лагерям – завтра.
Рост благосостояния сам по себе вещь хорошая и даже главная для нашего общественного прогресса (по китайским понятиям – обуржуазивания). Как и всякие экономические изменения, он играет решающую роль в разложении нашей темноты и фанатизма, и в будущей "смене декораций", однако один, без субъективной активности всех людей, от сползания к сталинизму предотвратить не может.
И все розовые надежды на естественную смену руководства новыми поколениями современных и цивилизованных руководителей, лишенных черт сталинской эпохи, построены на песке. Это новое поколение, придя к власти через суровую бюрократическую школу карьеризма, беспринципности и демагогии, окажется уже ни на что не способным, кроме сохранения своей власти, но ведь это и составляет главную суть сталинизма как системы сохранения и укрепления абсолютной власти. И, как любой вид восточного самодержавия, эта система может возобновляться от поколения к поколению, от преемника к преемнику. Если … если не активность нас и наших детей.
Это же понимает и Кочетов, направивший главный пафос романа против активности "новых людей". В устах П.Браун это прозвучало третьей, завершающей стороной "демонтажа коммунизма": "Пойдем дальше. О молодежи, так сказать о третьей и самой главной линии, по какой демонтируется их общество. Молодежь! Тут богатейшая почва для нашего посева. Молодой ум уж так устроен, что он протестует против всего, что ограничивает его порывы. И если поманить возможностью полного освобождения от каких-либо ограничений, от каких-либо обязанностей, скажем, перед обществом, перед взрослыми, перед родителями, от какой-либо морали – он ваш, синьор… Хотя это и очень трудно, и сфера нашего воздействия ограничена главным образом Москвой, Ленинградом, еще 2-3 городами, но мы, синьор, работаем, работаем, работаем. Кое-что удается. Брожение умов в университете, подпольные журналы, листовки. Полное сокрушение прежних кумиров и авторитетов, доблесть – в дерзости…"
Сюда же, естественно, входят и поэты-авангардисты, и писатели-русофилы, и физики-космополиты, подписанты и самиздатчики, и все прочие "шавки империализма и диверсанты". Картина, конечно, безбожно искривлена и шаржирована в этом романе до невероятных размеров – от постели Порции Браун, как единственного источника всего исторического оппозиционного жанра советской прозы и поэзии, до ужасной неряшливости самиздатчицы в противовес элегантной грязи квартиры правоверной Ии. Все идет в ход для выражения авторских пристрастий. Но голые факты остаются, и потому картина создается впечатляющая. Невозможно привести все "интересные" – в смысле описания нашей активности места романа, но мы приведем некоторые.
"С годами с каждой новой книгой, с каждой новой статьей в газете, с выступлением по радио – Булатов и те, с кем он вместе шел по путям литературы, все сильнее мешали тем, другим, кто пытается хоронить коммунистические идеалы, развенчивать героев революции и первых пятилеток, ставить под сомнение саму революцию – ее правомерность и неизбежность. Молодой писатель уже стал не молодым, и он давно разобрался, кто же в него стрелял, и отчетливо видел, что оружие это отнюдь не отечественного, а иностранного производства… Его произведения называли то "производственным романом, то "дурной бытовщиной", то "голой публицистикой". Критиков, овладевших такого рода методом, была едва ли не пятерка, но зато какие-то скрытые в общественной тени силы всячески раздували и авторитет их суждений, что называется, поднимали их, растили, лелеяли, поминали в газетах, в журналах, по радио, в докладах. И эти мастера литературной игры краплеными картами все распухали, разрастаясь чуть ли не до вселенских масштабов. Булатов был для них одной из мишеней. "Великолепная пятерка" рубила направо и налево всю ту советскую литературу, которая честно и открыто служила делу народа, делу партии, делу рабочих и крестьян – литературу социал.реализма".
А вот один из таких критиков объясняется Сабурову на Пушкинской площади: "Я отрицаю социалистический реализм. Советская литература существовала как подлинная лишь до конца 20-х годов, потом этот знаменитый соц.реалистический провал до 50-х годов, и лишь теперь кое-что стало проясняться, вновь заслуживающее внимание. Я об этом открыто говорю, открыто пишу…" …Сабуров с отвращением думал об этом человеке. Кто это такой? Что ему надо, чего не хватает? Какая-нибудь бездарность, много о себе мыслящая, завидующая другим, у кого успех, кто талантливее?… Все сильнее было желание повидать писателя Булатова…"
Вообще, Кочетов много объясняет писательской завистью, наветами, клеветой и пр., видимо, не подозревая, что сам он является классическим образцом воинствующей бездарности. Его книги – это не художничество, а публицистика, где герои – лишь зашифрованные идеи. Никакого открытия внутреннего мира, никакого прозрения читатель не чувствует – ничего, что делает литературу великой и отделяет ее от газетных фельетонов. Но ведь Кочетов-Булатов претендуют именно на великую роль в литературе и шельмуют всех остальных, как классовых врагов. Себе он поет славу как писателю – любимцу 200 миллионов русских или, словами Ии: "Булатов богаче тысяч других во множество раз, и неужели жена заставляет его ездить за покупками? Не может быть! Такой мозг – его нельзя заставлять это делать". И вот этот "гений" чернит и шельмует и пачкает грязью всех своих противников как дезертиров и кулаков, капо и бездарей, идеологических диверсантов и изменников, и одновременно жалуется на "индустрию клеветы" со стороны других, что его и его старых друзей не выбирают в правление, не посылают часто за границу и т.д. Конечно, он борется за право безбедно шельмовать других, пребывая самому в безопасности. Однако осуществить это можно только в случае, если запретить всех противников Кочетова, противников и его "идей", и его “таланта”. Что ж, может, он этого и достигнет. Тогда мы будем иметь счастье видеть "очищенную" сов. литературу из Кочетова и тех, кто у него учится. Прекрасная перспектива! Ничем не хуже нынешней китайской револ.литературы из цитатников Мао и пары пьес его жены Цзян Цин. Вот описание бед кочетовских товарищей:
"Выступал, кое-кому портил кровь, не давая безнаказанно штукарствовать, угождать западным ценителям и покровителям. Ну, и вот сначала его прокатили на выборах в правление. Пожимал плечами, смеялся… Допекли анонимками: в партком – что шофера такси избил, еще куда-то – что наркоман, жене – что таскает молодую блондинку по дачам приятелей. Покуда бегал и доказывал, что это ложь, бред, его инфаркт и хватил… Другому грозили ни многим, ни малым, как повешением "в свое время", третьему предлагали самому, добровольно, своею собственной рукой застрелиться во избежание "суда грозного и беспощадного".
- А ведь действительно, пули свищут, - сказал Булатов, внимательно слушая рассказы своих товарищей. – Какая-то индустрия клеветы действует".
"…Есть у нас такой бывший "капо" (староста в нем.концлагере) – сейчас это кандидат наук, что-то пишет, кого-то поучает. А в те недавние годы, когда крикуны звали к расправе над "сталинистами", он орал больше всех и немало людей уложил в постель с инфарктом, а кого и в гроб вогнал".
"…Любимым чтением Голубкова (бывшего немецкого прихлебателя) стало чтение таких книг, в которых в непривлекательном свете представали работники госбезопасности – это несло зыбкую, но все же надежду на то, что всех их, может быть, разгонят, а саму госбезопасность закроют, ликвидируют… Эти люди с Лубянки – народец крепкий, ничто их не берет: ни пули, ни бомба. А вот инфарктик-то стукнул, не избежал его наследничек Сталина. Верно один поэт писал о таких: только на инфаркты у них и нет управы…"
"…Недавно я смотрел одну художественную картину о фашизме. Так там как дело представлено! Хитро представлено, я тебе скажу. Вроде бы оно о Гитлере, а намек о нас. И такой эпизодик, и другой. В зале, понятно, смех – народ-то, понятно, не дурак, понимает эти фокусы. Так что же ты думаешь? – Этому-то, кто такую картину склеил, премию отвалили!"
А вот С.А. сокрушенно жалуется Лере на науку историю: "Как неустойчива эта наука, как ее перекраивают все, кому не лень, и кто имеет на это власть". И Лера, соглашаясь, рассказывает: "у них на отделении преподаватели менялись довольно часто, и вот эти меняющиеся люди одни и те же минувшие и даже современные события ухитрялись освещать и преподносить студентам настолько по-разному, что некоторые из оценок были совершенно противоположными. Там, где у одного был плюс, у другого получался категорический минус".
"…Взгляды меняются. В Москве у меня один знакомый. Он проделал очень любопытную эволюцию. Отец его до революции был торговцем… После революции пошел работать на завод, два года стучал молотком, уверяя всех, что и его отец тоже кузнец, и так получил право учиться в университете. Закончил он его и, как сын рабочего и сам рабочий, даже вступил в партию. А теперь, когда все утратило значение – происхождение, класс, сословие, когда анкет у него уже не требуют, когда быть рабочим не стало так почетно, как было, он знаете что? Он вполне прозрачно намекает, что родители его дворяне, и не просто, а чуть ли не с гербом. Это очень интересный и обнадеживающий симптом…"
Таких интересных наблюдений в книге Кочетова очень много. Роман читаешь буквально как самиздатовскую работу по насыщенности "запретных" тем. Перечислить их невозможно, и поэтому мы в заключение приведем еще только два отрывка:
"…Ни с того, ни с сего советские поэты насочиняли вдруг об Иване Грозном, который, укрепляя Россию, топтал судьбы отдельных людей… как будто это – свеженькое… что народ – жертва. Чего, кого? Соображай сам. Сюжеты для подобных сочинений Порция Браун любила излагать, лежа с поэтом в постели. Это было интимно, это было между делом, по наитию, хотя на самом-то деле ей немало приходилось перелистывать книг в поисках и разработках сюжетов. Сами ее подопечные были не слишком перегружены знаниями истории и вообще какими-либо знаниями. Каждый такой стишок трудно было пробить в печати, тогда его печатали за рубежом и передавали по радио. Стишок получал скандальную известность… И вот обожатели чуть ли не на каждом вечере вопили: "Про царей, про царей…"
И, наконец, прямое описание "самиздатского гнезда", где Жанна, кандидат наук, "старая грязнуля", слушала радио, покупала "Унита", "Юманите", "Морнин стар", различные чехословацкие газеты, югославские и другие издания. Стенографировала передачи, делала вырезки из газет и журналов, все это тщательно систематизировала, подбирала по темам. Зачем? – В таких материалах нуждались научные работники, литературоведы, международники. То, что они не могли получить в ТАСС или АПН, они получали у Жанночки. Ее адрес сообщался только самым верным, самым надежным людям и под строгим секретом. У нее можно было найти копии стенограмм, скажем, закрытых заседаний Секретариата Союза писателей…, записи некоторых судебных процессов, даже бесед с кем-либо в руководящих партийных сферах… Она могла ссудить – для прочтения или насовсем – машинописную копию какого-либо скандального произведения, которое все редакции Советского Союза отказались публиковать по причине его идейной и художественной недоброкачественности, размноженный текст скандальной речи то ли литератора, то ли кинорежиссера, то ли научного работника… Тактика Жанны Матвеевой: не торопиться, крот истории роет – так не обгоняйте крота истории… Следуйте за ним. Не надо отлучать Маяковского от коммунизма. Наоборот, надо в коммунизм тащить – Пастернака, Цветаеву, Бабеля, Мандельштама, Андреева… Постепенно, пядь за пядью, вытеснять ими таких, которых в лоб не взять…"
Конечно, кочетовская пародия на действительность – не только исказила последнюю, но, возможно, и во многом ее преувеличила, и, конечно, до полного разложения сталинского наследия нашему обществу достаточно далеко. Но, закрывая этот грязный и в то же время, в общем, полезный роман, мы остаемся уверенными в главном: наше общество развивается, прогресс налицо.
Часть наших людей уже "отморозилась", начинает осознавать свое достоинство и забирать судьбу в свои руки. Под свою волю – не в зависимости от случайности карьер Берия или Хрущева и случайностей их верховных воль. Теперь именно от нас, от простых людей, начинает зависеть наступление тепла!
Если рецензию на роман Кочетова Витя считал своим первым самиздатом (напечатана под копирку и раздана для чтения),то вторым(мало кому интересным) был анализ позиции правых, левых и просоветских компартий
Совещание 1969г. обозначило важный рубеж в коммунистическом движении. Впервые за многие десятилетия коммунисты собрались в обстановке гласности, открытости для мира. Впервые открыто высказывались взгляды и мнения, резко несогласные с позицией нашего руководства и даже ее откровенно критикующие. Также впервые (и может, для нас это – даже важнее) газета "Правда" излагала на своих страницах это инакомыслие и эту критику – не в качестве домыслов врага, а с полным уважением и объективностью – как мнение наших друзей и братьев. Впервые наше руководство и газета "Правда" продемонстрировали всему миру (и нашему народу в том числе), что они уважают свободу слова и свободу критики, уважают инакомыслие в среде своих товарищей и далеки от той нетерпимости, чтобы записывать человека или даже партию во "враги", только, допустим, за критику чехословацкой акции августа 1968г….
К сожалению, в настоящее время материалы Совещания изучаются недостаточно широко, и время демократической и откровенной "Правды" легко забывается.
Уберечь эти материалы от забвения – цель настоящей подборки.
Состав
В совещании приняло участие 75 партий, из них две (коммунисты Кубы и Швеции) были только наблюдателями. Не участвовали компартии Китая, Албании, Вьетнама, Сев.Кореи, Лаоса, Малайи, Японии, Ново-3еландии, Индонезии, парал. компартии Индии, Югославии и др. – т.е. не менее 11 партий, продемонстрировав тем самым полную независимость от общего движения. На самом Совещании 9 партий не подписали Основной документ: партии Кубы, Швеции, Доминиканской рес., Австралии, Италии, Сан-Марино, Реюньона, Англии и Норвегии (последнее – неизвестно точно).
Таким образом, сегодня в официально единое комдвижение с единой программой входят только 66 партий, а свыше 20 – ведут независимую политику, причем последние делятся на левое крыло (не менее 13 партий) и правое крыло (8). Однако, и среди подписавшихся немало партий, склоняющихся к левому или националист. уклону (около 6 партий – Румынии, Судана, Марокко, Гватемалы, Мексики, Таити) или к правому уклону (тоже около 6 партий – Испании, Швейцарии, Австрии, Бельгии, Сев.Ирландии, Мартиники) – это было видно по выступлениям делегатов и по характеру критики Осн. Документа.
За вычетом этих нетвердых членов в едином ком.движении остается 54 партии – единодушно поддержавшие Документ, единодушно одобрившие ведущую роль компартии Советского Союза и единодушно осудившие компартию Китая. Эти партии являются главной массой ком.движения под определяющей ролью КПСС.
Однако более 1/3 компартий – не менее 33-х – имеют отличные взгляды от позиции главной массы и перешли или переходят в состояние идейного разброда.
в настоящее время является наиболее сильным и непримиримым видом оппозиции позиции КПСС. В партиях левого уклона состоит много массовых партий, в том число правящие партии 6 социалистических стран. Подавляющее большинство всех коммунистов мира состоит членами лево-уклонистских партий (в одной КПК насчитывается более 30 млн. коммунистов). Так что правильнее было бы считать это не левым уклоном, а расколом ком.движения на две примерно равные группы: левых во главе с КПК и правых во главе с КПСС. Противоречия на сегодня – очень резкие и непримиримые, и потому большинство левых партий вообще не явилось на Совещание. Поэтому об их позиции можно нам судить лишь косвенно по критическим выступлениям некоторых делегатов (из числа "монолита").
Кстати, современный левый уклон можно в свою очередь разделить на ряд оттенков. Если группа прокитайских компартий отсутствовала на Совещании, оставив неизвестным для нас и собственные взгляды, и собственные противоречия (например, между КПК и японской компартией, или дружественные отношения корейских и вьетнамских коммунистов с КПСС), то латиноамериканские левые компартии выступали, и об их позиции можно составить ясное представление. Также в материалах Совещания получили отражение националистический уклон арабских коммунистов, или такая своеобразная позиция, как у румынской компартии.
Что же говорили о позиции прокитайских компартии на совещании?
Из выступления т.Брежнева (КПСС)
"Китайское руководство обвинило компартии Франции, Индии, США, Италии, Лат. Америки и др. стран в отказе "вести революцию", в ренегатстве и прочих смертных грехах… Из Пекина даже раздаются провокационные призывы к советскому народу "совершить революцию", изменить общественный строй в нашей стране… Сказать об этом тем более важно, что какая-то часть прогрессивного обществ.мнения до сих пор еще сохраняет веру в революционные устремления нынешнего китайского руководства, верит его заявлениям о том, что оно ведет борьбу против империализма.
…Организация раскольнических групп. Такие группы существуют теперь почти в 30 странах. Пекинские руководство стремится придать им характер организованного движения…
…В свете этого особый смысл приобретает курс на милитаризацию Китая. Мы не можем сопоставить лихорадочные военные приготовления с разжиганием враждебных социал.странам шовинистических настроений, с общим подходом руководителей Китая к проблемам войны и мира в современную эпоху.
Видимо, многие из присутствующих здесь товарищей помнят выступление Мао Цзе-дуна в этом зале, на совещании 1957г. С поразительным цинизмом и легкостью говорил он о возможной гибели половины человечества в случае атомной войны. Факты говорят о том, что маоцзедунизм призывает не к борьбе против войны, а, наоборот, к войне, которую рассматривает как позитивное историческое явление…
Китайским рабочим и крестьянам внушается мысль о мессианской роли Китая. Идет массовая обработка умов в духе шовинизма, злобного антисоветизма. Детям преподносят географию по учебникам и картам, которые относят к китайскому государству земли других стран… "Голодать и готовиться к войне" – вот на что ориентируют сейчас китайский народ. При этом не оставляют сомнения, о какой именно войне идет речь. Не далее как два дня тому назад пекинская газета "Гуанмин жибао" выступила с призывом - "подготовиться вести с советским ревизионизмом как обычную, так и большую ядерную войну"…
Из выступления т.Ж.Марше (французская компартия)
"…ФКП ведет решительную борьбу против левацких маоистских группировок во Франции, хотя эти мелкие группки не имеют в стране никакого политического влияния, дело в том, что как только эти мизерные группки маоистов выступают с какими-либо заявлениями, буржуазная пресса тотчас же их подхватывает и всячески раздувает, пытаясь придать им значение, которого они не имеют… Мы наносим решительные удары по этим маоистским группам и будем продолжать наносить удары до их полного исчезновения во Франции…"
Из выступления т.Живкова (болгарская компартия)
"…Согласно новому уставу КПК фактически ликвидируется как организация класса и превращается в "партию вождя" и его наследника Линь Бяо. Она строится в идеологическом отношении как маоистски-троцкистская, антиленинская, в организационном отношении – как партия, с усиленным до абсурда централизмом, по методам руководства – как военизированная, по составу – мелкобуржуазная, по целям и задачам – националистическая, шовинистическая; во внешнеполитических действиях – как авантюристическая и антисоветская"…
Из выступления т.Гусака (КП Чехословакии)
"…В китайских документах Сов.Союз оскорбительно называется "социал-империалистическим" государством и ставится на одну доску с американским империализмом… Мы осуждаем действия маоистского руководства, которое призывает наш народ к вооруженной борьбе против Сов.Союза, к свержению существующего в настоящее время руководства в Чехословакии и обещает этой борьбе – как они сами указывают – поддержку со стороны "революционного народа всего мира"…"
Из выступления т.Томаса (коммунисты Панамы)
"…с 1964г. руководители КПК развернули кампанию, которая практически не отличается от усилий олигархии подорвать влияние коммунистов в стране. Последователи маоистов пошли даже дальше реакционеров, они докатились до попыток физического устранения своих противников: в 1964г.выстрелом одного из приверженцев маоистской т.н. "твердой" линии" был ранен в голову один из лидеров антиимпер.движения Виктор Авила, в дальнейшем другой руководитель ком.молодежи получил пулевые ранения в ноги…"
Из выступления т.Вийера (коммунисты Колумбии)
"…Разве мы можем сохранить молчание, когда заявляют, что КПСС превратила первое социал.государство, основанное Лениным, в "мрачное фашистское, социал-империалистическое государство буржуазной диктатуры"?
Из выступления т.Викремангсингха (коммунисты Цейлона)
"…Маоизм возведен в религиозную догму и силой навязан народу. Он пытается распространить свое пагубное влияние на неустойчивые и авантюристические элементы в среде раб.класса других стран. Маоистское руководство… называет наши партии цепными псами империализма…"
Из выступления т.Данго (компартия Индии)
"…Раскол в КПИ в 1964г. явился прежде всего результатом раскольнической деятельности китайского руководства. Эта деятельность нанесла огромный ущерб рев.движению в нашей стране. Наша партия неустанно выступает за установление единства действий с параллельной компартией, которая называет себя Компартией (марксистской). Но руководство этой партии все время отвергает наши призывы, осуждая нас как ревизионистов. Под влиянием маоистской пропаганды, продолжает оратор, недавно от Компартии (марксисткой) откололась большая группа членов партии, которая, в свою очередь, называет эту партию ревизионистской…"
Из выступления т.Данелиуса (СЕПГ – Зап.Берлин)
"..В Зап.Берлине "маоизм является прямым орудием буржуазии. Он подрывает единство всех противников импер.системы, навязывает демократ. и социал.движению ультралевую линию, дезориентирует молодых людей, включающихся в движение. Зап.Берлин захлестывает волна материалов китайского происхождения…"
Единственной партией, которая пыталась не защищать, а хотя бы не допустить критики КПК на совещании, была румынская КП:
"…Н.Чаушеску высказал несогласие с китайскими обвинениями в адрес КПСС, других компартий, и вместе с тем несогласие с обвинениями в адрес КПК…
…В связи с тем, что на Совещании в выступлениях ocуждалась деятельность других партий, высказывались порицания в их адрес, тов.Чаушеску сказал, что в истории комдвижения были случаи, когда некоторым ком. и раб.партиям, в том числе из соц.стран, предъявлялись тяжелые обвинения, которые впоследствии оказывались необоснованными. Извлекая из всего этого выводы, РКП заявляет здесь, что она преисполнена решимости не повторять более таких ошибок, ни в коем случае не идти вновь по такому пути…"
Основной заботой румынского делегата была не защита особых идейных позиций, а, в основном, только отстаивание полного равноправия партий, социал.стран и собственной независимости.
"…Далее Н.Чаушеску изложил известную (? –В.С.) позицию РКП в отношении принципов взаимоотношений между соц.странами…
…суверенитет социалист.стран нельзя никак противопоставлять соц. интернационализму, наоборот, он является существенным условием упрочения солидарности соц.стран… Тов. Чаушеску высказал также мнение, что между борьбой в защиту национ.интересов, за полное равноправие между странами и партиями и проявлениями международной солидарности нет никакого противоречия, а, наоборот, имеется тесное диалектическое единство. Заботу о прогрессе и процветании собств. страны, которая осуществляется не за счет других стран и народов, не в ущерб им, ни в коем случае нельзя представлять как выражение национализма.
…Никто не может претендовать на то, что он владеет волшебным ключом, с помощью которого можно найти ответ на все вопросы… Исторический опыт подтвердил правильность вывода, к которому давно уже пришли компартии, о том, что нет необходимости в существовании какого-либо руководящего центра. В связи с этим наша партия рассматривает международное Совещание ком. и раб.партий не как форум, призванный разрабатывать документы программного характера, выдвигать директивы и формулировать нормативную линию…"
Но в заключение т.Чаушеску заявил все же, что делегация РКП принимает Основной Документ в его нынешней форме.
Наиболее полно и ярко позиция латиноамериканского левого уклона была изложена в речи делегата его лидера – кубинской компартии.
Из выступления т.Родригеса (компартия Кубы)
а) Упреки к соц.странам, ком.движению и раб.классу развитых стран.
"Компартия Кубы считает необходимым осуществление более полного анализа (в Основном Документе), который объяснил бы еще существующие слабости раб. и коммун. движения, а также причины, которые еще препятствуют социал.системе в полной мере сыграть свою роль… Он отметил также, что недавние события в Европе (майские события 1968г. во Франции? –В.С.) показывают то, что рабоч. классу капит.стран еще не хватает для того, чтобы в полной мере играть свою роль.
Он указал также на причины, которые уменьшают действенность помощи соц.лагеря нац.-освободительному движению. В частности, говорил он, компартия Кубы считает, что оценка, данная в Документе, относительно деятельности ком.партий Латинской Америки в смысле их руководства демократ. и антиимпериал.борьбой… и борьбой за револ.изменения, не в полной мере соответствует истинной роли некоторых компартий Лат.Америки" (? –В.С.)
б) отношение к борьбе за мир…
"Достижение мира – это всего лишь часть, хоть и очень важная, битвы против империализма… По мнению компартии Кубы, главным направлением деятельности антиимпер.сил должен быть разгром империализма, что является более общей и глубокой исторической задачей, чем сохранение мира…
…Однако, пока запрещение ядерного оружия не достигнуто, мы будем по-прежнему придерживаться хорошо известным участникам Совещания взглядов по вопросу о распространении ядерного оружия… (Куба вместе с Китаем не подписала Договор о запрещении испытаний ядерного оружия и Договор о нераспространении ядерного оружия –В.С.)
в) Критика буржуазного реформизма и упор на движении молодежи в капиталистических странах.
"При характеристике современного капитализма нельзя игнорировать моральные и культурные аспекты его развития, связанные с ускорением индустриализации и технической революцией. Они сделали невыносимым так называемое "общество потребления" и оказывают угнетающее действие, особенно на рабочую молодежь и студенчество, все чаще вызывая взрывы мятежей.
…Нам представляется также, что нужно было бы больше выделить вопрос о месте буржуазного реформизма в общей системе империализма.”
г) отношение к Советскому Союзу и комдвижению
“Необходимо также, чтобы в борьбе за единство против империализма, коммунисты, как представители самой зрелой и сознательной идеологии, освободились от спесивой и сектантской ограниченности, чтобы они при подготовке и осуществлении единства пользовались самими демократическими методами…
Т.Родригес говорит о том, что в эти годы дружбы между Кубой и СССР иногда возникали расхождения, подчас приобретавшие известную остроту. Однако ЦК Компартии Кубы считает, что Сов.Союз является главной крепостью в борьбе народов против империализма… В любом решительном столкновении, идет ли речь о советских действиях, направленных против угрозы раскола соц.системы с помощью маневров империализма (август 1968г. в ЧССР? –В.С.), или о провокации, или агрессии против советского народа, откуда бы они не исходили, Куба неуклонно будет на стороне Сов.Союза".
Основной Документ подписан не был, поскольку кубинская делегация не была официальным участником Совещания.
Из выступления т.Санчеса (Доминиканская компартия)
а) отношение к революции…
"Т.Санчес указал на необходимость изучения новых проблем, возникших за последние годы, и выступил против формулировки о путях революции, содержащейся в обсуждаемом Документе, и прежде всего против формулировок о мирном пути…"
б) отношение к защите мира…
"Он отверг тезис о том, что сохранение мира является главной задачей борьбы коммунистов всего мира и что борьба за всеобщее и полное разоружение имеет какие-то перспективы на победу, пока не уничтожен империализм. Выступающий сделал вывод о том, что содержание всего третьего раздела Основного документа (где перечислены все задачи борьбы) может быть одобрено сторонниками борьбы за мир, но оно не является, по его мнению, программой международного коммунистического движения".
в) отношение к социалист.странам.
"Документ основан на некоторых принципиальных положениях, которые не разделяются его партией, и противоречит тем тезисам, которые она публично поддерживает; Документ не раскрывает реальность отношений в социалистическом лагере и утверждает, что развитие в нем происходит без кризисов… Документ затушевывает действительные отношения внутри социал.лагеря и канонизирует политику ряда комм. партий, которую мы не разделяем" (видимо, КПСС-В.С.) …но выразил готовность "поддерживать отношения со всеми партиями, независимо от идеологических разногласий или от разногласий в методах поиска единства".
г) критика латиноамериканских партий из "монолита" (просоветской ориентации) не нашла отражение в изложении газеты "Правда" речи т.Санчеса, однако о ней можно догадаться по отрицательной реакции выступавших следом ряда делегатов:
Делегат компартии Гондураса т.Моралес "выразил категорическое несогласие с точкой зрения делегата Доминиканской компартии, которая, по его мнению, не соответствует целям Совещания и вряд ли отвечает интересам доминиканских коммунистов и всего доминиканского народа…"
Делегат коммунистов Панамы т.Томас "выразил категорическое несогласие с точкой зрения доминиканской КП, изложенной на Совещании. Он сообщил, что ряд латиноамер.компартий, таких как компартии Чили, Эквадора, Колумбии и др., поскольку они выступили уже ранее, обратились к нему с просьбой выразить их полное несогласие с мнением доминиканского делегата".
Делегат Компартии Боливии т.Колле "заявил о категорическом несогласии с выступлением делегата Домин.компартии, который позволил себе в унизительном тоне говорить о многих компартиях Лат.Америки".
(Последний же делегат в осторожных выражениях приоткрыл завесу над практическими разногласиями этих партий – по отношению к перспективам партизанской борьбы).
Если делегат Кубы оценил Че Гевару следующим образом: "Смерть Че Гевары – это не конец, а преддверие великих битв", а делегат доминиканских коммунистов: "Че Гевара – международный борец за дело свободы народов и социализма в Америке", то делегат коммунистов Боливии сделал это следующим образом: "У нас, в Боливии развернулась партизанская война под руководством героического майора Эрнесто Че Гевары. Наша партия трезво и объективно анализирует этот опыт как одну из форм выполнения интернациональных обязательств. Это требует критического и самокритического изучения данного опыта с принципиальных позиций"…
или – делегат польских коммунистов т.Гомулка: "В некоторых странах героическое партизанское движение свергло господство империализма. Можно предполагать, что и в будущем во многих странах путь вооруженной партизанской борьбы окажется правильным и необходимым в борьбе с империализмом. Однако было бы ошибкой возводить в абсолют эту форму борьбы и рассматривать ее как универсальную директиву для всех компартий".
В заключение делегат Доминиканской КП отказался подписать Основной Документ, "т.к. по ее мнению (делегации) этот документ ставит идейно-политические проблемы, но не дает оценки никаким новым явлениям". Кроме того, "глава делегации ДКП выразил свое несогласие с процедурой подготовки Документа.
Из выступления т.Мартинеса (гватемальские коммунисты)
"Оратор высказывает далее некоторые (?) соображения по вопросу о борьбе за мир и предлагает найти более четкие формулировки для того, чтобы выразить диалектическое соотношение между мирным сосуществованием и революционным процессом.
Касаясь анализа положения в Лат.Америке, данного в документе, А.Мартинес говорит, что, хотя он и не полностью удовлетворен этой частью Документа, в ней правильно отражены основные моменты"…
Делегация подписала Осн.документ.
Из выступления т.Мартинеса Вердуго (Мексиканская компартия)
"Он отметил, что Совещание не должно стремиться к осуждению политики ни одной из партий, участвующих или не участвующих в его работе (видимо, КПК).
Т.М. Вердуго отметил, что внутри нашего движения существуют серьезные проблемы. По его мнению они не вызваны отклонениями ревизионистского или националистического характера, скорее, они возникают в результате влияния совокупности факторов, которые требуют внимательного изучения. В частности, он указывал на проблемы приспособления комдвижения к новым условиям, в которых развертывается борьба против империализма и за социалист.строительство, на приобщение новых слоев населения к рев.движению, на превращение компартий в ведущую нац.силу и другие…
…Учитывая, что главное направление проект Документа совпадает с позицией Мексиканской компартии, наша делегация его одобряет. Однако мы продолжаем считать, что необходимо и возможно улучшить его, приняв некоторые поправки…"
Левый уклон арабских коммунистов проявляется главным образом в арабском национализме, непротивлении антисемитизму и скрытом недовольстве "недостаточно твердой и решительной" позицией КПСС по отношению к Израилю и империализму вообще.
Об этом можно судить по тому факту, что только в ходе Совещания по настоянию делегатов коммунистов Австралии и Австрии удалось включить в Документ фразу против антисемитизма:
"Делегация КП Австрии предлагает включить в ту часть Осн.Документа, в которой содержится призыв к борьбе с расизмом, фразу, направленную против реакционной сущности антисемитизма".
Из выступления т.Суриджа (Суданская компартия)
"Делегация поддерживает , подписывает Осн.Докумен и учитывает, что Документ в предлагаемой им программе действий всех антиимпериал.сил выражает решительную интернациональную солидарность с арабскими народами в их борьбе против империалистической израильской агрессии. Однако делегация высказывает оговорку в отношении одной фразы, где говорится о "полном" выполнении резолюции Совета Безопасности, поскольку эта резолюция имеет серьезные недостатки, в частности в том, что касается палестинской проблемы. Мы, как коммунисты, сказал т.Суридж, исходим из конечных интересов наших народов и должны раскрывать недостатки решений международного характера, вызванные определенными условиями"…
Из выступления т.Али Ята (коммунисты Марокко)
"В своих выступлениях… наша делегация сделала оговорки, касающиеся оценки роли национально-освобод.движения и анализа положения на Ближнем Востоке. Мы высказывались за то, чтобы подчеркнуть национальные права арабского народа Палестины, народа, который стал жертвой жестокой агрессии, который лишен родины, и который храбро и в исключительно тяжелых условиях борется за свою землю, свою свободу, свой суверенитет.
Мы считаем, что это неотъемлемое право, не подлежащее никакому сомнению, все же не нашло достаточного отражения в Основном Документе. Это и заставило делегацию сделать определенные оговорки. Однако, полностью сознавая свою ответственность,.. мы подписываем Документ…"
Выступления же их оппонентов дополняют характеристику левого арабского уклона:
Из выступления т.Вильнера (Компартия Израиля)
"Компартия Израиля борется за политической решение нынешнего кризиса на Ближнем Востоке путем выполнения резолюции Совета Безопасности от 22 ноября 1967г. Следует отметить, что от выполнения резолюции Совета Безопасности отказываются не только правители Израиля, но и экстремистские арабские круги, которые наряду со справедливыми требованиями о выводе израильских войск со всех оккупированных арабских территорий и осуществления национальных прав палестинского и арабского народов, выступают против самого существования государства Израиль. Мы, заявил т.Вильнер, со всей решительностью отвергаем эту их позицию…"
Из выступления т.Ааронза (Компартия Австралии)
"Мы полностью поддерживаем борьбу арабских народов за возвращение им всех территорий, оккупированных Израилем в результате агрессии 1967г., сказал т.Ааронз. Тем не менее, мы считаем, что соответствующий пункт Документа должен заявить о праве всех государств этого района на национ.существование, включая Израиль.
В Документе, по мнению делегации, должен быть выражен принципиальный и решительный отпор антисемитизму".
Позиция большинства компартий - почти безоговорочная поддержка Основного Документа и подчеркивание роли КПСС.
В основном это правящие партии социал.стран, в которых размещены советские войска (плюс Болгария и Монголия) и небольшие по численности американские и европейские партии, имеющие давние традиции прославления КПСС и полные благодарности к ней за финансовую и прочую помощь:
"Сов.Союз был и остается главной революц.силой нашей эпохи. Мы с гордостью заявляем здесь, что наша партия не смогла бы столь быстро и эффективно подняться после обрушившихся на нее страшных ударов, если бы не действенная солидарность, проявленная прежде всего КПCC, a также другими братскими партиями (из речи т.Махмуда – делегата Иракской КП).
"Эти государства и антиимпериал.силы оказали и продолжают оказывать нашим борцам за свободу ценную практическую помощь денежными средствами, продовольствием, одеждой, медикаментами, подготовкой военных кадров и, что самое важное, - оружием (из выступления т.Маркса – делегата коммунистов ЮАР).
"С кем из руководителей национально-освободительного движения ни поговоришь, обязательно услышишь об огромной политической и материальной помощи Советского Союза и др.соц. стран. Ключевое положение Сов.Союза в борьбе за мир и социализм является фактом"(из выступления т.Голлана от английской компартии, входящей в правый уклон).
Конечно, на деле центр совсем не является единым и монолитным комплексом. Степень ортодоксальности весьма различна. Степень "верности" можно измерить степенью тепла в высказываниях, посвященных роли КПСС… Все партии почти без исключения отмечали большие заслуги и роль КПСС и Сов.Союза. Но если левые или правые уклонисты обязательно добавляли рассуждения об отсутствии руководящего центра, о терпимости в критике партиями друг друга, о необходимости гласности и демократической процедуры ведения Совещания, то партии центра
или старательно умалчивали эти положения (в основном это партии, в которых есть сильное правое крыло – вроде компартий Франции или Канады), или критиковали тех, кто не признает значение КПСС (в основном, компартии слаборазвитых стран).
''Отношение каждой партии к Сов.Союзу является критерием верности интернационализму. Это не означает, что любое решение, принятое в Сов.Союзе, обязательно правильно. С другой стороны, было бы опасным считать, что нужно придираться к любой инициативе нашего авангарда" (из выступления делегата коммунистов Лесото).
"Имеются суждения о том, что по мере развития соц.лагеря солидарность с Сов. Союзом уже не является существенным элементом защиты социализма. Для партии ясна роль Сов.Союза как основной силы великого противоборства наших дней" (из выступления т.Вийера – от коммунистов Колумбии).
"Нам очень больно видеть, что в настоящее время даже некоторые крупные компартии, от которых мы ожидаем совета и помощи, страдают от изоляционистских и либеральных тенденций. Нам кажется, что некоторые партии, чтобы доказать свою независимость, отходят от Сов.Союза по важным международным проблемам…" (из выступления делегата коммунистов Вост.Пакистана).
"Кому-то из нас может нравиться или не нравиться водка, кто-то из нас может соглашаться или не соглашаться с тем или иным мнением советских товарищей. Но нельзя пренебрегать тем фактом, что Сов.Союз служит форпостом дела освобождения народов… Но реакционеры в наших странах не устают твердить о мнимой зависимости. Они изощряются в поисках узконационалист. чувств и др. уязвимых мест в наших рядах. Их цель – вырвать у нашей партии антисоветские заявления, заставить действовать против Сов.Союза. Но на этом они ломали и будут ломать себе шею" (из выступления т.Корволана, делегата Компартии Чили)
или к признаниям великих заслуг КПСС прибавляли еще признание высоких качеств речи т.Брежнева (делегаты правящих партий соц.стран). Последнее было самым ярким признаком принадлежности партии к просоветскому центру.
"Деятельность всех компартии в ближайший период должна определяться… совместными решениями, сформулированными в Основном Документе и в выступлении т.Брежнева, задач…" (из выступления т.Ульбрихта, делегата СЕПГ)
"Хочу поделиться также нашим большим удовлетворением, вызванным речью… Л.И.Брежнева, которая имеет исключительно важное значение для нашей общей работы, стратегии и тактики на нынешнем этапе" (из выступления г.Живкова, делегата компартии Болгарии)
"Все эти вопросы на высоком марксистском уровне проанализировал в своем выступлении т.Л.И.Брежнев… Мы согласны с выводами и заключениями, содержащимися в речи т.Брежнева, и будем поддерживать их…" (из выступления т.Гусака, делегата КП Чехословакии)
"КПСС является равной среди равных, но она в то же время и первая партия из всех партий. А почему ее называют первой партией, все мы хорошо знаем. Никто ей не присваивал этого звания. Его дала ей история… За здоровье Генер.секретаря ЦK КПСС товарища Л.И.Брежнева (Бурные аплодисменты, все встают - из речи т.Гомулки на банкете..)
"Империализм не отказался от своих агрессивных намерений, он лишь изменил свои методы, но не цели, он стал более изощренным. Тов.Брежнев предупредил нас о том, что империализм искусно маневрирует…" (Ч.Джаган, марксист и бывший премьер Гвианы) и т.д.
Не менее характерным признаком принадлежности партии к центру являлась критика Китайской КП. Ибо если левые принципиально были не согласны с такой критикой, то "правые" призывали к сдержанности, не видя для себя большого смысла категорически различать левый уклон КПК от "левого" (для них) уклона КПСС. В статье "В чем просчитались "кремленологи" ("Правда" от 31.7.1969г.) говорится: "Более двух третей партий сочло необходимым прямо "вне повестки дня" осудить опасную раскольническую политику китайских руководителей" – что примерно совпадает с численностью партий центра, и составили "подавляющее большинство"… Именно это большинство, например, провалило предложение австралийского делегата:
"Мы предлагаем, чтобы совещание выступило в поддержку требования возвратить КНР остров Тайвань, незаконно, силой оружия оккупированного империализмом США"… Наконец, приведем пример отношения правых к критике КПК:
"Итальянские коммунисты подвергли критике серьезные ошибки китайских коммунистов, которые ставят на одну доску СССР и американский империализм, ведут раскольническую деятельность и намерены навязать всем партиям собственную позицию – позицию "идей Мао". В то же время ИКП считает, что проблему отношений с Китаем нельзя решить путем его отлучения или коллективного осуждения. Надо стремиться понять объективные основы ошибочного курса, который взял верх в Китае, и вместе с тем уяснить ошибки и недостатки нашей собственной политики по отношению к Китаю…" (из выступления т.Берлингуэра, делегата Компартии Италии)
За исключением Союза коммунистов Югославии, все компартии правого уклона присутствовали на Совещании и могли выразить свои взгляды, которые имеют для нас особый интерес (по сравнению со взглядами левых компартий)
а) Отношение к демократии при социализме, отстаивание плюрализма, т.е. системы множества партий, в том числе и оппозиционных, при социализме – как в будущем соц.устройстве своих стран, так и в существующих соц.странах (поддержка январского курса КПЧ) Последнее вызывало особо сильное раздражение у делегатов правящих партий соц.стран:
"…Многие братские партии в развитых капиталистических странах возлагают определенные надежды на возможность мирного структурного общественно-экономического преобразования своих стран в направлении социализма – с использованием парламентских политических механизмов, коалиции различных политических группировок и т.л. Некоторые партии предусматривают в случае успеха такой концепции развития социалистических преобразований возможность сохранения определенных политических институтов буржуазно-либеральной парламентской системы, в частности, права на деятельность оппозиционных партий, также в рамках социалистического строя. Братские партии могут, разумеется, развивать в своих программных концепциях и такую перспективу, хотя она не нашла до сих пор применения в исторической практике. Однако было бы также неправильно, если бы партии абсолютировали свою точку зрения, в особенности, если бы ожидали, что коммунистические партии, стоящие у власти в соц.странах, будут приспосабливать к этой точке зрения свою политическую практику" (из выступления т.Гомулки, коммунисты Польши)
"…Нет ничего неестественного в том, что наши враги хотели бы изменить характер власти в соц.странах, "помогая" нам теорет.советами и подрывными действиями заменить социал.демократию какой-либо, неважно какой, формой буржуазной демократии.
Неестественно в данном случае то, что к подобной критике "недемократичности" строя в соц.странах, руководящей роли компартий присоединяются и некоторые коммунистические деятели. Опыт строительства нового общества в Сов.Союзе и др. соц.странах ясно показывает, что сущность соцал.демократии, степень ее зрелости определяется не тем, что помимо компартии существуют другие партии. В Сов.Союзе, например, в силу ряда специфических условий, КПСС является единственной политической партией. В Болгарии, как известно, наряду с БКП, плечом к плечу с ней, действует и трудится на благо социализма одна из самых старых партий – Болгарский земледельческий нар.союз. Почему же тогда теоретики многопартийной системы не довольны, по крайней мере, нами? Почему они считают, что в Болгарии "нет демократии"?
Очевидно, что суть вопроса не в том: одна партия в данной стране или их несколько. Очевидно, апологеты многопартийной системы при социализме хотели бы видеть не просто несколько партий. Они хотят, чтобы существовали партии с другой программой, отличающейся от программы компартии. Им нужны оппозиционные партии, партии, которые боролись бы против компартии, расшатывали бы соц.страны своей полит. и соц.демагогией, разрушали бы единство трудящихся.
…Мы, коммунисты давно уже привыкли слышать от мировой реакции, что наши партии якобы зависимы от КПСС, что мы являемся "агентами Москвы". В последние годы подобные домыслы мы слышим и из уст некоторых деятелей братских партий. Порой нам говорят это прямо, а иной раз – с увертками" (из выступления т.Живкова, коммунисты Болгарии).
Т.Гусак (ЧССР), рассказывая о руководстве Дубчека в 1968, говорит: "Содержание социализма и его основные принципы стали предметом идеологических и политических спекуляций. У некоторых понимание социализма ассоциировалось с буржуазным плюралистическим демократизмом и реформистской моделью так называемого "демократического социализма" известного из программ правых социал-демократических партий".
Хотя в речах самих представителей правых компартий упреки по адресу правящих партий не встречались, однако их приверженность к демократии применительно к собственным странам остались вне сомнения:
Из выступления т.Берлингуэра, Компартия Италии
"Подчеркнув, что не может быть единственной модели социал.общества, тов.Берлингуэр заявил, что итальянские коммунисты намерены идти к социализму по демократическому пути" – пути, который предполагает острые массовые классовые бои, но вместе с тем предполагает также вклад различных прогрессивных полит.сил в дело построения социализма. Итальянские коммунисты не намерены навязывать кому бы то ни было "собственную" модель, они стремятся дать ответ на требования, выдвигаемые конкретной общественно-политической действительностью, сложившейся в Италии".
Из выступления т.Каррильо (Компартия Испании)
"…Мы представляем себе социализм в Испании, в котором политические, культурные и индивидуальные свободы, вырванные в борьбе против феодализма в ходе буржуазной революции, расширялись бы в тесной связи с борьбой за основные свободы, которые может обеспечить человеку только социализм, ибо он кладет конец капит. эксплуатации, угнетению и неравенству. Мы считаем, что многопартийность является одной из характерных черт, вытекающих из особенностей испанской революции… поскольку в ходе нац.-революционной войны против фашизма в Испании было создано первое государство народной демократии в Европе. Компартия Испании видит свою задачу в том, чтобы в союзе с другими социалистическими и прогрессивными силами осуществить революцию и завоевать власть в формах, которые соответствуют положению нынешней Испании в современном мире".
Из выступления т.Мури (Компартия Австрии)
"КПА заявила о своей солидарности с направленным на преодоление ошибок и на развертывание социалистической демократии курсом Компартии ЧССР, провозглашенным с января 1968г. Социализм и демократия связаны друг с другом. Лучшей гарантией обеспечения и укрепления социализма является широчайшее участие трудящихся в решении всех вопросов экономики и политики.
…КПА разработала концепцию завоевания социализма путем достижения поэтапных целeй, ограничивающих власть крупного капитала в Австрии и открывающих путь к социализму. В Австрии также не может быть револ.преобразования без сильной компартии. Однако КПА ориентируется на новый вид революционного руководства в форме равноправного сотрудничества нескольких партий в результате сохранения и расширения прав и свобод, завоеванных раб.классом Австрии в ходе борьбы, длящейся не одно десятилетие".
Из выступления т.Голлана (Компартия Англии)
"Социализм в Англии никогда не придет в результате действий какого-либо меньшинства, а лишь с согласия и при массовом участии большинства народа и его демократических организаций… Говорят, что некоторые западные коммунистические партии рассматривают этот вопрос лишь в плане парламентской борьбы за голоса. Это – карикатура на нашу позицию… На деле речь идет о массовой борьбе, о том, чтобы как можно более полно вовлечь в нее организованные силы рабочего класса. Но, в конечном итоге, массовое движение должно проявиться в борьбе за достижение парламентского большинства, выступающего за социализм. Оратор выразил несогласие с утверждением, что если народное движение будет представлять реальную опасность для капитализма, то монополисты ликвидируют партию рабочего класса, и так называемый плюрализм, и демократию. Он заявил, что подобная точка зрения по сути дела равноценная отрицанию возможности продвижению к социализму в таких странах, как Англия".
Из выступления т.Дрюмо (Компартия Бельгии)
"Мы определили свой путь. Наша цель – осуществить изменения мирным путем…"
б) Критика Основного Документа за поверхностность и неучет новых явлений. Приведем, кстати, оценку ак.Федосеева из статьи "Соврем.рев.процесс и проблемы теории" в газете "Правда": "Вокруг новых явлений в развитии современного капитализма развертывается острая идеологическая борьба… Они рассуждают о коренных качественных изменения, которые якобы произошли в природе капитализма. Эти домыслы оказывают известное влияние на часть рабочих, а иной раз и на некоторых марксистов, загипнотизированных ростом капит.производства настолько, что они теряют веру в превосходство социалистической системы над капиталистической и по существу сползают на позиции теории конвергенции, этой буржуазной теории сближения и даже слияния двух противоположных систем… Мы видим ныне, как ревизионистски настроенные деятели со своей "особой моделью" социализма попеременно качаются между социализмом и буржуазно-рыночной экономикой, между социал.демократией и демократией буржуазного типа… Можно встретить и другое мнение, не менее ошибочное, будто кризис капитализма и его идеологии исключает возможность и опасность идеолог. и политического проникновения в соц.страны, что империализм вообще уже не в состоянии усиливать свою агрессивность. Сторонники такого взгляда считают неправильным тезис об обострении классовой борьбы в современном мире".
Из выступления т.Ааронза (Компартия Австралии)
"КП Австралии не может подписать Документ в целом, поскольку она не согласна с некоторыми принципами, изложенными в Документе, и поскольку в нем отсутствуют некоторые существенные положения и принципы. К их числу относятся: вопросы о научно-технической революции и ее воздействия на развитые капитал.страны, социал. страны и страны "третьего мира"; значение новых революционных возможностей, особенно возможностей молодежи; проблемы социалистического развития и отношений между социалистическими странами.
В Документе, заявил оратор, игнорируются некоторое важнейшие явления в отношениях между соц.странами, которые оказывают отрицательное воздействие на все наше движение. В Документе делается поверхностный и местами противоречивый анализ мировой империал.системы и нынешнего международного положения. Это тормозит максимальную мобилизацию антиимп.сил и мешает нам использовать в максимальной степени идеолог. и моральный кризис империализма.
Отношения между партиями характеризуются лишь с точки зрения формальных принципов, которые, какими бы правильными они ни были, в действительности не всегда соблюдаются. Некоторые формулировки документа настолько туманны и наводят на такие размышления, что их можно интерпретировать различным образом, причем они допускают одобрение некоторых новых концепций последнего времени, с которыми мы не согласны (например, положение, касающееся отношений между социал.странами)…"
Из выступления т.Лехлейтера (коммунисты Швейцарии)
"Мы полагаем, что необходимо уточнить ряд формулировок Документа, являющихся слишком общими и неточными, с тем, чтобы избежать различных толкований. Имеется ряд формулировок, которые идеализируют отношения между партиями соц.государств, что не отвечает современному положению…"
Из выступления т.Вернера (Левая партия – коммунисты Швеции)
"Мы считаем, что разосланный документ имеет существенные недостатки с точки зрения освещения и анализа положения в мире. В нем опущены важные вопросы, касающиеся оценки peволюц. стратегии в "третьем мире". Общие формулировки, на наш взгляд, не раскрывают практические проблемы и противоречия внутри соц.стран и между ними…"
Из выступления т.Вержеса (коммунисты Реюньона)
"…В документе не раскрываются причины разногласий в международном комдвижении, а также причины уклонов, вызванных этими разногласиями. В нем содержатся недостаточно четкие формулировки по вопросам принципов отношений между соц.странами и компартиями, что позволяет их произвольно интерпретировать. Это может привести к недоразумениям".
Делегация присоединилась к оговоркам относительно характеристики положения на Бл.Востоке. В заключение оратор заявил, что делегация имеет от ЦК своей партии полномочия подписать Основной документ при условии, если изложенные оговорки будут отмечены и преданы гласности… (подписано не было)
в) Подчеркивание равноправия и независимости всех партий и отрицание руководящей роли КПСС, за демократизм в отношениях, гласность, дискуссии:
Из выступления т.Каррильо (Компартия Испании)
"Документ, уточнил он, не является какой-то "программной хартией", намечающей "генеральную линию". Это плод широкой дискуссии, в котором имеется ряд важных новых элементов. В то же время в проекте встречаются моменты, допускающие двойное понимание и явные проблемы. Эти и другие причины придают данному совещанию характер, отличный от Совещаний 1957 и 1960гг.
Речь идет о проблемах, возникающих в том мире, который мы уже можем назвать нашим, в социалистическом мире. Эти проблемы порождаются противоречиями, еще сохранившимися в соц.странах, как отравленное наследие их капит. и даже феодального прошлого, различием уровней развития. При субъективистском подходе эти противоречия могут принимать и принимают более серьезный характер. Тов. Каррильо развил положение о необходимости нового единства междунар.комдвижения, прочной теоретической основой которого может быть только м.-л. и которое в то же время должно учитывать новые характерные черты современного положения. Ныне, когда не существует ни руководящего центра, ни "руководящей партии", единство может быть достигнуто лишь при полной независимости партий в разработке своей политической линии. Признание разнообразия не ведет к разобщенности. Напротив, если оно исходит из наших принципов, оно является фактором обогащения нашего движения. В отличие от каждой из партий в отдельности междунар.комдвижение не управляется на основе демокр.централизма. Принципиальные вопросы не могут быть разрешены ни путем голосования, ни большинством голосов. Оперируя понятиями "большинства" и "меньшинства", мы вызовем новые расхождения. Правильный метод состоит в том, чтобы обсуждать вопросы в духе взаимопонимания и добиваться решений, ведущих к единству".
Из выступления т.Лехлейтера (коммунисты Швейцарии)
"Пролетарский интернационализм и обязанность защищать социализм и соц.страны не могут означать, что каждая партия автоматически и обязательно должна приветствовать любое мероприятие правящих компартий или же соц.государств. В ходе огромного и трудного процесса построения нового общ.строя, наряду с успехами и поражениями могут быть также ошибки и неудачи. Такого рода вопросы партия должна обсуждать с другой партией в товарищеской обстановке. Не всякую критику следует рассматривать как антисоветскую или антисоциалистическую. Порой она может возникать как выражение братских чувств.
Мы весьма положительно оцениваем новый метод подготовки Совещания, широкое коллек.и товарищеское обсуждение".
Из выступления т.Берлингуэра (Компартия Италии)
"На фоне больших успехов… перед современным комдвижением возникли некоторые серьезные трудности и нерешенные проблемы, которые в какой-то степени принимают характер кризиса интернационализма… Разногласия в междунар. комдвижении имеют объективную причину, кроющуюся в самой широте и многообразии револ.борьбы. Опыт последних лет показывает, что был, однако, и ряд ошибок, которых следует избегать:в частности, тенденция скрывать или, наоборот, выпячивать разногласия, равно как и тенденция объяснять их существование только ссылками на "отход" от линии доктринальной чистоты, хотя довольно трудно понять, кто должен быть ее хранителем. Для преодоления разногласий, необходимо вести терпеливую работу по многим направлениям. Одно из них состоит в открытой дискуссии, которую следует вести ответственно и объективно по теорет. и полит.вопросам, избегая при этом преувеличений и наклеивания этикеток. Такая дискуссия поможет укрепить позиции м.-л. как творческого, культурного и научно-исторического учения. Другим важным моментом являются отношения между партиями. Необходимо полностью соблюдать независимость каждой партии не только в определении ее собст.политики, в поисках собств.пути к социализму и в построении сообщества, но и в определении позиций по крупным вопросам нашего движения".
Из выступления т.Мури (Компартия Австрии)
"…Речь идет о принципах автономии, суверенитета, равноправия, невмешательства во внутренние дела и пролет.интернационализма. Из признания этих норм следует, что не может быть гегемонии одной из партий, какого-либо центра, равно как и общей модели социализма. Поэтому КПА предлагает создать междунар.дискуссионный орган комдвижения или же реорганизовать в него "Проблемы мира и социализма".
Как XXII съезд КПСС, на котором были осуждены албанские руководители, явился легальным рубежом появления левого уклона в комдвижении, так и ввод войск в ЧССР в августе 1968г. явился рубежом открытого оформления правого уклона… Этот уклон формировался давно, но очень медленно и болезненно. И нужен был такой резкий и неожиданный удар по престижу Сов.Союза, чтобы люди, всю жизнь державшиеся прославления СССР как первого признака верности раб.классу и коммунизму, взбунтовались против советских действий и даже назвали их агрессией и оккупацией.
Конечно, после быстрого, почти инстинктивного протеста и сожаления, выраженного большинством компартий, последовало время реакции и возврата к просоветской ориентации. Одни партии просто изменили свою позиции (как коммунисты Канады), другие просто одобрили Московский договор о размещении сов.войск в ЧССР в обмен на обязательство невмешательства – как разумный компромисс, и сняли свои возражения. Этот процесс особенно усилился с апреля 1969г., когда в руководстве КПЧ Дубчек был замещен Гусаком, провозгласившим полное согласие с руководством КПСС. Тем самым чехословацкий вопрос в комдвижении перестал быть актуальным. То же обстоятельство, что представители КП Чехословакии на Подготовительной комиссии Совещания заявили: "Обсуждение чехословацкого вопроса на совещании противоречит интересам нормализации положения в стране и означает вмешательство во внутренние дела КПЧ" резко ограничило свободу обсуждения, и лишь немногие, наиболее задетые (и "уклонившиеся") партии отметили на Совещании свое отрицательное отношение к 21.8.1968г. Ибо для этих партий (во главе с Итальянской КП) руководство Дубчека и январский курс партии – был именно той моделью социализма, тем путем, которым они хотели и могли придти к власти в Италии, и тот социализм, который они могли привить в Италии. И то обстоятельство, что с таким социализмом КПСС и Сов.Союз готовы бороться как со злейшим врагом, вплоть до военных действии – не позволяет им вернуться к безоговорочному согласию с КПСС.
Из выступления т.Берлингуэра (Компартия Италии)
"Именно эта концепция (независимости партий) побудила итальянских коммунистов занять позицию по вопросу о чехословацких событиях: от солидарности с новым курсом, начатым в январе 68г., до несогласия в связи с вступлением войск пяти стран Варшавского договора в Чехословакию. Заняв эту позицию, ИКП тем самым отнюдь не намерена вмешиваться во внутренние дела Чехословакии или в дела др. стран, с которыми Чехословакия связана международными соглашениями. Однако, по мнению ИКП, события затронули также и "принципиальные вопросы, интересующие все компартии"…
Из выступлений т.Вернера (коммунисты Швеции)
"…Каждой партии самой должно принадлежать решающее слово в делах собственного народа. Это мы считаем основным принципиальным вопросом, особенно на фоне той критической дискуссии, которая последовала за вводом в Чехословакию войск в августе прошлого года, от которого мы отмежевались подобно некоторым другим компартиям".
Из выступления т. Ааронза (Компартия Австралии)
"Совещание должно заявить о своей полной и безоговорочной поддержке дела национальной независимости, суверенитета и невмешательства во внутренние дела всех стран, больших и малых, независимо от их обществ.строя. Он также сказал, что когда австралийская делегация открыто говорит о том, что ввод войск в Чехословакию в августе 1968г. является ошибочным, то она делает это не потому, что хочет вмешиваться во внутренние дела партий, принявших это решение… Эта акция нанесла ущерб делу борьбы за установление социализма во всем мире. Ее влияние – было глубоким, а последствия – далеко идущими. Их нелегко будет преодолеть; это весьма трудно, пока сохраняются неравные отношения. Интернационализм нельзя отделять от уважения прав всех наций".
Делегат Австралии первым поднял чехословацкий вопрос, и получил следующую отповедь сальвадорского делегата: "Мы считаем неуместным на этом Совещании вести дискуссию на тему, поднятую австралийским товарищем, т.к. с уважением относимся к заявлению представителя КПЧ о том, что обсуждение чехословацкого вопроса – противоречит интересам нормализации положения в этой стране и означает вмешательство во внутренние дела КПЧ". Тем не менее, этот вопрос затрагивался и следующими ораторами – как в защиту СССР, так и против ввода войск.
Из речи т.Каррильо (Компартия Испании)
"Демонстрируя коренное превосходство социализма над капитализмом – мы, как марксисты, должны в то же время занять критическую позицию в том случае, если считаем, что в какой-либо соц.стране имеет место отрицательное явление. Так произошло, когда в прошлом году пять стран Варшавского Договора предприняли акцию в Чехословакии. Наше несогласие с этим известно. И это не означает какого-либо, даже самого минимального вмешательства в жизнь каких-либо партий".
Из выступления т.Лехлейтера (коммунисты Швейцарии)
"Мы отвергли известные позиции и действия китайской партии, прежде всего ее вмешательство в дела других партий и eе попытки вызвать раскол. Мы не можем также, исходя из тех же принципов, одобрить действия пяти стран Варшавского Договора в ЧССР. Речь идет при этом не о вмешательстве во внутренние дела другой партии. Такие события затрагивают все движение. Восстановление единства полного будет продолжительным и тяжелым процессом…"
Из выступления т.Мури (Компартия Австрии)
"KПA заявила о своей солидарности с направленным на преодоление ошибок и на развертывание соц.демократии курсом КПЧ, провозглашенным с января 1968г…. В ходе подготовки Совещания КПА согласилась с тем, что события в ЧССР не будут стоять на повестке дня, поскольку преодоление разногласий по этому вопросу в настоящее время невозможно… Однако она считает неизбежным открытое обсуждение ряда конкретных вопросов нашего движения. Необходимо развивать новые формы открытого, делового, товарищеского обсуждения проблем и разногласий, базирующегося на достоверной информации, без слишком острой полемики, без навешивания ярлыков и осуждения…"
Из выступления т.Дрюмо (Компартия Бельгии)
"В Бельгии ширится движение за мир, однако ему был нанесен ущерб такими отрицательными факторами, как саботаж борьбы за мирное сосуществование, проводимый КПК, антисоветизм справа и слева. После военной акции в Чехословакии эти течения смогли еще более широко вести свою пропаганду".
Из выступления т.Вержеса (коммунисты Реюньона)
"…Можно ли себе представить, что после девяти лет новых успехов многочисленные полит. и идеологические маневры противника могут поколебать соц.страну? Допустить это – означало бы недооценить мощь соц.государства и поколебать доверие масс. в Заявлении Совещания компартий 1960г. подчеркивалось, что сегодня не только в Сов.Союзе, но и в других соц.странах ликвидирована возможность реставрации капитализма".
Из выступления т.Голлана (Компартия Великобритании)
"Мы не хотим вмешиваться в чьи-либо внутренние дела, но, несомненно, важное решение пяти соц.стран осуществить ввод войск в Чехословакию глубоко повлияло на каждую компартию. Mы высказали свое несогласие с этим. Речь шла о важных политических проблемах, требовавших полит.решений, которая должна была принять соответствующая партия. Мы выражаем уверенность в том, что трудности будут преодолены Компартией и народом Чехословакии".
Из выступления т.Чаушеску (Компартия Румынии)
"… является неприемлемой и немыслимой идея, что народы, компартии соц.стран, завоевавшие политическую власть и построившие социализм, могли бы по призыву буржуазной пропаганды, какой бы утонченной она ни была, отказаться от своих революционных завоеваний".
Об остроте дискуссии на Совещании по чехословацкому вопросу можно судить также по выступлениям оппонентов от Центра:
Из выступления т.Джагана (марксисты Гвианы)
"Некоторые товарищи хотели бы внушить нам мысль о том, что в настоящее время нет непосредственной угрозы империалистической агрессии, что все трудности в мировом рев.движении начались с августа 1968г., т.е. с момента ввода войск стран Варшавского Договора в пределы Чехословакии, что это якобы было нарушением суверенитета, отрицанием права на демократическое развитие и "нанесло ущерб нашему делу". Нам кажется, что эти товарищи ставят телегу впереди лошади. Нет, товарищи, сейчас не время говорить двусмысленности… Ссылаясь на августовские события, наши австралийские товарищи говорят, что "интервенция" в Чехословакии нанесла вред нашему делу, делу борьбы за социал.будущее мира, "что интернационализм неотделим от уважения прав всех наций, больших и малых". С каких это пор мы строим свою аргументацию в чисто юридическом, а не диалектическом духе?… Что имеют ввиду наши австралийские товарищи, когда они в связи с августовскими событиями говорят, что интернационализм нельзя отождествлять с госуд.интересами какой-либо соц.страны"? Если здесь делается скрытый намек на Сов.Союз, то трудно себе представить, что у Сов.государства имеются или могут иметься интересы, которые противоречили бы интересам различных отрядов мирового револ.движения?… Вместо того, чтобы нападать на социал.государства и клеветать на нынешнее руководство Чехословакии, как это делают некоторые в комдвижении, мы должны были бы выразить свою солидарность с этим руководством в преодолении трудностей и поздравить его с проявленной им твердостью…"
Из выступления т.Живкова (БКП)
"Мы не можем согласиться с нашими критиками, что Совет Экономической Взаимопомощи якобы ограничивает нашу экон.независимость… Мы не можем согласиться и с утверждением, что Варшавский Договор якобы препятствует уменьшению напряженности в Европе и во всем мире и ограничивает национ.независимость и суверенитет соц.стран. Как раз наоборот, Варшавский Договор является главной преградой на пути антисоциалистических и реваншистских сил…"
Из выступления т.Гусака (КПЧ)
"Наш собст.опыт показывает, что лозунг суверенитета, лишенный классового содержания, является утонченным и очень действенным оружием правооппортунистических, ревизионистских и антисоц.сил. Поэтому мы отвергаем различные лжетеории об ограниченном суверенитете, искусственно созданные нашими классовыми врагами, и расцениваем их как коварные маневры современного антикоммунизма…"
Из выступления т.М.Реймана (Компартия Германии)
"Это означает – поощрять ревизионизм, использовать такие формулировки как "демокр.социализм", вкладывая в него контррев.содержание, разглагольствовать о нац. суверенитете в целях поощрения антисоветизма, болтать об "автономии", чтобы вбить клин между соц.странами. Эти центробежные тенденции направлены против революционного центра – Сов.Союза".
Из выступления делегата коммунистов Мартиники
"Мы неизменно выступали за свободную дискуссию между комм.партиями ради достижения единства… Нам представляется абсолютно необходимым углубить изложенную в четвертом разделе мысль, касающуюся разработки основ отношений между братскими партиями".
Заканчивая этот обзор материалов газеты "Правда" по Совещанию компартий 1969г., следует еще раз подчеркнуть, что их важность и необходимость изучения всеми, кто неравнодушен к судьбам мирового комдвижения.
После долгих лет сталинского молчания, Совещание 1969г. официально открыло эпоху мысли и дискуссий и должно оказать огромное влияние и на советских людей, способствовать смелости и независимости их мысли. Руководство страны публикацией материалов Совещания прямо продемонстрировало, что оно терпимо относится не только к дискуссиям, но даже к критике самого себя. Прямо продемонстрировало свою демократичность, способность выслушивать резкую критику от братьев и не обижаться на них, не считать их врагами.
Наша же задача – быть на уровне своего руководства, на уровне современного коммунизма!
Ко времени работы на Трубном заводе относится не закончившееся и сейчас увлечение диафильмами, мир которых нам открыл наш однокурсник и Витин сотрудник В. Коренков, на один из фильмов которого Витя написал рецензию. Приняв от Славы форму диафильмов, которые тот наполнял своим видением мира, Витя вкладывал в свои диафильмы своё мироощущение, сильно отличающееся от Славиного.
Вечереет и пахнет соснами/Опаленный зноем покой.
Хмелем рощ и лугами покосными
Веет
сумрак над тихой рекой.
Сень прохлады эфиром
блуждающим
Воскрешает дыханье земли,
И природы хорал несмолкающий
Эхом
дня замирает вдали.
И в глубоком раздумье, навеянном
Вековой безвозвратностью дней,
Ты
выходишь на берег, усеянный
Мириадами чудных огней.
...................................................................
.................................................
Попробуем перевести мысли, изложенные в отчеркнутых ([…]) шести четверостишьях, в прозу, чтобы их понять. Получается следующее:
1) Во Вселенной есть "разумное" начало, "трезвый смысл бытия" (т.е. смысл мира), однако разгадать его трудно, практически невозможно – он погребен. А знает смысл мира, видимо, только один Бог – и только он один может сказать, насколько сильно мы заблуждаемся.
2) Любой пророк потерпит поражение, отыскивая смысл мира, ибо все относительно, и даже зло и добро для Вселенной – одно и то же ("одного измеренья слова").
3) Человеческий ум, дерзающий познавать объективный мир, в конце концов, обманывается неким "сомнительным источником (якобы) мудрых истин", возможно, пророком, и приходит к нерешительности и тягостным думам.
4) Жизненные заботы есть чепуха, заполняющая человеческое время. Чепуха с точки зрения смысла мира. И вообще жизнь вертит людьми во имя ложной истины.
5) Прав только глупец и поэт (гений). А вообще мир – это всегда суета сует.
Таков прозаический перевод-подстрочник. Если же изложение сделать более связным, то получится следующее: в мире все относительно и непонятно. Однако человеку, чтобы действовать, необходимо знать "смысл мира", т.е. иметь абсолютно верное знание о нем, ибо только абсолютно верное и полное знание может дать человеку по-настоящему верную путеводную нить. И только. Смысл мира запрятан очень глубоко, так, что доступен одному Богу, если он существует, а, скорее всего – никому. Эта невозможность познать смысл мира приводит к относительности добра и зла и к бессмысленности всех действий человека, ибо совершенно неизвестно, к добру или злу приведет любое конкретное действие. В этой ситуации, полной неизвестности, правы только две категории людей – дураки, которые, естественно, ни о чем не задумываются и потому действуют во имя любых ложных целей, и поэты, т.е. гении, которым задумываться уже просто ни к чему, ибо они получают откровения об истинном смысле бытия непосредственно сверху, возможно – от Бога. Видимо, существует категория людей – неправых. Видимо, это люди, которые задумываются о жизни и воображают себе, что их мысли о мире имеют какую-то объективную ценность, вернее – истинность, и, кроме того, пытаются действовать согласно своим мыслям, а на самом деле – во имя ложно понятой истины. Видимо, эта третья категория людей – дерзающих, мыслящих и свершающих – наиболее антипатична автору, поскольку она наиболее многочисленна и определяет весь человеческий мир ("вечен мир суетою сует").
Грубо говоря – это мировоззрение человека, который когда-то в юности не воспринял глубоко материализм и не преодолел естественную начальную религиозность, которая сегодня, не найдя нормальный выход в активной религии, перешла в скептицизм по отношению к возможности объективного знания у всех людей вообще, а у себя – в частности.
О религиозности здесь можно заключить по следующим признакам: глубокое убеждение в существовании "смысла всего бытия", абсолютной истины в последней инстанции, абсолютной вершины познания – есть основа для веры в Бога. Эта аксиома отвергает привычное всем нам утверждение о существовании относительной, вернее, неполной, но, тем не менее – объективной истины, позволяющей людям действовать – пусть даже без абсолютной гарантии на успех и справедливость. Дело осложняется тем, что речь идет, в основном, не о научных истинах, способных полно или неполно отражать реальный мир, а, главным образом, - о моральных истинах, о справедливости. Ведь известно, что моральные истины не только неполны, но и относительны, что они зависят от того, к кому и как применяются. Одно и то же действие может быть и злом, и добром одновременно – для разных людей, разных народов или человечества в различные периоды. И, конечно, если не выбрать какую-то одну базу определения истинности (или справедливости) моральных истин, а постоянно рассматривать историю и действительность с разных и даже противоположных точек отсчета, то все человеческие дела предстанут перед нами грудой дел чепуховых, "суетою сует".
Автор не желает принимать ни одну из оценочных баз – ни народ (патриотизм), ни класс (марксизм), ни все человечество в целом (классический гуманизм). Он согласен принять за базу только весь мир – живой и неживой. Конечно, такой всеобщей моральной базой в мире может быть только Бог.
Кроме того, убеждение в существовании поэтов (гениев), способных быть абсолютно правыми, т.е. получать божественное откровение сверху – тоже базируется на врожденном и не преодоленном признании Бога.
Но религиозность религиозности рознь. Есть развитая религиозность, которая человека поддерживает в его вере, в его действиях, в его убеждениях и моральных нормах как высших, божеских, т.е. всеобщих и справедливых для всей Вселенной и всех времен. Такая религиозность может делать людей подвижниками и героями, фанатиками дела и веры.
А есть религиозность, которая только убеждает в тщете любых усилий, призывает спасать свои души от участия в "грязной политике" – то ли путем молитвы Богу, то ли посвящением себя "святому искусству". Такая религиозность "ухода от мира", отказа от познания мира и активной в нем жизни – готовит человека к концу, к смерти. И, видимо, именно такого рода религиозность свойственна автору. Это же можно заключить и из его враждебности к людям, пытающимся "познавать и дерзать".
Есть ли альтернатива этой религиозности второго сорта, этому скепсису, при действительном желании разобраться в мире? – Конечно. Материализм, например, предлагает следующее: в мире нет какого-либо смысла, абсолютной истины, и, след., - нет Бога. Человечество ведет осмысленную деятельность, направленную на сохранение своего существования. Смысл жизни каждого человека – это жить самому и посвятить свою жизнь человеческому благу (человечеству в целом). Поэтому человек должен расценивать все явления – хороши они или плохи – с точки зрения человечества, народа, класса, коллектива, семьи и, наконец, самого себя, где человечество – главное звено.
Каждый человек был рожден и воспитан к жизни для человечества, народа… семьи, себя. И он обязан выполнить возложенную на него задачу, чтобы оставаться человеком, а не пустоцветом…
II. Отшумело ветрами мятежными/Голубое величье дорог
–
Словно юность путем заснеженным/Завершила лазурный
пролог.
Словно все, что мечталось и пелось/ В
светлокудрые вешние дни,
Развенчала разумная зрелость,/
Погасив голубые огни.
Голубые огни одержимых,/
Безрассудной извечной мечтой,
От довольства и неги
гонимых/ Нареченной им свыше судьбой!
Путевые огни
вдохновенья,/ Вечных поисков, светлых надежд,
Беззаветного сердца горенье/ Средь толпы равнодушных
невежд!
Лишь о вас в серый день непогожий/ Затоскует
невольно душа,
гда жизнь заметает порошей/ Голубые огни
не спеша.
Как бы вас охранить в непогоду/От засилья
бездарных судей,
Пронести через долгие годы/Вдохновенный
тот факел огней?
В них вся жизнь, в них душа
человека,
Одинокого в мире своем,
Что повсюду от века до века/Средь толпы слыл всегда
чудаком.
В них – движенье миров и созвездий,
В них – знаменье грядущих путей,
Предрешенность побед и возмездий
Поколеньям разумных людей.
Так
светите ж над бездной счастливых
Обладателей теплых
углов
Голубые огни одержимых,/Голубые огни чудаков!
Этот отрывок может показаться прямой противоположностью первому. На деле это не так. Здесь воспеваются не просто мятежные люди, ищущие истину мира, но скорее – поэты, занятые поисками всеобщего смысла мира, и "чудаки", обладающие этим волшебным ключом. Они противопоставляются толпам обычных людей, бездарных и равнодушных, ослепленных ложными истинами. Это воспевание вдохновения чудаков-поэтов, которое только одно в мире способно предсказывать "грядущие пути для поколений разумных людей". Кажется, что здесь прославляется первая, активная, мятежная религиозность – прославляется в пику "разумным" людям. Но прославляются половинчато: как бы автор прошел уже через этот этап мятежной юности, через голубые огни одержимой поэтичности и вдохновений от Бога, но теперь эти голубые огни гаснут, покидают его в сером течении будней: "развенчала разумная зрелость, погасив голубые огни". Сам автор уже не владеет этими голубыми огнями, а может только нежно вспоминать их или умиляться со стороны. Вину же за это "погашение огней" вдохновенья он возлагает на тот же разум ("разумная зрелость" и "жизнь") и их носителей – на бездарных судей и равнодушие толпы, которые убивают вдохновение автора.
На самом деле – процесс исчезновения вдохновения у поэта или художника может быть только закономерным итогом собственного равнодушия к миру. Никакая бездарность судей и равнодушие публики, тяжелые материальные условия и непризнание не могут отнять вдохновение, хотя весьма способны утяжелить жизнь и не дать физических возможностей для его выражения. Видимо, еще раньше, в дни поэтической юности, среди многих плодов вдохновения, автор не успел получить сверху самое главное – абсолютные критерии добра и зла (среди большого количества другой информации о грядущих путях человечества, предрешенных победах и возмездиях, движениях миров и созвездий и пр. и пр.). Вследствие чего автор счел невозможным любое действие на пользу мира или добра – даже поэтическое (ведь поэзия – это тоже оружие). Но ввиду принципиального отсутствия содержания столь же принципиально должна отсутствовать и форма, т.е. само поэтическое творчество, что и наблюдается у автора на деле. Всеобщая неубежденность, естественно, приводит к невозможности что-либо сказать миру смело, убежденно, заинтересованно, поэтически, приводит к творческому бесплодию. Это азбука.
В конечном итоге, весь вышеприведенный отрывок – только поэтическое выражение равнодушия автора к миру обычных людей (разумных), выражение отсутствия в нем инстинктивной любви к миру и людям, той самой любви, которая составляет моральную основу не только у любого настоящего поэта, но и у любого человека. И видимо, кроме равнодушия автору уже нечего больше сказать – дело сделано, можно закрывать лавочку.
III. Свободный мир, покоя полный,/ Приют лазурной
тишины,
Свои задумчивые волны/ несешь с порога
старины.
Ты помнишь древности далекой/ Великую суровость
дней
И злой борьбы итог жестокий/ Рожденный волею
людей.
Проходят годы, гаснут страсти,/ К заре восходит
новый век –
Пора свободы, мира, счастья – / И не
спокоен человек!
Страшась гармонии ревниво,/ Круша
понятий ложный фарс,
Бежит от счастья торопливо/
Низвергнуть мир "свободный класс".
Свободу поиском
свободы/ Заменит раб слепой судьбы
И вновь свобода для
народа/ Предстанет символом борьбы
И вновь в болезненном
экстазе/ Под лязг и стон секир и плах,
В священном
фатума наказе /Стихия утверждает крах.
Смятенье духа,
буйство плоти,/ Кошмар пожизненного сна…
Все ж хорошо
сидеть в болоте,/ Где цель предельно так ясна!
Если первый отрывок продемонстрировал как бы общефилософские взгляды автора ("антидиамат"), второй выразил идеалы автора ("анти-научный коммунизм"), то последний отрывок касается прямо истории и политики ("антиистмат"). И на удивление, в своей реакционности заходит много дальше общей пассивности первых.
В прозаическом переводе этот отрывок звучит так: В старину люди жестоко и зло боролись, но итог этой борьбы был неутешительным – войны и разорение. Сейчас, когда прошли годы и погасли страсти, все налаживается и …наконец, "восходит новый век – пора свободы, мира, счастья"… но, оказывается, к этому есть препятствие. Все упирается в извечное неспокойство человека.
Некий "свободный класс" людей (видимо, приверженцы свободы) боится уже созданной и будущей гармонии общества. Они, критикуя "ложный фарс понятий" (а все понятия – относительны в принципе), на деле отказываются от счастья своего и будущего и начинают низвергать существующий мир. Эти "рабы слепой судьбы" (или фатума) пытаются заменить существующую свободу – поиском свободы и борьбой за нее. Можно только догадываться, о какой существующей свободе говорит автор, но видимо, он имеет в виду свободу туризма на природе:
"Свободный мир, покоя полный,/ Приют лазурной тишины, Свои задумчивые воды/ Несешь с порога старины".
Результатом этой борьбы за свободу явятся мятежи, революции, гражданские войны и прочие ужасы - "лязг и стон секир и плах", чтобы "стихия утвердила крах".
Заканчивается же весь этот накал ужасов от происков злокозненных представителей "свободного класса" знаменательным признанием: "Все же хорошо сидеть в болоте, где цель предельно так ясна!"
Автор пришел весьма закономерно и логично к своему естественному концу: отрицание силы разума и морали, проповедь поэтической исключительности и своего права на равнодушие к людям, вплоть до прямого выступления против людей, борющихся за свободу – все это приводит к прославлению туристского болота, как единственно стоящего "свободного мира"!
Наслаждаться "свободой" этого болота мы и оставим нашего автора, оговорив за собой право на слабую надежду, что когда-нибудь поэтический бог все же вытащит его оттуда. Июль 1969г.
1968 год для Вити закончился 21 февраля 1969г. собранием заводского профсоюзного актива. В самиздате после этого появился протокол этого собрания, где одно выступление было хлеще другого.
(Запись выступлений приведена, в основном, по памяти, поэтому не может быть полным и точным протоколом собрания, но смысл выступлений и отдельные запомнившиеся фразы приведены точно.)
Конференц-зал на 80 человек переполнен. На повестке дня обсуждение поведения члена коллектива инженера Сокирко В.В. Выбирается президиум из 3-х человек и предоставляется слово секретарю партбюро завода Манохину В.И.
Товарищи! Все вы помните события 20 августа. По всей стране прошли митинги, поддержавшие решение партии и правительства об оказании братской помощи чехословацкому народу. Весь наш народ одобрил ввод советских войск и войск наших союзников… Но нашлись отщепенцы, которые пошли против воли народа. Это – лингвист Бабицкий, преподаватель Литвинов, внук нашего известного наркома, Делоне, говорят, – сын академика, Богораз-Брухман и Дремлюга. 25 августа они вышли на Красную площадь с лозунгами: "Да здравствует свободная и независимая Чехословакия", "Долой оккупантов", "За нашу и вашу свободу", "Свободу Дубчеку". Остановились у Мавзолея. Им несколько раз предложили разойтись, но они не послушались, после чего их забрали. В сентябре состоялся процесс над этими товарищами ("Волк им товарищ" – нач. проектотдела Шуст В.А., "Не товарищи, а граждане" – голос из зала). Они были осуждены как нарушители общественного порядка: Литвинов – к 5 годам ссылки, Бабицкий – к 2 годам, остальные – к трем годам тюрьмы. И вот в декабре было написано письмо на имя депутатов Верховного Совета СССР и РСФСР и в редакции газет "Известия", "Советская Россия". Содержание этого письма – несогласие с осуждением этих пятерых, что, мол, участникам демонстрации были вынесены неправильные приговоры. Приписка в конце письма гласила: "Могли бы подписать и больше людей, но боялись трудовой дискриминации". О какой трудовой дискриминации может идти речь? Одним из подписавшихся был член нашего коллектива, работник технического отдела Сокирко Виктор Владимирович… Действия Сокирко наносят ущерб нашему государству… Отщепенцы не согласны с нашими порядками… Пусть он сам нам расскажет.
Вопрос: Какова национальность демонстрантов: чехи или русские?
Ответ: Нет, наши. Ну, советские подданные.
Слово предоставляется Сокирко В.В.
Товарищи! Вчера меня попросили рассказать вам о мотивах, руководствуясь которыми я подписал обращение к депутатам Верховного Совета с просьбой о пересмотре судебного приговора пятерым демонстрантам на Красной площади 25 августа.
С одним из них, Константином Бабицким, я знаком лично. Познакомились с ним и его женой в позапрошлом году, в турпоходе по Карелии, при осмотре деревянных церквей в Яндом-озере и Типиницах. С тех пор у нас поддерживалось нечастое и нерегулярное семейное знакомство, хотя с ним больше я не встречался. Возможно, что если бы не августовские события, это знакомство так и заглохло, но, начиная с августа прошлого года, я узнал о нем очень много от его друзей и жены. Эти сведения, вместе с собственными карельскими впечатлениями, позволяют мне нарисовать довольно полно его облик.
С первого взгляда в нем каждому виден добрый и положительный человек – уже по одной улыбке и поведению. Все отмечают его необычайную работоспособность – отдается работе целиком, самозабвенно. Даже в тюрьме он ухитрился продолжать свою научную работу лингвиста, составляя из клочков бумаги картотеку имен существительных. Продолжает ее он и сейчас в Коми АССР, в ссылке, после рабочего дня плотником, продолжает, хотя знает, что теперь уже наверняка его книгу не опубликуют. А еще год назад подготовленную диссертацию – не позволят защитить. Он продолжает работать просто в силу своей увлеченности ученого.
Второй его главной чертой является большая принципиальность и моральная стойкость. Человек, построивший крепкую и дружную семью, вырастивший троих детей – не может быть морально неустойчивым, как писалось с наших газетах.
Но не это главное. Важно, что он был буквально воспитан нашей литературой – на ее образцах мужественности и стойкости в защите своих идеалов. Важно, что Костя считал идеалы нашего общества самыми гуманными и справедливыми и тяжело переживал все, что на его взгляд мешало их осуществлению. Он считал, что в наших ошибках, особенно таких тяжелых, как во времена сталинского произвола и хрущевского волюнтаризма виноваты сами люди, т.е. мы сами. Именно то, что они не имеют смелости сразу высказаться против очевидных ошибок и нарушений социалистических законов, не имеют гражданского мужества отвечать за свою страну и ее действия.
Именно осознание этого обстоятельства, что идеалы социализма и коммунизма неосуществимы без ответственности и гражданского мужества каждого из нас, заставило его очень чутко относиться ко всем случаям возвращения к жизни сталинизма и нарушений Советской Конституции. И даже если Костя бывал неправ в своих конкретных взглядах, он всегда был откровенен и честно высказывал свои убеждения.
Большим ударом… ("Вы нам здесь агитации не разводите" – директор завода Слепцов С.А.)
"Я могу прекратить, но как Вы тогда узнаете о моих мотивах?"
"Пусть говорит, должен же он объяснить" – голос из зала.
…Большим ударом для Кости явился ввод наших войск в Чехословакию. До этого он с большим сочувствием относился к послеянварскому курсу чехословацких коммунистов и ввод войск против воли большинства членов партии и правительства он расценил как нарушение ленинских принципов права наций на самоопределение и уважения права братских партий на самостоятельную политику, как акт агрессии против малого народа, акт, запятнавший честь великого социалистического Союза. Согласитесь, что это очень тяжелые мысли и убеждения. На собрании в институте 21 августа он сказал так: "Мать-Родину не выбирают, но сегодня мне стыдно за свою страну". – Только высокое осознание своего гражданского долга требовало от него публичного осуждения неправильного, на его взгляд, действия своей страны. Результатом явилась демонстрация на Красной площади, как традиционном месте обращения граждан к правительству. Костя прекрасно осознавал возможные последствия своего поведения и для самого себя, и для семьи, и для родителей, которые сейчас им гордятся. Друзья отговаривали его, но он сказал, что пойдет на площадь даже один. Иначе он не мог!
Я не берусь обсуждать здесь: прав ли был Костя по существу в вопросе о вводе войск, поскольку этот вопрос достаточно сложен и отрицательная позиция по нему многих зарубежных компартий – наших верных друзей – тому ясное доказательство. Только время внесет полную ясность в этот вопрос, но в любом случае – прав ли был Костя или неправ – он поступил согласно своей совести и в рамках советских законов, ради защиты идеалов социалистической Родины. Даже если он неправ, он не только мог выступить с критикой определенного действия правительства, но и морально был обязан выступить с такой критикой, раз был убежден в ее правоте. Раз и навсегда он отверг принцип: "Моя хата с краю, я ничего не знаю" и этим поступком доказал, что он может открыто отстаивать свои убеждения. …Тем не менее, Костю и его товарищей арестовали.
На суде в октябре постоянно подчеркивалось, что судят их не за убеждения, что в нашем свободном обществе граждане не могут преследоваться за различие убеждений или за их открытое высказывание, а, мол, судят их за возможное нарушение движения транспорта и за распространение заведомо ложных сведений – по статье 190-1.
Однако все обстоятельства демонстрации и разбирательства на суде показывают, что эти обвинения несправедливы, что суд не был беспристрастным и совершил грубое нарушение закона. Вот почему я подписал письмо с просьбой о пересмотре приговора.
Как же происходило все? Попробую изложить, полагаясь на свидетельства очевидцев:
В воскресенье 25 августа в середине дня 7 человек приехали на Красную площадь, встали на тротуаре у Лобного места и развернули плакаты "Да здравствует независимая Чехословакия", "Руки прочь от ЧССР", "Позор агрессорам", "Свободу Дубчеку" и др…. Они простояли, однако, только несколько минут, когда с центра площади к ним подбежали мужчины в штатском с криками: "Бей жидов и антисоветчиков". Подбежав, они закричали: "Расходись", но демонстранты остались на месте. Тогда люди в штатском стали вырывать у них плакаты. Причем, если Костя без возражений сам отдал свой плакат, то тех, кто замешкался, начали бить. Очевидцы говорят, что в течение пяти минут в этой свалке ничего не было видно, пока не подъехали легковые машины и демонстрантов не втолкнули в них…. Литвинова били по голове каким-то портфелем. Причем человек в штатском, который в течение года постоянно следил за ним, сейчас участвовал в этом с криком: "Наконец-то я добрался до тебя, жидовская морда". Ленинградцу Виктору Файнбергу разбили лицо в кровь и выбили зубы. Затолкнули в машину и Наталью Горбаневскую, литературного работника, а коляску с ее трехмесячным ребенком погрузили в другую машину.
Все это продолжалось минут 15, народа вокруг было немного, и только когда все было кончено, стали собираться люди, но ничего не найдя – расходились. В отделении милиции арестованные заявили протест и потребовали наказания людей, которые избивали их, выкрикивали антисемитские лозунги и прервали мирную и законную демонстрацию. Однако это требование не было принято во внимание. Во время суда выяснилось, что эти люди в штатском, хоть и утверждали, что находились на Красной площади случайно, но работали в одной и той же воинской части и явно были сотрудниками госбезопасности. Они утверждали, что избиения не было, а Виктор Файнберг сам себя избил в кровь, будучи ненормальным. Именно на том основании, что он сам себя избил, он не был привлечен к суду, а помещен в психолечебницу.
Нa суде не отвергалось право подсудимых на демонстрацию и публичную критику правительства. Сами обвинения носили характер мелочных придирок. Например, лозунги "Руки прочь от ЧССР" и "Позор агрессорам" не были предметом обвинения, а вот лозунг "Свободу Дубчеку" послужил поводом для обвинения всех в распространении заведомо ложных сведений. Однако каждому ясно, что до 27 августа не было известно, где находится Дубчек, и были все основания считать, что он арестован как правый ревизионист. Значит, никто не мог знать и о ложности лозунга "Свободу Дубчеку" и что это обвинение несправедливо. Второе обвинение – что демонстрация могла собрать толпу, которая бы помешала движению машин. Однако защита на суде неопровержимо доказала, что случиться этого не могло, да если бы и случилось, то вина за это лежала не на демонстрантах. Тем не менее, суд полностью принял сторону прокурора, не приняв во внимание требование защиты о полном оправдании подсудимых.
И даже в самом характере наказания было допущено беззаконие: вместо максимально возможного срока по этим статьям в 3 года тюрьмы дали: Литвинову – 5 лет ссылки, Богораз – 4 года, Бабицкому – 3 года ссылки, и двум остальным – 3 года тюрьмы.
Весь ход суда показывает, что на деле их осудили именно за факт демонстрации, за саму критику определенных действий правительства. И факт такого открытого судебного беззакония и нарушения конституционных прав весьма настораживает, заставляет просить все наши высшие органы присмотреться к этому делу, разобраться в нем и наказать виновных. Я уверен, что только если это будет сделано, и если так будут разбираться в аналогичных случаях, только тогда у нас закроется путь к нарушению законности, к возвращению времен сталинского террора и к установлению прокитайских порядков.
Конечно, я вполне сознаю, что вряд ли мои доводы будут восприняты сейчас как справедливые. Именно поэтому я и не обращаюсь к вам с просьбой тоже протестовать против несправедливого дела. Конечно, я осознаю, что для меня эта позиция может навлечь много неприятностей как в смысле работы и аспирантуры, так и в смысле семейном. Но в жизни бывает такой момент, когда человек должен твердо встать в защиту товарищей и справедливости. Иначе он будет подлецом, и совесть, в конце концов, не даст ему жить. Ведь когда вырастут дети, они спросят: "А ты, отец, нашел в себе мужество, нашел ли ты силу устоять перед уговорами и угрозами?" Мне хочется тогда не отводить глаз и ответить: "Да, такое было в моей жизни, и нет на мне вины за ошибки тех лет".
Вопрос из зала: "Расскажите биографию" (шум: "He нужно")
Вопрос зам.нач.техотдела Арапова В.Д.: "За Литвиновым следили? Значит, он совершил преступление?"
Ответ: "Нет, но в январе прошлого года он подписал обращение к мировой общественности по поводу процесса Гинзбурга, Галанскова, Добровольского и Дашковой.
Вопрос нач.мех.лаб. Ельчанинова В.Н.: "Вы остальных так же хорошо знаете, как Бабицкого?"/p>
Ответ: "Нет, хуже".
Второй вопрос Ельчанинова: "А кто вам рассказывал о событиях на Красной площади?"
Ответ: "Отвечать на такие вопросы не собираюсь, так как считаю их провокационными".
Вопрос механика цеха № 3 Карпова В.Т.: "С их убеждениями Вы согласны. Почему не пришли на митинг?"
Ответ: "О своих убеждениях я говорить не буду. О чехословацком вопросе я уже сказал – считаю его очень сложным. А на митинг 25 августа не пришел, прежде всего, потому, что не знал о нем, работал в вечернюю смену на стане".
Вопрос зам.секретаря партбюро Фурсова И.Г.: "Кто писал письмо?"
Ответ: "Не знаю".
(Шум в зале: "Что здесь – суд, что ли?")
Вопрос нач.техотдела Плаксина И.Н.: "Вы полностью согласны с текстом письма?"
Ответ: "Да".
Вопрос: "Назовите фамилии людей, которые могли подписать, но не подписали?"
Ответ: "Какой же смысл называть фамилии этих людей, когда они именно и не хотели, чтобы назывались их фамилии?"
Вопрос нач.отдела кадров Личновой М.Н.: "Вы всех 90 человек знаете?"
Ответ: "Нет".
К.т.н. Ковалев И.М.: "Расскажите процедуру зарождения письма"
Ответ: "Оно зародилось в среде друзей осужденных и подписано было ими же".
Второй вопрос Личновой М.В.: "Встречаетесь ли Вы со своими единомышленниками? Есть ли у вас какая организация?"
Ответ: "Ни о какой организации не может быть и речи. Лишь только друзья осужденных".
Вопрос председателя завкома Алешина: "Кто вам дал это письмо?"
Ответ: "Повторяю, есть друзья…"
Слово предоставляется зам.секретаря партбюро завода Фурсову И.Г.:
"Мы собрались здесь не убеждать Виктора, он убежден, а обсуждать его и осуждать действия, которые Вы наворотили! Мы ответственны за действия своей семьи, а коллектив ответственен за действия любого. Удивительно, что Сокирко окончил МВТУ, а страдает политической слепотой. Есть всякие Богораз, но никто не будет их защищать… Весь народ их осудил… А то что же получается: "они в ногу, а рота – не в ногу?"
Мне приходилось в период событий в Чехословакии руководить партийной организацией: Владимир Иванович отдыхал в Болгарии, а Глебов – в Бельгии, приходилось информировать людей. Так в Киевском районе нашлось только семь человек, высказавшихся против ввода войск. Из них один воздержался. Это – организация, которая направляется какой-то рукой!!!
Нужно пересмотреть приговор суда и привлечь их за политические действия. Есть Варшавский договор: если в любой стране возникают контрреволюционные силы, мы вводим туда свои войска. Значит – все по закону!
Вы сами – сын нашего хорошего коммуниста, и он тебя также осуждает! А то с Костей или чай пил в Карелии, или там рыбку удил: а товарищ! А с нами ты посоветовался, в партком пришел?
А вот когда брали в армию, то поднял всех, вплоть до директора! Отец рабочий, а ты пренебрегаешь рабочим классом, и это я сейчас докажу. Судишь людей, что они бестолковые, а ты, мол – пример! В своей заметке-ответе "Откровенному" (редакционная статья, начавшая дискуссию: "Нужны ли нам самодельные диафильмы?" перед заводским вечером-огоньком "За чашкой кофе") ты писал следующее – и ты не будешь отрицать – в парткоме она и сейчас лежит с твоей подписью: "Разве мало у нас ходят в музеях, и в кино особенно, серых, духовно неразвитых людей?" (В заметке эта фраза служила обоснованием необходимости художественной самодеятельности и диафильмов, в частности.В.С.) Серые! Он называет рабочих – нас, кто ходит в кино – серыми! А у нас серость сорок лет назад как канула в вечность после культурной революции!!
Вы плюете в глаза коллективу! Агитацию разводите! Костя! А что мы знаем о Косте! Много Костей! Он стыдится!!! Кто из великих людей говорил так?? Белинский?! Гоголь?!!
Зажирели! Плюет в глаза коллективу, а коллектив для него сделал много. Мы вызволили тебя из Коломны, дали комнату, позволили учиться…
Нет, это кампания, направляемая рукой контрразведки! А они очень хитро действуют, даже наши старые пословицы используют: "Щи да каша – еда наша" – как пример бедности ассортимента блюд нашего рабочего…
Надо не только тех сажать, а и тех, которые их защищают. Тем – не меньше как до 10 лет, и этим… этим столько же !!!”
Выступление механика трубного цеха № 2 Карпова В.Т.
“Я не буду говорить, как вели себя эти люди… здесь достаточно говорили. Виктора знаю… еще по институту (видимо, имеется в виду исключение Сокирко в МВТУ из комсомола за "неубежденность в марксизме-ленинизме")…
Мне не понравились ссылки на сталинский режим, на хрущевский волюнтаризм. Я считаю, что мы слишком много в свое время об этом кричали. Создается впечатление, что чуть ли не каждый второй сидел! А я родился в 1940 году, при сталинском режиме, вырос, и образование получил!!
То, что сейчас возрождается сталинский режим – это ложь. Ведь если на 230 миллионов прижмут одного трепача, то это – не сталинский режим!
Нашлись защитники, выступили за Чехословакию! А где вы были, когда шли митинги? Всего 90 человек, а у нас в Москве – 6 миллионов.
Ты убежден, хочешь правды добиться. Хорошо. Никто не запретил с лозунгами выходить, но ведь надо же по порядку… Нет, лишь бы покрасоваться на кинопленке зарубежных корреспондентов…
Почему же ты не с нами, не в нашей партии, а всё - "за чашкой кофе", за чашкой коньяку?? Так вот, если ты грамотный такой, то лучше тебе стать в хвост пятого стана и покатать там ленту.
Такие вещи делать – подсудное дело.”
Выступление начальника техотдела Плаксина И.Н.
“Я хочу рассказать, как Сокирко работает. Работает он очень поверхностно, неглубоко. Т.е. учтет несколько факторов, а еще несколько не учтет, в результате письмо или другой материал оказываются подготовленными неправильно. Его способности больше, чем он работает. Сейчас, когда он стал начальником бюро стандартов и техусловий, работает также – неглубоко. Я ему об этом говорил… Он не заинтересован давать ту отдачу за свою зарплату, которую может… Уходил в ЦЗЛ без разрешения. Однажды уехал куда-то в отпуск, не решив вопроса… Сейчас он пока занимает у общества, а не отдает. Сокирко не отвечает требованиям начальника бюро, хотя я и сам его выдвинул. Сегодня он выступил очень нахально, агитировал за свои взгляды. Но если он и в политике учитывает из 100 факторов 1, то он не разбирается и в политике.
Он должен не получать лишнего.”
Выступление начальника мех.лаборатории Ельчанинова В.Н.
“Здесь много сказало правильного. Я хотел бы отметить, что зачитанный им документ является весьма продуманным, я бы даже сказал – программным. И мало того – он является программой для какой-то группы, и, может, заранее подготовлен извне. Ведь все позаимствовано из зарубежных пропагандистских журналов. Все заранее продумано и организовано. Ведь как понимать такие злостные и двусмысленные лозунги: "Долой оккупантов", "За нашу и вашу свободу!"? Мнение, думаю, будет единое: говорить слово "оккупанты" – это относиться недоброжелательно к нашей стране. И меня очень заботит, чтобы молодежь восприняла эти события так, как надо!..
Эти люди – противники советского народа! Сокирко хочет, чтобы совесть его осталась чистой… Что же, 90 имеют совесть, а мы все бессовестные?.. (Пayза…) Может, мы все шкурники?.. (Пауза) Нет, меня все поддержат.
У меня тоже недавно родился сын, и если он меня когда-нибудь спросит, что я сделал, то я с удовольствием сказал бы, что всегда выступал против людей, позорящих страну!..”
Выступление директора завода Слепцова С.А.
“Сегодня предстал Сокирко перед нами святым и чистым борцом за правду. А за какую правду? У нас правда одна, и общество наше сложилось в борьбе за нее. Это народная правда… А вот когда у фабрикантов отнимали фабрики, а у помещиков землю, они говорили – неправда, не по закону. Было ли это законно? Так, как Сокирко может понимать правду? – Его учили на народные деньги. Был бы он в капиталистической стране инженером? – Нет.
Зачитал послание здесь, где расхваливал проходимцев. Сами выражения чего стоят… Что это за "люди в штатском"? Так может ли он быть политически грамотным? Есть две идеологии – социалистическая и капиталистическая. Они борются… Так могут ли капиталистические государства защищать социалистическое государство? (видимо, Чехословакию –В.С.)…
Красная площадь – святая святых всего мира. Здесь покоится самый великий человек. Самый великий не только в нашей современности, но и за все время существования мира… Какие люди могут устроить здесь дебоши и демонстрации?! Эти люди зажирели… Выросли под маменьким крылышком в великих "философов-гуманистов"… Эти выученики за счет народа были нами слишком бережно воспитаны. Раньше мы росли в тяжелых условиях, а теперь, видимо, тепличные условия создают ядовитый сок. К этим людям нужно применить более жестокие условия…
Они говорят, что наша Конституция нарушается. Кто же ее нарушает? – Советский суд? Прокурор? Верховный Совет?? Что же – все нарушители, а ваша группочка – честная?..
Ему надо еще раз проходить школу, и школу суровую. И не выступать здесь героем. Иначе, говоря словами великого писателя: "Я тебя породил, я тебя и убью!" Так рабочий класс и поступает со всеми отступниками и изменниками!!
А может, Вам здесь пересмотреть Ваши взгляды, пока не поздно?… Ведь что творится в мире – народы борются в Латинской Америке, Африке. Матери и дети гибнут во Вьетнаме под американскими бомбами. Так кого мы защищаем? Возьмем Чехословакию: так там и сейчас выступают террористы. Вот к чему привела такая свобода – к неорганизованности, когда через такие "канальчики" проходит в страну реакционный строй. Так они хотели и в Чехословакии поставить революционное правительство вместо компартии, а потом возродить капитализм (видимо, оговорка – вместо "реакционное" – В.С.)
Мы должны здесь заклеймить позором Сокирко. Он это сделал или от слишком большого ума, или от бездумности…”
Выступление к.т.н. Ковалева И.М.- научного руководителя аспиранта Сокирко в МВТУ им. Баумана
“Поступок Сокирко и это собрание явилось для меня полной неожиданностью. Как работник, он очень хорошо работает над диссертацией, и может, его упущения в основной работе объясняются его хорошей работой, как аспиранта. Но с политической грамотностью у него оказалось совсем неблагополучно. Конечно, человек он мужественный, так как этот поступок требует мужества, но и в институте у него было нечто похожее, когда исключали из комсомола…
Стало быть, это письмо – не случайность. Урок его юности не пошел впрок. Из цветочков получились довольно кислые яблоки… Он меня информировал о письме, но я как-то не обратил внимание на серьезность… Так вот, истоком этого заблуждения является политическая безграмотность!
Есть грамотность от книг, а есть от интуитивного чутья. Видно, все здесь зависит от генов… Иначе придется признать, что простой рабочий, то ли от необразованности, то ли от того, что у него голова вот на столько меньше, но имеет меньше политической грамотности, чем ревизионист… Вся история – это история борьбы классов! Уже одно это должно было Вас остановить. А если Вы это отметаете, то Вы или враг, или безумец!
Тут, видно, есть организация. Без нее никак нельзя. Я сам когда-то подписывался, не под таким политическим письмом, а под местным, в пределах совнархоза, и знаю, как сложно это организовать… И мы знаем, какие сейчас внешние условия, когда на западе проводят политику "наведения мостов" - ловят простачков.
…Каутский был грамотным человеком, но политической грамотности у него не было, и он канул в вечность, как теоретик. Так же может кануть в вечность и Сокирко как политически грамотный… Я имел возможность немного беседовать с ним вечерами, во время работы, и выяснить его взгляды. Он считает, что там, где существует диктатура – это явление временное и случайно. Считает лучшей и естественной формой государства – либерализм!! Он считает, что все сейчас затихло в мире и пора выходить на демонстрации!!
Но на деле: или с нами, или против нас! Наши законы имеют классовую сущность. За них люди кровь пролили. Ваш отец имеет ордена и странно, что в такой рабочей семье вырос политически неграмотный человек.
Я сам осуждаю и поддерживаю негодование коллектива. Думаю, что институт, возможно, также поддержит это".
(Председатель пробует подвести черту, но слово просит еще один.)
Выступление механика цеха № 1 Вирсиса А.Я. -коллеги Сокирко по диафильмам и байдарочной секции
“В августе, в начале событий, события в ЧССР освещались недостаточно полно на страницах нашей печати. И в первый момент понятно было мало. Но это никак не дает повода Сокирко так поступать. Нужно было все же разобраться. Он не был на митинге, а на митинге по поводу агрессии в Греции Вы тоже не были? – Вот где надо было выступить. Там же тоже агрессия (видимо, оговорка –В.С.)! …Я помню блокаду в Ленинграде. Страшный голод. И когда вели пленных немцев по улицам, женщины подносили лебеду к носу немцев и кричали им: "Ты это ел, сволочь?!"…
Teбe надо обдумать. Работай, учись, делай все, чтобы государство наше было еще сильнее. А ты, не разобравшись ни в чем, подписал бумажки. Надо тебе подумать!”
Второе выступление Сокирко В.В.
“Здесь было сказано очень много, и я не смогу сейчас на все ответить… Должен заявить, что действительно, мои родители не одобряют моих действий, поэтому я им ничего не говорил… И еще, Ваши слова, Иван Николаевич (обращение к Плаксину И.Н.) о моей поверхностной работе явились для меня сегодняшней неожиданностью… Что касается главного, то я считаю, что сталинизм существовал столь же реально, как и реальна возможность его возвращения, и поэтому необходимо протестовать против нарушения наших законов…"
Секретарь партбюро Манохин В.И.: "Хватит, хватит! Он ничего не осознал… Плюет на коллектив, а сколько ему хорошего сделали: и когда в институте у него была история, по просьбе отца ездили его защищали, думали – молодой, с кем не случается. И из Коломны вызывали, вытаскивали сюда работать… Диссертацию защищать – пожалуйста, учись… Да, товарищи, ведь фактически мы ему заведомо ложную справку выдали в военкомат, когда прошлым летом его в армию забирали: ведь совсем не был он таким уж необходимым на стане 20-76. И без него справились бы! А он вот так платит неблагодарностью. Хватит, давайте принимать решение".
Вопрос женщины-бухгалтера: "А позвольте спросить, как же Вы, будучи секретарем партбюро, могли подписать справку, заранее зная о ее ложности?" (Смех в зале).
Манохин В.И.: "Товарищи, товарищи, Вы меня не так поняли… Во-первых, меня не было в то время на заводе, и я не подписывал этой справки, и вообще…" (в шуме кончает и садится).
Председатель: "Товарищи, прения окончены, какие есть предложения?"
Манохин В.И.: "Строго осудить и предупредить, что в случае повторения подобных поступков коллектив не потерпит Сокирко в своих рядах".
(Шум в зале: “почему так мало?”)
Выкрик: "Лишить его диплома!" (председатель отклоняет).
Выкрик: "Набить ему морду!" (шум и мягкий протест председателя).
Кто-то из зала: "Снять его с начальника бюро. Разве он может руководить людьми?" (На деле в подчинении у меня никого нет, но объяснено этого на собрании не было – В.С.)
Манохин В.И. председателю: "Запишите это".
Кто-то сзади: "Нельзя ему быть ученым. Как же он, будучи политически неграмотным человеком, придет нами командовать? Предлагаю выгнать из аспирантуры".
Манохин В.И.: "Запишите и это. Сообщить в МВТУ и просить принять меры".
…Председатель закрывает собрание.
В окончательной обработке, после напечатания протокола, решение выглядело примерно следующим образом:
1. Выразить суровое осуждение действиям Сокирко Виктора Владимировича, проявившиеся в подписании письма в поддержку Литвинова, Богораз, Бабицкого, Делоне и Дремлюги, демонстрировавших 25 августа на Красной площади против ввода наших воинских подразделений и войск наших союзников в Чехословакию.
2. Сообщить в партком МВТУ им. Баумана о политически незрелых действиях аспиранта Сокирко В.В. и просить принять соответствующие меры.
3. Предупредить Сокирко В.В., что, в случае повторения им подобных поступков, коллектив не потерпит его в своих рядах.
21 февраля состоялось собрание профсоюзного актива завода, осудившее меня за письмо в адрес Верховного Совета с просьбой пересмотреть судебный приговор участникам демонстрации на Красной площади 25 августа 1968 г.
С осуждением выступило 8 человек. Такова же была резолюция собрания, принятая без возражений. Но в своем ответном слове я не мог аргументировано ответить на доводы обвинителей, т.к. трудно переварить сразу такой объем обвинений.
И вот, чтобы не создалось впечатления, что остался я при своем мнении исключительно из-за "упрямства" или чьей-то "злой воли", или "недопонимания", считаю необходимым дать развернутый ответ и потому прошу принять моё письмо.
На собрании я объяснил, что подписал то письмо, руководствуясь сознанием гражданского долга в защите советских законов в самой уязвимой, на мой взгляд, части их – той, которая касается защиты прав гражданина. Я считаю их наиболее уязвимыми именно потому, что ранее они чаще всего нарушались, вернее, игнорировались при Сталине, потому что и сейчас еще осталось много людей, привыкших к таким нарушениям и пытающихся их нарушать и сейчас в меру своих возможностей и, наконец, потому что это самый главный вопрос для любого человека: кто будет определять его жизнь и свободу – произвол вышестоящих лиц или строго выполняемый и ясный советский закон?
Мною руководило осознание того факта, что советский народ, выполнивший величайший в мире эксперимент по построению нового, социалистического общества, не смог в течение многих лет в полной мере воспользоваться плодами своих свобод и перенес величайшие страдания, во многом из-за культа личности, что если и были ошибки у советских людей за 50 лет, то главная из них и основная – культ личности и связанные с ним беззакония, что в этом – не только главная беда, но и главная вина советских людей! Да, вина перед самими собой, перед своей жизнью и жизнью своих детей!
Мною руководило осознание того факта, что все массовые репрессии были, прежде всего, связаны с нарушением советских законов. След., единственное средство борьбы с возвращением сталинских преступлений, осужденных партией и народом, является строгое соблюдение социалистической законности. Никому не дано право сажать людей на основании только своих убеждений в их правоте или вредности, безотносительно к законности или незаконности их действий. Даже если мы убеждены, что перед нами злейшие и закоренелые враги, но ведут себя они в рамках законов, их нельзя сажать в тюрьму, увольнять с работы или, тем более – бить по морде. Это мое твердое убеждение, до сих пор я уверен, что с ним согласится каждый, и я просто не понял, почему по этому поводу было произнесено столько слов о классовых интересах, двух правдах, классовых генах и пр.? Наоборот, надо судить и сажать в тюрьму любого, кто таким образом нарушает закон или подстрекает к этому, какими бы "высокими мотивами" он это не оправдывал. Я убежден, что это единственный путь к созданию преграды произволу. Ведь если сегодня я посажу человека, потому что он кажется мне врагом общества, а не потому, что он нарушил закон, и меня самого за это не посадят – то завтра я посажу своего личного врага, сказав, что верю в его вину, и мне за это ничего не будет! Послезавтра же я расстреляю любого, косо на меня взглянувшего, и меня еще за это провозгласят "отцом народов", как Сталина, хотя соц.законы требовали от общества лишь одного – осудить Сталина как величайшего преступника советских законов и наказать его со всей строгостью (4 раза расстрелять или несколько тысяч лет лагеря строгого режима).
Все это было изложено мною на собрании, хотя и очень кратко. Однако, судя по смыслу последующих выступлений, никем не было воспринято. Мало того, уже после собрания многие меня спрашивали: "Зачем тебе это надо?", ставя этим в тупик. Или они все прослушали и не поняли, что речь идет с самом главном – о собственной жизни без репрессий и страха? Или они все понимают, но смеются и разыгрывают меня? Ведь совершенно очевидно, что возврат неизбежен, если не будет опротестовываться и наказываться каждое нарушение закона. Видимо, спрашивающие меня забыли или не знают ни решений XX и ХХII съездов партии, определивших одной из задач партии и народа – борьбу с нарушениями социалистической законности, ничего не знают о борьбе, которую партия вела и сейчас ведет согласно постановлению ЦК от 30 июля 1956 г. (о культе Сталина), ничего не знают о решениях октябрьского пленума 1964 г. против возникновения нового культа личности. Видимо, живя старыми, еще довоенными представлениями, они не понимают, что эта борьба постоянна и упорна и идет по широкому фронту – начиная от международного плана против преступлений Мао Цзэ-дуна, кончая самым рядовым заводом или колхозом нашей страны, везде, где нарушаются соц.законы. Прочтите хотя бы статью в "Правде" от 30 марта 1969 г. "Преступили закон" и вы поймете, о чем я говорю: никому не позволено, даже из лучших побуждений, нарушать закон!
А люди говорят мне: "Зачем ты лезешь?" Этот факт показывает, что не все на заводе благополучно с политико-воспитательной работой, раз один из важнейших аспектов борьбы партии многим людям совершенно неизвестен и не учитывается в своей деятельности.
Но, возможно, эти люди все понимают, но боятся неприятностей и потому заранее готовы пройти мимо любого нарушения закона и этим молчаливо способствовать росту произвола? Но ведь это еще хуже и должно вызывать еще большую тревогу!
И я не знаю, куда смотрит партбюро, когда само собрание показало вопиющую безграмотность многих выступавших в вопросе о партийной борьбе против нарушений соц.законности. Я подчеркиваю: именно выступавшие, потому что само собрание было организовано в законном и спокойном духе. Однако люди, которые с первых же слов потребовали "не убеждать, а обсуждать и осуждать" (выражение т.Фурсова) явно хотели превратить собрание в обыкновенную "охоту за ведьмами". И, надо сказать, частично им это удалось. Тон осуждения был задан и дошел до такой степени накала, что т.Вирсис выступил с ничем не обоснованным и потому для него позорным обвинением в подрыве оборонной мощи страны.
Несмотря на все мои старания объяснить, что дело именно в соблюдении существующих законов, а не в чехословацком вопросе, что если бы закон ясно и прямо заявил, что любые демонстрации с лозунгам, критикующими действия правительства – незаконны, то я не подписал бы этого письма – несмотря на это, все выступавшие упирали именно на чехословацкий вопрос, как будто от решения вопроса: надо было вводить войска или нет, зависит ответ на мой вопрос: законен или незаконен процесс над демонстрантами? Вернее, я это знаю: сам суд и прокуратура не определили факт демонстрации как незаконный и преступный, хотя и пошли против правды и закона, приписав демонстрантам недоказанные преступления (нарушения общ.порядка и распространение заведомой лжи).
И даже этот факт не произвел впечатления на выступавших, а как бы еще более их подогрел. Разве не чудовищно, что в наше время зам.секретаря партбюро во всеуслышание требует суда "за политические действия", требует возобновить знаменитые 10 лет (десятку) лагерей "над теми, кто критикует" и теми "кто защищает": "Тем – не меньше как по 10 лет, и этим столько же". Ведь это прямой призыв к репрессиям сталинских времен! А говорится это на собрании и никто не только не оборвал, но даже не подправил этого зарвавшегося хунвейбина! Да, хунвейбина (в переводе "красного охранника") – я отвечаю за этот термин.
Для доказательства прочтите цитату из журнала "Вопросы философии" № 3, 1969 г., c.99: "В течение ряда лет пекинская пропаганда вела шумную кампанию клеветы, направленную против советского народа и социалистического строя в СССР, пытаясь вопреки нормам отношений между социалистическими странами навязать советскому обществу собственные рецепты построения коммунизма, толкнуть КПСС на развязывание в стране "культурной революции" маоистского типа, на путь свертывания демократии, разжигания "классовой борьбы" и проведения политики репрессий".
Вы замечаете, как подходит речь т.Фурсова к этой цитате? Представляете, как быстро восстановилась у нас дружба с Мао Цзе-дуном, прислушайся наше руководство к требованиям т.Фурсова или дай ему немного власти? И пусть он клянется, что ненавидит китайских провокаторов, его образ мышления и действия играют им на руку!
Другим нашим отечественным хунвейбином показал себя т.Карпов. В его речи был полный букет маоистских средств: от требований судить или применить знаменитый метод "перевоспитания физическим трудом" ("если ты умный такой, то встань в хвост 5-го стана рулоны катать" – сказал т.Карпов) до грязных выпадов в адрес художественной самодеятельности завода ("За чашкой кофе" или за рюмкой коньяку?) И призывов реабилитировать культ Сталина. Я не понимаю, как может член партии безнаказанно заявлять, что, мол, "мы сами зря кричали лишнее о жертвах при Сталине" и что ничего, кроме хорошего, мы от его руководства не получили?) (Кто это "мы сами" – вся партия или только партийная печать?) Как может член партии безнаказанно ошельмовать все усилия партии по борьбе с культом личности? Видите ли, он получил образование! (Кстати, образование он получил уже после разоблачения культа Сталина, а не при нем – это обыкновенная передержка). И на этом основании он считает, что кроме хорошего ничего при Сталине не было, а раз так – то поклонимся ему за "великие заслуги" и переймем "опыт руководства". Т.Карпов забывает, что не он один к этому призывает наших людей, что хунвейбины (китайские) при осаде советского посольства тоже пробовали заставить наших людей на пути к аэродрому поклониться портрету Сталина, но у них не вышло, не выйдет и у хунвейбина Карпова (даже рука не поднимается товарищем обозначить!). Никогда не поклонится народ Сталину.
Дальше в лес – больше дров. Т.Ельчанинов, нимало не смущаясь, заявляет, что я выступил на собрании не с объяснением, а с программой, заданной, мол, из-за рубежа. Обвинение это даже не стоит опровержения, оно смехотворно настолько же, насколько и подло. И когда он спрашивал зал: бессовестны мы или нет, то попал прямо в точку, только зря объединил себя со всем залом – с такими заявлениями никто не выступал. И, конечно же, когда придется держать ответ перед сыном, то – опять же без стыда – скажет: "всегда я охранял страну от "внутреннего супостата", пользы ради шел и на прямую клевету, за что и получал благорасположение по службе". Только вряд ли отличит сын отца-охранителя от отца-хунвейбина.
Но верхом чудовищных несообразностей этого собрания было выступление к.т.н.Ковалева, моего экс-руководителя по научной работе. И этот человек, за день до этого откровенничавший со мной до невероятных вещей, вдруг выступает с разоблачением "либерального и внеклассового" мировоззрения своего аспиранта. Но, во-первых, он ни черта не понял в моем мировоззрении, поскольку я и не собирался его излагать, а во-вторых, кто ему дал моральное право ссылаться на частный разговор? Правда, не только я успел уже убедиться, что об этике у Ковалева самое элементарное понятие, этика к нему не относится, вернее, он ею иногда пользуется в собственных интересах по принципу "цель оправдывает средства".
Когда я слушал его выступления на собрании в заводе, а потом – на кафедре сварки МВТУ, то поражался: почему этот человек, обливающий меня грязью, как только может, не боится, что я расскажу людям о нашем разговоре? А потом понял: он считает, что мне уже никто не поверит, что я уже мертв, а трупы, как известно, молчат. Но он ошибается крупно в характере нашего времени – я жив, рот мне не заткнули, и потому, хотя из партии Вас не исключат (свидетелей не было), но люди поверят, потому что знают: лгать и изворачиваться мне нет смысла.
Так вспомните, Игорь Михайлович, наш разговор 19 февраля перед собранием, когда я известил вас о моей беседе в партбюро. Вы начали говорить сперва о неосторожности, а потом и бессмысленности защиты демонстрантов. "Разве я не хочу свободы своему народу? – говорили Вы, - но посмотрите на наших рабочих, хотя бы тех электриков, что здесь работали (свар.лаб.) – ведь это настоящие дикари! Дай им свободу, они все пропьют и разнесут… Нет, русский народ надо дерзать в узде. Ведь сами же призвали на власть варягов и вообще, рабская покорность власти – это коренное качество славян, оно у них в крови, в генах. Отсюда – неизбежность диктатуры. Вы даже привели в доказательство сказки Салтыкова-Щедрина, якобы любимого писателя Сталина: и народ-савраса, которому надо кнутом грозить, и город Глупов, где ходоков за правду народ сам властям отдавал, и т.д. Потом разговор перекинулся на Сталина, на политическую и экономическую необходимость массовых репрессий: "Гениальный ход – сказали Вы – в тяжелых районах была получена дешевая рабочая сила". Но все это оказалось бледными цветочками в сравнении с Вашей одобрительной оценкой Китая, как страны, перенявшей у нас сегодня роль пугала "оголтелого коммунизма" и угрозу капит.миру, и с Вашей глубокой убежденностью в нашем единстве с Китаем. ("Вот увидите, мы еще будем обниматься с Мао Цзэ-дуном или его преемником" – это Ваша дословная фраза). А чего стоит, например, Ваше одобрение китайской "культурной революции", которая, мол, предназначена для разогрева энтузиазма масс в производстве ("Если все смотрят на портрет вождя на стенке – тогда все будут хорошо работать")…
Так что же, может, мне все это померещилось? Может, не Вы – самый убежденный хунвейбин, какого я только видел в своей жизни? И самый последовательный маоист в своих практических действиях – со всей своей показной любовью к рабочему классу, проповедью биологической врожденности классового сознания и неразборчивостью в средствах?
Но разве не Вы предали память своего отца и дяди (крупного партработника), расстрелянных в 1937 г. – тем, что оправдываете преступления Сталина?
Разве не Вы предали идеалы своей молодости, поставив перед собой только одну задачу – любыми средствами – чистыми и нечистыми, завоевать положение в обществе? Разве не Вы настолько извратили свою природу, что стали способны менять свои оценки и отношения к людям буквально на ходу, в зависимости от обстановки и собственной выгоды? Способны сегодня говорить одно, завтра другое, а послезавтра – совсем другое?
Вы странный человек, Игорь Михайлович. Сейчас Вы рветесь к власти, и, возможно, ее достигнете. И только тогда развернется в полной мере Ваше маоистское нутро! Вы устроите нам такую "культурную революцию" и такое "приобщение к физическому труду", что никому не поздоровится. Я это знаю и потому не могу скрыть от людей наш частный разговор.
Люди! У меня нет свидетелей и мне нельзя пойти в партком и прижать его к стене, но все же – бойтесь Ковалева! А вместе с ним – бойтесь всех наших хунвейбинов! Возможно, из них только один Ковалев осознал сам свою приверженность к идеям Мао, но суть у них одна: все они рвутся к власти и мечтают установить старые репрессивные порядки. Не давайте им власть, иначе нам всем будет плохо. Сейчас они стали смирными, сквозь зубы поругивают правительство за мягкотелость и позор имени Сталина, и даже заигрывают с простыми людьми… Но дайте им только власть – и они свое покажут, даже в местном масштабе распустят руки.
Наш народ вынес тяжелейшее бремя сталинского террора и при всех своих социалистических завоеваниях он вздохнул свободно только после разоблачения культа личности. Мы сейчас живем так хорошо, как никогда! Так зачем же нам надо снова повторять старые ошибки: превозносить мудрость Сталина, нарушать наши законы и давать распускаться рукам сталинских последышей и идейных единомышленников Мао Цзе-дуна? Думаю, что советскому народу с ними не по пути. И я думаю, что рано или поздно это будет высказано с еще большей полнотой и определенностью в отношении внутренних хунвейбинов, чем говорилось до сих пор.
Р.S. После того, как было написано это письмо, меня успели отстранить от научной работы и отчислили из заочной аспирантуры, а также понизили в должности ("по сокращению штатов") и предупредили, что в случае повторения подобных действий меня уволят. А я подумал: конечно, хорошо быть уверенным, что рано или поздно победит здравый смысл, но ведь и угроза надо мной висит нешуточная, и не столько она висит надо мной, сколько над моей семьей.
А что если решат, что приведенное письмо в стенгазету – есть также повод для увольнения? – И я решил не отдавать это письмо в редакцию "Московского трубника" и уж тем более не показывать эти слова нашим хунвейбинам – ведь опровергнуть их нельзя, а "жаловаться" и "заявлять" на меня они смогут. А я ведь жить и работать хочу.
Поэтому даже подписываться не буду и заранее отказываюсь от каждого здесь слова - "Как бы чего не вышло!"
"Судьи", решившие не дозволять ему стать учёным сварщиком, зорко следили за тем, чтобы он не подходил к сделанной им экспериментальной установке. А формальное исключение из аспирантуры МВТУ произведено было много позже с формулировкой "не прошёл переаттестацию". Судьба как будто отсекала неглавные пути, чтобы вывести на тот единственный, где ему едва ли не первому предстояло сказать своё нужное слово. Этот путь –анализ нашей экономики, за что в 79г. он будет назван "экономистом-диссидентом №1". 1969-70гг. – время напряжённой работы над книгой "Очерки растущей идеологии (Антигелбрейт) ", напечатанной впоследствии вместе с двумя Приложениями
в Тамиздате (редакция" Эхо"). Четвёртое Приложение
как и 31."Письмо сверстнику", в книгу не вошло, хотя Витя в своём предисловии говорил о нём как о составной части книги
И книга, и Приложения объединены одной линией – размышлением о будущем нашей страны, попыткой разглядеть его в настоящем.
При писании "Сущности коммунизма"он основательно разобрал те формы, которые были в прошлом, ныне существующие реальные формы коммунистических отношений , будущий коммунизм; определил наш строй как государственно –феодальную форму (неразвитый коммунизм)и установил несомненную и важнейшую связь коммунизма и демократии: "Без борьбы за демократию невозможно быстрое развитие производства к полной автоматизации, невозможно создание материальной базы коммунизма… настоящего естественного коммунизма".
В эти годы созрело осознание первичности экономических свобод. В последствии в одном из своих дискуссионных сборников "В защиту экономических свобод" он чётко сформулировал эту мысль: "Прежде чем добиваться политических или иных прав, необходимо добиться основополагающих прав – экономических, т.е. прав на независимое от государства, свободно рыночное существование. Не иначе! Ибо предоставить политические свободы детям небезопасно"
Работа заводским технологом без перспектив роста тяготила его, даже не смотря на то, что он нашел свою “нишу“, ведь в семье было уже два ребёнка. К тому же весной 71г. я защитила диссертацию, и ожидаемое превышение женской зарплаты над мужской сильно задевало его самолюбие, становилось укором в неспособности обеспечить своими усилиями достаток семьи (хотя моя диссертация была подготовлена не без его участия). При первой возможности, по протекции новых друзей, он переходит в ЦЭМИ (Центральный экономико-математический институт АН СССР) в лабораторию оптимального использования минеральных ресурсов.
За те полтора года, что судьба отвела ему на работу в ЦЭМИ (пришлось уйти из-за отказа в допуску к секретным материалам), он интенсивно становился экономистом. “ Я вкалывал, как крестьянин в сложных погодных условиях в предчувствии богатого урожая (и не только денег) "
Судьбе угодно было свести его со старым экономистом, бывшим з/к, В.А. Бессоновым, ныне покойным. Витина горячая защита математических методов в задачах оптимизации структуры цветной металлургии наталкивалась на спокойную трезвость бывалого экономиста, хорошо знавшего, какие экономические расчёты годятся для нашей перевёрнутой с ног на голову экономики. В конце концов, Витя принял многие из его установок.
Уважаемый Вячеслав Алексеевич! Заранее извиняюсь за непрошеную критику Вашей работы по определению перспективных цен на цветные металлы. Мало того, я очень боюсь, что откровенная и потому резкая критика окажется неконструктивной, породит между нами не взаимопонимание, а отчуждение, т.е. приведет к противоположным результатам. Тем не менее, я рискую нашими хорошими отношениями, потому что откровенность мне кажется единственным шансом убедить Вас в важности нашей работы и использовать Ваш громадный опыт и знания. Сегодня мне они кажутся совершенно необходимыми для успеха дела.
Понятно, что в Вашей работе меня волнует и возмущает, прежде всего и только, аргументация против методики образования "цен оптимального плана", изложенной в работе ЦЭМИ "Исходные положения методики экономической оценки природных ресурсов", 1970 г.), ибо методика определения перспективных цен есть одновременно и методика определения будущих потребностей, а Ваши аргументы направлены против нашей работы. Конечно, мои контрвозражения могут быть ошибочными, а главное – неправильно толковать даже саму методику ЦЭМИ, поскольку письмо это пишется на свой страх и риск и носит личный характер, но все же я надеюсь по главным вопросам быть правым.
Прежде всего, я хочу возразить против Ваших чрезмерно частых ссылок на Маркса. По Вашим представлениям это должно доказать "марксистский характер" Вашей работы – и естественно, это делается в укор оппонентам, которые якобы грешат "субъективизмом, идеализмом и пр." Но Вы прекрасно знаете, Вячеслав Алексеевич, что цитатничество – это еще далеко не марксизм, а, как правило, наоборот. Имея в виду именно такие ситуации, Маркс недвусмысленно заявил, что уж он-то ни в коем случае "не марксист". Признавая это, Вы для себя делаете исключение, поскольку надеетесь, что именно Ваши цитаты – самые правильные и больше всего соответствуют духу марксизма. Но история нас давно уже убедила, что благими намерениями вымощена дорога в ад, что каждый (или почти каждый) начетчик искренне убежден в правильности своего толкования, хотя на деле уже давно стоит на догматической дорожке.
А ведь уже Ленин подсказал метод правильного использования учения Маркса, сказав, что оно всесильно, потому что верно. В этом, в верности жизни, в истинности – и заключается правильное понимание марксизма. Только в этом, а не в количестве цитат. И если, допустим, я докажу истинность своих утверждений и их практическую ценность для современной практики, то будьте уверены – даже не приведя ни одной цитаты из сочинений Маркса, я окажусь истинным марксистом в противоположность догматику, пересказывающему сотни цитат в защиту уже отвергнутых жизнью положений. А дело не только в том, что Маркс совсем не решил все проблемы за нас в своих трудах, чтобы можно было их решать только цитатами (можно себе представить, как бы он язвительно высмеял любого, кто предположил бы, что через сто с лишним лет люди развитого социалистического общества будут все свои научные споры решать лишь с помощью ссылок на его произведения), а дело в том, что мы все выросли на марксизме, в духе его учения, и пользуемся его плодами, и этого достаточно, чтобы, следуя научной истине, тем самым следовать марксизму! Но всякий раз, когда начинают проверять, соответствует ли вновь добытая научная истина марксизму, обнаруживается исковое соответствие. Что касается работ экономистов школы оптимального планирования, их принадлежность к марксизму уже давно и убедительно показана. И в этом мне не нужно повторяться, ибо всякий, имеющий уши, да услышит. Достаточно лишь сослаться на работы Н.Я.Петракова.
Ну вот, а теперь, после того, как я разрядил свою обиду, можно приступить к делу. И начать прямо с Вашего главного обвинения: "Предельные цены никак не выражают уровня будущих общественно-экономических затрат". Но чем Вы обосновываете это обвинение? – Одной лишь фразой о подмене "глубокого объективного анализа в конкретных условиях прогнозируемого периода - чисто счетными операциями с весьма случайными величинами современных условий замены цветных металлов другими материалами" (с. 15). Вот и все. Однако эта фраза, даже подкрепленная неуместной ссылкой на ленинское требование конкретности исторического анализа, так и остается совершенно бездоказательной фразой.
Давайте сначала разберем, что Вы понимаете под "общественно-необходимыми затратами". Базируясь на известном определении стоимости товара как "меры заключающегося в товаре общественно необходимого труда", Вы резко протестуете против попыток определения стоимости как суммы среднеотраслевых издержек производства товара и среднеотраслевой прибыли и подчеркиваете, что "отправным положением этой оценки являются: 1) оценка общественных потребностей в продукции этих отраслей (т.е. будущего спроса) и 2) оценка возможностей их реального удовлетворения (т.е. будущего удовлетворения), создающие возможности определения будущих общественно-необходимых замыкающих затрат" (с.4). Далее, раскрывая это положение применительно к оценкам минерального сырья и их месторождений, Вы справедливо указываете, что 1) в условиях капитализма эти оценки определяются "рыночной стоимостью получаемой продукции, соответствующей общественной потребности в ней (по средним рыночным ценам за длительный период с учетом их возможных изменений в будущем и фактора риска)"; 2) во взаимоотношениях между социал.странами СЭВ оценки определяются на базе динамики мировых цен, "очищенных от вредного влияния конъюнктурных факторов"; 3) соотношения цен в СССР не должны значительно отличаться от соотношения цен на эти металлы на мировом рынке" (с.12).
Подводя итог этим трем указаниям, я фиксирую нечто общее – необходимость ориентироваться на цены мирового рынка.
Очевидно, что здесь и Ваша, и моя точки зрения совпадают: единственно правильными и, след., марксистскими ценами, отражающими в себе стоимость продукции, являются цены мирового рынка, определенные в результате уравнения спроса и предложения. И действительно, когда Маркс изучал цены и их внутреннюю суть – стоимость, он совсем не ставил задачи конструирования каких-либо особых, не рыночных цен, а исследовал конкретный механизм образования цен и определения их через стоимости. И если сегодня мы утверждаем необходимость использования товарно-денежных отношений в социалистической экономике, то с точки зрения марксистской политэкономии совершенно необходимо использование присущих этим отношениям "правильных”, изученных Марксом цен, обеспечивающих равенство спроса и предложения. Других правильных цен, кроме как определенных равенством спроса и предложения на рынке или в условиях социализма – в математической модели – нет. И только эти цены соответствуют марксистской теории. А если утверждать обратное, т.е. что рыночные цены противоречат марксистской теории трудовой стоимости или теории цен производства, то есть, что Маркс ошибался в своем анализе , то уж большего антимарксизма мне трудно представить.
Чтобы доказать, что все вышесказанное не является лишь моей позицией, сошлюсь на следующее: "К.Маркс ставил задачу вскрыть внутренний закон движения цен, но этот закон отнюдь не призван подменить внешние формы своего проявления. Исходная точка анализа Маркса – рыночная цена, а конечная – общественно необходимые затраты труда. Однако, найдя объективную основу цены, Маркс отнюдь не призывает к установлению "правильных" рыночных цен, т.е. цен в соответствии со стоимостью. Эта идея занимала умы мелкобуржуазных экономистов и никогда не имела ничего общего с марксизмом… Зафиксировав расхождение с буржуазными субъективными теориями ценообразования, Маркс и не думает отказываться от рыночный цены как специфической количественной и качественной определенности. Наоборот, она появляется в "Капитале" всякий раз, когда речь идет о конкретных условиях воспроизводства, об отражении возникающих при капитализме диспропорций" (Н.Я.Петраков. Некоторые аспекты дискуссии об экономических методах хозяйствования. М., 1966, с. 52).
Как известно, в наших условиях рынок на металлы, а вместе с ним и рыночное ценообразование, отсутствует. Поэтому возникает необходимость: ориентироваться на информацию об изменениях мировых цен, а главное, научиться экономико-математическим (как Вы говорите "счетным") путем конструировать "рыночные цены", правильнее – цены оптимального плана. Всем известно, что это грандиозная задача. Эту грандиозность понимал еще Маркс, когда писал о "всеохватывающей бухгалтерии" будущего социалистического общества, способной не только заменить все информационное богатство обычного рынка, но и значительно его превзойти. Нам еще очень далеко до осуществления этого идеала, но экономико-математическая школа хоть приступает к его осуществлению, что составляет – скажу без боязни ложного пафоса – немалую гордость для меня как участника этих начинаний.
Но, к сожалению, именно по этому пункту я вынужден зафиксировать наше основное с Вами расхождение. Вы – против! Против математического моделирования рыночных цен (хотя за ориентирование на мировой рынок), против определения цен оптимального плана, а еще конкретнее – Вы против любых "чисто-счетных операций с весьма случайными величинами современных условий замен…". Вы – против "непосильных затрат сил, средств и времени на сбор и первичную обработку огромного количества информации" и т.д. Начав же этот поход "против", Вы уже не можете остановиться и начинаете противоречить самому себе. Так, на с. 15, почему-то ссылаясь на Энгельса, Вы становитесь против определения цен спросом и предложением (понятно, что Энгельс здесь высказывался не против рыночного ценообразования, а лишь против его субъективно-идеал. интерпретации).
Откуда же взялась такая непоследовательность и такая неприязнь к "счетным операциям"? – Этого я не знаю, но могу предположить, что главная причина – в необходимости "непосильной траты средств и времени на сбор информации". Я совсем не склонен отмахиваться от этого аргумента, мало того – он мне кажется наиважнейшим и действительно указывающим на обстоятельство, способное обречь нашу работу на неудачу. Но ведь Вы-то как раз не поднимаете этот аргумент на принципиальную высоту, приводите его как бы между прочим, походя, пытаясь, напротив, доказать недоказуемое – неправильность теории оптимального ценообразования.
Однако вернемся к Вашему основному аргументу. Вот я гляжу на с.34 критикуемых Вами "Исходных положений" ЦЭМИ и недоумеваю: "Как можно было написать, что предельные цены "не выражают уровня будущих общ.-необходимых затрат"? – глядя на формулы равенства замыкающих затрат на прирост ресурсов металла и предельной цены (экономического эффекта потребления этого металла в замыкающей сфере потребления), конечно, при условии недефицитности в будущем этих ресурсов? А чуть ниже, в конце страницы, сказано буквально следующее: "При невозможности применить для приближенного расчета замыкающих затрат метод предельных цен (отсутствие необходимой информации, ненадежность экономической оценки материалов-заменителей), допускается определение замыкающих затрат исходя из предстоящих затрат на производство данной продукции на предприятиях, хозяйствующих в наименее благоприятных горно-геологических условиях или исходя из оценки этой продукции во внешнеторговых операциях (мировых цен)".
В этих словах коротко, но достаточно полно описана Ваша позиция, Вячеслав Алексеевич, изложен тот приближенный метод, пользуясь которым Вы провели очень полезную и нужную работу по определение перспективных цен на медь, цинк и свинец. Провели – и это очень хорошо, но почему же считать эти результаты – венцом творения, пределом сил человеческих, "их же не прейдешь"? Почему же нельзя стремиться к более полному моделированию рыночных цен?
Но такая позиция остановки в исследованиях и запретительства приводит Вас невольно к нехорошим вещам.
Одну из них я уже отметил: в квазимарксистском рвении Вы перешли с позиций цен, определяемых равенством спроса и предложения – на позиции "затратных цен" (даже учитывая, что это не просто среднеотраслевые затраты, а затраты будущих предприятий в наихудших условиях – все равно это уступка умирающему эконом.догматизму). Но ведь затратные – идеальные, абстрактные цены (количественно равные стоимости) – могут существовать только при условии равенства спроса и предложения, только при полном отсутствии дефицитности или избыточности продукции. На деле таких условий в нашем, да и в любом хозяйстве, не бывает. Особенно для дефицитных меди, свинца и цинка. Кстати, именно поэтому цены, определенные Вами, Вячеслав Алексеевич, видимо, будут отличаться от оптимальных, т.е. будут недостаточно правильными. Ваша ссылка на Маркса для обоснования правильности своих цен в случае, если "спрос преобладает хотя бы незначительно", видимо, есть результат простого недоразумения: надо сказать, если спрос только незначительно отличается от предложения.
Но чтобы выяснить общую порочность позиции затратных цен, мне лучше сослаться на уже цитированную книгу Н.Я.Петракова: "Нет необходимости доказывать, что в марксовом анализе стоимость, равно как и цена производства, количественно могут совпадать с рыночной ценой только в условиях полной пропорциональности. Как только нарушается оптимальное распределение обществ.труда между отраслями народного хозяйства, рыночная цена отклоняется от общественно необходимого уровня и начинается соответствующий перелив ресурсов между отраслями. В плановом хозяйстве этот объективный процесс должен моделироваться планирующими органами". …"Экономически обоснованные цены должны быть увязаны с задачами развития плановой экономики, служа активным экономическим средством реализации плана. Установление же "идеальных" цен для "неидеального" хозяйства есть фикция как с точки зрения теории, так и практики хозяйствования". (с. 54).
Еще более рельефно порочность таких, якобы марксистских, идеально затратных цен показана в статье ак.Н.П.Федоренко "Научно-техническая революция и управление", опубликованной в журнале "Новый мир", № 10, 1970 г.: "Очень трудно, но в идеале мы должны были бы каждое хоз.решение оценивать с той точки зрения, насколько оно способствует максимальному удовлетворению потребностей. Это означает, что потребительские блага при социализме должны сравниваться друг с другом по их общественной полезности. Представляется, что именно это предвидел Энгельс, когда писал в "Анти-Дюринге", что в будущем обществе "план будет определяться, в конечном счете, взвешиванием и сопоставлением полезных эффектов различных предметов потребления друг с другом и с необходимыми для их производства количествами труда". И лишь тогда появится действительно возможность сопоставлять действительно объективно затраты труда и их результаты.
А это означает возможность выявлять общественно-оправданные затраты на тот или иной продукт. Мне хотелось бы подчеркнуть значение понятия "общественно-оправданные затраты". Вся система оценки производимой продукции строится сейчас по так называемому затратному принципу. Грубо говоря, чем больше затрачено средств на производство того или иного продукта, тем выше его цена. Значит, сопоставляются не полезные эффекты с необходимыми количествами труда, а затраты сами по себе. Отсюда абсурдная ситуация: больше затрат, больше (так полагают) и результат, что наносит огромный ущерб экономике.
…Многие плановые работники привыкли и на сегодняшний день мыслить лишь категориями затрат, более или менее хорошо научились их считать, но теряются при попытках оценить результаты, поскольку методы исчисления общественной полезности пока не созданы.
Однако для меня самое печальное и важное следствие "отступничества" от оптимального ценообразования заключается в Вашем отказе от методики оптимального планирования потребления продукции. Вы признаете только прогнозирование объема и структуры потребления. Всякие же попытки расчета экономической эффективности потребления, например, взаимозаменяемых материалов, отвергается Вами сходу. Отвергается сама идея о связи спроса и предложения, производства и потребления. Отвергается основное положение о том, что сам размер замыкающих затрат (т.е. перспективная цена в случае сбалансированности хозяйства) определяет замыкающую сферу потребления продукта, а вместе с тем – и полный объем всего потребления. Отказываться от планирования экономически обоснованного потребления металла – значит, обрекать себя на заведомую неточность, ошибку. Современное производство немыслимо без взаимозаменяемой продукции и материалов, весь технический прогресс выражается в заменах традиционных продуктов – новыми, все экономические связи являются достаточно прочными, только если дефицитную продукцию можно чем-либо заменить – но, тем не менее, Вы считаете области потребления, где могут использоваться несколько материалов – узкими, нехарактерными, ненадежными и т.д. Я понимаю, что пока на Ваши фразы отвечаю тоже фразами, но, тем не менее, надеюсь доказать, что, напротив, почти не существует областей потребления, где бы какой-либо материал был безусловным монополистом, даже если брать традиционные медь, свинец, цинк, не говоря уже об алюминии и магнии, вольфраме и молибдене.
Подозреваю, что Вы просто искусственно заужаете области замен материалов. Об этом свидетельствует Ваше положение о том, что "к сферам "условного спроса" нельзя отнести сферы, где медь, цинк, свинец уже заменены менее дефицитными и более дешевыми металлами и неметаллическими материалами". Оно мне кажется совершенно неверным, в силу того, что понятия "менее дефицитные" и "более дешевые" – не абсолютные по величине, а прямо зависят от производства, от его развития и размещения. И Вам прекрасно известны, Вячеслав Алексеевич, многочисленные примеры "обратных" замен: достаточно упомянуть магний и алюминий, никель и кобальт, вольфрам и молибден. Даже примеры алюминиевого и медного провода в машиностроении или свинца и никеля в аккумуляторах могут служить примерами обратного движения. Но главное не в этих примерах.
Замены почти никогда не проходят сразу и полностью. Это действительно сложный технико-экономический процесс, длящийся долгие года. Но, как правило, новый материал вытесняет прежний из данной сферы потребления не на все 100%, а останавливается в положении устойчивого равновесия на более низком проценте. Несмотря на успешную конкуренцию пластмасс со свинцом в оболочке кабеля, за последним остается какой-то процент прежнего спроса. На чем же зиждется это равновесие? От чего зависит величина этого процента? – Это можно узнать только в ходе экономического расчета, только в ходе сравнения экономического эффекта от потребления этих материалов и издержек их производства.
Конечно, если считать, что все крупные замены материалов происходят в промышленности только в силу выполнения постановлений руководящих органов, то рассчитывать и оптимизировать действительно нечего. Но такое мнение – простой пережиток административного стиля планирования и управления, потери от которого прекрасно Вам известны. Именно для того, чтобы эти постановления были действительно полезны и выполнимы, необходимо, чтобы плановые органы (и мы с Вами в том числе), точно и глубоко их обосновывали и рассчитывали; оптимизировали, временно отвлекаясь от любых соображений, кроме сравнения экономического эффекта в потреблении и издержек в производстве.
К подобным же отговоркам я отношу и Ваши возражения против замен типа следующих: "Внедрение экономически эффективных заменителей задерживается или ставится под вопрос отсутствием производства их в нужных количествах и требуемого качества" или "определенную роль в сфере "условного спроса" играют факторы экономического принуждения"… Совершенно ясно, что при расчете замен надо учитывать и производственные возможности заменителей, и внеэкономические факторы. Более серьезным мне кажется возражение о том, что "разница в приведенных затратах заменителей и цветных металлов не выражает еще всего чрезвычайно сложного комплекса условий, которые определяют применение металлов и их заменителей… экономическая оценка замен не является надежной".
Действительно, приведенные затраты в производстве, так же как экономический эффект в потреблении, которые выдвигается в программе наших работ – всего не выражает. Но другого, более полного, пока нет, приходится пользоваться этим. Однако, вместо того, чтобы сделать вывод о необходимости совершенствования этих показателей, чтобы уточнить экономические расчеты на их основе, Вы делаете вывод о необходимости отказаться от любых экономических расчетов! Действительно, соломоново решение! Нельзя и баста!
Подведя итоги данного разговора, хочется сказать: да, картина заменителей, действительно, вечно меняющаяся, ибо только в ней отражается движение и развитие промышленных материалов, их живая и прогрессирующая жизнь, но я до сих пор недоумеваю, как можно отказывать себе в праве на ее изучение. Понятно, что можно испугаться трудностей сбора информации и ее анализа, но как можно обговаривать любые попытки такого анализа, как немарксистские, ненаучные ("в картине заменителей не может быть закономерной основы"), зачем занимать позиции ретроградства и запретительства?
В настоящее время экономическая наука, особенно школа оптимального планирования, не может обойтись без анализа меняющейся картины заменителей, без анализа соотношений спроса и предложения, потребления и производства. Она не может без этого обойтись потому, что вплотную подошла к задаче математического исчисления цен оптимального плана, аналогичных рыночным ценам, в которых, по Марксу, и отражается стоимость товаров. Смысл этого исчисления заключается в математическом сравнении спроса и предложения, моделировании рыночной игры, но очищенной от вредных влияний капиталистической конъюнктуры, игры, подчиненной лишь экономическим и математическим законам и достижению цели максимума народно-хозяйственного эффекта.
Но для осуществления такой "игры-сравнения" как в жизни, так и в математической модели, необходимо иметь набор вариантов для выбора – как для спроса (потребления), так и для предложения (производства). И конечно, необходимо иметь шкалы оценок этих вариантов – экономическая объективность (полезность) – для потребления, и приведенные затраты – для производства. Только при наличии таких данных можно в математической игре-процессе решения задачи найти равновесие оптимального плана потребления и оптимального плана производства; равновесие, обозначенное оптимальными ценами.
Конечно, ценность оптимального планирования особенно велика для ближнего, недолгосрочного планирования, с увеличением срока планирования надежность оптимальности и, след., ценность оптимального подхода падает, ввиду неопределенностей факторов технического прогресса. По-видимому, можно даже подсчитать срок, выше которого использование методов оптимального планирования не имеет смысла и должно быть заменено обычным, "ручным" прогнозированием. Но, во-первых, мы ведь занимаемся не только долгосрочным планированием, а, во-вторых, имея действующую модель оптимального плана, можно постоянно пересчитывать планы в зависимости от появления новых вариантов потребления и производства. В этом почти автоматическом пересчете и будет состоять выполнение марксистского требования "о связи между количеством общественно необходимого времени и размерами общественной потребности в продукции". (с.2 Вашей работы).
Вячеслав Алексеевич, я кончаю. Поймите меня правильно – это была не только ругань, хотя я и постарался отплатить Вам сторицей. Это – еще раз предложение совместно работать, еще одна попытка выработать одну идейную основу для работы. В конце концов, я сам глубоко не уверен в том, что сегодня можно справиться с задачей оптимизации потребления цветных металлов. Вполне возможно, что мне придется отступить от принципов и делать "попроще", следуя в фарватере привычной практики. Возможно, придется придти к разбитому корыту, но прежде хочется сделать все возможное, чтобы этого избежать, сделать все, как надо. Быть не по месту работы, а по результату – участником решения большой народно-хоз.задачи – оптимизации потребления. И я до сих пор не понимаю, почему Вы отказываетесь от этой великолепной возможности. 8.10.1971.
Ломовая работа над диссертацией (спустя два года, в мае1973 г., он успешно прошёл предзащиту, а мне понадобилось на эту инстанцию шесть лет) не забивала его общественной активности, выкраивалось даже время на чтение , рецензии и свой самиздат
(к обсуждению статьи "Дом, который мы строим" в журнале "Вече", № 3)
Не имея возможности подробно разбирать фактический материал упомянутой статьи, обсудим лишь ее заключительную часть, а именно:
"Буржуазная цивилизация начала свое победное шествие более 100 лет назад. Главный девиз "Свобода, равенство, братство" претендовал сыграть на лучших качествах человека, девиз негласный "Все – для тела" сыграл на худших качествах. Невиданные материальные и социальные блага манили все слои общества. Соблазненное человечество ринулось вперед, к "прогрессу".
Сумеет ли оно остановиться, или движение необратимо, стремительно. Буржуазная меркантильность, буржуазное равнодушие к природе, буржуазное отсутствие духовности – вот силы отрицательного избрания, поставившие на грань само существование человечества.
США являются страной, в которой "так называемая техническая цивилизация" получила свое крайнее выражение и… "выступила как форма развития, противопоставленная природе" (П.Олдакс).
Но может ли существовать в природе нечто противоположное ей? Об этом должны спросить себя страны, которые все еще мечтают "догнать и перегнать Америку" в пресловутом "производстве на душу населения" – в деле самоудушения!
Быть или не быть народам и человечеству? – Вопрос, который может быть подменен равнозначным и обыденным: "Хотят ли американской шикарной жизни?" Или мы благословляем относительную бедность и учимся жить в согласии с родной землей?
Может быть оплотом, противостоящим американскому пути, станут развитые страны некапиталистического строя, СССР в первую очередь?
Но нет. Пока что лозунг "догнать и перегнать" еще не снят с плакатов. Пока что наша молодежь из года в год наслаждается роскошью заграничных фильмов и требует "красивой жизни", такой, "как там". Спрос рождает предложение: мы строим еще и еще ГЭС, еще и еще хим.заводы, еще и еще автомобили и т.д. и т.п.
"Все для человека! Все во имя человека!" – и мы мучаем подопытных животных, топчем травы, рубим деревья, губим воду и воздух, уничтожаем все живое – на погибель человеку.
Стремление "догнать и перегнать"… неизбежно должно привести к "американскому" способу производства. История не знает пока обществ более производительных, нежели буржуазное. И не удивительно. Вспомним, что писал о буржуазии великий знаток ее К.Маркс:
"В ледяной воде эгоистического расчета потопила она священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности… Не мудрено, что она впервые показала, чего может достигнуть человеческая деятельность… Буржуазия не может существовать, не вызывая постоянных переворотов в орудиях производства, не революционизируя… всей совокупности обществ.отношений… Всюду она должна внедриться, всюду обосноваться, всюду установить связи" – вот они, причины завидной социальной устойчивости, необыкновенного буржуазного самомнения, завидных экономических достижений".
"Догнать и перегнать Америку" – еще не реализованное в производстве и государстве, уже пронизывает сознание масс. Ослепленное блеском богатств, прельщенное силой своей воли, человечество готово шагнуть через край пропасти.
Человечество не планирует свертывание технического прогресса и не собирается отказываться ни от автомобилей, ни от добычи и сжигания топлива, ни от обработки руд, ни от ядохимикатов. В результате люди на сегодняшний день не в состоянии предотвратить ни демографический взрыв, ни уничтожение биосферы, ни кризис информации, ни превращение цивилизации в единый кибернетический механизм, который может быть запрограммирован на уничтожение…
Ощущение того, что критическая точка нашей цивилизации приближается, охватывает людей все глубже. Не исключено, а интуиция некоторых прямо предполагает, что в историю могут вмешаться иные силы… Во всякой развивающейся автономной системе содержатся факторы, играющие роль внутренних ограничителей развития.
Как сработают эти ограничители? Через посредство человеческого разума, который заставит людей опомниться, отступить и спастись? Или движение необратимо и неизбежны глобальные катастрофы?
"…Космогония и астрофизика продемонстрировали, что катастрофы могут быть огромных, чудовищных масштабов. Мы живем в сложном запутанном мире: кривом, плохо детерминированном, расширяющемся, в мире, в котором часто нет преемственности" (Г.Наан. "Точные науки и здравый смысл","Неделя", № 9, 1968) ".
Что ожидает нас?
Мы привели это заключение полностью по причинам его цельности и выражению в нем целого мировоззрения. Поскольку журнал не поместил никаких примечаний к статье, можно предполагать, что это мировоззрение разделяется не только автором статьи, и журналом, но и широким кругом новых славянофилов. Поэтому имеет смысл и обсуждение вышеприведенных экстравагантных положений.
1. Очень легко отмахнуться от любых пророчеств о скорой гибели человечества, указав, что в каждую эпоху и не раз таких апокалипсических пророков было достаточно, и их доводы были очень убедительными, однако люди живут до сих пор. XX век – не исключение.
Мало того, можно привести много примеров катастроф, которые постигали человечество за долгую историю его существования: превращение пастбищ Сахары в пустыни, гибель восточных цивилизаций от засоления земель, от песков, от огромных наводнений, от опустошительных эпидемий и заразных болезней, возникших сразу же, как только человечество выросло в числе и построило городские муравейники и т.д. и т.п. В общем – человечество выживало, за свои успехи платя лишь частично.
Однако новость XX века заключена в том, что люди очень близко подошли к овладению такими могущественными средствами воздействия на биосферу и весь земной шар, которые могут привести к их полному разрушению. Ядерное оружие – тому известный пример. Мало того, в будущем возможно проникновение науки и эксперимента в такие глубины мира, когда даже нечаянно, внезапно, неожиданно можно уничтожить весь наш мир.
В этой связи достаточно вспомнить те дискуссии и сомнения, которые охватили атомных физиков в США перед первым испытанием урановой бомбы: не распространится ли цепная реакция деления, начавшаяся в уране, на обычное вещество, на всю землю? – Только после тщательных изысканий и доказательства невозможности такой общей цепной реакции началась атомная эра. Как видно, к такому пределу всеобщего спонтанного саморазрушения (о чем, видимо, и говорит Г.Наан) наука еще не подошла. Такая возможность, сегодня еще ничтожно малая, нулевая, с ростом науки увеличивается, и нам остается только надеяться, что эта вероятность не станет реальной до тех пор, пока человек не заселит космос и не перенесет свои опасные эксперименты на космические окраины.
Что же касается предвидимых опасностей, то можно только приветствовать все мрачные пророчества и расчеты, даже если в их непреложность не хочется верить. Устное и письменное выражение такого беспокойства надо приветствовать, потому что обсуждаемые опасности – реальны и избежать их можно только с помощью большого труда и самомобилизации. Чем быстрее человечество поймет реальность этих опасностей, тем быстрее возьмется за их устранение. Таким образом, эти предсказания относятся к классу самоуничтожающихся прогнозов, и то обстоятельство, что они обычно не исполняются, является не недостатком, а достоинством их.
Разногласия обычно начинаются при определении пути преодоления этих опасностей. Автор статьи, видимо, выражая мнение славянофилов, призывает: отступить и отказаться от "технического и буржуазного пути". Остальное человечество (исключая аналогичных "филов" в других странах – сторонников китайской исключительности, индийской философии, негритюда и т.д.) стоит на этом "техническом и буржуазном пути", ликвидируя одни опасности (например, проблемы голода и эпидемий) и вызывая другие (демографический взрыв, загрязнение среды и пр.). Причем зачастую уничтожение одних опасностей приводит к возникновению других (уничтожение эпидемий – демографический взрыв). Видимо, человечество всегда будет иметь перед собой опасности и всегда у него будет необходимость работать над их преодолением. И в этом – не только технический прогресс, в этом – сам способ человеческого существования. Отказ от этого способа развития – подобен возвращению к первоначально-обезьяннему состоянию.
Совершенно очевидно, что славянофилов мне убедить не удастся, но не следует оставлять без ответа их доводы.
2. Попробуем рассмотреть последствия отказа страны от техники и лозунга "догнать и перегнать" ради возвращения к чистым лесам и водам.
Автоматическим следствием отсюда является техническая отсталость, а вслед за этим – экономическая и политическая зависимость от технически могущественных стран, в том числе и пресловутых США, вплоть до последующей колонизации, когда с помощью нескольких "небольших" колониальных войн (наподобие опиумных войн Англии с Китаем в прошлом веке) буржуазный и технический мир взломает двери "нового" славянофильского Китая – для технической цивилизации.
Это уже много раз было: Япония, Китай, допетровская Россия, все остальные колонии Европы. И все попытки противостоять технике самых различных народов и самых различных культур кончались крахом.
Но допустим другой, почти немыслимый вариант: Россия указала миру свой путь бестехнического, духовного развития, и …весь мир безропотно остановил свои фабрики и заводы, разогнал ученых и стал думать лишь о мистике и согласии с природой, "благословляя относительную бедность".
На каком техническом этапе человеческого развития следует тогда остановиться и организовать счастливое общество?
Очевидно, что поскольку дальнейший технический прогресс запрещен, придется исключить и сохранение современного технического статус-кво: перечисленные в статье опасности вызываются именно современным производством, наукой и техникой. По-видимому, придется "отступить" несколько назад, на позиции более "гармоничного и естественного" общества. Очевидно, таковым не может быть названа эпоха раннего капитализма. Ибо достаточно вспомнить Англию или Германию начала промышленного переворота – черное от копоти небо, угольный дым, запахи газа на улицах, масло и грохот трансмиссий, реки, полные краски и пр. – чтобы с умилением вспомнить сегодняшнюю цивилизацию электричества, уборочных машин и очистных сооружений.
Но также очевидно, что не стоит останавливаться и на эпохе позднего феодализма, милой сердцу некоторых славянофилов, ибо что же может быть хорошего в распаханных степях, вырубленных лесах, высохших от этого реках, выбитых зверях, массовых эпидемиях? (Последние ведь необходимы, чтобы регулировать численность феод.общества) Эпоха раннего феодализма, Киевская Русь и прочая патриархальщина славна своим подсечным земледелием, варварски уничтожавшим леса, истреблением целых видов зверей (вроде туров) и прочими преступлениями против земли и природы. Придется идти нам вглубь первобытных веков, о которых мы ничего не знаем, но можем догадываться, что воздействие человека на природу там тоже не было безобидным (еще раз вспомним вытаптывание первобытной Сахары). Кажется, дальше нам двигаться некуда в поисках "гармоничного и естественного" общества. Правда, есть еще ступень действительно полного слияния с природой, вплоть до невыделения из нее – общество наших обезьяньих предков. Правда, для торжества этого принципа придется свести количество людей на земле до численности обезьяньего стада (ибо если земля и техника могут прокормить сегодня 3 млрд.людей, то прокормить 3 млрд.обезьян она не в состоянии), но на что не пойдешь ради славянофильской идеи?
3. Это была, конечно, шутка, но разве можно всерьез воспринимать советы отказаться от технического прогресса, от конкуренции с США? Если же эти советы произносятся всерьез и в журнале, который считает себя серьезным, то тогда надо действительно всерьез домысливать собственные предложения и положения. И также серьезно доказывать ошибочность противоположных взглядов, например, о возможности устранения обсуждаемых опасностей с помощью науки, техники и экономических (буржуазных, по терминологии автора) методов. Опасность демографического перенаселения – расширением навыков регулирования семьи и возможностей сельского хозяйства, опасность загрязнения среды – переводом работы заводов на замкнутый цикл, кризис информации – использованием ЭВМ и еще более глубоким машинным моделированием способностей человеческого интеллекта и пр.
В статье же я нашел только одно соображение, пытающееся доказать невозможность для США справиться с загрязнением среды: расходы на программу защиты среды от производств.отходов в 6 раз превышают расходы США на космос, но поскольку конгресс и на космос сегодня выделяет с большим скрипом, то на очистные сооружения их тем более не даст! – Логика более чем удивительная! Известно, что космическая программа США преследовала не производственные, не научные, и даже не оборонные цели, а, прежде всего – престижные цели конкуренции с СССР. Поскольку американское первенство в космосе теперь установлено на необозримо длительный срок (пока мы не высадимся раньше американцев где-нибудь на Марсе), постольку ассигнования на космос сокращаются, тем более, что бюджет США постоянно сводится с дефицитом. Что же касается скупости конгресса на программу зашиты среды, то, как известно, худо-бедно, но конгресс США все же отражает волю избирателей, и если до сих пор деньги промышленных кампаний, растрачиваемые на избирателей, перевешивают все тяготы их от "самоудушения", то, следовательно, опасность удушения еще не так велика, она еще не так ощутима, чтобы быть осознанной народом. Придет время – избиратель осознает, и тогда конгресс проголосует неизбежно за широкую программу защиты среды, как раньше голосовал – за антитрестовские законы, за прогрессивные налоги, за пособия по безработице, за антикризисную политику, за вступление во вторую мировую войну и прочие акты, казалось бы, несовместимые с "буржуазным равнодушием и отсутствием духовности". Заявление автора о противоположности "буржуазного и технического развития" природе остается лишь громкой фразой.
Своим же фактическим материалом автор доказывает лишь то, что на сегодня человечество тратит слишком мало сил и денег на устранение опасностей и что оно может за это сильно поплатиться. Но и только.
В действительности перед человечеством нет пути назад – есть только возможность дальнейшего технического и научного развития – но не только ради автомобиля, нейлона, электричества – но и ради достатка еды, чистого воздуха и рек, парков и заповедников, массовой высокой культуры.
4. Здесь будет уместно обсудить и антибуржуазную направленность статьи, обвинения в адрес "буржуазной меркантильности, равнодушия к природе и отсутствия духовности". До чего же затасканные обвинения! До чего же они навязли в зубах официальной пропаганды, не говоря уже о наших ушах, чтобы читать этакое еще и в Самиздате!
Видимо, под буржуазной меркантильностью следует понимать любовь к деньгам, т.е. стремление их накопливать и экономить. Но что же может быть плохого в экономии денег, т.е. человеческого труда и природных богатств? Что в этом плохого, кроме пользы для всего общества и, конечно же, природы? И что же хорошего в "духовности", которая презирает любой денежный счет и экономию и транжирит человеческий труд и природные богатства – направо и налево?
Автор статьи может истолковывать свои слова как угодно, но объективно они направлены против экономических методов управления хозяйством в нашей стране.
Что его призывы противоречат повышению благосостояния народа и страны, противоречат техническому и хозяйственному прогрессу – так это, по-видимому, автора серьезно не волнует. Но ведь отказ от экономических, т.е. "меркантильных" методов стимулирования и управления – противоречит и сохранности нашей природы.
Именно отсутствие солидной платы за испорченный воздух и воду, за порубленные леса, испорченный природный ландшафт и минеральные богатства – приводило и приводит и у нас, и на Западе к безудержному и хищническому разбазариванию этих природных богатств. Даровые, бесплатные, почти безграничные (на наш век хватит) – бери, пользуйся, жги, уничтожай! Это как раз следствие отсутствия меркантилизма или его недостаточности (недостаточно высокой платы). Что это так, а не иначе, показывает сравнение использования земли – платной на Западе и бесплатной, государственной даровой у нас. Здесь не нужно подсказок – автор статьи может и сам вспомнить, что именно у нас, в стране "социалистической духовности", в результате бесплатности были затоплены и затопляются громадные площади лучших наших с.-х. земель в долинах рек, строятся безобразнейшие по своей раскиданности города и т.д. А бесценные (в прямом и переносном смысле) богатства Байкала и Севана? А мертвые затопленные леса? А случаи поджога бесплатных лесов заготовителями, ленящимися собирать отходы после лесозаготовок? А множество других фактов, которые на "буржуазно-меркантильном" Западе сегодня практически отсутствуют только из-за платности земли и необходимости ее максимально экономить? Сегодня это начинает понимать и руководство нашей страны, но только не славянофилы.
Я убежден, что и проблема сохранения чистого воздуха и воды в США и других капиталистических странах сегодня не решается только потому, что к ней не применен еще меркантильный, экономический подход, что эти природные богатства до сих пор считают даровыми, безграничными, почти "духовными". Измените это положение, и я уверен – США и в области чистой природы покажут путь развития остальному миру, в том числе, конечно, и славянофилам, сохранившим до сих пор каким-то чудом барское презрение к буржуазии и технике, экономии человеческого труда и деловому использованию и сбережению природы.
Подводя итог, следует еще раз сказать: нет, не антитехнические утопии, не китаистское равнение на бедность идеализированной прошлой России, не презрение к другим народам, и особенно к буржуазному Западу, а трезвая положительная работа, внедрение экономических расчетов и отношений, свободная и трудовая жизнь полной грудью в единстве с наукой и техникой – вот истинный выход из опасностей, нарисованных автором статьи "Дом, который мы строим".
Первое письмо было направлено в два адреса: Я.Янской - автору полемических заметок "Вино и виноград"(ЛГ от 24.11.71) и. Л.Карелину
Чувствую себя обязанным высказать несогласие с огульным осуждением повести "Головокружение" в статье И.Янской. Повесть Карелина произвела на меня слишком большое впечатление, чтобы можно было спокойно пройти мимо этой ругани.
"Автор ни на минуту не ввел читателя в заблуждение, насочинив бог знает что вокруг своего Лебедева", - сообщает И.Янская. Но тогда мне, рядовому и, наверное, даже типичному читателю, остается только засомневаться в собственном существовании. – Уж что угодно, но в истинность событий, описанных в повести, верится безоговорочно! Уж слишком жизненны по своей неожиданности повороты, уж слишком необыкновенна ситуация, ярки и реальны детали, уж слишком… - чтобы не понять – выдумать все это от начала до конца невозможно, на такую выдумку невозможно решиться, чтобы не поверить: да, этот или подобный ему случай произошел где-то во Фрунзе или Алма-Ате, а автор повести лишь по-своему его домыслил и объяснил.
И.Янская хотела бы "логики в поступках героев" повести, сводя последнее лишь к требованию, чтобы не было отступлений героев от выдвинутой ею же примитивной схемы житейского анекдота: "Костя Лебедев, недалекий и смирный парень, и Ксана, стандартная и красивенькая девица, "продались за солидный куш" наследства и должны были бы нарожать детей и жить в мещанстве вплоть до смерти, но вместо этого мучаются и даже погибают, не подчиняясь этой "анекдотической" логике".
Наверное, автору повести будет нетрудно с фактами в руках о прототипах доказать И.Янской правоту логики повести, но, честно говоря, он сам виноват в преувеличениях критика. Я имею в виду главную дидактическую идею повести – осуждение любви людей к личной собственности, которая, мол, привела к смерти двух прекрасных молодых людей. Но повесть так сильно и хорошо написана, что без труда видишь всю искусственность этой основной для автора, но – неверной мысли.
Разберемся подробнее. Повесть так построена, такие в ней созданы свет и тени, такие расставлены точки, чтобы читатель сразу и безоговорочно ответил – да, во всем виноваты деньги и наследство врача-профессора Лебедева. Действительно, не было бы у вдовы профессора в молодости душевной лени и чрезмерного стремления к комфорту, были бы у них собственные дети-наследники, не было бы тоски и одиночества, не было бы нужды вызывать из Москвы племянника Костю и устраивать в пожарном порядке его свадьбу, следовательно, не было бы финальной катастрофы.
Однако, на деле, лишь этими внешними обстоятельствами и ограничивается роль "наследства". Уже со стороны второго представителя "мещанского мира" – отца Ксаны – денежные мотивы в устроении свадьбы дочери играют лишь самую второстепенную роль. Главное же в том, чтобы уберечь дочь от связи с поэтом Туменбаем, чуждым для него, как по складу жизни (поэтическая вольница), так и по национальным традициям (для старых людей эти предрассудки очень важны), и в том, чтобы уберечь душевный покой умирающей жены. Да и вообще, пожилые люди старых традиций и любого достатка любят устраивать "счастье" своих давно взрослых детей, идти на "заговоры и сговоры", как и в случае Кости и Ксаны. Конечно, принадлежность отца Ксаны к кругу знакомых мещанистой вдовы, их духовная близость во взглядах на комфорт, можно рассматривать как необходимое условие злосчастного брака. Но и только!
Во время Костиных "смотрин" отца Ксаны привлекает в юноше, прежде всего, чистота, характер, достоинство ("вступается за честь отца"), эстетический вкус, искренность. Это главное. И не без горечи он противопоставляет Костю своему собственному сыну, равнодушному и циничному Григорию.
Ну, хорошо, а сами Костя и Ксана – играют ли в их отношениях и судьбе деньги наследства хоть какую-нибудь существенную роль? – Да ровно никакой! Были бы у отца Ксаны и вдовы профессора деньги или нет, 19-летней Ксане все равно пришлось бы решать мучительную проблему выбора: или забота о самочувствии матери, волновать которую – значит убивать ее, и как условие этого – расставание с любимым и свадьба с Костей. Или всепоглощающая любовь, смелая любовь на всю жизнь, без оглядки – даже на переживания родителей и возможную смерть матери.
То же самое с Костей. Не было бы тетушкиного вызова, Костя Лебедев мог бы приехать сюда просто на практику, или даже быть обычным жителем этого города и сокурсником Ксаны, влюбленным в нее до беспамятства и вполне приемлемым для родителей. Деньги не имели никакого отношения к тому выбору, который должен был сделать Костя – отказ от брака с любимой девушкой, которая его не любит, но согласна стать его женой, или брак и любовь к ней, без оглядки даже на потерю своего достоинства, даже на невольную подлость своей любви.
Противоречие очень жизненное, очень мучительное! В такой переплет, когда приходится выбирать между исполнением противоречащих моральных требований равной силы, человек попадает часто, всю жизнь. Вспомним хотя бы знаменитый пример из французского подполья: долг перед Родиной требует моего участия в Сопротивлении, а долг перед больными родителями – охранять их спокойствие. Да зачем примеры, положения, когда приходится выбирать не между добром и злом, а между различными видами добра, причем невольный отказ от одного вида добра приносит соответствующее зло, в такие положения мы попадаем и сегодня, и потому так сочувствуем и переживаем эту историю.
Герои повести очень молоды, любят они очень сильно, отказ от любви для них невозможен, равносилен смерти, поэтому они выбирают любовь без оглядки. Наверное, они были неправы, наверное, Косте надо было преодолеть соблазн насильственного соединения с любимой, а Ксане – отказаться от любви к Туменбаю (так и хочется сказать – временно, но вспоминаешь, что это означает – до смерти матери, и понимаешь подлость самой такой мысли), но не идти на брак с Костей. Но их решения – это их решения, молодых и пылких, непрочных и немудрых.
Вспомните, в этой истории первое и действительно самое правильное и мужественное решение принимает Туменбай – из уважения к матери Ксаны навсегда отказывается от своей любви. А дальше следует второе и центральное решение Ксаны. Проблем выбора между любовью и матерью она самостоятельно решить не успела – за нее решил Туменбай. Но, тем самым, он придал новый аспект терзаниям Ксаны – ее "бросили". Ну, а дальше – стремление ублажить мать, оскорбленное женское достоинство - "любимый сбежал" – как же ему не отомстить, и слишком современные взгляды на свою сексуальную свободу ("не девушка" – это все равно, выйду замуж за любого – потом разойдусь) – все это толкает Ксану на требуемый семьей брак.
Расплата за эту ошибку совершенно закономерна. Просто невозможно представить, чтобы такой насильственный и случайный брак столь молодых и ярких людей мог остаться прочным. И, действительно, обалдевший, действующий как в тумане под страшным гипнозом, потерявший все свое достоинство, все понятия о дозволенном и недозволенном, о возможном и невозможном (помните его первое "преодоление самого себя" – у пропасти!) Костя должен был, в конце концов, после отрезвления, придти к моральному краху. В таких состояниях вполне возможны (в жизни) и несчастные случаи, и самоубийства. Но в повести до такого отрезвления Костя еще не дошел. Зато осознала все Ксана. Утро после первой брачной ночи было концом ее любви к Туменбаю. Может, до этого она еще не до конца всерьез принимала собственное решение, может, ей до сих пор еще верилось, что весь этот флирт и брак, любимому в отместку, вдруг исчезнет, и все вернется и образуется. И вот приходит к ней сознание, что сделана уже непоправимая ошибка, что уж теперь Туменбай потерян навсегда. Но, хотя разум все понял, но сердце – нет, инерция тела требует отчаянного действия – оно живет уже совсем бессмысленной надеждой на совершение невозможного, на чудо встречи с "тигром". Так приходит решение этой безумной поездки в горы двух уже погибших людей.
Оба надеются на невозможное: Ксана – на чудо возвращения любви Туменбая после своей измены, Костя – на чудо завоевания любви чужой любимой. Оба готовы ради этого чуда на невозможное, обоим уже не дорога собственная жизнь, оба – в самом пике головокружения. Отними у них надежду на невозможное – и они будут искать смерти как единственного исхода. Но смерть приходит сама. Они так захвачены своей внутренней трагедией, что несчастье должно случиться обязательно. И оно случилось – на первом же крутом повороте перед пропастью.
Повторяю, давно на меня современная литература не производила такого впечатления. В течение нескольких дней я не мог отделаться от мыслей: кто же виноват в этой трагедии? – Умирающая мать? Сошедший с ума от горя отец? Вседарящая тетка? Деньги?
Конечно, нельзя выдавать свое мнение за окончательное решение, но, мне кажется, что как во всякой истинном трагедии – одновременно виноватых нет и виноваты все. Старшие виновны тем, что слишком любили младших и навязывали им свои вкусы и представления о жизни, счастье и людях, молодые виноваты своей молодостью, тем, что, став взрослыми по паспорту, еще не могли защитить себя, свою суть и душу.
Ну, а деньги старших!? – Главный виновник, по мнению автора? Об этом мы уже говорили. Деньги, личное имущество – в наших условиях не могут играть большой, а уж тем более – определяющей роли. Остается только удивляться таланту автора, который даже при неверной идейной посылке сумел не исказить логики характеров и воспроизвести настоящую жизненную трагедию.
Почему же автор не прав, обличая "зло денег"? – Да потому, что просто нет такого зла. Добротный дом, богатый сад, со вкусом сделанная мебель, красивые вещи и пр. и пр. – все это совсем не зло, а наоборот, "добро" (даже в народном смысле - "жить-поживать, добра наживать"), а деньги , как их представители и представители человеческого труда, воплощенного в этих вещах, – тоже не зло, а добро. И любая попытка их опорочить – безнадежна, стара и бесперспективна, как и любые иные попытки опорочить техническую цивилизацию и вернуться к "естественной" и "моральной" бедности. Особенно у нас, при отсутствии частного капитала.
Ситуация, когда хороший и достойный нашего сочувствия человек продается ради денег, еще мыслима в условиях, когда эти деньги могут быть капиталом, т.е. "делом", т.е. возможностью дальнейшей работы, карьеры, роста, самопроявления и т.д. Но в наших условиях, когда деньги служат лишь для потребления, и на наследстве любой величины никак нельзя построить собственной жизни – самопродажей могут заниматься лишь такие циники и бездельники, как Григорий, не способный вызвать в нашей душе ни капли сочувствия, не говоря уже о чувстве трагедии. Но ведь не о таких речь. Наоборот, именно стремление к обладанию материальными и, след., духовными благами, является одним из главных столпов экономики нашего общества – психологической основой материального стимулирования. Закрывать на это глаза, воспевать бессеребренничество как принцип, воспитывать недоверие и отвращение к миру красивых вещей, к миру материальной культуры – такая отрыжка воззрений эпохи "военного коммунизма" не может завоевать сочувствие в наше время.
Действительно, если что и "накручено" лишнего в повести вокруг Кости Лебедева – так это навязчивые описания тетушкиных богатств и приписывание им несвойственной роли, как следствие неверной посылки Л.Карелина. Но, как ни странно, именно неверная мысль автора повести принята И.Янской за основу, а затем успешно сведена к анекдоту. Рядовому же читателю приходится самостоятельно извлекать и отбрасывать из замечательной повести Л.Карелина анекдотические идеи, и лишь после преодоления этого раздражения получать возможность полностью отдаться переживанию и сочувствию еще одной трагедии на вечную тему любви.
Вот и все, что мне хотелось высказать. И в заключение еще раз – большое спасибо автору повести, и пожелание критику – быть более внимательным и сдержанным в своей работе. 30.11.1971 г. Инженер Л.Ткаченко (Здесь и далее под Л.Ткаченко следует понимать В.Сокирко).
Уважаемый товарищ Ткаченко!
Из редакции "Юности" мне только три дня назад передали Ваше письмо, и поэтому я так запаздываю с ответом Вам.
Ваше письмо тронуло меня и, если хотите, изумило. Как же так, подумалось, вот живет где-то человек, вовсе не литератор, не критик, и все же вот, куда как больше критик, чем многие и многие заправские мастера этого дела. Ваше письмо о "Головокружении", конечно же, критическая статья, и как раз такая, какая и должна получаться у критика: со своим взглядом на прочитанную вещь, со своей эстетикой, своей, не на поводу у автора, мыслию о прочитанной вещи. Я могу, как автор, не согласиться с чем-то в Вашем разборе, но я не могу не уважать этот ход рассуждений, т.к. он свеж, самостоятелен, продиктован искренним движением души.
Что же касается критика И.Янской, которую Вы пытаетесь просветить, то вот она как раз не критик. У нас множество таких, около и даже внутри литературы. Это поокончившие всяческие филфаки дамочки, которые туда сунулись не в силу призвания, а по инерции, т.е. в силу тяги к чистой и умственной деятельности. Ну, кончили филфак, надо же и показать себя, и они показывают. И в фельетонном стиле особенно бойко, т.к. фельетон не требует мысли, он, подобно скверным щам, может пройти в горячем виде, только в шибко горячем. Надобность в таких шибко горячих щах есть всегда. Итак, не будем говорить об изготовителях скверных щей, а поговорим о Вашей статье.
Mнe передали ее как раз на читательской конференция по "Головокружению". В библиотеке им.Погодина, где эта конференция проходила, собрался разного возраста народ, были и старики, и молодые. И разговор получился интересный. Я понял, что повесть все же затронула и тех, кому она даже и не близка проблемой, ну, а тех, кому близка, затронула даже весьма серьезно. Но об угаданном Вами в повести говорили мало. Вы же угадали главное: трагедию. Говорили же больше о том, что Вам кажется ошибочным в повести, об этом самом погрязании иных из нас в вещах, в благополучности.
Ваши соображения мне симпатичны, хотя все же и несколько не убедительны. Нет, власть вещи, власть денег и у нас начинает набирать силу, причем силу очень традиционную для человеческого общежития. И т.к. ныне у нас не просто с высокими верованиями, для многих и многих наших сограждан вера в божественную силу денег и вещей стала заменителем. Это ли не грозная опасность? Но педалировать, конечно, на это только нельзя было в повести. И потому-то я и ушел уже где-то в первой ее половине к другому, туда, куда потянули обстоятельства событий, куда и как пошли в силу своих характеров герои. Одна из главнейших заповедей для всякого писателя: дав жизнь своему герою, не насилуй его волю, не тесни его характер, следуй за ним, а не подталкивай его. Сюжет тогда правдив, когда он не жмет, как новая обувь, и не подобен поезду, которому никуда не деться без рельсового пути.
Были ли у меня прообразы? Да, конечно. Известна ли мне подобная история? Не совсем подобная, но с подобным роковым исходом – да, известна. Больше скажу: уже по выходе повести я стал получать письма, и мне стали рассказывать читатели о подобных случаях, когда молодые души, как бы вырвавшись из-под руки досматривающей и направляющей, но грубой и глупой, гибли в силу, вроде бы, роковых обстоятельств.
И последнее. Вся повесть, как я определяю ее жанр, из породы повестей-предостережений. Эта литература, где все учительство не в тексте, а в сути события – не из легких для чтения. И потому иным трудно, не уютно читать мою повесть. Куда уютнее читать нечто такое, где все идет по шерсти т.с. И потому-то, прежде всего, меня стараются не понять поверхностные критики. Им что-то не нравится, их что-то в повести беспокоит, их мозгам вдруг задается какая-то сверх меры работа. Когда же мы злимся, мы чаще всего бываем не правы.
Вам же, дорогой товарищ Ткаченко, сердечное спасибо за взволнованный и умный разбор моей повести. Буду рад, если Вы прочтете мой роман "Землетрясение" (жур. "Дружба народов" за 69 г. 3-4 номера и отдельн.изд. "Сов.пис"). Буду рад, если Вы, прочитав этот роман, напишете мне о нем свое мнение.
Пользуюсь случаем, чтобы поздравить Вас с наступающим Новым Годом, пожелать Вам счастья. Дружески жму руку. Лазарь Карелин. 26 дек. 1971 г.
Москва, K-64. ул. Чкалова, д. 2/50, кв.24. Лазарь Викторович Карелин.
Уважаемый Лазарь Викторович!
Вы, конечно, понимаете, что Ваше письмо изумило меня много больше, чем Вас – мое. Ведь я не ждал никакого ответа и вдруг – такая роскошь, признания нужности твоей мысли – и именно с Вашей стороны! Глуповатое выражение самодовольства до сих пор не сошло с моего лица, хоть я и сгоняю его всеми силами. Чтобы избавиться от этой напасти, пишу это второе письмо, к которому, думаю, Вы отнесетесь сдержаннее. Неожиданная тога "критика" спадет, и я успокоюсь у своего читательского корыта.
Позавчера в Ленинке проглотил Ваш роман "Землетрясение". Это было быстрое и целеустремленное чтение: я знал заранее, что буду Вам писать. Причем заранее догадывался, что роман подействует на меня меньше, чем "Головокружение": ведь более поздняя вещь и должна быть совершеннее, а главное – я слишком сильно переживал "Головокружение", чтобы надеяться на повторение этого. Такие вещи случаются не чаще раза в несколько лет.
Думаю, что Вы не обидитесь за эту откровенность, хотя и уверен, что "Землетрясение" для Вас важнее и дороже последней повести (в силу его автобиографичности).
Прежде всего, роман мне показался менее цельным, чем "Головокружение". Он как бы распадается на три самостоятельных темы: 1) тема любви Мариам; 2) производственная тема; 3) тема ашхабадского землетрясения.
Конечно, в любом романе много таких линий развития, но все они, в конечном счете, увязываются в целое – тем самым "предостережением", о котором Вы писали в письме. Мне самому кажется странным впечатление о разнородности романа – ведь я убежден, что в жизни было все именно так, как Вы описываете. А в жизни, конечно, все взаимосвязано и взаимообусловлено. И если роман не производит впечатление цельности и единства, то, наверное, это происходит от его чрезмерной сжатости и неполноты, от того, что не все нужные жизненные связи вскрыты и отображены, мне даже кажется, что "Головокружение" – это чисто однотемная повесть, "Землетрясение" же – сложнее повести, но не доросло до цельности многотемного романа.
Пишу это, и сам удивляюсь своей наглости. Однако Вы сами вызвали джинна из бутылки, вот я и стараюсь, как могу. Тем более, что понимаю случайность своей критической роли. Ведь если бы в "Головокружении" не было бы Вашей антиденежной дидактики, то я был бы только по-читательски взволнован, а затем возмущен бранью Яновской, но не было бы такого острого желания возразить Вам, заново продумать поступки героев и найти им правильное (с моей точки зрения) объяснение.
За последнее время я уже привык к многократно повторяемому тезису о том, что "заданность", "идейность" – вредны, губительны для художественного произведения и потому недопустимы. Но на Вашем примере убеждаюсь, что это не так. Вот "Землетрясение" – одна правда, без всякой "заданной идеи". Но оказывается, что этого мало! Появляется "Головокружение" – тоже несомненная правда, но освещенная Вашей мыслью, болью, предостережением – и я взвиваюсь на дыбы, да-да, все именно так, и только так, и случается в нашей жизни, и, боже мой, как же нам нужно измениться, чтобы такие трагедии не случались!
- Или наоборот: нет-нет, весь этот ужас произошел совсем не потому, совсем не потому, совсем по другим причинам, и нам надо быть вот такими и такими-то!
Равнодушие невозможно, потому что: 1) дана несомненная правда, неискаженная жизнь – это главное для пробуждения чувства читателя; 2) высказана Ваша заинтересованная точка зрения – и у читателя пробуждается собственная мысль.
К сожалению, в "Землетрясении" Вашей оценки произошедшего я не уловил. И если она даже есть, то недостаточно выпукло для рядового читателя выражена. Поэтому-то не возникает и потребности в переосмыслении романа: "Да, так было в Ашхабаде 1948 г. Ну и что? – Да, жалко погибших, но ведь виновно лишь стихийное бедствие, его могло бы и не быть". Простите, но единственный ясный вывод из "Землетрясения" - "надо идти на антисейсмические излишества", но это и так всем понятно, из одного факта землетрясения, и возражений никаких не вызывает.
Однако я все же попробую себя изнасиловать и наскрести из скудости собственных соображений:
Тема любви. Честное слово, мне очень нравятся сильные, всепоглощающие чувства Ваших героев. Жить становится светлее, когда убеждаешься, что такое еще есть на белом свете (хотя и не сомневался в этом нисколько). И все, что связано с этим – даже поглупление сильных мужчин, даже некоторая "животность" гибких женщин – все это, правда, очень человечно и очень хорошо. И я Вам снова благодарен за рассказ о Мариам, Володе и Денисове. Но все же этого мне мало.
Я ощущаю неудовлетворенность именно от того, что эта история "нашей Кармен" так насильственно и нелепо была прервана землетрясением. Как будто кто-то в самый разгар шахматной битвы взял да и смел рукавом фигуры с доски. Вы же знаете, Лазарь Викторович, что трагедия развивается закономерно, как в "Кармен" или в "Головокружении", а в "Землетрясении" она так и не достигла своей естественной развязки, хотя последняя и намечалась. Например, возможен был такой вариант: Воробьев успешно запутывает и запугивает Мариам, и реально доводит ее до, скажем, политического обвинения (что равносильно гибели). И вот тут-то, в час испытания, должны были выясниться характеры героев: видимо, робкий и самоотверженный Володя Птицын (который, вообще-то, мне мало симпатичен из-за своего безволия и потерянности) геройски заступается за Мариам (может, даже убивает Воробьева), а представительный и дружественный Денисов – напротив, стушевывается и предает свою любовь. Вот тогда бы читателю пришлось бы по-своему оценивать всех трех, соглашаться или не соглашаться с Вашей оценкой (потому что и Вам невольно пришлось бы оценивать и Денисова, и Володю, и Мариам – и все их предыдущие поступки). Вы скажете – но ведь именно так было в реальной жизни! Но что же делать – это нужно для литературы. Сошлюсь на случайно подвернувшегося под руку С.Лема: "Очень литературной – в профессиональном смысле этого слова – является привычка, стремление создавать именно нечто целостное, т.е. определенное упорядочение, последовательность событий, которые каким-то образом замыкались бы и взаимно объясняли друг друга… Так повелось издревле, ибо что такое, например, мифы, как не навязывание видимости порядка даже таким явлениям, которые его в себе не содержат?" ("Высокий замок").
В "Землетрясении" поведение героев лишь случайно: Денисов лишь случайно оторвался от Мариам и не спас ее, а чудом уцелел сам. Володя лишь случайно увидел гибнущую Мариам и погиб. Все могло быть совсем наоборот, и что же – надо было делать иные выводы? Нет, в данной ситуации нам остается право только на один вывод: не надо жалеть деньги на антисейсмические мероприятия, что опять же – бесспорно.
Автокрушение в "Головокружении" – только внешне случайная катастрофа. На деле же – это закономерная "случайность", закономерный итог жизни героев и повести. Землетрясение же в романе разрушило не только город, но и трагедию любви ашхабадской Мариам.
Производственная тема. Она меня тоже не удовлетворила своим решением. Здесь помешало уже не землетрясение, а то обстоятельство, что у Лени Галя оказался запасной выход из невыносимой ситуации – бросить кино, став писателем, что, конечно, выход для прирожденного писателя, случайно попавшего на киностудию (на деле в те времена быть писателем значило не меньшую трагедию, чей быть кинорежиссером), но никакой не выход для прирожденного киношника. А для Вашей производственной линии – уж лучше бы не было этого квазивыхода. Лучше бы Леня безобразно спился – это было бы естественнее и правдивей (в смысле – типичней). Тогда бы Ваша производственная трагедия достигла бы полной глубины и невыносимости – как это и было в то время. "И до чего же гнусная была тогда жизнь – и в науке, и в литературе, и в колхозе, и на заводе! Боже, до чего же сейчас хорошо! Хоть и не всегда сладко", - так у меня формулируется впечатление от этой линии романа: только голое чувство от созерцания той жизни, но мысль все же не пробудилась.
Наконец, тема самого землетрясения. Основная тема, если судить по названию романа, но самая бедная по материалу и потому, как мне кажется, самая слабая. Гибель большого города – огромная тема. Подлинно трагичная тема – потому что случайность ашхабадского землетрясения – лишь в наших глазах – случайность. Но не с точки зрения сейсмологов!
Конечно, я толком ничего не знаю, но интуиция и здравый смысл подсказывают: не могли сейсмологи не предупреждать об опасности. Но к ним не прислушивались. И в этом трагедия. У Вас же об этом сказано лишь вскользь, почти в шутку, что, мол, уцелел один дом с антисейсмическими "излишествами". Великолепная деталь. Но ее мало. Ее даже можно не заметить, тем самым пройдя и мимо виновников, строивших город наспех, на авось, лишь бы план сбыть, лишь бы отрапортоваться. А ведь народ, который здесь издавна жил, видимо, знал, как избегать опасности землетрясений – старая мечеть не разрушилась (между прочим, Вы, наверное, знаете, что в 1964 г. ее позорнейшим образом доконала – но уже рука человеческая). Почему жe жители Ашхабада в своих частных домах забыли древние приемы антисейсмического строительства? Кто, или, может, что тут виновато?? – Я не знаю, кто виноват, но, во всяком случае, догадываюсь, что здесь есть в чем разобраться и исследовать "с пристрастием". Но, к сожалению, в романе этого ничего нет, как будто Вы настолько ослепли от горя гибели своих друзей, что не стали и разбираться ни в чем, а зажали сердце в кулак и уехали с глаз долой.
И еще мне показалось, что Вы не всю правду рассказали об ашхабадском землетрясении – о мародерстве и грабежах, о войсках и эпидемиях и т.д. Может, об этом не разрешается говорить – даже сегодня? – тогда, значит, не пришло еще время для описания этой трагедии. Что поделаешь! Но мне совершенно ясно: если даже я, лишь мельком слышавший об 1948 г., заподозрил у Вас – неполную правду, то для очевидцев такие умолчания будут нестерпимы. – Но, в общем, я не знаю.
Кстати. В 1966 г. мы с женой два дня пробыли в Ашхабаде и на его главном проспекте Свободы видели закрашенную, но отчетливую старую табличку "…Сталина". Сейчас это воспоминание меня очень мучает: "Неужели Вы соврали ради красного словца Лени?" Предположение же, что в 1948 г. был проспект Свободы, потом он стал Сталина, а затем снова – Свободы, кажется мне невероятным. Как же было на самом деле?
Ну вот, кажется, и все, что я могу сказать "критического" о "Землетрясении". Еще раз извините, что роман я читал слишком быстро и взахлеб. В школе нас учили оценивать литературные достоинства, композицию, стиль, язык и пр. Ничего из этого я не усвоил и не умею. Одно только знаю: читал Вас с большим удовольствием, верю почти каждому слову. Мне нравятся Ваши герои (вернее, как они достоверно написаны) – особенно Леня и Мариам. Меньше – Володя и Денисов. Последний – из-за шаблонной ситуации литературы 50-х годов: был развал, потом приходит новый руководитель, энергичный и передовой, и все в мгновение ока изменяется… Только в конце романа Денисов из привычной фигуры становится живым человеком. Наверное, следовало сразу раскрыть его канадскую эпопею и этим отойти от привычного для читателя облика. Но я кончаю.
Хочу только еще раз коснуться главного для меня вопроса: о вине денег в "Головокружении". Я рад, что Вы, кажется, склонны со мной согласиться, что в любви Кости и Ксаны деньги не играли решающей роли. Но, конечно, это совсем не зачеркивает громадной и вечной, как мир, денежной темы. И я буду с Вами вынужден согласиться: да, "власть денег" существует тысячелетия и будет существовать еще долго. Мы сегодня – не исключение.
Еврейские пророки проклинали ростовщический блуд Вавилона и создавали великий анатизм иудейской веры. Затем апостолы проклинали продавшийся и развратный Рим и обратили народы в христианскую веру. Потом Реформации, затем Революции… Сейчас новые пророки проклинают "капиталистический блуд" Нью-Йорка и в корчах ЛСД рождают новую религию, в то время как в Китае приверженцы "высоких идеалов" и "высокой бедности" громят ревизионизм-капитализм. Я понимаю, что вопрос громаден. Я даже думаю, что это самый главный вопрос – не только для меня, но и для всех нас, для всей эпохи. С кем же Вы – с создателями великих цивилизаций – Вавилона, Рима, Парижа, Нью-Йорка, Москвы – или с создателями "высоких верований", великих религий - иудаизма, христианства, маоизма?… Думаю, что это деление проходит и у нас, даже в нашей литературе – ну, скажем, между А.Твардовским и В.Кочетовым.
Вы пишете, что "власть денег" у нас растет, а с "высокими верованиями" – неблагополучно. Вас это удручает. Меня же радует, наверное, потому, что я вижу в этом процессе иной смысл: растет терпимость, научный (сомневающийся) подход к истине; вместо администрирования в экономике укрепляется экономический (т.е. денежный) подход, увеличивается материальное и духовное достояние народа. Понятно, что Вам кажется опасным – распространение погони за материальными благами вместо устремленности к духовным богатствам. Но, уверяю Вас, что такое уменьшение "духовности" общества – лишь иллюзия. Убежден, что и раньше люди также гонялись – только не за автомашинами и дачами, а за куском хлеба и отрезом материи. И так же убивали на это всю жизнь. Только тогда у Вас не поднялась бы рука упрекать людей за эту жажду куска хлеба, поскольку его необходимость Вам очевидна. Сегодня Вам так не кажется, хотя завтра Ваш внук наверняка будет считать отсутствие личной автомашины и квартиры – крайней ступенью бедности. Конечно, очень бы хотелось, чтобы человек, удовлетворив только минимум потребностей, сразу хватался за культуру и богатства духовные. Зачастую так и бывает: родители бьются за материальный достаток и учебу детей, дети пользуются этим относительным достатком и дилетантски потребляют искусство, внуки – становятся аристократами духа. Но это как раз не правило. Духовный рост всей массы людей не может идти так быстро. Народ меняется – лишь столетиями, да и индустрия современная нуждается не только в интеллектуалах, но, главным образом – в людях физического труда, для которых излишнее образование – лишь помеха в производственном процессе. С материальной направленностью многих людей поневоле приходится мириться. И никакие "высокие верования" не могут зачеркнуть этой экономической необходимости. А вот повредить экономике, благосостоянию и прогрессу экономики в сторону увеличения роли умственного труда – могут!..
Но, я чувствую, что этот разговор не может быть коротким и исчерпывающим, тем более – в письме. Хотя продумано мною по этому поводу – много. Поэтому если Вас действительно интересует эта великая тема, то буду рад встретиться в удобное для Вас место и время.
Мой домашний телефон – 148-69-54 (спросить Виктора или Лилю).
Очень жалею, что не успел послать Вам это письмо до Нового Года, поэтому
Поздравляем с наступившим Новым годом! 31.12.1971.
Уважаемый товарищ Ткаченко!
(Кстати, никак не дознаюсь из Ваших писем о имени Вашем и отчестве).
Конечно, не стану скрывать, Ваша прохладная оценка моего романа меня огорчила. Этот роман дорог мне, он пережит, и я все еще никак не освобожусь от ощущения чуда, что смог написать его и напечатать. Вы говорите где-то в письме, что, де, может время еще не приспело об этом писать, если нельзя написать все до конца по правде. Ну, во-первых, я писал все по правде, а во-вторых, некоторые детали, которые я действительно опустил, станут предметом литературы, увы, лет через сто, поскольку человечество не любит слишком живых свидетельств, уважая реставрацию фактов. И тут же, кстати, скажу об улице Свободы. Да, так оно и было: до землетрясения улица называлась Свободой, когда упал город и его начали перестраивать по иному плану, но с сохранением этой главной магистрали, - ей было дано и главное имя той поры, а где-то в году 57-м эта улица снова обрела свое изначальное имя.
Спорить с читателем автору не положено. Автору дано убеждать только своей работой. Посему, возражать Вам по существу Ваших замечаний по роману не стану. Скажу лишь, что в "Землетрясении" не три темы, как Вы считаете, а две: землетрясение психологическое, социальное и… сейсмическое.
Вы и в этом письме интересно излагаете свои взгляды, которые не могут не заинтересовать, т.к. продуманы, подкреплены прочитанным. Но чуть-чуть от Ваших рассуждений, т.с., отдает инженерией. Не согласны? Есть в них, на мой взгляд, некая чрезмерная рассудочность, некое желание все пронумеровать и снабдить формулировкой. Да, конечно, пускай люди становятся все более зажиточными – тут спора нет. И все же, была эпоха Возрождения и был Ганзейский союз. Еще ближе пример. Был у нас НЭП и в те же годы была очень молодая и бескорыстная пора Революции. Есть времена, которые не поддаются анализу, если говорить об истории народов. Вы знаете об этом. Никто из самых великих умов не сумел и не сумеет объяснить древних греков, равно как и древних римлян. Что же касается нашего с вами времени, то мы с Вами и подавно не сможем выступить в роли установителей истин, пребывая в естественной для современников роли участников событий. И потому один участник судит так, другой – эдак. Пройдет время, и кто-то в будущем что-то найдет разумного то в одной сумме идей прошлого, то в другой. Время же наше лет через сто-двести будет названо, как ныне названы все пройденные человечеством эпохи. Жаль, мы не узнаем, в какое все-таки время мы жили. Хотелось бы, чтобы оно оказалось не переходным, а, собственно, созидающим.
Повидаться с Вами мне очень хочется. И я попытаюсь организовать такую встречу в духе 19-го столетия, как только разделаюсь со своей новой повестью, которая очень что-то трудно у меня пишется. Думаю к весне все же закончить ее и снова стать свободным человеком.
Роман "Землетрясение" лишь звено – самое любимое – в моей большой книге исповедального (модное словцо!) ряда. Посылаю Вам свою совсем недавно вышедшую книжку, куда включены еще две повести из этого ряда, есть и еще одна уже вышедшая: "Путешествие за край солнца". А вот сейчас как раз я и пишу последнюю повесть этого цикла. И буде она у меня выйдет, я смогу считать, что написал книгу в целом, нет, не о себе, не столько о себе, а о времени, соучастником которого я оказался.
Крепко жму Вашу руку. Рад, что на Руси все так же в традиции думающие люди, как то было во времена Добролюбова. Ваш Лазарь Карелин. 2 января 72 г.
Уважаемый Лазарь Викторович!
Все получилось, как и ожидалось: Вы рассердились за последнее письмо и вернули меня к читательскому корыту. Ей-богу, я доволен! Только, ради бога, простите за боль, что я подчинил: догадывался, что "Землетрясение" вам дороже других своих книг, но не знал, что до такой степени.
Большое спасибо за подарок – он мне очень дорог, тем более, что Вы понимаете: эти короткие повести не могут мне не нравиться. Взбудораженный "Землетрясением", я был удовлетворен и ублажен законченностью и совершенством повестей (и, конечно же, их интересной правдой). Скажите, Лазарь Викторович, а Ваш "Младший советник юстиции" и другие прежние вещи – так же хороши, как этот новый цикл, или все началось лишь с "Землетрясения"?
От души желаю успешной работы. Ответа не жду. До свидания.
Уважаемый Геннадий Иванович! Я думаю, Вам будет интересно узнать подробно изложенное мнение о Ваших спектаклях – от рядового зрителя, отнюдь не театрала (обычно, в год я смотрю не больше 3-4 спектаклей), не знатока (мои познания о театре ограничиваются, в основном, объемом средней школы и самыми расхожими именами). Говорю это не для самобичевания, ибо не вижу ничего зазорного (нельзя знать все обо всем), а лишь для того, чтобы заинтересовать Вас: ведь, в конце концов, Вы готовитесь к встрече именно с массовым зрителем.
И еще одно обстоятельство мне следует обговорить сразу: свою принадлежность к демократическому умонастроению, если будет позволено так выразиться. Ведь Ваша цель, по-видимому, состоит не только и не столько в создании нового типа театрального зрелища, сколько в анализе изображенной эпохи и воздействии на зрителя, поэтому знание реакции людей различных настроений не может не заинтересовать Вас.
1. Первой для меня оказалась "Вест-сайдская история" (2 июня 71г.). Наверное, это лишь результат известного правила: "первое впечатление – самое сильное", но и сейчас этот спектакль кажется мне наиболее сильным и удачным. Вернее – самым естественным, органично слитым с формой и стилем игры Ваших ребят.
Наверное, Вам уже не раз приходилось слышать о потрясении, которое испытывают люди, впервые попавшие к Вам. Они ошеломлены этим накалом страстей, длящимся не минуту и не две, а от начала до конца, этим перманентным взрывом психической энергии, которая буйно льется в зал, затопляя его, так что некогда и негде спокойно дышать. "Откуда у них только берутся силы? – Обычному человеку чувства такой силы недоступны!" – Вот мои мысли рядового зрителя. И потому возникает благодарность зрительного зала за эту душевную щедрость, за этот водопад психической энергии, за этот гигантский труд, который ощущается в ритме и пластике Вашего "говорящего балета" (пантомимы). Риф, Бернардо, Тони, Анита, парень с автоматом – смотреть на их игру без восхищения просто невозможно.
Но Вам эти отзывы давно знакомы и, наверное, не очень интересны. Я хочу повести речь о другом: об идейном значении Ваших спектаклей. Повторяю: до самого конца я был уверен, что для Вас главное – новая форма, новый стиль игры, а содержание – играет лишь побочный, второстепенный смысл. И лишь только услышав от Вас слова о том, что "Оптимистическая трагедия" была поставлена потому, что, пожалуй, она является единственным произведением, позволяющим проанализировать и понять революционную эпоху, - я понял, что идейный заряд увиденных мною вещей – не побочный результат, а глубоко продуманный и рассчитанный замысел режиссера. Следовательно, эту тему можно обсуждать, критиковать и спорить. Так вот, о "Вестсайдской истории". Она, несомненно, оставляет впечатление антиамериканской вещи. Во всяком случае, так звучит финал, итог спектакля, с этим итогом зритель уходит из зала: "Иммигранты приезжают в Америку, вынуждены драться там, гибнут и чувствуют себя несчастными. Как плохо в Америке!"
Но это не единственный, и, на мой взгляд, не самый глубокий смысл "В.истории". Раньше я только слышал об этой вещи, поэтому сегодня сужу о ней по Вашей интерпретации. Думается, что в первоначальной (американской) редакции, вместо антиамериканизма главной была совсем другая тема: трагическая тема современных Ромео и Джульетты, тема осуждения групповой и расовой вражды и ненависти. Это чувствуется.
И действительно, причем тут сама Америка с ее идеалами спокойного и радостного праздника, с ее свободой устраивать каждому свое счастье или несчастье и смерть (лишь бы не в моем квартале)?
У Шекспира осуждение бессмысленной вражды двух родов – однозначно и безоговорочно – и никак не подменяется осуждением порядков или строя города и страны, в которых разворачивается действие. У Вас же эта неоправданная подмена объектов осуждения происходит. И мне это было неприятно. Конечно, я понимаю необходимость побочных соображений и Ваше положение над пропастью, но для зрителя они ничего не меняют: Финал во многом перечеркнул истинную трагедию "В.истории". Перечеркнул трагедию человеческой ненависти, которая важна не только для США, но и для всего мира, в том числе и для нас, грешных. Вспомним, сколько было у нас таких историй, пусть не на основе расово-эмигрантской, а – классово-групповой ненависти. Вспомните, например, прекрасное решение этой темы в фильме "Сорок первый" (между прочим, этот фильм до сих пор вызывает злобное осуждение со стороны китайской пропаганды). Мне кажется, что неправильная посылка о вине американских порядков и законов в Вестсайдской трагедии привела Вас к неверной финальной ноте, к привычному для нас "антиимпериалистическому штампу", досадному в конце настоящей трагедии.
А ведь весь спектакль в целом говорит совсем другое. Для меня он явился проникновением в таинственный мир современной хулиганствующей молодежи (и не только в Америке), в примитивность и силу их чувств и представлений о чести, достоинстве, успехе, свободе. Из всех этих парней только Тони и Мария (и Анита немного) начинают взрослеть, начинают понимать, что в человеческом общежитии должны действовать другие аргументы, кроме голого насилия и драки (видимо, обычные законы и мораль данной страны), что счастье и успех сами собой не приходят - их приходится упорно добиваться и зарабатывать тяжелой и неблагодарной работой (быть обычным американским тружеником). Остальные же ребята находятся еще в полудетском, вернее, получеловеческом состоянии и буквально грызутся между собой как звери за обладание "ареалом обитания" (улицей).
На примитивность молодости накладывается примитивность традиций тех стран, откуда прибыли эти эмигранты. Поэтому конфликт взрослого (трудящегося и законопослушного) мира с миром молодежным (бездельным и дерущимся) сливается с конфликтом американских законов и традиций с кодексом старых традиций, которые прихватили с собой из прошлого эти ребята. В спектакле представлен только последний конфликт, да еще в искаженном виде, поскольку вина за эмигрантские драки странным образом возводится на саму Америку. Но ведь зря это.
Америку можно упрекнуть разве только в излишнем благодушии и либерализме, но никак не за возникновение самих драк и ненависти. Легко понять, что здесь закручивается один из сложных американских узлов: интересы спокойствия и соблюдения законов требуют от полицейских решительного подавления и разгона всех молодежных шаек, но традиции самоуправления, гуманности и либерализма (вспомните, например, осуждающие крики гуманиста Дока, когда полицейские начинают применять насилие) мешают это делать, вынуждают терпеть кровожадные и дикие традиции эмигрантов.
Думаю, что если бы Вы согласились со мной, то даже в пределах узаконенного либретто можно было бы найти достаточно красок, чтобы выразить истинную трагедию и групповой ненависти, и американского либерализма.
Для этого нужно, чтобы фигуры полицейских чинов, и особенно, "Хозяйки" несли не только сатирическую нагрузку, но и серьезную, трагическую ноту – демонстрировали провал добрых и серьезных попыток привить эмигрантам (сразу и добровольно) "правильный", американский образ жизни.
Старое так просто не уходит, перевоспитанием на празднике в честь Америки не уничтожается, оно изживается лишь в боях, ценою крови и жизни – или путем предварительных арестов наиболее фанатичных главарей шаек (вроде Рифа и Бернардо), либо путем свободного их самоуничтожения, но при этом гибнут и хорошие, новые люди (Тони и Мария). Таким образом, вина за гибель современных Ромео и Джульетты лишь косвенным образом ложится на американский либерализм (типа Дока). И может, в этом смысле, наоборот, именно Док, вернее его либерализм, должен быть обрисован сатирическими красками, как косвенный виновник трагедии.
В общем, материал спектакля дает очень много пищи для размышлений, но акценты в нем смещены, и первые, непосредственные выводы получаются неверными.
2. В следующий вечер я уже смотрел "Оптимистическую трагедию".
Эту вещь я знал в традиционном исполнении, и потому могу сравнивать. Начну с похвал: на мой взгляд, в идейном плане, она намного выросла.
У Вишневского имеется одна сквозная тема: создание регулярной Красной Армии из стихийной, взбаламученной массы людей. В этом его пафос, его цель и оправдание всего, что было. Надо сказать, что, хотя мне чужда философия "цель оправдывает средства", но пьеса Вишневского, целиком на ней стоящая, кажется мне вполне удавшейся, монолитной и правдивой. Вся удача Вишневского, что он смог совместить правду о революции с пафосом ее конца.
У Вас этот пафос не отброшен, он присутствует, но в ослабленном виде, он как бы поблек и немного потеснился для других мыслей и чувств участников трагедии. Поэтому трагедия уже не производит такого монолитного и единого действия, но зато поражает многообразием чувств. Тема Вишневского остается приглушенной, потому вперед вылезает сама правда революционной жестокой эпохи.
Мне кажется, что здесь смещение авторских акцентов приносит только пользу правде и спектаклю. Но, наверное, можно было бы не ограничиваться только приглушением, а воспользоваться правдой материала пьесы Вишневского для того, чтобы провести свою, новую тему. Сейчас этой темы я не почувствовал.
Разберем коротко обстановку.
Революция взбаламутила всех людей, разбила все "порядки" и "службы", разбередила их стремление к счастью и свободе "сейчас и немедленно". Все это прекрасно выражено в монологах Алексея. Но, отменив старые порядки, революция не могла сразу и из ничего создать новые, достойные современного человека условия цивилизованного существования – демократические свободы и законы, высокую степень образования, культуры и квалификации. Революция была очень глубокой: она отменила не только отжившие политические институты, как это было в прежних революциях, когда на основе заранее сложившейся буржуазной экономики и моральных норм создавалось новое цивилизованное общество. Наша революция отменила сразу все: и самодержавного царя, и буржуазную экономику, и религиозную мораль и сознание. Люди остались голыми и свободными, в бунте и анархии. Но долго так продолжаться не могло, ибо грозило всеобщей гибелью. И вот стихийно рождается власть: партия большевиков жестко и сурово начинает создавать порядок снова. То, что это было исторической необходимостью, доказывается тем обстоятельством, что новая власть создавалась стихийно и повсеместно и совсем не обязательно большевистская. Одним из примеров может служить хотя бы власть анархистского Вожака. Как ни груба и ни жестока она – все же это шаг вперед по сравнению с состоянием простой толпы и анархии, все же это своеобразный порядок и даже - "закон". Естественно, первой ступенью от всеобщего хаоса толпы должна стать только самая простая и примитивная власть наиболее сильного индивидуума (как в любой ватаге или шайке типа "вестсайдской") – т.е. власть Вожака.
К сожалению, я не видел Вожака в Вашем личном исполнении, но в исполнении № 2 он не производит нужного для Вашего спектакля впечатления. Его образ идет скорее от традиций замедленного и внушительного спектакля Вишневского – большой, грузный, молчаливый и сдержанный. Но там он производит впечатление грозной, хоть и скрытой силы. Здесь же, в Вашем мире сильных чувств и бурных страстей его власть просто непонятна. Она ничем не доказывается, а только подтверждается подчинением окружающих. Конечно, я совсем не хотел бы, чтобы вы пошли по пути Вишневского, рисуя Вожака только жестокими и сильными красками злобы и коварства. На мой взгляд, это более сложная и многозначительная фигура – и, кроме чисто злодейских функций, у него есть другая, более важная тема – тема трагедии самого Вожака – несомненно, искреннего и сильного революционера.
Ведь и Комиссар, и Вожак – это люди одного и того же поля ягоды. Это люди, завоевывающие свою власть, сталкиваются друг с другом в борьбе за эту власть над данным "человеческим контингентом". Комиссар – это большевистский Вожак, а Вожак – это анархистский Комиссар.
У Вишневского Комиссару противостоит, прежде всего, хаос, толпа, а Вожак в ней – лишь как сильнейший представитель этого хаоса. На деле же это, прежде всего, борьба за власть двух Вожаков, двух Комиссаров. Причем все шансы на победу – и в истории, и в конкретной пьесе на стороне большевистского Комиссара. Силы неравны, и победа заранее известна, поэтому, с точки зрения Вишневского, никакой истинной трагедии не происходит, она оптимистична. Чтобы создать из этой исторической обстановки трагедию, Вишневскому пришлось пойти на двойную неоправданную случайность: сделать Комиссара женщиной и потом ее убить. Но эффект трагичности этим был достигнут: хотя исторические силы анархистов и большевиков были явно неравны, но когда Комиссар – женщина со всеми полагающимися для нее слабостями, а ее противник – сильный мужчина, то чисто интуитивно кажется, что положение Комиссара трагично и ей не выстоять.
На деле же все совершенно не так. Именно Вожак и организационно, и морально слабее, а Комиссар прекрасно использует свое положение женщины для создания раздора между Вожаком и анархистом № 2 – Алексеем.
В чем слабость Вожака? – Как ни странно, именно в том, что он – в гораздо большей степени революционер, чем Комиссар. Он обречен, потому что обречена революция с ее хаосом и примитивной властью всех местных анархистских и партизанских вожаков и атаманов. Россия, долгие века жившая при "порядке", не могла не вернуться снова к порядку – с офицерами и боцманами, регулярностью и муштрой. Вожак проницательно видит слабости людей, непростительные с точки зрения его рев.идеалов, он видит испорченность людей с точки зрения "анархистского коммунизма", и все же упрямо верит, что революция сможет вычистить и переделать людей, сможет победить, и потому он держится анархизма – этого "коммунизма во что бы то стало и сегодня" – и противостоит большевизму – этой "диктатуре, работе и порядку сегодня! – ради коммунизма в далеком завтра". Он исторически обречен, поэтому он погибнет. Но есть и конкретные слабости, по которым он гибнет в поединке. – Вожак жесток, но жестокость его принципиальна, логична и по-своеобразному справедлива. Он санкционировал убийство матроса и старухи, а потом двух пленных офицеров, но в обоих случаях им движет сознание революционного самосуда и мужицкая логика уничтожения бар-дворян - "под корень". К людям же своего лагеря: Алексею, Комиссару и др. он не способен так враждебно относиться, не способен бороться насмерть и смертельно их ненавидеть, ибо видит в них союзников. Алексея он не уничтожает, хотя зовет его "гадом", как будто чувствуя его предательство и будущего убийцу, а в Комиссаре ценит "важную для анархизма жилку" – решительность, и пытается установить с ней союз.
Совсем другая Комиссар. Она олицетворяет не стихию революции, а нарождающийся из центра новый порядок. Для нее люди – только хороший или плохой материал, из которого надо строить регулярные батальоны под руководством партии. Вопросы счастья конкретных, сегодняшних людей ее не волнуют – это все будет в далеком и почти нереальном будущем. В ее идеологическом споре с Алексеем она побеждает только благодаря голым лозунгам ("партия дала землю, мир, волю) и откровенной слабости влюбленного в нее Алексея.
Презрение к "человеческому материалу" и иезуитизм Комиссара видны на каждом ее шагу – касается ли дело Алексея, любовь которого мастерски используется для раскола анархистов, а потом вынуждается к убийству своего прежнего товарища, или это касается самого Вожака, который, несмотря на "свои несомненные революционные заслуги в данный момент вреден для дела партии" и потому должен быть ликвидирован без суда и следствия, по пустой бумажке и даже – без последнего слова, этого "предрассудка буржуазного суда"; или дело касается соратников Комиссара: большевика Вайномена, который лишается права голоса о судьбе Вожака и становится лишь "солдатом партии”, или остальных членов партячейки, которые без колебаний посылаются на смерть (правда, тут Комиссар не забывает и о себе); или, наконец, Командира. По отношению к Командиру Комиссар совершает двойное предательство – сначала приняв его в члены своих друзей, несмотря на признание со стороны последнего в ненависти к революции из-за убийства семьи (так совершается измена Комиссара заветам классовой ненависти к классовому врагу), а затем – санкционировав открыто распоряжение Вожака об аресте Командира, когда выяснилось, что в тот момент большинство матросов еще шло за Вожаком. Конечно, дело кончилось лишь временным арестом Командира, но если бы его шлепнули сразу или сбросили бы в воду, то, несомненно, Комиссар поступила бы так же: ведь дело партии важнее личной судьбы офицера.
Вообще, отношения Комиссара и Командира полны глубокого символизма – это тоже родственные души, как и Вожак-Комиссар. Таким образом, если Командир и Вожак – это полные антиподы, антагонистические противоположности строгого порядка и революционной стихии, то Командир и Комиссар – противоположности лишь внешние. Оба они противостоят Вожаку, как силы порядка против хаоса, но только если Командир олицетворяет старый, сломленный и побежденный порядок, то Комиссар – новый и побеждающий. Но это различие оказывается несущественным, и потому происходит вполне закономерное сближение. Можно сказать, что этот треугольник олицетворяет историческую ситуацию, когда в ходе смены одного порядка другим была сломлена революционная стихия и свобода – силами защитников обоих порядков.
Поймите, я совсем не за историческое оправдание и воспевание Вожака. Обреченность его очевидна, но это обреченность одновременно и революции, ее полной свободы и надежд на немедленное счастье, и потому эта обреченность трагична. Нt создание железных батальонов партии, а гибель революционных устремлений – вот какую тему позволяет провести материал "Оптимистической трагедии". Пьеса Вишневского – действительно оптимистическая: Комиссар гибнет, как это бывало и в жизни (конечно, не с Ларисой Рейснер), но эта гибель лишь эпизод с точки зрения торжествующей победы партии, нового порядка. Но ведь в материале этой пьесы скрыта другая, настоящая, "пессимистическая" трагедия – трагедия гибели революции, и ее надо уметь выявить.
На мой взгляд, Ваш театр полностью такую задачу выполнить еще не смог: правда, он основательно заглушил тему Вишневского, но не дал ясно и проникновенно новой темы. Я, например, услышал лишь многозначительную разноголосицу. Это касается и Вожака, и других персонажей трагедии. Вот, например, Сиплый. Мне очень нравится игра артиста, который его представляет. Кажется, он сделал все, чтобы если не реабилитировать, то хотя бы объяснить своего героя, но уж слишком очернил его Вишневский, чтобы это удалось вполне талантливому артисту. Зритель так и не понимает причины, по которым Сиплый совершает предательство морского полка: то ли из-за трусости (это неверно), то ли из-за безграничной ненависти к новому порядку Комиссара – убийце его друга Вожака.
Подчеркну еще раз: историческая прогрессивность Комиссара и ее дела несомненны. В историческом плане Комиссару надо сочувствовать и радоваться ее победе, ибо это победа закона над дикими джунглями (а в конечном счете, будущего гуманизма – над рев.фанатизмом и утопизмом), но при этом нельзя скрывать, что это и победа будущего культа личности, гибель утопических идеалов, уход в землю Революции.
И если бы в финале каким-либо образом снова появились Вожак и Сиплый – пусть поверженными, убитыми и опозоренными, но понятными – это было бы актом справедливости.
Теперь о форме этого спектакля: Она мне показалась менее эмоциональной, чем "Вестсайдская история", показалось, что здесь Ваше главное преимущество и оружие было использовано не в полную силу. А может, дело только в том, что сама пьеса меньше подходит к Вашему жанру, чем насквозь музыкальная "В.история". Очень понравилось многократное использование темы флотского вальса (у Вишневского, кажется, он звучит лишь один раз) – прямо физически ощущается нехватка музыки.
Думается, что такую трагедию, о которой я толковал, вряд ли можно выразить словами – но музыкой и жестом – можно, я уверен, и сделать это могут только Ваши ребята, и, наверное, сегодня – никто больше.
3. И, наконец, 4.6.71г. я смотрел "Город на заре". Он мне показался наиболее лиричным, спокойным. Конечно, это тоже трагедия, но в меньшей степени, чем виденное мною раньше (между прочим, я бы назвал Ваш театр скорее музыкальной трагедией, чем драмой), но, видимо, в рамках пьесы Арбузова было очень трудно выявить настоящую трагедию, хотя в той жизни 30-х годов трагедийного материала было достаточно.
Пожалуй, именно в последнем спектакле мне больше всего запомнились отдельные отточенные сцены – купание в Амуре, первое знакомство будущих родителей первого гражданина Комсомольска, игры Альтмана, ребят с гитарами, амурского мужика – все это незабываемо. И то, что здесь много игры и мелодий – очень хорошо (может, за исключением стихов Вознесенского – да и то, наверное, лишь потому, что они показались повторением театра на Таганке).
И все же, как ни ценны эти лиричные моменты, в главном – спектакль звучит высокой трагедией. – Видимо, Ваш Театр Сильных Чувств не может не исполнять трагедий.
Главный герой этой трагедии – все тогдашнее поколение – и его главный представитель – Белоус – этот Павка Корчагин 30-х годов. Белоус утверждает счастье самоотречения (уже не просто во имя партии, как Комиссар), а во имя стройки, будущего города, будущего материального счастья. Трудно не поверить в реальность этого парня, когда он обращается в зал с тайным презрением к своим зажиревшим и успокоившимся потомкам-сверстникам. Думается, что для Ваших ребят, которые сегодня ведут жизнь, полную поистине героического труда, такое мироощущение вполне понятно. Но если в будущее и цель Вашего труда я твердо верю, то вот результаты энтузиазма строителей Комсомольска у меня вызывают совсем иные эмоции – и их не могут стереть даже тысячи самых талантливых актеров.
И, наверное, так чувствуют многие: мы знаем, что ожидало комсомольских энтузиастов в 1937г., мы знаем, что замечательного и удивительного города не получилось – вырос один из рядовых и стандартных соцгородков, ничем не отличающийся от своих многочисленных собратьев, построенных с гораздо меньшими жертвами и трудами и более эффективно. Большинство из нас прошло школу целины и ком.субботников и знает, как часто трудовой энтузиазм используется лишь в целях покрытия бесхозяйственности и огрехов руководства. Мы знаем, что, в отличие от жертв Революции или войны, эти жертвы и страдания были искусственными, напрасными, вернее – без них город можно было бы построить лучше. И потому для нас главная тема Белоуса звучит как ложная и неубедительная, несмотря на всю убедительность артиста.
Но, конечно, если посмотреть на арбузовскую историю с другой стороны, то и здесь, несомненно, можно выявить материал истинной трагедии – ведь люди там гибли, действительно гибли, и не только случайно, как Зяблик, но и закономерно, а любая преждевременная и закономерная смерть – это трагедия.
Без сомнения, трагична смерть Зорина и его товарища – их тема отверженных детей раскулаченных звучит страшным откровением той эпохи. Трагична судьба и гибель амурского мужика, которого выжили из отцовской избы. Трагичен уход ошельмованной журналистки – уход почти в смерть, ибо обвинение, ее постигшее, почти всегда неминуемо кончалось лагерем, трагична даже несчастная любовь Белоуса, поколение которого многого лишилось в личной жизни ради будущего.
Уже в гораздо меньшей мере веришь в закономерность и потому, истинную трагичность смерти Аграновского. По логике истории (хотя, конечно, исключения возможны), Аграновский должен был бы процветать и дальше на руководящей работе. Ведь его конфликт с простыми комсомольцами – совсем не в карьеризме, а в безусловном и автоматически точном выполнении плана работ, в его рвении. Он лишь "солдат партии", бесчувственный к нуждам людей, и этим страшен. Страдания людей, низкий уровень работы его не волнуют – только сегодняшний план, только "давай работай. Но это ведь было линией всей страны, линией "большого скачка" сталинских пятилеток – руководящей директивой центра. И потому Аграновский не должен быть снят.
Появление нового руководителя выглядит как появление ревизора, доброго бога из сказки, который устраивает все дела и уничтожает правду реальной трагедии. И потому за появлением этого "всемогущего дяди" следуют одна неправда за другой: Аграновский, непонятно почему, пытается уничтожить плоды работы своей бригады (скрывая спасительный план Зяблика), а потом стреляется, и, наконец, еще более наивной и по-детски надуманной кажется "прекрасная смерть Зяблика". Видимо, все это нагромождение нужно лишь для того, чтобы спасти трагическую ноту спектакля, нарушенную появлением директора-спасителя.
Эти две смерти – самые неоправданные из всех, что я видел в Вашем театре. Но, может, они необходимы по пьесе Арбузова. Я не смотрел до Вас этой пьесы и потому не могу судить, однако убеждение в силах Ваших артистов настолько велико, что мне кажется, что даже в узких рамках этой пьесы можно выявить истинную трагедию тех лет – трагедию ускоренных пятилеток, трагедию бесхозяйственности, политических обвинений и ненависти.
Вот, кажется, и все, чем мне хотелось поделиться с Вами. Не примите это за критику или, не дай Бог, в чем-либо осуждение – прекрасно понимаю, насколько легко высказывать пожелания, и насколько трудно выполнять задуманное. Но все же, может быть, эти, не претендующие ни на что заметки, окажутся для Вас чем-либо полезными. Тогда я буду рад считать, что хоть как-то сумел отблагодарить Вас и Ваших ребят за увиденное.
Ясность – в самом хорошем смысле присуща этой статье. Ратуя за прекрасную форму, автор не пожалел сил и времени, чтобы отточить выражения собственного творения. Я мог бы еще долго распространяться о достоинствах статьи, не скрывая даже легкой зависти, но не в этом дело.
Поднимаются большие и давние вопросы, которые, наверное, беспокоили многих и решались ими по-разному. Наверное, в связи с этим статья, где эти вопросы решаются ясно и однозначно, придя в противоречие с привычными решениями тех же вопросов, может вызвать раздражение.
Нечто подобное испытал и я, поэтому попытаюсь разобраться в своих сомнениях. Как я понял статью… В 1934 г. Анри Барбюс написал книгу о Сталине в хвалебном духе. И это несомненное грехопадение французского литератора объясняется в статье его предрасположенностью к отвлеченным идеям в сочетании с "повышенной чувствительностью к человеческим страданиям", тиранией разума публициста над чувствами художника, его стремлением изменить мир, а не воспевать его. Любовь к отвлеченной идее переделки мира – есть главная сатанинская первопричина преступлений интеллигенции (и особенно левой, западной) против искусства, человечества, жизни.
Все это кажется неопровержимым. Понимание связи между фанатическим стремлением к осуществлению отвлеченных идеалов и концлагерями – выстрадано новейшей историей. И все же я лично останавливаюсь перед окончательными выводами: анафеме Разума публициста, состраданию к человечеству, любым идеалам (все идеалы отвлеченны). Не осудим ли мы вместе с этими опасными вещами и Человека вообще. Не выбросим ли мы слишком многое?
Осудим ли мы Дон-Кихота? Пророков и страдальцев? Вообще всех, кто имеет убеждения и стремится к их осуществлению в жизни?
Я не могу все это осудить бесповоротно, хотя и понимаю, что зачастую именно благородство, идеалы, стремление переделать мир очень часто приводят людей и раньше, и сейчас – к фанатизму, революционаризму, маоизму и пр. и пр. Я не могу решить эти вопросы, и данная статья, конечно, в этом мне не помогла.
Трудно согласиться также и с абсолютно черной оценкой самого Барбюса. Я читал его три вещи: "Огонь", "Ясность", "Сталин". Две последние в статье осуждаются, на мой взгляд, справедливо, но это не касается первой вещи.
Известный писатель, эстет и аристократ, добровольно отправляется на фронт – для защиты Франции и, конечно, во исполнение своих убеждений, своего морального долга перед людьми. Это было дон-кихотство чистой воды. Думаю, что это было подвигом и что это было прекрасно. Потому что в тот момент убеждения Барбюса не были отвлеченной идеей. Они вызвали его реальное дело.
В этом же убеждает и его эволюция в окопах. Для фанатика, отвлеченного идеей, не свойственно менять действительность, скорее наоборот, он будет с маниакальным упорством ее изменять и подгонять – хотя бы в собственном воображении. У Барбюса же реальные страдания вызвали катастрофу, переворот в убеждениях. И это тоже прекрасно. Плохо, что Барбюс не удержался на этой высоте, найдя себе новую систему неизменных и крайних воззрений, которым он, к сожалению, не "изменял" до конца жизни. Но в момент создания "Огня" он был все же другим. Вся эта книга – изображение, даже скорее документальное описание конкретных страданий конкретных людей. Это дневник взвода, документ, претендующий не на "искусство", а только на правду, действенную правду, которая могла бы быть понятна всем и подвигнуть всех на действия во имя прекращения бойни.
Конечно, в романе-дневнике еще остались эстетские выражения типа "мертвого растения с золотым цветком", но это лишь атавизм от старого Барбюса, лишь привычная форма выражения. Его сердце было переполнено гневом и состраданием, и единственным желанием было выразить не красоту войны – будь она проклята! – а ее ужас и грязь. И он сумел это сделать. Крикнул сильно, от души, и потому – талантливо. Я убежден: "Огонь" – талантливая книга. Иначе она не стала бы такой известной и не смогла бы оказать такое огромное влияние на массу людей. Не стоит спорить с фактами ради прямолинейного доказательства тезиса: как только Барбюс влез в политику и отошел от чистого искусства эстетских стихов, так он перестал быть писателем. Ничего подобного, Барбюс имеет только одну настоящую книгу, и она называется "Огонь". Он – автор одной книги, все остальное у него или слабо, или относится к публицистике, политике и пр. Он просто не родился большим писателем, и лишь дон-кихотство 14 г. позволило ему написать одну большую книгу, на переломе своей идеологии.
Правда и то, что и в "Огне" есть слабые места, которые связаны больше всего с ростом его новой жесткой и "ясной" концепции взглядов. И, конечно, капрал Вертен – чистая схема, чужеродный символ в живой картине окопной жизни.
Другой бросающийся в глаза недостаток книги – позиция автора со стороны. Это чувствуется. Барбюс – пришелец в окопы из светского общества, и хоть внешне он слился с солдатами и равен им, внутри остается прежним и четко отделяет себя от остальных, бытописать которых старается как можно точнее. Само сострадание его – сродни сострадания барина к мужику, сострадание не лицемерное, а искреннее, жертвенное, и именно в этой жертвенности – аристократическое. Это явление аристократического сострадания с его переходом в крайнюю революционность народовольцев и большевиков – так знакомо и объяснимо. Ведь барин – всегда учил людей, как детей. Добрый барин – это не сказка, это реальное дополнение барина злого. Только раньше добрый барин становился Дон-Кихотом, а в ХХ веке он становится революционером, чтобы согласно своим идеалам устроить судьбы миллионов Санчо Панс.
У Барбюса, когда он ползал вместе со всеми по грязи в окопах, есть только признаки этого барского идеализма, но в будущем они действительно привели его к "Сталину". Но стоит ли из-за этого факта осуждать идеалы вообще, сострадание и стремление их уменьшить? – Ради красот войны, болезней и концлагерей? И вообще действие?
Другая тема мне еще менее понятна. Что существует чистое искусство, т.е. искусство, свободное от тенденциозности, от действия, и вообще от содержания, в котором важна только прекрасная форма – мне понятно. Существует непрограммная музыка, древнеисландские скальды, орнамент, декоративное искусство (которое, между прочим, именуется прикладным – т.е., как и всякое искусство, связано с материальным миром).
Однако почему же из этого должен следовать вывод, что не может существовать другого, не чистого, а, скажем, публицистического, тенденциозного искусства, с содержанием и даже идеями? Разве Достоевский не был заинтересован, и, следовательно, тенденциозен?
Вообще я трактую слово "искусство" – расширительно, как высшую степень мастерства ("искусный мастер"), хотя и знаю, что под этим понимается только "изобразительное искусство", и тогда придется согласиться с автором статьи. Действительно, чрезмерная тенденциозность и увлечение "отвлеченными" идеями может сильно помешать глубине и верности изображения. Жизнь сложна до бесконечности, не влезает ни в одну схему, и чтобы иметь возможность ее отображать, надо быть максимально освобожденным от любых схем и догм.
После предварительной защиты диссертации с похвальными отзывами защиты в Учёном совете ЦЭМИ не случилось, т.к. Вите было отказано в Характеристике. Причиной отказа был прошедший в том же мае суд над ним за отказ давать показания по делу Якира-Красина, приговоривший его к полугоду исправительных работ по месту службы, и его отказ стать секретным сотрудником КГБ. Так ещё раз Вите было отказано в праве войти в официальную науку.
Не могу не привести случайно сохранившейся у нас Характеристики, для аттестации в феврале 1972г.
Характеристика на ведущего инженера лаборатории оптимального использования минеральных ресурсов для промышленного развития, тов.Сокирко Виктора Владимировича, 1939г. рождения, украинец, беспартийный, образования – высшее, в 1962г. окончил МВТУ им. Баумана, факультет автоматизации и механизации производства по специальности Оборудование и технология сварочного производства.
Сокирко В.В. работает в ЦЭМИ АН СССР с февраля 1971г. и принимал участие в решении задачи по оптимитизации структуры цветной металлургии, в частности, по составлению методики сбора и подготовки исходных данных по перспективам и эффективности потребления цветных металлов.
Большая работа проведена тов. Сокирко В.В. по сбору и анализу данных о потреблении цветных металлов за рубежом. В частности, он является ответственным исполнителем темы “Исследование долговременных тенденций структурных изменений в потреблении цветных металлов за рубежом”, завершающейся в текущем году составлением предварительного отчёта.
За этот же период тов. Сокирко в соавторстве подготовил к печати две работы, и провёл в лаборатории два семинара по математическим проблемам сбора исходной информации о потреблении цветных металлов и методике агрегирования этой информации.
За время работы Сокирко В.В. проявил себя как добросовестный, творческий, дисциплинированный работник.
В связи с вышеизложенным считаю целесообразным оставить тов. Сокирко в занимаемой должности ведущего инженера
Начальник Отдела…
Больше попыток “войти в науку” Витя не делал и все силы направил на независимую от запретов собственную самиздатскую работу. Его отношения c инакомыслящими усложняются.
“1969-70 гг. – первый период “спада” движения в защиту прав человека. Хотя и начали действовать Инициативная группа, а затем и Комитет по защите прав, но число подписантов сократилось во много раз. Одних посадили или услали, другие раскаялись и даже скрылись из виду, третьи не раскаялись, но перестали подписывать протесты. Среди третьих оказался и я.
То, что в 1968г. казалось мне презренной трусостью и предательством, в начале 1969г случилось со мной самим. Я отказался подписать протест против исключения А.И.Солженицына из Союза писателей, и больше мне подписывать не предлагали. Моё оправдание было в прямом предупреждении об увольнении с работы в случае повторения подписей, но главным, наверное, было иное: осознание немассовости подписантства, невозможности надежд на скорый успех всего движения…
Реальным был выбор между нечистой совестью, но нормальной жизнью и работой, с одной стороны, и спокойной совестью и исключением из жизни, с другой (случайная работа, тюрьма, эмиграция, смерть) Жизнь или совесть? – Я выбрал первое, ссылаясь на интересы семьи. Так я сделал очередной жизненный поворот, как будто рванулся со стремнины потока к берегу, стремясь не на сам берег (этого как раз и не хотелось), а в более спокойные и безопасные струи. Однако я совсем не чувствовал себя в безопасности, как ни странно. Ведь даже отказавшись от подписей, я не стал изгоем в среде диссидентов и с жадностью впитывал сам- и тамиздатскую литературу, особенно выпуски “Хроники текущих событий”… Когда за распространение Хроники стали судить и тем самым объявили её нелегальной де-факто, я вновь попал в морально-тяжёлое положение, поскольку отказываться от неё и самого самиздата я просто не мог.
Ещё больше меня волновали отношения диссидентов с западными корреспондентами… и с эмигрантскими организациями… Как известно “Посев” –это издательство пресловутого НТС, не отрицающего в принципе даже вооружённой борьбы с нашим правительством, т.е. преступной организации даже с моей точки зрения. Правда, сам я программы НТС не читал и о реальных преступных действиях его не слышал, но всё же… Где грань легальности и сознания собственной правоты? Я этого не знал.
В начале 1972г. на квартире у Якира (куда Витя ходил регулярно) был проведён обыск и изъято большое количество ” идейно-порочной” литературы и материалов. Был взят и мой фотоаппарат, за месяц до этого одолженный Красину. Очень мне было жаль своего старого товарища по походам, но тревоги от самого обыска было несравненно больше. После обыска я постоянно просил Петра Ионовича предупредить свой арест, заранее уточнить свои позиции и отвести удар…
Потом я делал попытки… просить членов Инициативной группы убедить Якира искать принципиальный компромисс… Но мне отказали:”Знаете, Витя Ваше предложение бессмысленно… Компромиссы здесь бессмысленны. Напротив важна решимость… Может тогда и не осмелятся”.
В июне 1972г. Пётр Якир был арестован. В моём понимании это был перелом, это было началом разгрома. Что же делать?.. И я сделал ещё одну попытку обращения теперь уже не конфиденциального, а открытого, ко всей анонимной редакции “Хроники”
К марту 73г. оба “лидера”(Красина тоже арестовали) уже достаточно продвинулись по пути самоосуждения и слали из Лефортова письма к оставшимся на воле с предложениями прекратить “Хронику” и другую “деятельность”, с призывами отступить, поскольку противник “всё знает”, взял основную крепость и, следовательно сопротивление сейчас бесполезно, а нужно сохранить людей. Поставленная перед выбором: продолжение выпусков или арест людей, редакция” Хроники” приостановила их выпуск. А может навсегда? “Хроника” перестала существовать и писать в “Хронику” стало нельзя, я потому обратился просто к друзьям
Но в своих последних доводах я был практически одинок. Ни у кого не было потребности в компромиссе, в диалоге с властями. На меня, возможно, смотрели со стыдом и жалостью, как на редкий в этой среде пример колеблющегося человека. А ведь в то время я уже сам был обвиняемым, ожидал суда за отказ от дачи показаний и ещё не думал менять своей твёрдокаменной позиции. Но чувствовал себя осуждённым скорее среди друзей… Мы как будто говорили на разных языках.
Своеобразным оправданием получились его
Состоявшийся 16 мая 1973г суд приговорил Витю к шести месяцам исправительных работ по месту службы.
1973-79 годы Витя много написал и сделал. В мае 1975г. после тяжёлой болезни умерла его мама. Горестные раздумья о причинах её смерти, ощущение своей невольной вины требовали выражения, и он написал книгу для наших детей ”Память о маме” . Ещё одного дорогого ему человека он постарался уберечь от забвения, составив комментированный сборник писем – Юлию Самуиловну Кальманович – светлейшего человека (мало надежды, что успею оцифровать, но машинописный текст в нескольких экземплярах имеется). В июле 1977г. Витя закончил большой труд “Письма и стихи Миколы Сокирко ”
В1976-78гг. как К.Буржуадемов Витя составил три дискуссионных сборника с обсуждением призыва А.И.Солженицына "Жить не по лжи?!" ,который сам начал статьёй “Активно думать, успешно работать, смело жить” Среди дискурсантов - Т.М.Великанова, М.А.Поповский, Г.С.Померанц и др.
В 1978г. была собрана книга "Советский читатель вырабатывает убеждения", в 1978-79гг. он выпустил семь сборников "В защиту экономических свобод"-ЗЭСы. В эти же годы в самиздатском журнале "Поиски"№7 он открыл рубрику "Вера и гуманизм" (экономическую рубрику ввести ему так и не удалось)
Много написано им в эпистолярном жанре и друзьям, и в редакции газет. После высылки А.И.Солженицына в Литературной газете появилась статья Продавшийся, написанная проф. д.ист.н.Н.Н.Яковлевым.
Николай Николаевич! До сих пор я не считал позорным причислять себя к "инакомыслящим" (а говорят, именно так переводится термин "диссидент"). Ведь если человек думает, то думает по-своему, иначе от других. Думать одинаково, едино – невозможно, можно только одинаково лицемерить или "едино" не думать вовсе.
Но после Вашей статьи я понял, что с Вашей легкой руки могу из "инакомыслящего" (т.е. просто "думающего") превратиться в "диссидента", а потом – в "отщепенца", а сверху подпечатают еще "продавшийся"! А ведь это очень страшно, Николай Николаевич, когда тебя вот так всенародно и безответно заклеймят продавшимся и отщепенцем. Пусть со мной это пока не случилось, слава Богу, но ведь, по Вашей логике – может случиться завтра!
Дело в том, что я всегда, с 1962 г., считал А.И.Солженицына замечательным писателем, сочувствовал его судьбе и судьбе его героев, его произведения стали составной частью моего духовного мира. Поэтому-то я и воспринимаю Вашу критику Солженицына как критику самого себя. Тем более, что они прямо обращены не только и не столько к Солженицыну, но к диссидентам, т.е. "инакомыслящим", в том числе ко мне, а меры, примененные к Солженицыну, могут быть с тем же успехом использованы против любого "мыслящего"… Будущее кажется безысходным и лишь повторяешь про себя вопрос: "За что?".
Правда, Ваша статья, кроме обвинений, содержит и объяснения, что обнадеживает и заставляет меня писать, и просить дальнейших разъяснений и уточнений. Для меня это жизненно важно.
Прежде всего, меня волнуют Ваши обвинения против всех "диссидентов", как явления. Если я правильно понял, то Ваши доводы состоят в следующем: В стране существуют ныне люди, которые не только имеют отличающиеся от официальных статей воззрения (или даже противоположные им), но и высказывают их открыто и вслух – даже на весь мир. К этим нестандартным и подчас оппозиционным мнениям отдельных советских граждан очень чутко прислушивается западная пресса. Далее цитирую: "Злобное шипение отщепенцев, неизмеримо усиленное техническими средствами – радио, телевидением, прямо-таки оглушает иных за рубежом. А в итоге осложняет международные отношения, ибо продолжает поступать топливо в затухающий костер "холодной войны".
Далее Вы приводите слова Дж.Ф.Кеннана, характеризующие эмигрантов соц.стран в США: "Их идея проста – США должны рады выгоды этих людей воевать с русским народом, дабы сокрушить традиционное российское государство, а они установят свои режимы… Наш опыт с диссидентами, бежавшими из Советского Союза, показывает: их идеи… часто сводятся к ожиданию, что мы разрешим и поощрим их поставить к стенке недавних политических противников… А затем они усядутся править с нашей помощью, установив диктатуру собственного образца". Затем Вы пишете: "Особенно важна работа диссидентов в идейной области… суть которой сводится к тому, что с Советским Союзом, якобы, нельзя иметь дело, а потому международная разрядка – несбыточная мечта. Это влечет за собой опаснейшую гонку вооружений. И если мы ворчим порой по поводу тех или иных нехваток и трудностей, то полезно вспомнить, что это прямой результат "холодной войны"… вины тех…, кто пытается клеветнически наделить наше общество такими чертами, которые сделали бы его парией в международной семье народов".
В этих доводах сразу можно найти много слабых мест. Наверно, неправильно упрекать инакомыслящих в том, что их слова кто-то может использовать во враждебных целях. Этот кто-то (а именно западная пропаганда) может использовать и использует в своих целях все, что угодно, и вина за это ложится, конечно же, не на инакомыслящих. Также неправильно отождествлять каких-то антисоветских эмигрантов в США с советскими гражданами, отличающимися от остальных только смелостью в обнародовании своих политических убеждений. Если кто-то в Америке желает поставить к стенке своих политических противников, то почему я обязан за них отвечать? Или Солженицын? Обвинения же инакомыслящих в гонке вооружений, нехватке товаров и трудностях хозяйственного развития – звучат не только анекдотически, но и зловеще, вполне в духе "поиска вредителей" или "изгнания ведьм".
Но если закрыть глаза на все эти анекдотические передержки и зловещее натравливание, то в Ваших доводах можно найти определенный смысл, и я его усиленно пытаюсь понять.
Ваши упреки могли быть справедливы только в следующей ситуации: отдельные советские граждане, не имея поддержки внутри страны, обращаются к зарубежным противникам страны, чтобы те, с помощью пропагандистских средств, навязывали их воззрения гражданам нашей страны и ее зарубежным друзьям с конечной целью изменить государственный строй против действительной воли народа, установить свою диктатуру и т.д. Я уж не говорю о прямых призывах к войне против СССР, или участия в деятельности каких-либо диверсионных организаций. Но этого, как Вам известно, нет. Есть только интервью отдельных граждан западным корреспондентам и обращения других инакомыслящих к мировой общественности за моральной поддержкой и сочувствием. Можно ли последнее отождествлять с враждебной пропагандой или хотя бы с добровольным участием в деятельности подрывных радиостанций вроде "Свобода"? – Я уверен, что нет!
Что касается западных радиостанций вообще, то их вещание на русском языке ведется сравнительно давно и, тем не менее, какого-либо существенного вреда или даже внутренних изменений от их деятельности не было. И это понятно: люди – не бараны, их истинные взгляды определяется не чьей-либо пропагандой и моральным давлением, а условиями жизни ("бытием"), складом характера личного, национального, воспитанием и т.д. Тем более, что баланс воздействия на наших людей зарубежной и отечественной пропаганды, вне всякого сомнения, находится на стороне последней.
Так неужели следует предполагать, что эффективность западной пропаганды значительно усилится, если она будет использовать взгляды и мнения инакомыслящих советских граждан? Ведь инакомыслящие по своему желают добра и пользы своей стране и народу. Даже если они ошибаются, то неужели доброжелательные заблуждения – хуже и вреднее заведомо враждебной и подрывной пропаганды старых белоэмигрантов и антикоммунистов? Неужели враг лучше своего? Неужели лучше, если в западных радиопередачах будут преобладать враждебные голоса, вместо меморандумов Сахарова? Неужели будет лучше, если западные радиоголоса будут продолжать свою работу по воспитанию тайных врагов советской власти, по созданию в стране тихо недовольных, действительной "пятой колонны" в случае внешних осложнений, чем свертывание ими подрывной деятельности ради предоставления слова открытым и честным людям, предлагающим стране свои проекты возможного пути развития? Неужели пятая колонна скрытно недовольных лучше мужественных и искренних инакомыслящих, готовых для блага Родины и ее будущего пожертвовать и своим положением, и своим здоровьем?
В это трудно поверить. Я это понял бы, находись мы в состоянии прямой войны. Тогда, действительно, стране было бы не до проблем внутреннего развития, все ее силы сосредотачиваются на оборонных задачах, а все отвлекающее от этого – подавляется. Лишь бы сохранить внутреннее статус-кво. Это правильно и ради этого существуют законы военного времени. Но страна не может существовать вечно по законам военного времени, чтобы не застыть в своем развитии.
С точки зрения некоторых инакомыслящих Ваши тотальные протесты против всякого инакомыслия легко объясняются следующим образом: поскольку руководство страны само уверено в правоте возражающих ему инакомыслящих, то для него выгодней, если западные радиостанции будут заполнены действительно подрывными и клеветническими передачами, которым все равно никто не верит, нежели распространение по миру и стране неудобной для правительства правды инакомыслящих. Но ведь с Вашей точки зрения это не так!
Я не хотел бы сейчас утверждать категорически правоту инакомыслящих по большинству затрагиваемых Вами вопросов. Ведь у них нет какого-либо однообразия (единства) по любым вопросам, и я думаю, что они противоречат друг другу гораздо чаще и глубже, чем официальной точке зрения. Отмечу только свое убеждение, что в этом разнообразии непривычных и неофициальных идей и мнений, несомненно, есть и правильные и очень ценные соображения. Если такие ценные идеи советских инакомыслящих будут восприняты нашим руководством хоть в малой степени и претворены в жизнь, то уверен, что достигнутые при этом результаты с лихвой перекроют все издержки невольных преувеличений, искажений, запальчивой критики и заблуждений, которые допускаются, возможно, некоторыми инакомыслящими и усиливаются западной пропагандой.
Ей-богу, задача правильного развития страны намного важнее сохранения мифов о монолитном единстве советских людей и их мыслительном однообразии, важнее сохранения внутреннего статус-кво и внешнего декорума, в который все равно никто не верит и не может поверить. Тем более, что именно сохранение и поддержание этих мифов заставляет сомневаться в искренности нашей пропаганды. Неужели надо пренебрегать мыслями и чаяниями многих инакомыслящих, даже не пытаясь разобраться по существу в их доводах и жизненных наблюдениях? – и только ради сохранения образа монолитности и неизменности?
Ученый, рабочий, писатель, генерал, председатель колхоза, учитель, режиссер – неужели их боль и тревогу за судьбы страны, их готовность пожертвовать своим семейным благополучием во имя любви к Родине, как они ее понимают – неужели все это не заслуживает того, чтобы проанализировать их предложения и выделить в них приемлемую правду, пусть даже небольшую?
В конечном итоге, я не верю в такую поразительную глухоту нашего руководства, я верю, что искренние слова инакомыслящих сыграют свою конструктивную роль и окажут пользу стране и ее руководству (пусть не в том объеме и даже не в том точно смысле, как это представляется сегодня самим инакомыслящим). И в этом будет их историческое оправдание.
Согласны ли Вы с этим, Николай Николаевич?
Конечно, если бы нашлись в стране люди, которые, заручившись поддержкой враждебных нам зарубежных кругов и их пропагандистской техникой, оказывали бы на нас давление, это было бы неправильно. Пропаганда, наряду с рекламой, даже в законных рамках, есть вид духовного насилия, навязывания человеку чуждых ему взглядов и вкусов. Уже по одному этому прибегать к пропаганде никому не следует. С другой стороны – распространение идей и информации – есть процесс, необходимый для духовной жизни, ибо человек формирует свои взгляды не на пустом месте, а пользуясь современными ему сведениями и информацией, как материалом. Поэтому я различаю эти понятия: предосудительное – пропаганду, и положительное – идеи и информацию. Навязчивая пропаганда способна только помешать процессу формирования человеком своих истинных воззрений и выразить в них свой жизненный опыт.
Правда, современные государства, в том числе и наше, включают в себя государственную пропаганду как необходимое звено системы. По-видимому, в современных условиях это необходимо для управления массами, и поэтому нужно признавать право пропаганды на жизнь, но его следовало бы ограничивать внутренним употреблением, т.е. границами страны. К зарубежной пропаганде следует относиться отрицательно, от кого бы она ни исходила.
Вы видите, Николай Николаевич, я усиленно пытаюсь понять Вас, встать на Вашу позицию. Поэтому я позволю продолжить это разъяснение самому себе.
Так вот – почему то, что разрешено руководству (пропаганда), должно быть запрещено обычному гражданину, пусть он даже и уверен, что правда находится на его стороне, и польза для страны – тоже.
Ведь если руководство не прислушивается к истине в словах критиков, то естественным правом и даже долгом патриота и гражданина является обращение к последней законной инстанции в стране – чувствам и сознанию народа. И действительно, когда в августе 1968 г. 8 демонстрантов вышли на Красную площадь с протестом против ввода наших войск в Чехословакию – это грубо-ошибочное с точки зрения властей действие, с субъективной точки зрения демонстрантов, по-видимому, было проявлением самоотверженности, гражданского мужества и любви к Родине, ибо они не могли молчать, когда их страна в целом совершала, по их пониманию, громадную ошибку. Это право – жертвовать своим благополучием ради субъективно понятой чести и блага Родины и с этой целью прямо обращаться к руководству страной и народу – я понимаю, признаю, так же, как и Вы, вероятно. Но и только.
Если чувства и мысли критиков созвучны большинству людей, если это большинство и внутренне уже само выработало такие воззрения (само, а не под воздействием зарубежной или иной пропаганды – внушения) и при любых обстоятельствах готово их отстаивать, то обращение инакомыслящих к людям будет успешным и полезным, ибо новые взгляды найдут свое адекватное выражение. Если же оппозиционные взгляды будут пропагандироваться, т.е. навязываться нетвердым и несамостоятельным людям, то это в принципе может привести лишь к бессмысленным шатаниям массовых предрассудков, к потере времени и производительных сил.
Я кончаю с этим вопросам, Николай Николаевич. Даже причисляя себя в некотором смысле к инакомыслящим, я пришел к признанию права государства на официальную пропаганду, отрицая такое право у инакомыслящих. Мало того, я был согласен бы с Вами по сути Ваших претензий к диссидентам, если бы Вы приводили конкретные доказательства того, что некие советские инакомыслящие намеренно пытаются пропагандировать свои взгляды с помощью западной радиопропаганды. Но этих сведений у Вас нет. Известные по нашей печати диссиденты – Сахаров и Солженицын – всегда лишь не скрывали своих взглядов в беседах с корреспондентами или обращались к мировому мнению – и только. А если эти заявления использовались враждебными кругами, то это не их вина. Уверен, Николай Николаевич, что и Ваша статья будет широко использоваться зарубежной пропагандой в отрицательном смысле (вернее, допущенные в ней промахи и натяжки, которых немало), но ведь это "использование" не поставят в вину Вам? Почему же надо ставить в вину инакомыслящим их статьи?
Неужели Вы действительно желаете, чтобы человек, имеющий отличное от официального мнение – не рассказывал о нем, когда его спрашивают? Чтобы он молчал, а рот раскрывал только тогда, когда его мысли совпадают с газетой? Это было бы ужасно. С этим действительно примириться трудно. Хотя многие и пытаются. К ним отношусь я. Под влиянием различных "воспитательных" мер я понял, что не следует обращаться даже к партийным и государственным органам (не говоря уже о народе или мировом общественном мнении). Но согласитесь, такое поведение не должно стать нормой. Во всяком случае, оно не соответствует правилам цивилизованных людей и нормам жизни семьи народов, в причислении к которой Вы озабочены. И как вообще можно примирить цивилизованность и "долг молчания"?
Ответьте, Николай Николаевич, допустимы ли инакомыслящие в нашей стране и можно ли им говорить? И если - "да", то в каких случаях и каким образом? Я думаю, это разъяснение для многих было бы полезным.
2. Столь же непонятен Ваш упрек инакомыслящим в подрыве престижа страны нашей за рубежом, престижа правового государства, "члена международной семьи народов".
Разве само существование открыто говорящих и пишущих инакомыслящих, их известность на Западе – не являются решающими и самыми главными доказательствами в глазах мирового общественного мнения существования в нашей стране свободы слова и мысли? И разве без такой известности существующих инакомыслящих могла бы наша страна доказать реальность таких прав и свобод?
Вам, историку и международнику, хорошо известно, что тоталитарное государство может обеспечить "единство" своих граждан с помощью запретов и подавления. И разве существует иное опровержение любых домыслов о том, что наше общество – тоталитарное, кроме существования инакомыслящих, которые могут свободно высказывать свои мысли и надежды – и не только своему народу, но и всему миру?
По-моему, нет! По-моему, именно отношением страны к ее инакомыслящему меньшинству можно измерять степень демократичности и цивилизованности страны. Думаю, что именно интервью, которые дают советские инакомыслящие западным корреспондентам, убедили весь мир в том, что, хотя в Советском Союзе, по мнению интервьюируемых, с соблюдением прав личности дело обстоит неважно, в связи с пережитками культа личности, но сам факт таких интервью, а также что с их авторами ничего плохого не происходит, неопровержимо свидетельствует о том, что в целом реальные права человека в стране существуют и охраняются (пусть не идеально). И уж во всякой случае все страшные рассказы прежних лет, повторяемые западной пропагандой – о стране поголовного молчания, железного занавеса, сплошного лицемерия, жесткой госбезопасности и т.д. – не соответствуют действительности.
Так западный мир постепенно меняет свои традиционные представления об "ужасах за железным занавесом" на убеждение, что система защиты прав человека в стране существует. Я уверен, что "исчезновение" инакомыслящих в стране, которого можно добиться с помощью высылки за рубеж, административного давления, "общественного перевоспитания" и других достаточно эффективных и многообразных мер воздействия – только подорвет наш недавно (только после периода культа личности) возникший и укрепляющийся престиж правового государства. А вместе с тем поселит новую неуверенность в соседних государствах, новые подозрения и страхи, рецидивы "холодной войны"… ну, а дальше Вы знаете сами: замедление разрядки напряженности, усиление гонки вооружений и все последующие от этого трудности и опасности в развитии страны.
До Вашей статьи я был уверен, что инакомыслящие нужны стране, что к их мыслям и мнениям необходимо прислушиваться (что совсем не означает "следовать всем их советам без разбора"), что их самих нужно оберегать, что необходимо различать "антиправительственную преступную пропаганду" от естественного и полезного процесса распространения мыслей и информации неофициального толка", хотя это и бывает достаточно трудно (особенно когда замешаны средства западной пропаганды), что к уголовному преследованию инакомыслящих следует прибегать только в крайних случаях тяжких преступлений. Ибо инакомыслящие нужны, во-первых, руководству для выработки правильной стратегии управления страной, во-вторых, своим существованием укрепляют международный престиж нашей страны, как правовой.
Ваша статья не убедила меня в обратном, несмотря на все усилия понять Ваши доводы и принять Вашу точку зрения. Надеюсь, что я достаточно внятно рассказал о своих недоумениях, и Вы сможете ответить на эти вопросы в своих последующих печатных работах или, если сочтете для себя возможным – мне лично.
Однако надежд на это у меня немного. Наверно, Вы не станете отвечать на мое письмо, избегая общения и дискуссии с инакомыслящими, как с прокаженными. В этом меня убеждает действительность. С инакомыслящими в нашей стране никто не спорит, никто из руководства не обсуждает их взгляды, не отделяет важных для страны истин от преувеличений. Их никто даже не опровергает серьезно, даже на суде, хотя при осуждении инакомыслящих всем очевидно: характер убеждений подсудимого для членов суда играет не последнюю роль. Что простится пьяному на мостовой, то будет поставлено в вину человеку с плакатом в руках.
Создается впечатление, что руководство страной и официальная общественная наука желают не выяснения истины, а лишь одного – исчезновения инакомыслящих!
Но, может быть, Вы скажете: "Неправда, я участвую в дискуссии с инакомыслящими. Моя статья "Продавшийся" и посвящена разбору взглядов одного из них – Солженицына А.И." – и я с Вами соглашусь. Так хочется в это верить! Именно потому я и пишу Вам, что надеюсь на объяснение, что увидел в Вашей статье первый официальный серьезный отклик на "иные взгляды" (впрочем, следует упомянуть и статью А. Яковлева "Антиисторизм", посвященную разбору произведений советских инакомыслящих иного толка).
3. Конечно, Николай Николаевич, Вы понимаете, что одной статьей сложившуюся систему взглядов не опровергнешь, тем более Солженицына и его читателей. Я читал лишь некоторые произведения Солженицына: "Один день Ивана Денисовича", "Раковый корпус", "В круге первом", "Август четырнадцатого" и др.. Естественно, что у меня сложился определенный образ Солженицына и его побуждений, и этот образ встал в резкое противоречие с Вашими доводами.
Думаю, что Вам будет интересно ознакомиться с этими вопросами, возникшими у читателя Солженицына при изучении Вашей статьи. Я постараюсь касаться лишь существенных моментов, закрывая глаза на бранные слова в адрес разбираемого Вами автора.
И начну, конечно, с "Августа 14-го". Начну со своего первого впечатления от чтения этого романа, чтобы впоследствии сравнить его с Вашей критикой.
Главный герой романа – полковник Воротынцев – видит смысл своей жизни в "спасении России и ее армии". Он – кадровый военный, прогрессист, борец с мертвящей рутиной в армейском руководстве, с губительным влиянием придворных бюрократов. Его тревога и опасения вполне оправданы – ведь были уже Цусима и Порт-Артур. Роман посвящен военной катастрофе царской армии по вине самодержавного управления. И я согласен с Вами, что этот роман - "обвинительное заключение в адрес самодержавия", но не соглашусь с Вашим определением этого обвинения: 1) что оно – запоздалое (применительно к историческим романам это неуместный эпитет – иначе потеряет смысл любое историческое исследование); 2) что оно написано с "позиций буржуазии".
Почему – буржуазии? Роман написан с позиций полковника Воротынцева, по-видимому, беспартийного интеллигента, одного из тех, кого в гражданскую войну называли "военспецами". Думаю, что генерал Брусилов не был большевиком в 1916 году, когда осуществлял "брусиловский прорыв", не был тогда, наверное, он и кадетом, а просто служил русскому народу и правительству так же, как и после революции продолжал служить русскому народу и его новому, уже революционному правительству. Ведь никто не называет позицию Брусилова в 1914-1916 гг. буржуазной или какой-либо еще!
Я не знаю, чью сторону выбрал бы в революцию полковник Воротынцев, но это никак не определяет его буржуазность до революции, в 1914 г. Никак. И никакого значения не имеет, какого мнения в это время придерживались Гучков и Милюков.
Непонятно также Ваше обвинение Солженицына в "оплевывании всего русского". Я воспринял этот роман как слишком русский. Эти восторги автора перед русскими солдатами, типами лиц, эта усиленность русским православием, постоянное подчеркивание стойкости и выносливости русских солдат, их героизма – все это в моем восприятии нисколько не покрывается той объективностью, с которой описывается немецкая сторона. Но Вы эту вынужденную для писателя необходимость отдать противнику должное – возводите в чудовищное обвинение "преклонения перед прусским милитаризмом"! Да помилуйте! Вспомните желчные описания немецких генералов в "Августе 14-го", их ошибки и неповоротливость, которые неминуемо привели бы их к поражению, не будь у них противником еще более неповоротливые и медлительные царские армии. А заключительные строки романа о создании немцами первых концлагерей для русских военнопленных – в устах бывшего зэка эти строки прямо кричат обвинением!
Если что и показалось мне слабым в романе – так это образ поручика Леонардовича – социалиста-пораженца, написанного достаточно черными красками. Партийная принадлежность его не уточнена, да это и не столь важно, но думаю, что пораженческой идеологии придерживались, как правило, не примитивные люди, а трагизм их положения в действующей армии, когда необходимо было воевать, вопреки убеждениям, т.е. фактически выбирать между изменой фронтовой Родине и изменой своим убеждениям, следовало описать с гораздо большей серьезностью и вниманием.
Нo, как ни удивительно, именно мимо этого слабого места романа Вы спокойно проходите (как, впрочем, и все критические отклики нашей печати). Мало того, Вы упрекаете Солженицына фактически в пораженчестве, в том, что он, якобы, был против вступления России в войну, против самсоновского марша в Восточную Пруссию, в то время как этот марш, может быть, спас бы Париж от немецкого натиска!
Но ведь это прямо противоречит ленинской позиции поражения своей страны в империалистической войне! Конечно, Вы не обязаны сегодня, как историк, придерживаться ленинской точки зрения. Но мне все же очень любопытно было бы услышать от Вас подтверждение этому. Однако, сейчас для меня, еще не привыкшего к подобной переориентации официальных воззрений, Ваши сравнения показались просто кощунственными. Ведь надо же было так сказать: грохот советских танков в Восточной Пруссии в 1945 г. был тысячекратно усиленным эхом шорохов шагов самсоновских воинов-мучеников! Как будто советские танки пришли в Германию 1945 г. не как мстители за разорение нашей страны и всей Европы, а как мстители за царских солдат, бездарно брошенных в 1914 г. на чужую землю, в империалистическую войну вопреки протестам всех дальновидных русских людей, в том числе и Ленина. Как будто в 1945 г. дело было не в фашизме, а лишь в разрешении старых споров Германской и Российской империй, в сведении националистических немецко-славянских счетов. Неужели мы докатились до этого!
А дальше Вам совершенно изменяет чувство меры. Я имею в виду обвинение Солженицына в гнусных и тяжких преступлениях в действующей армии 1945 г. Я понял бы возможность обвинения служащего победоносной армии в мародерстве, насилиях и т.д., такое, к сожалению, случалось. Но обвинить боевого офицера, командира батареи, провоевавшего всю войну, бившего немцев все 4 года – обвинить его в том, что он в конце войны вдруг встал на колени перед прусским милитаризмом и стал "подрывать боевой дух армии"? Как можно так писать, Николай Николаевич? Ведь Вы отлично знаете, за что именно был арестован Солженицын и что его полностью реабилитировали в 1956 г. после XX съезда партии. Как же можно в печати не обращать внимания на этот акт реабилитации, снова повторять старые судебные ошибки, совершенные в годы культа личности? Возвращаться к беззаконию, и так беззастенчиво? Ведь чтобы заявлять такое, надо было предварительно добиться нового пересмотра дела Солженицына 1944 г. и доказать его виновность. А до осуществления этого доказательства в открытом судебном заседании – извиниться перед напрасно оскорбленным Солженицыным и перед теми официальными лицами, которые подписали и утвердили его реабилитацию.
4. В отличие от Вас, я не читал "Архипелаг Гулаг", поэтому с большим вниманием буду разбирать предоставляемые Вами сведения, как единственный источник об этом произведении.
Прежде всего, удивляет Ваш вывод о том, что главной целью Солженицына в этом произведении является доказательство неисторичности и случайности свершения Октябрьской Революции и возникновения социалистического строя в стране.
В предшествующих произведениях Солженицына я таких утверждений не встречал, но, допустим, Вы правы, и он пришел к такому выводу в последнее время. Но выводить отсюда, что так думают все инакомыслящие без исключения, "что в этом направлении устремлены все их усилия" – совершенно неверно. Разве Вы спрашивали всех инакомыслящих, Николай Николаевич? И разве пристала ученому такая безапелляционность?
Среди инакомыслящих очень много людей марксистских взглядов, но не в этом дело. Даже верующие люди в своем большинстве не могут отрицать очевидное: такие гигантские сдвиги в историческом развитии России, как революция 1917 г. и гражданская война – не могли быть случайностью, не могли не иметь глубоких истоков и причин.
Другое дело, что для России была возможность идти по капиталистическому пути (с более отдаленным последующим переходом к коммунизму совместно со всей Европой и миром) развития. В этом смысле абсолютной неизбежности свершения социалистической революции в начале XX века в России не было. Кажется, этого никто и не отрицал до Вас.
"Сможет ли Россия избежать капитализма?" – ставили вопрос революционеры-демократы XIX века. Альтернатива капитализма им казалась очевидной. О возможности (только о возможности) социалистического пути в России писал Маркс. Так же ставил вопрос Ленин. А сейчас о таком выборе перед всеми развивающимися странами говорят ком.партии на своих совещаниях.
Впрочем, что я доказываю. Вы же противоречите сами себе. Сначала отмечаете мнение ведущего "советолога" проф.У.Лакера: "Большинство историков теперь согласно, что … шансы на мирную эволюцию царизма, каким он был в 1914 г., были весьма сомнительны…" А 10 строками ниже это сомнение Лакера Вы формулируете уже следующим образом: "Никто, даже ярые антикоммунисты, ныне не отрицают неизбежности революции в 1917 г. в России!"
Но ведь таким образом можно доказывать все, что угодно. Теперь становится понятно, как мог Солженицын в Вашем переложении вдруг "отрицать объективные предпосылки революции".
А через два абзаца своей статьи Вы тем же способом пробуете опровергнуть следующее утверждение Солженицына: "По манифесту октября 1905 г. разрешались все политические партии, созывалась дума и амнистия давалась честная и предельно широкая". Казалось бы, Вам надо было последовательно показать, что не все политические партии разрешались, что дума не была созвана или была плохой, что не было амнистии или она была нечестной и т.д. По вместо этого единственного доказательного опровержения Вы просто ссылаетесь на мнение одного члена ЦК кадетов: "Старый строй не рухнул, царь, двор, министерства, провинциальная администрация – все осталось на месте…" Так в чем же эта цитата опровергает или хотя бы противоречит утверждению Солженицына, или каким образом она доказывает правильность известного всем тезиса, что "октябрьский манифест был издевательством над свободой"?
Поймите, Николай Николаевич, такими методами Вы ничего не доказываете, а напротив, лишь поселяете уверенность в правоте критикуемого автора, логика у Вашего читателя простая: Раз Вы очень стараетесь опровергнуть, но приводите лишь неудачные доводы, то для беспристрастного читателя это является признаком того, что ничего лучшего в опровержение Вы найти не смогли. А уж если это не удалось даже такому умному и образованному человеку, как профессор Яковлев, то, по-видимому, убедительных доводов против вообще не существует, и что Солженицын в этих пунктах, несомненно, прав!!
5. Пойдем дальше, и разберем Вашу полемику о характере интеллигенции в 1917-1918 гг. Солженицын утверждает, что ее называли околокадетской и по этому признаку "гребли в тюрьму". Вы не возражаете, по сути, против самого тезиса, что "околокадетскую интеллигенцию гребли в тюрьму". Возражаете только против оценки Солженицына размеров этой прослойки, как 80% всей интеллигенции. Солженицын обосновывает свою оценку просто: "Кроме крайних писателей, кроме богословов и теоретиков социализма, вся остальная интеллигенция, 80% ее и была "околокадетской", т.е. он говорит, что вся беспартийная интеллигенция придерживалась в целом кадетских позиций. Можно ли это доказать или доказать обратное? – Наверное, да. И вы, как историк, пытаетесь опереться на исторические материалы. Однако, используете их таким образом, что невольно возникает сомнение в Вашей научной компетенции. Неужели небольшой численный состав кадетской фракции в IV думе, черносотенной по преимуществу, может что-либо сказать о поддержке кадетов интеллигенцией? Разве эту Думу избирала только интеллигенция?
В Учредительном собрании 1918 г. кадеты имели лишь 4,7% депутатов. Это уже более достоверные цифры, поскольку выборы в Учредительное собрание, проходившие после Октябрьской революции, были весьма свободными, демократичными и представительными. Но надо учитывать и обстановку: за свергнутых к тому времени кадетов не могли голосовать рабочие, крестьяне, промежуточные м/буржуазные слои городских обывателей, обычно склоняющиеся на сторону победившей власти. Кадетов в то время могли поддерживать только убежденные люди. А 4,7% голосов от всего голосующего населения России – немалая величина. Я думаю, она как раз соизмерима с удельным весом интеллигенции в населении. Конечно, часть из них имела дворянское звание. Но Вам же известно, что дворянское звание в царской России получали лица, имеющие высшее образование – сплошь и рядом.
Чтобы решить этот вопрос, Вам следовало бы просто задаться вопросом: а каких взглядов могла придерживаться беспартийная интеллигенция в то время? – Очевидно, не большевистских и не революционных, ибо они всегда были верными служащими. Но, конечно, они не были черносотенцами и реакционерами. Самое естественное их положение – прогрессисты буржуазно-демократического толка, по нашей терминологии (т.е. "околокадетской"). Т.е. мнение Солженицына представляется весьма вероятным, а Вашу экстравагантную точку зрения, что беспартийная дореволюционная интеллигенция в своей массе была левее кадетов – надо доказывать более тщательно (например, привести распределение депутатов Учредительного собрания, выбранных интеллигенцией – по партийной принадлежности и т.д.).
Обсудим теперь отрицательное отношение Солженицына, а также некоторых других инакомыслящх – к репрессиям революционных масс, к факту, выраженному в словах: "Эти хари, эти мурлы, травившие инженеров…" или вышеприведенное: "гребли в тюрьму интеллигенцию".
Вопрос очень сложен. И здесь неуместны одностороннее суждение или воспевание. Известно, что в целом революция – массовое, стихийное явление, в котором действовали не только сознательные рабочие, но и пугачевствующие крестьяне, и анархиствующие матросы, и просто озверевшие банды и погромщики. Поэма Блока "12" прекрасно передает эту атмосферу (кстати, Вы помните, что она была написана под непосредственным впечатлением от расправы матросов с двумя интеллигентами – членами ЦК партии кадетов, что было осуждено молодым советским правительством). Новорожденная Советская власть лишь с большим трудом и постепенно обуздывала этот поток, эту стихию, немилосердно борясь с революционной анархией и партизанщиной. Правда, обстановка была еще сложнее, в необоснованных репрессиях были виновны зачастую не только неорганизованные массы, но и ошибки самих новых органов власти. И это неудивительно: ведь власть сама только-только возникла из разбушевавшегося народа, легко ли ей самой было войти сразу в рамки строгой законности. Все очень естественно и исторически понятно, даже неизбежно, хотя отнюдь не умаляет боли и горя за жертвы, которые можно было избежать. Вспомните хотя бы, что в органах ЧК было немало левых эсеров (ее первый председатель Урицкий был эсером), вспомните личность знаменитого Блюмкина, убийцы германского посла и сотрудника ЧК – даже после убийства графа Мирбаха, вспомните его художества, и Вы оцените, насколько трудно было Дзержинскому не только в борьбе с контрреволюцией, но еще более – с воспитанием уважения к закону у своих сотрудников.
Конечно, Вы правы, Николай Николаевич, когда утверждаете, что все революции, вернее, их большинство, пользовались насилием и даже массовыми репрессиями. Соответственно, Солженицын не прав, если он и вправду не признает этой исторической неизбежности всех свершившихся революций. Войны и революции происходят, нравится ли это нам, или нет. Мы можем горевать о жертвах этих бурных событий революций, но не можем обвинить кого-либо в них, ибо обвинять придется сам народ, свершивший революцию. Но скорбеть можно и должно.
Разве Вы, Николай Николаевич, вместе с миллионами советских зрителей "Оптимистической трагедии", не переживаете, когда, пользуясь понятием "революционного правосудия", анархисты-матросы расстреливают двух возвращающихся из плена офицеров, видимо, беспартийных интеллигентов (и возможно, "околокадетских")? Разве Вас не охватывает чувство возмущения "мурлами и харями Вожака и Сиплого, этих р-р-революционеров? Но ведь это типичные образцы той эпохи. Так почему же Вы запрещаете возмущаться Солженицыну? Почему Вы забываете отношение к этим событиям революционной власти, которая, конечно, в борьбе со своими врагами сама объявляла массовый, т.е. несправедливый по отношению к отдельным лицам, террор, а с другой стороны – боролась со стихийным террором масс? Я думаю, что этот сложный вопрос нельзя решать так односложно, как это делается в Вашей статье. Teм более, что нельзя запрещать Солженицыну оплакивать невинные жертвы войн, революций, даже Октябрьской. Гибель всегда есть гибель.
Вы скажете, что тем самым Солженицын пытается обосновать нежелательность революции, революционного насилия и тем самым обвините его в контрреволюционности. Но я с этим не соглашусь. Можно быть против насильственных методов в революции – но за осуществление результатов мирным путем. Во всяком случае, такова позиция большинства современных компартий по вопросу о революции в капиталистических странах.
6. Мысль Солженицына: "Благословенны не победы в войнах, а поражения в них" – кажется мне очень верной, в определенных условиях, конечно. В войне с фашизмом благословенна, конечно, была победа, но в Крымской войне прошлого века, войнам с Польшей, колонизации Кавказа, русско-японской войне 1904 г. – благословенны были поражения. Кажется, такую позицию занимали большевики в прошлом, да и в настоящем, по-видимому. А разве не связана революция 1917 г. с общим военным поражением России в первой мировой войне? Возможно ли было свержение победившего в войне царизма?
Почему же Вы эту справедливую, в общем, и даже общепризнанную мысль – выдаете за "монументальное признание лютой ненависти Солженицына ко всему, что свято для русского"? Неужели "русский" – по-вашему, обязан быть шовинистом, быть только за "победу русского оружия" в любых случаях? (Даже в Венгрии 1849 г., даже в Польше).
Неужели ленинская позиция пораженчества в Вас не вызывает сочувствия? А если да, то почему бы не отнестись серьезно и с уважением к пораженчеству Солженицына, пусть даже он не прав в оценке конкретных Полтавской и Бородинской битв (вопросы достаточно сложны)?
Сегодня в моей голове все перепуталось! Вы, считающий себя несомненным ленинцем, выступаете против ленинской линии на поражение армии русского царизма в войне 1914-1917 гг., характеризуете антипораженческий, славянофильский роман "Август 14-го" как "манифест воинствующего врага русского народа", ругаете его за преклонение перед пруссаками, за пораженчество. А Солженицын, считающий себя православным и певцом исконного благочестия русского и доблести и воспевающий их в "Августе 14-го", вдруг говорит о "благословенности поражения". Но, что касается войны 1914 г., то здесь и Н.Н.Яковлев, и А.И.Солженицын равно выступают против ленинской позиции пораженчества, оба явно славянофильствуют и, тем не менее, Вы умудряетесь ругать своего фанатического "единомышленника" в этом вопросе. Положение крайне странное.
7. Но я, кажется, начал понимать, из-за чего так получилось. Вам очень хотелось доказать, что Солженицын стоял за поражение нашей страны в войне с немецкими фашистами, и доказательство этого желаемого обвинения вы начали издалека, поставив в вину пораженчество в войнах царского самодержавия. Но, как говорится, Вы увлеклись и тем испортили все дело. А заодно поставили на одну доску, приравняли царское правительство с его войнами и наше правительство с нашими войнами. По-видимому, это получилось помимо Вашего желания, но объективно получилось именно так. Забыли о революционном пораженчестве и т.д. Вот к каким грубейшим просчетам приводит пристрастность и неаккуратность в полемике.
Образу же фронтового офицера Солженицына, необоснованно репрессированного, эти нападки не повредили, задели только Ваш авторитет ученого-историка.
7. Другое дело – имя Власова. В этом пункте у меня действительно поселились определенные сомнения, вернее, недоумения в позиции Солженицына. Что Власов – предатель, я знаю с детства. Объяснить себе, как может Солженицын, провоевавший с немцами почти до победы, не бывший в плену, вдруг стать власовцем – я не могу. Впрочем, Вы тоже сознаете эти затруднения, когда пишете: "Трудно представить себе, но Солженицын действительно сожалеет о том, что мы одержали победу в смертельной схватке с фашизмом". Тем более надо помочь читателю (не читавшему "Архипелаг ГУЛАГ") понять это фантастическое перевоплощение, привести необходимые доказательства. К сожалению, Вы начинаете доказывать антирусскость Солженицына, что подрывает к Вам доверие, а затем приводите ничего не значащие цитаты. Поэтому и самый главный пункт обвинения против Солженицына (его особое отношение к Власову) у Вас смазывается. Каким образом и за что фронтовик может оправдать предателя? – Ответа на это недоумение я не нахожу в Вашей статье.
Не скрою, этот вопрос настолько мучительный, что в попытках его разрешения я воспринимаю теперь самые различные предположения… Все теперь перемешалось. Раньше была абсолютная ясность на черном имени Власова. Теперь же, когда наша пресса соединила с ним имя Солженицына, поползли самые странные слухи. Я перечислю только некоторые: что власовские части освобождали Прагу еще до наших войск, т.е. воевали не с нами, а с немцами (?), а до этого, мол, у них был особый договор с немцами, по которому, якобы, Власов набирал в свои части из добровольцев-военнопленных и только обучал их, но в военных действиях на русском фронте не участвовал, и даже – что основная линия Власова – против Сталина и его злоупотреблений властью (т.е. против культа личности), которого он считал хуже немцев, что он был сторонником поражения Сталина и в связи с этим суд над ним после войны был секретным и т.п. Я обрисовал Вам, Николай Николаевич, эти домыслы совсем не потому, что я в них верю и желал бы убедить вас в клеветнических измышлениях. Совсем наоборот. Надо опровергнуть эти странные слухи и измышления. Но сделать это надо доказательно и прочно. Рассекретить процесс Власова (какая нужда теперь в его секретности?), опубликовать полностью материалы и не бояться обсуждения отношения Власова к Сталину. Ибо именно здесь я чувствую основную сложность, корень вопроса. Власов, будучи честолюбивым мерзавцем, вполне мог играть на естественных чувствах советских людей, возмущенных преступлениями Сталина (хотя бы тех, о которых поведал нам ХХ и XXII съезды партии) и запутывал их на антисталинском пораженчестве, чему способствовала и тяжесть положения советских военнопленных, вызванная не только зверствами немецкой охраны, но и антигуманным отношением Сталина ко всем нашим военнопленным и окруженцам.
Истоки предательства должны быть объяснены полностью. А для меня Власов остается предателем, но в неизмеримо более сложной ситуации, в которой можно запутаться, как возможно, запутался Солженицын…
Но, с другой стороны, Николай Николаевич, ведь из Вашей статьи так и не видно, как именно относится Солженицын к Власову. Только Ваши собственные утверждения, что - "хорошо". Но после стольких передержек и натяжек, которые Вы допустили раньше, мне просто не верится очередному уверению в этом чудовищном вопросе. Необходимо весьма детально изложить необходимые доказательства. Возможно, опубликовать все эти "десятки страниц, посвященных Власову", пусть даже в качестве обвинительного заключения Солженицына, если он действительно запутался и виноват.
8. По прежним произведениям Солженицына известно, что его основная тема, тема его жизни – лагерная, разоблачение преступлений культа личности. Это понятно, и, на мой взгляд, необходимо. По-видимому, таково основное содержание и нового произведения "Архипелаг ГУЛАГ". Да и название об этом говорит.
А как не удивиться, что по этим основным вопросам, поднятым Солженицыным, по его главному стержню, Вы ничего не говорите, ограничиваетесь буквально отпиской, парой фраз. Вы заявляете: "Это совершенно другой вопрос, по которому существует полная ясность".
Но откуда она, эта ясность?
Ведь Вы историк, Николай Николаевич, ведь историк же! Неужели кто-либо из историков может предположить всерьез, что такой громадный период русской революции, как 20-50 годы в их внутриполитическом (а не хозяйственном) аспекте может быть "совершенно ясный?" Неужели кто-либо может серьезно предполагать, что преступления Сталина не будут разобраны по мельчайшим деталям – ну, пусть не сегодняшними, но завтрашними историками?.. Статья в "Правде", на которую Вы ссылаетесь, утверждала, что у нас были опубликованы ряд произведений, содержащих критику недостатков и ошибок прошлого… Но что это за произведения? откуда – целый ряд? Перечислите, пожалуйста. Я не знаю ни одного опубликованного и толкового исторического труда по этой, может быть, самой важной теме нашей прошлой, и, следовательно, будущей жизни. Ведь Вы правы, заявляя, что это - "наше дело, наше горе и наша беда". Неужели лучше эту тему отдавать на откуп одним зарубежным советологам, а самим молчать?
Как будто мы сами, изо всех сил стараемся не быть историками, не изучать свой собственный опыт, как будто мы изо всех сил стараемся, чтобы страна как можно скорее забыла о злоупотреблениях Сталина и как можно скорее впала в них снова. Вы этого желаете, Николай Николаевич? Желаете повторения "нашего горя и нашей беды"?
Ну что я спрашиваю? – Ваша статья свидетельствует об этом неопровержимо. Вы снова обвиняете Солженицына в фантастических преступлениях 1945 г. и столь не необоснованно, как и тогда, повторяете старые злоупотребления, почти ничего не изменив. Так куда мы катимся? Поймите, Николай Николаевич, я совсем не думаю, что Солженицын изложил в своей книге одну неопровержимую правду. Он ведь тоже живой человек, и исстрадавшийся, и не беспристрастный. Наверное, это так. Но я признаю его право на пристрастность, даже на озлобленную необъективность и ненависть к системе лагерей. Необъективность ему можно и следует прощать (хотя и не забывать поправлять в порядке обычной литературной и научной критики).
Вот вы говорите, что у Солженицына не было уважения к партийцам, сохранившим веру в партию (добавим еще – и в Сталина, ибо тогда эти слова стояли рядом). Ну что ж, у меня тоже нет уважения к Ягоде, Ежову, Берии, когда они попали в тюрьму и клялись именем партии. В отличие от Солженицына, я не смог бы отказать в уважении действительно беззаветно верующим в живого Бога Сталина, даже в его тюрьмах. Но уважения к их способности трезво смотреть на мир – такого уважения быть не может.
Читаем дальше: "эпизод с заключенным-диверсантом", погубившим нашу парашютную дивизию и которым Солженицын, якобы, восхищен.
Чтобы фронтовик мог с восторгом говорить о враге-диверсанте – совершенно немыслимо! Поверить в это я смогу, только прочитав самолично весь эпизод в книге. А приводимую Вами единственную фразу: "Во всей этой арестантской летописи больше не встретится такого героя" – понимается только в том смысле, что за всю историю своей лагерной жизни Солженицын только один раз встретил настоящего диверсанта, которого и описал, употребив слово "герой" в ироническом смысле. Остальные арестанты, по мнению автора, совсем другие, наверное, невиновны. Так, пытаясь снова опорочить Солженицына, Вы достигаете иного результата.
Но вот Вы касаетесь вопроса, который, несомненно, лучше знаете, чем Солженицын: о причинах относительного миролюбия западных держав по отношению к Советскому Союзу. И это сразу чувствуется. Доказательный материал, который Вы приводите, убедительно показывает, что у Запада действительно были "руки коротки", что именно Вы правы, а Солженицын и его товарищи-сокамерники – не правы. Мало того, Вы убедительно (по крайней мере, для меня) показываете ограниченность Солженицына, его ослепленность бедами заключенных. Лично у меня это вызывает сожаление, но я настаиваю: Солженицын был несправедливо осужден, и поэтому его необъективность можно понимать и извинять. Вот если бы Вы так же доказательно разобрали все остальное содержание книги Солженицына! Но этот эпизод в статье – единственный.
9. Последний раздел Вашей статьи – о "технократических убеждениях" Солженицына. Меня он удивил. Насколько было известно из "Ракового корпуса", идеалом Солженицына является нравственный социализм (возможно, христианского толка), имеющий отличия как от централизованного социализма, отождествляемого с возможностью злоупотреблений властью, так и – от капиталистического (буржуазно-демократического) строя. По Вашей же статье я вижу, что, забывая критику Солженицыным капитализма и буржуазной демократии, Вы обвиняете его в тоталитаризме и технократизме! Но ведь так можно обвинить в подобных вещах любого социалиста. Я даже поразился той ловкости, с которой Вы подвели Солженицына к выводу о бесполезности 100 адвокатов – американских сенаторов-болтунов. Ничего не скачешь, ловко поддели! Но чтобы быть уверенным в добротности этого выпада, надо было доказать, что речи героев "Августа 14-го", на которые Вы ссылаетесь, - действительно отражают авторскую точку зрения. Но это не сделано. И заряд пропадает впустую. Хотя, возможно, Вы и правы, если судить по приведенной Вами цитате Солженицына: "Разве профессиональные политики – не чирьи на шее общества?" (удивительное по близорукости заявление!).
Вы правы, ссылаясь на опровержение технократических надежд "отцом кибернетики" Н.Винером. Но, к сожалению, и здесь не можете удержаться от примитивной передержки: Винер полон сочувствия к простым людям - "мышам": "Без сомнения, было бы очень приятно для нас, мышей, если бы хищные кошки всего мира (политики) носили такие колокола (знак предупреждения для мышей), но кто возьмется это сделать?… "
А дальше Вы продолжаете сами: "Винер прекрасно понимал, что водятся и злонамеренные мыши" (т.е. те, которые хотят повесить колокол на шею кошке-власти?)… об одной такой претенциозной мыши (Солженицыне, по-видимому), мы и ведем речь…" Желая в очередной раз оскорбить Солженицына, Вы в очередной раз попали впросак: зачислили Солженицына вместе с Винером в один разряд неполитиков-мышей, да еще и "злонамеренных", т.е. пытающихся обезопаситься от котов-политиков.
10. Конец Вашей статьи повторяет ее начало: обвинение инакомыслящих в подрывной работе против Родины, в "прямых обращениях к руководящим кругам Запада с почтительной просьбой усилить давление на Советскую страну по всем линиям". Но об этом я уже говорил: Ваше негодование было бы оправдано, если б под ним были обоснования, если б действительно были такие обращения! Но доказательств нет, а из одних Ваших обвинений ничего не поймешь.
Я кончаю, Николай Николаевич, свое затянувшееся письмо. Я не смог быть кратким, потому что хотел быть откровенным и полностью высветить все свои вопросы и недоумения. Я искренне старался понять Вас и стремился, чтобы и Вы поняли меня и мне подобных, и тех, кого Вы переименовали из инакомыслящих в отщепенцев.
Очень прошу продолжить поднятый Вами разговор. Надеюсь, что, наряду с другими откликами, это письмо даст Вам дополнительный материал для продолжения этой важной темы, важной для страны и для ее будущего.
Мало того. По уважению, оказанному Вашей статье в "Литературной газете", я догадываюсь, что к Вам может прислушаться и наше руководство. Сам я не могу обращаться к органам власти прямо, ибо имею печальный опыт неоднократных административно-общественных наказаний за такие обращения, поэтому пользуюсь этим частным письмом к Вам, лицу, которому оказывают доверие. Если будет у Вас возможность, то доведите, пожалуйста, до нашего руководства личное мнение одного советского гражданина о следующем:
1) В целях лучшего разбора поднятых Солженицыным вопросов (опровержение неправильных суждений, принятия правильных) и учитывая жгучий интерес многих граждан к личности Солженицына, следует опубликовать его произведения, конечно, с соответствующими комментариями.
2) В связи с громадным значением изучения истории злоупотреблений культа личности, следует больше публиковать материалы и исторические труды, освещающие этот период. Только изучение этого опыта может обезопасить нас от повторения его в будущем. Поскольку возникли какие-то сомнения относительно предателя Власова, следует опубликовать и его процесс.
3) Следует признать существование инакомыслящих в стране, как естественную и добропорядочную часть общества, лояльную к власти и единую со всем народом по отношению к его основным интересам. Мы все можем придерживаться различных точек зрения не только по отношению к научным концепциям в математике, физике, биологии т.д., даже к религии и философии, как это признается сейчас, но и по отношению к нашей истории, к современной внешней и внутренней политике. Следует дать возможность инакомыслящим высказывать свою точку зрения в дискуссионном порядке, даже в печати. Следует изучать их предложения. Обеспечение таких прав инакомыслящих поднимет правовой престиж нашей страны в мире. Признание существования инакомыслящих ни в коей мере не подорвет действительного единства народа, а, напротив, укрепит его, породит взаимопонимание.
4) Наконец, последнее. Я не берусь оспаривать решение Президиума Верховного Совета СССР об изгнании из страны А.И.Солженицына. Но мне кажется, это решение противоречит принципам современного права: "Каждый человек может быть осужден и подвергнут преследованиям только после осуждения в ходе открытого судебного процесса с участием прокурора и адвоката". Мне кажется, что изгнание из страны Солженицына (а тем самым и его семьи), "гражданская смерть" по характеристике нашей печати – очень тяжелое наказание, чтобы можно было проводить его в административном порядке и без открытого и правильно организованного суда. Этот акт внесудебной высылки не укрепит авторитет права в нашей стране и престиж последней в мире. В связи с этим я думаю, что следовало отменить не только этот указ. Если Солженицын действительно нарушил законы страны, его следует вернуть и судить в открытом судебном процессе, а уж после наказывать тем или иным способом или оправдать. В противном случае это решение открывает путь внесудебным гражданским смертям других людей, а за ними – кто гарантирует иное – и произвольным иным смертям.
Я надеюсь, Николай Николаевич, что с этой просьбой не показался Вам слишком дерзким. Надеюсь, что ничем не оскорбил Вас в этом письме. Если же что-то я просмотрел, то прошу извинить мою неловкость, тем более, что оскорблений в Вашей статье неизмеримо больше, чем это допустимо между обычными людьми.
Наконец, последнее. Мне очень боязно, Николай Николаевич, отправлять это письмо Вам, частному лицу. Мало ли каким образом оно может попасть от Вас в соответствующие административные инстанции, и меня снова начнут "перевоспитывать" по службе или по иному. А ведь это очень мешает моей работе и жизни моей семьи. Поэтому, Николай Николаевич, я рассчитываю на Вашу порядочность и прошу Вас не предавать гласности это письмо. Со своей стороны, я также буду считать его частным (если Вы не раскроете его, и меня не будут трепать на работе)...
Основная часть писем в официальные издания касается главной для него заботы – защите экономических свобод, включенные, в основном, позже в ЗЭС
Несколько особняком стоит письмо В.Кучиной, но и в нем есть экономическая тема – тема нахлебничества, такого привычного советским людям.
- отклик на его послание землякам "Чем живем-кормимся", опубликованное 17.11.1979г. в "Правде" (ЗЭС №9, " Поиски №8" )
Дорогой Федор Александрович!
Ваше письмо пинежским землякам волею газеты "Правда" теперь обращено ко всем читателям "Правды" в городе и деревне, ко всем советским гражданам. И заслуженно: Вашими недоумениями и болью мучаются повсюду, не только в деревнях, но и в городах.
Но Вы правы, обращаясь именно к деревне, там процесс развращения людей большими деньгами за плохую работу идет особенно быстро и болезненно.
Но двойственное чувство возникает при чтении Вашего письма: признательности за искренние, смелые, неравнодушные слова и досады от непонимания очевидных экономических связей или простого лукавства (последнее было бы хуже всего – ведь иногда полуправда хуже лжи).
Да, еще совсем недавно деревня голодала и бедствовала, сидя без денег, умудрялась со своих приусадебных участков и себя прокормить, и в город на продажу свести, чтобы было на что купить необходимые городские товары. И хоть худой был заработок во многих колхозах, но и за него работали люди, ибо без него жить нельзя было. Конечно, уходили в города, но не многим это удавалось. Остальные работали.
Теперь все изменилось. Теперь в деревню заманивают зарплатой повыше городской. Но результата не достигают: молодежь продолжает уходить в город, где культура, где перспективы, где свобода выбора, где дефицита меньше, а деньги значат гораздо больше.
В самой же деревне легкие деньги совершенно подорвали стимул к работе – как на личных участках (зачем надрываться в грязи, раз деньги с базара уже не нужны, а продукты можно купить в сельском, а при случае – и в городском магазине?), так и в общественном хозяйстве (ведь платят там не за результаты труда, а за должность, за службу, за халтуру, просто так, только чтоб израсходовать выделенные государством деньги…). Единственный способ заставить сейчас людей что-то делать – заплатить им еще дороже, превысить уже и так высоких уровень зарплаты, но это ведет лишь к дальнейшему росту средней зарплаты - "без всякого роста надоев, привесов, урожаев", как справедливо писали Вы в своем письме землякам. "Вольно или невольно", но жители деревни превращаются в нахлебников у государства. Но что такое государство? – это ведь лишь другие деревни и города, а там происходит то же развращение легкими деньгами и пьянством. И остается только удивляться, как это мы еще живы, за чей счет наша сегодняшняя материальная жизнь даже улучшается, если и мы все работаем чем дальше, тем хуже?
Мне кажется, можно найти ответ на этот вопрос: 1) за счет продажи, экспорта природных ресурсов нашей богатейшей в мире земли, завоеванной предками для нерадивых потомков; 2) за счет заимствования, импорта чужестранной техники и технологии, плодов чужого разума, и, наконец, 3) за счет еще сохранившихся у старого поколения запасов трудолюбия и совести. Этим мы сегодня живы еще и внешне даже благоденствуем. Но эти источники не бесконечны. Иссякнут легкодоступные месторождения золота, нефти и прочего сырья, не за что будет покупать западные достижения, да и не дадут больше копировать, а главное, вымрет старшее поколение (как я боюсь этого!) – и вот тогда инфляционный процесс выдачи легких денег за бездарную службу окончательно заведет нас в тупик: денег у наших детей будет много, а товаров – совсем ничего, один дефицит. Кризис, катастрофа, гибель – мы идем к ней неуклонно.
Даже совестливые и работящие люди, которых у нас пока еще много, ничего не могут сделать в этой безнравственной ситуации. Ведь глупо стараться, когда в итоге твой труд оказывается зряшным, когда все идет вперекосяк, когда что-либо можно сделать лишь по разрешению ничего не понимающего центра. Глупо стараться и на своем личном участке, когда просто запрещают продавать плоды с огорода, а велят лишь сдавать за бесценок на беспризор и гниение. Глупо подталкивать своих детей на борьбу за хорошее руководство – ибо никакой местный руководитель не может поломать решительно систему тотального руководства всем из центра. Глупо стараться об украшении своего села, потому что хозяева в нем – не люди, а опять же – приезжее начальство со своими планами благоустройства, реконструкции, монументальной пропаганды и т.п. – планами часто глупыми, но зато утвержденными сверху.
Большинство этих людей сегодня надеются только на перемены сверху, на приход нового твердого руководства или, как Вы остроумно заметили, - "нового барина". Не имея традиций законности, свободы и самостоятельности, наши люди не могут придумать ничего иного, как только мечтать о новом Сталине, конечно, без злого Берии. Традиционная русская мечта о добром, но грозном царе вновь возрождается в новых одеждах. И это, может быть, самое страшное – и не только потому, что многие при этом погибнут, но и потому, что новый Сталин ведь не решит проблем.
Я считаю: единственным спасением нас от надвигающегося экономического банкротства и будущей сталинщины была бы радикальная перестройка экономических отношений в деревне (да и в городе тоже). Коренная переоценка отношений руководства к людям. А именно: надо поддерживать и поощрять всех работающих, результативных людей, и перестать кормить бездельников только за то, что они занимают "определенную должность". Дать возможность и не мешать добиваться полного успеха трудолюбивым и инициативным людям, где бы они ни работали, от директора совхоза до частника на своем огороде, освободить от мертвящей и неумной опеки хозяйственников, дать им возможность прямо работать на потребителей, договариваясь с ними о ценах, объемах и сроках – добровольно и свободно, без вмешательства и ненужных ограничений сверху – но не на словах, а на деле, запретив такое вмешательство даже партийным органам под страхом уголовного наказания. А плохо работающие, убыточные хозяйства надо лишать поддержки, дотаций, закрывать их к чертовой матери, продавать их имущество преуспевающим хозяевам. Держать на работе только хороших работников, нещадно выгонять "нероботь". Только тогда будет развеяна душная атмосфера апатии и пьянства.
Заметьте, Федор Александрович, я не предлагаю ликвидации колхозов и совхозов, внедрения капитализма и т.п. Я говорю только о единственно возможном выходе из тупика, в который мы зашли. Мне трудно понять, почему Вы сами не требуете такого же, а ограничиваетесь только моральными призывами, в осуществление которых сами не верите. Нет, сейчас уже нет времени для полуправды, для сохранения удобных иллюзий. Если Вам действительно дорога русская деревня, ее будущее, если она Вам дороже официальных иллюзий и собственного благополучия, то Вы сами до конца разберетесь во всех поднятых Вами же вопросах и обратитесь к людям уже с реальными и коренными советами, не убоявшись никакой демагогической критики, которая на Вас может обрушиться. Вы сделаете это, обязательно, ибо знаете – времени остается очень мало.
20.11.1979г.
Чтение и рецензирование книг и в эти годы остается для Вити важнейшим трудом.
Здравствуй Игорь! Спешу написать о наших впечатлениях от твоей повести в "Юности". Вчера, в воскресенье, Лиля тоже ее прочитала, а потом во время прогулки по парку (хороший был вечер, теплый) мы долго довыясняли свое понимание, "определяли позиции". Почерк у меня отвратный, поэтому решил сразу использовать машинку, ты уж прости.
Странное это дело – читать книгу знакомого писателя. Следишь не столько за героями, сколько любопытствуешь: а какой же он есть, твой знакомый? Может быть, это и мешает, но нам, я думаю, оно и помогло. Помогло серьезнее отнестись к повести. Лиля начинала разговор со мной так: "Если бы я не знала Игоря, то прошла бы мимо повести, а так – она постепенно меня забрала, заинтересовала". Примерно то же самое почувствовал и я. Понимаешь, повесть слишком сдержанна, может, даже слишком утонченна для нас, чтобы мы смогли в ней разобраться с первого взгляда. В другом случае я бы, действительно, проглядел первую главу, об испытаниях турбины, и, может, бросил: случай описан неплохо, да мне-то что за дело? Бросил бы, и ошибся, ведь на деле повесть нас затронула.
Лиля говорит, что ее тронула эта тема: вполне благополучная семья, союз двух очень хороших людей – распадается. Распадается, потому что ушла любовь. Но почему она ушла? Четкого ответа ты не дал, фактически, только растревожил, поманил. Но, я думаю, что этой проблемы ты и не ставил, даже и не слышал о ней, что Лиля ее просто выдумала. Я ее усиленно на свое понимание сворачивал, но думаю, оно тоже твоему далеко не соответствует.
Расскажу подробнее о своем понимании. Началось с оценки Тани. Я ее невзлюбил сразу же, начиная с "мудрой улыбки". Такие люди, умеющие унижать других даже не по злобе, а просто самим фактом своего существования и самомнения – мне очень неприятны, я их сразу, может и несправедливо, выделяю.
И очень понятно, почему Троеверов или будет всю жизнь несчастлив, или найдет в себе силы и уйдет. Когда я читал о свадьбе и о колхозе, то уже забыл о тебе, а только переживал с Троеверовым, захвачен был, безусловно. Особенно на колхозной фантастике, мне кажется, ты ее писал быстро, на взлете. Не знаю, как было, но так кажется. И не смейся, но именно с этого момента я уверовал в тебя, как писателя, т.е. как в человека, способного писать легко и естественно (вдохновенно, что ли). А потом меня мучило негодование против Троеверова, когда он, вернувшись на завод, был глух к мучениям Леры. Но в существование такого мужского эгоизма и глухости в "положительном" Троеверове я тоже верил и, повторяю, что был захвачен стыдом за него, и мне казалось, что я понял повесть: Троеверов недостоин Леры и неспособен придти к ней, он обречен быть несчастливым – из-за самого себя (собственно, такой сюжет не нов: сейчас я вспомнил ГДР-овский роман /кажется, Кана/ со сходной ситуацией). Но я ошибся: иррационально и непонятно как, но Троеверов выпрыгнул из своей шкуры и пришел к Лере. Я не угадал конца, и это меня также поразило, даже привело в восхищение тобой, как писателем. А с другой стороны, может, ты и неправ со своей идиллической концовкой: а куда же делись троеверовский эгоизм и глухота? Неужели Лере стало хорошо после прихода, когда она столько помучилась с ним до того? Во всяком случае, это непонятно, не разъяснено, может, не оправданно. Но, во всяком случае, хорошо, что я не угадал, ведь в жизни-то как раз и не угадываешь.
И еще мы очень порадовались твоему доброму отношению ко всем людям: объективности и доброте. Это особенно рельефно проявилось на Анне Гавриловне, для нас, в общем, весьма непривлекательной фигуре. А теперь мы видим – что были в этом несправедливы.
Но может, эта объективность и ровная доброта, с другой стороны, и кажутся холодностью, не привлекают читателя, не захватывают его, а позволяют ему уйти при перелистывании журнала. Мы немного даже поспорили с Лилей на эту тему. Она утверждает, что эта ровная доброта, некая отрешенность и отстраненность – являются просто твоей манерой письма, ты просто сдерживаешь свои чувства и пишешь приглушеннее, сдержаннее, интеллигентнее, как будто вырисовываешь тонкими штрихами картину. Если кто-то из критиков подойдет поближе, то будет доволен качеством письма, его строгостью и завершенностью, но для рядового читателя, бегущего в пяти метров от картины, она покажется невыразительной и холодной. Мы сами – из породы этих последних, мы не эстеты! (чувствуешь мою гордость "хама"?), поэтому желали бы тебе больше стать "нашенским", чтобы меньше было сдержанности, больше тенденциозной субъективности, больше личного чувства и кричащих красок, вульгарности побольше, что ли (чувствую, что меня заносит, и Лиля с этим не согласится). Но все это на тот невероятный случай, если бы тебе понадобились чьи-либо советы-пожелания.
Лиля вспомнила, как ты плевался на крамеровский фильм "Не убивайте детей и бизонов", а нам это было вполне сносно. И еще мы со смехом вспоминали призыв к тебе в стенах литературного московского общежития: "Нельзя быть таким холодным, как крокодил". На деле ты не холодный, но слишком равно добрый, слишком ровный и справедливый, следовательно, беспринципный.
Но, в общем, мы тебе очень благодарны и взаправду тебя поздравляем. Можно было бы много копаться в своих впечатлениях, литературных ассоциациях и т.д., но это все чепуха. Для меня главное – что ты писатель. Это почти что открытие. И дай только Бог, чтобы дело у тебя поехало еще живее и свободнее.
Очень часто я вспоминаю о твоем Лильберне (может, и забуду). Как ты подашь его, а вернее всю его эпоху, да что там эпоху: всю Англию, ее становление, становление демократии? Всю глыбу вопросов наших. Ведь там все будет страшно важно для нас самих. Каждая деталь. Например, их приверженность королю, старому принципу власти. Непрактичность идеалистов, их невольный экстремизм, их судьба. Взаимоотношения с диггерами. Боже, сколько тем, аналогий, опыта! Даже в одной личности Лильберна, ее трагедии. И здесь будет очень уместен твой объективизм, умение встать и на точку зрения кромвелевских властей. А что касается "интерпретации", то даже ее наличие будет не смертельным. Очень желаю тебе успеха.
Я не решился поехать в Ленинград. Он, как последний неначатый пирог, было бы обидно только откусывать. Я даже подумывал о том, не поехать ли нам всем вместе: ведь, действительно, не скоро еще представится такая возможность. Но потом, как представил себе, как буду злиться, что был там и не смог обежать все, о чем слышал, то и перестал колебаться. Если бы я не копил дни отгулов (для летних заработков) и мы могли поехать не на 3 дня, а на неделю (у Лили в Ленинграде живет школьная подруга), то, конечно, следовало бы поехать, и мы поехали бы, а так – потерпим 2 года.
Кончаю. До встречи осенью или раньше. Большой привет твоим женщинам. Не забывай. Виктор, Лиля, Артемка, Галя. 29.IV.74г.
Знакомство с М.А.Поповским началось в 1968г.(с Ефимовым тремя-четырьмя годами позже) и приобрело дружеский характер, хотя и не без чувства превосходства со стороны писателей. Витя как будто не замечал последнего, т.к. оба писателя, как собеседники, были ему очень интересны.
Дорогой Марк Александрович!
I. Наверное, Вам будет интересна фиксация читательских впечатлений (главное – откровенных) о первых двух главах "Жизнь и Житие архиепископа Луки, профессора Войно-Ясенецкого". С удовольствием повторяю название, так оно мне нравится своей парадоксальностью и точностью смысла. Правда, кажется немного тяжеловесным из-за разделенности. А может, можно сделать название несколько короче и слитней? Допустим, так: "Жизнь и Житие Войно-Ясенецкого, профессора и епископа" (или длиннее: "…, профессора медицины и архиепископа Луки") – А то сейчас Лука забивает Войно и парадоксальность смазывается.
Так вот, прочитал 230 стр. за два вечера с неослабным вниманием. Правда. Спасибо от читателя. Особенно было интересно следить за легендами "Жития", как они рождаются на глазах. Ведь Лука был действительно святым, а то обстоятельство, что его еще не канонизировала церковь, ни о чем не говорит: времени прошло мало, православная церковь нетороплива и подобострастна – время для признания святого Луки еще впереди. Так что сегодняшняя запись легенд и создание "Жития святого Луки" – дело вполне благое, даже "богоугодное".
Я долго думал, в чем бы мог Вас покритиковать. Цепляться за наши разногласия в понимании мира – глупо, но вот что касается самой литературы, то вот что надумал.
Название книги обещает "Жизнь" и "Житие" как равноправные линии повествования, идущие и переплетающиеся через всю книгу. На деле есть только научно-художественная биография, а самого "Жития" почти нет. Есть только его фрагменты – легенды, собранные в Прологе совместно с Вашими комментариями. Но этого слишком мало: автор "Жития" обязан сам творить легенду, соединяя разрозненные куски народных преданий в свою связную религиозную легенду. Может быть, я хочу слишком многого. И Вы не можете стать на уровень народа, творящего мифы, и взглянуть на жизнь профессора гомеровскими глазами. Задача, действительно, громадная, а для интеллигента-атеиста – просто дерзкая. Может, она пока никому из ныне живущих писателей не по плечу. Но тогда следовало бы просто отказаться от обещания "Житие" в заголовке, оставив лишь "Жизнь профессора-епископа". Я думаю, что рано или поздно, но "Житие св.Луки Войно-Ясенецкого" будет написано.
Какая конструкция книги мне представляется идеальной? Прежде всего, "Пролог" освобождается от житийских легенд, до первых 14 страниц. По всем же главам идет сначала "Житие", а за ним - "Жизнь" в качестве научно-художественного комментария. В конце же книги могут быть примечания (может, до половины книги, или трети), в которые включено все богатство источников, вариантов легенд, воспоминаний и прочий научный материал.
Конечно, мне совсем не хотелось бы, чтобы "Житие" точно походило по стилю и наивности на канонические православные "Жития святых". Совсем необязательно его писать на уровне безграмотной старушки о "чудесном батюшке-исцелителе". Но совершенно необходимо, чтобы "Житие" было на уровне современного культурного верующего (отнюдь не отрицающего даже возможность чуда), на уровне самого епископа Луки. Наверное, здесь будут уместны и мысли Бердяева и других веховцев, и повести о борьбе с вепрем - "живой церковью", и все самые абстрактные положения (ведь и само Евангелие полно философской зауми вроде - "в начале было слово"). Но абсолютно недопустимо, чтобы в "Житие" включались материалистические нотки Вашего сомнения в реальности чудесных указаний Бога – Луке (вроде голоса в душе или отворачивания лика Христа, или чекистов, как "орудия Божия"). Недопустимо предпосылать им эпиграф о сплетнях, окружающих историческую личность, хотя в Прологе такой эпиграф вполне уместен.
Думаю, что при написании этой книги Вы должны почти реально раздвоиться: на 1) автора "Жития" – глубоко религиозного, везде видящего мистику, чудо, Божий Промысел; 2) автора "Жизни" – вполне нашего человека, ученого и светского писателя, во всякой мистике выявляющего только факты, объясняющего религиозное "Житие" и развивающего его доступным для нас, атеистического большинства, образом (да Вы это прекрасно и делаете). Только тогда и "Жизнь", и "Житие" сольются в одну великую книгу.
Конечно, все в меру, и "Житие" хоть по форме может походить на церковные каноны, соответствовать прежним традициям, во всяком случае, впитать их опыт. Выходит, я требую, чтобы Вы научились писать церковные "Жития", стали церковным писателем, почти Красновым. Но ведь я сейчас говорю лишь об идеале, фантазирую…
Конечно, трудно описывать в "Житии" доцерковную жизнь Войно-Ясенецкого, но ведь можно начать его с 1921 г., оставив первую главу сугубо светской, хотя это и убавит стройность книги. И потом, почему все же нельзя сфантазировать религиозную повесть о верующем докторе до 1919 г.? Ведь в "Житии" никто не требует очевидности каждой детали. Ведь здесь широкое поле для домыслов, фантазии, описания по догадкам, соединения черт и событий жизни многих людей.
Но как необходима в "Житии" Ваша религиозность, так необходим Ваш атеизм в "Жизни" – для нынешнего атеистического читателя (вроде меня хотя бы) и для собственной правды (ведь Вы все же атеист!), для полного разбора основного вопроса и книги, и всех нас: "Можно ли жить по совести?" "Житие" решает его на религиозном уровне (кстати, какие замечательные факты Вы мне раскрыли понятиями "акривии" и "икономии"), а в "Жизни" это решение переведено на наш атеистический язык. И опять же я не знаю, насколько это возможно, раз Вы считаете, что религия необходима для "морали" (с другой стороны, Ваш черновик-статья о естественном происхождении чувства "совести" говорит о твердом атеизме).
И не нужно в "Жизни" бросать тень сомнения на собственную нерелигиозность и допускать такие, например, насмешки и иронию, как над словами А.В.Стекольникова: "Я убежденный атеист и коммунист". Лично я очень поежился под этой насмешкой, приняв ее полностью на себя: ведь и я убежденный атеист и коммунист (и одновременно мещанин-буржуа и демократ).
Но, в общем, к "Жизни" у меня нет таких больших пожеланий, как к "Житию". Ведь здесь Вы чувствуете себя в родной стихии, как рыба в воде. Конечно, это не означает, что я согласен со всеми Вашими утверждениями и выводами. Но я понимаю, что не может автор угодить на каждого.
Одного только коснусь: очень часто огорчался Вашими резкими выражениями в адрес "семнадцатого года", "властей" и пр… Огорчался по двум причинам.
Первая: потому что эти выражения осуждения просто несправедливы. Ведь если считать 17-й год неизбежным (а он, наверное, все же был неизбежным – в этом убеждает наличие революций в истории почти всех цивилизованных стран), то большевистская партия была, в общем, положительным и конструктивным фактором в деле противодействия крестьянской анархии и разгулу, в деле собирания и упорядочивания России. И хотя Ленину принадлежат призывы к гражданской войне, экспроприации и террору, но после своей победы – главным в его лозунгах стало иное – положительная работа по удержанию прочной власти, призыв всех к труду, дисциплине, закону, обеспечению условий работы для "спецов", нэпманов и пр. и т.д. Поэтому нельзя отрицать положительную роль интеллигентных "партийцев", которые, сидя на вершине клокочущей народной волны и невольно санкционируя этот террор и разгул, тем не менее, сохраняли, спасали некоторую культуру (пример освобождения Войно-Ясенецкого из мастерских) и организацию. И только это обстоятельство может помочь нам понять, почему Войно-Ясенецкий и другие интеллигенты были "искренне за советскую власть". В тексте же книги эта "искренняя поддержка" – воспринимается лишь как непонятная слабость героя, его наивность или глупость.
Вообще, на мой взгляд, одной из важнейших черт и заповедей Войно-Ясенецкого является "подчинение власти, ибо всякая власть от Бога". Это положение требует более подробной разработки, а для этого прежде – Вашего на то душевного согласия. Сейчас же Вы невольно делаете упор на моменты противостояния Луки властям (на суде проф. Ситновского особенно). И может, вся разгадка удивительного благополучия жизни Войно-Ясенецкого (ибо пройти с достоинством через все последние десятилетия – это редчайшая удача) как раз и заключается в соединении полной лояльности и работоспособности (полезности) с внутренней независимостью. Вспоминается примерно такой случай в МВТУ им.Баумана: дореволюционный профессор, зав.кафедрой гидравлики Куколевский, ученый с мировым именем, так и не отказался от своих с.-р. убеждений, оставаясь до 60-х годов на своей кафедре. Среди студентов ходили удивительные рассказы о презрительных отзывах профессора и об Октябрьском празднике, и о своей непричастности к большевикам…
Но не будем влезать в дебри споров. Вторая причина, по которой я огорчался резкостью Ваших выражений, помимо их неправоты, - та, что они будут мешать публикации книги. Понятно, что сегодня трудно представить официально изданной книгу о хирурге-епископе. Но все же следовало ее хотя бы символично представить к печати (не обязательно представлять, но чтобы можно было представить: ведь узнать автора не составляет никакого труда).
Я кончаю. Как бы там ни было, для меня – это самая интересная и важная Ваша книга, интереснее Максимова. С нетерпением жду продолжения. И тешу себя надеждой, что дальше Вы станете больше похожи на своего героя, что опыт отца Луки нам всем пойдет впрок. 15.4.1972 г.
II. О главе III биографии Войно-Ясенецкого
Выжимаю из себя максимум критицизма, на который способен, отложив в сторону свою глубокую благодарность за захватывающее меня чтение.
1. Двойной эпиграф выявляет в главе две смысловые части:
- Жертву Луки – своим благополучием и, что еще важнее – благополучием своих детей – ради Бога, ради своей веры и убеждений, чести и достоинства, и
-Бесчестие атеистических преследователей Луки.
Но я не уверен, что именно так она делится на самом деле. Так мне показалось. А не уверен я потому, что это противопоставление чести и бесчестия не нашло отражения в названии самой главы ("Как это делалось в 30-м" – название посвящает главу только бесчестию).
Наверное, первая тема все же важнее читателю для выяснения облика самого Луки, а в его лице – возможности для достойного поведения человека в недостойном мире. Ведь именно эта тема актуальна и сегодня и волнует каждого из нас.
Вы говорите – честь и достоинство, свои убеждения или веру в Бога можно сохранить, ставя под угрозу благополучие не только свое, но и своих близких. И не только благополучие, но и саму жизнь. Здесь заключено одно из мучительных моральных противоречий, из числа неразрешимых. Вернее, никому не дано выбраться из этой проблемы, когда она встает практически, избавиться от своей вины. Любое решение этой проблемы с одной стороны правильно, а с другой – нет ("кантовская антиномия").
Я бы, например, не стал категорически отвергать осуждающие слова Елизаветы Никаноровны в адрес Луки. В них, наверняка, сосредоточен ее жизненный опыт от встреч с "принципиальными людьми", которые свои абстрактные идеи ставили гораздо выше окружающих конкретных людей, близких и неблизких. Да что там Елизавета Никаноровна… Помните Достоевского: никакие принципы не стоят даже одной человеческой жизни. И если это очевидно по отношению к принципам коммунистическим, то столь же верно по отношению к религиозным принципам Луки.
Авраам, приносящий в жертву сына, и Лука, которого Вы ему уподобляете – это одно решение проблемы. А Достоевский не соглашается принять даже счастье всего мира, если оно завязано со смертью одного невинного ребенка – это другое решение. Разве здесь нет контраста? Разве нет почвы для признания вопроса слишком сложным для лобового решения, для предоставления читателю права самостоятельно и по разному в конкретных случаях решать эту проблему выбора? А не только как Лука-Авраам?
И потом, не опасно ли это деление морали на один род – для массы, и другой – для "крупных личностей"? Конечно, неприятно, когда ташкентская профессура не понимает права Луки на подвиг и жертву себя и своих близких. Однако, неприятие автором морали "массы" (к которой принадлежит большинство будущих читателей книги) – тоже не очень приятно.
2. "Дело Михайловских" – жуткая своей обыденностью история. Поведение отчима, методично насиловавшего свою падчерицу во время сна жены – омерзительно, положение падчерицы показалось мне ужасным своей безысходностью. Даже изнасилование отцом родной дочери кажется мне более извинительным – как род помешательства, психического выверта, ненормальности. Здесь же – с физиологической точки зрения все нормально, но зато какое надругательство над боязнью и дочерними чувствами молодой девушки, какой цинизм к взятым на себя перед людьми отцовскими обязанностями! Этого отчима, наверное, даже к суду трудно привлечь, но у меня он вызывает только одно, чисто физическое и определенное желание – раздавить, стереть с лица земли, добиться, чтобы таких не было.
И как дополнение к этому чувству – щемящая жалость к этой Кате, к ее страху и метаниям, ко всей поломанной, растоптанной в самом начале жизни. Жалость к ее несчастливости, к ее злосчастной судьбе, которая как прилипает ко всем, на кого она пыталась опереться и спастись – Михайловский застрелился, Лука – арестован. Сколько же нужно душевных сил, чтобы вынести все эти удары. Вряд ли ей их хватило.
Но, по-видимому, дело Михайловских Вас волновало только в его отношении к Луке. И, наверное, поэтому все члены семьи Гайдебуровых – и дочь, и отчим, и мать – обрисованы одной презрительной интонацией. Мне даже показалось, что у Вас для дочери и матери находится больше отрицательных слов, чем для преступного отчима. Это кажется странным. Но главное – участие Луки выглядит здесь лишь бесполезной благоглупостью большого человека, а на деле, наверное, это было не совсем так. Наверное, Лука был более проницательным человеком и действительно хотел помочь мятущейся Кате, и даже решившийся ради нее на полуправду. Акценты тогда в этой истории расставляются несколько по-другому. Самоубийство Михайловского было не провокацией, в которой Катя была на стороне атеистического следствия, а напротив, сама Катя стала жертвой следствия. А может быть, даже в некоторой степени стала невольной "жертвой" непреклонности Луки, которого следствию было очень удобно осудить, приписав Кате убийство мужа, т.е. использовать ее против Луки в качестве необходимого звена-пешки. И ведь именно с Лукой связан первый шаг Кати к распрямлению, когда приносит следствию в надежде на облегчение участи Луки – свою страшную тайну, стыд всей своей несостоявшейся жизни. Нет, доброта Луки – не блажь, она не могла не приносить плоды. И "ненужное" письмо-признание Кати – прямое этому доказательство.
3. Мне очень понравилось описание механизма осуждения Луки, описание того, "как это делалось в тридцатом". Вся свистопляска поисков "поповских происков" – дана очень рельефно и ярко. Смущает только упоминание А.Сольца. Все же доказательство для обвинения его, на мой взгляд, мало. А ведь в главе он утверждается как главный идейный вдохновитель травли Луки. Один запрос-телеграмма Сольца по делу Михайловских мог иметь и положительные даже результаты – мы этого не знаем. Во всяком случае, речь Сольца на 15-м съезде ВКП(б) и раннее исчезновение с политической сцены свидетельствуют как раз о такой возможности. Ей-богу, лучше бы убрать эту сомнительную в своей отрицательности фигуру. Тем более что почти невозможно найти конкретных виновников всех преступлений этих лет. Виновны были все, виновно само время. Это правильнее и сильнее, чем вина какого-то Сольца.
4. Однако самое сильное впечатление произвело на меня перевоплощение уголовной истории о самоубийстве помешанного профессора Михайловского в литературно-политический миф об "антинаучных происках священника Луки". Я просто радовался – как только удалось Вам раскопать это перевоплощение.
Спасибо. 31.III.73 г.
3. Спасибо Вам за книгу о Луке и за доверие и интерес к моему мнению. Извините, если буду нахальным в советах.
Мы с Лилей прочли книгу очень быстро и с неослабным интересом. Это естественно – ведь в ней содержится одна объективная, несомненная и восхитительно обнаженная правда. Обнажали Вы ее очень старательно. Да и подумать только: что для советского читателя может быть привлекательнее голой истины? Когда умный автор ведет тебя по лабиринту человеческих судеб, показывает все без утайки, ничего не скрывает? А Ваш отказ от идеализации Луки и с ним заодно – сталинского православия – по-моему, одно из основных достоинств последнего тома книги.
Только я не называл бы верноподданичество Луки во время войны и после – его грехопадением. По моим представлениям, грехопадение – это всегда измена своим принципам. При грехопадении человек сознает свою невинность и мучается ею. Для Луки же его официозные статьи были только исполнением церковного долга, были вполне в духе древних традиций православной церкви, ее безусловного подчинения власти и безусловной защиты отечества. Скорее отказ от них был бы для Луки отказом от безусловной работы на пользу церкви, был бы признанием своей гордыни, умствования и грехопадения. В этом термине невольно сказалось Ваше авторское отрицательное отношение к позднему этапу жизни Луки, что несколько исказило житие св.Луки.
А вообще в книге много Вашей убеждающей силы, Вашей личности. Такая страстность усиливает интерес к книге, но, как мне кажется, способна иногда помешать объективности самого жизнеописания. Читательское внимание невольно отвлекается с анализа позиций Луки на анализ авторской позиции, путает их и делает неверные выводы (не по Вашей воле, а в силу перегруженности книги). Вот если бы Вы были основным, главным героем книги, а не Лука, то читательское внимание было бы приковано целиком к Вашим убеждениям и смогло бы справиться с правильной их оценкой. А поскольку главный герой – Лука, то авторские оценки, конечно, не совпадающие с читательскими, должны быть спрятаны или выделены в эпилог и примечания.
Лука был цельным и непреклонным человеком. Наверное, это в нем главное. А христианские или коммунистические убеждения – это уже вторичное, результат воспитания и судьбы. Именно эта цельность позволила ему не совершить грехопадения (с его точки зрения, а не с Вашей). У него не было больших грехов: отречения, гордыни перед Богом и церковью, сребролюбия, нарушения десяти заповедей и т.д…. С православной точки зрения он – несомненный святой. О нем в будущем, когда тюрьмы и ссылки будут официально упоминаться как "страдания за веру", будет создано настоящее "Житие св.Луки". Но для нас важно не будущее Житие, а важно объективное жизнеописание святого, потому что тогда можно будет реально оценить возможности и поведение всей православной церкви по судьбе и возможностям ее реального святого.
Жизнеописание святого невольно становится книгой о русском православии ХХ века, его роли в общественной жизни, науке и пр., об истории советского православия. И притом – совсем не апологетической истории, а объективно-критической. И в этом – я – Ваш самый искренний доброжелатель, потому что не хотел бы, чтобы на смену коммунистическому православию люди реставрировали в прежней силе православие христианское, с его декларированием своей исключительной православности, с его непременным оправдыванием и обожествлением любой земной власти. Сам термин "православие" мне антипатичен.
Я сочувствую христианству угнетенному, неофициальному, умеющему уважать другие мировоззрения, и мне заранее не нравится победившее христианство, потому что при этом его плюсы станут минусами.
Теперь об основном, на мой взгляд, недостатке книги. Мне кажется, он – в огромном объеме, большом количестве тем и аспектов – социальных, религиозных, исторических, философских, нравственных, хирургических и пр. и пр. Калейдоскоп проблем, море, в котором я, читатель, тону, как перегруженная баржа. Я помню, что Лука Вас лично обязал не разделять в его биографии судьбу хирурга и епископа. Но ведь нельзя этот наказ принимать как догму, ведь истинный его смысл состоит в его обращении к официальному писателю, члену ССП (по иному он Вас и не знал): "Не смейте замалчивать мое епископство". Так почему Вы теперь не вольны разделить, например, аспекты: религиозно-научный и религиозно-социальный на отдельные книги? Тогда каждая часть-книга выиграла бы за счет стройности изложения, логики повествования, глубины выводов и нашла бы своего заранее заинтересованного читателя, а перед этим – издателя.
Ведь на деле с жизнью и подвигами архиепископа Луки соотносится не научная деятельность профессора Войно-Ясенецкого, во всей ее глубине, а сам факт врачебной деятельности, "исцеления больных", как значительный фактор его популярности в Церкви. Так же и для научной деятельности Войно-Ясенецкого важны не столько епископство и связанные с ним страдания, сколько религиозные мировоззренческие и нравственные стороны его убеждений. Епископство и научная деятельность соотносятся в Луке лишь внешне, они текут параллельными струями, что Вы сами неоднократно отмечаете. Я согласен, что для понимания нравственных основ хирургической деятельности Войно-Ясенецкого очень важны его религиозные убеждения, соглашусь и с тем, что это очень богатая тема, отнюдь не приводимая к тезису о том, что священник может быть ученым (архиепископ и профессор). Такой тезис доказывать – значит встать на уровень нашей антирелигиозной пропаганды или ниже ее. А вот раскрыть на исканиях и работе Войно-Ясенецкого темы – наука и религиозная нравственность или религиозное мировоззрение – огромные задачи, которым одним размера книги не хватит.
Совсем другая тема – советская власть и православная церковь. Конечно, история архиепископа Луки и его популярности, как у прихожан, так и у властей, неотделима от его хирургической знаменитости – защиты. Но здесь эта связь – лишь дополнительное обстоятельство, а главное – история стойкого мученика за веру и в то же время фактического сталиниста, верного подданного верховного гонителя церкви и людей. Трагическая, великая тема! Зачем же ее разжижать научно-религиозной тематикой? Не понимаю. А Вы еще включаете свои воспоминания, характеристики иных лиц, изложение собственной позиции. И чем более этот материал интересен, тем хуже для восприятия читателем главного.
Иногда мне кажется, что проделана огромная работа, полностью собран весь наличный материал, приведен в порядок и мастерски записан, согрет авторским сердцем и раздумьями, но чего-то последнего и важного в книге не хватает. Какой-то последней операции высветления, что ли – не сделано. И потому читатель тонет в море фактов.
Конечно, можно возразить примером "Войны и мира", ссылкой на иные многотомные и многоплановые произведения. Однако разные сюжетные линии, различные миры в таких книжных гигантах носят соподчиненный характер. Сплетаясь, они высвечивают какую-то общую, главную тему. Так мне кажется. Помните, например, даже в "Анне Карениной" две главные линии Анны-Вронского и Кити-Левина текут внешне совершенно разобщенно, а на деле они вместе дают общую картину полной жизни, тьмы и света, добра и порока.
У Вас же четких линий нет, а если их выявить, разделить, то окажется, что их не нужно связывать, ибо истинной целью Вашей книги является не описание полноты жизни или еще что-то, а решение отдельных нравственно-научных и общественно-религиозных проблем.
Поэтому мой совет: не надо считать работу над книгой о Луке и свою жизнь в нашем мире – законченной. Дела еще – навалом. Обидно же работать дома, никуда не уезжая и рассчитывая если не на публикацию в Союзе, то на отсутствие наказаний при появлении "Луки" в Самиздате (кстати, почему бы Вам кроме основного и удачного названия не принять второе, удобное и укороченное - "Лука" – языку этого хочется).
Написанную же книгу оставить, как она есть – как первый и нужный вариант, но для себя, а не для печати (во всяком случае, сейчас, когда распространение ее может повредить и Вам, и тем, от кого Вы получали информацию).
А для печати и Самиздата – разделить книгу на две или больше книг. И, наконец, убрать все источники информации в книгах, предназначенных для печати. Я вообще не понимаю, зачем нужны точные ссылки на конкретные источники информации не в научном трактате, а в художественном произведении. Подойти строже к вольности своих оценок, что даст выигрыш в глубине разработки самих тем.
Я уверен, что такая работа над книгой будет очень полезной и даже необходимой. Понимаю, что свои наглые советы даю Вам не вовремя, что по Вашим представлениям книга требует лишь некоторой правки – и все, в добрый путь! И побыстрее, а то устареет… Но, Марк Александрович, зачем Вам издавать книгу, которая стареет? Не лучше ли потратить еще время и силы, чтобы создать ценность долговечную? Ведь Вы можете это сделать… Неужели жалко времени? Неужели так надоело? Неужели так не терпится и не сидится у нас? – Сделайте вечное, Марк Саныч, пожалуйста! 4.10.75.
Дорогой Марк Александрович! Не удивляйтесь озаглавленности этого письма. Содержание Вашей последней книги настолько важно и интересно, что мне кажется необходимым ее обсуждение не только с Вами, но и с остальными друзьями. Для них я и поставил этот заголовок.
Конечно, сейчас я попробую обсудить только самые острые и главные для меня проблемы, совсем не претендуя на оценку книги в целом. Ограничусь только одним общим замечанием, что "Управляемая наука", наверное, наиболее спорная и пристрастная, и потому наиболее яркая и удавшаяся работа. Как Вы увидите ниже, во многом я с Вами не согласен, многое считаю просто неверным, но, тем не менее, вещь эта – очень нужная (как нужен был "Архипелаг ГУЛАГ", хотя и там много очень спорного). И я Вас с нею – поздравляю!
Мне кажется очень удачным название книги: оно сразу показывает объект исследования и его главную противоречивость (ибо "управляемая наука" суть такая же невозможность, как и "деревянное железо" или "социалистическая (диктаторская) демократия"). Вся структура книги посвящена фактологическому раскрытию феномена управляемой квази-науки: в главе 1 – история ее возникновения; в главе 2 – практика управления науки партийными и административными чиновниками; в главе 3 – практика научно-феодальной эксплуатации ("барщина" и "оброк"); в главе 4 – положение ученых в системе этой квазинауки; глава 5 – о секретности, как главном заповеднике паразитирующей квазинауки; глава 6 – о вынужденных зарубежных контактах управляемой науки; в главе 7 рассматриваются национальные аспекты феномена, в главе 8 – проблемы научных советских городков; в главе 9 – отношения с КГБ. И только две последние главы – 10 "Вечный выбор" и 11 - "Неуправляемые" – посвящены настоящей, неуправляемой науке. Несмотря на небольшой объем этих двух глав, в них объективно (может, помимо воли автора) предлагается и выход из описанного положения, содержится душа книги. Как будто тебя долго вели по темному помещению, и становилось все темнее и темнее, и только в конце показали на светящееся пятнышко выхода.
Какую же жизненную позицию может выбрать один из миллиона советских научных работников? – Я насчитал в двух последних главах 4 основные позиции:
1) В недавнем прошлом главным и определяющим для советских ученых было убеждение, что "их творчество принадлежит государству… а моральный выбор сводится к точному исполнению начальственных предписаний… Должен покаяться: и аз грешен в нагнетании этой рабовладельческой по сути психологии… Сейчас, в середине 70-х годов, такая "генеральная" моральная конструкция уже отмирает".
2) "Современное большинство научных сотрудников не поддерживает "охранителей" и видят в институте только место работы, проявляя социальное равнодушие"… "Честный труд, как панацея от всех социальных зол, имеет некоторое количество сторонников среди людей 37-45 лет, которым, действительно, хочется заниматься своей наукой, у которых есть интересные цели, но которые способны к социальному анализу не более чем орвелловский Битюг"… "Освобождая себя от общественных проблем, поборники бодрого труда одновременно выносят за скобки и любые раздумья о моральной ответственности, о морали вообще: "Я люблю свою работу… она дороже мне всего – и всяческих моральных абстракций" – так отвечают 80 из 100… Дело для них, прежде всего, возможность получать личное удовольствие от научного поиска, не портя себе кровь посторонними переживаниями… Они продуктивны и легко управляемы: ведь "деловые" больше всего боятся потерять то, что имеют…
3) Однако "в 70-е годы трудяги всех родов и видов быстро сходят с научной сцены… На смену им идут циники, стремящиеся к науке, как к оплачиваемой и престижной службе. Ускользнуть из строгих рамок службы, уклониться, перехитрить начальство, тайком побездельничать – стало излюбленной системой поведения огромного числа научных сотрудников среднего звена.
4) Наконец, сами неуправляемые. "Диссидентов-ученых объединяет концепция, по которой гражданин – не пешка… в шахматной игре государственных интересов, но личность, свободно избирающая… Общественная борьба в СССР есть борьба людей совести с аморальным по своей сути партийно-государственным аппаратом… Число неуправляемых в советском научном миллионе невелико. Но как бы ни складывалась личная судьба каждого из них в целом, главный итог морального противоборства сводится к тому, что осуществить свои научные функции ученый в СССР может лишь через неуправляемость, через нравственную борьбу. Иного пути нет. Всякая другая позиция лишает возможности оставаться ученым. Ибо наука – это независимость мысли"… Сюда же автор относит и ученых-верующих.
Из вышеприведенной классификации следуют весьма неутешительные выводы: не только для людей вообще, но и для самой науки. Первый тип "ученого-служаки" исчезает, это ясно всем. Современные "ученые-трудяги" тоже вымирают, уступая место бездельникам. Но также очевидно, что у советской науки нет надежд и на ученых-диссидентов, и на ученых-верующих. Религия, конечно, дает ученому систему независимых от начальства личных убеждений, но это еще никак не означает его научную неуправляемость или гарантию достижения высоких научных результатов. Даже напротив, робкий верующий обычно очень послушен, исполнителен и управляем в профессиональном, научном плане, справедливо опасаясь возможных придирок и заранее ограждая себя от них высокой степенью трудовой управляемости.
Диссидентство, конечно, гораздо резче противостоит власти, чем простая религиозность. В очень многих случаях непосредственное начальство, вынужденное соглашаться с разгневанным верховным начальством, увольняет таких сотрудников: "Советскому исследователю доступна лишь одна такая попытка. После первой же демонстрации неуправляемый изгоняется из научно-исследовательского учреждения… Проф.Буйницкий: "Хочешь протестовать? – Протестуй, но не вовлекай нас в это дело. Мы хотим заниматься наукой… Совмещать науку и протесты, даже моральные, невозможно… Уходи".
Конечно, уволенные или ушедшие люди никак не спасают ее, не растят в ней независимую жизнь. Для науки они просто исчезают, умирают. Разумеется, не всех диссидентов увольняют, а уволенные иногда возвращаются в научные учреждения. И, подобно религиозным людям, они в своей научной и иной работе почти ничем не отличаются от окружающих коллег, кроме истовой дисциплинированности и исполнительности, т.е. управляемости. А причина у всех одна (и у диссидентов, и у верующих, и у евреев, и у прочих): все люди, конфликтующие с высшей властью по общественным проблемам, в личной научной работе легко управляемы непосредственным начальством.
Так и выходит, что от диссидентства самой науке в смысле избавления ее от мертвящего управления – проку почти никакого. В этом отношении проф.Буйницкий прав (другое дело, что, поставив интересы общечеловеческой справедливости – ниже интересов науки, он совершает большую ошибку, но это уже совсем иной вопрос!).
Таким образом, даже указанное впереди светлое пятнышко выхода для науки оказывается гибельным. Но неужели нет выхода?
Однако, наверное, мы просто не понимаем друг друга: Вы говорите в этих главах в основном о социальной управляемости, а я беспокоюсь исключительно об управляемости научной. Давайте же разделим эти понятия – и тогда все встанет на свои места. Четвертой группе (верующим и диссидентам) будет свойственна социальная неуправляемость, а второй группе (ученым-трудягам) – высокая научная продуктивность, и, следовательно, научная самостоятельность, независимость, неуправляемость. Если же учесть, что последних - "80 из 100", то дела советской науки не так уж и плохи (ибо я все же думаю, что последняя Ваша оценка сильно завышена).
Правда, этой основной группе грозит исчезновение, смена циниками-бездельниками. Мне кажется, что такой процесс действительно происходит сейчас, и не только в науке. По моим личным ощущениям, число работающих ученых, особенно на периферии, достаточно велико. Но в главном, в существовании такой тенденции, Вы, несомненно, правы. Такая тенденция может привести нашу науку (да и все прочее) к тупику и развалу.
Но давайте посмотрим на общую линию развития отечественной науки за последние десятилетия, опираясь на Ваше же описание. В 20-30-е годы старый тип нравственно и научно неуправляемого, независимого ученого исчез и был заменен научными работниками двух типов: 1) социально управляемыми "идейно преданными" учеными и 2) управляемыми во всех смыслах квазиучеными. Почти все наши действительные ученые 30-40-х годов (за немногими исключениями) относились к 1-му типу. Соотношение этих двух типов научных работников постоянно менялось. В 40-е годы, казалось, второй тип и творимая им квазинаука полностью раздавят науку настоящую. Однако с середины 50-х годов пошёл обратный процесс: позиции действительных укрепились, они получили возможность делать свое дело в рамках социально-этической послушности. В 60-е годы выдвинулся и стал основным тип "ученых-трудяг", которые совсем не принадлежат начальству душой, а только мирятся поневоле с ним, имея независимые собственные взгляды, идут на идейные компромиссы с начальством "ради интересов научной работы". Наконец, в 70-е годы и этот тип сменяется циниками-антиучеными, смыкающимися по своей эффективности с квазиучеными.
Мне кажется, что причины такого сложного движения следует искать в судьбах самой страны – от укрепления сталинского мракобесия до последующей либерализации. Даже последнюю огорчительную тенденцию роста циничного безделья можно объяснить более общим процессом нравственного раскрепощения людей, в том числе и ученых.
Ведь как бы мы ни говорили, что научные и общественные интересы – разные вещи, в человеке они все же тесно связаны. Разделение своих интересов на удовлетворяемые научные и придавленные общественные – всегда искусственно и может сохраняться лишь в атмосфере большого страха. Как только страх начинает исчезать, так и ученый перестает тратить значительную часть своих интеллектуальных усилий на убеждение самого себя в правильности неестественных для него официальных догматов, отдавая эти освободившиеся силы – все той же любимой науке. Однако без идейной самоузды ученые каждый про себя приходят к совершенно неофициальным убеждениям. К оппозиции их толкает сама жизнь, сама научная работа, встречающаяся на каждом шагу с произволом и неэффективностью.
Однако такое противоречие между внутренними убеждениями и наружной социальной покорностью, управляемостью – не может быть устойчивым. Его еще можно переносить, если есть уверенность в высшей ценности науки, как таковой, но, поскольку наука такой высшей ценностью не является, то рано или поздно у "ученого-трудяги" наступает отрезвление, т.е. понимание того, что его деятельность совсем не является абсолютным добром и в злых условиях может стать бессмысленной, или еще того хуже – аморальной.
Выходом после такого отрезвления может стать прекращение потенциально злой деятельности, т.е. апатия к научной деятельности и переключение своих сил на личные дела.
Цинизм и апатия к собственной деятельности – это первая понятная реакция родившейся личности, осознавшей аморальность безусловного подчинения начальству. Но какой же может быть выход из этого разочарования, из этого спада научной деятельности?
Конечно, мы говорим сейчас о путях развития порядочных людей, оставляя в стороне тех, кто, начав с цинизма и отказа от настоящей науки, кончают квазинаукой и паразитизмом.
Но неужели для порядочных людей нет иного выхода, кроме полного безделья – отказа от науки, или полного диссидентства, также равносильного отказу от науки? – Я думаю, что выход, несомненно, есть, что он лежит между этими крайностями и что именно его изберут в конечном итоге "ученые-трудяги" ("научный миллион"). Это преодоление невозможного и завоевание права на сочетание научной неуправляемой деятельности и независимой общественной позиции, возможности нравственного протеста. Именно бесперспективность иных решений приведет ученых к старой позиции К.А.Тимирязева - "наука и демократия".
Я хочу подчеркнуть: не просто диссиденты станут главной фигурой в нашей будущей науке, а именно цельные ученые, сочетающие высокую научную независимость и эффективность с растущей социально-этической независимостью. Убежден, что такие люди уже есть и они будут умножаться в будущем. Их души будет постоянно раздирать тяга к любимой науке и требования совести, нравственной борьбы, но они будут постоянно колебаться, не останавливаясь ни на одном крайнем решении. Ибо если они отдадутся только борьбе, то потеряют науку, а, отдавшись одной науке, придут к цинизму, т.е. также потеряют науку. Они смогут найти золотую середину, только умеренно занимаясь нравственной борьбой ("гармонично"), только на уровне "всех", на уровне всего народа. Но только такая осторожная и мучительная позиция, когда ты и начальству неугоден, и себе самому кажешься трусом, только она позволит и развить науку, труд и саму жизнь. С нравственным протестом ученых на уровне большинства начальство справиться не сможет (всех не уволишь), а, с другой стороны – участие в нравственном противостоянии отжившей системе позволит ученому чувствовать свою правдивость и на этом этическом фундаменте эффективно и безбоязненно работать.
Таковы, на мой взгляд, те соображения, которыми необходимо дополнить последние главы Вашей книги, чтобы понять современный моральный облик "научного миллиона" и возможности его изменения в будущем. Подытожим их еще раз:
1) В Советском Союзе, как и везде, настоящая наука всегда была неуправляемой, всегда противостояла управляемой квазинауке.
2) В советской науке наблюдается нравственно-социальная эволюция: в период 20-50-х годов от независимости к морально-политической управляемости, а в период 50-70-х годов – наоборот, к независимости и протесту.
3) Процесс нравственной эволюции "научного миллиона" очень медленный и совпадает по скорости с эволюцией всех остальных советских миллионов. Отстающие от этой эволюции попадают в разряд квазинауки и циников, опережающие ее (диссиденты) зачастую оказываются вне науки. Общее же движение "научного миллиона" и остальных миллионов неодолимо.
II. Вторая важная для меня и спорная проблема обрисована в главе 7 и касается национальных отношений в советской науке.
Нечего и говорить, что для меня совершенно неприемлемо резко отрицательное отношение к факту массовой подготовки научных работников в национальных республиках из лиц коренных национальностей, аргументированное пониженным качеством этой подготовки.
Ведь такое отношение – чистейшей воды научный прагматизм, когда польза и эффективность науки рассматривается как главный критерий, прочая же человеческая польза не принимается во внимание… Но ведь читатель не может отмахнуться от этих вопросов: "А разве не надо готовить национальные кадры? И разве при этом не приходится идти на известное понижение уровня подготовки в сравнении с университетской подготовкой в метрополии?"
Конечно, при преимущественном наборе в вузы и целевую аспирантуру людей коренных национальностей, ущемляются интересы "европейцев" (русских, украинцев, евреев), с более высокой культурной подготовкой и более конкурентоспособных на экзаменах. Именно эту дискриминацию конкретных представителей некоренной молодежи Вы и считаете несправедливой. И, возможно, в этом Вы правы. Но Вы неправы, заявляя, что причины такой государственной политики предпочтения коренных национальностей заключается лишь в потребностях пропагандистского блефа, для привлечения симпатий стран третьего мира. Ничего подобного!
Курс на максимальное уважение национальных кадров, на их максимальный рост – один из самых дальновидных и удачных аспектов советской внутренней политики, обеспечившей (конечно, наряду с другими факторами) удивительную стабильность многонационального громадного государства.
Легко представить, что получилось бы, если принять Ваше пожелание и отказаться от преимущественной подготовки национальных кадров. Умственной и руководящей элитой в этих республиках тогда становились бы европейцы, а "коренные туземцы" оставались бы в низших классах. Это положение могло бы стабилизироваться (ведь у более культурных родителей в массе и более культурные дети), как стабилизировались такие отношения между белыми и черными в США или в ЮАР. И что же в этом хорошего, кроме взрывов и бунтов?
В том-то и дело, что равные отношения изначально неравных людей заранее обрекают их и их детей на сохранение неравенства, что несправедливо. С точки зрения большинства людей положение, когда в одном обществе существуют национальные группы, занимающие различное классовое (разных привилегий) положение, является несправедливым, расистским, и должно быть устранено. Такое общество будет подвержено национальным конфликтам, а его устойчивость – резко понижена.
Сам по себе фактор пониженной квалификации ученых и специалистов коренной национальности – фактор временный, преходящий. Через одно-два поколения национальная интеллигенция начинает действовать вполне на уровне "мировых стандартов" (как это было продемонстрировано Вами на примере казахских писателей).
Та полемика, в которую Вы ввязались с казахскими, открытыми Вами националистами, поставила Вас в чрезвычайно невыгодное, опасное положение фактического защитника великодержавного шовинизма, колониализма, расизма – всех смертных грехов современного мира… Любой, кто читает книгу О.Сулейменова "Аз и Я", поражается талантливости, страстности и глубине автора, его высокому уважению не только к мировой, но и к русской культуре, яростному отстаиванию равноправного места своего народа в этой общемировой культуре. Я уже давно не встречал такого убежденного сторонника гипотезы интернациональности любой национальной культуры и сейчас, и в прошлом: "Смешны попытки иных блюстителей чистоты культуры избавиться от "варварских наносов" – вырубить все частицы меди из бронзы… Мы говорим, что история любого народа по сути своей интернациональна и рассматривать ее с европатриотических позиций – попросту проявить некомпетентность. Нарушая природные связи культуры, лишая ее животворящего космоса, мы обрекаем ее на затхлость и вымирание. Иго проклятого прошлого продолжается – мучит души, отравляет сознание. Историки не могут простить далеким предкам фактов невежества, доверчивости и робости. Неистребимо желание посмотреть на брата своего сверху вниз. Но если соотношения не позволяют – всегда готова к услугам история, помогающая изменить их.
Мир человеческий заставлен старыми весами – от аптекарских до складских. И все они – судейские. Когда видишь, что где-то нарушено равновесие, тащит тебя туда узнать, в чем дело. Потом замечаешь, что весы перекошены. И жизни твоей на это не хватит. Но и равнодушия пока не хватает безучастно наблюдать зрелище тупого попирания правды. …Жалок гнев современного копта на иранца за ахменидское нашествие VI века до рождества Христова. Но как оценить чувства моего знакомого, мучительно переживающего поражение князя Игоря на реке Каяле?" (О.Сулейменов. "Аз и Я", с.187).
Мне кажется, что у Вас, Марк Александрович, как раз и перекошены судейские весы, которыми Вы судите разные народы. И от этого перекоса никуда не уйти, если не принять заранее тезиса о принципиальном равенстве, равноправности всех народов.
А и вправду, неужели Вы не понимаете, что эскимос или араб равны греку или еврею? Равны именно по национальному самоуважению, т.е. по уважению культуры своих предков? Неужели Вам хотелось бы встречаться с людьми, подобострастно снимающими перед Вами шляпу, как перед природно более высоким существом? Ведь не аристократ же Вы и не расист?
Конечно, я не хочу оспаривать реальные различия культур разных народов, но только из этих различий нельзя делать выводы о разноценности этих народов и, следовательно, о разноценности их потомков.
И даже если пойти в своих предположениях дальше и допустить, что разные народы и вправду обладают разными природными и благоприобретенными способностями, это совсем не должно означать их разных прав на общее уважение. Ведь из того, что мы ценим, допустим, талантливого человека, совсем не следует, что он по высшим человеческим или божеским критериям более высок или более ценен и обладает большей суммой прав на уважение, чем другой человек, менее одаренный? Просто Природа его больше одарила – но в чем же тут личная заслуга? – Но если каждый работает в полную меру доставшихся ему способностей в общем человеческом потоке – от гения до стражника, от англичанина до папуаса – все они в равной степени достойны уважения.
Нет, в неблагодарную и безнадежную полемику вступили Вы, Марк Александрович. Пристрастность в данном случае Вас явно подвела… Эта пристрастность становится очевидной, когда Вы в той же самой главе от осуждения национализма интеллигенции "отсталых" республик переходите к протесту против великодержавного шовинизма, но лишь когда он проявляется в виде антисемитизма, т.е. объективно защищая национализм еврейский (в этом, конечно, нет ничего ужасного).
Не секрет, что неофициально страна начинает возвращаться к процентной норме на образование евреев, что, на мой взгляд (решусь на такое признание), является естественной реакцией на повышенную степень образования евреев: по Вашим же данным, среди евреев в 5 раз больше лиц с высшим образованием и в 10 раз больше научных работников (в процентном отношении), чем среди остальных советских граждан. В определенном смысле евреи стали интеллектуальной элитой советского общества. Вам прекрасно известно мое огромное уважение к евреям, к истории еврейского народа и к его вкладу в мировую культуру и историю. Антисемитизм вызывает у меня смех, как от вида собаки, лающей на Солнце. И все же я пытаюсь понять глубинные причины этого унизительного для меня явления (ибо унизительно сравнивать своих сродственников с завистливыми собаками, а приходится). Вместе с Вами я считаю, что каждый еврей, как индивидуум, заслуженно получает свое высшее образование и заслуженно входит в умственную элиту русского, украинского и пр. обществ. Однако вне зависимости от этой заслуженности, возникающая при этом общая социальная проблема не исчезает, а усугубляется. Допустить, чтобы врожденные или приобретенные с детства национальные различия (т.е. независимые от самых людей) становились вместе с тем и классовыми, престижными различиями, современное общество не может, если оно желает сохранить свое устойчивое существование, если оно стремится обезопасить себя от национально-классовых конфликтов. Я убежден, что именно эти, очень глубокие причины, заставляют власти идти на скрытое возрождение процентной нормы на образование.
Вы и сами сознаете существование этих причин: "В ряде официальных и полуофициальных выступлений за последние годы вполне серьезно обсуждается план, по которому национальный состав интеллигенции в СССР будет приведен в соответствие с количественным составом каждого народа. У большого народа интеллигенция должна быть больше. Естественно, что евреи, составляющие менее 1% населения страны, на большую интеллигенцию права не имеют. Иными словами, следует ограничить прием евреев в вузы до тех пор, пока число интеллигентов-евреев не войдет в пропорциональное соответствие с число интеллигентов других национальностей. Надо ли говорить, что для евреев России такое насильственное "выравнивание" означает ни что иное, как деградацию…"
С последним Вашим утверждением я согласен лишь частично. Конечно, выравнивание национальностей по классовому положению, действительно, должно привести к некоторому понижению общего классового уровня "вырвавшихся наверх" национальностей (русских – в Средней Азии, евреев – в России), но совсем не обязательно должна приводить к ущемлению и деградация самих конкретных людей.
Да, процентная норма в качестве способа решения этой проблемы не годится именно потому, что она "решает" проблему через ущемление прав конкретных людей (например, запрет талантливой молодежи на учебу в определенных вузах и т.п.).
Но есть другой способ, решающий эту проблему без насилия над людьми: уничтожение официальной регистрации национальных перегородок, признание естественно происходящей ассимиляции, смешивания в браках и обычаях. Когда люди живут вместе, одним народом. И зачем им считаться друг с другом предками и кровью? На деле ведь и кровь, и предки у них – общие! И жизнь – общая!
Поэтому, на мой взгляд, следовало бы:
1) без лицемерия признать наличие самой проблемы уничтожения классово-национальных различий и обсуждать способы ее решения;
2) отменить всякое государственное фиксирование национальностей в документах;
3) поощрение всяческой ассимиляции, вплоть до материального поощрения смешанных браков;
4) свободный выезд для всех твердых националистов, не желающих жить в смешанном обществе;
5) преимущественное внимание к образованию и помощи той молодежи, которая имела худшие условия для образования по социальным и национальным причинам (такие меры часто приносят и прямую пользу, когда первоначальная помощь помогает природному таланту одержать победу над предварительно натасканной посредственностью).
В результате таких мер, я думаю, у нас усилилась бы ассимиляция. В России все больше становилось бы русских, в Узбекистане – узбеков, в Израиле – евреев, и безо всякого насилия над людьми и их чувствами.
Метод же неявной процентной нормы является бюрократическим способом решения этой проблемы, вернее, ее квазирешением, ибо он не уничтожает причины национальной розни, а только усугубляет ее, только препятствует действительному решению.
Подводя итог своей критики главы 7, я могу порадоваться только тому, что Вы не побоялись откровенного обсуждения очень острых национальных коллизий в нашей науке. Жаль только, что не увидели здесь глубокой проблемы и не задумались над приемлемыми способами ее разрешения.
III. И, наконец, одно общее замечание. Мне кажется, что книге очень повредила поспешность выводов, чрезмерная доверчивость к информации, полученной от близких Вам людей. Понятно, что, встречаясь с "европейцами" в Средней Азии, вы сочувствовали их личным невзгодам в волнах вздымающегося недоброжелательства со стороны коренных националистов. Понятно, что, будучи евреем, Вы сочувствуете безоговорочно неофициально затираемым людям, что, отрицая вместе с официальной идеологией и материализм, Вы с особым вниманием прислушиваетесь к верующим-ученым. Однако не следует, мне кажется, при написании объективной книжки поддаваться влиянию только таких близких Вам людей и столь безоговорочно и некритично принимать их мнения и интересы, не сообразуя свои окончательные оценки с интересами других, более далеких Вам людей.
Ведь если бы Вы в равной степени любили бы и русских, и казахов, то, наверное, прислушались бы к боли Олжаса Сулейменова. Если бы прониклись интересом к чувствам необразованных русских, то поняли бы проблему "выравнивания". Если бы априори уважали основную массу работников "научного миллиона", то сумели бы правильно отразить и их эволюцию, и их перспективы.
Мне кажется, что чрезмерная пристрастность, составив очень важное достоинство книги, ее громкость, ее силу, вместе с тем стала и главной причиной ее недостаточной доказательности и убедительности… И не только в упоминаемых мною главах, но и в остальных, посвященных анализу жизни научного миллиона.
Мне немного знакомо положение только в экономической науке, о которой Вы говорите очень скупо, но даже те немногие "факты", которые Вы приводите, вызывают во мне протест своим освещением. Так, я представляю, с каким недоумением прочтут многие характеристику ак.Аганбегяна, как человека "особенно прославившегося в цинизме, недоумии и нравственной нищете" (за помощь местным партийцам в защите кандидатских диссертаций). Но перед этим Вы неопровержимо доказываете, что таков общий стиль всех директоров НИИ, что иным директор и быть не может. Т.о. Вы упрекаете ак.Аганбегяна за то, что он – директор в наших условиях… Я далек от мысли хвалить Аганбегяна за такую практику, но нельзя не видеть и другое. Институт Аганбегяна занимает передовые места в нашей экономической науке, делает важное дело, отстаивая экономическую реформу и давая возможность работать серьезным исследователям. Нельзя не видеть, что маневры с диссертациями партийцев – вынужденные компромиссы и т.д. Подсказанная Вам недоброжелательность к Аганбегяну доходит до того, что высказанная им смелая, вскрывающая саму суть мысль о том, что мы в принципе не можем перегнать капиталистические страны, ставится ему обвинением в цинизме. Читая этот выпад, я был готов развести руками от удивления!
А как мне, экономисту, было отнестись к рассказу о том, что не принятый Госпланом план развития производства пластмасс экономил 3 млрд. рублей и, следовательно, из-за своего бюрократизма Госплан проворонил 3 млрд. рублей? – Как мне было не встретить эту оптимизационную сказку веселым смехом?
Но что, если не только в экономической науке, но и в других науках Вы проявили такое же некритическое отношение к сообщениям своих корреспондентов? – Неужели вся фактологическая основа Вашей книги столь же зыбка и ненадежна?
Но нет, внутреннее чувство говорит мне: данная в книге общая картина управляемой науки – горькая правда, пусть и искаженная в деталях! И эта горечь может оказаться для нас нужным, целебным лекарством. Спасибо. 6.5.77г.
Две рецензии на книги Ю.Трифонова написаны в разные годы, но их объединяет одна и та же важная для всех тема революционной психологии и судьбы, тема революции, из которой мы вышли, и будущей революции, которая нам грозит. Беспокойная эта тема плохо отпускала его – он отправил в самиздат подборку из этих двух рецензий и рецензии на “Оптимистическую трагедию” Вишневского в постановке Г.Юденича под названием “Три рецензии о революции”
( Размышление по поводу романа Ю.В.Трифонова "Нетерпение")
Часть 1.
Две берущих за душу детали начинают этот роман: название и первая фраза. В удивительном по краткости и емкости названии обозначились и характер целого слоя людей в прошлом, и судьба целого народа, и предостережение на будущее. Начальная фраза романа: "К концу семидесятых годов современникам казалось вполне очевидным, что Россия больна. Спорили лишь о том, какова болезнь и чем ее лечить" – звучит как обращение к современному читателю, как приглашение его к раздумьям над близкой и очень тревожной темой. Так сразу же обозначается связь времен.
Сразу же оговорюсь: я буду говорить лишь о сугубо личном восприятии романа, ни мало не претендуя на то, что "на самом деле хотел сказать автор". Может оказаться, что мое и авторское представление об основных героях этого романа даже противоположны. Что из того? Ведь меня интересует не литературоведение, а сама жизнь, показанная в этой талантливой книге.
Роман посвящен революционной деятельности Андрея Желябова и самой организации "Народная воля". Затронуто множество исторических лиц, судьба каждого из которых глубоко поучительна. Однако мы обсудим лишь некоторые из них.
Андрей Желябов – сын крепостного крестьянина. Единственный мужик по званию среди дворян и разночинцев в Исполнительном Комитете "Народной воли". Правда, получить образование ему помог добрый барин, но другой, злой барин надругался в детстве над его родными и оставил в душе неизгладимый след.
Главное в нём – это необычайная яркость, талантливость, самобытность и антибуржуазность. В студенческие годы он не столько учится, сколько участвует в сходках и волнениях. Вся его короткая жизнь есть мучительные поиски путей изменения российской действительности. Этим поискам он отдал жизнь, но кончил террором и нечаевщиной. И тем прославился.
Читая роман, видишь, как из трезво мыслящего и нравственного человека, отвергающего утопические надежды перевернуть Россию с помощью заговоров и убийств, категорически отрицающего пути террора и тайных политических организаций из-за их неискоренимой безнравственности, самой логикой времени, развитием "революционной морали" образуется убежденный террорист. Разумный ранее либеральный молодой человек буквально "обезумевает" (по Достоевскому, становится бесом) и фанатически убеждает не только себя, но и других в том, что со злом надо бороться только злом, насилием, что с убийством царя и его сатрапов Россия на следующий же день изменится, станет свободной и демократической. Именно такое превращение либерала в народника, а народника – в террориста-народовольца и произошло с Андреем Желябовым, с его друзьями, с целым слоем русской интеллигенции, а затем и со всей страной зловещее нетерпение. (Сразу же оговорюсь: я совсем не думаю, что единственный способ избежать наклонной плоскости нетерпения – это верноподданность и пунктуальное охранение устоев, даже наоборот, такая замшелость со стороны верноподданных вызывает нетерпение у их противников. Как ни странно, но бесконечное терпение здесь обуславливает нетерпение…)
Роман начинается разрывом Андрея со своей семьей, с прежними народническими воззрениями, с надеждой на быстрый и мирный прогресс общества. Отныне Андрей переходит в подполье, к террористическим утопиям, которые раньше отвергал, а теперь принимает только за то, что они позволяют активно действовать.
И все же этот разрыв – только вступление. Начало самого действия - "Воронежский слет "Земли и воли" и раскол этой организации. История поставила тогда перед партией выбор лишь между двумя путями: 1) трезвость и терпение; 2) нетерпение и террор. Плеханов и его группа "Черный передел" выбрали первое. Фактически это был отказ от нелегальной борьбы, который впоследствии привел людей или к эмиграции, или к земской и прочей "малой" деятельности "либеральных народников". Значение же последних для развития России – особая и большая тема.
"Народная воля" и Желябов в частности выбрали второй путь. Они убили царя и погибли сами. Они погибли почти все, но смертью своей посеяли традиции, подхваченные сперва эсерами, а потом и террором революции. Трагический отсвет лежит на всех народовольцах, трагический не столько из-за жертвенности и неизбежности их гибели, сколько из-за сознания нами масштабов того огромного зла, которое нанесло России тогдашней и будущей, их чистое и пламенное нетерпение.
Роман начинается разрывом Желябова со своей семьей – сыном, женой, тестем, которые так верили в его способности, так надеялись на его участие в положительной жизни, и так ошиблись! Ведь в этом разрыве предрешается не только его гибель, но и гибель всей его семьи. Со смертью на виселице Желябова погибли, на деле, и его близкие. Погибли без вины, совершенно незаслуженно (ибо кто еще тратил столько сил, чтобы отвлечь Андрея от терроризма?), погибли против своей воли, просто по причине близкого родства к цареубийце: тесть умер от позора и травли, жена билась всю жизнь в попытках спасти сына от фамильного клейма, но не спасла, дошла до нищенства и загубила и себя, и сына. И так было не только с родными, так было и со знакомыми, и с друзьями Андрея. Все, кого касалось огненное дыхание народовольцев, погибали вместе с ними.
Это прекрасно описано на истории харьковского студента Саши Сыцянко. Он начинает принципиальным народником и противником террора, как вещи безнравственной. Однако, не будучи способным противостоять мощи доводов Желябова и его друзей, накалу их борьбы, не рвет с ними связей, а в силу своей моральной несамостоятельности идет на компромисс с террористами: соглашается признать террор, если при этом гибнет и сам террорист (око за око).
Хорошо видно, что этому студенту глубоко противен путь Желябова, да и сам Желябов "страшноват". Но юношеское тщеславие, боязнь недоверия со стороны героев-террористов превозмогает внутреннюю тревогу чистой Сашиной натуры. Вот как он вспоминает то время: "Был ли я уязвлен тем, что всей тайны мне не доверяют?.. Да, конечно, был уязвлен, и одновременно боялся и не хотел этого доверия. Боялся не за себя, а за отца, за всю нашу семью, настрадавшуюся после смерти матери. И вот тогда в разговоре я спросил Желябова: "а если гибель врага повлечет за собой гибель близкого, невинного человека?" Он, подумавши, ответил: "А Вы лично готовы принести себя в жертву ради будущего России?" Я сказал, что лично себя – готов. "Так вот это и есть жертва: Ваши близкие. Это и есть – Вы". Признаться, его ответ показался мне чудовищным софизмом. Но затем я подумал, что и Спаситель на подобный вопрос отвечал примерно так же. Просто я не был готов к непомерной муке. У меня не достало бы сил и мужества превозмочь такую боль. А ему казалось естественным – тут-то и была страшноватость! – отдать в жертву гораздо больше себя".
Легко ломается моральное сопротивление Саши Сыцянко, его внутреннее убеждение: "террором не заниматься, а заниматься своим делом" – лишь простой просьбой террористов о помощи: спрятать аппаратуру неудавшегося покушения на царя. "Произнести слово "нет" я не мог, хотя все мое нутро, охваченное предчувствием, говорило: нет, нет, нет! На другой день он привез… Через три дня явился с обыском жандармский капитан… Бог знает, кто подал полиции сигнал! И все покатилось, все рухнуло, жизнь наша переломилась навсегда. Арестовали отца, меня, сестер, всех наших по очереди… Год нас терзали. Сначала держались бодро, потом стали выбалтывать. И даже кузенов притянули к следствию, мальчишек, запугали до слез, и они тоже выложили все, что знали… Семнадцать лет! Отец был оправдан, но не вынес горя и вскоре умер. Сестра Маша поехала за мной в Сибирь"…
Через долгие-долгие годы сибирских страданий Саша все же возвращается, но уже в качестве кого? – в качестве убежденного эсера, террориста, человека, жизнь которого уже неотделима от арестов и тюрем. Кончает же он самоубийством в тюрьме.
…Я долго не мог понять: почему этот студент гибнет? Почему он не может отказаться от сотрудничества и знакомства с Желябовым? Почему ему столь невыносимо стыдно отказать в помощи народовольцам, что он жертвует даже близкими? И вот к какому объяснению я пришел: студент только догадывался, лишь "чуял" неэтичность Желябова и его друзей и не мог предположить, даже подумать об их преступности и даже реакционной роли в истории. Еще меньше об этом догадывалось окружение Саши, люди, мнением которых он дорожил.
Как ни чудовищно это звучит, но для "прогрессивных" молодых людей той России только позиция "Народной воли" была оправданной и моральной. Не только народовольцы, но и широкий круг русской интеллигенции был охвачен нетерпением перемен и сочувствием к преступникам-террористам. Даже Желябова удивляло то жадное внимание, с которым встречали известия об очередных "подвигах" террористов самые, казалось бы" далекие от движения люди, даже невинные и робкие женщины. Его вдохновляла та общая заинтересованность и готовность помочь, которую он встречал со стороны виднейших писателей и иных интеллигентов. В этом множестве "прогрессивной интеллигенции" народовольцы были наиболее последовательными и самоотверженными проводниками их взглядов, и потому пользовались их преклонением. Остальные же в этом множестве лишь колебались между личным страхом и общим нетерпением, провоцируя своих лучших представителей народовольцев на преступления террора. Именно эта поддержка питала народовольцев и дала им силы убить царя, а затем… затем воскреснуть в последующих революционных партиях.
Моральный остракизм, которого боялся Саша Сыцянко за принципиальный отказ помощи народовольцам, не говоря уже о невозможности высказать осуждение их, боязнь прослыть трусом – заставляет его отказаться от себя и близких и принять поручение "Народной воли".
Чем же было вызвано это небывалое общественное явление: преступное нетерпение у большого слоя общества? На мой взгляд, это вызвано двумя обстоятельствами: 1) влиянием передового Запада – и не столько с помощью разрушительных коммунистических или анархистских идей, сколько самим примером своей свободной благоустроенной жизни. Самим фактом своего существования Запад будил вожделения образованных русских людей и заставлял их мечтать и действовать не во имя гармоничного и постепенного развития наличной российской действительности, а во имя насильственного насаждения в ней заграничных порядков и идеалов. Нет слов, эти порядки превосходны, и Россия рано или поздно придет к чему-то похожему, но ведь не сразу, не силком, а путем своего ускоренного постепенного саморазвития – и не в одном слое интеллигенции, а всем обществом в целом.
2) Из-за упорного противодействия самодержавия быстрому ходу реформ внутренней жизни. Кстати, самодержавие тоже смотрело на Запад и тоже мечтало переустроить российскую действительность по "наилучшим образцам", но, конечно, при сохранении своей абсолютной власти – и с ее помощью. И потому постоянно терпело неудачи в своих прожектах. Неудачна была индустриализация страны Петром I, неудачен общий ход реформ Александра II. Как и революционная интеллигенция, самодержавие видело для страны выход только в широком применении насилия. Отсюда революция Петра I и попытки преобразования Екатерины и Александров. Как не вспомнить определение М.Волошина: про революционность самодержавия и самодержавность революционеров.
Две противоположные силы в обществе: власть и интеллигенция, обе мечтали о прогрессе, т.е. о быстром продвижении страны к западным меркам, обе были охвачены нетерпением, обе пытались действовать насилием, и обе ошибались, потому что помочь развитию страны может только постепенный отказ от насилия, только содействие, а не грубое подталкивание развития. Следует осудить похвалы Маркса "варварским методам Петра I, как единственно возможного средства против варварства в России". Ибо в истории клин не вышибается клином, а напротив, еще больше заклинивается.
Если принять за основу эти соображения, то действия и самодержавия, и революционной интеллигенции можно квалифицировать в равной степени насильственными, антиобщественными и преступными. Правильным же поведением можно назвать лишь конструктивную детальность, которая уже в то время помогала развитию страны и противодействовала разрушительной активности и самодержавия, и "Народной воли". Но трагедия заключается в том, что общественному мнению не была очевидна эта истинная альтернатива конструктивной деятельности, что людям приходилось выбирать между службой двум типам насилия: самодержавному или террористически-революционному. Только великим умам, как Толстой или, с иной стороны, Достоевский, виделся иной путь. Только "презренные" либералы, народники и кадеты, практически осуществляли этот третий, конструктивный путь, своей легальной оппозицией вынуждали власти к действительно необходимым и выношенным реформам, своей положительной работой превращали Россию в промышленно развитую, конституционно-либеральную, т.е. свободную страну. Развитие страны до 1917 года показывает, что этой тенденции принадлежало будущее, что, не будь мировой войны, свобода в России могла бы окончательно упрочиться. Харьковский студент Саша Сыцянко не смог еще осознать третий выход, и погиб, но тысячи других студентов после него все же его находили.
Роман "Нетерпение" дает нам образцы не только носителей насилия (народовольцев, с одной стороны, царя с царевичем и Победоносцевым – с другой), но бегло рисует и людей, у которых хватало силы и самостоятельности противостоять общему поветрию "нетерпения". В революционном лагере – это люди "Черного передела", партия Плеханова. В их расколе с народовольцами можно увидеть и будущий "меньшевистский" оппортунизм, споры с большевиками, плехановскую фразу: "Не надо было браться за оружие"… У Плеханова слишком много собственного достоинства и здравого смысла, чтобы поддаваться слепящему нетерпению.
В царском же лагере – это Лорис-Меликов, последний советник Александра II, главный противник "Народной воли", которая была уже обезглавлена и рассеяна, однако, смертельно раненный партийный механизм уже последней конвульсией, по инерции, сумел-таки убить царя, а вместе с этим – убрать и Лорис-Меликова с его политикой умиротворения страны путем трезвых и постепенных конституционных реформ. Главное детище Лорис-Меликова – уже утвержденный Александром II указ об организации выборного Государственного совета ("конституция Лорис-Меликова"), который мог бы стать зачатком русского парламента – после убийства царя был захоронен вместе с ним. Страна резко качнулась вправо.
Но что такое "вправо"? На деле – это очень скорое будущее "влево" – всего лишь через полпериода циклических колебаний русской истории.
Для всех народовольцев реакция общества на цареубийство была страшным разочарованием, свидетельством катастрофы и крушением надежд. Но в каком-то высшем историческом смысле партия "Народная воля" как нельзя лучше выполнила миссию самосохранения своих партийных идеалов, вернее, методов действий. Добившись через цареубийство резкого усиления реакции в стране, "Народная воля" тем самым заложила прочную основу для последующего отшатывания (колебания) общества влево, к революционному насилию, к воссозданию "Народной воли" в партии эсеров. Мало того, когда сами эсеры потерпели поражение в 1918 году, большевики фактически восприняли и их идеалы, и методы действий, включая оружие "красного террора"… Новый поворот истории привел страну под самодержавие Сталина, на котором, конечно же, русская история не кончается…
Возродится ли в нашей стране идеология "Народной воли"? Легче всего отмахнуться от этого страшного вопроса. Моих сил хватает только на то, чтобы без устали его задавать.
И, наконец, мне хочется подробнее рассмотреть образы предателей, вернее, отступников "Народной воли", в судьбе которых гибельность народовольческих идеалов и морали проявилась особенно выпукло и ярко (возможно, против воли автора). Это – Рысаков, Ванечка Окладский, Гриша Гольденберг.
Рысаков – тот, кто метнул первую бомбу из тех двух, которыми убили-таки царя – молодой и голодный парень, студент, из мещан, почти случайно приблудившийся к партии, которая его накормила, увлекла, свила веревку ("Желябов держал всех в узде, он из каждого умел веревки вить. Вот и из меня – свил веревку"), вложила в руки бомбу. Судьбы России, политические идеалы – все это от него далеко и ему не нужно. Ему нужна только жизнь и хлеб. После "дела 1 марта", когда он, наконец, осознает, что творил, он полон раскаяния, всех выдает, ужасается смерти. Но смерть неизбежна, несмотря ни на какое раскаяние, и душа его воет от тоски по жизни – глубоко и страшно, настоящим проклятием народовольцам: "О, вы, люди милые, дорогие, что будете жить через сто лет, неужто вы не почуете, как воет моя душа, погубившая себя навеки?"
Ванечка Окладский – его трудно назвать случайным человеком в партии. Воспитанник одного из народников, он с детства вращался в партийной среде, ощущал ее как родную и вел себя согласно ее морали. Он как комсомолец прошлого века – партийная молодая смена. Но в том-то и дело, что среда революционной интеллигенции – это ненормальная среда. Мораль ее – ненормальная, неестественная, неподходящая для таких простых людей, как веселый Ванечка. На проверку и ему, как Рысакову, начхать на дела партии, а важны, прежде всего – собственная жизнь и кусок хлеба. Он веселый, разбитной малый, способный "потискать в углу горничную", в его руках спорится любое дело, он по натуре – мастеровой, рабочий человек, которому надо работать, иметь семью, стоять за товарищей в забастовке, может, пить водку. Мало того, разрубая лопатой (тайком от Желябова) провод к мине под царским поездом, он поднимается до осуждения террора. Но отстоять эту точку зрения перед Желябовым и другими "главарями" самостоятельно не может и подчиняется долгу товарищества: быть с ними революционером. Даже на суде он играл роль, произнося гордые речи, и лишь в самую последнюю минуту одумался и… покатился в обратную сторону: из пламенного революционера стал известнейшим "провокатором", вернее, предателем "Народной воли". Не отказавшись от навязанной ему с детства роли одного сорта, он всю свою оставшуюся жизнь до 17-го года играл столь же несвойственную ему по натуре роль провокатора. Жизнь его была загублена.
Собственно, такое же предательство, только в более "благородном" и "идейном" смысле, совершил "Тигрыч" = Тихомиров – один из самых известных теоретиков и крайних умов "Народной воли". Как описывается в романе, уже в период начавшейся агонии партии он начал медленно "отплывать в жизнь": женился, а потом сумел уехать заграницу. Инстинкт жизни в нем оказался сильнее собственных теорий. Там, за рубежом, он окончательно порвал с революционным движением, но, что характерно, третьего пути не нашел, а, напротив, стал самым убежденным монархистом. Крайности сошлись. Судьба "Тигрыча" – одна из самых ярких демонстраций неразрывной связи революционности и монархизма.
Гриша Гольденберг – отчаяннейший террорист, убийца губернатора Кропоткина, сентиментальный висельник, восторженный болтун – вот кто был, конечно, народовольцем по убеждению, плоть от плоти самой партии. Однако на деле Гриша оказался недостаточно твердым и партийно выдержанным. То, что он по своей неосторожной сентиментальности доверил провокатору все известные ему партийные секреты – это его несчастье, и только. Другое дело: его внимание к жандармскому проекту – спасения России путем раскрытия организаций и примирения их с сочувственной властью. Такая податливость показывает, что и Гришка был революционером лишь по моде – из-за постороннего влияния, а по сути своей он был готов и к третьему пути. Но, чтобы найти его, у Гриши не было никаких возможностей. Его ждала лишь очередная трагедия: террорист становится предателем.
Из этого обзора видно, что предателями "Народной воли" становились люди, "отплывающие к жизни", стремящиеся к жизни, не самоубийцы; люди, способные к конструктивной работе, к третьему пути, но, по воле случая и слабости характера, оказавшиеся в смертоносной сфере влияния "Народной воли".
Настоящие же народовольцы были идейными самоубийцами, фанатиками. Их надежды на осуществление чаемых утопий – близки к безумию, и только в их смерти имелся смысл. Большой смысл. Трагедию же предателей "Народной воли" я вижу не в самом факте предательства (в этом не только их вина, сколько – беда), а в более раннем факте предательства самих себя, своей натуры, своей готовности следовать по конструктивному пути. Эти люди погибли не в момент ареста или согласия на сотрудничество с жандармами (в этом только второй этап их гибели). Они погибли много раньше, когда согласились на сотрудничество с "Народной волей", когда потеряли уверенность в себе и чувство собственного пути и собственной совести. Эти люди еще не созрели для самостоятельности, они находятся еще в путах общепринятой, родовой морали. И может быть, их муки тоже поспособствуют укреплению правила: "Следуй своим путем, и пусть тебе говорят, что угодно".
II. Теперь я попробую перенести обсуждение проблемы "страха и нетерпения" на 70-е годы нынешнего века, на времена сегодняшние.
Вначале обговорим обозначения:
1968 год – обычно считают годом рождения и расцвета "Движения в защиту прав", которое иногда именуют "Демократическим Движением", хотя в этих терминологических различиях – отзвук различных толкований смысла и цели этого явления.
В узком понимании "Движение в защиту прав" выражается в письменных и открытых протестах против судебных процессов и внесудебных преследований, связанных, в основном, с чтением и распространением Самиздата. В более же широком смысле оно заключается в поддержке Самиздата и его демократических идей.
Обсудим вначале более широкую основу этого явления – Самиздат. Его нельзя назвать открытием последних лет. Самиздат принадлежит к давним русским традициям и является как бы естественным дополнением к жесткой российской цензуре. Исчезнет цензура – умрет и Самиздат. Именно цензура его вызывает и делает необходимым. Поскольку человек – существо мыслящее, а мысль может существовать только в слове, преимущественно обращенном к другому, записанная. Самиздат не существовал, по-видимому, только в краткие периоды русских революций, когда у властей не было сил контролировать печать и слово. В остальные периоды широта его распространения была самой разной. При Сталине жесточайшими репрессиями он был сильно стеснен, но не уничтожен (примером чему служат стихи Мандельштама). Время Хрущева – когда общество приходило в себя от страха и училось заново открыто думать. И, наконец, 60-е годы – годы Самиздата, достаточно широкого и доступного, по сути, всем, кто этого сильно желает. Первые плоды свободы от тотального страха.
Развитие Самиздата до сегодняшнего момента, на мой взгляд, идет очень быстро. За неизданными стихами и прозой последовала публицистика достаточно резкого практического плана, потом Тамиздат, создание бюллетеней и журналов типа "Хроники" и "Вече" – вплоть до эмигрантских изданий НТС. Развивается и технологическая база Самиздата: от рукописных списков – через машинописные копии с фото – к современным множительным аппаратам типа "Эры".
Фактически мы присутствуем при постепенном, но в историческом смысле очень быстром (почти лавинообразном – если не считать рамок, которые ставит естественная ограниченность читательского спроса) – осуществлении свободы печати – явочным порядком, против воли властей, но при их вольном или невольном попустительстве, нежелании принимать "тотальные" меры для полного искоренения "самиздатовского зла".
Логическим завершением этого процесса должна быть полная свобода слова и печати, слияния Самиздата со свободными типографиями. Хорошо ли это завершение? - Да, оно прекрасно! Кто о нем не мечтает?
Однако если быть реалистом, то трудно предположить, что такая страна, как Россия (восточного типа), столетиями следовавшая традициям самодержавия вместо законов, верноподданного подчинения – вместо самостоятельности и свободы, цензуры – вместо печати, чтобы такая страна могла быстро перейти к совершенно иному образу жизни и традициям общественной жизни, без особых на то причин и сложных, наверняка, мучительных процессов. Логично будет допустить, что процесс спонтанного развития свободы печати (Самиздата) – будет ограничиваться и замедляться, прежде всего, сопротивлением властей.
Это мы и видим в практике последних лет. Изъятие и уничтожение Самиздатовской литературы, процессы над распространителями, внесудебные преследования – все это живая реальность, касающаяся сегодня любого мыслящего человека. По-видимому, если бы этих репрессий не было, то Самиздат за небольшой срок развился до своих крайних пределов. Примеры взрывоопасного развития в Венгрии и Чехословакии налицо. Следовательно, репрессивное сопротивление властей, степень этого сопротивления, определяет действительную скорость развития Самиздата, обеспечивает постепенность (не взрыв) характера развития.
У многих создается нетерпеливое впечатление, что только сопротивление властей является основным препятствием на пути общества к интеллектуальной свободе, а вместе с последней – и ко всякому прогрессу. Это впечатление, на мой взгляд, закладывает новую основу для нетерпения, т.е. ненависти и противостояния, создает иллюзию возможности содействия прогрессу путем всемерного давления на власти. А следующим этапом этой мысли – может оказаться соображение о целесообразности насилия.
Лично я убежден в ложности этого распространенного впечатления и хотел бы, чтобы со мной согласилось как можно больше хороших людей.
Действительно, предположим, что чаяния всех приверженцев полностью свободного Самиздата, ликвидации цензуры и всех репрессий – осуществились. Можно ли сомневаться, что развернувшаяся после этого критика резко не обострит внутреннюю обстановку и не приведет к попыткам быстрого проведения необдуманных и поспешных реформ? Или даже к созданию революционной ситуации? Сошлемся вновь на практический опыт Чехословакии и, особенно, на 1956 г. Венгрии. Трудно сомневаться, что под влиянием разрушительной, без ограничений критики, существующие государственные механизмы, порядки, органы – рухнут, ибо они не приспособлены к условиям открытой критики, не защищены. Возможно, будут упразднены органы безопасности, административного планирования, наконец, самое главное – партийное руководство, стержень сегодняшней государственной жизни.
Что же может их заменить? Какие учреждения и органы? Ведь новые и более достойные порядки и органы, их поддерживающие, не могут взяться сами по себе, изобретены мгновенно в ходе разрушительной критики, и тем более не могут быть сразу же воплощены в действительности. История свидетельствует неопровержимо: любое общественное или государственное строительство идет медленно. Знаменитые ссылки на пользу революционных ломок государственных машин и подвига стихийного государственного творчества революционных масс – не выдерживает никакой критики. После слома государственной машины можно ее восстановить в приблизительно том же виде (Россия после 17-20-х годов – не исключение). Без государственной же машины люди самым естественным образом впадают в состояние, близкое к анархии и первобытному коммунизму. Это показывает опыт революций. Ввести же новые учреждения и порядки, например, аналогичные западным, - невозможно, ибо право, законность, свобода и прочие вещи – гарантией своего прочного осуществления должны иметь сам народ, его нерушимую верность этим вещам, как своим главным ценностям. Но это невозможно без давней истории и давних традиций. Поэтому-то в истории и действует непреложный закон, к сожалению, забытый в нашей стране: после революции следует реакция (необязательно в прежнем виде – как необязательно Кромвель, Наполеон или Сталин должны были носить короны свергнутых монархов).
Революции – это не локомотивы истории, а досадные поломки этого локомотива, пущенного под откос нетерпеливыми отдельными гражданами. С точки зрения же истинного прогресса следует заботиться непременно о двух вещах: 1) чтобы нетерпеливые пассажиры не сломали локомотив развития; 2) чтобы этот локомотив шел как можно быстрей. Оптимальной скоростью развития будет, по-видимому, та, которая не приводит к поломке и длительной остановке.
Главный довод нетерпеливых заключается в том, что "локомотив" идет недостаточно быстро, слишком медленно или даже стоит на месте. И что это происходит из-за неразумия или злой воли нынешних машинистов, регулирующих скорость движения. И в этом есть, конечно, своя правда.
Однако она односторонняя и даже сомнительна. Ибо кто же на деле знает, какова величина оптимальной скорости? И насколько мы далеки от нее?
Мне же часто кажется, что скорость локомотива истории не зависит существенным образом не только от наших благих пожеланий, но даже от усилия властей. Что усилия Властей сводятся по большей части к торможению, чтобы удержать локомотив от саморазгона, даже не пытаясь снизить уже набранную и не опасную поломкой скорость.
Конечно, это тоже – лишь одно из возможных впечатлений. Возможностей и рычагов управления у наших властей достаточно много, и я совсем не отрицаю необходимости каждому гражданину не забывать о своем праве настаивать на убыстрении нашего развития … до оптимальной величины. Это даже не право, а долг. Ибо только при таких открытых и прямых требованиях власти будут лишены иллюзии поддержки и будут убыстрять назревшие реформы.
Мне также кажется, что власти в меру своих скудных возможностей учитывают дух и интересы людей, которыми они управляют. Конечно, благодаря иерархической структуре общества они учитывают, прежде всего, собственные интересы, потом – интересы близлежащего слоя, и дальше по ступеням – вплоть до низов и подозрительных интеллигентов. Отказавшись от террористических методов Сталина, Власти вынуждены опираться на интересы и поддержку управляемых людей. Это мне кажется очевидным, и поэтому я вполне серьезно (пусть даже с некоторой грустью) отмечаю: да, народ и государство едины (лозунг "Народ и партия – едины!" недалек от истины).
Под влиянием растущей технической цивилизации, новых потребностей, мод, конкуренции с Западом, наше общество в целом необратимо меняется, развивается. Перед властями постоянно стоит выбор: или все больше противоречить своим людям и терять их поддержку, или следовать потребностям большинства, или действенными методами воспитывать людей. Но, по сути, единственными действенными методами "воспитания" являются сталинские меры физической селекции. Нынешнее же политвоспитание в значительной мере – самообман и не достигает цели. Молодежь год от года все менее походит на своих отцов.
Из этого я заключаю, что нынешнее правительство, которое больше всего заботится о самосохранении, будет идти более-менее в ногу с развитием общества (но, конечно, не узкого круга самиздатской интеллигенции, а всего общества). Поэтому надо не столько подталкивать правительство (хотя напоминать и советовать следует), сколько содействовать всемерному развитию самого общества.
Придя к такому выводу, позволительно спросить: А не означает ли последняя фраза – призыва к агитации и пропаганде, к образованию "образовательных" кружков и нелегальных партий? Не означает ли это перепева известного обещания Ленина после смерти брата-народовольца: "Мы пойдем другим путем!" Ведь на деле отказ от террора в пользу нелегальной революционной агитации и пропаганды привел, в конце концов, снова к террору, только красному и массовому.
Да, действительно, эту фразу можно так понять, поэтому следует сразу же отмежеваться не только от насилия, но и от пропаганды и агитации. Еще раз – почему?
Потому что пропаганда и агитация есть также вид насилия над личностью. Этот вид насилия не всегда осознается и даже ощущается, но на деле он приводит к значительному искажению народного волеизъявления. Агитация и пропаганда в современных условиях и умелых руках – это мощное средство навязывания массам людей несвойственных им мыслей и мнений.
В нашей стране, как известно, действует лишь партийная пропаганда и агитация. Действует открыто и многословно, нудно и тошнотворно, а потому безуспешно. Даже при Сталине "Блокнот агитатора" был самым презренным изданием и шел исключительно на туалетные нужды (удобство формата). Сегодня действенность этой пропаганды еще более понизилась и стала в опасной близости к нулю. Можно сказать, что наша страна – страна без действенной пропаганды.
Легко представить себе, что появление в таких условиях настоящей и достаточно мощной нелегальной пропаганды, резко критического свойства и достаточно умной и мобильной, будет представлять действительную государственную опасность. Сам характер ее нелегальности, запретности накладывает на нее отсвет истинности, гонимой правды и создает дополнительные преимущества для ее влияния.
Я солидаризуюсь с властью в ее опасениях, что такая будущая агитация может вызвать у людей сильные разрушительные эмоции вместо терпеливых конструктивных усилий. Эти усилия должны быть направлены на упрочение начал новой жизни – своих прав, свободы и достоинства. Действительно полезное воздействие на окружающих человек может оказать не пропагандой или внушением, а лишь применительно к собственной жизни. Только этот метод воздействия морально чист и практически оправдан. Лишь он прочен и надежен. И я убежден (пусть только инстинктивно), что этот путь – оптимален и ведет к цели наиболее коротким путем. Только живой пример и использование чужого опыта в собственной практике заставляли людей воспринимать новые правила и идеи.
Думаю, что нечто подобное присуще и Движению в защиту прав. Именно в нем выработано правило: "Каждый должен поступать согласно своей совести и разумению, и это будет правильно".
Возвращаясь к проблемам Самиздата, приходится признать, что Власти в настоящее время закономерно опасаются от него разрушительной пропаганды, и будут стремиться подвергнуть его цензуре, т.е. уничтожить. Признавая временную справедливость этого обстоятельства, не следует ли отказаться от Самиздата, возложив все свои надежды на расширение возможностей для выражения различных идей и мыслей – в официальной печати? Ведь от последней уж точно можно не опасаться зловредной агитации?
Мне трудно оспаривать этот вывод. Логика требует отрицательного отношения к Самиздату. Однако практика показывает иное: мы не можем без него обойтись.
Почему? – Да хотя бы потому, что истинное мышление и культура невозможны без интеллектуальной свободы, без широко открытых источников информации, без снятия запретов на любые темы. В этом – специфические требования работы интеллигенции (нормальные условия труда), стержневой вопрос ее существования как мыслящего органа нации. Интеллигенцию можно сравнить с органом, принимающим и перерабатывающим информацию, поэтому качество последней и ее наличие для интеллигенции – главная проблема. Из теории информации известно, что надежность передачи информации можно повысить только с помощью увеличения избыточности передаваемых сообщений, что сводится фактически к повторной передаче этой информации – по возможности иным путем. При сравнении на выходе полученных сообщений, все искажения должны будут автоматически исключаться, поскольку они случайны и будут не совпадать друг с другом. Передаваемая же информация, одинаковая во всех сообщениях – сохранится.
Аналогично этому, любую общественную и культурную информацию следует получать из разных источников и проверять ее путем сравнения. Причем чем более независимыми будут эти источники (газеты, журналы, книги), чем более различными или даже противоположными будут их позиции, тем с большей вероятностью можно надеяться, что прошедшая сравнительный анализ информация действительно объективна, истинна.
Многопартийность печати, или хотя бы многосторонность Самиздата, являются незаменимым средством для мышления интеллигенции. Это знают и наши Власти, которые запрещают свободу ознакомления с любым изданием (т.е. свободу чтения) для простых людей, для ученых делают весьма существенные послабления. Это и специальная печать под грифом "Для научных библиотек", и специальные кабинеты, а для работников высшего круга – это право выписать и заказать перевод любой книги или иного издания в мире. Однако рамки круга этих "посвященных лиц" узок, и ни в коем случае не совпадает с нуждающимся в информации слоем интеллигенции. И в этом-то и заключается (вернее, должен бы заключаться) основной предмет спора интеллигенции с властями.
Отстаивание своего права на Самиздат, как на важнейший и незаменимый в нынешних условиях источник научной и культурной информации, необходимой для конструктивной профессиональной и общественной деятельности (а не как средства агитации и пропаганды) – это и есть, на мой взгляд, основная общественная обязанность самиздатовской интеллигенции.
И я убежден: это право можно отстоять! Власти пойдут на это, если будут видеть, что Самиздат, действительно, используется и приводит к конструктивным, а не к разрушительным целям.
Хотя, конечно, к такому невольному признанию должен вести достаточно длинный путь, сопряженный с издержками страданий и жертвами антисамиздатовских репрессий трусливых властей. Сложность принятия права интеллигенции на Самиздат для них состоит, главным образом, в необходимости очень широко раздвинуть рамки руководящей интеллигенции, включить в ее состав не только "интеллигентов по власти", но просто всех мыслящих людей страны, которые способны самостоятельно думать над проблемами природы и общества, над его управлением.
По-видимому, в том далеком будущем, когда все станут как-то управлять государством, т.е. в условиях истинной демократии (каждый самостоятельно додумывается до правильного решения государственных проблем, а механизм демократических выборов и референдумов может служить лишь для отыскания наиболее приемлемого итогового решения), все станут интеллигенцией, и будут иметь достаточно времени и будут уметь обрабатывать информацию и нуждаться в ее полных источниках.
Думаю, что спрос на конструктивный (а не агитационный Самиздат) будет довольно узким.
Каким же представляется мне будущий негласный компромисс между властями и интеллигенцией в вопросе Самиздата? Авторы и издатели Самиздата, несомненно, должны устанавливать добровольную самоцензуру, не допуская агитации и пропаганды (типа листовок и широковещательных программ), экстремизма и проповеди ненависти и насилия. Самиздат должен быть областью объективной информации и ясной мысли, ценным и критическим дополнением официальной печати. Наибольшей ценностью и нравственной силой обладает, конечно, открытый Самиздат, но, к сожалению, в настоящих условиях обязательное требование подписи автора под самиздатовским произведением очень жестко, для многих – невыполнимо, а потому является неоправданным ограничением свободы мысли. Но нравственно, я повторяю, она ущербна.
Со стороны властей этот компромисс может заключаться в постепенном прекращении репрессий за конструктивный (не подрывной) и открытый Самиздат. Мне кажется, что они уже становятся на этот путь. Официально Самиздат никогда не был запрещен – как не запрещено право автора прочитать друзьям своё произведение до печати, а также право этих друзей – запомнить или переписать вновь услышанное себе на память. Но это только официально.
Однако стоит приглядеться к изменениям реальной репрессивной политики на Самиздат. Конечно, и сегодня при обысках Самиздат изымается, но как бы – попутно, да и то не всегда полностью. Почти официально следственные органы заявляют, что чтение и даже распространение Самиздата ими не преследуется, что они занимаются только фактами изготовления и распространения подрывного Самиздата. К сожалению, мнения интеллигенции и КГБ относительно подрывного характера конкретных произведений резко не совпадают. Самый последний пример такого несовпадения – осуждение издания "Хроники текущих событий" – одного из самых ценных информационных изданий Самиздата последних лет.
Однако именно в таких столкновениях и недоразумениях и устанавливается реальное право интеллигенции на конструктивный Самиздат. Несомненно, "Хроника" в целом является жизнеспособным и необходимым, положительным изданием, источником важнейшей информации. Ее запрет – это ошибка властей. Но в некоторой, гораздо меньшей степени, этот запрет, т.е. гибель "Хроники", можно расценить как ошибку издателей, которые, видимо, недостаточно строго соблюдали свою добровольную самоцензуру.
Я убежден, что после "Хроники" появится какое-то иное издание, которое учтет опыт запрещенного предшествующего издания. Наверное, и у властей во втором случае будет меньше настойчивости и желания непременно настоять на запрете. Возможно, этот процесс привыкания властей к информационному Самиздату будет длительным, но, думается, что сроки непрерывного издания улучшенных и "еще более корректных" изданий "Хроник" будут постепенно удлиняться. Конечно, власти очень нескоро признают официально право Самиздата на существование и свободу слова. Однако они будут вынуждены мириться с ним, коль скоро он составляет важную насущную потребность интеллигенции – большого и важного общественного слоя.
А самое главное – под невольным влиянием самиздатовской мысли будет расширяться свобода мысли и мнений в официальной печати. Медленный процесс этого раскрепощения виден уже сейчас. Может, в этом – главная историческая заслуга читателей-распространителей Самиздата.
Конечно, в будущем неизбежны недоразумения и репрессии. Конечно, не скоро наступит такое время, когда власти будут спокойно допускать обсуждение в печати, например, целесообразности социалистического строя или резкую критику правительственных действий – пусть эта критика будет выражена даже в самых положительных и конструктивных фразах и намерениях. И думаю, что нужно понимать правоту в этом наших властей – чересчур широкое и легкое обсуждение подобных проблем легко может слиться с подрывной пропагандой (не в смысле влияния "внешних империалистов", а в смысле наступления внутренних нетерпеливых).
Но в то же время Самиздат не может бояться смелых и откровенных идей и проблем – иначе он не оправдает своего предназначения. Разумным компромиссом здесь, по-видимому, может стать добровольное самоограничение в круге распространения подобных самиздатовских произведений.
Итак, самоконтроль (самоцензура) и сдержанность в распространении – вот основные тактические требования к Самиздату, которые позволят ему сохранить нынешнее положение и добиваться успехов на пути развития свободы мнений и печати в стране, развития общества в целом.
III. Обсудим теперь проблемы существования "Движения в защиту прав человека" в более узком и непосредственном смысле. За прошедшие пять лет существования Хроники и Инициативной группы политические процессы идут фактически без массовых протестов. Таким образом, если часть подписантов за эти годы решилась на еще более смелые и откровенные действия в защиту человеческих прав, то другая, и гораздо большая, часть подписантов 1968 г. отошла от "Движения" под влиянием жестких судебных и, главным образом, внесудебных преследований. Протесты "вышли из моды", что дает сегодня самиздатовским авторам говорить о "Закате Движения", как о последней волне иллюзий и надежд периода хрущевского реформаторства.
Мне этот вывод не кажется справедливым. "Движение" - явление намного более глубокое, чем всплески хрущевского либерализма (да и был ли такой?).
Мне это "Движение" представляется нарождением самосознания и гражданской совести у нашей интеллигенции.
Многие удивляются, как могли разумные взрослые люди пойти в 1968 г. на такое совершенно бесперспективное, даже "детское" дело, как "писание" протестов. "Что можно было ожидать, кроме репрессий?" – спрашивают они.
Сами подписанты при объяснении мотивов своих действий справедливо ссылаются не на "пользу" этих протестов, а на их моральность. Они подписывали протест не из-за надежды на реальность просимых изменений, а потому, что не могли иначе поступить. Ведь человек не всегда поступает согласно расчету, соображениям реальной пользы. Очень часто он подчиняется голосу морального инстинкта. Так было сейчас, так было и раньше. "Не могу молчать!" – это было сказано интеллигентом в прошлом веке и тоже как единственное обоснование своих неразумных протестов. (Кстати, отметим, что во Франции только победа дрейфусаров-протестантов окончательно упрочила демократическую республику и ликвидировала перспективу очередной реставрации монархии).
"Кто, если не ты, и когда, если не теперь?" – это было сказано еще в библейские времена, но до сих пор звучит призывом-обращением к интеллигенту, тем самым глаголом, который жжет сердце.
Подписывая протест, интеллигент фактически писал правительству – я родился, я есмь, мыслящий человек, который желает, и может, и должен нести ответственность за страну и управлять ею. Ведь требования, изложенные в протестах и письмах, и есть способ толкования законов и методов управления страной. Понятно, что такая "заявка на управление" шла вразрез со сложившейся в стране монополией на власть, и после некоторого периода замешательства была встречена последней в штыки. Понятное дело: право на управление (а критика властей – это и есть вид демократического управления) не может быть уступлено монопольной властью без борьбы, самотеком. Фактически "Движение в защиту прав" есть только первый раунд начавшейся борьбы за демократическое управление, начало длительной и трудной борьбы, в которой неизбежны отступления и поражения.
Понятно, что новорожденных интеллигентов - "новобранцев в общественной жизни" вначале должны были побить. Они бросились в протесты, как в бой, очертя голову, не рассуждая – но ведь это и естественно! Это и есть первая реакция возмущенного человека, имеющего силы и совесть. Но вот проходит время, новоявленным борцам дают достаточно суровый отпор. За покушение на критику и управление их ждут крупные неприятности: лишение профессиональной работы, ухудшение материальных условий, трепка нервов, постыдные проработки на собраниях, а для особо упорных – тюрьма и сумасшедший дом – да мало ли чем можно уесть интеллигента?
Также понятно, что у большинства подписантов и им сочувствующим наступает пора отрезвления, отступления. Поставленные перед выбором: настаивать на своем праве критики или… отстоять свое право на работу и нормальную жизнь, большинство выбирает второе. Простым следствием из этого выбора является отказ от участия в последующих протестах, молчание, а во многих случаях даже официальное "раскаяние", т.е. публичное признание ошибочности своего первого протеста. В моральном плане это весьма тяжелые вещи, дающие право каждому из них считать себя отступником и трусом, заниматься моральным самоедством. И все же они, на мой взгляд, поступили правильно.
Ибо те, кто выбрал бескомпромиссное отстаивание своих прав на свободу критики и слова, выбрали вместе с тем потерю работы или даже тюрьму, невольно исключили себя из нормальной жизни, как бы совершили над собой "житейское" самоубийство, провели между собой и остальным миром резкую грань.
Жизнь изгоев, отверженных, при наличии веры может сделать из таких людей святых и пророков. Но, скорее, толкнет к нетерпению, к экстремизму.
Если смотреть трезво, то всё "Движение в защиту прав" – небольшая группа людей – не больше 1000 человек. В сравнении с остальными 250 миллионами граждан, передавших монопольной власти все свои суверенные права и не помышляющих об ином состоянии,- 1000 человек очень мало, почти ничто. И можно только удивляться, как они до сих пор еще существуют. Каждый из этой тысячи в день подписания – вступил в бой первый раз в жизни. Вступил, не умея соразмерять свои силы, не умея укрываться и пользоваться своими наличными возможностями. Применяя не очень удачную здесь военную терминологию, можно сказать, что первый бой разрозненных людей, которых только впоследствии объединили громким названием "Движение", окончился неудачей, большинство их капитулировало, а оставшиеся и несдавшиеся единицы или эмигрировали за границу, или готовы стать отверженными нетерпеливыми, но не прежними нормальными членами общества, способными к протесту. Соединение же нормальной жизни-работы и способности к протестам – временно перестало существовать. Фактически вместе с тем перестало существовать и само Движение.
Однако думается, что временно.
Те, кто "капитулировал" и остался в нормальной жизни – они ведь не умерли, они снова могут повторить свое "не могу молчать" – только при этом они должны учитывать свой первый опыт, уметь рассчитывать свои возможности и наличные условия. Что этому можно научиться, показывают многочисленные примеры тех, кто умел отстаивать свои права, опираясь на советские законы, традиции и инструкции. Ведь они могли сочетать свое активное участие в "Движении в защиту прав" с нормальной жизнью и работой.
Несомненно, у многих из первой "тысячи" после проведенных над ними воспитательных экзекуций, навсегда пропало всякое желание отстаивать свое право на критику и ответственность за управление страной. Такие люди вполне заслуженно могут считать себя отступниками. Но ведь, во-первых, не все такие. Во-вторых, должны же появиться новые, молодые граждане, идущие снова сказать собственное "не могу молчать". Они учтут, конечно, опыт первого "Движения", опыт 1968 года. Борьбу за свои права они будут вести более умело и с меньшими духовными и материальными потерями.
Не следует терять надежд! Надежд на очень длительную (многие десятилетия), но все же успешную борьбу граждан страны за свои демократические права. Для подавляющего большинства этой длительной борьбы должны сочетаться два основных момента: 1) участие в нормальной жизни без жертв и ущерба для работы; 2) всемерное отстаивание своих прав. Конечно, это два взаимоисключающих момента. Конечно, один человек не может соединить в себе успешную карьеру и бескомпромиссную борьбу за права. Разные люди будут по-разному соединять в себе эти требования, хотя возможны и крайние случаи: 1) голая деловая или научная карьера без отстаивания прав; 2) чистая принципиальность в "Движении" – но без нормальной работы.
Если первые при этом не становятся вольными или невольными приверженцами старых порядков или статус-кво, и если вторые не сползают на позиции нетерпения, то оба этих типа людей, на мой взгляд, приносят пользу развитию нашего общества: первые – как обычные работники (но не как интеллигенты – граждане), вторые – своим моральным примером.
Поскольку из этих крайних положений легко перейти в людей противоположного качества и положения, мне лично наиболее симпатичны люди компромисса, "золотой середины", люди упорной научной и деловой работы и вместе с тем – мятущейся гражданской совести - либералы по своей сути, своей жизнью соединяющие современную житейскую рутину и будущую демократию.
Хотя, конечно, каждый сам выбирает свойственное себе сочетание этих равно необходимых в будущем обществе качеств.
IV. В 1973 г. мы стали свидетелями первого из нового типа процессов – я имею в виду процесс Красина и Якира, раскаявшихся в своих "преступлениях", и, как ни странно, во многом раскаявшихся обоснованно. Мне же их основная вина видится не в поведении на следствии, а как раз наоборот – в их ошибках до ареста.
На мой взгляд, это был процесс над первыми из "нетерпеливых". В связи с этим процессом, а также фактическим прекращением выпуска "Хроник" и деятельности Инициативной группы по защите прав, в Самиздате и получило хождение мнение об упадке или даже распаде "Движения в защиту прав человека". Я с этим не согласен. Закономерно потерпело поражение другое явление.
Еще до своего ареста Красин и Якир фактически переросли рамки "Движения в защиту прав". Субъективно они готовились к гораздо большему: они тяготели к созданию организации, нелегальных связей, ведению пропаганды и составлению программ. В какой-то мере, возможно, эти пристрастия влияли и на характер выпусков "Хроники", которая, по-видимому, виделась им в виде первоначального центрального органа, ядра будущей организации.
Конечно, это были мечты. Мечталось, видимо, повторить в какой-то степени путь создания РСДРП. Может быть, над ними просто тяготели традиции партийной борьбы и опыта. И именно потому – они не были лидерами "Движения в защиту прав", не могли ими стать.
Но к попыткам создания нелегальной организации и ведения пропаганды очень чутки органы КГБ. Красину и Якиру было предъявлено обвинение по ст.70 УК РСФСР – в антисоветской агитации и пропаганде, с угрозой переквалификации дела по ст.64 (измена родине – возможна смертная казнь). Разумеется, судить Красина и Якира по ст.64 – всего лишь за смутные намерения – вопиющее беззаконие. Но правильно ли их обвинили по ст.70 УК РСФСР? Я, лично, сейчас поостерегусь сразу говорить: "Нет, неправильно!".
Конечно, это только мое субъективное мнение, но, по отзывам близких к Красину и Якиру людей, у меня создалось впечатление, что они вообще не считали пропаганду и агитацию против властей (т.е. "антисоветскую" по судебной терминологии) – преступным деянием. Беря за основу западные мерки, они согласны были считать преступными и нежелательными (да и то неотчетливо) лишь призывы к свержению власти насильственным путем. Но если нет нравственных запретов или внутренних убеждений, что пропаганда против властей является непозволительной, то, мне кажется, всегда могут найтись ситуации, когда польза от таких действий будет казаться очевидной, а соображения возможных наказаний – постыдными. Тогда действия становятся только вопросом личного мужества, почти геройства. Так что Красин и Якир могли совершить какие-либо поступки, которые даже объективным и непартийным судом были бы расценены по ст.70 – как попытки агитации и пропаганды.
Можно спорить, соответствует или нет ст.70 Уголовного кодекса – ст.25 Конституции СССР о свободах слова, печати, организации и т.д. Однако это будет чистой схоластикой. Ведь судят официально по открытой ст.70, которая много точнее выражает истинную потребность существующего строя, чем бутафорная статья в Конституции. А главное, выше мы уже разбирали вредность антиправительственной пропаганды в настоящее время. Сравнивая свои права с западными, всегда необходимо помнить и разницу в нашем фактическом положении. Механизм парламентского многопартийного строя подразумевает свободу пропаганды и агитации против конкретных правительственных кабинетов и правящих партий – как благо, но крайне неодобрительно относится к попыткам подорвать само существо строя. Можно ругать премьер-министра, но нельзя поносить конституцию или королеву. Поэтому для западных коммунистов, например, есть лишь два пути: или научиться уважать конституцию страны (как в Италии и Франции), или быть в постоянной изоляции при нелегальном положении.
У нас же выступления против правительства и его конкретных действий неразрывно связаны с выступлением против настоящей "конституции" – принципа монопольного партийного руководства.
Например, КГБ преследует участие в документах, в которых власти обвиняются в разного рода преступлениях, шовинизме, геноциде и пр. Когда такие документы направляются за рубеж через корреспондентов и затем разносятся радио по всему Союзу и миру – то это вполне может быть расценено как антисоветская пропаганда (ст.70). Зачем же допускать такое?
Когда КГБ ссылается на якобы признаваемые Красиным и Якиром косвенные связи с НТС –с известной антисоветской организацией, которая ставит своей прямой целью свержение существующего строя в СССР, не исключая при этом и вооруженного насилия, то это признание точно может стать обоснованием для осуждения по ст.70. Как же это могло произойти?
При объяснении эволюции Красина и Якира, их перехода от участия в Защите прав человека к попыткам организации Демократического движения и политической борьбе, я и хочу заставить работать аналогию с эволюцией интеллигентов прошлого века – от мирных народников к нетерпимым народовольцам. Красин и Якир, несомненно, не могли бы дойти до мысли о терроре. Однако ведь развитие общественного явления не умещается в историю одной жизни. Лиха беда начало, и террор – лишь конечный этап на губительном пути нетерпения.
Красин и Якир оказались недостаточно либеральными, недостаточно интеллигентами, чтобы удержаться на почве уважения закона и легальности во что бы то ни стало, на почве Движения защиты прав человека.
К сожалению, они не одиноки в своем нетерпении. Об этом можно судить по реакции самиздатовской общественности на их процесс. Слышишь только одно: "Как они смели раскаиваться и "выдавать" своих друзей?" – Но ведь эта самая типичная реакция нетерпеливых, нелегальных людей – прямой сигнал, что очень многие из нас стали нетерпеливыми и сами не считают антиправительственную пропаганду и агитацию – преступлением, не готовы морально к ее отпору, и при случайных обстоятельствах сами готовы в ней завязнуть. Может, хранит нас от этого горького удела только недостаток личного мужества, недостаток решимости. Но ведь этот недостаток спасителен лишь для нас самих.
Мне страшно за молодых: под влиянием сочувственной к нетерпению пропаганды старших, они могут повторить и углубить путь Красина и Якира по проторенной дороге революционеров прошлого века. Ведь им-то мужества и смелости не занимать.
С глубоким сочувствием я вспоминаю слова В.Чалидзе о неприятии его деятельности не только со стороны властей (это можно понять), но и со стороны друзей – представителей свободомыслящей интеллигенции, для которых, например, консультационная деятельность Комитета защиты прав кажется "пустыми игрушками", а в качестве "дела" выставляется разнообразный революционный детектив: пропаганда, организации, демонстрации или, на худой конец, резкие политические выступления. По-видимому, когда в будущем найдутся или воспитаются подрастающие террористы, такие же "свободомыслящие интеллигенты" будут сочувственно и жадно интересоваться: "Ну, как наши? Как они дали этим, наверху?" – Какие кошмары мне видятся! А какие кошмары готовы происходить и даже происходят! Поневоле воскликнешь: "Бедная страна, что тебя ждет?"
Надо рвать этот порочный круг. Долг каждого сделать все, чтобы справедливых процессов по ст.70 больше не было (я не имею в виду все процессы по этой статье, которая часто применяется абсолютно незаконно: например, преследования В.Буковского за передачу Мировому конгрессу психиатров материалов о неправильном использовании психиатрии в нашей стране).
Конечно, я очень хочу, чтобы вообще не было политических процессов. Но, по-видимому, развитие страны, расширение демократических прав не может идти без борьбы и ошибок с обеих сторон. Это – неизбежные издержки истории, выраженные в жизнях и страданиях. Надо стремиться к их минимуму. Этого требует гуманность и разум. Но раз я отношусь не к властям, а к другой стороне, то мой прямой долг заботиться, прежде всего, чтобы не было справедливых процессов по нашей вине.
Иногда мне кажется, что основным тормозом, удерживающим людей от нетерпеливых действий, является страх – страх перед наказанием. Но парадоксальным образом именно этот "тормозящий и сдерживающий" страх вызывает рост ненависти и нетерпения.
Надо научиться преодолевать этот страх и не поддаваться нетерпению. Для этого надо искать легальные и достойные пути в существующих условиях, заменить возрастающие колебания между страхом и нетерпением – разумной либеральной линией.
В этом и заключается мой единственный совет.
(ж-л "Дружба народов", № 3, 1978 г.)
Этот роман читают по-разному и разное в нем видят. Для одних – это книга о сегодняшней жизни и буднях, перемежаемая воспоминаниями Старика – отживающего свое участника революции. Для других – это революционная трагедия, до сих пор еще не понятая нами, но определяющая нашу жизнь, просвечивающая даже в сегодняшних житейских дрязгах. Мне кажется, что именно последнее понимание близко к авторскому, и именно о нем следует говорить.
В романе реально существует только сегодняшняя жизнь – мелкая и пошлая. Но на деле только революционное прошлое Старика оказывается настоящей жизнью, осмысленным подвигом. В нынешней же жизни только старики, близкие к революции, оказываются лучшими людьми. Почти в каждой трифоновской фразе я ощущаю ненависть к современной среде. Как и в прежних, "городских" повестях, так и здесь, действуют современные герои пустоты и бессодержательности, фальшивых слов и мещанских чувств. Автор как бы вымучивает им свое сочувствие, заставляет себя не уважать их – нет, а хотя бы маскировать свое презрение вежливостью и якобы нейтральной доброжелательностью. Настоящая же его любовь отдана людям героического прошлого, революционным "отцам".
Как мне кажется, Трифонов выражает мироощущение детей старых большевиков, по большей части репрессированных в 30-е годы. В своем детстве они испытали ужасающий разлад между детской любовью к революционным родителям, восторг перед высотой их морали и эрудиции - и последовавшей после репрессии родителей тяжелейшей жизнью детей "врагов народа" (хоть "дети не отвечают за родителей", но отвечать им пришлось почти всю жизнь. Для них сталинизм – это личный, родовой враг, надругавшийся не только над любимыми "отцами", но и над собственными молодыми жизнями.
Однако с этим главным врагом в единое враждебное целое слилась и окружавшая их после ареста родителей мещанская, народная среда. Вынужденное переселение из относительно комфортабельных дач и квартир высокопоставленных партийцев – в обычные "коммуналки", да еще осложненном злорадством и злобностью многих соседей, должно было воспитать в "детях старых большевиков" жгучую и неизбывную ненависть к этому "некультурному, грязному, мещанскому миру". В их памяти сталинизм и мещанство стало одним враждебным целым. Когда-то отцы победили в революции мещан, но потом сталинисты сломали отцов, отдав их детей на унижение мещанам. И потому в своих мечтах дети, подобно отцам, снова должны возвыситься и победить мещан, но вместе с тем – не поддаться новым сталинистам.
Мне кажется, что Трифонов в своих романах и повестях тоже подчиняется этой логике воспитанных в детстве пристрастий. Для него борьба со сталинистами неотделима от борьбы против мещанства или нового буржуйства. И наоборот. А победа добра связана только с победой революционных отцов и с унижением всего, что им противостояло и противостоит: дореволюционной России юнкеров, попов и буржуев, сталинской России – проходимцев, перекрасившихся контриков, циников и демагогов, сегодняшней России – обывателей, безвольных интеллигентов, попусту разглагольствующих диссидентов. Все ненавистно автору, и потому перед читателем предстает выжженный (не столько московской жарой 1972 года, сколько трифоновской неприязнью) мир с одной единственной доминантой революционного идеала. Все окрашено в черноту. И только талант художника заставляет его находить в этой сплошной мгле какие-то серые полутона.
Сплошь черной краской нарисован, например, Карнаухов – супермен и деловой человек. Это само воплощение современного дьявола – советского буржуя во плоти, подчинившего свою жизнь одному циничному расчету – достижению власти, богатства, материальных благ, загранкомандировок, прочих удовольствий. И как всякий дьявол, он неуязвим в этой земной жизни (никто не может ему противостоять) и лишь одна судьба (или Божье наказание – понимайте, как хотите) с помощью неожиданной болезни кладет конец его победам. По законам жанра, автор наделяет Карнаухова немалым набором привлекательных качеств, в том числе редкой энергией и деловитостью, работоспособностью и целеустремленностью - "до упора". Кажется, это единственный действующий современный герой романа, но его активность и "прелести" нужны Трифонову только для того, чтобы усилить наш страх от дьявольского "бездушия и порочности". Никакого желания понять Карнаухова и его поступки автор не испытывает, подсовывая вместо исследования причин – выдуманные им самым мотивы. Он просто живописует современного буржуазного дьявола, чтобы заклеймить его и противопоставить идеалисту Мигулину в революционном прошлом, чтобы разместить между этими крайними полюсами всех остальных героев.
Ближе всего к Карнаухову оказывается перекрасившийся белогвардеец и юнкер, а ныне кооперативный общественник и прощелыга Приходько. Потом идет Николай Эрастович, православный святоша (может, даже диссидент), прямой духовный потомок того толстовца, который едва не выдал под белогвардейский расстрел в пору гражданской войны самого Старика, тогда звавшегося Павликом. Потом – сын Старика – Руська, диссидентствующий либерал – говорун и пьяница, бездельник и хапуга (оба они борются с Карнауховым за дачный домик и потому уподобляются последнему). Затем – слесарь Митька, циник и халтурщик… Ну и так далее…
И только Старик, невесть как сохранивший свою память и свои идеалы в этой душной атмосфере безысходной "буржуазности", существует редким островком, к которому могут прибегнуть сегодняшние люди в редкие часы осветляющего их раскаяния и очеловечивания (на это больше способны женщины, т.к. Трифонов судит женщин менее строго, чем мужчин, что, возможно, объясняется его детскими привязанностями).
Что же представляет собой другой, революционный мир романа? Он развертывается последовательно, как хроника жизни самого Павлика, но главный нерв этих воспоминаний – в реабилитации настоящего революционера и героя гражданской войны – Мигулина. Реабилитации не формальной, не внешней, не перед официальными инстанциями, а реабилитации внутренней, по самой сути, по критериям общечеловеческих идеалов революции.
При чтении романа поражаешься мужеству Трифонова, столь смело пускающегося в беспощадный анализ революционной истории и правды о ней, решающегося на открытый разбор своей главной веры, веры в святость революционных отцов. Выводы же, которые он вынужден сделать из этого анализа (вернее, выводы, которые делает внимательный читатель романа), очень далеки от официального славословия коммунистической партии.
Оказывается, что все наши беды, беды культа личности, извращений и деформаций социализма и т.п. – начинались совсем не в 1937 г., и даже не в 20-е годы после воцарения Сталина, а много раньше, в годы самой революции и даже еще раньше. Уже знаменательная встреча большевика Шурика и поставляющего ему оружие бандита Грибова вводит в наши раздумья тревожные вопросы сложности и моральной неоднозначности революционных действий. А потом, после победной революции и в пылу гражданской войны вперед выдвигаются всяческие фанатики и бывшие каторжники, не испытывающие к нормальной жизни ничего, кроме мести и ненависти, насилием внедряющие свой "порядок". Всяческие Браславские, Шигонцевы, Бычины, Логачевы, Харины… Кажется, что они не остановятся перед уничтожением всех "буржуев", кроме казаков, да и всех людей, если те окажутся "зараженными" (как это проделали недавно красные кхмеры в Кампучии). Эти люди – готовые сталинисты и бериевцы – они успешно расстреливают уже в гражданскую войну. Мигулин (а за ним негласно и сам Трифонов), находит для них емкое имя: "лжекоммунисты" и даже объявляет им войну.
Но "лжекоммунисты" – отнюдь не редкое исключение в гражданской войне, а, напротив, чуть ли не самая главная сила красных войск и власти. С одной стороны, на них опирается и защищает все централизующий аппарат власти – от Троцкого до Янсона и прочих деятелей Южного фронта, снизу их подпирают входящие в силу завистники и мещане, т.е. нарождающаяся уже тогда, в огне революции – новая, советская буржуазия. Парадоксальная ситуация: революционный идеалист Трифонов, анализируя историю нашей великой революции, подвергает осуждению большинство реальных революционеров. Даже самый "правильный" коммунист – Шура (прообразом которому послужил, видимо, отец или дядя писателя), оказывается бессильным в этой грязной толчее и отступает, едва ли не предавая пламенного Мигулина, а вместе с ним – и собственную революционную страсть, т.е. ломается как революционер… Сначала он отказывается быть комиссаром у Мигулина, поскольку не может преодолеть сопротивление верховных "лжекоммунистов", с одной стороны, и утихомирить неукротимого Мигулина – с другой; потом отказывается участвовать в трибунале, судящего Мигулина за несанкционированное сверху революционное выступление на фронт – как бы умывает руки, не желая ни защищать, ни участвовать в его расстреле. Шура занят спасением личной честности, но не самой революции. Правда, вдалеке еще светят авторитет Ленина, поскольку Мигулин все порывается донести "всю правду". Но и Ленин то ли от высоты, то ли от занятости и болезни – бессилен изменить гибельный ход вещей. И вот оказывается, что революция гибнет – не наружно, а внутренне – через гибель истинных революционеров.
Оказывается, что истинным революционером (настоящим коммунистом) является отнюдь не какой-то член компартии – а сам Мигулин, бывший народный социалист или труженик, бывший казачий подполковник, на воззваниях которого Троцкий пишет уничтожающий отзыв: "Эсеровщина и донская учредиловщина" – И это истинная правда: члены компартии в своем преобладающем большинстве не были революционерами, т.е. людьми революционной страсти. Они были людьми порядка, централизации, глубоко враждебные революционным стихиям.
Блестящий художник и истинный социалист – Ю.Трифонов подводит своих читателей к тому же выводу, который еще раньше сделал социалист Дж.Орвелл, наблюдая испанскую войну 1936-1939гг.. ("Письма о Каталонии"): "Именно компартия была одной из самых сильных антиреволюционных партий". Сам Трифонов, возможно, и не хотел таких выводов, но тем убедительнее и естественней они всплывают в воспоминаниях Старика: лжекоммунисты-таки задавили Мигулина в самом конце гражданской войны, и все, что за этим последовало, все, вплоть до серости сегодняшней жизни – лишь расплата за те первоначальные грехи советской истории.
Со страниц трифоновского романа мы видим гражданскую войну совсем иной, чем привыкли ее видеть в школе – не красно-белой, а многоцветной, когда и белые, и красные сходились в своей жестокости, централизованности, диктатуре, к своей ненависти к людям, отстаивающим человеческую свободу, стихию, т.е. к искренним революционерам, которые, в свою очередь, самим ходом вещей втягивались в борьбу и с белыми, и с красными лжекоммунистами. Такими были и упоминаемый в романе атаман Григорьев, судьбу которого едва не повторил Мигулин, и анархистский вожак Махно, и глава крестьянского восстания на Тамбовщине эсер Антонов, и участники знаменитого кронштадского восстания с их лозунгом: "За Советы без коммунистов", т.е. без "лжекоммунистов" и т.д.
Большинство из этих людей поднимали борьбу против "лжекоммунистов", терпели поражение, погибали, оставаясь в официальной истории изменниками и контрреволюционерами. Сегодняшняя реабилитация и восстановление о них всей правды – святое дело… Другим повезло больше: они погибли раньше, еще в боях с белыми, и не успели втянуться в мятеж против "лжекоммунистов" и потому остались в официальной истории героями. Таким, наверное, был Чапаев… В детстве мы смеялись над его ответом на мужицкий вопрос: "Ты, Василий Иваныч, за большевиков или за коммунистов?", а тот отвечал: "За Третий Интернационал!" – и только теперь, после трифоновского романа, до нас доходит и сокровенный смысл мужицкого вопроса ("Ты за большевиков, которые сделали революцию и отдали народу землю, или ты за коммунистов, которые отбирают хлеб продотрядами и стреляют?"), так и чапаевского ответа: ("Я за истинных коммунистов, за настоящую революцию")
В суровые годы гражданской войны партийное руководство терпело этих людей – за их талант, за авторитет у людей, за военные победы и эффективность, но в более спокойные годы оно их устраняло от дел, а при сопротивлении этому – просто ставило к стенке. Такой деловой, функциональный подход применяла компартия и к военспецам, позже – к технической интеллигенции и ученым. И с такой страшной деловитостью укрепившаяся диктатура при нужде перемалывала и своих ревностных изобретателей и служителей, всяческих Троцких и Янсонов. Но их черед наступил несколько позже. А в гражданской войне расстреливали больше внепартийных революционеров. Описание суда над Мигулиным, переживаний подсудимых, их раскаяния-покаяния, самооговоров – дает понимание психологии подсудимых и более поздних знаменитых процессов 30-х годов. На деле они только повторяли то, что уже происходило в годы гражданской войны.
Революционная свобода была в первый раз укрощена приходом к власти централизаторской компартии в 1917 г., и с той поры постепенно, но неуклонно сокращалась сфера ее существования, сдавливалась вплоть до своего окончательного удушения. Сдавливалась руками самих Мигулиных и Шур, руками самих революционеров. Это было неизбежно: ведь стихия не вечна, порядок должен восстановиться. Но только какой порядок? – Об этом-то и спорили в гражданскую войну. Белые хотели восстановить старую абсолютную монархию, красные – создать абсолютную власть своей партии, Мигулин хотел какой-то справедливой, т.е. своей власти, пытался опереться на зеленых, на дезертиров, но безуспешно.
Для России, наверное, было бы лучше, если бы восстановился такой порядок, при котором могли бы мирно ужиться и красные, и белые, и зеленые, и все прочие, и Мигулин, и Мелехов…, т.е. – демократия. Но, к сожалению, такой порядок может быть создан не из гражданской разрухи, а лишь из давних правовых традиций. Гражданская война могла окончиться лишь победой одной из диктатур (или разделением государства), страшной в своей мести – независимо от цвета. Помочь стране в такой ситуации могло только быстрейшее окончание смуты, т.е. отказ от участия в ней. Попытки же Мигулина и иных истинных патриотов были безнадежны, исторически обречены. И чувствуя это, Мигулин сам пытается себя убедить в справедливости одной из диктатур – красной, заставляет себя примкнуть к компартии, быть верной ей несмотря ни на что. Он ломает самого себя под партийную доктрину, но не может сломать до конца, не может пересилить в себе ни любви к народу, ни трезвого видения мира, ни революционных идеалов. Отсюда его метания – от попыток вступления в компартию до арестов партработников в качестве заложников. А потом вновь слезы и раскаяния на суде, превращение из народного трибуна – в старика, просящего лжекоммунистов о пощаде перед расстрелом. И снова – фронт и верность компартии. Так ломались и "воспитывались" революционные бойцы, превращаясь в "солдат партии". Так они приучались жить не по своим убеждениям, а по партийным директивам. Сам Мигулин так и не смог до конца сломаться, а всяческие Буденные и Ворошиловы "воспитались вполне". И понятно: посредственности приспособиться к чужим директивам много легче, чем настоящим талантам.
А, с другой стороны, фронта разнообразие участников было еще более разительным. Величайший русский роман на революционную тему - "Тихий Дон" повествует достаточно ярко о метаниях казаков. А сколько метаний было у Самарского правительства эсеров и меньшевиков в их противостоянии и красной, и белой генеральской диктатуре ("лжеконституционалисты"). То же в Архангельске на Севере, в Баку – на Юге… Красные комиссары и белые генералы, Троцкий и Деникин совместно растаптывали в гигантской мясорубке истинных русских – демократов. Гибель их исторически неизбежна – в этом главная трагедия революции. Эту трагедию Трифонов чувствует и доносит до нас, предоставляя выводы делать самим.
Читая этот роман, снова убеждаешься, сколь мало мы знаем о великой революции, мы - ее прямые наследники. Сколь многого не понимаем. Хотя понять все очень трудно, почти невозможно. Недаром и сам Старик кончает свое существование в романе тем же вопросом, с которого начал: "Зачем же Мигулин выступил на фронт?"
Я думаю, что и Трифонов многого не понимает. Во всяком случае, его философское обобщение революционных событий, как столкновения космических сил веры и неверия – воспринимаются лишь как литературная догадка:
"Я объясняю: то истинное, что создавалось в те дни, во что мы так яростно верили, неминуемо дотянулось до дня сегодняшнего, преобразилось, преломилось, стало светом и воздухом, чего люди не замечают, о чем не догадываются. Дети не понимают. Но мы-то знаем. Ведь так. Мы-то как? – Мы-то видим это отражение, это преломление ясно. Поэтому так важно теперь, через полвека, понять причину гибели Мигулина. Люди погибают не от пуль, болезни или несчастного случая, а потому что сталкиваются величайшие силы и летит искорками смерть… А сам думаю: они потом никогда не поймут, как мы все это смогли вынести… какие силы нас разрывали… Мигулин погиб оттого, что в роковую пору сшиблись в небесах и дали разряд колоссальной мощи два потока тепла и прохлады, два облака величиной с континент – веры и неверия. Умчало его, унесло ураганным ветром, с которым перемешались холод и тепло, вера и неверие. От смешения всегда бывает гроза и ливень проливается на землю. Таким же ливнем кончится и этот нещадный зной (лето 1972г. в Москве) "
Революционный идеализм Трифонова здесь поднимается до религиозных высот, до создания новой религии света и тьмы, тепла и холода, веры и неверия, нового маздакизма. По-видимому, революционный идеализм отождествляется здесь с верой, теплом, светом, а диктатура лжекоммунистов – с неверием, холодом, мраком. Но с полной определенностью утверждать это нельзя. Да если мы и правильно поняли новую "религию" Трифонова, то что может дать для нашего понимания такая космизация революционных стихий?
Я лично убежден, что глубокий анализ истории революции и попыток осуществления ее идеалов должен привести к развенчанию и последних революционных иллюзий, т.е. святости и самого Мигулина. Я уверен, что он приведет к оправданию идеалов естественного, нереволюционного развития. Трифонов на такое "предательство идеалов отцов" пойти, наверное, не сможет, надеясь очистить их от лжекоммунистов, но для его читателей таких "табу" не существует. Писательский же талант делает свое благое дело и приводит к пониманию того, что преддверием революционной трагедии, почти детерминирующим ее ход, являются трагедии дореволюционной жизни, всей нашей истории, приведшей нашу страну не к мирному эволюционному развитию, а к срыву ее в революционном буйстве. И предвидя в будущем необходимость перемен, ощущая перед страной ответственность, нельзя не думать о том, что только сейчас и возможно что-то решить. Потом – будет поздно. Январь 1979 г.
С некоторой условностью можно назвать письма к ак.Д.С.Лихачёву рецензией на книгу О.Сулейменова “Аз и Я”
Во всем, что Витя читал, находились важные, задевающие какие-то грани его мировоззрения, мысли, и их он готов был обсуждать их и устно, и письменно. Многолетние краткие записи обсуждений поднятых им в наших диафильмах тем и письма по их поводу (к сожалению, так и оставшиеся в машинописном виде ) занимают около 300 страниц. Из разговоров – споров рождались и его большие работы.
Внимание к проблемам нравственности становится повсеместным – от самой ретроградной литературы до самиздатской. Наряду со смешными сторонами и модой, в этом внимании нетрудно видеть признак духовного роста людей, их работы в выработке нового сознания. Постепенно становится популярным мнение, что без коренной моральной реконструкции невозможно решить коренные проблемы общественного развития, невозможны насущные реформы и выход из затянувшегося застоя.
Вполне понятен и широкий интерес к этическому наследию, национальному и мировому, в том числе и к жизни и учению Альберта Швейцера, великого гуманиста ХХ века, гармонично соединившего в себе труд этического мыслителя и практический пример жизненного подвига. Впрочем, для этики такое сочетание является скорее правилом, чем исключением.
Швейцер может быть интересным по-разному. И как вероучитель – своей новой этической системой "благоговения перед жизнью" – для учеников и последователей. И как философ-проповедник, призывающий всех людей к этическим размышлениям. В этом последнем качестве он интересен для людей разных вер и убеждений, и особенно для нас, живущих в ожидании распада и близящегося гибельного развала.
Швейцер показывает нам, что ощущение близящейся катастрофы присуще не только нам, что оно связано не только с узконациональным (например, российским) или узкоидеологическими (например, марксистскими) формами, но и общими факторами развития всей нашей цивилизации, что везде наряду с несомненным материальным прогрессом происходит и потеря людьми своей самостоятельности, своих мировоззренческих и этических основ, и, как следствие, приводит к росту бескультурья и гибели.
"Между материальной и духовной свободой существует внутреннее единство. Культура предполагает наличие свободных людей, ибо только они могут выработать и воплотить в жизнь ее принципы.
…Материальные достижения, конечно, делают человечество, как таковое, более независимым от природы, чем раньше. Вместе с тем, однако, они уменьшают количество независимых существ внутри самого человечества. Ремесленник под воздействием машины превращается в фабричного рабочего. Место независимого коммерсанта все чаще занимают чиновники в силу того, что в сложных условиях современного производства шансы на существование имеют лишь предприятия, располагающие крупным капиталом… Возникающее состояние зависимости и подчинения усугубляется еще и тем, что и объединяет все большее число людей в крупные агломераты, отрывая их от кормилицы земли, от собственного дома и природы. Тем самым люди тяжело травмируются психически. Утверждение о том, что с потерей собственного участка земли и собственного жилища у человека начинается противоестественная жизнь, оказывается на поверку слишком правильным, чтобы считаться парадоксальным" (с.41).
"Кроме того, в новых условиях людям больше не присуще живое несокрушимое сознание ответственности людей, занимающихся самостоятельным трудом. Следовательно, условия их существования противоестественны. Теперь они ведут борьбу за существование, будучи лишены более или менее нормальных условий, когда каждый, идет ли речь о борьбе с природой или о конкуренции людей, может пробить себе дорогу, благодаря своим потребностям. Напротив, они считают, что необходимо объединиться и образовать, таким образом, силу, способную добиться лучших условий существования. В итоге складываются психология несвободных людей, в которых идеалы культуры уже не выступают в необходимой чистоте, а искажаются интересами борьбы. До известной степени мы все являемся в современных условиях несвободными людьми… наша духовная несамостоятельность увеличивается в той же степени, что и материальная. На каждом шагу мы попадаем в самые различные формы зависимости, равных которым по всеобъемлемости и силе раньше не знали. Непрерывно совершенствующиеся экономические, социальные и политические организации все больше подчиняют нас своей власти. Постоянно укрепляющее свою организацию государство все более решительно и всеобъемлюще повелевает нами. Т.о. наше личное бытие принижено во всех отношениях. Быть личностью становится для нас труднее…
Следовательно, материальные достижения – это еще не культура. Они становятся ею лишь в той мере, в какой их удается поставить на службу идее совершенствования индивида и общества"(с.100).
Мысли Швейцера о связи материальных достижений с ростом закабаления людей, их духовной несамостоятельности, противоречат привычным представлениям, а с другой стороны, объясняют нам, почему одной научной, технической производственной деятельности совершенно недостаточно для создания достойной жизни.
"Ставшая обычной сверхзанятость современного человека во всех слоях общества ведет к умиранию в нем духовного начала. Косвенно он становится жертвой этого уже в детстве. Его родители, поглощенные жестокими трудовыми буднями, не могут уделять ему нужного внимания. В результате для него оказывается безвозвратно утраченным нечто органически необходимое для его развития" (с.42).
"Постоянная спешка, характерная для нашего образа жизни, интенсификация взаимного общения, совместного труда и современного бытия… приводит к тому, что мы беспрестанно и при самых разнообразных условиях встречаемся друг с другом, держимся отчужденно к себе подобным… Мы утрачиваем чувство родства со своими близкими и скатываемся, таким образом, на путь антигуманности. Когда исчезает сознание, что любой человек нам в какой-то мере небезразличен, как человек, тогда расшатываются устои культуры и этики. Регресс гуманности в этом случае является лишь вопросом времени…"
Не только технический прогресс создает основу для современного рабства людей. В ту же сторону действует и прогресс общественных наук, позволяющий совершенствовать технику власти государства и прочих организаций над людьми.
"Отрицательно воздействует на культуру также сверхорганизованность наших общественных условий… Создание в какой-либо сфере всеобъемлющей организации на первых порах дает блестящие результаты, но через некоторое время первоначальный эффект уменьшается. Вначале демонстрируем уже существующее богатство, в дальнейшем дают себя знать последствия недооценки игнорирования живого и первоначального. Чем последовательнее внедряется организация, тем сильнее проявляется ее сдерживающее воздействие на производственное и духовное начало. Существующие культурные государства… не могут преодолеть ни в экономической, ни в духовной жизни последствия давно оставленного позади слишком всеобъемлющей и далеко идущей централизации управления.
Превращение леса в парк и поддержание его в таковом качестве может оказаться в том или ином отношении целесообразным, но об интенсивной вегетации, которая естественным путем обеспечивала бы и впредь богатый древостой, тогда уже не может идти речи…
Поглощение современного человека обществом, поистине, единственное в своем роде – это, пожалуй, наиболее характерная черта его сущности… Недостаток внимания к самому себе и без того уже делает его почти патологически восприимчивым к убеждениям, которые в готовом виде вводятся в обиход обществом и его институтами. Поскольку к тому же общество благодаря достигнутой организации стало невиданной ранее силой в духовной жизни, несамостоятельность современного человека по отношению к обществу принимает такой характер, что он почти перестает жить собственной духовной жизнью… Он уверен, что беспредельной духовной преданностью идее коллективизма докажет на деле величие современного человека. Естественно присущую ему общительность он намеренно превращает в фанатическую потребность насильственно подчинить все коллективному началу…
Уже внедрившиеся идеи завоевывает все больший авторитет, приобретают все более односторонний характер и доходят в своем господстве над людьми до самых крайних и опасных последствий. Так мы вступили в новое средневековье. Всеобщим актом всякая свобода мышления изъята из употребления, потому что миллионы индивидов отказываются от права на мышление и во всем руководствуются только принадлежностью к корпорации.
Духовную свободу мы приобретаем только тогда, когда эти миллионы людей станут духовно самостоятельными и найдут достаточную и естественную форму отношения к организациям, интеллектуально поработившим их. Избавиться от нынешнего средневековья будет намного труднее, чем от прежнего. Тогда велась борьба против исторически обусловленной внешней власти, ныне речь идет о том, чтобы побудить миллионы индивидов сбросить с себя собственноручно надетое ярмо духовной несамостоятельности. Может ли существовать более трудная задача?"
Швейцер был западноевропейцем, но мы видим, как похожи описываемые им беды на наши проблемы. Можно только считать, что у нас беды от централизации жизни, от дегуманизации и неэффективности труда, от тотальности пропаганды, от потери экономической и духовной свободы – много тяжелее, чем на родине Швейцера.
Достаточно сравнить положение западного фермера и нашего колхозника, предпринимателя и "хозяйственника", свободный профсоюз и государственный, западного и советского интеллигента, чтобы понять различия. А соображение, что Запад мучают те же проблемы, пусть не в столь острой форме, как у нас, что мы друзья по несчастью служит малым утешением. Хотя, конечно, важно, что мы – не исключение, что наши беды – это часть мировых проблем, и что на Западе мы сможем видеть результаты успешной (относительно) борьбы с этими недугами.
"Если среди наших современников встречается так мало людей с верным человеческим и нравственным чутьем, то это объясняется не в последнюю очередь тем, что мы беспрестанно приносим свою личную ответственность на алтарь отечества вместо того, чтобы оставаться в оппозиции к обществу и быть силой, побуждающей его стремиться к совершенству".
Швейцер видит суть культуры в материальном и духовном прогрессе, причем если под первым он разумеет рост господства разума над природой, то под вторым – господство человека над своей натурой, что гораздо важнее.
"В чем состоит господство разума над человеческими убеждениями и помыслами? В том, что индивиды и всевозможные человеческие сообщества соизмеряют свои желания с материальным и духовным благом целого и многих, т.е. в том, что они этичны. Следовательно, этический прогресс – это существенный и несомненный, а материальный – менее существенный и менее несомненный в развитии культуры".
Мне кажется, что с этим утверждением Швейцера необходимо согласиться. Как бы ни росло материальное богатство людей, комфортность их существования, их счастье зависит, прежде всего, от взаимоотношений, от душевной устроенности, доступной только нравственным людям, т.е. тем, которые каждым своим поступком приносят людям и миру не вред, а пользу.
В нашем кардинально меняющемся мире надо ухитриться жить так, чтобы никому не вредить. Конечно, существуют вечные идеалы-заповеди, сводящиеся всегда к одному и тому же – не вреди человеку, жизни, миру. Но вот правила, по которым следует выполнять эти заповеди в конкретной жизни, заслуживают серьезных размышлений.
Говоря современным языком, чтобы человек оптимально построил свою жизнь, он должен, прежде всего, верно выбрать цель и моральные ограничения (в которых отражены высшие цели мира и человечества, прошлого, нынешнего и будущего), а уж потом браться за решение жизненных задач и конкретную деятельность. Конечно, у человека всегда есть возможность не задумываться о столь "высоких материях", а поступать по аналогии с другими людьми (например, товарищами), или подчиняясь видимой, лежащей на поверхности и пропагандируемой выгоде, личной или общественной. Однако, такая поверхностность, подражательность часто приводит человека ко злу, бескультурью, дезорганизации и гибели.
"Вместо того, чтобы в мышлении выработать разумные, этические идеалы, ориентированные на действительность, мы заимствуем их у действительности… Мы, в сущности, поступаем как мальчишки, которые, мчась с горы на санках, беззаботно вверяют себя естественно действующим силам и нисколько не задумываются над тем, удастся ли совладать с несущимися санками на ближайшем повороте или у ближайшей непредвиденной преграды…" (с.55)
"С отречением от разумных этических идеалов, характерным для нашего чувства реальности, наша объективность не возрастает, а уменьшается… Своими страстями и предельно недальновидными соображениями выгоды мы стимулируем следование из одного факта непосредственно примыкающему к нему другого и т.д… Без плана и фундамента строим мы наше будущее на зыбкой почве конкретных обстоятельств и подвергаем его разрушительному воздействию хаотических смещений и передвижений, характерных для этих обстоятельств. "Наконец-то твердая почва под ногами!" – восклицаем мы… и тонем в хаосе событий". (с.58)
"Твердая почва под ногами дана нам в основанных на разуме этических идеалах. Хотим ли мы, чтобы дух сделал нас способным создать новые условия бытия и вновь вернуться к культуре, или же нас устраивает перспектива по-прежнему черпать духовное из конкретной действительности и в результате неудержимо катиться навстречу гибели? Таков роковой вопрос, перед которым мы поставлены волею судеб".
"Даже те сложные проблемы, которые целиком относятся к материально-экономической сфере, в конечном счете, могут быть решены только путем этизации убеждений… Единственно реальный путь для нас – прежде всего в старых условиях стать новыми людьми…" (с.67)
"Мои желания и дело обретают смысл и ценность лишь в той мере, в какой цель моей деятельности согласуется со смыслом моей жизни и жизни других людей. Все остальное, каким бы значительным оно ни представлялось… - суетно и опасно".
Важно, что помочь нам не может слепая верность традиционным духовным и моральным ценностям, ибо без практики перекладывания этих заповедей с помощью размышлений в конкретные правила и поступки они становятся бессодержательными понятиями, или еще хуже – ханжеством и лицемерием.
"Почему завещанные нам предыдущими поколениями истины перестают быть подлинными истинами и превращаются лишь в ходячие фразы?… Что же это – неотвратимая судьба? Или родник иссяк, потому что наше мышление не проникло в глубинные слои, постоянно несущие грунтовые воды?
Идеи, которые мы наследуем, бессильны возродить содержащиеся в них истины, поскольку олицетворяют собой уже умершее…" (с.71)
Бессильно также обращение к историческому опыту, если с его помощью пытаться подменить труд этических размышлений.
"Стремясь внушить себе, что в прошлом заключено все ныне сущее, мы злоупотребляем этим прошлым ради того, чтобы вывести из него и обусловить им наши требования, мнения, чувства, страсти… Наши школьные учебники по истории – рассадники исторической лжи…
Мы, собственно, не очень интересуемся тем ценным, что заключено в прошлом… Свои планы, страсти, чувства и эстетические вкусы мы переносим в прошлое, а затем, обманывая себя, утверждаем, что это в нас – наши корни".
Тщетно надеяться также на науку:
"Раньше наука и мышление шли рядом. Наука прокладывала путь практическому познанию… Ныне мышление ничего не получает от науки, т.к. последняя стала по отношению к нему независимой и индифферентной. Прогрессирующая наука сочетается теперь с предельно бездумным мировоззрением… Обобщение научных фактов и распространение полученных выводов на мировоззрение не входит в ее задачу… У нас есть еще, пожалуй, свобода науки, но почти нет мыслящей науки" (с.73)
Наконец, наше подлинное возрождение не может быть связано лишь с массовыми движениями революционной силы или иной общественной реформации.
"Возрожденная культура не имеет ничего общего с движениями, которые носят на себе печать массового переживания. Такие движения всегда являются лишь реакциями на внешние события. Культура же может возродиться только тогда, когда все большее число индивидов – независимо от господствующего в данное время склада мышления и в противовес ему – вырабатывает у себя новую систему взглядов, которые постепенно начинают оказывать влияние на склад мышления общества и, в конечном счете, определяют его. Только этическое движение может вывести нас из состояния бескультурья. Этическое же начало способно зародиться лишь в индивиде". (с.74)
Именно так: этическое движение! Т.е. возрождение этической самостоятельности людей. Швейцер подчеркивает именно этическую самостоятельность и глубину индивидов, ибо только в ней – прочная база для духовной и экономической свободы.
"Ясно одно: когда общество воздействует на индивида сильнее, чем индивид на общество, начинается деградация культуры, ибо в этом случае с необходимостью умаляется решающая величина – духовные и нравственные задатки человека. Происходит деморализация общества, и оно становится неспособным понимать и решать возникающие перед ним проблемы. В итоге рано или поздно наступает катастрофа.
Поскольку мы находимся именно в таком положении, каждый человек должен проявить большую, чем до сих пор, личную решимость и взять на себя доступную только индивиду функцию выдвижения духовно-этических идей. Ничто другое, кроме такого поворота в сознании множества людей, не в состоянии спасти нас.
Негласно должно сложиться новое общественное мнение. Нынешнее, поддерживаемое прессой, пропагандой, организациями, а также имеющими финансовые и другие средства подкупа и нажима. Этому противоестественному распространению идей следует противопоставить естественное, идущее от человека к человеку и принимающее в расчет только правду мысли и восприимчивость к правде. Невооруженное, опирающееся только на примитивную тактику борьбы, оно должно выступить против ныне господствующего мнения, которое противостоит ему, как Голиаф Давиду, во всем великолепии своих доспехов". (с.75)
Таким образом, Швейцер призывает к этическим размышлениям всех людей, надеясь, что каждый из нас выработает свое мировоззрение и свою этику. Он знает, что такой подход может быть назван рационализмом. Он знает, что рационализм 18-го века был отвергнут в 19-ом веке, но не боится признаться в этой своей "устаревшей" симпатии. Не закрывая глаз на недостатки просветительского рационализма 18-го века, он все же видит в отказе от него, вернее, в отказе от традиции разумного обоснования этических идеалов, произошедшем в философии 19-го веке – первопричину кризиса культуры в ХХ веке.
"Все движения, пришедшие на смену рационализму, далеко отстали от него по достигнутым результатам. Идти до конца по пути углубления мыслящего мировоззрения… это единственная возможность вновь выбраться на простор из дремучего леса, в котором мы заблудились… Если мы вновь отважимся на поиски разума, мы деградируем до уровня поколений, неспособных ни на какой энтузиазм, а загоримся великой и глубокой страстью великих и глубоких идеалов" (с.84).
"Призвание каждого человеческого существа состоит в том, чтобы, выработав собственное мыслящее мировоззрение, стать подлинной личностью".
Конечно, Швейцер не ограничивается лишь формулировкой призыва и его обоснованием. Он высказывает и соображения, каким должно быть вырабатываемое индивидом мировоззрение:
"Чтобы идеи культуры и зиждущиеся на них убеждения могли найти обоснование в мыслящем мировоззрении, оно должно быть оптимистическим и этичным.
"Оптимистично то мировоззрение, которое… утверждает мир и жизнь как нечто ценное само по себе… Оптимизм дает уверенность, что течение событий в мире так или иначе имеет разумную цель, а улучшение условий существования в мире вообще и в обществе в частности содействует духовно-нравственному совершенствованию индивида.
Из этического вытекает возможность сформулировать необходимые для воздействия на мир и общество целесообразные принципы и сосредоточить все достижения на духовном и нравственном совершенствовании индивида, являющемся последней целью культуры".
"Возможен только один путь: все люди должны обновить свои убеждения и идеалы, выведя их из размышлений о смысле жизни и о смысле мира. Даже если вновь пробуждающееся мышление придет лишь к несовершенному и неудовлетворительному мировоззрению, то и это мировоззрение, как истина, добытая ценой больших усилий, будет представлять прогресс по сравнению с бесмировоззренческим состоянием или с каким-либо авторитарным мировоззрением, которое мы, вопреки требованиям мышления, поддерживаем лишь в силу его внутренних достоинств, не испытывая по-настоящему глубокой и искренней преданности.
Началом любой полноценной духовной жизни является непоколебимая вера в истину и открытое исповедание ее. Даже самое глубокое чувство не переступает предела мышления, а непременно коренится в нем, если только достаточно глубоко уходит в себя"(с.91).
"Только единство миро- и жизнеутверждения и этики способно создать идеалы подлинной, совершенной культуры и побудить взяться за их осуществление".
Требования оптимизма и этичности, предъявленные Швейцером к мировоззрению, мне понятны и близки. Ведь только при этих чертах мировоззрение становится прочной базой для жизни и деятельности активных людей.
Впрочем, призыв к рационализму в этике, т.е. к размышлениям над проблемами нравственности, совсем не является чем-то необычным в народной практике. Ведь именно люди, посвятившие себя таким размышлениям в отшельничестве, становились святыми людьми, духовными наставниками. Конечно, невозможно ожидать, чтобы все люди стали святыми отшельниками и мудрецами, это и не нужно, но часть своего времени надо отдавать таким размышлениям. Обязательно.
"Ценно уже само по себе размышление о смысле жизни. Если оно вновь станет доступным нам, окончательно поблекнут все внушенные тщеславием и страстями идеи, которые, подобно зловредным сорнякам, буйно разрастаются в убеждениях масс. Насколько выиграли бы нынешние условия жизни людей, если бы все мы ежедневно хотя бы по несколько минут своего вечернего времени посвящали размышлению об окружающей нас Вселенной, мысленно обращаясь к бесконечным звездным мирам, а на похоронах предавались бы раздумьям о загадке жизни и смерти, вместо того, чтобы бездумно шествовать за гробом, обмениваясь малозначительными репликами с другими участниками процессии. Внушенные страстями и безумием идеалы тех, кто формирует общественное мнение и оказывает решающее влияние на события общественной жизни, утратили бы власть над людьми…
Раввины древних времен учили, что Царствие Божие наступит, если только весь Израиль начнет по-настоящему соблюдать субботу. Насколько вернее было бы сказать, что море несправедливости, насилия и лжи, захлестнувшее ныне все человечество, лишится своей разрушительной силы, если только нам удастся противопоставить ему хоть какие-то подобия раздумий о смысле мира и жизни…
Но, возможно, мы зайдем в тупик непознаваемости и вынуждены будем сознаться в том, что нам не под силу придать миру и жизни какой-то смысл… Но и это горькое разочарование благостнее для нашей воли, чем нетерпимое бездумье. Пока, однако, нет никакой нужды предаваться разочарованию… Вполне возможно, что нам придется, оставив вопрос о смысле жизни, истолковать смысл нашей жизни из заложенной в нас воли к жизни. Направление нашего движения уже ясно. Все мы должны задуматься над смыслом жизни и сообща бороться за создание миро- и жизнеутверждающего мировоззрения…"(с.93).
II. Таков призыв Альберта Швейцера. Его книга в основной части посвящена изложению и анализу мировой истории этических учений, их недостатков, а заканчивается изложением собственной системы Швейцера – этики "благоговения перед жизнью". Автор выполнил свою программу.
В условиях современного экологического кризиса, угрозы развитию не только человечества, но и природы, выдвинутые Швейцером этические принципы особенно интересны. Но меня лично волнует какой будет ныне складывающаяся этика моих современников и соотечественников. Ведь фактически призыву Швейцера к этическим размышлениям следуют сегодня многие люди разных взглядов и убеждений.
Жалобы на моральную деградацию становятся всеобщими. Они слышны от христиан и других верующих – что после революционного разлома религиозных основ и заповедей нравственность нарда неуклонно деградирует. От либералов можно услышать сетования, что прерванный в великую революцию процесс нарождения и укрепления самостоятельных русских крестьян и кустарей с их традициями честной добропорядочной и трудовой жизни (так похожими на протестантскую этику, воспитавшую в свое время нынешнюю Европу) сейчас не восстанавливается, и потому нет надежд на будущее. Наконец, верующие коммунисты также горюют, что революционный энтузиазм со своей своеобразной этикой преданности и бескорыстия уходит в небытие, уступая место равнодушию и низменным инстинктам.
Эти жалобы сопровождаются призывами возвращения к первоначальным этическим истокам. В силу различия перечисленных этических систем эти призывы кажутся противоречивыми и, может даже, взаимоисключающими. Но если вдуматься, они все имеют право на жизнь. И все могут быть исполнены. Именно все – без исключения. И в такой возможности плюралистичности будущего синтеза – наша надежда.
Но как это возможно?
Ведь кажется очевидным, что каждая идеологическая система, уже пережившая время своего расцвета, когда она господствовала, будет стремиться вернуть себе это преобладание и господство: православие – эпоху православного царства, либералы – время Государственной Думы, коммунисты – эпоху великой русской революции в ее досталинском периоде. И, конечно, одновременное осуществление таких надежд – противоречиво и потому немыслимо.
Однако на деле никто не желает простого повторения прошлого, ибо наряду с огромными плюсами в этом славном прошлом были и существенные недостатки, которые и привели к утере идеологической системой своего господствующего положения. Нет, необходимо использовать прошлый опыт и не допустить в будущем таких гибельных недостатков – таково убеждение и христиан, и либералов, и коммунистов.
Христиане видят, что православная церковь была в свое время слишком тесно связана с государством, слишком подчинена ему, ибо такое подчинение уменьшало ее духовную силу и самостоятельность, а государство – лишало духовной критики и очищения. Либералы видят, что русская демократия в свое время оказалась слишком слабой и несамостоятельной, слишком склонной к приспособлению, чтобы защитить свои идеалы.
Наконец, коммунисты также не могут не извлекать уроков их практики 20-30-х годов, выкормившей Сталина и раздавившей большевиков. Они воочию убедились, что без демократии коммунизм вырождается в государственный произвол.
Каждое из течений видит свое будущее торжество на новой реформированной основе, и поэтому каждое из них может с полным правом присовокупить к своему названию приставку "нео": новые православные, новые либералы и новые коммунисты. Трансформации подвергаются не только старые общественные идеалы и образцы, изменяются и системы моральных ценностей: в них выдвигаются в качестве основных другие, ранее бывшие второстепенными, стороны.
Призыв Швейцера к этическим размышлениям, к моральной реконструкции, к утверждению нравственной правды, слышен всем. То обстоятельство, что его критический анализ и осуждение обращены именно к западному обществу, никого не смущает, даже либералов. Все видят, что и на Западе главная угроза морали и культуре связана с усиливающимся господством государства и всяческих организаций над человеком и, соответственно – с потерей им своей индивидуальности. Технический прогресс постоянно создает все новые и новые возможности для господства одних людей над другими (в виде государственной и иной власти), а этический и культурный прогресс (по Швейцеру) часто опаздывает, не успевает выработать соответствующую защиту человеческой личности и свободы в новых условиях и временно уступает место тоталитаризму.
У нас эти беды наличествуют в гораздо большей степени, чем на Западе, и потому призыв Швейцера звучит еще настоятельней.
Чем же мы можем ответить на него? Попытаемся рассмотреть эти возможные изменения применительно к каждому идеологическому течению отдельно. И начнем с коммунистического, как основного и преобладающего на сегодня для большинства советских людей (встречающееся иногда в Самиздате утверждение о том, что коммунистическая идеология не имеет корней в русском народе, кажется мне чрезвычайно легковесной и примитивной иллюзией).
Сегодня многие из "задумывающихся" коммунистов и социалистов не отрекаются от коммунизма и социализма, а, напротив, укрепляются в этих идеалах и отрицают с этой идеальной точки зрения наличную действительность. Сегодня они питают любовь ко всему человечеству, ко всем людям, невзирая на национальные различия, границы и классы. Они полны веры в предопределенное всем прошлым развитием светлое будущее и именно потому полны активности в его отстаивании. Уже давно, с начала кальвинизма, многие люди удивлялись, как можно совместить концепцию предопределения будущего и личную активность. Ведь, казалось бы, если светлое будущее обязательно состоится – то зачем стараться? Но оно будет построено руками верных людей. И именно вера в безусловную конечную победу своей деятельности придает человеку громадную активность.
Современный верующий коммунист полон бескорыстия и желания действовать на благо людей. Распространенный предрассудок, что его неверие в Высшую Силу и личное бессмертие неизбежно вызывает аморальность, также не выдерживает никакой критики. На деле этот человек живет не для себя, а для человечества, в памяти которого заключено и его бессмертие (поистине духовное). Духовные цели у него стоят, несомненно, выше материальных, хотя он и подчеркивает важность, а иногда даже первичность материальных интересов. Это подчеркивание служит только для обоснования и укрепления главных духовных целей.
Когда коммунистическая идеология овладела массами в революцию, она разрушила все, что было до нее, и попыталась осуществить свои идеалы сразу, атакой, с помощью государственного принуждения. Сегодня неокоммунисты видят ошибочность такой линии. Своих целей теперь они могут добиваться только вопреки воле официальной власти, называющей себя по старой памяти коммунистической, только в протесте против ее разложения, только в роли коммунистического протестантизма.
Тем более ничего хорошего не могут ждать коммунисты от власти с иной, чуждой им даже по названию, идеологией. Отныне создавать светлое будущее они могут только собственными силами, только индивидуально или объединяясь в общины единомышленников. Мне кажется, этому уже есть практические примеры. Создание коммун шабашников, "диких" кооперативов, всевозможных товариществ, стремящихся к трудовой самостоятельной деятельности, на почве взаимовыгодного сотрудничества с внешним миром – это стихийное проявление возрождающегося коммунизма на новой, свободной, очищенной от государственного насилия основе.
Следовало бы приглядеться к поведению и этике этих стихийных образований, чтобы понять перспективы трансформации ведущей идеологии и этики нашего народа. Отказ от насилия и упор лишь на собственные усилия приводит новых коммунистов к реалистическому экономическому поведению в современном мире: бескорыстие внутри коммун по отношению к своим товарищам и единомышленникам дополняется благожелательной настороженностью и взаимовыгодной расчетливостью к чужим людям и коллективам. Такое сочетание внешнего капиталистического расчета и внутреннего коммунистического бескорыстия позволило в свое время выжить русской коммунистической державе, но это же сочетание позволит выжить неокоммунистам в будущем, возродиться жизнеспособным идеологическим течением в душах людей свободной России. А иначе оно вымрет.
С учетом этих тенденций новый коммунизм будет стремиться к преобразованию страны, сначала по югославскому варианту, и дальше, на началах свободы и демократии.
Реальные успехи свободных коммун и коллективов будут изменять коммунистические идеалы и нормы беззаветного труда, альтруизма, смелого творчества и эффективности, превращая их тем самым в вариант протестантской этики, основу творческого капиталистического духа (по Веберу). Новый коммунизм принесет с собой экономическую свободу.
Взглянем теперь на возможность развития главного религиозного движения в стране – православия. Здесь надежды также связаны, прежде всего, с протестом, но не против существующей церкви, а, скорее, против господствующего государственного атеизма. Поэтому именно у православия реформационные настроения будут слабее всего и, напротив, будет сильна склонность возродить государственное православие в неизменном строго ортодоксальном виде, т.е. к повторению исторических ошибок в части осуществления своих идеалов с помощью государственной власти. Возникновение и деятельность Союза социальных христиан (группа Огурцова), поставившего своим идеалом контроль православных иерархов над государством – тому очевидный пример.
Однако шансы на осуществление такой очередной утопии невелики (хотя они в перспективе есть, и именно у православия – наибольшие). Реальность же заключается в том, что в стране возникает множество разноверующих людей и групп, что даже среди традиционно единого православия сегодня много толков и разномыслия. Ужиться они смогут только на началах терпимости и свободы веры и совести, только на базе усвоения и обмена духовными богатствами. В его открытости и терпимости будет главное отличие новых христиан от старого православия. Новое православие принесет с собой идейную свободу и независимость от государства.
И, наконец, либерализм. Он тоже имел когда-то в предреволюционный период время расцвета, тоже потерпел поражение, а сейчас стремится к возрождению, очистившись от ошибок прошлого.
У приверженцев этого направления никогда не было больших надежд на государство, не было больших утопических иллюзий. Те уроки, которые новые коммунисты и православные только усваивают в ХХ веке (утопизм и упование на государственную власть), входят в изначальную суть либеральных убеждений. Но, чтобы не погибнуть снова в ряду своих сильных по вере соседей, либералам придется в будущем набраться больше твердости, т.е. именно того, чего так не хватало им в прошлом. Недаром уже не один год именно правозащитное движение, либеральное по своей сути, служит нам примером стойкости.
Беспринципность, приспособленчество, аморализм – отнюдь не свойственны современным либералам, имеющим прочную историческую память, практический разум, твердую веру в счастливое будущее страны. В каком-то смысле они противоположны привычному типу старых либералов. И если они сохранят свой активный и нравственный характер, если смогут распространить эти черты на освобождающихся людей, то развитие общества снизу будет обеспечено.
Таковы, на мой взгляд, возможные тенденции свободного развития основных оппозиционных течений наших сограждан. Они не исключают, а дополняют друг друга, внося свою часть в духовный облик будущего. Новый коммунизм обеспечит экономическую свободу, новое православие, в конце концов, придет к духовной свободе и независимости от государства, либерализм утвердит в нас твердую мораль и активность. В каких именно нормах воплотится синтетическая мораль этого будущего общества – надо смотреть и анализировать жизнь современных свободных (духовно и экономически) людей, их решения и поступки, трудности их нравственного выбора и нравственно-мировоззренческих размышлений, позволяющих решать реальные жизненные проблемы при сохранении всех идейных традиций основных идеологических течений.
Начну с благодарности автору за произведенную им попытку самообъяснения. В статье затронут целый узел важных для меня вопросов, разобраться в которых давно было нужно, да не хватало силы и воли. А вот теперь – есть эти 26 страниц машинописи. Двигаясь по изложенной в них цепи положений, можно разобраться и в своей куче недоумений.
Такой саморазбор я и попытаюсь осуществить ниже, в форме спора со статьей "Мое отношение к религии", ни в малой степени не претендуя на окончательную истинность, а только – на искренность изложения.
Прежде всего, мне необходимо оспорить пессимистический тезис о неизбежном провинциализме экономической науки в нашей стране, о неизбежной трагедии любого настоящего ученого-экономиста в существующих условиях. В статье он служит лишь первоначальным описанием ложности, неистинности проблем окружающего нас материального мира, чтобы подчеркнуть важность и значимость религиозной тематики, для меня же этот тезис важен сам по себе, поэтому и внимание ему я уделю больше чем, сам автор. Вот как он его обосновывает:
1) Ученый в любых общественных науках (не исключая экономическую) просто не имеет возможности говорить правду, исследовать истину из-за цензуры. В лучшем случае он сможет писать прилично – не о главном, да еще и не все, да еще и не полную правду, а только ее четверть, да и ту маскировать эзоповым языком. Но трагедия даже не в этом.
2) "Все рациональные принципы, которые являются ответами на острые проблемы нашей общественной жизни, вовсе не являются новыми для мировой науки". Другими словами, задачи, которые ставит перед нами действительность – вовсе не научные, из-за безнадежной отсталости самой этой действительности. Эти задачи заключаются не в достижении новых истин, а только в пропаганде старых. "У нас возможна только публицистика, а не наука. В лучшем случае, если появится конкретная возможность применения, задача может состоять в приспособлении известных в мировой науке истин к нашей действительности".
3) "Чистой наукой" заниматься не имеет смысла: "Проблемы мировой науки – это не наши проблемы, нам они чужды… Экономика – наука, безусловно, прикладная. "Чистая теория" в экономике – это игра по определенным правилам, вроде наиболее оторванных от приложений разделов математики. Экономическая наука в условиях, когда в реальном экономическом управлении не реализованы основные принципы рациональности, всегда останется провинциальной схоластической школой".
4) Наконец, не только ученый, но и просто любой "критически мыслящий человек" невольно становится у нас "антипатриотом" (хотя чаще всего они не сознаются в этом самим себе): "Наш мир вопиюще нерационален, а мы – рационалисты. К тому же у нас перед глазами Запад. И мы возмущаемся: ведь все уже реализовано, рациональные принципы уже проверены, мир "просто" должен быть рациональным…"
Центральным в этом перечне обоснований научного пессимизма и наиболее убедительным мне кажется довод 2. Однако он неверен.
Даже если принять без возражений и обсуждений тезис о том, что принципы западной экономики – есть воплощенная рациональность и здравый смысл, что нам не нужно изобретать совершенно новые принципы, а просто стремиться к воплощению в собственной экономике таких же принципов (рынка или хозяйственной свободы), то даже в этом случае разве просты и однозначны проблемы перехода существующей экономической системы на эти принципы рациональности? Разве дело не в опасностях и неизвестных последствиях любых коренных экономических реформ для существующей общественной системы, что и отпугивает власти от решительных действий? Разве дело не в том, что тенденции развития нашей экономики и перспективы ее плохо изучены, не понятны и поэтому пугают, тормозят действие? Разве властям и простым людям все понятно в экономике и разве не в долгу перед людьми наши экономисты? – В этих риторических вопросах я невольно сбиваюсь на казенный стиль, как бы пародируя его. Но прошу понять меня правильно: я действительно вижу перед экономистами, если они считают себя настоящими людьми и учеными – огромные задачи именно в нашей стране и в современной ситуации. (Так же, впрочем, как и перед социологами и прочими "гуманитариями".)
Но можно ли говорить о провинциализме таких задач? Мы знаем, что наиболее эффективной и передовой экономикой обладала Англия в 18-19 вв., США – в 20-м веке. Поэтому сегодня все остальные страны должны в какой-то мере подражать США, стремиться перенять не только их наиболее технологические приемы – но и экономико-организационные принципы, позволяющие достигать передового уровня. Действительно, изучение американского опыта является важнейшей задачей для хозяйственников и экономистов всех стран мира. Но означает ли это, что истинная экономическая наука может существовать только в США, а экономисты всего остального мира обречены на перепев наиболее рациональных американских мотивов и безнадежный "провинциализм"?
Я думаю, что нет! Думаю, что задача "приспособления известных в мировой науке истин к нашей действительности" – отнюдь не тривиальна и немаловажна даже с точки зрения мировой экономической науки (вспомните, например, какой клубок социально-экономических проблем стоит перед экономистами латиноамериканских стран, с их спецификой "периферийной экономики", и какое значение имеет для мировой экономической науки проблематика развивающихся стран).
В конце концов, думаю, что и американская экономика не идеальна, и поэтому перед американскими экономистами тоже стоят задачи осуществления "давно известных науке принципов наибольшей рациональности". Так что задача "приспособления экономической реальности к давно или недавно выработанным теоретическим принципам совсем не является нашей специфической особенностью, а присуща самой экономической науке в любой стране, просто в силу ее сугубо прикладного характера. Воображать же, что задача ученого-экономиста сводится лишь к подбору рекомендаций для хозяйственников: делайте так, как в Америке (или еще хлеще: осуществляйте идеальную схему совершенной конкуренции) – на мой взгляд, неконструктивно! От осознания правильности или ложности той или иной теоретической экономической конструкции еще очень далеко до разработки той технологии, которой можно практически воспользоваться для осуществления этой конструкции в конкретных условиях места и времени. Что эта технология архисложна, не надо доказывать. Ведь изменяя экономику, нужно менять и общество в целом. А оно очень консервативно, поведение его трудно предсказуемо (вспомним хотя бы жалобу Н.С.Хрущева на огромную инерцию общества, а ведь он замахивался не на многое в традиционных ценностях). Мало того, общество и его экономическая система сами меняются, меняются независимым от ученых и даже от руководителей образом, и этим ставят под вопрос любую разрабатываемую "технологию перехода", возможность ее осуществления. Меняются не только независимым способом, но фактически и неизвестным. Вот в чем горе!
Так что задача изучения нашей родной социально-экономической системы, способов ее осуществления и реальных тенденций ее развития является первой и основной для экономистов в стране. И дела здесь – непочатый край!
Конечно, нельзя забывать и о нашей специфике: ограничение свободы научного поиска (цензура принципа партийности) и публикования всех научных результатов, закрытость, а чаще простое отсутствие статистической информации (или ее крайняя недостоверность), общая атмосфера скрытности и недоброжелательства к объективным исследованиям – как со стороны властей, так и со стороны низовых работников, которые могут успешно действовать только вопреки контролю сверху и для которых поэтому раскрытие "тайн их деятельности" грозит карательными санкциями (по большей части, несправедливыми) со стороны вышестоящего начальства.
Поэтому в наших условиях исследование экономической системы – отнюдь не безопасное занятие, совсем не связано с почетом и комфортом. Напротив, оно, может, труднее и опаснее исследований бацилл чумы. Если, конечно, заниматься экономическими исследованиями всерьез. Но зато и потребность общества в результатах этих исследований – огромна!
Выдача же практических рекомендаций по рационализации существующей хозяйственной системы или по ускорению уже идущих в ней процессов развития – уже вторая задача экономической науки, производная от первой, поэтому второстепенная. Она даже не входит в задачи собственно экономической науки. Практические рекомендации из научных исследований – это, скорее, дело самих практиков (хотя возможна и комбинация ученого и практика в одном лице – но лишь как исключение, а не правило).
Приведу близкий мне пример. Для многих кажется очевидной истинность тезиса о том, что рациональной экономическая современная система может стать лишь при условии широкого использования рыночного механизма. Однако все советы руководству о перестройке хозяйства в этом направлении (направлении экономической реформы) фактически отвергаются, наталкиваясь на догму о плановом характере социалистического хозяйства, на опасения "реставрации капитализма", "утраты революционных завоеваний" и т.д. Ну, что ж, это беда практиков. Ученого-экономиста эта ситуация не слишком затронет: он будет продолжать изучение феномена советской экономики, зная, что полученные им результаты будут, в конце концов, использованы – не сегодня, так завтра: добытое знание обычно зря не пропадает.
Но даже если встать на точку зрения гражданина, мечтающего только о пользе для страны, то после провала его рекомендаций об экономической реформе, что остается ему делать? – Сложить гордо руки? Поверить в Бога и уйти в монастырь духовных поисков? Или уехать в эмиграцию? – Наверное, такому человеку необходимо понять причины своего поражения и сделать из них выводы на будущее.
Практикам, прежде всего, необходимо быть уверенным в том, что стране действительно нужна экономическая реформа, что она может принять новые принципы рациональности, что общество и само движется в направлении новой рациональности (потому что если само общество реально движется в другом направлении, то дело защитников экономической реформы – безнадежно, а если в том же, то у нас имеются хорошие шансы для ускорения такого развития).
На мой взгляд, экономическая реформа в стране постоянно осуществляется – явочным порядком, независимым от руководства способом. Надо только понять, каким именно! Совершенно очевидно, что хозяйство строго по плану существовать и развиваться не может. И если оно все же существует и развивается довольно успешно, то, видимо, за счет тех стихийных, вернее, внеплановых хозяйственных регуляторов, которые осуществляют у нас рыночные функции. Надо только понять, каким образом рыночные принципы осуществляются и действуют в недрах современных плановых и управленческих органов, в материально-техническом снабжении, в неофициальных связях. Надо показать, что рынок существует - это факт, а специфические особенности "социалистического внутреннего рынка" - множество нерациональных ограничений из-за планового декорума и стихийность из-за его юридической непризнанности (существование юридического запрета на абсолютно необходимую экономическую деятельность на деле означает полное отсутствие правового регулирования этой деятельности, ее полную стихийность и неуправляемость).
Я думаю, что наличие экономических исследований, доказывающих высказанные предположения, позволит поставить задачу экономической реформы более реально: реформа – не как отступление от планового и рационального социализма к стихии рынка, а, напротив, как переход от нерационального, непризнанного и стихийного, ныне существующего рыночного хозяйства социализма в сковывающих рамках деспотического плана – к рациональному и экономически управляемому рыночному хозяйству. Я думаю, что задача экономической реформы не решается сверху в немалой степени потому, что неправильно поставлена, а современная экономическая ситуация плохо изучена.
С вышесказанным связаны и мои возражения по остальным обоснованиям "экономического пессимизма":
"Наша экономическая наука обречена быть провинциальной схоластической школой". – Совсем нет! По отношению к мировой науке советские экономисты находятся в исключительно выгодных условиях - внутри первой в мире социалистической экономики и могут быть первооткрывателями на этом, до сих пор малоизвестном материке. Только им надо правильно понять свои возможности и задачи.
"Ученый в наших условиях не может писать полной и открытой правды в официальных изданиях". – Да, таковы неблагоприятные объективные условия работы исследователей нашей экономики. К этим обстоятельствам надо, с одной стороны, приспосабливаться (используя самоцензуру и эзопов язык), а с другой стороны, их преодолевать, не отказываясь от частного общения, устных обсуждений, частной переписки, Самиздата и даже Тамиздата. Тем более, что цензурные ограничения накладываются, главным образом, не на объективные результаты исследований, а на производимые из этих исследований выводы, т.е. на второстепенную с точки зрения самой науки продукцию. А ведь следует самим себе признаться: зачастую мы озабочены не тем, чтобы опубликовать действительно новые результаты, а пропихнуть через цензуру "крамольные мысли". В этом, нет, конечно, ничего плохого, но и полезного – мало.
Наконец, последнее: упрек экономистам и вообще "рациональной интеллигенции" – в "невольном антипатриотизме". Трудно возразить этому упреку. Действительно, если верить, что хозяйство США рациональнее нашего, и мечтать только о том, чтобы быстрее "враз достичь у себя американской рациональности", то такая "бесплодная и смешная позиция" (слова автора), действительно, способна привести к антипатриотизму.
К сожалению, такой "невольный антипатриотизм" был и остается очень типичным для русских интеллигентов. Это почти банальный тип поведения: понимать, что твоя страна отстала от Запада, жаловаться на судьбу, что родился "не здесь", обращаться к царю или вождям страны с советами и просьбами переделать эту страну по "лучшим" (т.е. западным) меркам. Налицо почти врожденная уверенность в том, что в стране можно переделать все и сразу, почти безусловная вера в неограниченные возможности властей, в их всемогущество, у русских интеллигентов чуть ли не в крови.
Однако реальное общество совсем не желает быстро меняться по логически рассчитанным путям. Возможно, и даже наверняка, что русское общество движется к тем же самым "западным порядкам", но своим собственным историческим (а не логическим) путем. Оно не только не желает, а просто не может меняться логически, а не исторически, как бы этого ни требовала радикальная интеллигенция или радикальные власти.
Конечно, жалобы и сетования "антипатриотической интеллигенции" – смешны и бесплодны: жаловаться на страну, не принимающую логических советов, в то время как эта самая страна движется к тем же самым принципам, но своим собственным, историческим путем, пусть он и будет более медленный и извилистым, но зато более надежный и естественный.
Конечно, возможна и другая позиция для интеллигенции. Для патриотов в стране есть дело. Мало того, только патриотическая настроенность, например, экономистов, и может помочь им в преодолении тех безобразных условий, в которых находится наша экономическая наука, только такая настроенность и даст им силы работать, несмотря ни на что, и выполнить свои жизненные задачи.
Именно патриотическое внимание к собственным возможностям страны и ее хозяйства заставит экономиста сосредоточиться на главном: на экономическом исследовании. И, напротив, самые новейшие средства и рациональные принципы, усвоенные интеллигенцией с Запада с первоначальной задумкой о радикальной перестройке общества на прогрессивный образец, могут быть столь же радикально использованы властями для консервации "статус-кво" и торможения естественного общественного развития. Вспомните, как использовал Петр I западную технологию для закрепления крепостничества, или вспомните водородную бомбу "отца народов".
Думаю, что такую же двойственную роль могут играть и отмеченные автором математические методы в экономическом планировании и управлении. С одной стороны, они служат доказательством рациональности рынка или принципов экономической реформы (роль щита), а, с другой стороны, их пытаются использовать для явно реакционных ролей: для упрочения роли централизованного планирования, под флагом его улучшения, кибернетизации и автоматизации (АСУ – "чьи проблемы") и т.д. Чем дальше, тем больше математика становится очередным козырем сторонников административного планирования: "не получается вручную, осуществим с помощью ЭВМ"» А до тех пор пока АСУ – чьи проблемы не провалились полностью, с экономической реформой можно подождать… А там еще какой-нибудь радикальный ученый появится с очередным проектом, можно будет и его утопии попробовать, а с реформой еще подождать…
Оно, конечно, сколько бы веревочке ни виться, а реформы все равно не избежать (если не хотеть заполучить вместо реформы революцию). Но ведь силы общества тратятся на АСУ – чьи пустяки, время идет, и мы и вправду бунта дождемся…
Мне кажется, что тема отношений советской (а раньше – русской) интеллигенции и заманчиво-передового Запада должна быть поставлена более широко, чем у автора, и не ограничиваться только областью экономики.
Непонятным образом, но Запад как бы консервирует отсталые порядки в соседних странах. Не кажется ли Вам странным этот тезис? Странным и чудовищным? – Но я совсем не имею в виду у Запада каких-либо "злых побуждений" или "подрывных действий". Я имею в виду – только сам факт его существования, как "рационального и благополучного общественного образца". Только самим фактом своего существования он привлекает сердца интеллигентов в соседних странах, превращает их в "западников" и даже "антипатриотов" и толкает их на радикальную перестройку своего отсталого отечества. Для радикальной же перестройки общества необходима большая сила у общественной власти. И вот, для того, чтобы перестроить отсталое общество по передовым образцам – укрепляется власть самодержавной революции или, проще, революционного самодержавия и во имя прогресса задавливаются все естественные и независимые от властей общественные процессы. Но таким образом укрепляется и консервируется основной источник отсталости этой страны – господство самодержавия, отсутствие у населения демократических и самодеятельных традиций.
Что там говорить об этом, если даже в обсуждаемой статье автор высказывает недовольство – не тиранией власти, а именно "безвластием", т.е. неспособностью властей быстро и радикально осуществить экономическую реформу и демократизацию страны. На деле же такому слабосилию властей следует радоваться, как косвенному признаку силы общества, которому власти уже не могут навязать что-либо против его воли. Разве можно радоваться свободе и демократии, если они будут "дарованы сверху", а не "завоеваны снизу" (я имею в виду не бунты низов, а осознанные и лояльные гражданские движения, примером которых послужило "Движение в защиту прав человека"). Разве может "дарованная свобода и демократия" быть устойчивой, традиционной, дорогой большинству членов общества, и не превращаться в свою противоположность: анархию и бунт? Разве нет смысла в словах: "Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой"? Интеллигенция часто использует эти слова-лозунг, но действует на деле вопреки им: навязывает и навязывает обществу "рациональную жизнь и свободу", хотя большинство членов этого общества еще явно не достойны предлагаемых им даров. В результате же таких действий радикальной западнической интеллигенции – затормаживаются реальные и естественные процессы общественного развития, которые одни способны на деле раскрепостить наше общество, сделать его способным к свободе и самодеятельности, т.е. создать устойчивые западные традиции.
Но влияние Запада не ограничивается созданием радикальной и "антипатриотической" западнической интеллигенции. Другую часть интеллигенции, неспособную к радикальным или революционным действиям, Запад сманивает просто в физическом смысле: в эмиграцию. Но тем самым страна "освобождается" от самого самодеятельного, творческого и свободного элемента. Не было бы Запада, эти люди остались бы на Родине и на родине "шли бы каждый день в бой за жизнь и свободу". Лично их судьба была бы хуже, возможно, им пришлось бы больше страдать, меньше сделать для мировой науки и прогресса. Но для самой отсталой страны, своего отечества, они, несомненно, принесли бы больше пользы дома, а не на чужбине – примером своей жизни, своих требований и влияния. Вред от эмиграции (не для самих людей и не для мира, а для страны) – бесспорен. И в этом – вторая сторона тормозящего влияния Запада на развитие соседних с ним отсталых стран.
Третью часть интеллигенции, которая не может отрешиться от естественного патриотизма (обычно мы употребляем для характеристики ее умопостроений – славянофильство, хотя оно вполне применимо не только к славянам), ложная гордость заставляет выискивать в своей стране оригинальность развития – в противопоставление Западу. При этом все естественные явления и тенденции общественного развития, аналогичные западным, такой славянофильствующей интеллигенцией отвергаются с порога, как заимствованные, не патриотичные, и, напротив, все сугубо традиционные ("лишь бы не западные") явления и традиции – приветствуются (не исключая, конечно, и нашей главной специфики – твердой, отечески-самодержавной власти). Этой частью интеллигенции, "ушибленной примером Запада", отсталость страны культивируется уже в чистом виде.
Таким образом, пример Запада раскалывает интеллигенцию соседних отсталых стран на своих сторонников и противников, но действия и тех, и других парадоксальным образом содействуют сохранению и упрочению отсталости страны.
Столь же негативное влияние оказывает Запад фактом своего существования и на власти, делая их или радикальными реформаторами-диктаторами или упорными консерваторами, ревниво оберегающими страну от "тлетворного влияния капиталистического Запада". Мало того, существование Запада позволяет властям постоянно укреплять свою власть, пользуясь всеми достижениями западной технологии. Не было бы саморазвивающегося Запада, в тоталитарной стране не существовал бы технический прогресс, поскольку последний невозможно планировать и учитывать. Сегодня же можно безнаказанно и бесплатно копировать чужие достижения с помощью планов "внедрения научно-технического прогресса", можно закупать новейшие машины и технологию, можно копировать в своих хозяйственных планах те отраслевые сдвиги, экономичность которых уже продемонстрирована в западных странах под флагом устранения "выявившихся хозяйственных диспропорций" и т.д. и т.п., обеспечивая регулярный рост производительности труда и валового национального продукта, но…, правда, с определенным отставанием от копируемого Запада. Можно стараться еще больше в своих усилиях догнать Запад, укреплять главные средства этого копирования, "догоняния": жесткое планирование, контроль и "управляемость" сверху. На этом пути можно добиваться даже определенных успехов, сокращая временной лаг отставания от Запада и даже вырываясь на каких-то участках предвидимого прогресса вперед (как это было с советскими космическими достижениями). Но нельзя избежать главного: самого факта отставания! Его нельзя избежать, потому что весь "прогресс" планируемой, централизованной экономики построен на копировании достижений Запада. Само желание властей "Догнать Запад" вызывает у них потребность в еще большей централизации и усилении своей власти для целей "догнатия", а эти процессы приводят к противоположному эффекту: отсталости, зависимости от достижений Запада, подавлению самодеятельности и свободы своего собственного населения – основного источника самостоятельного прогресса в любой стране.
Все вышеописанное можно назвать феноменом рокового западного влияния: желание интеллигенции и властей отсталых стран догнать Запад приводит к укреплению их экономической и социальной отсталости. Примеров этому сколько угодно. Мне кажется, что почти единственное исключение – Япония – только потому и смогла быстро "догнать Запад", что всегда была далека от Запада, держалась политики закрытых дверей сначала (до революции Мейдзи), а потом смогла удержаться на спасительной позиции использования западных достижений лишь на базе собственного социально-экономического развития (и без особых катаклизмов), если не считать военное поражение 1945 г.
Но как же бороться с феноменом западного влияния? - "Закрыть Америку?" – Не в наших силах! Запад существует независимо от нас и существует как пример лучшего общественного устройства.
Ну и Бог с ним. Почему мы должны завидовать ему, тосковать о его порядках? Почему бы нам не работать над своими собственными проблемами? Почему бы нам не пойти по пути Японии в смысле уважения к себе самим? – Улучшать свою собственную систему, экономику и общество, и лишь по ходу этой естественной и патриотической работы использовать пример и достижения Запада. Только при таком "японском" самоуважении роковой эффект западного влияния может стать положительным фактором развития страны.
Обсудим теперь с точки зрения "рокового западного влияния" позицию современных советских диссидентов (выраженной, например, в действиях ак. Сахарова А.Д.). Они не только требуют коренных изменений в стране, демократизации и свобод, но и прямо обращаются к западному общественному мнению, а косвенно – к западным влиятельным кругам с призывами оказать влияние на руководство страной и заставить провести его желательные перемены в стране.
Предосудительность такой позиции внешне не требует доказательств. Действительно, у диссидентов прекрасная цель: права человека на свободу слова, печати, организаций, эмиграции. Трудно найти человека, который был бы категорически против этого. Однако такое единодушие обманчиво. На деле большинство членов нашего общества не возражали бы против полного осуществления требований диссидентов, только потому, что они не знают, не представляют всех последствий осуществления этих прекрасных требований. А если бы они знали и представляли, что в лучшем случае – это минусы западной капиталистической, эгоистической и потребительской цивилизации, а в худшем и более вероятном случае – минусы революционной анархии и гражданской смуты, то воздержались бы от поддержки требований прав человека. Или были бы против выполнения этих требований, как против этого сегодняшние власти.
Требования диссидентов станут выполнимыми, только когда большинство членов общества будет реально смотреть на вещи и будет готово принять вместе со свободами и новые условия свободной жизни: жесткий ритм рациональной работы, угрозы безработицы и инфляции, равенства всех перед равнодушным законом, рост одиночества и ослабление всех форм социального и группового контроля, рост моральной вседозволенности и т.д. и т.п. Мало того, это большинство должно очень любить эти "свободные порядки" и готово с оружием в руках отстаивать их против любых попыток вернуться к диктатуре. Ведь только в такой, почти врожденной привязанности англичан и американцев, и коренится источник стабильности демократических форм правления в Англии и США. Т.е. свободы и демократии большинство наших сограждан будут достойны только тогда, когда они будут способны "каждый день идти за них на бой!", т.е. когда все станут участвовать, например, в "Движении в защиту прав", станут диссидентами, готовыми пожертвовать своим материальным положением, свободой и жизнью ради осуществления своих прав человека.
Пока таких людей очень мало, а движение в защиту прав даже при самой буйной фантазии нельзя назвать массовым (для сравнения можно вспомнить хотя бы движение чартизма в Англии XIX века, когда под петициями о демократизации парламента подписывались миллионы людей).
Однако все доводы против наших диссидентов были бы оправданными, если бы они домогались перед властями и Западом – непременной свободы для всех наших граждан. На деле все обстоит по-другому. Диссиденты добиваются осуществления этих прав и свобод только для себя самих и своих товарищей. Только для себя, осуществляющих явочным порядком свободу мысли (Самиздат), слова – интервью западным корреспондентам, организации (Комитет защиты прав человека), эмиграции (выезд в Израиль), и для своих товарищей, попавших в лагеря и тюрьмы за осуществление этих прав.
Несомненно, сами диссиденты нуждаются в правах человека. Это они доказывают делом. И такая свобода – только для диссидентов – должна быть им предоставлена. Но как может власть отличить диссидента, которому свобода, действительно, является необходимым условием полезной и лояльной жизнедеятельности – от своего традиционного подданного, для которого свобода может послужить лишь средством анархистского высвобождения и бунта? Наверное, только следуя критерию практики: только те, кто готов терпеть известные материальные лишения ради достижения определенных свобод (например, ценою потерь перспектив карьеры за участие в Самиздате), кто готов платить за свои права, тот и должен ими пользоваться. Именно этого следует добиваться от властей и именно на такие условия власти могут пойти быстрее всего. Потому что такой торговый принцип наиболее справедлив: как для самих диссидентов (по гетевскому лозунгу: "Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой"), так и для остальных сограждан, которым "отеческая строгость властей", не исключая и репрессии, является вполне терпимой чертой существующего общественного устройства, в целом их вполне устраивающего. Конечно, при этом сами диссиденты будут неизбежно недовольны обрушивающимися на них материальными притеснениями, а ревнители "твердой власти", жаждущие расстрелов для "смутьянов", - будут недовольны чересчур мягкими мерами к диссидентам, их "безнаказанностью". Но, в целом, возможен такой неидеальный, но реальный компромисс.
Речь идет только о малом: Как добиться такого компромисса? Как добиться того, чтобы власти признали права диссидентов и перешли от жестских судебных приговоров к более удобным, милосердным и административным и материальным преследованиям?
Рассмотрим несколько возможных моделей действий диссидентов в борьбе за осуществление своих прав:
1) Могут ли диссиденты обращаться с этими требованиями и просьбами к правительству? – Конечно, могут! Такой путь действий вполне в духе традиций нашего государства, где подданные обращаются с челобитными к начальству, а начальство – милует подчиненных. Этот путь был испытан в 1968 году, и с тех пор используется лишь эпизодически.
2) Могут ли диссиденты обращаться за поддержкой к народу? – Язык поворачивается на ответ: "Да, могут". Но, во-первых, ответ нынешнего народа на такое обращение будет отрицательным (наверняка). Во-вторых, такое обращение будет нарушать существующие писанные и неписаные законы нашего общества и приравниваться к гораздо более серьезным преступлениям (антисоветская агитация, пропаганда, организации и пр.), чем осуществление каждым своих личных прав.
В современных условиях "обращаться к народу" преступно с точки зрения существующего законодательства и бессмысленно с точки зрения достигаемой цели.
3) Наконец, могут ли диссиденты обращаться за поддержкой к мировому общественному мнению, к ООН (короче, к Западу)? Так, как они это делали до сих пор. И добивались определенных успехов (если судить по эмиграции евреев, по ограниченному количеству судов над самиздатчиками и т.д.). Разберем подробнее логику действующих при этом интересов:
а) Наше правительство существенно заинтересовано в развитии торговых, военных, технических и пр. контактов с Западом, как естественным союзником против Китая.
б) Западные правительства заинтересованы в существовании советских диссидентов, как наиболее искренних и твердых своих друзей в советском мире. Наличие в советском обществе оппозиционных сил сближает его с Западом и укрепляет намечающимся союз. Поэтому западные деятели готовы оказывать воздействие на советские правительство, но в рамках возможных приличий. Ведь, с одной стороны, все дела о диссидентах являются внутренним делом Советского Союза и потому не подлежат дипломатическому обсуждению. А с другой стороны, СССР ратифицировал Декларацию прав человека и поэтому должен выполнять ее, т.е. в отношении прав своих граждан обладает лишь ограниченным суверенитетом (если верить разъяснениям В.Н.Чалидзе). Во всяком случае, советы и рекомендации по поводу выполнения Декларации прав человека СССР должен хотя бы выслушивать. Тем более, что позиция западных правительств в деле антикитайского сближения во многом зависит от западного общественного мнения или даже определяется им, что вынуждает советских руководителей прислушиваться к требованиям своих диссидентов, когда они выражены западными органами информации и руководителями.
в) Для наших властей внутренние диссиденты представляются сущей безделицей по сравнению со значительностью западных партнеров. Поэтому они легко могли бы пойти навстречу пожеланиям этих партнеров в отношении безопасности диссидентов, если бы не сам факт "вмешательства в наши внутренние дела с нашими диссидентами" (впрочем, это дело привычки). Факт заключается в том, что наши власти все же на такое "нарушение своих прав" идут, а главное, стараются не создавать больше аналогичных прецедентов, урезав судебные преследования, заменив их административными. Но ведь именно этот результат и нужно было достигнуть! (Конечно, по отношению к узкому и известному на Западе кругу диссидентов – в неизвестной миру провинции суды могут идти по-прежнему).
г) Сами диссиденты становятся невольно фактором мировой политики. Возьмем пример А.Д.Сахарова. Его призыв к Западу – не принимать разрядки напряженности на условиях Советского Союза и его недоверчивая оценка возможной агрессивности Китая, конечно же, повлияли не в сторону СССР при выборе западными странами между Китаем и СССР.
Это, конечно, крайний случай. Однако всяческое недоразумение с нашими диссидентами, дошедшее до обсуждения на высшем уровне – работает на пользу Китаю, по крайней мере, его пропаганде.
Налицо, казалось бы, противоречие: защищая свободы и права человека внутри страны, диссиденты, по-видимому, играют антинациональную международную политику. Однако в конечном счете и реально, именно Китай проигрывает от укрепления советских диссидентов и от усиления в СССР тенденций, делающих его западной страной в полном смысле этого слова, потому что вместе с этим будет крепнуть и идейная близость Запада и Советского Союза, близость, про которую со временем можно будет сказать: нерасторжимая.
д) Конец 60-х – начало 70-х годов – рождение открытой оппозиции в СССР означает начало эпохи приобщения, присоединения СССР к Западу. Поэтому тесное взаимодействие советских диссидентов с Западом, с его печатью и общественным мнением – только предваряет будущее свободное сожительство СССР и стран Европы – без виз и границ, будущие национальные интересы СССР.
"Перейдем теперь к обсуждению второй, основной части статьи, давшей ей название "Мое отношение к религии". Первая часть статьи была как бы вступлением к ней, как бы картиной глухого времени (а, согласно марксистскому тезису, "в глухие времена всегда появляется интерес к религии").
Ответы на все вопросы "глухого времени" автор пытается получить в религиозных поисках, в которых люди всегда пытались найти ответы на самые главные и основные мучительные для них проблемы.
Для автора Бог – это то, что "заставляет меня искать последний смысл всех усилий и всего, что меня окружает, некая конечная инстанция, которая отличает добро от зла, достойное от недостойного в самой глубине моего духа" (стр.14 – ссылка на С.Л.Франка). И еще: "Если я не хочу, чтобы моя воля была игрушкой случая, безотчетного и безответного произвола, я должен чутко вслушиваться в глубины своей души, чтобы понять, в чем же состоит моя Воля. Но "центр моей воли" – это и есть Бог. Кто еще, кроме моей собственной глубины, скажет мне, какова воля Бога, или какова моя истинная воля?" (стр.16).
Автор ощущает в себе стремление к постижению этого Бога, т.е. бесконечного смысла своего бытия, но в то же время не может перевести эти поиски в традиционное религиозное русло, не может "актуализировать для себя понятие Бог, т.е. поверить в него, серьезно представить себе его действительное, реальное существование, как всеведущей, всемогущей и пр. и пр. духовной силы.
Автор понимает, что основа любой религии – безусловная вера, а основа веры в Бога – сам факт веры. Но, тем не менее, пытается обойти эту непреложность. Для тех, кто не получил "религиозного воспитания" и опыта, кто хотел бы, но не может верить в Бога, он предлагает "конструировать Бога" ("выращивать его"), "собирая мед со всех цветов духа, которые годятся для этого: "религиозные учения, рационалистические, мистические, йога и т.д….
Кстати, обосновывая необходимость понятия Бог, автор указывает на несводимость нашей духовной жизни лишь к разуму. "Нельзя сказать, что у всех, но у большинства людей различение хорошего и плохого, достойного и недостойного в своих последних глубинах связано с неким мистическим ореолом" (таким образом, Бог является первоисточником этических решений – этот тезис автор как бы повторяет вслед за Кантом).
Далее автор выдвигает почти вульгарно-материалистическую (на мой взгляд) точку зрения, что "имеется некоторая область мозга или область его состояний, которая у большинства людей обычно не связана с сознанием и в некотором смысле не актуализируется, однако ее влияние на смысловую и оценивающую деятельность психики является определяющим. Эту область можно условно назвать смысловой или мистической областью" (стр.18). Путем психических упражнений и усилий человек как бы проникает в эту область обитания Бога, что, по мысли автора, " наделяет психику этого человека массой чрезвычайно важных качеств". Именно в этом и состоит смысл веры в Бога, т.е. в проникновении человека в мистическую и парапсихологическую область своего мозга.
Однако, утверждает автор, религиозность не исключает у людей фанатизма, нетерпимости и злых целей, когда сталкиваются конфликтующие религиозные концепции. Выход автор находит в построении рациональной концепции мира, общества и духа, равно основанном как на опыте различных религий, так и на данных науки, как на истинах откровений, так и на концепциях "совершенствования реального мира". Такая рациональная система принципов, конечно, должна испытываться практически. В результате накопления исторического опыта и осмысления его (автор в это верит), можно будет произвести отбор оправдавшихся элементов религии и их направлений и синтеза их в одну рациональную религиозную систему, доступную даже современным людям атеистического воспитания. – Вот главная нить этой части статьи.
Покончив с этим поневоле огрубляющим реферированием, подведем итоги: начав с пессимистического взгляда на нашу современную жизнь и науку, автор пришел к идее о плодотворности "конструирования веры в Бога" из различных учений, подразумевая под Богом высшие духовные цели и потенции каждого человека.
Непонятно только, зачем эти Высшие человеческие потенции называть Богом. Ведь если подходить серьезно, то придется признать множество Богов – по числу живущих людей, надо признать смерть Богов – вместе со смертью людей, смерть и рождение по воле родителей… Чем это лучше обычного материалистического представления о бесконечно сложных и глубоких способностях и возможностях человеческого разума, человеческой души…
Мне хочется отметить без одобрения свойство, присущее не только автору: везде, где предмет исследования, познания совпадает с подлинно неизвестным (навсегда!), неизвестным до конца, в силу бесконечной сложности этого предмета, предпринимаются попытки обозначить этот предмет словом Бог и этим перевести разговор из научной в богословскую сферу. Таким образом, понятие Бог – это только синоним Бесконечного, Неизвестного, но не в научной, а в религиозной терминологии.
Когда точное и довольно глубоко разработанное математическое понятие "бесконечного" отбрасывается в угоду древнему, темному, полному противоречивых верований слову Бог, то можно понять отчаяние "умных математиков, хватающихся за револьверы при слове Бог", вылетающему из уст других математиков (стр.16). – Реакция вполне естественная, реакция негодования против предателя всего научного сословия. Ибо такой заменой понятий и знаменуется отказ от науки и переход к теологии. Ибо для ученых главное – это исследовать, а не морально совершенствоваться, молиться и психологически тренироваться. Конечно, любой человек может совмещать в себе различные стороны бытия: с одной стороны, быть хорошим ученым, исследователем бесконечного мира внешнего и внутреннего, абстрактно-математического и природно-материального и исследовать этот мир именно научными методами, с помощью всего накопленного наукой опыта (в число основных положений которого входит и лапласовский тезис: "Гипотеза Бога мне не нужна"), - а, с другой стороны, можно вместе с тем быть глубоко верующим человеком в личной жизни, - благодаря семейному религиозному воспитанию или из-за личной предрасположенности к какому-либо виду мистицизма. Пример последней мы видим у самого автора, имея в виду его веру в мистическую область человеческого мозга. И понятно, что эта вера заставляет автора искать пути раскрытия, усиления мистических способностей как у себя самого, так и других людей: такова специфика его душевной организации. Но зачем сюда примешивать науку с ее совершенно иными, нерелигиозными методами и терминами, зачем пытаться их объединить? – Это для меня непонятно! И кажется крайне нерациональным.
Еще я не понимаю, зачем нужно стремиться к объединению разных верований, к унификации религиозных точек зрения. Не понимаю даже, зачем об этом надо мечтать. Надеюсь, что в далеком будущем будет столько религиозных и мировоззренческих точек зрения, сколько людей. И, конечно, равноправными участниками этого "всечеловеческого собрания религий и идеологий", будет атеистическая точка зрения, атеистическая вера.
Сегодня часто отмечается тяга отказа от атеистических убеждений, перехода к религии, в основном, к православию. Вполне понятный процесс: ведь у нас атеизм признан официальной доктриной, и потому с ним связано представление о несвободной, навязанной и лживой идеологии, от которой надо освободиться при самом удобном случае. И современная ситуация некоторого "послабления" дает людям такую возможность. И, конечно, если представить себе, что существующий пресс официальной идеологии совсем исчезнет, то множество людей придут к вере в Бога, как к своему естественному состоянию. Но я убежден, что много людей (если не большинство) останется атеистами. И уж, во всяком случае, атеистом (материалистом) останусь я сам.
Материалистический атеизм – это цельная система взглядов и характеризуется верой в определенную картину мира, нарисованную той или иной научной школой. Только настоящая наука не выдает обычно свои образы мира – за окончательные и всеобщие, а материалистическая философия (вера) как раз этим и занимается: превращает научные картины в окончательную и всеобщую истину, в символ веры.
Конечно, материалистическая вера имеет массу недостатков. Это тяжелая вера, под силу лишь сильным людям. Она не дает утешения, не дает уверенности в личном бессмертии души, она не позволяет снимать тяжесть с души – молитвой, покаянием и всей религиозной обрядностью, в которой накоплен психологический опыт тысячелетий, значение которого странно было бы отрицать (как пользу воскресного отдыха, хорового пения, исповедания, обрядов венчания и отпевания и т.д. и т.п.). Возможно, в будущем материалистическая вера и будет усовершенствована, станет более психологичной и менее суровой. Возможно.
Однако какой бы плохой ни была эта вера в настоящем ее виде, она обладает одним, но бесспорным доказательством своего права на существование: ее исповедуют миллионы людей. И думаю, что в будущем число ее приверженцев станет еще больше: ведь фактически это вера в науку, а кто может предсказать, когда наука перестанет пользоваться растущим общественным уважением? И пока детей воспитывают в уважении к науке, будет существовать и почва для ее обожествления, для атеизма. Даже автор, внутренне склонный к мистицизму, не может отрешиться от своего уважения к научной картине мира, не может поверить в Бога. И я не понимаю, зачем ему нужно мучиться, придумывать сложнейшие переходы для "конструирования" веры в Бога, зачем ему отказываться от своей научной безбожной веры. Разве уже доказано, что атеизм плох? Что он безнравственен, противоречит твердым этическим устоям? и т.д. – разве это доказано? Автору следовало бы прежде заняться этими доказательствами, прежде чем решаться на такой титанический труд, как кардинальную смену своих религиозных воззрений (и советовать это другим).
В нашем мире слишком много важных и неотложных задач, чтобы решаться на роскошь невынужденной смены собственной веры, всего того угла зрения, под которым каждый из нас смотрит на бесконечный и мало известный мир.
В последнее время я часто слышу жалобы такого рода: "Очень нравится православие, или христианство в целом, или просто религия, но, к сожалению, не могу поверить в Бога". При этих словах у меня, конечно, не тянется рука к револьверу, как у отчаявшегося математика, но странно слышать эти слова и горько: люди пытаются отказаться от собственной веры – от самых себя, фактически – и не могут! В моем представлении, вера человека – это самая его суть, мировоззренческая основа на уровне подсознания, изменение которой равносильно катастрофе, смерти и рождению личности.
Человека, конечно, может постичь такая катастрофа, такое резкое изменение всех жизненных воззрений. Он может "разувериться и проклясть" Бога или, напротив, "уверовать и покаяться". Но стремиться самому к такому излому, намеренно вызывать катастрофу, по расчету, или из-за моды, или из-за привлекательности религиозных обрядов и морали – мне кажется близким к лицемерию и самоедству, кощунством над самой верой; над жизненным достоинством, в конце концов, которое диктует каждому из нас не насиловать свою собственную веру, а укреплять ее, разрабатывать и обогащать свое видение мира, свой угол зрения, стараясь не пасовать перед трудностями бесконечной неизвестности, а преодолевать их своими объяснениями, переваривать в свой духовный опыт, включать в богатство освоенного знания.
И мне хочется советовать: не надо шарахаться в крайностях веры, не надо устраивать в себе духовных революций, будьте достойны самих себя и своей веры. И если вам, как и мне, досталась от родителей или от кого-то еще материалистическая и атеистическая вера – стойте на ней, как на твердой основе, и двигайтесь вперед и в самопознании, и в познании внешнего мира и общества. Такая твердость в собственной вере не исключает, а предполагает уважение и ко всем другим мировоззрениям, в том числе и религиозным, и даже возможно использование их элементов ("собирание всевозможных цветов духа"). Если быть непредвзятыми людьми, то различие углов зрения на единый мир, вызванное различием верований, не может привести к существенным противоречиям или даже взаимоотрицательности в результатах и действиях. А с другой стороны, о какой терпимости к чужим верованиям можно говорить, когда люди проявляют нетерпимость и неуважение к своей собственной вере и стараются от нее избавиться?
Обе статьи, поражающие не только тщательностью выполнения и эрудицией, но и искренностью тона, написаны, на мой взгляд, в духе современного богоискательства. Только этот момент мы и обсудим. Автор уже потерял материалистическую веру, но еще не обрел веры в Бога, значит, находится в промежуточном состоянии неуверенности, т.е. полного, истинного неверия.
Сразу же сделаю терминологическую оговорку: сегодня под неверием обычно понимают отсутствие религиозной веры, веры в Бога, т.е. атеизм, в то время как громадное большинство атеистов, конечно же, верят – но по-своему – в природу, в человека, в прогресс и др. и этим резко отличаются от людей, не имеющих никакой веры вообще, агностиков, скептиков, колеблющихся, неуверенных, богоискателей… Я бы атеистов не числил в стане неверующих, а напротив, записал бы в разряд одной из мировых вер, сект, толков. Однако подчиняясь традиционному словоупотреблению, придется для полного, истинного неверия применять термин – неуверенный вместо фактического неверящий, неверующий.
Два обстоятельства привлекают внимание к этим статьям: 1) несомненная тяга наших атеистических воспитанных современников к религии и, особенно, к христианству; 2) почти полное отсутствие в Самиздате (не говоря уже об официальной прессе) работ такого богоискательского направления. Религиозно или атеистически верующие люди не могут быть равнодушными к приходящим или отпадающим от их веры людям. В первом случае их вера укрепляется, во втором – испытывает трудности и сомнения (раз люди отказываются от моей веры, может быть, она неверна?).
На фоне общеисторического движения от древних религий к современному материалистическому мировоззрению во всем цивилизованном мире, в нашей стране сегодня сложилось обратное течение, что заставляет атеистов быть особенно внимательными к аргументам своих бывших единоверцев.
Первая статья "Смысл альпинизма" посвящена выявлению своеобразной (естественной) альпинистской религии, где вместо представителей богов выступают сами великие горы, перекликающейся с древним языческим обожествлением природы – солнца, дождя, грома и… Автор, однако, рассматривает ее, в связи с современными верованиями. У него получается так: обычные люди, конечно, атеисты, томясь серостью своей жизни, ищут способ нарушить ее привычный и надоевший ритм, способ рискнуть жизнью. И вот часть их отправляется в горы, чтобы в смертельной опасности соприкоснуться с вечными вопросами бытия, что, по мысли автора, уже лежит на грани религии.
Главное в альпинизме – это риск. Создание рискованных ситуаций становится здесь почти ритуальным действием. Вся альпинистская техника в изложении автора приобретает священнический, ритуальный характер. Сам подъем к вершине называется "духом, стремящимся ввысь", а альпинизм есть уход от обыденного, т.е. "материалистического" существования – к Высшему, т.е. к Богу. Правда, сама альпинистская религия представляется автору, как низший вид религии, вернее, ее переходный этап к настоящей "религии отцов".
Рассматривая причины угасания альпинистской страсти у большинства ее испытавших, автор различает три вида "отпавших": 1) те, кто видел в горах лишь экзотику и пресытился ею; 2) те, кто устал от риска и вернулся к обыденной жизни, и 3) те, кто ищут "более высоких истин" и приходят к "вере отцов", кто, научившись общению с риском и преодолению себя в альпинизме, проводит такую же борьбу в духовной сфере (становятся "духовными альпинистами"?) – а это еще более "трудный и опасный подвиг".
Таким образом, по отношению к альпинизму, как особому, низшему виду религии, людей можно подразделить следующим образом:
1) Ведущих размеренную, обыденную, материалистическую, недуховную жизнь, не имеющих понятия о вере вообще и об альпинизме в частности.
2) Людей, причащавшихся к альпинизму, но отпавших от него – то ли из-за пресыщения экзотикой, то ли от усталости - эти люди имели всплески религиозности.
3) Людей, оставшихся верными альпинизму и, следовательно, сознательно или бессознательно исповедующих альпинистскую религию, т.е. религию низшего ранга.
4) Людей, для которых альпинизм был лишь этапом на пути к высшей религии (вере отцов), т.е. "духовных альпинистов".
Симпатии автора, по-видимому, принадлежат четвертому разряду людей. Сам он или с ними, или готовится войти в их число. Атеисты же принадлежат к первым двум низшим разрядам. Очевидно, что человек развивающийся будет переходить, по мысли автора, от первых ступеней к последним, от "размеренного" материализма к религиозной духовности.
Но, по-видимому, альпинизм – не всеобщий путь атеистов к религии, а лишь один из возможных путей. Поэтому изложенную выше классификацию следует дополнить перечислением иных возможных путей перехода к религии ("способов спасения") – туризм, романтика строек и бродяжничества, участие в войнах, в нелегальных революционных или уголовных обществах, наконец, алкоголь или наркотики (на Западе, кажется, популярны религии ЛСД и других наркотиков), да и сам автор упоминает о пьянстве, как одном из конкурентных альпинизму способов нарушения обыденной, "материалистической" жизни и, следовательно, пути вверх.
Однако такое логическое дополнение авторской концепции доводит ее до абсурда: пьянство, как основной путь к религии (ибо выпивающих гораздо больше увлекающихся альпинизмом) и, на мой взгляд, демонстрирует ее неправильность, неверность ее основного содержания.
Люди приходят от атеизма к Богу и наоборот – не через внешние встряски, а в процессе глубокой внутренней работы, духовной эволюции, размышлений и пересмотра своего мировоззрения. Внешние встряски играют при этом лишь побочную роль. Переход от одного мировоззрения к другому требует долгих усилий мысли, мучений, созревания как раз в периоды неприметного, серого, обыденного существования. Переходы же этого обыденного существования, этой работы могут или только обнаружить и обнажить готовый совершиться переход, или прервать конструктивную работу мысли, задержать эволюцию. На мой взгляд, именно обычной нормальной, животворящей жизни следует петь славу, а не ее прекращению или даже перерыву. Ощущение же своего единства с остальным миром, с остальными простыми физическими объектами, на мой взгляд, должно нас не ужасать, а радовать. Быть в единстве со всем миром, значит, на религиозном языке, быть в единстве с Богом. И конечно, если в рамках своего прежнего мировоззрения человек не чувствует этого единства, он ищет новой веры, нового единства, а найдя его – вновь успокаивается. Миллионы спокойно и размеренно, обычно живущих и вместе с тем верующих в Христа – тому явное доказательство.
Означает ли это, что я не признаю мировоззренческих аспектов альпинизма, туризма, романтики, общения с природой и т.д.? – Конечно, нет. Однако люди разных мировоззренческих систем совсем по-разному воспринимают величие гор, мысли о неизбежности смерти и смысле своего существования. И если автор статьи "Смысл альпинизма" видит таковой в низшей ступени религиозной школы, то я убежден в обратном: восторг перед горами более естественно ощущать именно материалистам, или пантеистам, одухотворяющим и обожествляющим природу. Мне лично, как материалисту, эта сторона альпинизма-туризма очень близка, является как бы составной частью моей веры, необходимым эмоциональным дополнением к сухой научной картине мироздания. Мало того, мне кажется, что именно религиозный человек не способен к восприятию доподлинного величия жизни гор и их красоты. Видя везде замысел Божий, он и в горах увидит очередную к тому иллюстрацию. Для него горы, конечно, красивы и величественны, но лишь потому, что за ними стоит Господь Бог, а сами по себе они – лишь безжизненная груда мертвых камней.
Мне, материалисту, содержание статьи о "религии" альпинизма очень близко, в горах мне, действительно, иногда хочется молиться – горам. Для религиозных же людей все описанные в статье атрибуты "альпинистской религии" являются обычным идолопоклонством, язычеством, анимизмом дикарей, чуть ли не кощунством.
Так что, с точки зрения перехода от материализма к религии, ни альпинизм, ни тем более – пьянство и основные способы "прерывания обыденности" не играют практически никакой существенной роли. В своем главном выводе автор – неправ. Так мне кажется.
II. Семь разделов статьи "Верую, Господи, помоги моему неверию!", написанной позже тем же автором, связаны рассмотрением колебательного значения человеческой жизни – от простых физиологических проявлении этой жизни – до "высших" религиозно-философских исканий. Главным же пафосом статьи является констатация периодической смены у людей состояния активности и пассивности, творчества и бессилия, религиозности и атеизма.
Общепризнанный в целом факт колебательности или просто неоднородности всех жизненных процессов автор обобщает до предельно философской абстракции: колебания между 1) истинным, абсолютным, вневременным Бытием и 2) обыденным существованием, равнозначным действительному Небытию. Истинное бытие воплощается в моменты творческого вдохновения, высокой религиозности, ощущения близости к Божеству. Нормальная же жизнь сводится к Небытию, чем и отрицается ее значение (нулевое значение). Проблема колебаний в жизни ставится и тут же снимается предельным обобщением этой проблемы, ибо если нормальная, обыденная жизнь – это Небытие, т.е. пустота, то нам следует о ней просто забыть, а свое внимание уделить лишь вопросу: Почему истинное, т.е. творческое, т.е. религиозное (для автора это почти равнозначно) Бытие человека столь кратковременно и прерывисто? Встает проблема прерывистости истинного Бытия. Но поскольку мы практически ничего не можем сказать об истинном Бытии, в виду его близости к Богу, бесконечной глубине и иррациональности, поэтому мы ничего не можем сказать и о причинах его прерывистости, т.е. должны "замолкнуть".
Замолкает на этом рубеже и автор, и лишь игнорируя с помощью спасительной непоследовательности свое предельное обобщение, он возвращается к теме колебаний активности и пассивности на примере религиозной жизни человека. Можно сказать, что этим был продемонстрирован читателю типичный пример создания идеалистической, т.е. предельно обобщенной и потому неработающей абстракции. Таким многомудрием грешат многие религиозно-философские концепции: они объясняют так много и так исчерпывающе, что оказывается больше нечего исследовать и понимать.
Чтобы связать Бытие и Небытие человека и тем продолжить исследование, автор приписывает человеку, находящемуся в Небытие, способность ощущать свое расстояние до Бытия (внутренний голос, чувство долга, совесть…), благодаря которой человек и воспринимает такт "колебательности" своего существования.
"Феномен колебательности" автор доказывает как телеологически (теперь прерывистость Бытия он приравнивает к более конкретным свойствам разнообразия, контрастности мира, т.е. информационной наполненности мира, что и делает возможным его познание, т.е. делает возможным существование человека мыслящего), так и в рамках "причинного подхода" (подъем духа к Бытию требует напряжения сил, а это требует, в свою очередь, отдыха – на манер колебания струн).
Как ни удивительно, но автор не поддается соблазну объявить причиной наступления момента творческого Бытия – ниспосланное свыше вдохновение (обычная религиозно-идеалистическая трактовка), а объясняет его внутренней работой по концентрации усилий в периоды пассивной внешней жизни, т.е. в периоды, ранее объявленные Небытием. Мне, материалисту, остается только поддержать эту точку зрения. Конечно, обыденная жизнь хоть и лишена романтически-эстетического ореола неожиданного появления творческих результатов, является на деле необходимым исходным этапом последнего. Жизнь, в том числе и творческая, оказывается все же непрерывной (подобно всем физическим существованиям), хотя… конечно же, неравномерной, т.е. колебательной.
И вот сам автор приходит к сравнению творческого процесса с чисто физическим явлением: "Сжатие поршнем жидкости в замкнутом резервуаре. Сначала, при малом давлении, резервуар выглядит абсолютно сплошным. Но чем больше давление, тем сильнее стремление жидкости вырваться наружу, и тем в меньшие трещинки и поры в стенках резервуара она начинает проникать. И, наконец, при некотором критическом давлении жидкость находит-таки для себя отверстие – ибо нет ничего в мире абсолютно сплошного – устремляется в него, расширяет его и с шумом вырывается наружу". – Ну что ж, материалист может подтвердить: сходство есть.
Не вызывает возражений и стремление к исследованию, как колебательность человеческого существования отражается в мировых религиях: индуистском учении о перевоплощении душ, в иудаизме и христианстве. Бытие, конечно же, должно отражаться в религиозном сознании. Некоторое недоумение вызывает чрезмерное подчеркивание в иудаизме оптимально-рационального, экономического отношения к миру. Ведь Ветхий Завет дает нам достаточно примеров иного стиля жизни и поведения. В целом отнесясь отрицательно к "иудаистскому" (поверим в это) пути к Богу через накопление добрых дел, автор превозносит динамизм и дифференцированность христианской концепции: важна не сумма накопленных добрых дел, а сила устремленности человека на эти добрые дела, как бы его градиент или производная от его доброты: "…Сколько бы мы ни совершили добрых дел, как бы ни усовершенствовались в богословии,- все это бесконечно мало по сравнению с тем, что следовало бы воздать Богу за бесценное сокровище дарования нам Бытия… Не в сфере реальных – мизерных по сравнению с должным свершений, но в сфере идеальной устремленности к Богу, в готовности через горячую и живую любовь к нему, к свершению бесконечного количества дел и неисчислимых подвигов во Имя Его – отдает человек должное Богу. Ответ Богу должен содержать в себе нечто бесконечное. Как же оно может проявиться в конечной человеческой жизни? Предлагаемое объяснение основывается на выраженной в Новом Завете динамической природе жизненного процесса, человеческого существования. Новый Завет вводит в статическую картину мира Ветхого Завета, определяемую состоянием – уровнем праведности верующего – математическую производную, скорость изменения этого состояния. Эта производная и соответствует напряженности устремления человека к Богу и является ее мерой. Отсюда ясно, что внезапное, скачкообразное обращение дает бесконечно-большую производную от состояния души уверовавшего. Это и есть та бесконечность, которая одна дает силы предстоять пред Его Лицом".
Я думаю, что выше изложена очень опасная точка зрения. Предпочтение христианской производной от добрых дел – самим добрым делам, их совокупности может привести к тому, что мы просто откажемся от добрых дел. Действительно, если раскаяние самого ужасного грешника в самый последний момент его жизни дает наибольшую производную, наивысшую устремленность к добрым делам, а постоянно святая безгрешная жизнь, наполненная добрыми делами, дает практически нулевую производную, то, конечно же, надо всю жизнь быть злодеем, чтобы в последний момент искренне раскаяться и ощутить Богоподобность. В реальной жизни такая концепция может привести к безнравственности и несамостоятельности. Вместо того, чтобы спокойно и уверенно строить свою жизнь согласно всем божеским и людским установлениям, верующий должен проявлять только исключительной силы преданность к Вождю-Богу, быть не самостоятельным хозяином своей судьбы, уверенным, что за добродетельную жизнь он заслужит награду, а верным рабом, заботящимся лишь об увеличении силы своей личной преданности Богу. И вправду, это путь рабский, а не свободный, рациональный.
Подобное толкование Нового Завета автор связывает с концепцией прерывистости человеческого существования, которое становится теперь концепцией необходимого чередования в человеческой жизни периодов Богоподобности и Богооставленности, т.е. веры и неверия в силы и правду Божью.
Начиная констатацией того, что невозможно быть постоянно близким к Богу, быть в твердой вере, автор подводит читателей к мысли о природной необходимости, а потом и желательности чередования этих периодов отпадения, неверия и самой веры. Кроме того, такое неверие-Богооставленность он начинает рассматривать как педагогический прием Бога по отношению к греховному человеку. Заканчивая статью, автор задается вопросом: "Что же дает человеку осознание колебательного характера своего существования? Может ли он как-то учитывать этот фактор, как-то сообразовывать с ним свою жизнь? Вопрос этот имеет два аспекта: прикладной и мировоззренческий. С прикладной точки зрения человека интересуют возможности направленного влияния на ритм своей жизни. Должен ли он, предельно напрягая свои силы, хоть на короткое время, но значительно выступать за ограду своего обыденного существования? Или следует предпочесть более длительное пребывание вне пределов этой ограды, хотя и не на таком большом удалении от нее. Должны ли мы как можно чаще прорываться вовне, используя для этого любые имеющиеся в наличии силы? Или следует серьезно готовиться, накапливать силы, "собираться с духом?" и отвечает: "Учет динамики человеческого существования позволяет по-новому подойти к решению многих вопросов в таких различных разделах философии, как онтология, антропология, этика, социология и др.. Однако, в рамках данной статьи, разумнее ограничиться лишь упоминанием об этих возможностях" (т.е. работа откладывается на будущее).
В качестве побочного вывода приведен непонятный выпад против "оптимизма" по поводу безграничных возможностей человека (временные отступления совсем не подрывают оптимизма) и выпад против учительства русских писателей, например, поздних Гоголя и Толстого в противоположность Достоевскому, который в своих книгах выражал все свои контрасты от "зла к добру" и лишь на себе учил.
И, наконец, следует заключительный и, видимо, главный вывод статьи: "Осознание пульсирующего характера всякого чувства является внутренней причиной, сдерживающей открытое исповедование современным человеком… Утверждение "я -верующий" представляется сознанию слишком статичным, и по этой причине не совсем искренним (если только исповедание не происходит в момент религиозного переживания). Вот почему совершенно незаменима форма исповедания, приведенная в Евангелии от Марка и принадлежащая человеку, имени которого не сохранилось ("один из народа"), исповедания, данного им со слезами на глазах: "Верую, Господи! Помоги моему неверию!"
В этом выводе и заключено доказательство возможности и необходимости для современного человека колебаний между верой и неверием, или, возвращаясь к принятому в начале данной рецензии термину – доказательство законности состояния неуверенности (истинного неверия) своеобразной колебательной эклектики (сегодня я не верю, зато завтра, может быть, уверую).
В приведенной концовке обоснование неуверенности увязано с цитатой из Евангелия человека из народа, находящегося в процессе перехода, в процессе уверования в Христа. Но это связь лишь внешняя.
Конечно, "человек из народа" находится в стадии перехода к неуверенности. Но он стремится избавиться от этого состояния (а не утвердить его) и молит о том Христа. Его слова – совсем не исповедания, не символ веры, а крик отчаяния. Он с ужасом отворачивается от своего неверия и стремится его преодолеть. Автор же статьи делает из этих слов свое кредо, исповедание, пытается утвердиться в нем. После столь логичного и полного обоснования невозможности полной веры и нецелесообразности попыток ее достижения, становится невозможным и стремление к этой вере. Нельзя практически себя подвигать к достижению очевидно недостижимой цели. И чем будет лучше доказательство автора, чем строже его статья, чем сильнее доводы, тем меньше будет его стремление к вере, тем меньше сходства у автора статьи с евангельским "человеком из народа".
Слова этого евангельского человека, превращенные в кредо, в исповедание, становятся по сути своей противоположностью, утверждением не веры в Христа (или что-либо иное), а утверждением Неуверенности.
Кстати, никто не спорит, что неверие, неуверенность, скепсис, сомнение являются необходимым элементом познания, мысли, науки, человека. Но только моментом, только переходом от одной гипотезы, мировоззрения – к другой, более верной. Ибо без этой гипотезы, без твердой веры в нее невозможны никакие дела, невозможна обыденная жизнь. А ведь жизнь человеческая – это, в конечном счете, для нас самое главное!
Да, современный человек должен примириться с пониманием относительности своей веры и возможности ее изменения, перехода к иным основам, иначе он застынет в своем развитии. Но в то же время он никогда не должен отказываться от обретения самой веры, укрепления своей твердой основы, иначе он всю жизнь будет отказываться от самого себя, от своего существования.
Возводить в кредо неуверенность – нельзя!
Приложение: Смысл альпинизма
Знакомству со священником о. Сергием с его книгам мы радовались чрезвычайно. Следующее письмо и ответ на него были помещены в открытой Витей в журнале “ Поиски” рубрике “Вера и гуманизм”(№7).
Уважаемый Сергей Алексеевич! Простите за сбивчивость моего письма, но в своей работе Вы подняли столь важную тему, что, чувствую, и при длительной подготовке я не смогу ей соответствовать. Хотя уже давно ощущаю потребность разобраться в своих, скажем, онтологических убеждениях, сформулировать для себя, атеиста, кредо веры, но… ни сил, ни времени. И я рад поводу, рад Вашему разрешению написать это в письме.
Прежде всего, я должен заявить, что мне чрезвычайно понравилась Ваша работа (так же как и более ранняя книга "Почему я христианин"), она близка душе и вдохновляет на любовь, она воочию говорит: "Все мы братья". Некоторые огорчительные резкости, например, в адрес толстовства или атеизма, воспринимаются лишь как неважные частности. В главном же мне просто не о чем спорить с Вами. Я могу только сообщить Вам нюансы своего атеистического понимания поднятых Вами проблем.
Главное, что я услышал в Вашей работе – это призыв к терпимости и взаимопониманию, обращенный к людям доброй воли, очень ценный и современный в наше время начинающегося в интеллигенции разномыслия и разделения. Я убежден, от того, насколько мы сможем сохранить взаимопонимание и приязнь сейчас, зависит сила и эффективность будущей оппозиции, а значит, и будущее страны.
Вы говорите, главным образом, о веротерпимости и основу ей находите во взаимной скромности и смирении, в признании своего незнания последних ответов, т.e. в агностицизме – как у христиан, так и у атеистов. И мне кажется, Вы правы! Только стоя перед Бесконечностью и сознавая ее непредставимость, мы можем ощутить себя бесконечно малыми и в этом качестве – равными, несмотря на действительные различия. Наши перегородки, действительно, ни в коей мере не достигают и не могут достигнуть непостижимой Бесконечности. Об этом говорят и математика, и жизненная логика. По мне, это ясно как день. А люди, которые твердят о своей исключительной правде, о своей монополии на абсолютную истину, просто ограничены, им на деле просто не знакомо чувство Бесконечности, или, говоря Ваши языком,- чувство Бога, раз они смеют утверждать, что могут знать и уже знают Его. На деле они даже не видят Бесконечности и верят не в Бога, а в свои или унаследованные мифы о Нем.
Эти мифы, т.е. уверенное постулирование якобы окончательных знаний о Бесконечности, свойственны разным верованиям: и религиозным, и атеистическим. И все они могут быть препятствием к открытости перед миром, препятствием к его относительному познанию. Скепсис и агностицизм, уважительное рассмотрение разных гипотез и оснований – необходимый компонент научного познания. И наука доказала, что она не может строить прочное здание, исходя из разных и даже противоречивых гипотез и моделей Мира. Достаточно вспомнить взаимоотношения корпускулярной и волновой теории в физике, противоречивые основания в математике и др.
Однако безусловная правота научного скепсиса, агностицизма, не должна заслонять от нас его жизненную недостаточность. Загипнотизированный непостижимой Бесконечностью и собственной ничтожностью и невежеством, агностик не способен на активное действие, ибо не знает, к добру или к злу оно приведет в практическом, т.е. в абсолютном, "бесконечном", "божественном" смысле. Для практических действий, для дела нужна уверенность в их конечной правильности, нужна вера. Таково великое жизненное противоречие: мы знаем, что ничего не знаем и знать не можем о Бесконечности, о Боге и о его оценке наших поступков, но… должны действовать, а для этого знать Бога и его оценки, чтобы быть уверенным в конечной правильности своих действий, т.е. должны знать все.
Приходится одновременно быть и агностиком, и твердоверующим, т.е. совмещать несовместимое. Весь вопрос, как совместить терпимость и практическую активность, незнание – с уверенностью, смирение перед Бесконечностью, перед Богом – и фанатизм дела…
Конечно, я не знаю ответа. Но думаю, что все мы, разноверующие люди, должны сближаться друг с другом не за счет утраты различий собственной, ранее принятой веры (христианской, инославной, атеистической), а укрепляться в ней и развивать ее, познавая Бесконечного Бога каждый на своем поле. Из споров о вере мы должны выходить не с общим агностицизмом, не с общим неверием (ибо общая, компромиссная вера была бы ублюдочной и невозможной), а с обогащением и обновлением собственной веры.
Каждому из нас необходима вера, не догматическая, а живая и развивающаяся, укрепляющая нас в добрых делах на благо мировой жизни. Развиваться же вера может только в общении с Богом или Бесконечным миром, т.е. в реальных делах.
"Практика – есть критерий истины" – расхожий, но справедливый тезис. Ибо в практике, в делах и экспериментах человеческое знание соприкасается с Бесконечной Реальностью, с Богом и проверяется им. Даже если человеку развитие веры дается в прозрениях, или в религиозной интуиции, я думаю, что в них отражается все тот же Бесконечный Свет самой практики. И нам, разноверующим, надо очень стараться получше уловить этот свет истины, чтобы дополнить и развить свои духовные основы, укрепить свою веру. И помогать друг другу в этом.
Ведь вполне возможно, что какие-то новые идеи, выражающие новые аспекты Бесконечного Мира, впервые будут замечены и выражены христианами или иными религиозными людьми, и мы, атеисты, должны понять их и усвоить, т.е. переложить на язык своей веры и претворить в дела. Наверное, такое отношение пристало и христианам. Используя уже упомянутую физическую аналогию, развиваться должна и корпускулярная, и волновая теории.
Истинный атеизм (я не говорю о господствующем у нас вульгарном безбожии, антитеизма) вырос из христианства и до сих во многом живет в русле христианской этики и культуры, пользуется достижением верующих ученых и философов (назову как примеры – Тейяр де Шардена и Вернадского…) Способно ли христианство к такому же восприятию, такому же развитию? Судя по двум вышеназванным ученым – да; судя же по распространенному христианству, к сожалению, пока нет.
А ведь и в атеизме, как доктрине, я убежден, много поучительного для верующих. И в качестве примера я хотел бы, Сергей Алексеевич, взять под защиту упоминаемый Вами грубый, невозможный атеизм, отрицающий даже Сверх-Разум, поскольку сам его придерживаюсь. Вам такой атеизм кажется невозможным, простой непродуманностью, почти глупостью, используя известное доказательство Бытия Божьего (раз видимый мир закономерен, значит, он разумен, следовательно, имел творца, устроившего все так целесообразно). Вы основное внимание уделяете рассмотрению характера творца – то ли это Мировой внеэтический Разум (ответ интеллигентного атеиста), то ли Всеблагой Бог (ответ христианина). На основной аргумент интеллигентного атеиста: если Всемогущий Бог допустил зло, значит, он не всеблаг, а равнодушен к людям, Вы отвечаете: "Бог дал человеку свободу, в том числе и для зла. И считаете, что главный аргумент атеизма бледнеет перед откровением о свободе.
Однако это откровение о свободе, на мой взгляд, равное тезису о самоустранении Бога из видимого мира, о невмешательстве его в земную жизнь, противоречит преданию о явлении на землю Бога Иисус Христа, что ведь и было прямым вмешательством Неба в земные дела…
Получается, что главный тезис против атеизма практически согласуется с самим атеизмом (только не интеллигентного, а первого, моего типа, который состоит в том, что наш видимый мир (т.е. доступный для нашего познания в принципе) развивается совершенно свободно, по собственным законам, без Божественного вмешательства, что в нашем мире – нет Бога.
Что мир закономерен и свободно развивается – это факт, но был ли он создан чудесным образом из ничего, несуществуемым материально Сверх-Разумом, или существовал таким свободным и закономерным всегда, не имеет существенного значения. Ибо этот момент уходит в бесконечно далекие времена – и назад (к началу времени) и вперед (к его концу). Нас же реально волнует именно существование во времени.
На мой взгляд, существует всего две альтернативы: или реальный мир несвободен и непрерывно управляется сверхъестественной силой, и тогда надо, не обращая внимания на реальность, познавать законы этого Божественного управления (Божественные заповеди, слова вероучителей и чудотворцев) и выполнять их, либо мир свободен и управляется собственными законами, и тогда мы должны познавать их, ориентироваться на практику своих дел. Я думаю, Вам близка вторая точка зрения. Атеизм же здесь лишь более последователен и монолитен. Он знает только одну Реальность и Человека в ней. Знает, что мир (эта движущая и взаимосвязанная, т.е. одушевленная материя) не абсурден, а упорядочен и закономерен, что он не холоден к человеку, а теплый – ибо породил человека и способствует его жизни и развитию, как может. Однако мать-природа не всесильна и может разрушиться и погубить с собой и своих детей. На людях лежит огромная ответственность – продолжить жизнь и передать накопленное богатство развития в века будущим поколениям. У нас есть впереди светлая надежда. Миллиарды лет существования жизни и миллионы лет горения разума утверждают нас в надежде на многие миллионы лет вперед, на практическую бесконечность жизни человечества. У атеистов есть уверенность в существовании своей души и надежда на ее бессмертие – в детях и делах, в общечеловеческой памяти и опыте. Надежда, а не уверенность.
Я надеюсь, что хоть немного открыл атеизм изнутри, что поможет верующим понять ту "тайну, как неверующие могут быть нравственными людьми"…
Мне не нужно хвалить христианство. Оно доказало свою жизненную силу и энергию. Но и атеизм, в котором я воспитан – эта наиболее простая (хотя трудно согласиться со словом "примитивная") цельная и прочная вера – представляет большие возможности для развития, позволяет познавать и действовать.
Я согласен с Вашим советом, что атеистам необходимо изучение духовного и этического богатства, накопленного в христианской культуре (глубоко сожалею о своем невежестве), что там можно найти если не прямые ответы, то подходы и намеки на то, как следует себя вести в нашем непонятном и меняющимся мире. Но не будем забывать и о главном учителе атеистов – самой Реальности, о практической деятельности, как критерии истины.
Мне чрезвычайно симпатично Ваше положение об анонимном христианстве, христианстве всех людей совести и доброй воли (Ваша секторная модель человеческих ценностей против концентрической модели), симпатично признание духовного родства и с ищущими и нравственными атеистами. Уверен, что эта главная мысль симпатична не только мне, но и многим другим атеистам. Тем более тем, кто защищает права не только единомышленников, но и верующих людей доброй воли. И я надеюсь, что это единство, эта "спасительная общность всех людей доброй воли" будет укрепляться в мыслях, и, что еще важнее, в реальных поступках.
Я надеюсь, что все мы – верующие и неверующие – в совместных поисках правильно угадаем правду о Мире и, последовав ей, принесем добро людям.
Совсем не о христианской вере, а о коммунизме и вере в него шла переписка с профессором социологии в Парижском католическом университете, членом иезуитского ордена Робертом Босхом. Удивительно приятный в общении человек, он говорил и писал по-русски, что и сделало возможным многочасовые прогулки-беседы. Почти каждый год он привозил на пасхальные каникулы студентов, что очень поддерживало дружескую переписку. Он умер в апреле 1979г. от рака.
В 1976г. Витя сделал попытку вступить в дискуссию, начатую а журнале “XX век”, которая оказалась неудачной – его работу “Размышления о социализме ”Р.Медведев признал “не научной и потому для журнала не пригодной”
Копия: И.А.Шафаревичу
Уважаемый Рой Александрович! Недавно мне посчастливилось прочесть первый номер Вашего журнала. Это знакомство доставило мне большое удовлетворение и радость. По-видимому, из всех диссидентских направлений Ваш журнал мне ближе всех (вернее, позиция Р.Лерт), его установку на спокойную, конструктивную и лояльную оппозиционность как официозу, так и экстремистским взглядам, откуда бы они ни исходили.
Меня привлекает также Ваша готовность публиковать не только своих единомышленников, но и оппонентов, выявляя различные точки зрения. Именно этого, именно выявления разных точек зрения, разворачивания долговременных, связных и плодотворных дискуссий, на мой взгляд, не хватает сегодня в нашей жизни. Ощущается большая нужда в свободном обсуждении самых основных проблем общества и его будущего, в уяснении путей их разрешения.
Многих отпугивает неизбежный дилетантизм самиздатских дискуссий. А на мой взгляд, бояться этого не следует: профессионализм и строгость придут впоследствии при серьезном отношении к делу. Сейчас важно начать. И я рад, что своими дискуссионными статьями Вы начинаете это громадное дело, и хотел бы, в меру своих слабых сил, поучаствовать в этом.
Как и у Вас, у меня сложилось отрицательное мнение о статье И.Шафаревича "О социализме", напечатанном в известном сборнике "Из-под глыб". Однако на Ваш вывод: "Ни о какой научной полемике с Шафаревичем о социализме не может быть и речи!" мне хочется возразить: пусть не на высшем научном уровне, но полемизировать с Шафаревичем и его единомышленниками нужно, обязательно нужно, ибо если Вас шокирует та простота доводов, с помощью которых Шафаревич приравнивает социализм к общественному самоубийству, то у других диссидентов несоциалистического толка доводы еще проще и примитивнее – и, тем не менее, они имеют успех. Ведь сама жизнь в России агитирует против термина "социализм", скомпрометированного официальной пропагандой. С тем большей силой надо выступать против этих естественных антисоциалистических течений в современной идейной жизни, тем больше радоваться их откровенному выражению, как поводу для начала полемики, искренней и откровенной, вести которую может, по-видимому, только Ваш журнал, как единственный свободный социалистический журнал в стране.
Поэтому я думаю, что надобно выразить благодарность И.Шафаревичу за почин, и надеюсь, что Вы не откажетесь рассмотреть мои размышления на эту важную тему, и может быть, опубликовать их в развитие начатой дискуссии.
Неудачными оказались и другие попытки вступить в дискуссии по насущным для него вопросам
Уважаемый Юрий Александрович! После окончания Вашего доклада 17 марта 75 г. на философском семинаре в ЦЭМИ АН СССР я подошел к Вам и попробовал высказать то, что не решился сказать при всех: "Вы не правы, Юрий Александрович, предостерегая слушателей об иллюзорности попыток подменить оперативным (т.е. административным, централизованным, математизированным) управлением – другие, "нижние" этажи управления: 2 этаж - "косвенные методы управления" (экономические и пр.) и 3 этаж - "структурно-личностные методы управления" (нормы поведения, воспитание, подбор и пр.). Но не смог быть убедительным.
Разрешите пояснить свое возражение.
Во-первых, неверно изображать нормативное поведение людей, их экономическое поведение, с одной стороны, и оперативное управление, с другой – в виде иерархической лестницы этажей управления. На деле есть только один вид управления: централизованный, административный и пр., и наряду с ним есть два вида поведения людей: нормативное или "экономическое" (целесообразно самоуправляющее).
Нормативный тип поведения – это ориентация (зачастую интуитивная) человека на сложившиеся в обществе нормы, мнения; бессознательное или осознанное подчинение обществу, свободное от всяких оценок целесообразности и рациональности ("экономичности") своего поведения.
"Экономический" тип поведения – это ориентация человека на наилучшее (оптимальное) выполнение своей свободно поставленной им цели (но, как правило, соответствующий глобальным целям общества).
В отличие от нормативного, как правило – интуитивного, типа поведения, экономический тип является по преимуществу рациональным, разумным типом поведения.
Вы правы в утверждении, что в реальных условиях всегда имеет место сочетание этих типов поведения, что речь может идти только о преобладании одного или другого типа (на Западе – имеется преобладание "экономического" поведения, в азиатских странах – нормативного).
С другой стороны, любое общество не может существовать без управления своими элементами, без организации их целесообразного поведения. Причем, если в обществе преобладает нормативный тип поведения, то свойство общественной целесообразности в их поведение должно вносить административное, централизованное управление (вопросов "биологического управления" человеческими обществами путем естественного отбора – обсуждать не будем). Чем больше нормативности в поведении людей, чем больше они привыкли к подсказкам извне, со стороны общественных традиций, мнений и прямых (оперативных) указаний начальства, тем больше необходимость административного управления.
Если же большинство людей в обществе обладает "экономическим" типом поведения (т.е. самоуправляются – по целям, согласованным с общественными целями), то управлять ими извне почти нет необходимости (если не говорить о войне, дипломатии и т.д. и т.п.).
Следовательно, задача совершенствования и укрепления методов оперативного управления (любого управления), задача рационализации управления, его автоматизации и т.д. – призвана укрепить и обеспечить преобладание в обществе нормативного типа поведения людей. С другой стороны, только рост и преобладание целесообразного экономического поведения людей может сделать (и обязательно сделает) ненужными многие функции административного управления.
Следовательно, предупреждение об иллюзорности следовало бы давать не тем, кто думает развивать и укреплять оперативное (административное) управление взамен нормативного и косвенного ("экономического"), а тем, кто не дает развиваться экономическому типу поведения людей и коллективов, мешает согласованию их локальных целей с общественными целями, пытается укрепить нормативный, неэкономический тип поведения людей и коллективов.
Предупреждение против увлечения администрированием, против всевластия оперативного централизованного управления, против усовершенствования его вплоть до АСУ – бесполезно (если не указывать на альтернативу этому увлечению – самоуправление, рациональность, экономичность самих людей и коллективов), ибо это увлечение вызывается преобладанием в нашем обществе массы нормативных людей, для жизни которых оперативное управление необходимо, как воздух, как мать родная.
С другой стороны, Ваше предупреждение против иллюзии о том, что все люди принадлежат к экономическому типу поведения – звучит как предостережение против самого этого типа целесообразных людей (так можно было Вас понять). А это уж совсем неправильно, хотя, наверное, это впечатление создалось помимо Вашего желания.
Я очень желал бы услышать продолжение и развитие поднятой Вами темы.
Уважаемый Юрий Федорович! Для меня чтение сборника "Самосознание" было праздником: наконец появилось авторитетное и глубокое изложение взглядов современной либерально-демократической оппозиции. Читал эту книгу как изложение и углубление собственных взглядов.
В полной мере это относится и к Вашей статье.
Мне особенно близок Ваш интерес к экономическим проблемам, как, возможно, ключевым в нашем обществе, Ваша вера в возможность выхода из "азиатского" тупика ("потенциальной ямы").
С большим удовольствием прочел Вашу критику мифа о возможности научного познания и построения общества. Этот вредоносный миф "научности" до сих пор очень живуч и готовит новых идолопоклонников, или, как Вы сказали, "гипнотизирует миллионы людей".
Сам подход беспристрастного анализа возникающих в обществе альтернатив, осуществимости разных общественных идеалов мне весьма симпатичен.
Конечно, существуют и некоторые расхождения Вашей статьи с моими представлениями. Вот основные:
1) Опасность полной тоталитаризации мира мне не кажется столь большой, чтобы учитывать ее как реальную альтернативу в мировом развитии. Во все века существовала теоретическая возможность создания единой мировой империи, но она никогда не осуществлялась до конца. Для развивающихся стран опасность тоталитаризации велика (а может, и неизбежна), для "социалистических" стран возможен или общественный застой, или выход из тоталитаристического тупика; западные страны этой болезнью "роста", я верю, в основном, уже переболели.
Видя в современном "социализме" лишь временную форму извечного азиатского деспотического строя, я не могу не видеть грандиозные успехи западной демократии в последнем веке, не могу не надеяться на лучшее, не быть, в конечном счете, оптимистом.
2) Упор на "этическое антитоталитарное движение", на осуждение духовного насилия, мне не кажется удачной формулой ключевой задачи современности. Гораздо лучше давно известный лозунг: "защита прав человека", причем, по моему убеждению, следовало бы выделять и отстаивать, прежде всего, "право на дело", т.е. право на свободную, независимую экономическую или духовную деятельность, т.е. на частную инициативу во всех областях жизни.
3) Наконец, предложенный Вами "вариант децентрализованного социализма с частной инициативой, но без частной собственности" кажется мне нежизнеспособным.
Он слишком радикален, чтобы руководство страны могло бы использовать его в качестве приемлемого варианта необходимой экономической реформы (по-видимому, в этом аспекте нельзя идти дальше "югославского варианта"), но, с другой стороны, недостаточно эффективен сам по себе в качестве последнего образца. Например, ограничение права собственности, права передачи ее по наследству, права на наем работников – это все очень сильные и ненужные ограничения ее эффективности.
Другое дело, что в условиях "свободы идеологического плюрализма" и, следовательно, последующего утверждения политической демократии, сами люди будут решать, с какой степенью свободы им работать, и будут добиваться наиболее эффективных форм хозяйствования, невзирая на их названия (как это и происходит в свободных государствах, называемых ныне капиталистическими). Но, к сожалению, экономическое освобождение, по-видимому, должно предварять "политическое"…
Кстати, запрещение "эксплуатации наемных работников" даже сейчас далеко не безобидно и является действующей статьей УК – по ней можно судить бригадиров шабашных бригад, как возглавителей частных строительных предприятий, как "эксплуататоров труда своих товарищей по бригаде". И, наверное, судят этих эффективно работающих людей, руками которых уже сегодня обеспечивается едва ли не половина реального строительства в деревнях и поселках.
4) Единственно, что мне не понравилось в Вашей статье, так это фраза: "Следует учитывать растущее отвращение к частной собственности, придав ему конструктивные формы". Это "отвращение" мне кажется просто интеллигентским предрассудком, барским пережитком, а мнение об его "росте" – необоснованным.
И, конечно, не придавать этому предрассудку "конструктивные формы", а бороться с ним следует. Даже социалистам и коммунистам.
Ведь право на частную собственность – это реальное (а может, и самое существенное) ключевое право человека на дело, на жизнь.
Не хочется кончать этой досадной деталью отзыв о Вашей статье, столь близкой мне в главном. Я очень рад слышать голос единомышленников, притом выступивших столь удачно и авторитетно в пору ощутимого голода на разработку конструктивных идейных программ. Желаю дальнейших успехов.
P.S. Нечего и говорить, что я был бы рад знакомству с Вами, не говоря уже о перспективе возможного в дальнейшем сотрудничества.
Однако если Вас интересует, в основном, мое мнение о Вашей статье, то, надеюсь, что я изложил его достаточно внятно, чтобы избавить Вас от излишней траты времени. Если Вас заинтересуют мои собственные представления последнего времени, то я был бы рад Вашему знакомству с прилагаемыми работами. Заранее прошу извинения за их неряшливость – поскольку у них нет хоть какой-то широкой аудитории, то не было смысла подвергать их трудоемкой редакционной правке.
В журнале “Поиски” в сокращенном виде были опубликованы следующие две мировоззренческие статьи
(журнальное название "Ради России")
С жадной радостью и болью прочитал я "Вестник РХД"-125. С радостью – потому что услышал свободные и сильные голоса своих современников, живо заинтересованные в судьбах моей страны. С болью – потому что критика этих людей направлена, в основном, против диссидентов, только иного, чем РХД, направления (т.е. против либералов и социалистов, и значит, против меня тоже).
По смыслу большинства статей Вестника-125, который мне так нравится, по реакции некоторых христиан-диссидентов, которых я так уважаю, получается, что я и мои единомышленники являются главными противниками России и главными виновниками ее бед (и прошлых, и будущих). Единственный их совет к нам – изменить убеждения ("найти Бога") или, по крайней мере, - замолчать (я уже получил недавно дружеский совет – перестать писать, пока…)
Страшные обвинения, несправедливые предложения… Если бы они шли от ныне властвующих лиц, то было бы понятнее и легче: ведь можно усомниться в их искренности и порядочности и потому пренебрегать своей самозащитой и оправданием. Защита и оправдание перед почвенниками – необходимы.
Спор или суд? И.Р.Шафаревич в своей полемической статье "Арьергардные бои марксизма" (о работах Р.А.Медведева) делает, на мой взгляд, вполне оправданное предположение о том, что характер ожидаемой и подготавливаемой некоторыми социалистами революции можно предсказать по характеру их сегодняшних публичных выступлений.
"Как действовали бы близкие по взглядам Р.А.Медведеву левые круги Запада (например, так называемые "евро-коммунисты"), если бы власть оказалась в их руках? Как они на деле отнеслись бы к инакомыслию и оппозиции? Вопрос этот, быть может, будет проверен экспериментально, если власть к ним в руки попадет, однако жизнь показала, что такой эксперимент может дорого обойтись. Безопаснее попробовать извлечь какую-то информацию из модели, которая находится перед нами, - понять, как чуждые и несимпатичные автору точки зрения воспринимаются, например, в работах Р.А.Медведева…"
Что же отмечает И.Р.Шафаревич в характере выступлений Р.А.Медведева, как самое существенное?
"Прежде всего, бросается в глаза, что любое мнение, отличное от того, которого придерживается сам автор, встречается предельно враждебно и подозрительно. Так, говоря о течении "западников", автор пишет: "Есть среди "западников" и крайние группы, которые доходят до апологии капитализма, открыто восхищаются его достоинствами". ("Социализм и демократия". Подчеркнуто мною – И.Ш.). Очевидно, такая точка зрения представляется ему какими-то Геркулесовыми столбами, до которых доходят только отчаянные люди. Ее надо бы скрывать, как тайный порок, а они, пренебрегая приличиями, высказывают ее открыто!
Издатели журнала "Вече" характеризуются как "группа воинствующих религиозных националистов" (там же. Подчеркнуто опять мною). Интересно, что это значит – воинствующие? Считает ли, например, Р.А.Медведев себя воинствующим марксистом?"
…На каждое критическое возражение у Медведева звучит рефреном лишь: "Научная полемика здесь невозможна".
Отсюда И.Р.Шафаревич делает вывод:
"Перенесите эти взгляды из литературной деятельности в реальную политику, и вы получите ту самую гражданскую войну, террор и диктатуру, которых – как думает Р.А.Медведев – Запад может избежать, следуя по пути марксизма. Вместо литературных судов, где взгляды противников не разбираются, а только обличаются, - вы получите реальные суды, где подсудимые не имеют права голоса, а защитники их обвиняют. Вместо обвинения оппонентов в подлоге и жульничестве – их ликвидация как шпионов и диверсантов. А намек: "разум парализован" реализуется как заключение в "психушку". Пока же есть возможность развивать эти взгляды только в теории. В таком положении были когда-то и основоположники марксизма".
Таким образом, даже не разбирая конкретных аргументов Р.А.Медведева, по одному лишь тону и способу выражений И.Р.Шафаревич установил наличие литературного неправедного суда над инакомыслящими.
Однако его коллеги по Вестнику-125 устраивают над либералами суд не менее жесткий и пристрастный, чем Медведев над своими противниками. В этом легко убедиться, прочтя статьи Дубровского, Борисова, Михайлова, наполненные обвинениями в некомпетентности, недобросовестности, полуобразованности, эгоизме, мании судить русское прошлое, чуждости России и т.п.
Притом, нельзя сказать, что все такие обвинения спровоцированы, вызваны раздражением и запальчивостью предыдущей полемики. Нет, критика идет, главным образом, в адрес участников сборника "Самосознание", почти начисто лишенного полемики с почвенничеством, именно либералы оказываются главными подсудимыми в статьях Дубровского, Борисова, Михайлова.
Попытки либералов "Самосознания" найти взаимопонимание наталкиваются на негодующий отказ (как же иначе можно понять брезгливую иронию Борисова, когда он, обнаружив одобрение его слов в "Самосознании", открещивается "от чести" считаться единомышленниками Б.Шрагина и его соавторов"). Как же иначе можно расценить тот факт, что серьезная статья Е.Барабанова, в которой "наводятся мосты" между верующими и неверующими диссидентами, где прямо и доброжелательно говорится о существе взаимоотношений в одной из самых важных сфер разногласий между либералами и православными почвенниками (причем, больше с позиций последних), - эта статья во всем "Вестнике-125" удостаивается лишь насмешки в скобках, что у Е.Барабанова "даже авторы сборника ("Самосознание") оказались почти христианскими святыми" – мол, о чем тут разговаривать?
Если "Самосознание'' ищет взаимопонимания, то "Вестник-125" – выдвигает почти сплошь обвинения, и дальше я постараюсь показать это. Взаимоотношение сторон в "Вестнике-125" стало соотношением стороны обвиняющей и стороны обвиняемой. "Литературный суд" налицо, и совершенно ясно, кто здесь прокурор и кто обвиняемые.
Следуя примеру И.Р.Шафаревича, можно было бы вспомнить исторические прецеденты и… призадуматься над будущим России, в котором православному почвенничеству будет принадлежать, несомненно, весьма значительная (если не ведущая) роль. Вторая социалистическая революция в нашей стране практически исключена, а вот ренессанс государственного православия почти неизбежен. И как тогда авторы "Вестника-125" распорядятся своим могуществом?
Сегодня именно православие является наиболее мощной и признанной идейной силой в стране – второй после официального марксизма и первой – в оппозиционной среде. Это сознают и сами почвенники, когда справедливо подчеркивают, что если под правозащитными протестами подписываются лишь десятки людей, то под просьбами об открытии церквей подписываются тысячи. Влияние православного почвенничества все растет. К нему принадлежат также авторитеты, как А.И.Солженицын и И.Р.Шафаревич, самые читаемые у нас оппозиционные журналы - "Континент" и "Вестник РХД".
И если мне, либералу по убеждениям, будущее торжество православных почвенников кажется весьма возможным, то как же не призадуматься над их справедливостью и беспристрастностью сегодня?..
Впрочем, я надеюсь, что пристрастный суд над либералами еще может превратиться в благожелательный спор о России. К этому, во всяком случае, призывает сама редакция Вестника РХД: "Спор должен быть "о России", а не против нее. Цель его – нахождение путей для будущего. И в итоге спор "o России" должен стать спором "за Россию". Именно так: не полемика только, не суд оппонентов, а спор "о России и за Россию" должен быть главной и основной темой.
Именно такова позиция либералов, неохотно опускающихся до обвинительного тона. И потому, разобравшись с необоснованностью обвинений как необходимым условием уважительного разговора, я надеюсь извлечь для себя немалую пользу из аргументов участников "Вестника-125".
А) Легковесность обвинений в непрофессионализме и полуобразованности
И. Дубровский в статье "Новая интеллигенция о московском царстве" выбрал следующую цитату М.Меерсона-Аксенова (сб. ''Самосознание"):
"Далеко не одно насилие строило новое общество: за идеей колхозов стоит бессознательно привычное для крестьянства многовековое существование в общине,.. за псевдодемократией – крепостничество, отсутствие конституции и правовых традиций, за обоготворением техники – трансформированный магизм и суеверие крестьянского православия, за верой во всемирную освободительную миссию коммунизма – сохранение в народной психологии раскольничьей веры в Москву – третий Рим, столицу всего православного мира".
Он на протяжении трех страниц пытается последовательно опровергнуть ее часть за частью. Посмотрим, как он это делает:
- Между общиной и колхозом нет ничего общего (кроме "самого общего момента не индивидуального, а коллективного отношения к земле и государ.повинностям"). Не в пример колхозам, в общине, мол, было местное самоуправление, был простор хозяйственной инициативе. И только насильственное уничтожение общин в коллективизацию создало чужеродные колхозы. Эти соображения завершаются безапелляционным выводом: "Как видим, сопоставление Меерсона-Аксенова совершенно произвольно и безответственно, и опирается не на исторические факты, а на неясные представления, вынесенные из журнальной полемики прошлого века"…
Однако, как известно, крестьянская община в России, хотя и существовала издревле, но изменялась во времени и не равна сама себе в различные эпохи. Говоря о послереволюционном крестьянстве, нам незачем говорить об общине Московской Руси, ибо в реальности живы лишь традиции общины, существовавшей в России при крепостном праве (почти 300 лет, если считать от запрета Юрьева дня). Известно, что в эти годы община между крестьянами заводилась самими помещиками или чиновниками (в случае государственных крестьян) – именно для удобства управления и упорядочения взимания податей. Орган самоуправления для внутренних дел, община была одновременно главным органом государственной и крепостнической эксплуатации. Т.e. ее роль и положение мало чем отличалось по главной сути от введенных в коллективизацию колхозов (особенно, если вспомнить эпоху барщинного хозяйства, и, конечно, не отрицая важных различий). И почему между крепостнической общиной и сталинским колхозом нет преемственности? Правда, часть эксплуататорских функций общины была устранена после реформы 1861 года и, особенно, после столыпинской предреволюционной реформы. Является почти общепризнанным, что в ходе этих реформ и потерь важных государственных функций происходил процесс разрушения общины и превращение крестьян в единоличников. Революция прервала этот процесс и повернула вспять, подготовила условия для нового закабаления с помощью новой общинной формы. До сих пор общепризнанно, что в 1929 году происходила коллективизация единоличников, а не общинников. Я допускаю, что у Дубровского есть основания для противоположного экстравагантного взгляда, но их надо высказывать и обосновывать, а этого нет.
- Далее. "Конституция здесь вообще не причем", - заявляет Дубровский, - правовым государство может быть и без конституции, право может и не фиксироваться письменно, как в Московской Руси, а "юридический быт Московской и Петербургской России" никак не связан с нынешним "кодифицированным беззаконием". Однако чуть ниже он добавляет, что "послепетровское право" (т.е. юридический быт-?) было в принципе реформаторским, антитрадиционным и ориентированным на заимствования западноевропейских форм", т.е. произвольно, без народного согласия, ломало правовые традиции Московской Руси, значит, было "кодифицированным беззаконием". Думается, что аналогичное сходство с "беззаконием" являл и период Ивана Грозного.
- Далее. Выведение Меерсоном-Аксеновым нашего сегодняшнего технического суеверия из языческих суеверий наших прямых предков – крестьян, ранее считавшихся православными, - кажется Дубровскому совершенно недопустимым (хотя, что же странного в связи двух видов суеверия?). Наверное, Дубровского оскорбило само сочетание слов: "суеверие крестьянского православия", действительно, неудачное (думаю, что авторская мысль не исказилась бы после замены этих слов на ''суеверия русских крестьян"). Но, вместо спокойной поправки, Дубровский начинает опровергать все подряд, вплоть до отрицания суеверий и языческих пережитков в среде русских крестьян до революции.
- Далее. Мысль о связи между старинной верой в Москву-Третий Рим и "миссией коммунизма" Дубровскому кажется просто смехотворной – без объяснений. Хотя известно, что эта мысль была близка даже христианам (например, Н.Бердяеву).
Все подобные "опровержения" легковесны и поверхностны, потому что вызваны лишь предвзятым желанием – во что бы то ни стало "опровергнуть либералов" и "осудить их".
Конечно, в работах либералов могут быть ошибки, преувеличения, неверные и легко опровергаемые положения. И критика их будет всем очень полезна. Но безнадежно надеяться, что с либеральными убеждениями можно расправиться с помощью подобной "ловли ошибок". У нее слишком глубокие корни в России. Справиться с либеральной концепцией почвенники смогут только глубже и полнее разрабатывая собственную концепцию и противопоставляя ее либеральной и социалистической. Только в поисках наилучшей альтернативы для России и следует побеждать.
И когда В.Борисов в статье "В поисках пропавшей истории", возражая Г.Померанцу, начинает детально разбирать историю написания и хождения в Московской Руси повести "О воеводе Дракуле", переходя в дальнейшем к важнейшим вопросам тиранства и самодержавия в России – я ему благодарен, потому что уже забыл о нестоящих придирках к Г.Померанцу, а захвачен главным – мыслью об истоках и перспективах "тиранства" в моей стране. Но, когда тот же В.Борисов выискивает в "Снах земли" Г.Померанца неудачную, а может и недостоверную фразу: "татарские и византийские недоделки" (ведь самиздатские списки – весьма неточны) и истолковывает ее в каком то фашистском смысле (что абсолютно невозможно и недопустимо представить применительно к Г.Померанцу), и посвящает этой фразе целый раздел, то ничего, кроме негодования, подобный "Шемякин суд" у меня вызвать не может. И еще – недоумение: зачем В.Борисову нужно такое унижение? Зачем тешить беса?
Б) Обвинения в субъективности исторического подхода
Как известно, историцизм, т.е. опора на анализ исторических тенденций при рассмотрении возможных перспектив развития, отличает многих либералов, в том числе и авторов сб. "Самосознание".
Но, как ни странно, почвенники подвергают осуждению либералов, прежде всего, за их опору на историю. Наиболее резким нападкам подверглась статьи Шрагина "Тоска по истории", особенно один из ее тезисов: "История есть лишь там, где она осуществляется народами свободно, вот в таком конкретном смысле у нас нет истории".
Конечно, существует соблазн укоротить этот тезис до фразы: "У нас нет истории" и опровергать его, хотя на деле главная мысль Шрагина: "У нас нет народа, творящего свою историю сознательно и свободно" – останется без обсуждения и опровержения. Критика Шрагина в этой части бьет мимо цели, не способствуя, а, напротив, затрудняя общий спор о России, о нас самих, о том, какими нам быть: изучать ли прошлое или конструировать будущее? Шрагиновская "тоска по историцизму" (так точнее – В.С.) на деле противостоит именно революционному волюнтаризму и должна быть близка почвенникам. Ведь и вправду: именно свободным народам свойственен широкий интерес к своей истории, как к сокровищнице опыта и уроков на будущее. И, наоборот, когда каждый человек может свободно участвовать в осуществлении политической жизни страны, он будет интересоваться историей и, дополняя Аристотеля, станет не только "животным политическим", но в особом смысле – и "историческим". Таковы, например, англичане. Круговерть же революций и реакций свойственна как раз народам, пренебрегающим уроками истории. Но почему же авторы "Вестника-125" понимают этот историцизм либералов совсем по-иному? Неправильно и отрицательно?
Жуковский: "Подход Копелева к истории,.. свойственный, вообще говоря, всем авторам сборника – принимать во внимание лишь то отношение к историческим фактам и ту их оценку, которая складывается сегодня и полностью игнорирует взгляды и оценки современников описываемых событий… При таком подходе… все исторические факты удобно располагаются в той системе понятий и категорий, которая сложилась у имярека в результате его частного опыта исторического существования… Любой ряд явлений – может быть понят как последовательное развитие, подводящее к сегодняшнему наблюдателю и ставящее его в положение полновластного оценщика… Однако, эта единая перспектива искажает предметы до неузнаваемости и ничего не дает для их понимания…"
"Воля писателя – самодержавна и неограниченна: один и тот же факт он может описать и так, и этак… И, конечно же, христианство – как одно из теоретических этико-философских построений. Все может самовластный автор. Но нет ничего более бесплодного для понимания исторического развития, чем выводы, полученные примериванием на свой аршин разнородных и разнообразных исторических явлений - …получите описание все того же исходного аршина".
Борисов: "Мания судить людей минувших эпох (некогда Паскаль назвал ее "игрой в богов", а в наш век Марк Блок, один из лучших европейских медиевистов, заклеймил как "сатанинского врага подлинной истории") была устойчивой приметой русской "прогрессивной" публицистики во время ее существования.
Эта мания развилась из расхожего и вульгарного понимания давно устаревшей историко-социологической схемы "линейного" восхождения человечества, принципиально игнорировавшей реальное многообразие исторических данных, общественных систем и духовных культур, не сводимых друг к другу путем элементарных арифметических операций добавления или вычитания. С позиций такого понимания, каждый последующий этап развития оказывался "выше и лучше предыдущего, а вновь утвердившаяся система ценностей превращалась в своего рода моральный кодекс для суда над прошлым, поскольку превосходство этих новых норм предполагается очевидным. Не удивительно, что при таком подходе "отцы и дети", поставленные перед ареопагом просвещенных потомков, выглядят как "воры, стяжатели, тираны и эксплуататоры" и уж, во всяком случае, как "варвары".
Их мир, их культура (если ее удостаивали признать культурой") мыслились навсегда преодоленными и превзойденными, и потому в глазах людей, видящих себя на вершине исторической лестницы, или стремящихся на нее вскарабкаться, не имели никакой самостоятельной ценности. Перед лицом "общественного идеала" прошлое обращалось в груду исторического шлака, из которого, при необходимости, можно было извлечь назидательные примеры "деспотизма", "мракобесия", "суеверия" и т.п. И не было никаких сомнений в том, что эти категории новоевропейского мышления способны адекватно объяснить логику жизни и поведения людей минувших времен.
"Прогрессивные мыслители" свои неудачи – невосприимчивость масс – толковали как дикость масс, а не наличие у нее собственной духовной культуры. И это историческое своеволие, приверженность к теоретическому априоризму, основанному на неуважении к духовным ценностям своего народа, значительная часть интеллигенции пронесла как знамя вплоть до Октябрьской революции и еще долго, уже в эмиграции, хранила его обрывки… И вот теперь… возродилась, к сожалению, свойственная прежней "демократической интеллигенции" (привычка) притягивать предков к нравственной ответственности за недостаток понимания "ценностей свободы и правовой демократии", и за те же грехи объявлять их тысячелетнее существование "внеисторическим"… По-прежнему прочен в этом сознании образ "храма общественности", одиноко возвышающегося в культурной пустыне".
Таким образом, либеральному "измерению" истории – собственными, современными мерками – противопоставляется почвенническое, объективное, адекватное и т.д. измерение истории – мерками самих предков… Выглядит такое предложение весьма эффектно, но только до тех пор, пока не задумаешься: "A как же измерять все же протяженные во времени исторические события? Как соизмерять события разных исторических периодов и эпох, если нет единого измерителя? – Любое измерение требует единого масштаба, любое понимание требует единой терминологии – на протяжении всей изучаемой истории вплоть до сегодняшнего времени. И, конечно, эти единицы измерения, эти основные понятия должны совпадать именно с современными понятиями и единицами, иначе мы ничего не поймем в истории. Красиво звучащее требование рассматривать исторические события лишь в системе мышления их современников – и невозможно, и бессмысленно, как бессмысленно требовать понимания книги на незнакомом языке, запрещая перевод на понятные нам слова. В конечном счете, это требование сводится к отказу от изучения истории в ее связной цельности, в развитии, как ни странно это для людей, объявивших основой своего мировоззрения именно опору на почву, на национальные традиции, на исторический опыт. А может, это недоразумение, и рассматриваемые авторы критикуют вульгарное приписывание прошлому сегодняшних специфических проблем и тому подобные ошибки? – Но тогда надо было и критиковать такие ошибки, а не ограничиваться общими и неверными в целом методологическими декларациями.
Впрочем, И.Дубровский поясняет, что он понимает под изучением истории: "Сама по себе идея связать какие-либо черты современной России с характеристиками Допетровской Руси отнюдь не представляется нелепой.
…Поиск этих постоянных элементов и воодушевляет всех историков (какой бы частной темой они ни занимались), не хотящих в своих исследованиях ограничиваться лишь фактическими, т.е. источническими разысканиями, но старающихся дать объяснение взаимной связи событий, ими излагаемыми. В конечном счете, всякое объяснение упирается в эти постоянные элементы.
…Данные элементы отнюдь не лежат на поверхности исторических исследований, не раскрываются через поверхностное сопоставление событий и явлений разных эпох, а лишь постепенно проступают в тщательном и непредвзятом анализе конкретного материала. Без такого анализа – сопоставление умозрительно и оказывается на поверку лишь соотнесением внешних форм, часто вырванных из совершенно разнородных исторических контекстов и стакнутых друг с другом по произволу увлеченного писателя…"
С этой программой Дубровского вполне можно было бы согласиться (правда, сам он ее использует лишь для полемических целей) – за исключением формулировки главной цели исторического исследования – выявления в истории не тенденций развития, а постоянных, неизменных элементов. Если не касаться Мира Божественного, то на нашей земле ничего неизменного, абсолютно постоянного – нет (не исключая и православия в России). Задача нахождения неизменных элементов – невыполнима. Задачей же исторической науки является поиск основных тенденций развития, относительно единых и постоянных для больших периодов времени прошлого, а значит, и будущего. Задача истории – дать информационную базу для познания будущего. В этом ее огромная практическая польза. Постановка же перед историей нереальных задач (вроде поиска неизменного) может спровоцировать и получение неправильных ответов: например: сведение отечественной истории к какой-нибудь одной "неизменной" (православной, или коммунистическо-общинной) или еще какой основе.
Возможно, что такое понимание задач истории и может быть свойственно для утопических течений почвенничества, но никак не для консерватизма (который И.Р.Шафаревич объявил основой почвеннических воззрений), ибо последний всегда защищает не сохранение неизменным прошлого, а естественное, свободное развитие из прошлого. Такой консерватизм как раз очень понятен либералам и даже свойственен им, но противоречит утопическим установкам на неизменность.
Многие авторы "Вестника-125'' (включая редакцию) адресуют либералам упрек в недостаточно высоком научном уровне "спора о России", в некомпетентности, полуобразованности и т.п. Однако, в иных случаях, когда ''опровергаются" произведения авторов, проявивших несомненно высокий уровень исторических знаний и профессионализм, последним предъявляются противоположные упреки: в стремлении подчинить все науке.
Так, Б.Михайлов в статье "Гуманистическая утопия в свете русского опыта" пишет:
"Против "Письма вождям" и сб. "Из-под глыб" – была (поднята критика) в сб. "Демократические альтернативы", "ХХ век", "Самосознание" - "Общий фронт, сомкнувшийся своим флангом с официальной пропагандой" (?)…
Общим (у них является) стремление противопоставить личностному суждению объективный научный критерий. А.Янов, например, усматривает корни методологической ошибки Солженицына и его предшественников от Гоголя до Толстого – в том, что "все они описывали сферу политики при помощи моральных критериев". (сб. "Дем.альтернативы"). Политика же для нашего оппонента есть, прежде всего, система некоторых научно обоснованных взглядов и стремление к осуществлению их в действительности. Поскольку в пределах этой системы индивидууму гарантированы все права, провозглашенные гуманизмом, постольку политика этого индивидуума, его духовные потребности больше не интересует. Таков чисто правовой, формализованный подход, не различающий целостности живого человека – плод разумного эгоизма, рассудочной филантропии друзей человечества…"
(Замечание по ходу: натолкнувшись на сарказм: - "друзья человечества", как не вспомнить навязшую у всех в памяти ленинскую работу "Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов", тоже обращенную в свое время против российских либералов… - Я позволяю себе это нехорошее воспоминание только в отместку за гораздо более неприличное ругательство: "общий фронт с официальной пропагандой" и надеюсь, что до такого уровня спора в дальнейшем мы не будем опускаться.)
Я убежден, что Михайлов неправильно истолковал Янова. Требование объективности, выявления исторической реальности, а не подгонки ее под собственные моральные критерии (аналогичные упрекам Дубровского и Борисова, но в противоположный адрес), Михайлов превратил в требование научного обоснования личных убеждений – что не характерно ни либералам вообще, ни Янову в частности. Именно А.Янову принадлежит большой исторический труд об истории консервативно-абсолютистской оппозиции в России - "Некоторые проблемы русской консервативной мысли XV-XVIII столетий", 1973 г. Вспоминая эту большую и талантливую работу из трех книг, мне становится очевидным, что если бы авторы "Вестника-125" были озабочены больше самим спором за Россию, а не "полемической злобой дня", они, конечно, нашли бы у либералов и уважение, и любовь к России, ее культуре и истории – и у Померанца, и у Янова, и у многих других. Так, именно Янов исследовал на большом историческом материале – от Ивана III до XIX века – борьбу традиций "автократоров"-самовластцев – Грозного, Петра I, Павла и консервативно-абсолютистских государей и общественных деятелей, начиная от Ивана III, т.е. от основания Московского царства (и, подобно В.Борисову, отдавая свои симпатии последним). По сути исторических взглядов А.Янов и В.Борисов – единомышленники, но откуда тогда ожесточенность в полемике?
В) Обвинения в эгоизме и "внеположности" России
В чем же причины либеральных заблуждений у многих диссидентов? Вот ответ И.Дубровского:
"Деятельность в защиту прав человека, которою в основном занимались или занимаются авторы ("Самосознания" и др.), в принципе не нуждаются ни в каком оправдании: ценность и достоинство этой деятельности самоочевидны. Эта деятельность нуждается лишь в очень небольшом теоретико-историческом обосновании (прекрасный пример такого обоснования мы и находим в статье В.Турчина). К широким историческим обобщениям авторов, очевидно, толкают совсем иные побуждения…
Борьба за гражданские права возможна при самых разных убеждениях, нравственных идеалах и культурных привычках, поэтому одной этой деятельности авторам недостаточно для того, чтобы почувствовать себя солью земли и благодатными начатками общества. И тут на помощь приходит общественно-историческая теория… Авторам непременно нужно доказать, что их культурно-нравственный комплекс и есть самый "естественный", самый лучший в русском обществе. И вот, поскольку умственные интересы авторов связаны, по большей части, с европейской культурой нового времени, а не с традициями православно-восточной духовности, поскольку нравственные и бытовые представления авторов ориентированы скорее на раскрепощенную западную мораль и свободный западный быт, чем на этический ригоризм православной традиции и на обычаи русской деревни – в силу всех этих причин авторы и стараются показать, что приверженность национально-русским идеалам или "традиционность" православия – это порочное наследие Московской Руси. Именно оно и не дает обществу придти в "естественное" состояние, уравнявшись своему благодатному начатку…
Мы, конечно, не думаем, что авторы, создавая свои концепции, сознательно руководствовались этими соображениями, но психологическая подоплека была, видимо, именно такой, и совершенно ясно, что для того, чтобы реализовать эту психологическую интенцию, для того, чтобы построить общественно-историческую теорию с собою в качестве центра и судьи исторического развития общества, детальное знание фактического материала не только не нужно, но даже и вредно…
Наследуя полуобразованность русской интеллигенции, авторы сборника наследуют и ее самоощущение. Можно быть хорошим человеком, не обладая историческими знаниями. Можно заниматься очень полезной общественной деятельностью без профессионального исторического образования. Но тщетно надеяться, что без глубокого знания русской истории можно понять современное советское общество, правильно оценить свои с ним взаимоотношения, или писать о нем…"
Выше приведенный текст звучит скорее не обвинением, а приговором: либералы могут заниматься борьбой за гражданские права (здесь характер убеждений не важен), но не смейте теоретизировать и возводить свою правозащитную деятельность в ранг особой от почвенничества либеральной идеологии. Правда, этот приговор напоследок маскируется доводом о необходимости глубокого исторического познания, но мы видим, что никто из авторов "Вестника-125" не демонстрирует каких-либо убедительных познаний, достаточных для опровержений либеральной концепции.
Формулируя свое заключение, И.Дубровский не замечает, как, против его воли, оно компрометирует правозащитное движение (ибо, оказывается, им занимаются эгоисты, мечтающие чувствовать себя "солью земли и благодатными начатками общества") и сам начинает "судить" предков-либералов и социалистов прошлого, вплоть до деятелей Просвещения 18-го века. И в этом его поддерживают и другие авторы "Вестника-125".
Михайлов: "Раскол начинается с письма Белинского Гоголю, с деления на западников и славянофилов… Решался вопрос о том, связывать ли будущее России с коренными началами народной жизни или видеть его в перспективе гуманистической концепции просвещения, народоправия и разумного эгоизма, - концепции, доступной разуму, соблазнительно легко идущей рука об руку с развитием науки и техники, сулящей прогресс и всеобщее благоденствие в обозримом будущем. Соблазн тем больший, что в этой системе взглядов человек понимается хотя и функционально, но непременно с большой буквы, поскольку с самого начала виден его приоритет по отношению ко всему, на что обращена его деятельность. Он только долгое время – пока не развились все заложенные в прогрессе потенции – не замечал главного порока выстроенной им системы – своей собственной в ней относительности. Центрообразующее место, отведенное человеку, не имело укрепляющего опорного стержня, система, как это видно теперь и на Востоке, и на Западе, оказалась принципиально нестабильной".
…Все попытки осмыслить историю России и предопределить на этом основании ее будущее, которые предпринимались с начала века политическими партиями от к.-д. до с.-д. исходили от внеположных России оснований… Они не могли вместить сокровенное ядро русской истории, ее соборного мистического начала. Они не замечали поэтому и двоения этой истории, из которого складывалось ее своеобразие на протяжении последних двух веков".
Мне понятна вышеприведенная критика Михайлова, хотя я и не согласен с ней, но он имеет право противопоставлять одним убеждениям другие (начиная даже с прошлого века). Но почему, когда либералы начинают искать в прошлом корни деспотизма нынешнего века, это квалифицируется, как "мания судить предков, дискредитация прошлого" и т.п.?
В своей критике почвенники устанавливают корни ненавистного им либерализма – в прошлом или позапрошлом веке. А.И.Солженицын устанавливает связи еще глубже – с началом Нового времени, с Возрождением ("Речь А.И.Солженицына в Гарварде", опубликованная в Вестнике РХД, № 125). На деле же корни либерально-демократической идеологии в русской культуре лежат много глубже 18 века.
Под именем консервативно-абсолютистской традиции А.Янов прослеживает ее существование от начала Московского царства – в противоположность одновременно существующей автократической традиции старца Филофея, иосифлян, Ивана Пересветова, Ивана Грозного и др.. – Иван III, нестяжатели, Избранная рада, деятели Смуты (конституция Салтыкова), "Министры" Алексея Михайловича, Крижанич, конституционная попытка верховников, проекты гр.Панина и др. – да разве перечтешь всех предков нынешних либералов?
Еще яснее родословная нынешнего либерально-демократического направления прослеживается в домосковском периоде существования России – вечевые и торговые республики, "Русская правда", самобытные языческие традиции и племенная демократия. Именно в древности в доправославной глубине лежат основы русского либерализма и свободы. И потому либералы стремятся к возрождению наиболее глубоких начал русской нации, существовавших задолго до прихода из застойной тогда Византии православия (что, конечно, имело свои большие плюсы наряду с минусами). Именно православные почвенники узко, и потому нигилистически, относятся ко всему богатству национальных традиций, считая, что до православия и страны не было.
"Россия возникла как православная страна и такой была почти тысячу лет. Невозможно себе представить, чтобы она могла остаться духовно-здоровой, потеряв связи с православием. Казалось бы, никакая власть не может желать духовного ослабления народа, хотя бы потому, что за этим неминуемо наступает физическое ослабление. Но сила атеистических верований слишком велика…" (Шафаревич, "Интервью Би-би-си, 26.9.77)
Конечно, насильственнее отлучение народа от православных традиций – ненормально и преступно, но как же назвать отлучение народа от еще более древних и основательных – языческих (либеральных или коммунистических) традиций?
Впрочем, у самих почвенников здесь нет определенности. С одной стороны, самиздатский почвеннический журнал носил скорее либерально-языческое имя - "Beчe", а, с другой стороны, нынешние авторы "Вестника-125" говорят о самодержавии (которое уничтожило вече), как о необходимой основе русской жизни. Как все это можно совместить, непонятно! И кажется, что объединить такие разные позиции, как защита вече и защита самодержавия, может только недоразумение или общая неприязнь к либералам. Спор о сути путей России (вече или самодержавие?) – подменяется интересами установления православной идеологической монополии. К сожалению, дело, по-видимому, обстоит именно так.
Еще один яркий пример нашего поразительного взаимонепонимания дают авторы "Вестника-125", описывая деятелей тиранического самодержавия в России (Иван Грозный, Иван Пересветов, Петр I), как западных агентов.
В.Борисов: "Идеолог Иван Пересветов – выходец из польско-литовских земель… ратовал за турецкие порядки…"
Об Иване Грозном и его пристрастиях к иностранцам А.С.Хомяков: "Грозный –величайший враг земли родной. Псковский летописец 1570 г.: "На русских людей возложа свирепство, а к немцам на любовь преложи…" Иван Грозный говорил Флетчеру: "Я не русский, предки – германцы, русские мои – все воры…" и намеревался бежать в Англию. Сообщение А.Щелканова английскому послу: "В России английский царь".
Впервые Петр Великий дал в законе определение "самовластного государя", скопировав эту формулу со шведского образца…
Имперская бюрократия, с одной стороны, и детище Империи - русская интеллигенция, с другой, совместными усилиями за 2 столетия сумели расшатать и обессилить народную мечту о справедливом царе. Все усилия последних монархов из дома Романовых вернуться к древнерусской концепции царской власти были парализованы европеизированной бюрократией и образованными слоями общества, воспринимавшими все эти попытки как симуляцию…"
Но ведь и для либералов именно Пересветов, Грозный и Петр I являются наиболее отрицательными фигурами в русской истории, наиболее яркими представителями чистого произвола, азиатского деспотизма (сошлюсь в подтверждение хотя бы на работы Янова и Померанца). Мало того, если многие авторы "Вестника-125" протестуют против установления исторической преемственности между русским самодержавием и послереволюционным "культом личности", то сами они усматривают что-то подобное
Михайлов: "Как раз в отпадении от народной жизни, от соборного начала – богохульство Петра… Медный Всадник – точно представленный грех, легший в основание новой жизни…
Мы никогда не поставим знака равенства между невским памятником и статуями партийных вождей на канале Москва-Волга, но нельзя не видеть, что эти произведения порождены одним мировоззрением на разных этапах его существования. Не случайно Медный Всадник приобрел значение эмблемы для всего петербургского периода, и в этом качестве – с известными социально-политическими поправками, удерживается и современными гуманистами, мастерами идеологической реставрации…"
И либералы, и почвенники имеют перед собой одного противника, но почему-то приписывают его друг другу. Мне кажется, что для устранения этого полемического недоразумения необходимо каждому подойти критически к собственной концепции. И потому, может, именно нам, либералам, нужно постараться понять правоту многих почвеннических аргументов. Так и здесь: они правы – в определенном смысле – и Грозного, и Петра Великого, и Сталина, и даже Пересветова можно называть западниками. Ибо все они, призывая абсолютную и тираническую власть, тем самым отрицали национальные демократические традиции (вечевые, соборные), а затем, в поисках средства абсолютного властвования внутри и вовне страны, хватались за техническое перевооружение армии и страны, за ее модернизацию на основе западных достижений. Именно Грозный, Петр и Сталин предпринимали коренные реконструкции государства и хозяйства, устанавливая тесные торговые и технические контакты с Западом, оставаясь в социальной сфере деспотами, враждебными самому духу западной жизни и прямыми врагами Запада. Если у кого из либералов и существуют еще иллюзии о социальной "прогрессивности" Петра I-го, на мой взгляд, они должны быть преодолены в согласии с почвеннической критикой. То же самое касается лозунга "Догнать и перегнать "Запад".
Но и почвенники должны понимать, что "западничество" русских самовластцев, их лозунги: "Догоним Европу, чтобы повернуть к ней задом", не имеют ничего общего с либерализмом, с правовым образом жизни, с демократией. Настоящие противники и либералов, и почвенников – ивановские опричники, петровские гвардейцы, нынешние сталинисты – есть "западники" по своей жадной устремленности к чужой технике и эффективности, и - "восточники" по своей непреодолимой склонности к деспотизму, а, на самом деле, принадлежат к русской традиции княжеского и царского своеволия, которое в свое время успешно обуздывали народные вече, а в наше время должны обуздывать советы и парламенты.
Как следовало бы спорить о России
Прежде всего, надо бояться споров разъединяющих. Ибо, если Михайлов прав, и раскол в русском обществе начался с расхождения славянофилов и западников (а это, наверное, так), а потом не уменьшался, а все рос – вплоть до великого раскола, - то именно нам, именно сейчас, на стадии появления и оформления идейных течений, нельзя терять уважение и дружелюбие друг к другу – несмотря на идейные различия. А для этого надо признать национальное происхождение и достоинство за каждым из этих течений.
Близоруки и неправы те "либералы", которые сводят православное почвенничество лишь к византийским и татарским влияниям. Но неправы и те славянофилы, которые истоки своих либеральных и социалистических оппонентов ведут только от эпохи петровского западничества и европейских влияний.
Нет, несмотря на все несомненные влияния, корни у двух основных идеологических течений – национальные, глубокие. Мало того, даже у "тиранства и культа личности" – существуют давние национальные корни.
У других народов также существуют аналогичные начала – но в разном соотношении, поэтому одни можно называть либеральными по преимуществу (хотя и на Западе бывал деспотизм), другие – деспотическими (хотя и в Азии случались демократические установления). Наличие у срединной России соседей с разными степенями преобладания того или иного элемента позволяет использовать географические названия (западничество, византийство, азиатчина) для обозначения ее собственных начал. Такие "географические" названия – только иностранные ярлыки на наших собственных идеалах. И в этом нет ничего дурного, т.к. сравнение с иностранными порядками помогает уяснить свои собственные перспективы. Однако когда эти названия начинают использовать для обвинения в "чуждости, внеположности России", для ошельмовывания и лишения друг друга национального гражданства – это очень плохо. Это недопустимо.
Обычно почвенники, дискутируя со своими оппонентами, используют критику западных порядков, а либералы, напротив, - критику византийских (восточных). В каком-то смысле именно славянофилы-почвенники, ориентированные на критику Запада, лучше знают его, являются специалистами по Западу, и, напротив, именно западники – глубже знают недостатки азиатчины, Востока. Чтобы избавиться от односторонности, почвенникам желательно больше уделять внимания критическому изучению Востока, а либералам – Запада. Печальные исторические уроки настоятельно требуют от нас осознать свою общую беду – односторонность и запальчивую устремленность к расколу. (В качестве конкретного совета я мог бы рекомендовать современную научную историческую литературу о Китае, чрезвычайно интересную и поучительную.) Не могу удержаться и не процитировать начала одной из статей сборника "Китай: традиции и современность", М,:1976г. – Г.С.Соломина "К анализу взглядов Ку Хун-мина" – одного из китайских почвенников прошлого века:
"Изучение истории русской общественной мысли убедительно показало, что раскол на рационалистов-западников и романтиков-"востокофилов" (славянофилов, "почвенников", народников, толстовцев) не идентичен простому делению на истину и заблуждение, прогресс и реакцию. Упрощенный подход к этим явлениям культуры был преодолен уже в статьях Ленина о Толстом. Дальнейшие исследования раскрыли сложность миросозерцания Достоевского, выявили невозможность однозначной оценки взглядов ранних славянофилов. Аналогичные результаты были получены при изучении ряда азиатских и африканских идеологий. В статье "Некоторые особенности литературного процесса на Востоке" мы попытались разработать общую модель подхода к явлениям такого рода в идейном развитии незападных стран. Тема данной статьи – частный пример из истории китайской общественной мысли – публицистика Ку Хун-мина".
Только приняв изначальность, а, следовательно, равноправность и либерально-социалистических, и почвеннических начал, можно, как мне кажется, приблизиться к более правильному пониманию нашего прошлого и будущего, чем это удавалось раньше. Изначальное существование наших основ говорит о том, что ни одно из них не может быть признано только правильным или неверным. В каждом есть истина. И эта истина, возможно, заключается в том, что почвенники правы, отстаивая независимость и самостоятельность национального существования, свободу от подражания, социалисты правы, настаивая на необходимости изменения и развития, а либералы правы, утверждая свободу и естественность развития, невзирая на возможные аналогии с иностранными образцами. Истина, на которой мы все могли бы сойтись – это самостоятельное и свободное развитие нации. Конечно, идейные различия – велики, а в полемике кажутся непреодолимыми противоречиями. Однако страна у нас одна, и ради нее мы должны найти общий ответ, ища истину даже в самых неприемлемых, на первый взгляд, положениях оппонентов. И я надеюсь, что мне такой подход удастся на деле.
"Самовластие или самодержавие". Так назвал В.Борисов целый раздел своей статьи, начав его с отрицательной констатации, казалось бы, привычных вещей.
"Не было слова более ненавистного и отвратительного русской интеллигенции, чем слово "самодержавие". Оно как бы концентрировало в себе всю "грязь", всю "азиатчину", все "свинцовые мерзости" русской жизни. Мера ненависти к нему – слова поэта, "с жестокой радостию" видевшего в грядущем погибель "самовластного злодея" и "смерть" его "детей", буквально сбывшиеся в 1918 г."
А дальше следует вместо привычного для нас (и совершенно справедливого, на мой взгляд) установления преемственности самодержавия последующим сталинизмом, вернее, тоталитаризмом - концепция самодержавия как изначального народного идеала власти:
"Стойкий народный монархизм… Но лишь считанные единицы из числа просвещенных людей понимали, что за этим "монархизмом", за этой "пустой мечтательностью" о "божьей земле" (Ленин) стоит не "темнота" и не "апатия", не "забитость", не "политическая недоразвитость", а древняя духовная культура, и что их столкновение с нею… очередной акт трагедии русской культуры, трагедии русской истории…
Вера в царя – естественный и необходимый "образ мира"… в сознании русского крестьянина… Царь народного сознания так же мало походит на гипотетического "восточного деспота", как и на травимого революционерами петербургского императора".
Отец П.Флоренский: "Самодержавие царя относится к числу понятий не правовых, а вероучительных, входит в область веры, а не выводится из внерелигиозных посылок, имеющих в виду общественную или государственную пользу". "Это – московское наследство" – говорит Г.Померанц, и здесь он прав.
В религиозной культуре Московской Руси "самодержавие" далеко не равнозначно (вернее, противоположно) безграничному деспотизму, с которым оно прочно ассоциируется в современном обмирщенном и политизированном словаре…
Отец С.Булгаков (которого авторы сб. "Самосознание" необдуманно зачислили в свои идейные предшественники) писал: "С утратой религиозной веры идея царской власти с особым пониманием помазанника Божия для меня испарилась, и, хуже того, получила отвратительный, невыносимый привкус казенщины, лицемерия, раболепства…". Позднее, когда произошло его религиозное обращение, ему стала внятной "идея власти Божьей милости", изменившего его отношение к русскому прошлому. "При свете этой идеи по-новому загорелись и засверкали, как самоцветы, черты русской истории. Там, где я раньше видел пустоту, ложь, азиатчину, загорелась божественная идея власти Божьей милостью, а не народным произволением…" "Это, - писал отец Сергий, - бред, которого не поймет и не простит интеллигенция, но это было стихийное чувство русского народа, на котором строилась русская государственность"… "Эта идея замирает в мире, может быть, совсем замрем, но мало ли высоких идей умерло?".
Легко истолковать эти слова только как пережиток старинных "царистских иллюзий общинного крестьянства" и отбросить их в сторону, как несоответствие "прогрессивной демократической модели". Но таким путем мы разорвали бы естественно развивающееся общественное самосознание (а ведь этот текст В.Борисова – тоже, несомненно, отражает часть общественного самосознания).
После революции 1917 года царистские идеалы народа не исчезли, а реально жили – то в ходоках к Ленину, то в культе личности Сталина и иных вождей. Почвенникам свойственно утверждать, что в 1917 г. наступил полный разрыв в традициях правления, а царистские идеалы ушли глубоко внутрь народной души. Нам, либералам, свойственно иное понимание – но и в том, и в ином случаях не отрицается реальное существование в народе царистских (вождистских) идеалов, как ни отрицаются возможные перспективы их усиления в будущем. Однако если у некоторых почвенников существует желание возврата к православному, т.е. традиционному самодержавию, что, по-видимому, невозможно без очередного резкого общественного разлома, то либеральные стремления сводятся к мирной эволюции нынешних вождистских идеалов, нынешней формы самодержавия в направлении свободного демократического общества (т.е. развития вечевых начал). Возврат к православному самодержавию, т.е. очередное изменение формы самодержавия, кажется либералам неоправданным. Однако приходится учитывать, что история далеко не всегда идет по нашим желаниям, а если и идет, то не всегда кратчайшим путем. Вспомните: французский абсолютизм 18-го века превратился-таки в современную демократическую республику, но через какую синусоиду: великая революция – бонапартизм – снова монархия – июльская революция – конституционная монархия – новая революция – новый бонапартизм – Парижская Коммуна – попытки монархической реставрации – и, наконец, республика – но неустойчивая – 3-я, 4-я, 5-я – вплоть до сегодняшней, с сильным президентом.
Очень возможно, что русская история будет больше походить на Французскую разнузданную синусоиду, чем на английскую или скандинавскую плавность. И тогда возвращение православной монархии – в качестве логичного "отрицания отрицания" - становится очень вероятным. Рост авторитета православного почвенничества в современном диссидентстве подтверждает реальность этой перспективы. Поэтому либералы должны выработать отношение и к такой перспективе.
А отношение это, по-видимому, должно быть традиционно либеральным: лояльная оппозиция к самодержавию любого вида и работа в сторону его эволюции к конституционализму и законности. В течение достаточно длительного периода развития у власти в России будут или коммунисты, или православные националисты. Но кто бы ни находился наверху, лояльная оппозиция либералов и их направленность на защиту прав останется неизменной. Конечно, сам факт смены господствующей идеологии, революционного разлома и связанных с ним потрясений является нежелательным, поэтому либералы всегда лояльны, критичны, прежде всего, к существующей власти. Как известно, до 1917 года у главной либеральной партии – кадетов (или "партии народной свободы") в программе было достижение конституционной монархии, а сегодняшние либералы говорят о "социалистической демократии" (или "социализме с человеческим лицом"). И в этом нет беспринципности, а, напротив, глубокая и неизменная либеральная традиция лояльности и равнодушия к формам самодержавия, упорной работы по мирному развитию правовых и демократических начал, в реально существующем обществе, внимания и поддержки демократических тенденций у защитников самодержавных форм – коммунистов и православных почвенников.
Так, возвращаясь к положительной оценке В.Борисовым исторического православного самодержавия, непродуктивно просто ее отвергнуть. Гораздо важнее выслушать его детальную аргументацию. С одной стороны, он различает в историческом самодержавии самовластцев Ивана Грозного, Петра I и других, а, с другой стороны, в "истинном самодержавии" подчеркивает такие черты, которые сближают его с конституционной монархией:
"Первый и основной тезис царской власти в древнерусском сознании – служение, служение не во имя свое, и не во имя "народа", но во имя Божие. Царь - "слуга Божий" и только, потому он мыслится как воплощенное присутствие в мире принципа абсолютной, "Божией" справедливости…
Царь – не собственник власти, ибо власть над христианами не может принадлежать земному человеку,.. он лишь временный держатель ее… Слуга не смеет ослушаться своего Господина, не смеет нарушить его волю, основной признак которой - "правда и милость", и если царь "сердцем немилость покажет к человекам… скоро и страшно прииде на того испыташа и ярость Господня…"
(Замечание: но ведь это – традиционная китайская концепция, где император – сын Неба и лишь выполняет его волю и конфуц.мораль, а ослушника ждет наказание Неба – в виде бедствия, войны или народной революции.)
"Царское служение сопряжено с огромной ответственностью и душевной опасностью" – этой мыслью проникнуты многие древнерусские поучения… "Если сатана извратил волю царя, то это - "подмененный царь, Антихрист".
Это представление о норме самодержавной власти, истолковываемое и распространяемое Церковью, …и в сочетании с традициями обычного права ("стариноф"), имевшей силу не меньшую, чем письменное законодательство, обеспечивало не формальное, но весьма ощутимое присутствие того, что современный социолог назвал бы "механизмом социального контроля".
Князь Курбский – защитник народных представлений об истинном царе - "любящем мудрых советников". Курбский – представитель "земского самосознания". "Царь должен искати доброго и полезного совета не токмо у советников, но и у всенародных человек, понеже дар духа дается не по богатству внешнему и по силе царства, а по правоте душевной". Это – идея Земского собора, сыгравшего впоследствии огромную роль в ликвидации последствий смуты и затем в течение десяти лет – фактически управлявшего государством…"
"Тяжелейший государственный кризис, потрясший страну в результате тиранического правления Грозного, своей оборотной стороной имел повсеместное укрепление вечевого начала и земского самосознания. Развитие этого процесса привело к созданию народных ополчений, к освобождению страны и возрождению деятельности Земских соборов, но уже на несколько иных основаниях. Если раньше Земский собор созывался правительством, то теперь он стал временным органом, возглавлявшим правительство. Этот собор восстановил самодержавие, избрав на царство Михаила Романова; но еще долго сохранял свое правительственное значение…
…В XVII веке были случаи и формального ограничения царской власти, не переставшей оттого быть самодержавной (Цари Василий Шуйский и Михаил были в воле бояр, а Алексей был тихим…) …Договор-проект Мих.Салтыкова от 4.2.1610 г. также определял значение Земского собора, как "согласного обычаю Московского государства".
Таким образом, начав с утверждения в качестве народного идеала – самодержавной власти, подчиненной не народу, а только Богу, Борисов в реальном историческом анализе высказывает несогласие с реальным самовластьем, признает необходимость совещательных органов при царе, даже устраненности царя от реальной распорядительной власти, а затем и вообще одобрительно отзывается об ограничении царской власти – законом и избираемым народом Земским собором, т.е. о превращении ее в конституционную монархию. Но в этом В.Борисов сходится и с Яновым, и с Померанцем:
"После Грозного и сына его Федора, - пишет Г.Померанц, - начинает брезжить истина, что христианский царь на русском престоле возможен только как юродивый, предоставивший правление другим, а самодержец, действительно взявший и пустивший в ход моисеев жезл, неудержимо превращается в дьявола" ("Сны земли"). - Что касается последнего утверждения, то эта истина не "начала брезжить", а была отчетливо сформулирована еще в XV веке, как мы видели выше, но и слова о "юродивом на престоле" более чем приблизительно отражают эволюцию общественных представлений о характере самодержавной власти".
В.Борисов ухитряется поставить Г.Померанцу в вину даже то, что он относительно верно изложил мысль людей 16-го века. И в то же время, в главном, либералы оказываются единомысленны с православными почвенниками! Если же учесть, что православное преображение коммунистической России почвенники полагают проводить спокойным ("мирным"), естественным путем, то основания для споров с либералами вообще должны исчезнуть и остается только удивляться, кому нужна эта публичная ожесточенность. Понятно, что эта ожесточенность – отчасти есть издержки миссионерского пыла почвенников, обращающих бывших коммунистов в новоправославных. Понятно, что либералы, в принципе, равнодушны к смене одной религии другой (как и к смене мусульманства буддизмом и наоборот), им важно только обеспечение свободы исповедания и религиозной пропаганды. Но лишь сама жизнь должна показать почвенникам, что либералы и демократические социалисты – не враги им, а ближайшие союзники и коллеги по жизни в будущей России.
"Право или вера?"
Эта тема подробнее всего освещена в Гарвардской речи А.И.Солженицына, напечатанной в "Вестнике-125" в качестве естественного придолжения к самиздатскому почвенническому сборнику. Правда, эта речь обращена к западным слушателям и обсуждает их проблемы, но косвенно она осуждает и наших либералов.
"Всю жизнь проведя под коммунизмом, я скажу: ужасно то общество, в котором вовсе нет беспристрастных юридических весов. Но общество, в котором нет других весов, кроме юридических, тоже мало достойно человека (аплодисменты). Общество, ставшее на почву закона, но не выше – слабо использует высоту человеческих возможностей. Право слишком холодно и формально, чтобы влиять на общество благодетельно. Когда вся жизнь пронизана отношениями юридическими – создается атмосфера душевной посредственности, омертвляются лучшие взгляды человека".
Дальше эта критика конкретизируется:
"И государственный деятель, который хочет для своей страны провести крупное созидательное дело, вынужден двигаться осмотрительно, даже робкими шагами. Он все время облеплен тысячами поспешливых (и безответственных) критиков, его все время одергивает пресса и парламент. Ему нужно доказывать высокую безупречность и оправданность каждого шага. По сути человек выдающийся, великий, с необычными, неожиданными мерами, проявиться вообще не может – ему в самом начале подставят десять подножек. Так под видом демократических ограничений торжествует посредственность.
Подрыв административной власти повсюду доступен и свободен, и вся власть западных стран резко ослабла. Защита прав личности доведена до той крайности, что уже становится беззащитным само общество от иных личностей (аплодисменты), и на Западе приспела пора отстаивать уже не столько права людей, сколько их обязанности (аплодисменты)…"
Однако, декларируя умаление защиты прав человека на Западе, А.И.Солженицын тем самым говорит и для советских диссидентов: борьба за права человека – должна иметь пределы. И, судя по словам А.И.Солженицына, эти пределы определяются ничем иным, как эффективностью работы государственных деятелей, административной машины! – Странный вывод сделан автором "Архипелаг Гулаг", но столь же удивительны его выводы о свободе печати и права на получение информации:
"Пресса имеет возможность и стимулировать общественное мнение, и воспитывать его извращенно… под лозунгом: "Все имеют право все знать" (аплодисменты). Ложный лозунг ложного века: много выше утерянное право людей не знать, не забивать своей божественной души – сплетнями, суесловием, праздной чепухой (аплодисменты). Люди истинного труда и содержательной жизни совсем не нуждаются в этом избыточном, отягощающем потоке информации… Если на коммунистическом Востоке журналист откровенно назначается государственным чиновником, то кто выбирал западных журналистов в их состояние власти? На какой срок и с какими полномочиями?"
Конечно, эта критика относится целиком к Западу. Для нашей страны А.И.Солженицын считает актуальной борьбу за права человека. И все же:
"Да, невозможно обществу оставаться в такой бездне беззакония, как у нас, но и ничтожно ему оставаться на такой бездушевной юридической гладкости, как у вас. Даже человек, исстрадавшийся под десятилетиями насилия, тянется к чему-то более высокому, более теплому, более чистому, чем может предложить нам сегодняшнее западное массовое существование…"
Я думаю, что при сознании такой сугубо относительной ценности прав человека борьба за них будет в будущем все более затруднительной (не дай Бог, и правозащитная деятельность диссидента приведет к созданию правового, т.е. западного по типу общества, что, с точки зрения А.И.Солженицына, отнюдь не является приемлемым выходом, а едва ли не худшим злом по сравнению с сегодняшней надеждой…).
Такие же настроения свойственны и некоторым "здешним" почвенникам. Уже упоминалось, что Дубровский согласен с правозащитной деятельностью, но протестует против попыток возвести ее в ранг теории, т.е. глубоких убеждений. Михайлов упрекает Янова в чисто правовом формализованном подходе ("плод разумного эгоизма и рассудочной филантропии"). Обрисовывая взгляды либеральных правозащитников, как "гуманистические", Михайлов предсказывает беды от их распространения:
"Навязанная народу гуманистическая утопия не исказила, как видно, его сокровенной души, но не дает ей выхода и правильного развития. И люди, берущие ответственность за судьбы страны и вновь предлагающие ей следовать по пути усовершенствованного гуманизма, должны понимать, куда они нас зовут, и учитывать невидимые, но неустранимые и конструктивные основы народной жизни…"
Вместо правозащитной деятельности, потерявшей свой ореол и несомненную ценность, в будущем все больше будет выступать задача миссионерства, обращения в православие заблудших "гуманитаристов". Согласиться с таким "креном", с таким "осуждением Запада" – невозможно, хотя и можно понять его неизбежность для православных почвенников. Остается только сожалеть…
Солженицын говорит: "Если меня спросят: хочу ли я предложить своей стране в качестве образца сегодняшний Запад, как он есть, я должен буду откровенно ответить: Нет, ваше общество я не мог бы рекомендовать как идеал для преобразования нашего. Для того богатого душевного развития, которое выстрадано нашей страной в этом веке – западная система в ее нынешнем духовно-истощенном виде не представляется заманчивой. Даже перечисленные особенности вашей жизни приводят в крайнее огорчение.
Несомненный факт: расслабление человеческих характеров на Западе и укрепление их на Востоке. За 6 десятилетий наш народ, за 3 десятилетия – народы Вост.Европы прошли душевную школу, намного опережающую западный опыт… Смертно давящая жизнь выработала характеры более сильные, более глубокие и интересные, чем благополучие регламентированной жизни Запада. Поэтому для нашего общества обращение в ваше означило бы в чем повышение, а в чем понижение – и в очень дорогом.
Запад, наконец, отстоял права человека и даже с избытком – но совсем поблекло сознание ответственности человека перед Богом и обществом. В самые последние десятилетия этот юридический эгоизм западного мироощущения окончательно достигнут, и мир оказался в жестоком духовном кризисе и политическом тупике. И все технические достижения прославленного прогресса, вместе с Космосом, не искупили той моральной нищеты, в которую впал XX век и которую нельзя было предположить, глядя даже из XIX-го".
Выходит, что обеспеченность прав человека ("юридическая, регламентированная, обеспеченная жизнь") и душевные качества людей, их вера – чуть ли не противоположны друг другу. Может, находясь на Западе, в тоске по Родине и неизбежном идеализации ее некоторых черт, в такое противопоставление можно и поверить, но находящиеся в стране убеждаются на каждом шагу и в огромном распространении безверия, и в расшатанности моральных понятий, и в пьянстве, и в невысокой культуре и т.д. и т.п. – гордиться перед Западом просто нечем. И потом – ведь именно в западных правовых государствах религиозных верующих гораздо больше, чем у нас, ведь именно западная культура пользуется широким признанием в нашем обществе, ведь именно западное общественное мнение раз за разом бескорыстно и неутомимо возвышает свой голос против ущемления прав человека во всем мире. Правовой образ жизни и законопослушность большинства западных людей совсем не означает ни их духовного оскудения, ни потери веры, ни роста пороков и преступности (как можно сравнивать показатели пороков на Западе и у нас при отсутствии достоверных данных?)…
Другое дело, что А.И.Солженицыну и иным почвенникам может многое не нравиться в правовом обществе – например, разнообразие вероисповеданий и отсутствие абсолютного авторитета единой национальной церкви, или инерционность общественного управления, когда руководители, прежде чем принимать какие-то важные для общества решения, вынуждены длительное время убеждать его в правильности этих мер, или рационализм и индивидуализм западных людей, их привычка к повседневному расчету и самостоятельности… Конечно, многое на Западе для нас непривычно и чуждо. Но так ли уж оно плохо? И не связаны ли неразделимо эти "минусы" с "голосами", как это считают многие либералы? – А потом, не следует и преувеличивать отличия правового образа жизни от привычного нам. Конечно, в первом случае сфера разума и расчета при оценке поступков людей несколько теснит сферу чувства и интуиции, но – лишь теснит, а не уничтожает. "Теплое чувство" свойственно гражданам правовых государств. И сейчас, и в будущем, ограничивая чувство, разум только отшлифовывает и углубляет его.
Гуманизм или православие?
Упрек в гуманистическом утопизме присутствует в очень многих статьях "Вестника-125":
Солженицын: "Остается искать ошибку в самом корне, в основе мышления Нового Времени. Я имею в виду то господствующее на Западе миросознание, которое родилось в Возрождении, а в политические формы отлилось с эпохи Просвещения…
Сам по себе поворот Возрождения был, очевидно, исторически неизбежен. Средние века исчерпали себя, стали невыносимым деспотическим подавлением физической природы человека в пользу духовной. Но и мы отринули из Духа в Материю – несоразмерно, непомерно. Гуманистическое сознание, заявившее себя нашим руководителем, не признало в человеке внутреннего зла, не признало за человеком иных задач выше земного счастья и положило в основу современной западной цивилизации опасный уклон преклонения перед человеком и его материальными потребностями… как если бы человек не имел более высокого смысла жизни… Сама по себе обнаженная свобода никак не решает всех проблем человеческого существования, а во множестве ставит новые.
…В основе гуманизма и всякого социализма можно разглядеть общие камни: бескрайний материализм, свободу от религии и религиозной ответственности (при коммунизме доводимую до антирелигиозной диктатуры), сосредоточенность на социальных построениях и наукообразность в этом (Просвещение XVIII в. и марксизм)… Не случайно все словесные клятвы коммунизма – вокруг человека с большой буквы и его земного счастья. Как будто уродливое сопоставление – общие черты в миросознании и строе жизни нынешнего Запада и нынешнего Востока! – но такова логика развития материализма…
Причем… сильнее, привлекательнее и победоноснее оказывается то течение материализма, которое левей, и значит, последовательнее (аплодисменты). И гуманизм, вполне утерявший христианское наследие, не способен выстоять в этом соревновании… Либерализм неизбежно теснится радикализмом, тот был вынужден уступить социализму, а социализм не устоял против коммунизма.
…Катастрофа гуманистического автономного безрелигиозного сознания… Мерою всех вещей на Земле оно поставило человека – несовершенного человека, никогда не свободного от корыстолюбия, самолюбия, зависти, тщеславия и десятков других пороков. И вот ошибки, не оцененные в начале пути, теперь мстят за себя… Слишком много надежд мы отдали социально-экономическим преобразованиям, а оказалось, что у нас отбирают самое драгоценное, что у нас есть: нашу внутреннюю жизнь. На Востоке ее вытаптывает партийный базар, на Западе – коммерческий (аплодисменты). Вот каков кризис: "не то даже страшно, что мир расколот, но что у главных расколотых частей его – сходная болезнь. Если бы, как декларирует гуманизм, человек был рожден только для счастья – он не был бы рожден для смерти. Но оттого, что он телесно обречен смерти, его земная задача, очевидно, духовней: не взахлеб повседневность, не наилучшие способы добывания благ, а потом веселое проживание их, но несение постоянного и трудного долга, так что весь жизненный путь становится опытом главным образом нравственного возвышения: покинуть жизнь существом более высоким, чем начал ее.
Если не к гибели, то мир подошел сейчас к повороту истории, по назначению равному повороту от Средних Веков к Возрождению – и потребует от нас духовной вспышки, подъема на новую высоту обзора, на новый уровень жизни, где не будет, как в Средние Века, предана проклятью наша физическая природа, но и, тем более, не будет, как в Новейшее время, растоптана наша духовная (аплодисменты).
Этот подъем подобен восхождению на следующую антропологическую ступень. И ни у кого на Земле не осталось другого выхода, как – вверх!" (долгая заключительная овация).
Мне кажется, что критика гуманизма, как учения, провозгласившего главной целью самого человека и его потребности, во многом справедлива, но относится она лишь к примитивному гуманизму. С более глубокими гуманистическими учениями как, например, А.Швейцера, где главной целью является – сама жизнь человечества в мире, этой критике не справиться. Она просто бьет мимо цели и вдобавок в запальчивости грешит преувеличениями: и необходимость для всех религиозного обращения, и неуклонность линейного возвышения к вершинам, и даже переход к новому, более высокому антропологическому типу человека (кстати, логичный вывод из задачи нравственного самосовершенствования, как главной цели людей)…
Крепнет моя уверенность в том, что основная причина нападок почвенников на "гуманизм" лежит в нерелигиозности многих современных либералов. Дело не в гуманизме, а именно – в нерелигиозном характере веры многих либералов. Для православных почвенников вера и религия есть одно и то же, и потому многие из них искренне не понимают, что атеизм (или материализм) – это тоже вид веры, способный вдохновить человека на большие добрые дела.
Дело осложняется тем, что в нашем понимании атеизм часто соединяется с Богоотрицанием, что неверно ни терминологически (атеизм не есть антитеизм), ни фактически: настоящий атеист, признающий Бесконечность и, следовательно, неизвестность Мира в целом, никогда не будет утверждать наличие или отсутствие Бога в этой Неизвестности. Он не верит только в существование Бога в известном мире, противоречащего нашему знанию, не верит в возможность через молитву управлять миром и собой (через Бога, т.е. через Бесконечность). И еще атеист не верит, что Бога, т.е. Бесконечность, можно познать, что о нем можно что-то утверждать и даже называть – то Буддой, то Христом, то Аллахом. Можно сказать, что настоящие атеисты – это самые скромные люди, которые не знают, есть ли Бог, но знают, что знать это в принципе невозможно. Напротив, религиозные люди – самоуверены и убеждены, что знают о Бесконечном многое, и что именно они строят свою жизнь в согласии с Бесконечным Богом. Страшная гордыня, сколько из-за нее было бед…
Зато атеисты убеждены в реальном существовании человечества и необходимости неустанной работы для обеспечения его существования впредь. Не счастье, не материальные блага отдельному человеку, а именно выживание человечества в мире – вот что стоит основной целью. Связь этой цели и действенной морали именно в атеизме понятнее и крепче всего, и потому это безрелигиозное учение распространяется как на Западе, так и у нас, несмотря на все естественное отвращение к господствующему ныне госатеизму.
И если некоторым атеистам необходимо избавиться от недооценки религиозного мировоззрения любого типа, то и религиозным людям нужно избавиться от смешения примитивного госатеизма и атеизма, как глубокой личной веры. Тогда не будет таких недоумений, которые звучат, например, в словах И.Р.Шафаревича:
"О неосознанном религиозном смысле музыки Шостаковича… Автор придерживается того рационального и атеистического мировоззрения, в котором воспитана большая часть современного интеллигентного человечества. И оно не дает никакой точки опоры для размышлений о смерти… На почве господствующего сейчас мировоззрения все мысли о смерти сразу же натыкаются на стену. С этой точки зрения здесь и вопросов нет – есть только констатация факта… Но проблема смерти теряет смысл. Вот еще одна загадка! Как может автор, который, судя по всему, что мы о нем знаем, стоит на этой точке зрения, сказать о смерти что-то столь несомненно значительное?
…Проблема смерти рассматривается христианскими мыслителями от ап.Павла – до русского философа Федорова, автора концепции "общего дела" христианского человечества – воскрешения предков…
Последние несколько веков выделяются изо всей истории тем, что это, вероятно, те единственные столетия из насчитывающей много десятков тысячелетий истории человечества, когда религия не является для него основной руководящей силой… Великие географические открытия, стремительное развитие науки и техники, промышленные революции, борьба за всеобщее избирательное право, создание индустриального и сверхиндустриального общества – вся эта деятельность, если не была враждебна религии, то протекала совершенно независимо от нее, как бы в другом пространстве. Но проявляется и прямая вражда религии, она просто отбрасывается без попытки заменить ее чем-то высшим. Как бы ни оценивать роль религии, представляется весьма вероятным, что благодаря этому происходит грандиозное духовное опустошение человечества, которое может привести к его духовной (а тогда, вероятно, и физической) гибели. Возникает основной вопрос: является ли эта тенденция последних веков лишь временной болезнью человечества, или необратимым процессом?"
Вышеприведенные тексты Шафаревича, как мне кажется, есть примеры естественного непонимания атеизма.
Так, утверждая смертность тела, атеист никогда не будет утверждать смертность души. Правда, под душой он понимает не что-то материальное, отдельное от тела, как это трактуется зачастую в некоторых религиях ("душа вылетает из тела, наблюдает его со стороны, просачивается через стены, как сгусток некоего поля"… и прочие фантазии), а весь комплекс мыслей, памяти, чувств, интуиции, психических качеств, материализуемого в поступках, словах, письме и другом творчестве. Тело умирает, а душа его, т.е. слова, мысли, дела, память остается в обществе. Даже когда из памяти потомков изглаживается самая память об умершем индивиде, его душа – не исчезает, а продолжает жить и функционировать (уже в безличной форме) в социальном опыте всего человечества – его главном богатстве и средстве выживания. Душа человечества – это совокупность душ всех живших и живущих ныне людей, материализованная в объектах духовной и материальной культуры, в языке, традициях и т.д. В отличие от буддийской нирваны, душа человечества – реальная основа нашей жизни.
Мы привыкли относиться к вышеприведенным соображениям, как к чему-то само собой разумеющемуся и условному. Но это истинная правда и глубинная основа атеистической веры в бессмертие души. И, в отличие от мнения Шафаревича, у атеистов, конечно, существует и обширная база для размышлений о бессмертии своей души после телесной смерти для подготовки к ней.
А с другой стороны, даже глубокое православие не избавляет от примитивизма в размышлениях о смерти. Так, учение Н.П.Федорова, о котором Шафаревич отозвался столь высоко, что замкнул им ряд религиозных мыслителей, начатых ап.Павлом, сводит проблему уничтожения смерти и воскрешения предков к собиранию атомов, из которых состояли тела предков, уверяя при этом, что если материальные частицы будут точно сложены, то и душа – появится тоже!
Мне хочется надеяться, что атеисты-либералы и православные почвенники будут прислушиваться больше друг к другу, преодолевая естественное первоотталкивание разных вер и взаимообогащая друг друга.
Пристрастный суд и запальчивая полемика должны уступить место спокойной работе и взаимоуважению. Ради России. 1978 г.
(вступая в перепалку с П.М.Абовин-Егидесом)
Прежде всего, я рад положительной оценке Петром Марковичем как книги И.Р.Шафаревича о социализме, так и моей статьи на ту же тему. Рад выявлению единомыслия в таком важном пункте, как оценке нашего общества "реального социализма" (оно – "не высшая ступень развития социальности…, а лишь одна из форм архаического, азиатского способа производства" и развивается в направлении духовной стагнации, застоя, почти духовной смерти). Это - согласие в главном, после достижения которого остается согласовать, казалось бы, только терминологические трудности. Стоит только уговориться, что наш "реальный социализм" будем называть не социализмом, а иначе (например, "азиатчиной" или госкапитализмом), а под социализмом понимать, как и до революции – лишь "извечную мечту трудящихся", некое гипотетическое общество без эксплуатации, отчуждения, пороков и т.д. – и все станет на свои места. Но это обманчивое впечатление. Потому что на деле между "извечной мечтой о социализме" (или хилистическим социализмом, по Шафаревичу) и "азиатчиной"=реальному социализму, к сожалению, существует тесная связь: многовековая история практических попыток осуществления "социалистической мечты" показывает, что они приводили именно к азиатчине, регрессу. Именно эту ужасную связь детально исследует И.Р.Шафаревич в своей книге и именно ее, к сожалению, фактически игнорирует Петр Маркович, и, тем самым, уподобляется бесчисленному ряду утопистов, для которых опыт предшественников был лишь случайной ошибкой: "А уж мы-то, конечно, ее не допустим…"
Вся трудность как раз и состоит в невозможности сегодня доказать, что социалистическая мечта вовсе не мечта, не утопия, а реально возможная и осуществимая вещь (ссылки на тенденции Запада, тем более Израиль и Югославия – не помогают, ибо как раз и опираются на неустойчивую смесь рынка и государственного плана, свободы и "азиатчины"). Все попытки введения общественного самоуправления оборачивались модификациями государственного управления. Однако я лично не зачеркиваю принципиальную возможность осуществления "мечты трудящихся" если не сейчас, то в будущем. Пытаясь понять, как это может произойти, разделим понятия, оставив слово "социализм" за попытками реального осуществления "мечты" в прошлом и сегодня, сводящимися к установлению "азиатчины", а для осуществления мечты в далеком будущем взяв термин "коммунизм" (к сожалению, на Западе он испорчен приравнением к деятельности реальных компартий, но мы ведь пишем на русском языке).
На мой взгляд, если коммунизм=социалистическая мечта и может быть осуществлен, то только в далеком будущем, в результате кардинальных изменений в производительных силах и отношениях, но как именно – мне до сих пор мучительно непонятно. Одно понятно – путь к коммунизму=свободному будущему долог и идет через сегодняшние вершины развития, т.е. через западные вершины демократии, свободной экономики, либерализма и т.д. Отсюда и убеждение: серьезный коммунист в нашей стране по ближайшим целям должен быть буржуазным демократом, либералом.
Если бы было иначе, если бы "социалистическую мечту" можно было бы осуществить сегодня простым введением демократического строя, то на Западе его давно бы осуществили – точно так же, как перешли от частного капитализма к акционерному, к торговым компаниям и товариществам, раз последние оказались эффективнее. А если этого в демократических странах нет, то, значит, прочие социалистические прожекты неэффективны и не могут быть введены только насилием. Зная это, Петр Маркович, тем не менее, легко заявляет: "Стоит нам с нашего современного общества только снять колпак антидемократического режима и ввести демократию, отменив приемный (?) труд, но не вводя и наемный труд (запретом? – B.C.), как мы поручим общество свободного труда самостоятельных людей". Как истинный утопист, Петр Маркович думает, что можно придумать и сконструировать справедливый общественный строй, например, "панперсоналистский социализм" – и навязать его осчастливленному человечеству. Над этим смеялся еще Маркс в свою трезвую пору. Но потом даже его великий ум впал в утопическое опьянение. Но это не говорит о слабости К.Маркса или П.Егидеса, это свидетельствует лишь о гигантской силе утопических иллюзий, социалистически-мечтательного опьянения, которое И.Р.Шафаревич приравнял даже к основополагающему человеческому инстинкту, ведущему к смерти, т.е. азиатскому застою.
Итак, И.Р.Шафаревич предлагает тотально отказаться от социалистической мечты, как самой главной пагубы человечества, хотя известно, что инстинкт вытравить из живых существ невозможно. П.М.Абовин-Егидес предлагает осуществлять социалистическую мечту сейчас и немедленно (в историческом смысле), игнорируя исторические свидетельства того, что все такие попытки приводили только к азиатскому застою. Я же предлагаю только признать реально существующее: социалистическая мечта, обозначаемая в нашей стране как коммунизм, есть только мечта, великая, жизненная, необходимая людям – но только мечта, осуществление которой будет возможно лишь в непонятном до сих пор будущем. С ней нельзя бороться, но не следует и навязывать людям ее сегодняшнее осуществление.
Я также рад выявившемуся сходству наших взглядов на специфику существования последовательно развивающегося Запада и застойно статичного Востока, причем первая форма обществ может расширяться, переводя восточные страны на западный путь развития: пример Японии. Также понятно, что когда-то для западных стран нынешняя "восточная стадия" существования была переходным, даже изначальным, вернее, архаическим этапом развития. Поэтому "азиатчина" есть одновременно и специфика существования Востока, и первоначальный этап развития западных стран.
К сожалению, Петра Марковича не очень интересует, как именно Россия как типично восточная страна, может перейти на западный путь развития и перейдет ли вообще (ибо осязательность в таком переходе отсутствует). Он почему-то постулирует, что в недрах развивающегося Запада рождается что-то новое, которое начисто заменит и порочный западный порядок, и нехороший восточный. Нo тем самым он зачеркивает собственную эволюционную схему: в статично существующей совокупности организмов рождается новая, более прогрессивная форма существования, которая и развивается, вытесняя прежние, старые до естественного предела. А уж потом, на базе полностью развившейся новой формы, ставшей статичной и старой в свой черед, рождается следующее, новейшее. Принимая за основу предложенную самим Петром Марковичем биологическую аналогию, можно сказать, что жителям восточных стран "реального социализма" рассуждать о будущем посткапитализме, коммунизме, значит уподобляться низшим животным, отрицающих высших животных только на основе того, что из последних когда-нибудь выделится человек. На деле же эти разговоры оборачиваются лишь интуитивной защитой "реального социализма" от порочных западных веяний.
Не может избежать этого, к сожалению, и Петр Маркович. Отсюда его уверенность, что западный капитализм с его "мерзостями" нужен нам лишь для создания технической базы, а вся западная культура, правосознания, традиции самостоятельности, трудолюбия и инициативы и т.д. – просто не существенны: "стоит только снять колпак антидемократического режима" … Отсюда и его стремление к совершенно оригинальному, т.е. не похожему на западный, путь развития (как будто Япония, встав на западный, т.е. единственно возможный, путь развития – потеряла свою национальную специфику, свой национальный путь развития…)
Отсюда резко отрицательное, даже нетерпимое отношение почти ко всем идейным группам, предлагающим для осуществления различные, но прежде реально существующие образцы общественного строя, включая почвенников, которые, конечно же - "великодержавные шовинисты", "монархические феодалисты", или либералов, которые, конечно же, "оппортунисты и приспособленцы".
Кстати, о границах терпимости. Я считаю, что рамки дискуссии должны быть очень широкими, включая обсуждение идей, которые лично нам кажутся заведомо вредными. Если эти идеи популярны и пользуются поддержкой людей (например, сталинизм), к ним надо относиться с уважением и, следовательно, спорить в обстановке терпимости и желания добиться взаимопонимания. Никакого отношения к "реверансам", т.е. к дипломатическому лицемерию и заискиванию это не имеет. Упреки Петра Марковича в этом смысле неправильны.
А в целом, позиция П.М.Егидеса очевидным образом связана с утопичностью и экстремизмом и объективно может сыграть антидемократическую роль. Я очень сожалею Петр Маркович, но это так.
В этой подборке оказалось “производственное заявление”, которое я исключить не решилась в силу того, что оно тоже характеризует Витю.
В связи со сложившейся ненормальной обстановкой в работе лаборатории 35 Л1 и выявившимися разногласиями считаю необходимым довести до Вашего сведения следующее:
На профсоюзном собрании отдела 35 по подведению итогов работы за 1975 г. от 27.12.1975 г. один из выступавших с похвалой отозвался о "жестких" методах руководства и.о.начальника отдела и зав.лаборатории 35Л1 т.Овчаренко В.И. в целях укрепления дисциплины и достижения отделом первого места в социалистическом соревновании. Поскольку у меня и у многих других сотрудников было иное мнение, то с целью улучшения стиля руководства и условий работы на 1976 г. я счел своим неприятным долгом откровенно высказаться.
Как мне кажется, в достаточно почтительной и корректной форме мною было высказано мнение, что "жесткость" руководства В.И.Овчаренко, действительно, многим не нравится, в том числе и мне, что никакие внешние успехи отдела и его руководителя не могут оправдать тон трепки нервов, здоровья (и добавлю, слез сотрудников), с которыми связаны "жесткие методы" руководства В.И., что в будущем году В.И. следует все же найти компромисс между должной требовательностью и необходимой для руководителя вежливостью и тактичностью.
Однако В.И.Овчаренко не принял критики. Он тут же заявил, в угрожающем тоне, собранию: "Кто еще так думает, пусть сразу скажет, чтобы я мог изменить к нему свое отношение!" Хотя вопрос возник неожиданно, собрание не было подготовлено к его обсуждению организованных выступлений не было, большинством было недвусмысленно отвечено: "Все так думают!". Тогда В.И.Овчаренко заявил: "Ладно, вернется после болезни Швец (зав.отделом –Л.Н.), он разберется".
В принципе, следовало ожидать, что т.Овчаренко, как пристало руководителю, сумеет правильно отнестись к деловой критике, выраженной мягко и тактично. Однако произошло обратное.
Так, мне было объявлено, что в январе 1976 г. перед руководством института будет поставлен вопрос о переводе меня в другое подразделение, что для меня равнозначно увольнению – без объяснения каких-либо уважительных деловых причин для такого решения. Вместе с тем было объявлено, что я буду лишен возможности посещать научные семинары в ЦЭМИ АН СССР (даже за счет личных отгулов за работу в совхозе), также без объяснения причин.
Неприязнь в личных взаимоотношениях перешла на деловые, что, на мой взгляд, особенно недопустимо. Хотя ранее т.Овчаренко сам назначил меня фактическим руководителем по теме определения потребности экономико-статистическими методами, теперь все планы и распоряжения его идут к исполнителям помимо меня, что создает в работе двусмысленные отношения и наносит прямой вред делу.
Несколько лет нас связывали почти дружеские отношения. В связи с этим я имел много иллюзий, но с течением времени они рассеялись, а в последнее время я убедился, что В.И.Овчаренко не способен к правильному руководству. В связи с этим не могу не привести слова В.И.Ленина из "Письма к съезду" 1923 г. (завещания), в котором он рекомендует сместить Сталина с поста генсека и заменить его на этом посту другим человеком, "который во всех других отношениях отличается от тов.Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т.д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но… это не мелочь или это такая мелочь, которая может получить решающее значение".
Я, конечно, понимаю всю несоизмеримость масштабов, однако убежден, что суть явлений здесь – одна и та же.
В заключение позволю выразить свое убеждение, что, направляя Вам это заявление и, тем самым, навлекая на себя, по-видимому, еще больший гнев В.И.Овчаренко, я все же поступаю правильно, в интересах чувств достоинства своего и своих коллег, в интересах общей работы. Старший научный сотрудник лаборатории 34Л1 Сокирко В.В. 12.1.76 г.
Отдельный круг Витиных интересов – Клуб самодеятельной песни (КСП). Проблемы Клуба как независимой от государства организации, представляются ему интересными, важными, сам КСП – своеобразной кузницей гражданственности.
1. Формулировка Зимина сути движения КСП правильна и хороша, но чересчур обща, абстрактна, и потому может быть не понятой и не принятой. Следовало бы говорить проще. Например: КСП находится в центре движения самодеятельной песни, вызванного к жизни растущей после 1956 г. потребностью людей в свободной жизни и творчестве, в неформальном свободном общении, т.е. является частью общего движения советских людей к духовному освобождению (если следовать терминологии партийных документов, то следует говорить "о процессе преодоления культа личности") и утверждает гуманистические и демократические идеалы в противовес системе взглядов, сложившейся в период культа личности. Большинство участников КСП, по-видимому, не признают такой (или Зимина) формулировки, но от этого она не становится неправильной (только неосознанной).
2. Однако важно конкретизировать частную роль КСП в общеосвободительном движении (в упомянутом смысле), что позволит, во-первых, избавиться от иллюзий гигантизма, от стремления собрать все самодеятельное творчество и самостоятельную мысль под маркой КСП, а во-вторых, сохранит найденные жизнью формы свободного творчества и неформального общения, чтобы уделять главное внимание их укреплению и развитию.
Та требовательность к качеству песен и постановок, которой отличались до сих пор слеты – очень нужная для КСП черта. Стремление повысить качество произведений, вплоть до профессионального, нужно всемерно поощрять и приветствовать, ибо только на базе произведений высокого класса и почти профессионального исполнения можно говорить о серьезном отношении к содержанию и о серьезном стремлении к влиянию на слушателей. Сначала базис – затем надстройка. Именно так, хотя для большинства слушателей КСП, по-видимому, надстройка идей важнее базиса качественного исполнения.
В этом плане требования Васина о внимании к качеству песен и постановок, требования Каримова и Гербовицкого о внимании к деловым вопросам организации слетов – разумны и заслуживают одобрения. И наоборот – любые предложения о всемерном расширении влияния КСП на иные формы самодеятельного творчества должны обсуждаться и приниматься очень осторожно и скептически, как дело новое, не проверенное практикой, и потому, возможно, - лишь уводящее от главного.
Сама жизнь уже продиктовала, что на слетах звучат песни, стихи, небольшие постановки. И хватит. Если будет появляться что-то новое (художники, создатели диафильмов и т.д.) – пусть появляется, ищет свое место в жизни, завоевывает аудиторию. Не надо зажимать, но не нужно и форсировать, уделять основное внимание, отвлекая его от испытанных КСП-вских форм.
Столь же осторожно следует подходить и к предложениям о расширении каналов популяризации произведений КСП (концерты в городах, публикация сборников и т.д. и т.п.). Такое расширение (с помощью технической базы "Горкома" - будем называть начальство горкома и сам горком таким общим словом ) подобно троянскому коню – фикция. Фикция, потому что эти каналы будут достаточно жестко контролироваться горкомом и его начальством. Никакой свободы, никакого неформального общения на предоставляемой им территории Горком не допустит. Смысл произведений КСП будет выхолощен, а люди разбегутся. Примеров тому тьма! Актив КСП может затратить все свои силы на неравную и безнадежную борьбу с цензурой, пытаясь завоевать для самодеятельного творчества городские залы и печатные станки, и в это время потерять свою собственную аудиторию (слет в лесу).
Было уже много попыток открыть самодеятельные клубы, театры, кафе и пр. организации – даже при содействии комсомольских работников. И все проваливались (задавливались). Надеяться, что тысяча первая попытка КСП может увенчаться успехом – наивно (успех возможен лишь в результате общегосударственных изменений). А с другой стороны, движение КСП в его нынешнем виде существует не один год и существует оно именно потому, что обладает независимой от Горкома материальной базой – лесной поляной слета. Поэтому за форму слета надо держаться как за главное и основное. Расширять ее и углублять, как свой главный дом родной. Только в лесу (и частных квартирах) имеются почти идеальные условия для неформального общения, а не в тех 2-3 комнатах и зале, которые сегодня выпрашиваются у Горкома.
Итак, "бойтесь данайцев, дары приносящих". Другое дело, что не следует этого бояться слишком сильно, не следует всегда и безусловно отказываться от этих "даров". Но при этом знать им цену, не соблазняться ими, не считать их главными, не распыляться, не тратить силы на освоение чужих территорий, забывая о своей собственной.
Поэтому формулировку Зимина в той или иной редакции следует конкретизировать указанием на главную и основную форму существования КСП – слет, ибо слет – это суть организационной деятельности КСП, основная материальная база свободного песенного творчества и неформального общения.
2. Наблюдается почти полное единодушие в вопросе о необходимости контактов КСП и Горкома. Но эту необходимость обосновывают по-разному. Многие считают, что контакты и официальное открытие клуба дадут новое поле деятельности и каналы для КСП. Это опасные иллюзии! На самом деле от открытия клуба лучше не станет. Наоборот, будет сложнее и хуже для свободного общения. Больше цензуры и самоцензуры, больше формалистики. Но не идти на контакт с Горкомом и на создание при нем клуба – тоже нельзя. (Преследование лидеров, преследование студентов, нешуточная угроза массового разгона: надоест "им" возиться – могут и слет разогнать, а главное: отпугивание потенциальных участников КСП).
Отсюда вывод: контакты необходимы, но они должны быть не главным, а второстепенным, формальным делом, отвлекающим внимание Горкома маневром. Но эти контакты не должны отвлекать внимание актива КСП от своей основной задачи – подготовки неформальных слетов и неформального распространения песен.
Если принять эту точку зрения, то непонятно: почему так много времени и сил уделяется контактам с Горкомом. И какое значение имеет, сколько комнат Горком выделит: одну или три. Неужели Вы рискнете взаправду поместить в эти комнаты свою фонотеку, библиотеку, свой архив – поместите их под угрозу "чистки" и уничтожения? Я бы этого не делал, а ограничился лишь хранением части дубликатов. И неужели в этих комнатах Вы станете обсуждать что-то серьезное? В присутствии "освобожденных работников"? Или представителей? Я бы этого не советовал.
Если же Ваша дружба с Горкомом по поводу трех комнат, финансов и т.д. – чисто технический прием, помогающий затянуть время и официальное открытие клуба – тогда она мне понятна. Если же эта тяжба идет всерьез, то мне жаль лидеров КСП. В отвоеванных трех комнатах они похоронят КСП.
Если утвержденное Горкомом положение о клубе и создаваемые по нему органы будут в дальнейшем играть формальную и второстепенную роль, а основная работа, как и прежде, останется за активом КСП (комиссией), Советом командиров и самими слетами, то движение КСП продолжит и укрепит свое существование на неопределенно долгий срок, пока одураченный Горком не начнет нового этапа давления. (Очень хорошо, что в "Положении" ничего не говорится об организации слетов.) Если даже это "Положение" и созданные по нему органы будут приняты всерьез и актив КСП ввяжется в неравную борьбу за определяющее влияние на правление, бюро и "утверждающие инстанции" – то КСП погибнет.
Создаваемый при МГК клуб и его формальная структура должна быть вывеской, спасающей дело вывеской – и не более. Так мне кажется.
Горком сможет сегодня задавить КСП, но не сможет навсегда "перевоспитать" и задавить всю самостоятельную мысль и самодеятельное творчество. В конечном счете, счете истории, именно последние "перевоспитают" Горком. Но для этого нужны годы и годы, возможно, не одного только нашего поколения. Поэтому для нашего времени Горком будет постоянно искать методы тотального контроля и "перевоспитания" людей, а КСП и другие движения – искать реальные формы и методы существования. Всякой появившейся вновь организационной формой самодеятельного движения Горком будет интересоваться на предмет "овладения" и "воспитания" и обязательно будет добиваться этого не мытьем, так катаньем (как сегодня с помощью создания клуба при МГК), но каждый раз самостоятельная мысль и творчество будут уходить из этих захваченных Горкомом организаций и переливаться в иные формы.
Пусть поэтому МГК создает клуб при себе, пусть тешится. Это должно лишь помочь проведению следующих слетов. А каждый новый слет – это уже хорошо, победа. Год за годом, качественнее и содержательнее. И конечно, нельзя уступать Горкому сразу во всем. Он сам боится своих "быстрых побед", боится формализации движения и оттока людей, боится, чтобы схваченные им под контроль группы вдруг не рассыпались и не утекли сквозь пальцы. А с другой стороны, на горком давит его не совсем умное начальство – так что тенденция к задавливанию и к отступлению – неизбежна. Но лучше, если это отступление будет протекать медленно, на заранее подготовленные позиции.
3. Что касается конструктивной работы, то КСП следует расширять свое влияние за счет привлечения:
а) "хвостов". В идеале на слеты должны попадать все желающие. Следует работать и изобретать средства преодоления возникающих при этом организационных и технических трудностей (возможно, через укрепление и профессионализацию технических групп и групп порядка).
б) местных клубов и групп. Поощрение их частных и предварительных слетов, разработка системы отборочных прослушиваний (конкурсов), и не только в вузах и школах.
в) турклубов. Туризм – это пограничная область КСП и чистой самодеятельности людей в отдыхе, а потому невольно связан с самодеятельным творчеством. Туризм – полноправный хозяин лесных полян, и связи с ним нужно укреплять.
Нужно организовывать новые неформальные слеты. Идея мини-слета – прекрасный пример уже появившейся новой потребности. Ее надо удовлетворять.
Нужно упорядочивать систему отбора песен и постановок – для слета, для песенных сборников на пленках, вырабатывать свою, отдельную от Худсовета, систему премий (по содержанию). Этим будет создаваться климат поощрения свободной мысли и творчества.
И наконец, следует работать над организацией больших слетов с точки зрения обеспечения на них максимальной свободы: отдельные костры – не нужно все костры сбивать в одну кучу под контроль Горкома, неофициальное поощрение незапланированных конкурсов и т.д., т.е. ставить присутствующих представителей Горкома перед фактом прорыва стихии. Это для них и для "народа" будет полезно.
Минимум страхов и запретов. Ведь даже Галича можно петь по-разному. У него ведь есть масса достаточно сложных и содержательных песен, к которым трудно придраться с цензурной точки зрения, но которые не поют только из-за фамилии автора или из-за того, что не знают. А жаль. То же с Кимом. Для Горкома же можно просто не называть авторов или называть псевдонимы, авторы, думаю, не обидятся, ведь не для славы и не для гонорара они писали свои песни и дарили их людям.
Вот вкратце мои пожелания. И еще одно: очень важно сохранить ваши архивы, протоколы ваших споров. Пусть даже КСП "воспитают", но протоколы сохранят историю, а фонотека – песни. И жизнь ваша – не пропадет. Правда, ребята, отнеситесь к протоколам очень внимательно. Лучше их хранить в нескольких экземплярах и нескольких местах (с односторонним поступлением, как говорит Зимин). От души желаю успехов. 1976 г.
Дорогой Валерий! Я хотел бы поделиться с тобой своими впечатлениями о майских песенных слетах, чтобы в очередной раз стимулировать обсуждение вопроса: "Куда и зачем?"
Открытое письмо для этого удобнее всего.
Мини-слет 1 мая я не видел, только слышал жуткие впечатления от присутствия на нем непрошеной и угрюмо молчащей публики в "штатском". И слышал, что западное радио называло эту встречу "слетом левой молодежи"… Слышал о вызовах и проработках в партийных и прочих органах… Тревожные и неприятные новости. Но, наверное, содержание и значительность самих песен и выступлений стоят того, чтобы идти на такие неприятности?
А на Большом слете 15 мая не было группы Абрамкина. Этому, кажется, предшествовало формальное исключение из КСП, но на деле это произошёл твой добровольный уход. Раскол. – Тоже невесело.
Зато мне было весело на самом слете. Думаю, эти слова тебя удивят. Ведь преобладающим мотивом отзывов близких тебе участников 19-го слета было, наверное: "Серость, неинтересно, маразм и т.д." Но ведь я далек от активистов КСП, от их самоедства и ожесточенного самоанализа и критики. Стараюсь смотреть со стороны…
Мы приехали на слет субботним вечером, в "хвостах". Но надо было видеть эту массу прущих по ж.д. "хвостов", чтобы понять, что слет фактически открытый, что популярность его растет. 6 тысяч участников (кто их считал?) – а это определяет многое: растущую популярность и силу, разнообразие групп, появление новых талантов и форм. Развитие.
Вторая яркая черта – рост организованности и комфорта. Прекрасная огромная поляна, мосты через ручьи и реку, кустовые сцены, радиофикация, тент от дождя над главной сценой и т.д. и т.п.
Многие насмешливо относятся к организации и, глядя, например, на тент-будку над утомленными от внимания головами горкомовского жюри – так непривычно резко отделяющее их от "прочих" зрителей, мне самому хотелось смеяться и ерничать. И, тем не менее… и все же, организация – это нужное и большое дело. А дело я уважаю. И потому неизменно уважаю лидирующую в организации тройку – Каримова, Чумаченко, Гербовицкого, в особенности. Они хорошо делают свое дело. Даже талантливо. Бескорыстно. Я к ним имел бы претензии, если б в погоне за организационными преимуществами они стали бы регламентировать и зажимать содержание слетовских программ ("выслуживаться перед горкомом"). Но пока этого нет.
А сейчас – и не может быть. Разросшийся слет стал неуправляемым, фактически распался на части. 16 мая дождь и река сильно затруднили передвижение и завершили расселение слета. Я, например, фактически пропустил выступления на главной сцене: и песни Российского, и томительную моралистику Васина, и привычное пережевывание КСП-ских тем, и всю посредственность официального процеженного конкурса…
А за рекой шла своя жизнь: сначала у костров, потом на мокром рассвете какая-то группа ребят устроила прибалтийские игры на мотив "еньки". Смотреть на них было весело. Даже дождь им не мешал. Потом на местную трибуну взгромоздились ребята в желтых майках (8-е театральное объединение МИФИ) и начали выдавать "такое", что те немногие, кто еще не успел окончательно заползти в палатки, так и не доползли до них, сгрудившись вокруг с открытыми ртами. Этих "мифистов" отличала подлинная свобода смеха, непринужденность – щедрая, молодая свобода общения со зрителями. И импровизации, творчества на глазах. Казалось, они играли и сочиняли на ходу – так во многом оно и было на самом деле. И этот фейерверк таланта электризовал толпу и обратным живительным током возбуждал самих выступавших.
Щедрость свободного таланта – вот что мы ощущали в те утренние часы. И эта щедрость дара заставила ребят у своего костра разыграть перед немногими оставшимися оголтелыми поклонниками целый спектакль: современную студенческую модификацию "Горе от ума".
Но не о самих мифистах я хочу говорить. А скорее о том, почему они мне и другим людям так сильно нравятся. И почему такой успех сопровождал группу "Последний шанс", также впервые появившуюся на 19-м слете? – Их детские по форме, но столь глубокие, что все не запомнишь, по содержанию и столь чудесные по музыкальной обработке, по ритмике и точности звука? Современные бременские музыканты! Кроме способностей, у этих ребят чувствуется огромный труд, всепоглощенность своим делом, профессионализм высшей степени. И опять – все та же щедрость свободного таланта…
Были и другие хорошие выступления и костры на нашей стороне слета. Наверное, то же самое было и на других его краях. Я многое пропустил – не видел МГРИ (а они сильно прогрессировали в своем "Простолюдине"), не слышал молодых поэтов и пр. и пр. – но не огорчен этим. Ведь при таком грандиозном количестве выступлений за всем не успеешь. Достаточно сознания, что в этой массе молодежи, собравшейся по своей воле, согласно своим начинающим складываться традициям, при участии и даже содействии Горкома, проявляются, получают трибуну и практически свободно выступают ранее неизвестные и талантливые ребята, самоосуществляются как творческие люди. Цензура горкома их как будто не касается, как будто и не давит.
…Но – и это очень интересно: у этих ребят, столь свободных в творчестве, нет и намека на иступленную оппозиционность, нет "радикальной смелости" и бесшабашности – и не от лицемерной трусости, а искренне: так они сейчас думают и чувствуют. Невольно задумаешься, а дойдут ли они до крайней оппозиционности? До резкостей Российского или абсолютности отрицания в своих вещах?
- Мне кажется, что нет, не дойдут. Эти ребята слишком тесно связаны с большинством своей аудитории, чтобы в своих убеждениях резко им всем противостоять. И они слишком поглощены своим творчеством, чтобы тратить время на выработку резко отличного и противостоящего большинству мировоззрения, на борьбу их с окружением. Ведь такая борьба стала бы помехой для их главной работы, для творчества.
Эти ребята критичны и оппозиционны, но в меру большинства. Их насмешка над официальщиной не доходит до критики самого большинства людей, подчиняющихся и поддерживающих эту официальщину. Они критичны к правящему меньшинству лишь в той степени, в какой критично и большинство зрителей. Они – хвостисты (выражаясь большевистским языком). Они – вместе с массами…
На Большом слете не было группы Абрамкина и фактически не стало куста "Оботфорты". Не было Мирзояна, Луферова, Бережкова, т.е. всей уже традиционно "левой" части песенного слета. И это необычно, нарушает равновесие сил в КСП, грозит потерей устойчивости сегодняшнему состоянию фактической свободы.
Конечно, отсутствие вашего куста в такой грандиозной толпе, где новичков, может, было больше старых участников, где большинство, может, и имен Абрамкина или Луферова не знает – оказалось пока незаметным. Однако это большинство знает имена Галича, Кима или Высоцкого и отсутствие костров-кустов с песнями такого направления для них заметно, а для многих – печально.
Конечно, без Абрамкина и Мирзояна можно обойтись. Другие группы могут их заменить, могут решиться на опасности и неудобства, связанные с "крамольной" песней. Однако если станет известно, что оппозиционная часть откололась от Большого слета, то оппозиционный зритель не будет искать и пестовать новых Луферовых на слете, а просто пойдет по более простому и легкому пути – уйдет сам с Большого слета в поисках "левого". Так должен действовать механизм раскола – как открытая рана на теле Большого слета, из которой вытекает живительная кровь протеста и оппозиционности.
Ведь Большой слет вырос и живет на компромиссе между властью (Горкомом) и свободным творчеством и оппозиционностью молодежи. Только угроза существования большого количества оппозиционных песенных групп и распада Большого слета на ряд трудно контролируемых изолированных мини слетов вынуждает "Горком" к осторожности в "работе с молодежью", к фактическому признанию свободы творчества и свободы мнений в довольно широких рамках, вплоть до враждебного сосуществования с оппозиционной частью на Большом слете.
В то же время, жизнь инакомыслящих внутри Большого Слета сопряжена с принятием на себя определенных обязательств и правил, сдержанности, отказа от излишней резкости. Но я смотрю на это спокойно. Такие рамки, такое самосдерживание – иногда даже полезно для "оголтелых оппозиционеров", потому что это не только осторожность по отношению к Горкому, а вместе с тем – и мудрая сдержанность и терпимость по отношению к другой, неоппозиционной части КСП, к большинству Большого слета. КСП до раскола – это очень полезная школа сосуществования людей разных взглядов. А научиться такому способу жизни, такой терпимости и свободе мнений – это самое главное, если ставишь своим идеалом не общество какой-либо одной (неважно какой) идеологии, а свободное общество многих людей и взглядов.
Теперь, после раскола и будущего оттока оппозиционных участников, у Большого слета и его руководителей отнят главный довод защиты против усиления идеологического нажима и цензуры Горкома. Раньше лидеры говорили горкомовцам: "Отцы, не надо пережимать палку, народ разбежится" – и "отцы" закрывали на многое свои правоверные глаза и уши. Теперь же "инакомыслящие" сами "разбежались", можно оставшихся прижать покрепче и организовать верную линию. Так что факт раскола можно рассматривать как невольный факт предательства Большого слета.
Возможно, агония Большого слета будет длительной. Возможно, ее вообще не будет, если в нем возродится вновь оппозиционное крыло. Возможно, это будет не скоро и не сразу – в силу инерционности в мышлении горкомовцев и инерционности масс. И все же опасность агонии очень велика. Отсутствие оппозиционности на слете и усиливающийся контроль "Горкома", сперва на главной сцене, а потом на кустах, сделают свое дело – подорвут популярность слета и вызовут упадок.
Ты скажешь: "Ну и пусть! Тем лучше – КСП возродится на обновленной, сплошь радикальной и оппозиционной основе "мини-слетов".
Однако случится ли это? Если мини-слеты будут придерживаться прежних принципов КСП – терпимости и разнообразия, внешней лояльности и умеренной оппозиционности, то, возможно, возникнут две организации КСП, в равной степени лавирующие между давлением органов и популярностью участников. Но ты, видимо, стремишься не к повторению компромисса с Горкомом, а к резкому размежеванию с ним и противостоянию ему, опираясь на силу и защиту общественного мнения.
Я не буду сейчас разбирать шансы на успех этой тактики и вычислять сроки, в которые разгневанные власти решатся-таки на грубое закрытие "левых" мини-слетов, на репрессии. История деятельности советских инакомыслящих в последние годы показала действенность мирового общественного мнения. Наверное, таким образом можно существовать. Только очень и очень трудно. И потому весь вопрос – ради чего?
Я хочу обратить твое внимание на различие между осуществлением права на информацию о злоупотреблениях властей и нарушениях прав человека – здесь без открытого конфликта и жертвенности не обойтись, и между осуществлением права на свободу творчества – где, прежде всего, необходима спокойная обстановка и некоторая устраненность, удаленность от борьбы. Возьми в пример судьбу ак.Сахарова А.Д. – он осуществляет право открытой оппозиции властям и защищает права других людей, но вместе с тем он подрывает, жертвует личной свободой собственного научного творчества. Видимо, последнее он осуществлял в гораздо большей степени до 1968 года, чем сегодня.
Так вот, мне кажется, что у отколовшихся оппозиционных групп КСП в будущем не хватит ни сил, ни времени, ни желания для свободного и полнокровного творчества – все будет занято противостоянием, борьбой с внешним давлением, организационностью. Но усиление оппозиционной деятельности будет порождать усиление внешнего давления и т.д. Порочный круг до неизбежного разрыва.
Усиление элемента смелости" и резкости в выступлениях мини-слета вначале увеличивает их популярность, ибо мы все, простые советские люди, очень падки до откровенной и резкой критики своих властей и готовы слушать ее с радостью, надеясь, что если ее говорят в микрофон столь открыто, значит, это ему уже "позволено", что сверху идут "послабления". Однако, как только выясняется, что начальство ничего этого не позволяло и что за исполнение и за "слушание" крамолы последует неизбежно кара – то мы очень быстро трезвеем, проклиная втянувшего нас в эту "авантюру". И не случайно смелые песни Российского принимали на "ура" зеленая молодежь и несведущие туристы, но с осторожностью или даже враждебностью встречали "мытые" и "тертые" аудитории старых групп КСП. Популярность, вызванная резкой оппозиционностью выступлений – временная и очень ненадежная. Она обречена на исчезновение при первом же нажиме на самих зрителей. На этом долговременной программы выступлений не построишь, свободного театра не создашь.
Курс на культивирование в своих выступлениях голой оппозиционности в угоду ли своим радикальным чувствам или в погоне за временной известностью – на мой взгляд, гибельный путь. Но что еще важнее – это неправильный путь.
Он раскалывает людей, усиливает антагонизм молодежи и Горкома, усиливает борьбу ради самой борьбы и, следовательно, усиливает ответные репрессии – вместо объединения, сотрудничества всех разномыслящих (включая работников Горкома, конечно). На деле этот путь способствует будущим антагонизмам и последующей диктатуре, закрывая возможность медленного и трудного, но единственно возможного и реального строительства общества разных и взаимоуважающих друг друга людей.
Нельзя, нельзя быть инициаторами раскола! Не только формального, но и по существу. Пойми меня правильно. Я не против смелости в выступлениях – вплоть до самых запретных тем, вроде новочеркасской истории. Но только пусть эти песни и вещи будут проникнуты действительной болью и страданием, действительно глубиной мысли и ответственностью за сказанные слова. Ибо смелость нужна не только для выступающего, но и для слушателей – и автор обязан думать не только о своей личной безопасности и будущем, но и о безопасности слушателей, об отсутствии у себя права нарушать их единство с остальным обществом и властями просто так.
Я – слушатель. Хочу знать всю правду, но не ценой своего будущего. Я готов пойти на некоторый риск, если мне сообщат очень важную и значительную правду, а рисковать по пустякам – не надо. И тем более недопустимо раздувать оппозиционность из-за желания добиться известности, как это, видимо, происходит у Российского. Я в целом согласен на смелость песен Галича только потому, что у него есть глубокое и важное для меня содержание. А если же петь "под Галича", резко усиливая его ругательность и "опасность" за счет богатства содержания, то зачем мне нужно все это слушать? – Какой смысл?
(Конечно, все это я пишу тебе в расчете на то, что в главном мы являемся единомышленниками, что нас привлекает общество с обеспеченными гражданскими правами и строгой законностью, что нам обоим противны насильственные, рр-революционные или экстремистско-пропагандистские способы действий.)
И, наконец, раздувание оппозиционности, как уже говорилось, мешает самому творчеству, снижает его уровень. Мини-слет 23 мая подтверждает это. Все выступления были достаточно слабы, кроме случайно затесавшегося "Последнего шанса". О Российском я уже говорил, Алику Мирзояну, видимо, тоже некогда расширять свой репертуар, а центральная вещь программы "Кампанелла", как ты сам знаешь, не дошла, не захватила зрителя. Единственный ее результат – протесты в защиту Кампанеллы можно было перевести в хорошую дискуссию, в ходе которой можно было бы доказать и довести до аудитории содержание твоей вещи. Но дискуссия была загашена тобой самим… Я знаю, ты сожалел о своей несдержанности, но, думаю, что твой порыв очень понятен и даже неизбежен. В том состоянии экзальтированной оппозиционности, в котором ты сейчас находишься, все прочие люди, его не разделяющие, тебе кажутся трусливыми предателями, вызывают инстинктивное отвращение (так мне видится). Даже те немногие, которые пришли на мини-слет, даже они кажутся тебе лишь обывателями, не желающими рисковать. А все их доводы-возражения кажутся тебе невыносимым лицемерием людей, обеспокоенных лишь сохранением своей шкуры и сытости. Может, ты сам это не сознаешь, но сейчас ты презираешь даже собственных зрителей, если они не столь же радикальны, если они не согласны рисковать с тобой в равной степени принятием крайних убеждений. Сама логика радикальных действий ведет тебя к нетерпимости. Вот почему я совсем не удивился ходу дискуссии по "Кампанелле".
Я уже говорил тебе свое мнение по отношению к затронутой крайне важной и большой теме: гибельности революционного и коммунистического прожектерства, закономерность при насильственных методах перехода благородных идеалов в террор и деспотизм. Прекрасный разбор подобной темы (помнишь строку у Галича: "А бойтесь только того, кто скажет: я знаю, как надо") можно встретить, например, в книге М.Симашко "Маздак" (история знаменитого коммунистического движения "маздакидов" в Персии 4-5 веков). Но этого у тебя нет. Вместо серьезного и страстного разбора получились надрыв и ерничанье.
Подытожу сказанное:
1. В КСП начался раскол. Пока еще он мало заметен и последствия выявятся не сразу. Но они очень вероятны и очень неблагоприятны, как для Большого слета (отдать его на съедение Горкому и умирание), так и отколовшихся.
2. Пока раскол наметился, в основном, по идеологическому признаку. Но это означает победу нетерпимости с обеих сторон. Оппозиционная часть может надеяться на привлечение к себе людей на собственную платформу, а Горком резонно будет надеяться на то, что КСП, очистившийся от "диссидентов", будет много легче привести к знаменателю "правильной линии".
3. Наметившееся усиление резкости и оппозиционности на мини-слетах в поисках популярности и известности, а не по веским этическим или эстетическим соображениям, неизбежно ведет к вырождению мини-слетов, к политиканству и распаду – то ли под давлением органов, то ли оттоком участников из-за роста творческого бессилия выступлений.
4. Путь на раскол и эскалацию оппозиционности во что бы то ни стало – вреден для демократического будущего страны, противоречит перспективам ее революционного развития. Более скромный и трудный путь компромисса, одновременного удовлетворения требований и своей совести, и сосуществования с Горкомом и большинством КСП – путь, на котором успеха можно достичь с помощью действительных творческих удач – на мой взгляд, единственно полезен и перспективен.
Вот, кажется, и все, что хотел тебе сказать. Извини, если был резок – ведь тема важная. Тебе сейчас многое надо решать. И я буду рад, если своей откровенностью хоть немного смогу помочь.
Может это в порядке вещей, что мыслящий человек не имеет единомышленников – могут совпасть один-несколько секторов мировоззрения и только. Даже в диссидентской среде, куда Витя тянулся всей душой, его мысли редко встречали “горячий приём”. Так, манипуляции, проделанные с его предложениями об изменении нашей Конституции, доставили ему массу огорчений. А.Д.Сахаров передал их П.Г.Григоренко, который собирал подобные письма в бюллетень “Вокруг проекта Конституции СССР”. Витины предложения претерпели довольно значительную цензуру (без согласования с ним), и он написал резкое письмо составителям бюллетеня.
В этой подборке оказалось “производственное заявление”, которое я исключить не решилась в силу того, что оно тоже характеризует Витю.
В связи со сложившейся ненормальной обстановкой в работе лаборатории 35 Л1 и выявившимися разногласиями считаю необходимым довести до Вашего сведения следующее:
На профсоюзном собрании отдела 35 по подведению итогов работы за 1975 г. от 27.12.1975 г. один из выступавших с похвалой отозвался о "жестких" методах руководства и.о.начальника отдела и зав.лаборатории 35Л1 т.Овчаренко В.И. в целях укрепления дисциплины и достижения отделом первого места в социалистическом соревновании. Поскольку у меня и у многих других сотрудников было иное мнение, то с целью улучшения стиля руководства и условий работы на 1976 г. я счел своим неприятным долгом откровенно высказаться.
Как мне кажется, в достаточно почтительной и корректной форме мною было высказано мнение, что "жесткость" руководства В.И.Овчаренко, действительно, многим не нравится, в том числе и мне, что никакие внешние успехи отдела и его руководителя не могут оправдать тон трепки нервов, здоровья (и добавлю, слез сотрудников), с которыми связаны "жесткие методы" руководства В.И., что в будущем году В.И. следует все же найти компромисс между должной требовательностью и необходимой для руководителя вежливостью и тактичностью.
Однако В.И.Овчаренко не принял критики. Он тут же заявил, в угрожающем тоне, собранию: "Кто еще так думает, пусть сразу скажет, чтобы я мог изменить к нему свое отношение!" Хотя вопрос возник неожиданно, собрание не было подготовлено к его обсуждению организованных выступлений не было, большинством было недвусмысленно отвечено: "Все так думают!". Тогда В.И.Овчаренко заявил: "Ладно, вернется после болезни Швец (зав.отделом –Л.Н.), он разберется".
В принципе, следовало ожидать, что т.Овчаренко, как пристало руководителю, сумеет правильно отнестись к деловой критике, выраженной мягко и тактично. Однако произошло обратное.
Так, мне было объявлено, что в январе 1976 г. перед руководством института будет поставлен вопрос о переводе меня в другое подразделение, что для меня равнозначно увольнению – без объяснения каких-либо уважительных деловых причин для такого решения. Вместе с тем было объявлено, что я буду лишен возможности посещать научные семинары в ЦЭМИ АН СССР (даже за счет личных отгулов за работу в совхозе), также без объяснения причин.
Неприязнь в личных взаимоотношениях перешла на деловые, что, на мой взгляд, особенно недопустимо. Хотя ранее т.Овчаренко сам назначил меня фактическим руководителем по теме определения потребности экономико-статистическими методами, теперь все планы и распоряжения его идут к исполнителям помимо меня, что создает в работе двусмысленные отношения и наносит прямой вред делу.
Несколько лет нас связывали почти дружеские отношения. В связи с этим я имел много иллюзий, но с течением времени они рассеялись, а в последнее время я убедился, что В.И.Овчаренко не способен к правильному руководству. В связи с этим не могу не привести слова В.И.Ленина из "Письма к съезду" 1923 г. (завещания), в котором он рекомендует сместить Сталина с поста генсека и заменить его на этом посту другим человеком, "который во всех других отношениях отличается от тов.Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т.д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но… это не мелочь или это такая мелочь, которая может получить решающее значение".
Я, конечно, понимаю всю несоизмеримость масштабов, однако убежден, что суть явлений здесь – одна и та же.
В заключение позволю выразить свое убеждение, что, направляя Вам это заявление и, тем самым, навлекая на себя, по-видимому, еще больший гнев В.И.Овчаренко, я все же поступаю правильно, в интересах чувств достоинства своего и своих коллег, в интересах общей работы. Старший научный сотрудник лаборатории 34Л1 Сокирко В.В. 12.1.76 г.
Завершая систематизацию написанного Витей в этот период, приведу список его статей, из неоцифрованных пока выпусков сборника “ В защиту экономических свобод”-ЗЭС и не нашедших в них почему-то места для статьи о громко звучавшем тогда Щёкинском методе и высказываний о путях повышения заинтересованности в результатах работы .
(в части ее влияния на дефицитность рабочей силы)
Одной из важных частей экономической реформы является "Щекинский метод", который заключается в строгом фиксировании фонда зарплаты и оставлении предприятию и его работникам экономии от сокращения численности персонала. Этот метод позволяет: а) резко увеличить производительность и дисциплину труда; б) ликвидировать дефицитность рабочей силы.
Однако этот метод внедряется очень медленно, что делает полезным рассмотрение возможных альтернатив его использования и соответствующих следствий и затруднений.
I. Фактический отказ от широкого использования Щекинского метода и развертывания экономических реформ вообще.
1) Запросы и потребности населения растут под влиянием примера с Запада, что подтверждается и стимулируется официальной главной линией на повышение жизненного уровня, удовлетворение потребностей как главной цели. Рост запросов и жизненного уровня делает необходимым быстрое экономическое развитие, которое бы уменьшило дефицитность продукции.
2) Производительность труда растет очень медленно – главным образом, только в связи с внедрением новой, в основном импортной (экономически опробованной) техники. Это делает необходимым экстенсивный путь роста, т.е. за счет привлечения новых рабочих.
3) Дефицитность рабочей силы, в свою очередь, подрывает ее трудовую дисциплину и качество, а с другой стороны, увеличивает стремление предприятий к закреплению своих кадров путем повышения их зарплаты. Рост зарплаты повышает жизненный уровень, потребности и запросы населения, что в еще большей степени увеличивает необходимость быстрого развития и дефицитность рабочей силы.
II. Неуправляемое внедрение Щекинского метода
Эта альтернатива состоит в представлении всем предприятиям права на Щекинский метод, т.е. на сокращение рабочих и использование оставшимися работниками большой части зарплаты для повышения своего личного потребления. Такое решение может привести к следующему:
1) Поскольку в настоящее время производительность наших работников намного ниже, например, американцев, то можно предположить, что с предоставлением предприятиям такого мощного стимула, как присвоение сэкономленной зарплаты, производительность будет возрастать чрезвычайно резко – вплоть до технически возможного уровня. Если Щекинский метод при этом не будет сопровождаться развертыванием и других сторон реформы (зависимость от потребителей, влияние последних на цены и т.д.), то повышение производительности может возрасти еще и за счет ухудшения качества продукции.
2) Следовательно, непосредственным результатом массового неконтролируемого внедрения Щекинского метода должно быть создание большого количества безработных при резком увеличении потребностей оставшихся производительных рабочих. Поскольку первых тоже надо как-то кормить (может, пособия), то общее потребление должно резко подняться, что возможно лишь за счет отвлечения средств от других целей, например, за счет сокращения капиталовложений. Общая производительность народного хозяйства в целом может даже снизиться.
3) Однако единственным способом рассасывания безработицы и увеличения общей производительности труда является интенсивное создание новых рабочих мест, т.е. промышленное строительство, что требует грандиозных средств, увеличения накоплений, фактически как бы для проведения второй индустриализации страны.
4) Очевидно, что это противоречие между резким ростом платежеспособного спроса населения в целом и еще более резким ростом необходимых капиталовложений очень трудно, почти невозможно выдержать. По-видимому, это возможно лишь ценой резкого снижения общего жизненного уровня, и особенно сильного снижения – у безработной части общества.
5) Если это снижение все же удастся выдержать, то проведение интенсивной индустриализации потребует создания и резкого расширения мощностей машиностроения и капитального строительства. Но, предположим, что новая машиностроительная и строительная база справились со своими грандиозными задачами – создали достаточное количество рабочих мест при максимально возможной на данном этапе времени производительности труда. Что ей придется делать, когда эта экстренная потребность (ликвидация безработицы) будет удовлетворена? – Очевидно, нечего. Это будет кризис машиностроения и кап.строительства, который положит начало дальнейшим (возможно, затухающим) кризисным колебаниям в экономике, связанным с большими общественными (и личными) потерями, поскольку часть трудовых и др.производственных ресурсов будет определенное время простаивать.
Следовательно, процесс внедрения Щекинского метода, т.е. всей экономической реформы, должен быть управляемым и постепенным.
III. Управляемое и постепенное внедрение Щекинского метода.
1) Одним из главных условий постепенности является отсутствие массовой безработицы. Но это не означает полного отсутствия безработицы. С производственной точки зрения оптимальным является не абсолютное отсутствие безработных, а напротив, некоторое наличие резервной рабочей силы позволяет стимулировать перемещение рабочих в места, где в них есть потребность (например, на Север и Восток, или в определенные производства). Мобильное заполнение свободных рабочих мест – необходимое условие эффективного производства. Побочный эффект от такого ищущего резерва – повышение трудовой дисциплины у работающих.
2) По-видимому, количество временно неиспользуемых рабочих должно совпадать с количеством людей, находящихся в процессе трудовой миграции и поисках незанятой работы, а также находящихся в процессе переобучения.
Поскольку речь идет о народно-хозяйственной потребности в определенном количестве временно неиспользуемых рабочих, это, по сути, не безработные, а резервные рабочие, которые за свои поиски рабочего места должны получать определенную стипендию от государства.
3) Право на Щекинский метод должно быть предоставлено всем предприятиям, но в определенных пределах. Для определения этих пределов нужно, хотя бы грубо, знать дефицит в стране раб.силы + процент на резервную рабочую силу. Только в пределах этого процента можно разрешить предприятиям рационализацию и соответствующее увольнение работников.
Т.о. будет устранена проблема дефицита раб.силы, повышена трудовая дисциплина и производительность труда – но до соответствующего предела. Основная цель экономической реформы: быстро встать вровень с капиталистическими странами по эффективности организации производства – не будет сразу достигнута. Эта задача будет решаться только по мере создания новых рабочих мест и соответствующего нового разрешения всем предприятиям на рационализацию своего производства и увольнение лишних работников. Причем, чем больше будет доля накоплений, тем быстрее пойдет этот вопрос. Достижение же максимально возможной производительности возможно лишь при полном развитии всех граней экономической реформы: децентрализации управления, зависимости предприятий от потребителей, эффективного ценообразования… (Эти альтернативы можно подкрепить качественными расчетами на основе данных о нац.доходе, количестве рабочих, производительности труда и т.д.).
Считаю очень важной тему дискуссии по опубликованной в Вашей газете статье ак.Целикова "Дайте институту завод", считаю своим долгом принять участие в предложенной Вами анкете ("ЛГ" от 14 мая 1975г.).
1. По моему мнению, предприятия в современных условиях не заинтересованы в новой технике и, как правило, тормозят ее внедрение. Исправить это положение может только перевод предприятий на объем прибыли как основной показатель результатов их деятельности (критерий деятельности при условии использования цен на продукцию, построенных по согласованию с потребителями, учет потребительского эффекта и размер спроса). Тогда предприятия будут заинтересованы в изготовлении прогрессивной продукции, снижении своих издержек и, по выражению Л.И.Брежнева, будут "гоняться за техническими новинками".
2. На мой взгляд, нет никакой необходимости в приобретении особых количественных показателей степени технического прогресса на предприятиях, отрасли и т.д. Работы в этом направлении способны только повредить полноте использования основного критерия деятельности – объема прибыли. В принципе, именно этот показатель при правильно построенной системе цен и фиксированных платежей и следует считать нормой технического и организационного прогресса. Возможно использование показателя рентабельности.
3. Из предложенных Вами в п.3 анкеты конкретных предложений по структурным изменениям в систему "наука-производство" я считаю наиболее ценным и необходимым организацию межотраслевых хозрасчетных самостоятельных фирм типа "Поиск", "Факел" и консультационных самостоятельных фирм ("банки ученых"). Принятие этих предложений, несомненно, коренным образом повысит эффективность нашей прикладной науки (и особенно при одновременном выполнении рекомендаций п.1).
4. В качестве дисциплинарной меры экономического, морального и материального стимулирования, создания и внедрения новой техники я предложил бы предоставить изобретателям преимущественное право на внедрение своих изобретений и соответствующее вознаграждение на создание специализированных фирм по внедрению этих изобретений на всех заинтересованных предприятиях.
В первом выпуске ЗЭС была взбудораживщая наших знакомых и друзей статья.
Другие статьи ярых споров не вызывали.
Этот период после Витиного освобождения был описан в Разделе I сборника ”Вокруг ’ Поисков’”(ВП), Витины статьи и обращения тоже туда включены, но поскольку для меня значимость им написанного в это время чрезвычайно велика, я сочла необходимым составить особый, завершающий раздел, указав дополнительно, в какие ещё сборники, кроме ВП, они были помещены.
Заключительный документ подборки письмо друзьям с грифом “На случай ареста” и побудил составить этот сборник писем, выступлений, рецензий и статей.